Глава 25. 1974 - Переломный год

     Радиола стоит в зале у матери, она считает её своей, поэтому я не включаю, чтобы послушать вражьи голоса, и не узнаю, что уже сообщили: 17 января 1974 года в квартире Виктора Некрасова большая группа сотрудников КГБ произвела обыск, длившийся почти двое суток. Увезли семь мешков рукописей, книг, писем, фотографий. В этом же году 11 октября он уехал за границу.

В феврале вышлют самого заклятого врага советской власти Александра Исаевича Солженицына. Во  время гастрольной поездки Михаил Барышников попросил политического убежища в США.

Позже, читая об известных людях, невольно обращал внимание, что в этом году в мире происходило много интересных и знаковых событий: начали строить БАМ, у многих людей наступал жизненный перелом, сродни моему. Мой сверстник Эдуард Лимонов уедет в Америку.

2 октября на съёмках фильма «Они сражались за Родину» умрёт Василий Шукшин.

1 ноября покончит с собой Геннадий Шпаликов, про которого и начнут говорить только после смерти, что он автор слов песни «А я иду, шагаю по Москве», и вообще хороший поэт, снялся в фильме «Застава Ильича, или Мне 20 лет», который почему-то положили на полку, но на окраинах Союза прошел в прокате, там я его и увидел в 1964 году.

 Виктор Некрасов про него скажет: «…беспутный, жуткий алкаш… но дьявольски талантлив и очень хороший парень».

Сейчас, всякий раз вспоминая его, говорят, что его сломала советская система, поэтому и спился. Может быть, и так. Но мне кажется, что сам человек решает, сломаться ему, или жить дальше. Вениамин Ерофеев, Владимир Высоцкий, Даль — все любили выпить до помутнения разума.

«В 1974-м Александра Галича выгнали из страны, дав шесть с половиной дней на сборы. В 1977-м в Париже он умер. Официальная версия — от удара током. Мол, подключал антенну магнитолы, произошло короткое замыкание. Но Алена Галич считает, все было совсем не так.

— Точно известно — жена папы отлучилась, и в это время к отцу кто-то приходил. Кто — так и не удалось выяснить. А когда жена вернулась — папа лежал на полу без сознания. В обеих его руках были части антенны. На ладонях — черные полосы от ожога. Я пыталась разобраться в том, что произошло. Говорила с известными специалистами в Москве - они занимаются установлением личностей погибших. Мне сказали — удар током не мог быть таким, чтобы убить человека. Мало того, отца не хоронили 10 дней. Если это был несчастный случай — что там так долго выяснять?! В начале 90-х я была в Париже, пыталась раздобыть документы. Но в мэрии мне не то что не дали заключение о смерти, а чуть не спустили с лестницы. Сказали, что материалы расследования гибели Галича и даже сам эпикриз засекречены на 50 лет.

Одни считают, что Галича убил агент КГБ, — поэт вел на «Радио Свобода» антисоветские передачи, а песни его становились все популярнее. Другие уверены — это дело рук ЦРУ, получившего информацию о том, что диссидент Галич собирается вернуться в Россию, по которой он страшно тосковал».

Жизнь бурлила, что-то вываривалось, но нам ничего не сообщали. Мы ничего не знали. Жили в собственном болоте. Уютном и тёплом. Засасывающим.

Пришло отрезвляющее понимание, что деваться некуда, надо смириться с тем, что всю жизнь предстоит прожить в Батуми, а коли так, то нужно изучить грузинский язык, чтобы слышать и знать, что, беседующие рядом с тобой, замышляют против тебя.

Случайно, в книжном магазине увидел только что выпущенный самоучитель грузинского языка, и тут же купил. Сколько лет прожил в Грузии, но только сейчас увидел столь нужный самоучитель. Похоже, их и не выпускали. Кто-то считал, что русским незачем учить грузинский язык, достаточно школьного уровня знаний. За это время я уже мог понимать грузинский язык, точнее, знал, о чем идет речь. Но объясниться не мог, знал лишь самые общеупотребительные слова, равно, как и в немецком, которым занимался, когда находил стих.

Сейчас же всерьёз принялся за изучение, брал книгу на работу. Посматривая за транспортерами, учил слова, повторял их в разговоре с ребятами, они поддерживали моё стремление. Читать умею. Планировал, что месяца через три можно будет приняться за чтение газет. Потом начну читать книги, и стану разговаривать не хуже местных ребят. Жаль, что раньше не начал учить.

Изредка, ночью, когда кончались сигареты, или просто от скуки, шел к подавальщикам, русским ребятам, как и почти все наши рабочие, живущим в Хелвачаури. Они постоянно трудились под землей, в небольшом туннеле с воронкой, в которую бульдозер наваливал намытый грунт с реки, привыкли.

