Глава 9. В южном тупике

      Мать встречала на вокзале, чтобы я не разыскивал новое место жительства на Чаоби, где выстроили посёлок из блочных пятиэтажек, на первом этаже выделено пространство под служебное помещение, то ли магазин, то ли почта. Когда-то здесь было болото, лягушки до сих пор вечером дают концерт, но комаров не видно. Квартира понравилась. Никакого сравнения с прежней: паркетные полы, лоджия в 12 квадратных метров, с решётчатой оградой, третий этаж — не высоко и не низко. Мать сказала, что переезжать помог Славка. Он же помог повесить люстру в зале, которую мать и приобрела.

Перед домом неказистый деревянный барак, в котором проживали две семьи, в ожидании своей очереди на расселение. Крыша покрыта рубероидом, отчего барак казался чёрным, невзрачным. Несколько раз взгляд женщину, развешивающую бельё на протянутой верёвке — неподалёку кран с водой.

 Кухня маленькая. Газ не подведен к двухкомфорочной плите. Но мать привезла с собой четырехкомфорочную плиту и газовый баллон, которые стояли в спальне, там она и готовила еду, чтобы никто не видел нарушения по технике безопасности. Баллона хватало на месяц, и надо было нести на замену в соседний дом. Предварительно мать договаривалась с хозяином, чтобы те дали заявку, и им привезли заправленный баллон. Пустой баллон нести легче, чем полный.

Людям доставляли неудобство. За эту услугу мать связала сыну хозяина варежки, пригласила домой и щедро угостила вареньем с хлебом. 12-летний пацан, чувствуя такое к нему расположение, всё принял на свой счет, и наглел с каждым днем. Он решил, что я стану его другом, коль мы устилаемся перед ним.

Но мне это не нужно. Его детские разговоры меня не интересовали, некоторое время я не просекал, что он не понимает ситуации, и его настойчивость казалась наглостью. Я холодно с ним разговаривал, и быстро уходил.

Решетки с окон старой квартиры мать кому-то продала, но привезла тяжелые гипсовые карнизы, которые приладила над унитазом в совмещенной ванной комнате. Вскоре после моего приезда один карниз сорвался и отколол два куска унитаза.
Я несколько раз пытался склеить две части с унитазом, но они продолжали отваливаться. В магазине унитазов нет. Нужно договариваться со строителями, но на это нет денег. В тот же день, я вынес карнизы на улицу, потому что не подходили к нашему окну. Да и выглядели аляповато, излишне тяжелыми. Создавалось впечатление, что их истинное предназначение было в том, чтобы разбить наш унитаз и осложнить нашу жизнь.

Матери кто-то сказал, что паркет нужно отциклевать, а уже потом покрыть мастикой, лаком. Я не имел никакого представления о циклёвке, даже в кино не показывали, в меру своего разумения, тупым столовым ножом снял верхний слой паркета и покрыл восковой мастикой, что следовало бы проделывать каждую неделю. Мать принесла шерстяные лоскуты, которыми я добросовестно натирал полы до блеска. Полы радовали глаз, но убогая обстановка убивала сознание.

Вновь я оказался в исходной точке, откуда пытался вырваться полгода назад. Всё беспросветно. Мать не хотела работать, строила прожекты. И потом, как это она, с двумя дипломами пойдет работать простой рабочей, или воспитательницей в детский садик? Нонсенс. Ни в жизнь. Она добьется своего. Накажет супостатов!

Она не понимала, что нищее состояние тяготит меня. Считала, если она так живет, то и я могу. Не думала, о том, что я не могу пригласить девушку даже в кино, чем-то угостить. Мне нужно прилично одеться. Единственный костюм и единственные брюки, которые мне нравились, серые в черную полоску, мне очень шли. И я из них не вылезал, носил каждый день.

 В квартире шаром покати. Пусто. Сплю на раскладушке. Единственный, грубо сколоченный стол, ещё Ветохиным, рассохся – проёмы в палец шириной. Мать решила, что я должен терпеть те же неудобства, что и она. Думала только о себе, о боге. Верила, что он восстановит справедливость за те муки, что она перенесла. И сны стала видеть вещие. Всё ей казалось, что скоро всё изменится в лучшую сторону. Вот приедет очередная комиссия, и разберутся, кто прав, а кто виноват? Она мечтала, строила планы, а дни летели, и ничего не менялось.

