Глава 16. Без отчима

    Стали жить, словно не было побега. Временами даже забывал о нем, будто это случилось во сне. Этакий нелепый эпизод, который не должен был случиться в моей жизни, потому что я полностью домашний, не приспособлен для бродяжничества, не способен ни украсть, ни попросить кусок хлеба. На побег толкнула не смелость, или необходимость, а заурядный стыд матери, которая знает обо мне такое, чего не должна знать. Теперь я стал умнее, знал, что этот стыд нужно носить в себе и терпеть. Я не вправе проявлять гордость, потому что полностью зависим от матери, которая содержит, кормит. Без неё я ничто.

Несмотря на то, что она не упрекала, ничего не говорила, я казнил себя больше. Точнее, показнил до определенного  уровня, и запрятал стыд подальше. Я снова стал одиноким, я сам по себе, мать сама по себе, чем она и занималась всю мою жизнь, обращая на меня внимание лишь по необходимости, вынужденно.

Мы стали делать вид, будто ничего не произошло, но всё прекрасно помнили. Я совершенно не знал жизнь. Всё моё знание из книг, которым верил почти безоговорочно и не подозревал, что они не точно передавали действительность, авторы часто приукрашивали её, конструировали в меру своих способностей.

Меня всё не оставляло в покое ночное происшествие в Майкопе. Что же такое было со мной? В ближайшее время пошел в библиотеку и взял журнал «Здоровье» за весь год. И уже через три номера наткнулся на нужную мне статью. Облегченно вздохнул. Оказывается, это со всеми происходит.

Но почему никто из нас, словом не обмолвится? Стыдно. Смеяться начнут. Подростки – жестокий народ. Готовы подшучивать над чем угодно, даже над тем, над чем нельзя. На перемене один говорит другому:

— Спорим, я сделаю так, что ты не сможешь сплюнуть?

Поспорили. Заводила раз десять проводит ладонью по шее поспорившего, а потом говорит:

— Сплюнь.

Парень спокойно сплевывает, а тот удовлетворенно говорит:

— Кончил.

Все ржут.

Но теперь, когда мать в очередной раз говорит мне:

— Нехорошо заниматься этим.

Я не пускаюсь в бега, а с небольшим возмущением спрашиваю:

— Ты что, не знаешь что такое поллюция?

Она умолкает, потому что, действительно, не знает. Догадываюсь, что она порасспросит своих подружек, и те ей порасскажут. Отныне я уже не волнуюсь за свои запачканные трусы. Я не виноват. Природа. Правда, не очень приятно снова засыпать в мокрых трусах, и застирать негде, но к утру они сухие. Можно поменять на чистые. Зато предваряющие сны изумительно волнующие. Жаль, наяву всё это неповторимо.

И в классе я с девушками не общаюсь, не разговариваю, чтобы не давать одноклассникам повода для насмешек, сразу приклеят ярлык. С изумлением слышу, как один спрашивает соседку:

— У тебя волосы есть?

Та, не подозревая подвоха, кивает.

— А на голове?
— Дурак! — отвечает она, и отворачивается, а он довольный хохочет.

А я не могу понять, что мешает ей залепить ему пощёчину? Что это, невоспитанность, или мальчишеская шкода? 

Отношения с Ветохиным у матери всё напряженнее, и он всё реже появляется дома. Дело шло к разрыву, но не знал, когда оно произойдет.

Неожиданно я получил письмо от Лысого, который сидел колонии и просил прислать посылку.

Он не понимал, что из благополучных семей не убегают. Думал, коль я в семье, то полностью обеспечен и могу поделиться толикой своего благополучия, или же предполагал, что ради друга я разобьюсь в лепешку, обворую кого-то, но посылку ему пришлю. Мне было стыдно написать правду, что у меня ничего нет, я не в состоянии ему собрать даже дешевую посылку, мне самому жрать нечего. Написал, что снова пускаюсь в бега. И когда пришло второе письмо, просто на него не ответил. Пусть думает, что меня нет здесь.

