наслаждайтесь мои читатели и учитесь писать

иезжал к бабушке с дедом, когда его отец отправлялся на гастроли, в которых своего слепого мужа всегда сопровождала мамаша. Можно сказать, что мальчик, фактически, рос в семье деда по материнской линии.          
        Каток на Чистых прудах, качели-карусели в парке Горького, кафе-мороженное «Гном» на Сретенке. Деньги у Сандро водились, их можно было попросить у деда, у бабки, у страстно его обожающей бездетной тёти Нины, на худой конец незаметно похитить у отца.  Кинотеатры – Уран, Колизей, Форум. А можно было спуститься по бульварам и проникнуть в «Россию» на фильм с грифом «детям до шестнадцати». Или пойти в «Октябрь», где только один фантастический вечер выступали гремевшие на весь Союз своими песнями -  «Санни», «Реки Вавилона» и «Распутин» модные Бони М.
        Сандро, совершив любовный подвиг, приобрёл билет на их концерт у перекупщиков аж за целых сто рублей и подарил его Анюте.  На Бони М она пошла одна, на самого себя денег у него уже не хватило.


        Освободившуюся Храповскую комнату разбирали вместе. Ранее Ане пришлось выдержать целый бой. Маме и сестре непререкаемым тоном она сообщила, что эта комната будет только её.
         - Это почему же? – Возмутилась мама. – Лара уже взрослая, ей нужна отдельная  комната.
         - Эта комната будет моя! – Упрямо повторила Аня. – Тетя Даша прописала Ларку в свою квартиру.  И там у неё скоро будет отдельное жильё. Не жирно ли будет моей тихоне сестрице?  И сейчас будет жить в отдельной комнате и потом в своей квартире… Дачку свою тётя Даша тоже тебе подписала?
        - Я не спрашивала, - промямлила Лара. – Но давай вместе жить. Пусть мама устроит свою личную жизнь.  Она своей комнаты, что ли не заслужила?
        Аня промолчала. Но в тот же вечер ушла из дома и провела ночь на том самом страшном чердаке, где мушкетеры пробовали курить. Ночью там шуршали голуби, потревоженные пребыванием неизвестного, но возможно опасного существа на их законной территории. А может быть, это шуршали не голуби, а крысы?  При этой мысли ледяная рука сжала маленькое сердечко девочки.
        Мать чуть не сошла с ума, разыскивая дочь. Была поднята на ноги вся милиция. Сандро, которого после визита в их квартиру плачущей матери и обеспокоенного полковника милиции, собственноручно  выпорол дед, никогда ранее не поднимавший на внука ремня, хотя тот был каверзен и пакостлив с детства сверх меры, но признательных показаний не добился - внук молчал как партизан. Хотя знал где она - сам лично отнёс Ане бутербродов с колбасой и литровую банку клубничного компота на чердак. А ночью, услышав разнообразный храп родичей, тайно пробрался к ней и до утра они сидели обнявшись – он пересказывал ей недавно прочитанный роман «Дочь Монтесумы».
        Через сутки девочка вернулась домой, как ни в чем не бывало.
        - Где ты была? -  Мать лежала на диване с компрессом на голове.
        - Комната моя?
        - Подавись, - сказала Лара.  – Нет, какая всё же стервоточина. С таким характером, где ты окажешься?
        - Во всяком случае, не там где ты.  Мне в пустые головы вбивать немецкий не особенно охота.
        Лара, кроткая Лара, которой отсутствие нормальной злости помешало стать известной спортсменкой, взорвалась и, протащив как  кутенка за шкирку по комнате, выкинула Аньку в коридор. И чтобы не тревожить, заболевшую от страха за жизнь дочери мать, не на её глазах, надавала негодяйке оплеух.
        Аня молча приняла наказание. Её саму глодало чувство вины.  Однако, она хотела жить в комнате только со своими любимыми зверушками. Завести аквариум с экзотическими рыбками. Черепаху.  Щенка. Волнистого попугайчика, которого она научит говорить.
        Всё окно заставить прекрасными цветами – прекрасными и необычными.  Орхидеями!  Их Аня однажды видела в теплице Ботанического сада, куда ездила зимой одна, прогуляв скучные уроки математики и контрольную по химии. Литературу, Историю, Немецкий, Биологию, Географию она не прогуливала никогда.   
       
   
    
 
                Париж. 1993.

