Семена милосердия

Если бы земля могла издать хотя бы один звук из своих недр, то этим звуком был бы стон. Продолжительный, полный боли и отчаяния. Стон неизлечимо больного. Предсмертный стон.
 Но она молча терпела.
 Молчаливый стерпит всё. Бомбы, войны, трупы, болезни, лож, убийства. Всё-всё. Глотая слёзы и прикусив губу, он будет нем, словно горное озеро, тайком хранившее в своих глубинах острые скалы, как молчун хранит обиду в тёмных уголках своего сердца.
 Земля смолчала и в этот раз. Последняя бомба взорвалась, последняя винтовка выстрелила, последняя капля крови коснулась и окрасила в алые тона песок выжженной пустыни, некогда бывшей волшебным цветущим лугом.
 Она умела прощать своих детей. Потому не сказала ничего. И если бы земля могла дышать или имела бы глаза, она вздохнула бы глубоко-глубоко и опустила взгляд. Надо уметь прощать...
  Старик приходил на это самое место вот уже пятый год подряд, и ничего, ровным счётом ничего не менялось. Всё вокруг было пусто и тихо, а птиц, которых он кормил, было всё так же много.
 Их были тучи.
 Великое множество пернатых, шелестя на ветру крыльями, то пугающе молчаливо, то невероятно голдя и перекликаясь на все голоса, завидев сгорбленного временем седого старца, стоящего посреди голого пустыря,  покрытого чёрными оспинами воронок от взрывов, начинали кружить и медленно снижаться, будто бы высматривая лучшее место для посадки.
 Старичок любовался этим зрелищем, переступая с ноги на ногу и теребя в руках мешочек с семенами. Он ждал.
 Сев на мёртвую землю, выжидали и они: когда старик поднимет голову, когда улыбнётся, когда начнёт развязывать заветный мешочек. Ждали, когда запустит в него руку с сухой желтоватой кожей, будто обёрнутую в кусок пергамента, и загребёт ею горсть вкуснейших семян. И бросит. Кинет себе под ноги, чтобы каждый летун на этом разношёрстном птичьем базаре мог насытиться вдоволь. Каждый и каждый вдоволь.
 Птицы клевали, а Старик тихо улыбался в седую бороду. И если бы земля могла то же самое, то улыбалась бы вместе с ним.
  Люди не любили Старика, считали его выжившим из ума, сумасшедшим. В мире людей часто так бывало: находясь на грани, они считали сумасшествием даже самое чистое проявление милосердия.
 Им нечего было есть.
 У Старика же были семена.
 "Отдай их нам, - часто повторяли они. - Зачем тебе каждый день ходить в пустошь и кормить этих птиц? Отдай их нам, наши желудки пусты, а руки ослабли. Наши амбары последний раз видали зерно и семена много лет назад, а наши поля поросли сорняками. Отдай семена нам, нам, нам!"
 Но Старик лишь качал головой, покрытой сединой прожитых годов и пережитых бед.
И  говорил:
 "Увы, не поняли ещё вы, кто на самом деле виноват во всех ваших бедах. Но поймёте вскоре. И лишь тогда истина откроется вам, лишь тогда".
 И уходил, оставив разъярённых людей наедине с собой. И они всё кричали ему вослед: "Глупый старикан! Ты поплатишься за наши страдания, клянёмся небесами!"
 Люди всегда клялись Небесами, даже если не верили в их существование. Это в природе людей: частенько говорить высокопарно и громогласно, не имея в сердце своём даже толики понимания того, чем же они божатся на самом деле.
 Шли дни. Летели месяцы.
 Люди голодали и умирали. Старуха с косой прошлась по всем тропинкам и дорогам, постучалась в каждый дом. Она забрала многих, некоторых слишком рано, но никогда - поздно. Никогда и никого Смерть не забирает слишком поздно.
 Люди умирали. Со всё большей злобой в глазах и сердце своём они глядели на старика и его семена. Всё больше в них появлялось звериного, всё меньше оставалось человеческого. У людей это в порядке вещей: дай волю зверю внутри тебя - и в один миг земля окропится багрянцем.
 А Старик всё так же ходил в пустоши. Всё так же к нему слетались птицы. Он продолжал кормить их. Тихо улыбаясь в бороду, он глядел, как дерутся между собой воробьи, как важно расхаживают вокруг голуби, дожидаясь своей очереди и не теряя своего голубиного достоинства. Как вьются над пустошью вороны  - падальщики с перьями угольного цвета, по старой привычке своей дожидающиеся, когда выгоревшее поле опустеет, освободив им путь к сладким остаткам.
