Губами сладко-алыми

    Сказать,что она была необычна-ничего не сказать! Чертовски мила! О! Все,конечно же, на любителя.Наружность у Софьи Соломоновны была,прямо скажем загадочная. Можно было изучать ее часами и все равно ничего не понять.
Какой, например, она масти? Волосы у нее темно-рыжие в локонах, желтые на висках, красные на темени, вишневые на затылке.
Где правда? Куда смотреть с доверием? Куда со снисхождением к женской слабости? Куда с осуждением? Куда с восторгом?
Брови - тату: черненькой ниточкой без волос – как пигмент. Ресницы синие. Ноздри сиреневые. Губы оранжевые. Зубы фарфоровые голубоватые с золотом.
И весь этот хаос и игра красок озаряются мудрым выражением тусклых серых глаз.Хорошая мысль, откуда бы она ни была взята, гораздо лучше, чем собственная глупая,
- не в обиду будет сказано тем, кто находит всё в себе самих. Глазам ее пятьдесят четыре года.И это те глаза, что многое прощают,когда нужно. Те, что закрывают на многое их? Или те, что делают вид, что о чем-то не догадываются....
У Софьи Соломоновны репутация умной женщины. К ней приходят за советом в психологически трудную минуту. Исключительно женщины. В материально-трудную минуту к ней не приходят. Вполне логично. Раз она умная, значит, денег не даст.Она садилась на диван спиной к свету, психологически запутанную даму сажала лицом к окну – от чего не только душевные, но и физические ее тайны,казалось вылезали наружу – и задавала наводящие вопросы.
Иногда после двухчасовой беседы совет являлся совершенно простым и очень коротким!
– Ой! Я тебя умоляю!Да плюньте и все тут.
– То есть как так плюнуть? – удивлялась запутанная женщина. – Ведь он же, однако,обожал меня, безумствовал, он возил меня четыре раза обедать. У меня было столько неприятностей от мужа, приходилось врать и ему, и дочке, и... и, наконец, Семочке Бэйкеру, который очень страдает. Так же нельзя. И что же сейчас? Как говорится – за что боролись....?
– Плюньте, плюньте и плюньте! – спокойно повторяла Софья Соломоновна. – Я понимаю все. Он вас, моя милочка, бросил, и вы в отчаянии. Когда человек в отчаянии, он должен прежде всего плюнуть.
– А я специально для него купила шляпу с полевыми цветами.
– Шляпу с цветами амортизируйте в смысле Мони Герца. Он ведь вам нравился.
– Да, но ведь это все не то.
– И слава Богу, что не то.
– А вы знаете, что этот негодяй теперь ухаживает за Фаней. Она дура и урод и совершенно мне не нравится.
– А вам нужно, чтоб человек выбирал вам соперницу непременно по вашему вкусу?
– Ну, знаете, все-таки не так обидно, если изменил из-за красавицы. А то променял на уродку.
– Я,как мудрая женщина, считаю,что гораздо обиднее, если из-за красавицы. С уродкой нет-нет, да о вас и вспомнит с удовольствием, а с красавицей, если и вспомнит, то я вас умоляю.... Оно вам надо!.
– Все-таки все это очень трудно пережить! – вздыхает,сморкаясь, покинутая.
– А что же, он был очень интересен, этот тип?
– Он? Интересен? Да вы смеетесь надо мной! Это такое ничтожество, такой негодяй! Плечи косые, ноги кривые, морали никакой, менталитет как раз ниже пояса. Скукотища с ним адовая. Сама не знаю, как я могла столько времени с ним иметь дело. Четыре раза – подумайте только! – четыре раза обедала. Прямо дурман какой-то. И обеды длинные, в пять блюд с кофием. Ведь все это надо было вытерпеть. Молчит и ест. Жует, как овца – нижней челюстью из стороны в сторону. И при этом, заметьте, – никакой морали. Я даже не понимаю, почему я так страдаю от его измены. Ну добро бы красавец, темпераментный, светский. Такой дрекец, да еще, изволите ли видеть, охладел. Охладевшая дрянь. А я расстраиваюсь. И почему?