       Сандро вышел на огромный балкон Аниной парижской квартиры – балкон не балкон, по ступенькам можно было спуститься в вымощенный брусчаткой двор, со всех сторон замкнутый другими домами, увитыми по самые крыши девичьим виноградом. Украшенный небольшим круглым фонтаном посередине двора -  бронзовый, покрытый патиной мальчик, сидя на спине дельфина, трубил в раковину, из которой вместо звуков вылетала  струя воды  и падала в бассейн.
      На балконе стоял закрытый алый зонт и выкрашенный белой краской плетёный гарнитур – столик, стулья, лежак. В  фаянсовых кадках  цвели и одновременно плодоносили лимонные деревца. Пальмы, облитые янтарным светом уходящего лета, растопырили острые пальцы, зелёные опахала монстеры колыхались на легком ветру, доцветала пурпурная будлея, над ней кружили томные осенние бабочки. Перила увивали синие  клематисы и  поздние розы. Всё было неправдоподобно красиво и очень буржуазно. Сандро почувствовал незнакомый, сладкий запах.
      В драгоценной фарфоровой вазе, хрен знает, какой династии, благоденствовало растение с темно-зелеными лакированными листьями и белыми в молодости и желтеющими к старости, махровыми цветами с тонким дорогим ароматом.
        - Гардении,  - догадался, никогда не видевший подобных цветов, мужчина. Почему-то этот запах вызвал в Сандро приступ раздражения. Словно в этих красивых, роскошных, изысканных вещах таилась причина его неудачи.
        Конечно, ничего подобного он не мог дать ей тогда. И сейчас не мог. А значит, эти вещи опять отнимут у него Голубку. В голове закрутился черный тайфун гнева. И он столкнул невинную драгоценную вазу на пол. С грохотом разлетелся нежнейший фарфор.
        - Ты чего? – Гриша тревожно выглянул на балкон и, увидев разбитую вазочку, сказал. – Слушай, Сандро, мы не в Москве, здесь уважают чужую собственность. Этот горшок стоит дороже, чем я заработаю за десять лет.
        - Случайно задел. – Сказал Сандро, гнусно усмехнувшись.
        - Династия Мин…
        - Хренин! Тебе в Дулёво этих ночных горшков на доллар пачку наклепают. И, вообще, зажрались вы тут – эпоха Мин, Рококо, Барокко. Какой-то ещё Бранденмеер вспоминается. А помнишь, как в Химках пили водку из выдолбленного изнутри свежего огурца? А потом этим же огурцом и закусили.
        -  Ладно, я сам вымету. Может ещё можно склеить.
        - Клей, Гриня, клей. Какой-то ты стал суетливый.
        - Ты уедешь, а мне с Анькой объясняться.
        - И это говорит человек, который спьяну нассал мне в стенной шкаф на Кутузе. И кто тебе сказал, что я уеду не повидавшись с ней?
        Заметив, что Гриц, видимо имеющий на Аню виды, явно скис, добавил.
        - Не мечи икру минтая.  Мне послезавтра нужно быть в Брюгге. 
        Пили весь день, вечер, ночь. Пили профессионально -  со знанием дела. Мало оказалось им трех литров полынной настойки. Забрались в бар баронессы. Среди изысканных напитков - Арманьяков и Бенедектинов притулилась початая бутылка водки «Столичной» – своя бляха-муха. Она-то и сломала Сандро.
        По утру он проснулся из-за того, что маленькие, только что выпрыгнувшие из Ада чертенята встали лапками ему его грудь. (Цитата из Булгакова). И гипнотизировали  взглядом.
        - Кыш! – завопил Сандро, и подумал. – Допился! Глюки посыпались. Но, позвольте, пили-то всего один день, кажется. Как будто бы помню. Смутно, Сашок, смутно.
        И тут же ни к селу, ни к городу вспомнилось, как он звякнул как-то утром на заре перестройки Грицу и тот сказал, что спит. И добавил: - А чего ещё делать? Магазины-то с двух.
        Свирепую борьбу за трезвый образ жизни Григорий Паперный благополучно проспал, приноровившись кемарить до часа Волка, что являлся страждущему народу на фасаде театра Кукол Образцова ровно в 14-00 и знаменовал вольницу - начинали отпускать спиртное. А по ночам Гриша, выкушав полкило водки, яростно работал, испытывая необычайный прилив вдохновения. На происки конченных дураков, всё крепче закручивающих проржавевшие гайки социализма, он отвечал: - «Накось, выкуси. Мою душу, как воду, не сожмёшь в кулаке».   
        А, кстати, где Гриша? Где старый соратник по партии Жбанщиков, самой многочисленной в Советском Союзе? Куда подевался партайгенносе?
        Во рту ночевал эскадрон гусар летучих. Или – летучий. Какая, черт, разница? Холодненького бы пивка сейчас… И куда это всё же провалился Гриня? 
        - Гриц, ау?   
        - У… У… У… - откликнулось эхо из Зазеркалья. Чертенята цверги суетились у его ног и жалобно скулили.
        - Не могу я вас вывести, ребята. Ключа нет, потом домой не попадём. Вот, что, давайте на балконе погуляйте. Тебе Моня, - он обратился к Сисси, - разрешаю лично обоссать все горшки эпохи Мин. А в кадку с камелией можешь даже наложить кучу.
        Выпустив многострадальных зверушек в сад, он налил себе полную ванную и добавил благоухающий гель. Настолько изысканный, что хотелось его вылить в унитаз и намылится хозяйственным мылом.  Он слил воду и стал заполнять заново – налив зеленого геля в воду. Пошарил в её же холодильнике и обнаружил целую дивизию бутылок шампанского, прибывших, не сомневайтесь, из самой французской провинции Шампань. Икру севрюжью из Ирана. Непатриотичная всё же девушка! Ага, попалась, всё же патриотичная, вот они - крабы сахалинские, собственной персоной. 
        Сандро немного сумяшиси вывернул целую банку крабов на тарелку, такую же, как и всё вокруг - дорогую и совершенную. Производства какой-то мануфактуры Восемнадцатого века. Намазал кучу круасанов, вот только круасаны выбивались из всеобщего  окружающего совершенства – они были слегка черствы, маслом и икрой. Вытащил из стеклянной витрины резной столетний кубок, и, поставив всё это роскошество на край ванны, плюхнулся в воду. Пахло хвойным лесом, какими-то колдовским травами. И кружилась голова. А не надо было вчера мешать благородное Чинзано с пошлой водярой.  Он отпил полбокала пенящегося вина, посмаковал крабов, обнаружив блестящую  металлическую кнопку на стене, из любопытства нажал на неё. В  ванной комнате зазвучала умиротворяющая музыка – Мендельсон – «Весенняя песня».
        - Вот так живут, оказывается, продажные шлюхи! Чуть-чуть смазливости, чуть-чуть хитрючести, и узенькая дырочка в придачу. Пешка, раздвинь ножки,  хоп и ты в дамках. И вот ты – баронесса.
        Но всё было не так просто.
        Аня продажной шлюхой не была никогда. Никогда не заклинивалась на собственном эгоизме. Она слишком любила жизнь – животных, растения, танцы, музыку, поэзию, живопись. Сколько раз они вместе ходили в разные музеи. В театр Станиславского на балеты – «Щелкунчик», «Жизель».  В Большой им было не попасть – билеты только на валюту. И в Зоопарк! А на Птичий рынок? Сколько через её руки прошло несчастных, выброшенных на улицу щенков. Сколько подобрано и устроено котят?  Она искренне любила возиться с этими маленькими нежными существами. А продажные шлюхи не любят, и мне это известно лучше, чем всем остальным.
        Потому что на патологической шлюхе он имел однажды глупость жениться. И через пару лет «нежного» супружества принёс за пазухой домой котенка – несчастный, плохо кормленный, облезлый комочек. Визг «доброй» женщины, его официальной жены, был слышен, наверное, на Марсе. Потом она кинулась к телефону. Она всегда обо всём докладывала дорогому свёкру и стала жалиться, что Саша принёс  домой шелудивого котенка.
        - Да, - всхлипывала она. Актриса, прекрасная актриса! - Явные признаки стригущего лишая…  Может заразить Кариночку.
        Папашка, такой сентиментальный в своих стихах о бурой дворняге, вышибавший не из одной сотни тысяч глаз слезу этой трогательной историей, посоветовал ей безжалостно выбросить котенка. Что было тут же исполнено. И котёнок вылетел на лестничную площадку.
        Сандро накинул куртку, вышел на лестницу вслед за котенком, подобрал его и спрятал за пазуху. Потом отвез несчастное, дрожащее от холода и страха существо к тете. Котеночка назвали Тимофеем - вымыли, хорошо покормили,  и он оказался роскошным белым ангорским котом и процветает у тёти до сих пор. Летом, пребывая на дедушкиной даче, он возвращается в дикое состояние и охотится по ночам – к утру на крыльце лежат подарки  от Тимохи  – не менее десятка задушенных мышек.
        Мысль о давно забытой жене Марине была неприятна. Как он мог тогда так вляпаться?  Как он не понял, что лживость составляют основу её характера? Но это отдельная песня. По привычке, выработанной многолетней практикой, он выкинул из головы свою чудовищную ошибку – Мариночку Голубцову. Бездушную куклу. Коломбину.
        Повалялся в ванной ещё с полчасика - после принятой таблетки аспирина прояснилась и перестала болеть голова.   Откушав икры, выпив шипучего шампанского, он пришел в благодушнейшее состояние.
        Вылез из массажной, взрывающейся мириадами пузырьков, джакузи совсем уже человеком. В бельевом шкафу, как и вся мебель в спальне, украшенному перламутром и резьбой, он обнаружил стопку безукоризненно-белых махровых полотенец, и обернул одно вокруг талии.
        - Замок ледяной королевы, - вдруг сообразил Сандро, глядя на сверкающую красками полярного рассвета люстру,- где есть абсолютно всё для счастья. Всё!  Кроме самого счастья.
        Да, каким-то безнадёжным одиночеством несло от этого совершенного дома.
 