В восьми минутах ходьбы от нашего дома завод «Электроприбор». Начальница отдела кадров не ломала голову. Нужен резчик на гильотинных ножницах. Работающий на них молодой аджарец Иглу, собрался переходить на более легкую работу, на газовую станцию, там больше платили, можно калымить.

Два дня я поработал с ним, быстро понял нехитрую работу, которая требовала значительных физических усилий и терпения. Всю смену надо провести на ногах, нарезая листы трансформаторной стали на узкие полосы, которые наматывались по несколько штук в сердечник будущего трансформатора. Потом они обжигались в тут же стоящих электрических печах, и после охлаждения перевозились в соседний цех на обмотку медной проволокой.

По технологии нужно резать по одному листу. Только так выдерживался точный размер. Но тогда я смогу заработать за месяц 80 рублей. Норма стоила 3-50. Поэтому Иглу резал по три или два листа, в зависимости от толщины листа. Но даже в таком темпе, едва успевал обслуживать намотчиков полос, которые успевали за десять минут намотать все полосы, которые  резал эти же десять минут. А если бы резал по одному листу, то успевал бы обслужить только одного намотчика, а не трех.

Все понимали ненормальность положения, и все закрывали глаза на нарушение технологии. Резчик постоянно чувствовал свою вину, и это не придавало уверенности в споре с начальником, который мог в любой момент указать на плохой размер полос. Из-за перегрузки ножницы быстро тупились, ножи ломались. Стоило недоглядеть, как листы начинали тянуть, размер не держался. Но было количество, и это всех устраивало. Кроме меня.

Я переживал, старался лучше настроить ножницы, но не надолго, все скоро повторялось. Чтобы успеть обеспечить работу намотчиков, задерживался после смены на час, полтора. Почти не делал перекуры, курил на месте работы.

 От листов оставались остатки, которые тоже надо обрабатывать, отрезая лишнее. Увеличивался риск – руки приближались вплотную к ножам, чуть задумаешься, и руки угодят под нож, или зажим. От однообразия работы внимание притуплялось, однажды зажим прихватил краешек рукавиц. Я похолодел, представив, что было бы, очутись там палец.

Рукавицы выдавались на неделю, но уже в конце смены рвались. Приходилось работать ажурными рукавицами, отчего руки постоянно в долго заживающих порезах, так как климат влажный, и любой порез загнивал. Ни минуты свободного времени, я даже курил за станком, который постоянно и равномерно стучал.

Работа угнетала своей монотонностью, которая высушивала мозги. Убивая время, начинал мечтать, время проходило быстрей. А завтра вновь то же самое. Ещё никогда я так тяжело и старательно не работал, как в эти месяцы. Но я был доволен, что наконец-то, нашел работу, и старался показать себя начальству с хорошей стороны. От них зависела моя зарплата. Догадывался, сколько бы я ни сделал, начальник заплатит столько, сколько пожелает. Так оно и было.

Через месяц бухгалтерия ЧМЗ выслала подрасчетные 14 рублей, которые, на несколько дней, облегчили наше безденежное положение, огорчавшее только меня. Мать воспринимала всё, как должное. Она чувствовала себя прекрасно. Не помню, чтобы она когда-нибудь болела или недомогала. Просто говорила, что болеет – ложилась на кровать на целый день, гадала на картах с задумчивым видом. По её виду нельзя было сказать, что ей плохо, что-то болит. Нет, ей было хорошо, просто, лежать под одеялом и ничего не делать.

Мастер, пожилой аджарец, невысокий, худой, хитровато напомнил, что первую получку надо бы обмыть. Я согласился, понимая, что артачиться не следует, как и портить с ним отношения. За первый месяц он выписал 137 рублей. Неплохо.

 После получки, отложив 20 рублей, сказал мастеру, что готов к обмыванию. Он попросил немного обождать, куда-то ушел. Потом повел в магазин, где купили по бутылке водки, закуски.

