Три послания Рембрандту

ПОСЛАНИЕ О СВЕТЕ

   Дорогой Рембрандт! В последнем своем письме ты говоришь о том времени, когда все на земле окажется покрытым мглой. Как ты себе это представляешь? Какой свет ты имеешь в виду – физический, изливаемый величественным светилом, или же свет творческих дерзаний художника?
   Трудно представить себе, чтобы Солнце, рожденное и движимое всемогущим Богом, однажды угасло. Не будет ли это означать, что тогда Господь утратит свою силу и у человека вообще не останется никакой надежды на спасение? Если же оснований для сомнений во всемогуществе Бога нет, а Солнце, тем не менее, померкнет, то ни о чем другом невозможно будет думать, как единственно о том, что угасание Солнца произойдет по воле самого Господа. Но за что тогда такая немилость к человеку? Особенно если иметь в виду свет его творческих усилий. Нет ли здесь противоречия?
   Оставим Солнце вечно сияющим и непобедимым. Не будет ли тогда твое предвидение мрака означать, что сам человек погрузится во внутреннюю тьму, то есть потеряет свою светоносную силу? И здесь я нахожу противоречие, ибо художник априори несет миру свет искусства, и в его стремлении к совершенству этот свет искусства, по моему мнению, может лишь усиливаться.
   Да и, наконец, не противоречишь ли ты сам себе? Ведь свет твоих произведений сияет, и будет сиять, – откуда же тогда взяться мраку? Не должны ли мы отсюда с необходимостью заключить, что либо свою силу утратит сияющее искусство, либо помрачение в человеке произойдет по какой-то иной причине? Но что в таком случае первично – помрачение человека или потеря искусством своей светоносной силы?
   Не вижу убедительного ответа ни на один из возникающих здесь вопросов, за исключением того случая, когда наравне со светом мы вынуждены будем признать и существование тьмы. Причем, свет и тьма – суть две независимые друг от друга субстанции. Но тогда грядущее наступление мглы будет не чем иным, как победой тьмы над светом и, очевидно, концом времён.
   Не хотелось бы воспринимать происходящее в столь мрачном свете. Поэтому не лучше ли, мой дорогой друг, тщательнее изучить причину свечения твоих картин? Правда, если в твоих живописных произведениях свет возникает вследствие цветового истончения, то мне, например, представляется непонятным, отчего возникает свет в твоих монохромных гравюрах и офортах?
   В случае монохромных произведений у меня есть только один ответ на этот вопрос. Я полагаю, что здесь свет возникает как определенная степень разреженности тьмы. И совсем необязательно понимать под тьмой некую субстанцию. Достаточно знать, что причиной её в графических произведениях может быть интенсивность, сгущение соответствующего тона.
   Иначе говоря, свет скорее  процесс, в то время как тьма – состояние. Но тогда они неравноценны! А это кажется невероятным! Не значит ли это, что свет есть субстанция, а тьма – акциденция, или что и свет может быть состоянием, равно как и тьма – процессом? То есть, свет и тьма, таким образом, диалектически тождественны! А раз так, почтеннейший Рембрандт, то грядущее наступление мрака неизбежно будет означать и нарастание интенсивности света. Сей факт не может не радовать. Бесспорно, это – путеводная звезда во тьме заблуждений и неведения.