        Вдруг он почувствовал, что в этом жилище он не один. Собачки с радостным лаем скатились с антресолей и понеслись к входной двери. Сандро, прячась за колонну, поддерживающую эти антресоли, посмотрел вниз.
        Его мечта, его неутолённая любовь, его Голубка стояла в дверях. Она нагнулась и, подхватив на руки собачку, чмокнула её в лобик. Этот жест примирил Сандро с Аней.
        Он быстро  сорвал с себя полотенце и бросился ласточкой в кровать.
        Его загорелое, по юношески подтянутое тело, ждало любимую среди мефистофельско-алых атласных простыней. 
        И вот он услышал легкий скрип ступеней. Она поднималась наверх. Ещё мгновение и Аня войдёт в спальню.  Но она не вошла, она прошествовала в ванную.
 
        Там, сбросив с себя костюм,  она с удивлением провела пальцем по запотевшему зеркалу. Казалось, что здесь только что кто-то принимал   ванну. Оглянувшись, она увидела, как тонкая струйка горячей воды стекала в чашу джакузи.
        - Как я могла забыть закрыть кран? – подумала Аня. – Странно, очень странно. А может, это Гришка мылся?
        Она закрутила воду и, быстро сняв бельё, встала  в душевую кабинку.
        Щедрая пена с любимыми запахами ирисов и пачулей смыла с неё пыль африканского континента. Да, после этой поездки её жизнь изменится. Станет ли она лучше, осмысленней, наполнится ответственностью, или ей так и не удастся приручить это дикое существо, которое за семь лет своей жизни знало только злобу и обиды. И сколько потребуется терпения и… любви? Любви к дочери существа, который лишил её, Аню, материнства.
         Выйдя из-под душа, она не стала собирать своё бельё, потом, потом!, сейчас спать – она не спала сутки, столько выпало волнений. Эта смуглая обезьянка измотала все нервы. Даже пассажиры в самолёте просили увести её куда нибудь! Она дралась, плевалась, визжала. Пришлось связать ей ноги и руки. Дикий, дикий зверёк!  Вон и на плече синяк от укуса её зубок.
         Ребёнок не виноват, что её отец сумасшедший садист!