 К моему удивлению, он не разрешил платить за себя. И я остался в недоумении, зачем тогда этот маскарад? Я не нуждался в алкоголе. Мне деньги нужнее на пропитание. Тут же, за магазином, присели в тени на корточки и принялись выпивать среди и других мужиков. Меня спасло, что в этот день был футбол, и они спешили на игру, в том числе и мастер. В сильном опьянении мы расстались, и я пошел домой.

С этой же получки отослал деньги Косте, поблагодарил. Он же, прислал негодующее письмо. А я был в недоумении: те слова, которые я сказал матери о поведении Кости, не давали повода для такой реакции, и выговорил матери, за то, что она преувеличила и поссорила меня с братом. Но мать хитро улыбалась, она-то знала, что я врал. У неё был более точный источник информации – мой дневник, где я описывал загульную жизнь Кости.

Она-то  и написала сестре, мол, спасай сына, пока не поздно, если не хочет,
чтобы и второй сын загремел в тюрьму. Родители срочно приехали в Саратов и намылили Косте шею, а он затаил на меня смертельную обиду. Получилось, что я второй раз перешел ему дорогу. Первый – когда отбил Люсю, сам того не зная.

Но кто знает, может быть, этот приезд и помог образумить его. Он поступил в институт, закончил его и стал инженером, а потом и начальником цеха. Но не мыслил жизни без водки. Пытаясь самоутвердиться, как мужчина, стал изменять жене, которая намного красивей любовницы, тоже начальника цеха.

Она надумала разбить семью, поэтому им пришлось уехать из Нижнекамска в Ставрополь, где он устроился начальником в налоговом управлении. Сидячий образ жизни начальника, водка, подорвали его здоровье, не дожил до пенсии, за рулем потерял сознание, выехал на встречную полосу и сильно покалечился, умер.

Мне в голову не могло прийти, что мать способна на такую низость, втайне от меня читать дневник, и соотносить свои поступки сообразно с моими мыслями, противодействуя им, опережая мои намерения. Она была уверена, что совершает благое дело, считала себя мудрой матерью, которая предохраняет сына от ошибок.

Мало кто из матерей мог похвастать столь точным знанием своего сына. Я не очень и прятал дневник, понимая, что при желании, не так уж и трудно перерыть все закоулки. У меня изначально заложена доверчивость, я сразу же надеюсь на человеческую порядочность, не мог думать плохо о человеке, не зная его. И, лишь когда убеждался в его непорядочности, старался отстраниться от этого человека и не иметь с ним никаких дел.

Костя на всю жизнь затаил на меня обиду, возможно, не подозревая, что я невольно спас его от больших неприятностей. Я не мог подозревать мать в плохом. Для меня было элементарно знание, что читать чужие дневники, без спроса хозяина, нельзя. Мне нужно было набить шишек, чтобы я понял, что у матери своя правда, отличная от моей.

Вторую получку я не собирался обмывать, надеялся, что смогу уклониться, или, хотя бы сбежать. Но мастера уволили. Возможно, из-за чрезмерного пристрастия к Бахусу. Он почти каждый день был навеселе, и, показавшись в цехе, надолго исчезал. Но на прощание удивил своей проницательностью: глядя на меня, сказал кому-то:

 — На него нельзя кричать. По-доброму он всё сделает.

Странно, как ему удалось раскусить мой характер? Больше никто так меня не понял.
Нам назначили нового мастера, молодого, симпатичного грека Липтона. Мои заработки резко упали. И доказать ничего не мог. Старался работать изо всех сил, надеясь, что оценят старание, но всё напрасно – выписывали чуть более ста рублей. Ругаться не хотелось, но и работать даром тяжело. Но, если не буду стараться, они возьмут второго резчика, тогда мой заработок ещё больше упадет.

Единственную рабочую рубашку с коротким рукавом носил всю неделю, к среде она пропитывалась потом и становилась жесткой. В субботу мать стирала, и я снова надевал эту же рубашку. На новую — нет денег.

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/15/340