ПОСЛАНИЕ О ТЬМЕ

    Мой дорогой, почтеннейший друг! Несказанно был удивлен твоему ответу на мое письмо с пространными рассуждениями о свете. Ты считаешь, что тьма не только первична по отношению к свету, но и что сам свет порожден тьмою! И это говоришь ты, – художник, сделавший свет героем своих произведений! По-видимому, здесь мы вступаем в область метафизики, если договорились до того, что в начале была тьма, и ничего кроме нее не было.
     Я уверен, что разрешение этого парадокса следует искать в преодолении прерывности языка и мышления во славу сплошной текучести образа и интуиции. В любом случае мне бы хотелось вернуться к грядущим временам, когда по твоему утверждению над миром сгустится тьма.
    Пусть будет так. Но если тьма производит свет и одновременно сгущается, то не значит ли это, что свет тоже будет сгущаться, делаясь ярче в производящей его тьме? Снова приходим к противоречию. Чтобы от этого противоречия избавиться, мы должны отказаться от светоносного свойства тьмы, то есть от идеи порождения света предвечной тьмою. Однако ты упорно утверждаешь именно эту идею. Значит, принимая во внимание мои доводы, нам ничего иного не остается, как признать твое предвидение грядущего помрачения мира ошибочным.
    Впрочем, Рембрандт, от этой мысли тоже отнюдь не легче! В самом деле, ведь я пишу тебе из грядущего. О нем я могу сказать, что Солнце теперь сияет много ярче, ибо деятельностью человека разрушен защищающий Землю животворящий озоновый слой. Человек же просто обезумел в своем хищничестве и погряз в многочисленных пороках, то есть удалился от света истины настолько, что не видно никаких путей его просветления. Получается, что внутренняя тьма человека стала причиной внешнего сияния могущественного радиоактивного Солнца!
    Остается сделать один шаг: признать, что крайняя степень внутреннего помрачения человека станет причиной его уничтожения внешним светом. Но едва ли это будет свет предвечный! Скорее наоборот, такой свет будет производным от внутреннего помрачения человеческого.
    Единственное успокоение в подобной ситуации я нахожу в метафорическом восприятии и света, и тьмы. Либо, наконец, мы вынуждены постулировать божественную изначальную тождественность тьмы и света. Почему произошло осознание тождества как различия, оппозиции, противоборства – этот вопрос, на мой взгляд, заслуживает специального изучения.
   Самое удивительное для меня в том, что при любом подходе к проблеме света и тьмы твое утверждение о грядущем помрачении мира одновременно можно считать истинным и ложным. Значит, либо вообще нет ни истины, ни лжи, либо у человека все же есть надежда на спасение.
   Убедительное тому подтверждение – и свет, окутанный тьмой, и тьма, просиявшая сквозь свет в твоих бессмертных творениях.



ПОСЛАНИЕ О ПРОТИВОБОРСТВЕ И ГАРМОНИИ

    Дорогой друг! Оставляя схоластику раз и навсегда застывших категорий, давай попробуем разобраться, в какой мере противоборство чего-либо служит основанием гармонии борющихся сторон? Что такая гармония существует, следует хотя бы из наших с тобой рассуждений о свете и тьме. Ведь они в вечном противоборстве и в то же время немыслимы друг без друга. То есть их оппозиция – первое условие и их гармонического единства.
    Но ты поставил вопрос намного шире – во всей общности чистой философии Картезиуса. Действительно, как в доказательстве и опровержении выступает логический принцип достаточности оснований в части его применимости к общим рассуждениям о методе? Налицо здесь мы имеем противоборство, тяготеющее к разрешению оппозиции логических принципов в гармонии их диалектического синтеза.
    Этот универсальный закон противоборства и гармонии мы наблюдаем повсюду. Взять хотя бы борьбу Республики Объединенных Провинций против испанского владычества. Разве народ Нидерландов не стремился в этой борьбе к гармонии независимого существования? Точно так же и каждый борющийся стремился в этой освободительной борьбе обрести гармонию мирной созидательной жизни, гармонию внутренних чувств, помыслов и условий внешнего их проявления.
    Ты иногда сетуешь на несоответствие величия творческих задач и условий их воплощения в реальной жизни. Очевидно, и здесь мы имеем противоборство, стремящееся к гармонии. Вся беда в том, что жизненные неурядицы часто оказываются столь сильны, что противоборство убивает человека прежде, чем он обретет гармонию. Здесь я приблизился к тому, чтобы высказать в истинно янсенистском духе одну мысль, которая протестантам едва ли покажется еретической.
    Эта мысль заключается в непреоборимости силы искусства, художественного образа. Это значит, что если художественный образ априори считать единственно существующим, то не будет и никаких причин для противоборства. Само состояние такого предощущения предвечного образа и станет торжеством гармонии, к которой мы так стремимся. Внешнее противоборство уйдет внутрь как интенсивность, степень накала внутренних страстей, жаждущих образного воплощения. Конечно, это самый трудный путь. Но обретение гармонии и не может быть легким!
    Значит, из сказанного здесь мною следует, что противоборство и гармония, за пределами принципа достаточных оснований Картезия, диалектически суть одно и то же. Но тогда и вся жизнь есть не что иное, как вечно таинственный художественный образ. До встречи в Элизиуме!