 Люди потеряли терпение. Пока Старик бродил в пустошах, они ворвались в его скромную хижину. Они уничтожили всё, всё что можно было уничтожить, но не нашли заветных семян.
 Лютая ненависть овладела сердцами людей. Схватив оружие, они бросились в пустоши, чтобы найти Старого человека. Найти и покарать. Это так похоже на людей: вспышка ненависти - и один расплачивается за всё.
 Они долго бродили по равнинам, растерявшим всю свою былую красоту под тяжёлыми спогами военных, под гусеницами танков, под пожарами от взорвавшихся снарядов. Долго, очень долго плутали люди, но конце концов отыскали его.
 Они думали, что Старик сбежит от них. Окружив его в плотное кольцо, толпа ощетинились оружием, подобно тому, как в минуту опасности выставляет иглы дикобраз. Но животному эти иглы нужны, чтобы защитить жизнь. Людям же - чтобы отнять её.
 Старик не сказал ни слова, не попытался бежать. Он лишь ещё раз запустил руку в мешочек, ещё раз взял горсть семян, и ещё раз бросил их на землю.
 Людей это взбесило.
 "Долго ты издевался над нами! Довольно! Отдавай семена в мешочке, иначе поплатишься своей никчёмной жизнью!"
 Старик снова бросил семена.
 Люди бесновались.
 "Хватит, мерзкий старикашка! Прекрати, или мы убьём тебя!"
 А когда один из людей - молодой сильный юноша, в чьём сердце, таком маленько, уже поселилась злоба, такая большая, - попытался ударить Старика, то он увернулся. Ловко ушёл от сильного удара, полного ярости и так говорил:
 "Вы никогда снова не станете людьми. Потому что ваше зло выжгло не только леса и поля, не только уничтожило города и сёла, не только порушило памятники и память. Ваше зло выжгло ваши сердца. Вместо того, чтобы прекратить бесноваться, перестать угрожать, вы пытались убить ближнего. Посмотрите на птиц. Они в сто тысяч раз лучше вас, потому, хотя они тоже и страдают от голода, но их сердца живы. Они не чувствуют злобы, ненависть не пожирает их душу. Чувство вины гложет вас. И вы заглушали его с помощью оружия. И страдали от этого ещё больше.
 Не стать вам людьми, потому что зверю, живущему в вас, дана жизнь. Вы сами вскормили его. Сами и погибните от него, если не осветите ту тьму, которая так прочно засела внутри вас самих..."
 Люди как будто сорвались с цепи, услышав это. Безумие, секундная ярость затмила их умы. Разом бросившись на Старика, они разорвали его в клочья, словно маленькие сорванцы, поссорившись из-за ветхой тряпичной куклы, рвут её на множество частей.
 Птицы кружили над пустошью, глядя на то, как кучка безумцев мечется по полю, ползая на четвереньках, подобно диким животным, собирает крупицы, которые, по их мнению, способные были даровать им вожделенную сытость и силу в руках. Глядели, как они бросались друг на друга, как дрались и как убивали друг друга.
 Под утро здесь не осталось ни души.
 Если бы земля могла плакать... Ронять слёзы на могилы усопших, на уничтоженную природу, на забвение и холодные камни руин.
 Она молчала, прощая всё своим детям.  Втайне, где-то глубоко в своих недрах она позволила себе надежду на то, что люди снова научатся жить. Ничего другого ей не оставалось.
Ещё немного времени утекло в никуда. На месте, где погиб Старик, появились первые всходы. С каждым днём колосья набирали силу. С каждым днём они вытягивались всё выше и выше, выше к небу, выше к солнцу, спрятавшемуся за тяжёлыми серыми облаками. Ветер трепал их, играл ими. И каждому страннику, ненароком забредшему в эти растерзанные и забытые земли, казалось, что они пели звонко и весело: "Пора, пора! Пришло время что-то менять! Пора, пора пришла! Святые гибнут ради других, оставляя после себя добро и волю. Пора, пора пришла! Грядут перемены! Грядёт завтра! Грядут новые начала!"
 Если бы земля могла рыдать, то рыдала бы от счастья.
05.09.2011