– Дорогая моя, – говорит Софья Соломоновна. – Если сидишь под деревом и птичка испортила тебе твою шляпку, то тебе совершенно безразлично, что это за птичка – соловей или ворона. Так вот. Изменил ли тебе Мотя казночей или  Изя -  приказчик из башмачной лавки – одинаково неприятно.
– Ну все-таки стерпеть обиду от приказчика труднее.
– Наоборот, моя прелесть. Тут по крайней мере есть над чем подумать,возможно, что он не мог понять тонкой натуры и оценить изящной вашей красоты.
– О!!! Как стонет мое сердце.Так что же мне делать,дорогая Софочка?
– Плюнуть, радость моя. Иначе – сама понимаешь – только хлопоты да расходы. Покинутая женщина прежде всего бежит в сеть лучших магазинов духов и тряпок. Для поднятия духа, это во-первых, а во-вторых, из-за надежды, что если негодяй увидит ее в новом, освеженном виде, так ахнет и вернет ей свое сердце.
Затем покинутая женщина с той же целью и по той же причине бежит к портнихе и к шляпнице и тратит деньги на туалеты и шляпы. Так вот, подумайте сами. Огорчение, в конце концов, пройдет само собой. Ведь не думаете же вы всю жизнь оплакивать вероломство такого ничтожного типа.
– Ну еще бы! Этого мне еще не хватало!
– Ну вот, я и говорю. Все пройдет, а деньги за платья плати. И за шляпы и духи плати. И все без толку. Так уж лучше плюнуть.
– Все это хорошо, – вздохнула покинутая, – но нервы от этих неприятностей очень расстраиваются.
– Надо клин клином вышибать. Тебе изменили, так и ты... измени.
– Да так скоро, как говорится, не подберешь. И потом все-таки еще живы отголоски сердцебиения моего и прошлого.
– Ничего. С отголосками легко справиться. Попей валерьянки.
– Уже пилаила-а.
– Еще попей.
– И еще пила-а.
– Ну, так пойди к нашему Ицхаку Немеровичу - нервному доктору.
Покинутая женщина задумалась.
– Вот Лиза Раканова ходила.
– Ну что же, помог?
– Очень даже.
– А что с ней было?
– Это был полный скандал.Муж ее удрал с балериной. Ну она, конечно, очень страдала. Главным образом, было обидно, что эта балерина тяжело прыгала. Даже критика отметила. Ну вот от этого обстоятельства она особенно остро страдала. Ну и пошла к нервному доктору. Рассказала ему про свою беду. Он ее страшно пожалел, даже по руке погладил и тоже насчет валерьянки очень горячо говорил. Потом, видит, что совет этот не принимается, он и говорит, вот как вы сейчас: «Если он такой подлец, что вам изменяет, так и вы ему измените».
Ну она, конечно: «Ах, ах! Как это возможно, я его так любила, я себе кого-то другого прямо представить не могу».
А он, доктор-то, говорит: «И ничего тут нет страшного». Да трах, трах, трах, взял да и поцеловал ее. «Ну, говорит, ведь не страшно?»
– Боже мой!А что же это за трах-трах? – спросила Софья Соломоновна, удивленная странным звукоподражанием.                –  -А это так говорится. Просто для изображения неожиданности.
– Ну и что же?
– Ну и ничего. Это же она развелась с мужем и вышла за Изика за замуж.
– За этого самого доктора?
– Фу, что ж так мрачно. За какого-то инженера.
– Ну, я же говорила, нервные доктора они иногда очень помогают, – задумчиво проговорила Софья Соломоновна. – Наука сильно шагает вперед.
– Не знаю только, счастлива ли она во втором браке. Если опять на бабника попала, так не долго счастье протянется.
Мудрая женщина посмотрела на покинутую и очень строго и сказала:
– Ну уж это, милая моя, вы оставьте. Бабников я вам в обиду не дам.