Однажды я с ними немного дольше обычного заговорился. Мои грохоты работали нормально, я слышал их равномерный грохот. Уже научился на слух узнавать неисправность. Ничего не могло случиться за короткое время моего отсутствия, да если бы и случилось, то расхлебывать пришлось бы самому, без чьей-либо помощи.

И надо было, приехать директору, в это время, с проверкой. Увидев меня не на рабочем месте, он рассвирепел, накричал и ударил в плечо, впрочем, не очень сильно. Впервые в жизни меня ударили прилюдно, да ещё директор, которого рабочие уважали, так как заработки считались лучшими по всей Грузии, отсюда и премии, увеличивавшие наш заработок. Чувствуя себя виноватым, я ничего не сказал, ушел на своё место, где всё работало нормально.

Стремясь выжать из оборудования всё возможное, требовали, чтобы мы выходили на работу каждое воскресенье. Город, да и округа, застраивались блочными домами: на блоки нужен особый, мелкий щебень, который производили только мы. Между собой все возмущались, говорили, что не надо соглашаться, нам тоже нужен отдых, и мы отказывались.

Главный инженер, или директор вызывали бунтовщиков в кабинет и по одному спрашивали: согласен ли выйти в воскресенье? Ни у кого не поворачивался язык, чтобы сказать: «Нет». А я не мог проговорить «Да», потому что уже сказал ребятам, что не выйду, и мы все решили не выходить. Для меня было бы предательством, если бы я согласился. Я бы перестал уважать себя.

Сейчас же, получалось так, что вся бригада соглашалась выйти на работу, один погоду не делает, а я один оказывался в бунтовщиках. Конечно, без меня обходились, но я создавал опасный прецедент.

После вымученного согласия нас отпустили на смену, и потом, в течение всей смены, то один, то другой подходили ко мне и оправдывались, почему не устояли и согласились выйти.

Никто не признавал свою вину, все говорили что-то невразумительное, как бы обсуждая случившееся. Понимал, что не вправе их осуждать, я не говорил ни одного обидного слова. Я всё же был чужаком, а они все местные, и больше, чем я зависели от благорасположения начальства, в руках которых их судьба.

И всё же, этот эпизод невольно отдалил меня от всей бригады, как бы показал, что я лучше их, не предал трусливо, как все они это сделали.

Конечно, мне надо было, видя столь крутой нажим, тоже согласиться на выход, и никто бы меня не упрекнул, но я уже уставал каждый день работать, да и денег хватало.

Мы уже купили шифоньер, тахту, тумбочку. Хотелось вместе с семьей нормально отдохнуть в воскресенье от работы, которая требовала напряженного внимания, и, зачастую, тяжелой физической работы, к которой я уже привык.

Всё чаще начал замечать неприязненное отношение мастера Заури, который до этого говорил, что я работаю лучше всех, а сейчас смотрел на меня зверем, и готов был ударить.

Я задумался, куда бы уйти, где бы найти работу? Но такой заработок никто не даст, а хорошей специальности у меня нет. Нужно терпеть неприязненные отношения, что при моей мнительности, очень трудно.

Старался об этом не думать, не замечать, не реагировать, как это делали мои коллеги, которые позволяли себе обижаться только на равных себе по положению, их благополучие ни в коем разе от него не зависело. В противном случае, они и с равными были готовы на унижение.

В Хелвачаури жило много русских парней, все они недалёкие, с низменными интересами. С ними скучно, они могли рассказать только о выпивках и похождениях. Часто, когда не было работы, я им рассказывал о космосе, устройстве Вселенной, занятные истории, которые вычитывал в книгах. Они с удовольствием слушали, и уважали за то, что я не такой, как они.

По сравнению с ними, я чувствовал себя ученым, так мало они знали, и не стремились узнавать, потому что им не до этого. После работы нужно работать по хозяйству, кормить скотину, ухаживать, искать корма.

Они тоже мне рассказывали свои истории: как веселились с девицами и Хасаном. Хасану под 60, типичный аджарец, спустившийся с гор. Его недавно приняли к нам в бригаду. Его сын сидит в тюрьме. Хасан спрашивал меня, могу ли я достать много чая?

— Зачем много? — недоумевал я, не зная о тюремных обычаях, пить чифирь.
— Голову мыть, чтобы волосы не выпадали, — ответил он, не очень уверенно.

К сожалению, я ничем не мог ему помочь, точнее, не захотел. Мог бы пойти к Володе Баранову и мне бы, доставили нужное количество. Но это мне не нужно: забота о волосах не стоит моих стараний. До Володи путь не близкий: туда и обратно весь день убить можно.

На пьянке с молодёжью, Хасан попросил у одной девицы интимной близости. Та посмеялась и сказала:

— Если полижешь у меня внизу, то дам.