Неожиданно, возле к/т «Октябрь» произошла встреча с парнем из старшей группы. Там мы не общались, но лица запомнились. Коротко поговорили о несущественном, ни о чем не расспрашивая друг друга, и разошлись.

В магазине высмотрел лобзик. Давно хотелось его приобрести и что-то смастерить. К нему купил десяток пилочек. Фанеры нет, только две посылочные крышки. Нет никакого понятия, как выпиливать, подсказать некому. Нарисовал узор на крышке, но не мог догадаться, как перейти к другому узору? Пропиливать? Но тогда всё разваливалось.

Не мог равнодушно пройти мимо книжного магазина, хотя очень редко можно купить хорошую книгу, часто денег не было на нее. Но как-то раз увидел альбомчик с рисунками для выпиливания, их надо утюгом переводить прямо на фанеру, там же советы для начинающих. Так я узнал, что мне нужно шило, для прокалывания отверстий, совет, как соорудить станок для выпиливания. Как всё просто. Почему сам не догадался? Остановка за фанерой. Но её в магазинах нет в продаже.

Мать подружилась с молодой женщиной лет 25-ти, без миловидности, худая, с неустроенной судьбой, как и многих женщин в её возрасте – бросил возлюбленный. Редко приходила к нам. Нина работала на складе строительных материалов, и как-то мать договорилась, что та отпустит мне два фанерных листа. Невероятное богатство свалилось на меня, даже не верилось.

Два огромных листа распилил на четвертинки, чтобы легче было с ними обращаться, и поставил в сарай. Незамедлительно принялся за выпиливание. Соорудил станочек на табуретке и часами выпиливал по рисункам полочки. Некому подсказать, что нужно купить наждачную шкурку, я о ней представления не имел. Полочки повесил, но фанера высохла, и полочки покоробились. Но некоторые держались хорошо и радовали глаз. Наконец-то я что-то сделал своими руками, и у меня получилось! Постепенно запал угас, я всё реже выпиливал, только по необходимости.

Ветохин вместе со своими вещами забрал «Толковый словарь иностранных слов», в который я часто заглядывал, а в магазине не купить, взял и радиолу «Урал», без которой особенно пусто в комнате. В отместку, мать спрятала его фотоаппарат «Зенит», стоивший 750 рублей. В нем небольшая неисправность, не работали шторки, и он просверлил дырочку и продел проволоку в неё. Желая ему показать, что и без него будем жить не хуже, мать решила купить хорошую радиолу. Заняла у Нины 500 рублей, и мы купили радиолу «Жигули» за полторы тысячи рублей в магазине на улице Ленина, там же торговали фотоаппаратами.

Через три дня 4 июля произошло снижение цен, и наша радиола стоила уже 900 рублей. Обидно, но ничего не поделаешь, кто же знал. Прочитал инструкцию к радиоле, и впервые понял, что для хорошего приёма радиостанций нужна хорошая антенна, как нарисована на чертеже: протянутой по всей крыше. Но мне никто не разрешит что-либо прибивать над чужой квартирой. Но существовал и второй тип антенны — метёльчатый. Как раз то, что мне подойдёт: компактно и сердито.

Искать антенны по магазинам не пришлось, были оба типа. В сарае нашел подходящий шест, прибил его с антенной на торец крыши, и провел провод через окно. В сильные и частые дожди вода стекала по проводу прямо на окно, я не сразу сообразил, сделать отвод на проводе, по которому бы вода стекала, не доходя до стены. Подсказать некому, подсмотреть тоже: ни у кого во всём дворе нет приёмника, или же довольствовались комнатными антеннами, не мог знать, мне же хотелось устойчиво принимать все радиостанции мира.

Действительно, ловил много хороших станций, которые до этого на «Урале» не мог поймать. То ли приемник лучше, то ли наружная антенна сыграла свою роль. Вслушивался в иностранную речь, жалея, что не могу понять, о чём там толкуют. Постепенно начал различать языки по нациям, жизнь на Кавказе приучила к разным говорам, понимал, когда говорит грек, армянин или азербайджанец. Речь венгров, итальянцев, испанцев, поляков слышал в кино. Всё бессознательно откладывалось в памяти, запоминалось.