         Войдя в спальню, Аня застыла на пороге, буквально парализованная открывшимся ей зрелищем. Прямо напротив двери в её постели лежал тот, о котором она мечтала столько лет своего одиночества. Она сожалела о своём глупом импульсивном порыве в день свадьбы,  когда она, обиженная его недоверием, выскочила из машины. Визг тормозов и … темнота.
        Сколько же лет прошло? Страшно подумать – 13!
        И вот он здесь. Каким-то чудесным, необъяснимым образом он оказался в её кровати. Эта внезапная встреча так потрясла её, что Анюта впала в ступор.
        Он заговорил весёлым, немного ироничным тоном, что так нравился ей в нем - словно он не принимает весь этот мир серьез. Словно его живая душа протестует против  окаменелости «взрослого» мира.
        - Ну что, соскучилась, любимая? – Сказал он и, раскинув руки, добавил. – Лети ко мне, Голубка моя.
        Но она не сдвинулась с места. И тогда Сандро соскочил на пол, пересек небольшую спальню и, ничуть не смущаясь собственной наготы, схватив Аню на руки, бросился со своей драгоценной добычей в кровать.
        И всё было как тогда, на дедушкиной даче. Её тело, несколько лет не знавшее мужской ласки, после смерти мужа оно стало нечувствительно к бессмысленной, только ради секса,  возне, к самым изощренным ласкам,  это холодное тело под любимыми руками и губами Сандро зазвучало волшебной флейтой. Ритм нарастал и, наконец, они вместе выдохнули:
        - Любимый…
        - Голубка…   
       
        Потом они лежали обнявшись. Аня неожиданно уснула. Погрузилась в сон, такой глубокий, что Сандро удивился. Он трогал её тело – проводил пальцами по соску, такому чувствительному в прошлом, насколько он помнил, он теребил губами мочку её уха, а она спала. Он снимал её руку со своей груди и подносил к губам. Дышал запахами её кожи и не мог надышаться.
        Он испытывал сейчас давно забытые чувства – нежность и волшебство полного обладания любимой женщиной. Он шептал:
        - Я так долго ждал этого момента. Я искал тебя везде и не находил. –  Сандро говорил слова, которые так трудно произнести мужчине, если он любит женщину с подлинной страстью. И как легко они вылетают, когда он просто запутывает её в свои сети.
        Но Аня спала.
        - Благодарю, благодарю, благодарю, Господь Великий и Милосердный.
       Все эти годы я повторял себе: - «Однажды откроется дверь и она войдет. Не позвонит, не напишет, а именно - войдет. Но твой дар был в тысячу раз прекраснее, чем в моих мечтах. Нет, я всё-таки неисправимый романтик…»
        Женщина спала, а мужчина боялся пошевелиться, выпустить её из кольца своих рук.
        Вдруг Голубка снова взмахнет крыльями и улетит. Нет, больше этого он не допустит! Каким бы темным ни было её прошлое. И каким бы постыдным прошлым не было его личное прошлое.
        Ничто не остановит меня!
        Он овладел ею сонной. Она не отрывала глаз, но он понял, что её тело отвечает ему. И это была непередаваемая близость.  Большей близости и доверия не бывает! Плоть едина…
        Сандро поднялся, оставив, наконец, спящую женщину одну. Она мягко заворочалась, устраиваясь поуютнее, и снова впала в сон. Он натянул джинсы, свитер и на полочке возле зеркала у входной двери нашёл Анины ключи.
        - Эй, чертенята, гулять пойдём? – Цверги подпрыгнули от радости до потолка услышав, наконец, заветные слова.
        Он прошелся по далёким от туристических троп переулкам и улицам.  Чертенята наложили небольшие кучки на  вымытый с утра  шампунем асфальт и проходящая мимо худенькая седовласая  дама преклонных лет - постаревший парижский воробей, укоризненно покачала головой.
        В цветочном магазине он купил охапку роз – всех светлых тонов, какие только были в наличии.  Роза ванильного цвета с кончиками лепестков, словно облитыми малиновым сиропом. И ещё одну - нежно-розовую снаружи, а в сердцевине – бледно-желтую. Розовые утренние облака, подбитые солнцем.  Название этой розы он знал – Глория Дей. Слава дня. Да, верно ты названа, прекрасная роза – слава, слава сегодняшнего дня! Роз в букете было не меньше двух дюжин, и  они были все разные, эти розы.
        Сандро не хотел одинакового совершенства. Охапки, пусть безупречных, но стандартных цветков одного сорта. 
        Возвращаясь в Анину квартиру, он завернул на Монмартр. Осунувшийся, нахохлившийся Гриша  стоял возле своего мольберта.   Небо потемнело - едва успел рассеяться сизый парижский туман, утро оказалось хмурым, как и положено быть осеннему утру.
        - Рот фронт, камрад. – Гриша поднял руку в революционном салюте.
        - Привет.
        - Слушай, старичок, ты вчера вырубился под завязку. Я тебя не смог растолкать. Вот что значит потерять квалификацию… В общем позвонила Женька и выдернула меня. Грозилась припереться собственной персоной, и учинить скандал.  Она может. Крепко сидит на наркоте. – И тут его красный глаз наткнулся на букет. – Это что?
        - Розы.
        - Ты стал сентиментален?  Или?
        - Или!
        - И ты с ней? Слушай, старик, я же тебе говорил, что имею на неё виды… - И без перехода запричитал. -  Ну почему я такой мудак?  Зачем привёл тебя в её квартиру? Ужрались бы в какой нибудь кафешке!   Точно, на конкурсе мудаков мне обеспечено первое место!
        - Это  м о я  женщина, - спокойно сказал Саша.
        - Я её окучивал два года, а он – пришел, увидел, победил…  Сволочной ты красавчик, Сандро, расписать бы тебе рыло под хохлому.  Так дружбаны не поступают!
        - Гриц! Ты не понял. Мы с тобой мужики как никак, и такие слова мне произносить не в кайф, но я всё же скажу – я люблю её. Я очень, очень давно её люблю.
        - Ах, да, с детства. – Борька для подпоры духа снова хлебнул из фляги. - Боже, какая пошлость! Розовенькие тошнотворные сопельки. Белые носочки. Пионерский галстук. Слюнявые поцелуи в подъезде. Ло-ли-та, блять.  А она?
        - Да!
        «Да» Сандро было не просто твёрдым, оно было железобетонным.
        - А как же я? – с детской обидой поинтересовался Гриша. – Я же – гений! Вот прославлюсь, и будет локти кусать.
        -  Мне жаль. Но на Аню у меня больше прав.
        - Эх, дурак я, дурак!  Зачем только я повел тебя в её квартиру.  Сентиментальный, сентиментальный болван! – Сандро увидел в глазах Грица подлинную боль, видно крепко зацепила Анюта и его сердечко. – Откуда ты только взялся! Но и у тебя ничего не получится, понял. Ты уедешь, а я останусь. И буду её утешать. Подтирать слёзки…
        - Прощай, Григорий. Я, правда, сожалею.         
        - Хватит об этом.
        Уходя, Сандро оглянулся – Гришка снова вытащил из кармана маленькую, плоскую фляжку и сделал очередной жадный глоток. Если и прославиться гений Гриша Паперный своими творениями, то увы, как Модильяни, после…
       