– Ну чего же в них хорошего? – возмутилась покинутая. – Сегодня ухаживает за мной, а вчера ухаживал за другой, а завтра будет ухаживать за третьей. Ведь это же возмутительно. А послезавтра еще.... за другой.
– И отлично, – спокойно решила Софья Соломоновна. – Если бы он всегда ухаживал за одной, так на твою долю никогда бы ничего и не досталось.
И ведь действительно, нам, средним женщинам, только и радости, что от бабников. И как можно превозносить однолюба? Однолюб – да ведь это самый ужасный тип. Для него, конечно, очень удобно. Один раз раскачался, полюбил, и никаких хлопот. Сиди и страдай. Но для окружающих какая картина! Скукотища-то какая. Ни на кого не смотрит, буркнет что-нибудь себе под нос и в десять часов спать пойдет.
Бабник рюмочку коньячку выпил и пошел кренделя выписывать. Комплимент направо, комплимент налево, той, которая визави, закрутит тухлый глаз, – молчу, мол, но страдаю. И всем весело, и всем хорошо.
К этому придурку - однолюбу не подступишься. Любезности не жди. Комплимент считает изменой идеалу. Если с однолюбом пошутишь, он посмотрит исподлобья, покраснеет и станет искать свою шляпу.
Уходит домой раньше всех. А дома страдалица-жена, отославшая его одного под предлогом головной боли, спешно подбирает чьи-то окурки и переставляет в комнате предметы в симметрическом порядке.
И, значит, от однолюба одни заботы и горе.
А бабник у себя дома не засиживается. Вечно ему куда-нибудь бежать надо. Поэтому жена его присутствие ценит, а отсутствие употребляет с пользой для себя.
Кроме того, бабник существо абсолютно безопасное. Никогда он не разведет никакой трагедии. Для него все легко. Измены прощает охотно, не всегда даже и замечает их. В переживание не углубляется. Ревнует ровно постольку, поскольку это женщине льстит. Не то что притворяется или сдерживается, а просто таков по натуре.
Однолюб любит философствовать, делать выводы и чуть что – сейчасже обвинил, и ну палить в жену и детей. Пытается покончить и с собой тоже, но это ему почему-то не удается, хотя с женой и детьми он промаха не дает.
Впоследствии он объясняет это тем, что привык всегда заботиться в начале о любимых существах, а потом уж о себе. «Кое-как, да как-нибудь.... Сам я всегда на втором плане».
– Да, милочка моя,поверьте моему огромному опыту, – закончила свою речь Софья Соломоновна. – Никогда не браните бабников,мой вам совет, и бойтесь однолюбов.
Покинутая подумала, вздохнула и спросила с сомнением:
– А может быть завтра, мне влюбиться в Клариного  мужа? Я ему нравлюсь.
– В этого придурка и шлемазла? Ну, милая, таких штук никогда делать не следует. Это грех прямо против десятой заповеди.
– Как десятой? Седьмой. Не прелюби-то в седьмой.
– В седьмой – там вообще, а в десятой прямо указывается: «не пожелай себе осла ближнего твоего». Увлечь этого поца! Да ведь это все равно, что с чужого двора осла свести. Нет! Это ужасно нкрасиво.
– Так как же...жить.... – снова начала покинутая.
Но Софья Соломоновна остановила ее властным жестом и сказала проникновенно:
– Плюнь, моя дорогая! Богом нам дается столько сил, чтобы мы сумели все в жизни преодолеть… Но заведомо ставятся такие преграды, чтобы на их преодоление мы затратили сил несколько больше… В этом, думаю, и заключается парадокс жизни....
     И она плюнула.Она шагала по залитой солнцем и весной улице,зазывно веляя бедрами и пела:
Покинутая женщина
В судьбе своей обвенчана
С печалью одиноких горьких лет;
Словами запоздалыми,
Губами сладко-алыми
Так страстно шепчет молодость ей в след....