Глава 8 Кировабад

                Среди населения усиленно распространяют облигации, никого не обходят, даже колхозников, которым деньги не дают, но заставляют выкупать.

Отказаться невозможно. И со временем у матери скапливается внушительный ворох. Как-то, повезло выиграть какую-то сумму, и на эти деньги мать решила поискать счастье в Кировобаде, где, по слухам, не голодали. Денег хватило только на билет.

Только сейчас, в новом веке, в 2014-м году, подумал, что наша советская литература стыдливо обошла этот факт: принуждение населения к выкупу облигаций.

Никого не пропускали. При выдаче зарплаты кассир навязывал облигации, напирая на сознательность, мол, недавно война была, нужно помочь стране.

Не помню, чтобы кто-то возмутился, начал возражать. Никого не заботило, как семье, той же учительнице с ребёнком прожить на мизерную зарплату, да ещё выкупить облигации, с которыми не знали, что делать, забивали ящики в комодах. Но, хранились, надеялись, что когда-нибудь, может быть, выиграет, или погасится.

Раз в квартал в центральной газете печатали внушительную колонку цифр выигравших облигаций.

Все жадно припадали, проверяли номера своих облигаций, и разочарованно откладывали, надеясь, что в следующий раз, может быть, повезёт. Верили, что кому-то на этот раз повезло, были выигрыши очень крупные, и не очень.

Часть облигаций погашалась, возвращали номинал, что тоже было хорошо, деньги никогда не были лишними.

Проходили десятилетия: на облигации уже переставали обращать внимания, тем более прекратили выплату по ним, и даже не обещали погасить когда-нибудь. Кто-то выбрасывал, чтобы не мешались, кто-то давал детям поиграть.

У матери сохранилась толстая кипа облигаций на сумму в несколько тысяч рублей. Всё надеялась, что когда-то в государстве проснётся совесть и деньги выплатят.

Действительно, через тридцать лет государство начало погашать облигации по номиналу. Не волновало, что в сороковых годах рубль имел иную стоимость, чем в 1980 году, но хоть что-то да получили, и небольшая часть так и осталась невостребованной.   

              Мы идем по широкой улице поросшей травой, колея извилиста, пустынна, с небольшим подъёмом, людей не видно.

Мы ходим зигзагом от калитки одного дома к другому, — мать выпрашивает еду. Какая-то сердобольная женщина вынесла пресную лепёшку, мы её сразу же съедаем, показалась очень вкусной. Голод чуть притих.

Прекратили хождение по домам, вышли на проселочную дорогу. Долго идем вдоль переполненной канавы с водой, поросшей травой, — недавно прошел дождь. Вода в канаве чистая, а мы хотим пить.

Вблизи ни одного дома, чтобы попросить воды. И мать напилась из канавы, но мне не разрешила, стала поить из своего рта, то ли потому, что решила — вода холодная, то ли по какой-то иной причине. Но пить из её губ очень неудобно, не напиваюсь, и она разрешила пить  через платок, что тоже неудобно, но как-то утолил жажду.

К вечеру пришли в город. Долго бродим от одного дома к другому, никто не соглашается пустить переночевать.

Уже в сумерках зашли во двор двухэтажного деревянного дома. На веранде ходят женщины. Жены хозяев? Сестры?

Хозяин повел нас в сарай, стоящий во дворе направо. В сарай вошли двое мужчин и зажгли свечу. Потом началось нечто страшное и непонятное, провал в памяти.

Можно лишь догадываться, что происходило. Нечто такое, от чего сознание заблокировалось на некоторое время.

Позднее, вспоминая этот эпизод, видел себя уже сидящим на топчане и беспрерывно плачущим от страха за мать, которая спокойно лежала на полу, а на ней, сидя, возвышался мужчина.

Второй сидел рядом со мной и держал меня за плечи правой рукой, не утешая и не успокаивая. Он смотрел на брата, который вскоре уступил место ему, а сам сел рядом со мной слева.

Я плакал, не переставая, не понимал, почему мать не встает, не кричит, лежит неподвижно. Что происходит?

Они еще раз поменялись местами, и ушли из сарая.

Мать встала, взяла меня за руку, и мы вышли в непроглядную темноту без единого фонаря. Мать посадила меня на спину и сказала:

— Сынок, никому не рассказывай об этом.

Не надо было говорить эти слова, они запечатлелись в мозгу, вместе с произошедшим. Кому и зачем я бы это рассказывал?  Забылось само собой.

Матери пришлось сделать аборт, после чего потеряла способность деторождения.

Лет через десять, когда в памяти всплыли детские эпизоды, вспомнился и этот.

Какая необходимость толкала мать на безрассудные поступки? Она рисковала не только собой. Ветер перемен кружил голову, всю жизнь провела в авантюрных приключениях. Не могло ли это повлиять на отношение ко мне, к единственному свидетелю всех ее горестей и неудач? Всегда спокойная, до равнодушия. Я был лишен материнской ласки. Возможно, она и не знала, что это такое.

Матери удалось найти работу в детском саду, куда приняли и меня. Настала сытая жизнь, которой я никогда до этого не видел.

Играем на светлой веранде. Группа большая. Сверстники спросили, как меня звать?

Я почему-то затруднился с ответом, никто и никогда не интересовался моим именем. Может быть, подсознательно не желал, чтобы меня называли Славкой, как это делали все ближние, то ли подозревал, что меня звать иначе, и вечером, когда мать пришла за мной, спросил.

На следующий день я назвался ребятам. Они обрадовано закричали:

 — Вячик-мячик!

И, чуть ли не весь день ходили за мной с этой дразнилкой. Впрочем, кличка продержалась недолго – мать заработала на дорогу, и мы уехали.

Больше никому не говорил, что меня звать – Вячик.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/23/1007