        Он вернулся. Проходя мимо консьержки, вытащил и протянул ей одну розу.  Дама зарделась от удовольствия. 
        - Странные эти русские – взбалмошные, непредсказуемые, - подумала она. Но за десять лет, пока она отпирала двери разным богатым господам, никто из них не подарил ей и простой ромашки просто так, а не на Рождество, скажем. С высоты своего величия они её даже не замечали –  просто говорящий предмет меблировки, ещё одно удобство в их, и так сверх меры комфортной, жизни.
       
        Женщина спала. Он положил цветы на кровать рядом с ней и отправился на крохотную кухоньку приготовить кофе.
        Старинная кофейная мельница, кофе – чудно пахнущие зерна. Он не поленился их смолоть, проигнорировав уже готовый кофейный порошок – «Черная карта». Он неожиданно вспомнил, как в отчаянии от потери невесты хватался за любую призрачную надежду, и по совету какого-то приятеля-собутыльника, да и совету какому-то глумливому что ли?,  пошел к гадалке.

        Окраина города Долгопрудного. Добротный, кирпичный дом под железной крышей, а вокруг дома ни единого цветка – ленивы цыганки, не хотят работать, гнуть спину, что-то выращивать.  Но «покуда есть на свете дураки»  голодать они явно не будут. Вот и явился сюда один из этих простаков - принес ей очередной червонец. Дряхлая цыганка с темными птичьими глазами раскинула карты.
        Что было, что будет, на чём сердце успокоится…
        - Славен будешь.  Богат будешь, - забормотала она привычные слова и вдруг оборвала себя. – Девушку ты любишь, как сейчас уже никто не любит. Только черная карта выпала ей и черная карта выпала тебе.
        Она смахнула колоду в раскрытую пасть гадального столика и взяла Сандро за руку.    
        - Пройдёт много лет разлуки и ждет вас необыкновенная встреча. Бойся своей гордыни! – Этими темными словами закончила свою ворожбу цыганка и закурила трубку.
        - Сколько лет? – спросил Сандро, проклиная себя за глупость. Общие слова и никакой ясности.
        «Дон Мудилло, лучше бы пропил эту десятку». – Подумал он с досадой.
        - Много. А точная дата там не написана. – Она выпустила в лицо Сандро вонючий дым от трубки. - Скажу только, что это будет далеко-далеко отсюда.
        Далеко-далеко, неизвестно когда… Так легла черная карта.



       
        Тринадцать лет прошло.   
        Сколько же сейчас Ане? Сколько, сколько? Столько же, сколько и ему самому – 36. Да, они родились в один год и под одним созвездием - гордым созвездием упрямого барана, только он 1 апреля, что само по себе уже смешно, а Анюта 30 марта.  И раньше это было источником разных шуток.
        - Старуха, – называл он её любя.   
        - Дудки, я старше тебя всего на пару суток. – И неизменно задумчивым голосом добавляла избитую шутку. – Как ты был овном, так овном и остался.
        - А ты разве не овном являешься?  С таким-то овённым характером?
        - Я кроткая овечка. –  Блеяла Аня в ответ.
        - Не всякому волку посоветуешь с тобой встретиться.
        Их подростковая влюблённость, их юность и первая любовь.  Прима вера - первая весна.
        Дедушкина дача, погруженная в темноту – прошла гроза, и во всем поселке вырубили электричество.
         Какое чудо – обнаженное тело девушки в его руках. Нет страха и нет стыда, а есть космическая мелодия  юных тел. И любящих юных душ. 