Хасан не захотел такого унижения и остался при своих интересах.

Жить с ненавидящей нас матерью всё труднее. Она-то и дело ссорилась с Ланюком. Он её покалачивал, но любовь сильнее, снова мирилась. А мы, когда становилось невмоготу, уходили к тёще отдыхать от нервотрёпки, и не видели просвета. Вроде бы она была мне матерью, но матери к сыновьям так не относятся. И как-то я спросил:

— С кем ты останешься жить? Со мной или Ланюком?
— С Ланюком.
— Ну, что ж. Ты сделала выбор.

Отныне я не считал нужным, хоть как-то о ней заботиться. Прежде всего, я должен думать о своей семье.

Таню на заводе вижу редко, не соприкасаемся, разные уровни, приёмная директора, а я у грохотов. Вика сказала, что она встречается с парнем, у которого много хорошей зарубежной музыки.

Как-то, увидел его в автобусе, перекинулись ничего не значащими фразами, как бы показывая, что мы не прошли равнодушно мимо, что-то общее между нами есть. Моего роста, и почти такого же телосложения, но он немного моложе, холост, и это нас уже разъединяет. Через Таню передал кассету на 250 метров и попросил кое-что записать на свой вкус.

Через две недели мне передали кассету. День солнечный. Я в квартире один, дети в садике, могу наслаждаться музыкой. С первых же аккордов замер от изумления. Моя любимая композиция Джеймса Брауна «It's a man's world" — «Это мир мужчин»!  До этого если и слышал, то очень редко, и маленькими кусками, а здесь целая оратория, чуть ли не на час. И сколько же мыслей вызывает!

Не важно, что не понимаю слов, музыка важнее, но она не радует, тревожит. И голос такой, не для объяснения в любви, а для разбора ситуации, как же я очутился в таком дерьме?! И как из него выбраться? Нет, не вижу выхода. Руки связывают дети.

На следующий день снова поставил эту кассету, и в возбуждении принялся ходить от окна к двери. Музыка сводила с ума: хотелось всё крушить, ломать. Я выключил магнитофон. Наступила блаженная тишина. Да, так лучше. Пусть всё остаётся на своих местах.

Через месяц на эту кассету записал другую музыку, хотя потом сильно жалел, второго шанса — иметь всю эту композицию, не было. Может, и к лучшему, возможно, именно так и сходят с ума?

Я не знал, что Джеймс Браун признан величайшим певцом планеты, которого весь мир слушает уже добрый десяток лет, и через сорок лет я посмотрю в Интернете фильм про него «Путь наверх», и снова буду слушать эту его композицию, но уже без надрыва и волнения, потому что жизнь состоялась, и более я не в силах в ней ничего изменить.

В СССР он почти под запретом: в печати о нём ни слова. Но подпольные записи существуют, вот такие, как эта. Но это всё на любителя, то есть не все о нём знают. И во времена Перестройки, когда я  спрашивал у продавцов кассеты Джеймса Брауна, они даже не слышали о таком певце. Лишь с появлением массового Интернета о нём узнали снова и стали приходить в восторг. А в 2014 году о нём вышел фильм.

И эта зима была бесснежной, хотя довольно холодной. Но я хорошо экипирован, и нового приступа радикулита не последовало. Часто приходится работать лопатой. Обязательно при сдаче смены убираю камни, которые накатились или упали на мой третий этаж.

 Это на десять минут работы. Вдобавок, часто шли всей бригадой очищать засыпанные транспортеры, да и во время работы камни падали вниз и нужно убирать. Зато на животе ни грамма жира, и я не подозревал, что могу поправиться настолько, что не влезу в нынешнюю одежду.

В магазине увидел подборные лопаты с зауженным концом. Как раз такими удобно подбирать камни. Купил две лопаты. Теперь мне надолго хватит. А то на работе, почти, не дают лопаты, и некоторые рабочие воруют друг у друга. Лучше куплю за свои деньги, да они и не дороги.

В феврале Толик, на смене, хвастаясь, показал синий фирменный бланк вызова на ВАЗ, мол, пусть не обижают меня, иначе, возьму и уеду в Россию. Я прочитал вызов. Особенно задели слова, что сразу предоставляется малосемейка, а через три года – квартира. Но тариф по разрядам – низкий, это смущало. После заработка за двести рублей, не хотелось переходить на 120. Но Таня сказала, что с премиальными будет намного больше.

 Я посоветовался с Викой, она была не против, чтобы я написал письмо в отдел кадров ВАЗа.

Оправил письмо почти наугад, перечислив свои немногочисленные специальности, не имея надежды: зачем я им нужен без специальности, которые могли бы понадобиться в автомобилестроении?

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/15/476