Пришло время отдавать долг в 500 рублей, но нечем. Все отпускные пошли на покупку радиолы. И мать решила пожертвовать дружбой с Ниной, сказала ей, что деньги не вернет. Тем более та имела неосторожность при матери похвастаться о своих делишках на складе, пускала дефицитный материал налево. Мать логично рассудила, что для нее потеря в 500 рублей будет неощутимой. Наверстает упущенное. Нина обиделась и перестала приходить к нам. Мать не расстраивалась, из всех своих знакомых извлекала выгоду.

Новый учебный год начался буднично, хотя и в новом помещении, вдвое меньше прежнего. Много учеников ушло. Кто-то сказал, что Свиридов работает в порту водолазом. Ну и ладно.

Я учился, не прилагая особого усердия. В книжном магазине приметил белую логарифмическую линейку, которая восхитила своей красотой. Как-то я видел, как ею пользовались для вычислений. Цена вполне приемлема – 30 рублей. Купил и книгу по её изучению. Неделю осваивал, удивляясь, как легко и быстро можно узнать результат вычислений, которые долго писать на бумаге. Может пригодиться в институте.

Сейчас подумал: почему в школе нас не приучили пользоваться линейками, как сейчас учат компьютерной грамоте? Считали, что ученик должен понимать свои действия? Одно другому не мешает. Очередной загиб педагогики. Не было необходимости пользоваться линейкой. Какое-то время надеялся, что она пригодится в будущем. Не пригодилась. Долго лежала, пока не высохла и покоробилась, потом потерялся бегунчик с волоском, и я, с небольшим сожалением, выбросил. Лишь через 20 лет появятся карманные калькуляторы.

Как-то незаметно все ученики перешли на авторучки и учителя перестали нам делать замечания, потому что понимали, непроливайки уже не для нас, старшеклассников. Ручки разные, от поршневых, до пипеточных, и никто не скажет, какая же лучше, все не выдерживают длительной эксплуатации, ломаются, пропускают чернила, плохо пишут.

Но в 1959 году в магазине канцтоваров появились китайские ручки с золотым пером, на котором даже написано, сколько процентов золото оно содержит. Я купил самую дешевую, за 4-50, голубого цвета, и пользовался очень долго, почти год, пока она не треснула. Пришлось купить новую, на этот раз дороже, за шесть рублей, но разницы не почувствовал. Так же хорошо и тонко пишет. Так приятно писать хорошей ручкой.

Жаль, что сейчас их не стало в продаже, они бы, до самой кончины советской власти составили достойную конкуренцию шариковым ручкам, которые отвратительного качества, писали с пунктиром или пачкали ведомую линию.

Начал регулярно курить. Особой потребности в этом не было, но жила память о том, что курил, да и в школьном туалете постоянно кто-то курил на перемене. В продаже появились дешёвые ментоловые сигареты, но они быстро надоели, искажали вкус и запах табака. Как-то возле грузинского драмтеатра, рядом с газетным киоском, я стоял с тремя одноклассниками. Кто-то достал пачку «Кэмел» и угостил всех. Поразился тонкому аромату.

Сигарета искурилась за считанные секунды. Такие сигареты можно курить без перерыва целый день и не накуришься. Единственная сигарета «Кэмел» в моей жизни. Позже прочту, что американцы добавляют в табак «Кэмела» немного опия, который, вероятно, и придает необыкновенный аромат, заставляя курильщиков предпочитать только этот сорт.

Много и бессистемно читаю, всё, что попадется под руку. Как-то заблажилось выписывать все стихотворные строфы, встреченные в книгах. Особенно много их у Горького в «Дело Артамоновых». Сам роман о жизни купцов не заинтересовал. Интриговала лишь известность этого романа, да и читалось легко, без ужасающих подробностей, как у Золя и Бальзака.

Через месяц, другой, вдруг дошел идиотизм такого выписывания, или же просто стало лень. Вырванные из книги, строфы выглядели нелепо, никчемно. Стал пронумеровывать и записывать прочитанные книги, изредка записывал свои впечатления, когда книга очень нравилась, что было очень редко. Потом начал делать выписки эротического характера.