         Сандро понял, что не может больше оставаться один ни мгновения.  Он должен говорить с ней, видеть её глаза. Слишком много им нужно сказать друг другу.
        Он поднялся на антресоли в её «китайскую» спальню с двумя чашками кофе на подносе. Он не может больше ждать, он разбудит её.
        Аня сидела среди подушек и, не веря своим глазам, смотрела на Сандро.
        - Мне казалось, что я вижу чудесный сон, - произнесла она, - а потом увидела цветы и поняла, что это правда. Ты здесь. Как ты здесь?
        - Я искал тебя. И, как видишь, нашёл. Почему ты так долго отсутствовала?
        - Россия опасна для меня. – Вздохнула Аня. – Мама писала, что ты женат…
        - Ах, это. – Сандро неожиданно прищурился, и пытливо взглянув на неё, поинтересовался. – А что она тебе писала про мою жену?
        - Что счастливо женат, что есть ребёнок…
        - В любой из дней, если бы ты появилась, я выкинул бы это всё без сожаления. Я не любил свою жену. И не хотел от неё детей.
        - А зачем же женился?
        - Ты и в самом деле не знаешь ничего? Тебе твоя мать не рассказала?
        - А что я должна была знать?
        - Аня, это длинный разговор. Потом, всё потом!
        Он снова бросился в кровать и стал осыпать поцелуями свою Голубку.
      
       Почти сутки они не вылезали из кровати, пили и пили любовный напиток и не могли утолить жажду.
        - К черту работу, не поеду в Брюгге. А повезу Аню в замки Луары – эти замки самый наглядный пример, как мужчина может любить женщину. Диану де Пуатье. Да, я хочу быть с ней там. Я хочу построить для неё такой же замок. 
        Звенел телефон, но Анна трубку не брала. Она не хотела пускать в их мир чужие голоса. Она жадно приникла к живительному  источнику его губ, словно мечтала за эти короткие сутки наверстать потерянные годы для их любви. И утолить жажду на всю оставшуюся жизнь.
        И Сандро почувствовал эту выжигающую Аню изнутри лихорадку.
        - Ты любишь меня? – шепнул Сандро.
        - Ты мой эротический идеал.
        - Только-то? – С мальчишеской обидой отстранился он.
        - Люблю.
        - Не слышу!
        - Люблю.
        - Громче!
        - Я люблю тебя.  – Произнесено это было таким тоном: - Я люблю тебя, но…   
        - Но?
        - Но как ты представляешь нашу жизнь?
        - Ты закроешь на ключ этот замороженный дворец. И поедешь со мной в Россию. Ведь за сутки, которые я провёл здесь один, не раздалось ни единого телефонного звонка…
         -  Все знали, что я в отъезде... Один раз звонили…
         -  Чушь! – Отмахнулся Сандро. - Это говорит о чем-то? Ты – одинока тут. – Он провёл ладонью по Аниным волосам. - Я знаю, что ты была замужем, но твой муж погиб. 
       - Да, его нет больше, но я не одна теперь.
       - Ты питаешь какие-то чувства к Грицко? – удивился Сандро.
       - К Грише? – в свою очередь удивилась Аня. – Я питаю к нему самые лучшие чувства. Он – милый, очень трогательный и чистый человечек. И ничего более.
        - Тогда кто же?  Кто опять пересёк мою жизнь?  Я сейчас такой сильный, что просто одним пальцем раздавлю этого козла.
        Аня усмехнулась.
        - Это не мужчина.
        - А кто? Женщина? Ты стала лесбиянкой?
        - Это маленькая семилетняя девочка. Племянница моего мужа.
        Сандро не ожидал такого ответа.
        - Допустим. И чем это ребенок может помешать нам вернуться домой?
        - Я задам тебе один странный вопрос. – Затуманилась Анна. - Как ты относишься к неграм?
        - Не знаю. Никак! В детстве, помнится,  рыдал, оплакивая горькую судьбу дяди Тома.  – Он встрепенулся. - Не понял, при чем здесь негры?
        - Девочка родилась в Африке, в бывшей французской колонии – раньше назывался Берег слоновой кости, а ныне в независимом государстве – Кот Девуар. И ребёнок имеет -  кофейного цвета кожу, черные волосы, правда не в мелких кучеряшках, а крупными локонами и большой, с толстыми губами, рот. И синие-присиние глаза.
        - А каким образом этот ребёнок может разрушить наше будущее?
        - Я не могу привезти её в Россию.
        - Почему?
        - Потому что, насколько я запомнила, расизм цветёт там махровым цветом. Все будут тыкать мне в  спину пальцем – с негром спала! Почему-то трогательная расовая гармония в нашем с тобой любезном отечестве не привилась. – Она грустно вздохнула. - Я не хочу, чтобы ребёнок, который и так уже в своей жизни достаточно настрадался, подвергался ежедневным унижениям и травле. Ей нет места в России.
        - А мне здесь! Я, Анечка, теперь известный фотограф и вся моя работа там. Здесь я никто! – Сандро вытащил из пачки сигарету и с наслаждением втянул в себя дым. - Я много думал, почему ты тогда ушла. Ведь не только из-за этой глупой фотографии? И понял, наконец. Ты боялась, что я – никто.
        - Я и сама была – никто.  Дипломированный озеленитель.   
        - А теперь ты кто-то? – Он усмехнулся. - Ах, да - вдова барона! 
        - Не только. – Аня прислонилась в его спине. И нежно прошептала. – «Я садовником родился…»
        - Кем, кем? – опешил Сашка.
        - Садовником. Я, Саня, очень известный и популярный ландшафтный дизайнер.
        - Охренеть можно! Что-то я не замечал в тебе особого прилежания к возделыванию грядок на даче.  У нас на Трудовой ты цветочки только рвала!
        - Укатали Сивку крутые горки. Но ты, видимо забыл, я же в Лесотехнической академии училась.
        - Ты должна рассказать мне всё, что с тобой произошло. Только, чур, честно. А я расскажу тебе. Мне есть, что рассказать.
        - А надо ли? Нам так хорошо вдвоём…
        - Надо.    
      

                Лето 1980 год. Олимпиада.

        Последнее, что она запомнила – визг колёс. И тупую боль. Потом всё погасло. Она провалилась в черную бархатную нирвану. Она улетела в темную ночь Вселенной и с удивлением заметила, что рядом летит белёсая, сотканная из света звезд субстанция. Приглядевшись, она поняла, что светлая личность ей кого-то напоминает. И вдруг с изумлением поняла кого.
        Владимир Высоцкий!
        Этого не может быть. Почему они здесь?
        Она не знала, сколько времени продолжалось их путешествие - секунды или столетия. Просто время остановилось. И тут же вспыхнул ослепительный свет.
        Белая повязка лежала на её лице. Приглядевшись, она поняла, что повязка эта – потолок. Он внезапно отодвинулся от её лица и поднялся на три метра. И в открытое окно ворвались звуки и запахи зрелого лета.
        - Пришла в себя. – Сказал белый халат, взяв её за руку.
        Над Аней наклонился мужчина со странным, изуродованным боксерскими баталиями, лицом.  Со сломанным носом, раздавленной переносицей,  плоскими губами.    
        Аня зажмурилась от страха.  Она не могла понять, как она оказалась здесь и кто эти люди?
        Господин с исковерканным лицом властно спросил:
        - Кто ты? Как тебя зовут?
        Но Аня снова провалилась в бархат нирваны. И снова полетела по Млечному пути к скоплению отдалённых звездных галактик. Ей совершенно не хотелось возвращаться в тот мир, где так много разнообразной боли.  Но пришлось!
        - Свою дорогу ты пройдёшь до конца… - произнес бестелесный голос внутри её.
        Аня снова открыла глаза. И ужаснулась пришедшей ей на ум мысли – она с беспощадной яркостью вспомнила, как выскочила из свадебной машины и её тут же сбила другая. И вот сейчас, придя в себя, она не почувствовала своего тела. Она силилась поднять руку и не могла… 
        - Где я?
        Снова над ней наклонился «боксёр», как она мысленно назвала человека с изуродованным лицом. И белый халат, врач, поняла Аня, произнес.
        - Ты  в больнице.
        - А где – Высоцкий?
        Белый халат и боксёр переглянулись.
        - Какой Высоцкий?
        - Владимир.
        - Почему ты спрашиваешь?
        - Что с ним?
        Час назад по радио объявили, что Высоцкий умер. 25 июля. Ночью. Боксёр узнал об этом трагическом событии одним из первых, буквально через десять минут после того, как перестало биться сердце великого поэта и великого актёра. Ему позвонил врач скорой помощи, который присутствовал при его последнем вздохе. И ничего не мог сделать. Передозировка. И бесполезна была любовь всего народа - великого Барда не воскресить. Но эта девушка знать о его смерти ничего не могла. Почти сутки она провела без сознания - на границе жизни и смерти. 
       - Он умер сегодня ночью.
       - Значит это – правда, а не сон. – Она снова закрыла глаза, почувствовав страшную усталость. Но уснуть, снова вернуться в спасительную черную ночь, в пространство без боли, без сожалений, где она испытывала не страх, а чистую радость в предчувствии самой главной в своей жизни встречи. Нет! Невозможно вернуться туда. Тебе ясно сказали, что свою дорогу ты ещё не начала даже топтать!
        Аня снова открыла глаза и тихо спросила: - Я не чувствую своего тела. Я – парализована?
        - Нет, - ответил врач. -  Ты будешь – ходить, танцевать. Летать будешь!
       