Их особенно много в книге Мао Дуня, который описывал последствия революции в китайской деревне. Стиль, на удивление, легкий. Позже Мао Дунь не встречался ни в одной библиотеке. Прочитал все толстые, зеленые тома Анатоля Франса. В восторге от «Острова пингвинов». Жаль, что книга быстро закончилась, хотя последний десяток страниц скучен и неинтересен. Легко прочитал все красные тома Лескова. На всю жизнь запомнилось описание кровавого пота у еврея. Невольно проникался сочувствием и жалостью к евреям.

Последний том с романом «Накануне» читался лишь только потому, чтобы поставить точку, знать, что ничего у Лескова не пропустил. Диккенс показался чрезвычайно тяжеловесным, «Записки Пиквикского клуба» невозможно читать. Но прочитал «Большие надежды» и последний том, который оставил сожаление, что он не успел его дописать, и загадка убийства так и осталась нераскрытой. С удовольствием прочитал Гончарова «Фрегат “Паллада”», впечатлил плен у японцев, описание блюд, которыми их угощали.

В школе проходили «Как закалялась сталь». Читается легко, стиль простой, без тяжеловесных описаний природы и портретов героев, всё в меру. Хулиганский поступок Павки в детстве, когда он насыпал махорку в тесто в доме попа, воспринимался отрешённо: да и учительница не заостряла внимание на, по сути, подлом поступке: герой революции не мог быть подлым, всё, что он делал, было хорошо и оправданным. Да и сам автор не считал этот поступок плохим: для него поп был гораздо отвратительнее, врагом народа, а с врагами известно как поступают, уничтожают, и все средства для этого хороши.

Из класса ни с кем не дружу. Я слишком застенчив, особенно с красивыми девочками, а они знают о своей привлекательности и излишне свободно держатся с мальчиками. С ровесниками проще, но они все уже давно сдружились, а я всё не могу влиться в общий хор.

Иногда хожу к Чернову. Вместе с ним заходим на Кофеиновый поселок, там Славка играет в шахматы с Николаем Кагляком. Я уже и не пытаюсь составить им компанию: не могу просчитывать ходы, мне скучно это занятие.  Из флота вернулся Николай Прохарчук. Не понять, где он работает? Как не приду, он сидит дома. Показал мне магнитофон  «Эльфа» – большой, громоздкий ящик. Огромные бобины, одна над другой и крутятся в разные стороны, проматывая ленту. Но он не проиграл ни одной мелодии. То ли был неисправен?

Позже Кагляк расскажет, что магнитофон они украли из санатория на Зеленом мысу: он стоял на стреме, а Прохарчук залез в клуб и вынес ящик. Возможно, в скором времени он его продал, потому что больше не видел у него магнитофона.

После армии Прохарчук ходил в широченных суконных флотских брюках — денег на покупку брюк ещё не заработал, зарплаты матери едва хватает на пропитание, говорил, что никогда не унизится до узких брюк, которые стремительно входили в моду вместе с редкими стилягами. Ярко выраженных стиляг у нас не видно. Таких, как показывали в кино, типа Олега Онофриева в его гротескной роли, высмеивающей стиляг, но коки, высокие чубы, уже делали, покупали туфли на толстой микропорке, галстуки с обезьянами.

Местных стиляг мало в гуляющей публике по приморскому бульвару, погоды не делали в общей массе молодёжи. До нашего периферийного города мода из столицы доходит с большим опозданием, почти  не оставляя следов, затухает, словно круги на воде.

Уже через год гражданской жизни Прохарчук сдал свою позицию и перешил свои брюки, как и многие из нас. Мы даже решили, что так удобнее, при ходьбе штанины не телепаются вокруг ноги. Новые брюки никто из нас не мог себе позволить, поэтому и перешивали.

Незаметно я сблизился с Николаем, у которого тоже не получалось дружбы со сверстниками. Иногда он приходит ко мне, и мы долго ходим по улицам города, разговаривая обо всем, рассматривая встречных девушек. Захожу и к Сергею Шмелеву.


продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/07/651