        Следующий раз она проснулась одна в полумраке палаты. Дверь на балкон была приоткрыта, и через прозрачную занавеску лился в комнату невесомый свет Луны.
        И тут на неё нахлынула боль. Боль была везде – всё Анино тело превратилось в сгусток боли. Она рванулась, чтобы убежать от своей боли, но цепкие объятия гипса и бинтов не выпускали её, и она застонала – криками и стонами она могла отвлечь себя от изнуряющего страдания. Через минуту, показавшуюся Ане сто веками мучений, в комнату вошла женщина в белом и,  наклонившись над пациенткой, сделала ей обезболивающий укол.
        Она не знала, сколько прошло времени, но постепенно, окна между бытиём и небытием увеличивались в пользу бытия.  Иногда,  пребывая в легком забытьи, она видела странные фантастические сны – кипящие  ртутью моря, красно-лиловые закаты на неведомой планете, и чувствовала полную свою потерянность, своё окончательное одиночество в том далёком фантастическом мире, и это чувство было страшнее боли, которая, как раз её уже почти не мучила.
        И тут она поняла, что за всё время пребывания в палате ни разу не видела ни мамы, ни сестры, ни жениха.
        Ах, да. Она же хотела сбежать со свадьбы!  Почему?  Аня напрягала память, но вспомнить не могла. Вспоминались какой-то страх, какая-то обида, но восстановить события, предшествовавшие её бегству, память не могла. Или не хотела!
        Время остановилось. Молчаливая женщина, заботливо, как ребёночка,  кормила её с ложечки, перестилала кровать, ставила на тумбочку чуть ли не каждый день свежие букеты – гладиолусы, георгины и какие-то странные синие цветы-колосья,  названия которых Аня не знала. Девушка обратила внимание, что льняные простыни совершенно новые и безукоризненно чисты. Еда была не безвкусная, не больничная что ли?   Свежайший творог, взбитые сливки, ягоды, экзотические фрукты, некоторым из которых Аня не знала даже названия.
       - Как называются вот эти цветы?
       - Дельфины. – Женщина бросила взгляд на дверь.
       - Где я?
       При этом вопросе в палату вошел врач. Аня уже не раз видела этого человека. Он заходил каждый день и осматривал её.
        - Почему ко мне не приходит моя мама?
        - Но вы не назвали нам своего имени.
        - Не может быть!  - И тут же подумала, что последние дни она находилась в забытье, а когда не надолго выходила из него, то начинала кричать от боли. И тогда появлялась женщина со спасительным шприцом, погружавшим её снова в спасительное ничего нечувствование. – Меня зовут Анна Голубева. Анна Васильевна Голубева, - Аня удивилась, что так торжественно звучит её имя. Словно чужое.
        Медсестра записала её имя, адрес, телефон на бумаге. Полковник КГБ уже давно узнал все эти сведения, но хотел понять, не станет ли врать девушка.
        - Когда я смогу вставать?
        - Аня, - он присел на краешек её кровати, - реабилитация будет очень долгой, ведь вам сделали нейрохирургическую операцию…
        - Какую?
        - Не важно! Вы пробудете здесь как минимум два месяца. И будет нужна ещё одна операция.
        - Ещё одна? – Аня забеспокоилась. – Что со мной не в порядке?
        - Без этой операции вы не сможете полноценно жить. Передвигаться только на костылях.
        - Я так и знала. У меня что-то с ногами. Я их не чувствую.
        - Неблагодарная! – резко сказал врач. – Ты могла умереть, это в лучшем случае.
        - А в худшем?
        - Остаться неподвижной ниже подбородка. Врачи проявили чудеса своего искусства.
        - Я вспомнила, вы мне пообещали, что я буду летать.
        - Ну, это с моей стороны было поэтическое преувеличение.  Но двигаться ты будешь полноценно.
        Она открыла рот, чтобы спросить его ещё о чем-то, но он быстро проговорил, глядя куда-то в сторону.
        - К тебе придёт один человек и всё объяснит.
        - Боксёр? Кто он?
        Врач резко поднялся.
        - Больше я вам сказать не могу.
        - Я хочу видеть маму!

        Таисия стояла в церкви и горячо молилась иконе Казанской божьей матери. Она не знала молитв и впервые пошла в церковь. Конечно, она заходила иногда в храм – поставить свечку, лоб перекрестить, но делала всё это наспех, словно отбывая какую-то формальную повинность.
        А сейчас она стояла и тихо плача, слёзы беззвучно катились из её глаз, просила Владычицу небесную вернуть ей её ребёнка. Прошло десять дней, как исчезла Аня. Гости и свидетели рассказывали что-то страшное – якобы она выскочила из свадебного экипажа и бросилась под колёса случайно  проезжавшей по переулку машины с затемнёнными окнами.   
        И ещё Таис кричала и топала ногами на жениха – Сандро пришел к ней бледный, и понёс какую-то несусветную чушь, что, якобы,  Аня ему изменяла.  Узнав, что произошло возле ЗАГСа, мать билась в истерике.
        - Не по душе была мне ваша свадьба! Ненавижу твоего отца! Ненавижу твою мать! Холодные лицемерные эгоисты!
        - Они ни в чём не виноваты. – Резонно произнес Сандро.
        - Они виноваты в том, что родили тебя – ублюдка!
        Саша облазил все больницы, госпитали, и, какой ужас!, морги. Но следов Ани нигде не обнаружил.  Она словно растворилась в этом летнем мире.  Поиски милиции тоже не увенчались успехом.

       Мать поседела и постарела за эти десять дней неизвесности о судьбе своего ребёнка на десять лет. Темно-каштановые, почти черные волосы, словно присыпали солью. Глаза покраснели и постоянно слезились. Неизвестность, что с её девочкой, где она, грызло материнское сердце.
        И вот она впервые в  церкви. И смиренно просит заступницу всех страждущих помочь ей.
        - Только ты можешь понять меня, - шепчут губы Таисии, - ты вынесла муки матери, на глазах которой истязают и убивают её ребенка. Но, ведь, неизвестность ещё хуже для материнского сердца.  Где она? Что с ней?
       Таисия отстояла службу до конца, продолжая тихо плакать и горячо молиться.    
        Вернувшись домой, она прилегла на диван и вспомнила, как тогда, десять лет назад непослушная, дерзкая девчонка убежала из дома, и отсутствовала более суток, пока мать сходила с ума от тревоги. Но тогда она была неразумный подросток с кипящей гормональной  революцией в выросшем теле. А сейчас? Взрослая, 23 уже!, разумная девушка.
        И если бы была жива, то хотя бы позвонила. Значит, та черная машина сбила её насмерть и увезла тело, его тайно где-то закопали, или что еще страшнее – сожгли, чтобы  не нашли следов преступления.
        Вот она – расплата за её грехи. Расплата по самому высшему тарифу. Выше не бывает.
        Матери хотелось лишиться разума. Стереть память о своих тайнах и преступлениях.
        Она уснула на закате. И ей приснилась Эльвира, она смеялась и говорила: - Я здесь! Я слежу за тобой! Мы скоро встретимся…
       
        Никогда не спите на закате! Умоляю вас. Живущие среди дикой природы, не потерявшие ещё с ней связь, люди даже своих болеющих детей будят, чтобы они бодрствовали в час заката. На вечерней заре, спящий человек совсем беззащитен перед темными силами. Именно в этот час он наиболее открыт внешнему злу. Внемлите этой мудрости, этому древнему страху, что навсегда исчезнет солнце. И стоя на границе между светом и тьмой держите ваши глаза открытыми.