Эхо войны -2В- близнецы

       Эхо войны. Отрывок. «2В» - близнецы.

    Ты нам, считай, как родственник, поскольку мы твоего отца Петра Федоровича считаем своим вторым отцом. Есть, как говорят сейчас, биологический отец, который нас родил, и второй отец, который нас возродил. Дело в том, что отец твой воевал здесь в партизанах, был командиром. И наш отец воевал вместе с ним. Когда немцы отсюда ушли, наш отец был помоложе, ушел в действующую армию. А твой отец остался здесь. Наш вернулся с войны на деревяшке – одной ноги нет. И рука – культяшка. Работать в колхозе стал сторожем.
   Не знаю, кто из них, Владимир или Виктор, продолжал:
   - О более позднем времени мы знаем, в основном, со слов матери. Дальше был 1946 год. Год на Кубани, на Украине неурожайный. Все зерно, что было в колхозе, все выгребалось и куда-то отсылалось. Оставили какой-то семенной запас. Вот этот вот семенной запас и охранял наш отец. А бригадир был непонятно откуда-то приехавшим родственником председателя. Грубейший был человек. Те, кто работали в амбарах на току, тех он, как в то время называлось, "трусил". Заканчивался рабочий день, бригадир сам приезжал и проверял. До чего было позорно, как говорят. Женщин заставлял раздеваться, не унесли ли они зерно. Чуть ли не до нижнего белья заставлял раздеваться. Нахал, конечно, был. Однажды отец не выдержал, сказал ему. Тот на него замахнулся, но отец его костылем и огрел. Огрел, и этот поступок очень тяжело сказался на дальнейшей судьбе отца.
   Через несколько дней к нам пришли с обыском. Стали искать. Нашли три кочана кукурузы. Они давно стояли, спрятанные матерью, как неприкосновенный запас. Правда, мы с братом тоже находили эти кочаны, иногда отламывали по одному, по два зернышка перед сном, как конфетки сосали. Но почему-то эти три кочана потом превратились в три мешка семенного зерна. Якобы наш отец, будучи сторожем, воровал семенное зерно и тащил к себе домой. А также абрекам продавал.
   Если помните или читали о тех временах, то суды были скорые. Отца засудили, но недолго он протянул. Буквально через три месяца пришла бумага о том, что он скончался. Где умер, где похоронили, мы так и не узнали. Говорят, что где-то на этапе скончался. Перед тем, как его судили, у них с матерью было свидание. И отец сказал, что если будет плохо, чтобы она обратилась к Петру Федоровичу. Это время быстро наступило.
   47-ой год – это практически голодовка. Люди умирали с голоду. Питались мы непонятно чем. Пока еще была осень, мы желуди с братом ходили в лес собирать. Они хорошие, полезные. О хлебе вообще мечтать не приходилось. Ходили по полям, иногда разрывали мышиные гнезда. Находили там у них в кладовых зернышки, собирали. Все, что было съедобное, ели. Кору тоже с дуба срывали, но она горькая и невкусная. Корни солодки находили – это вкусно и сладко было.

   И так вот братья начали мне рассказывать. Один заканчивал – второй продолжал. Их жены, Анна и Татьяна, очевидно, уже слышавшие эти рассказы, сидели, подперев головы кулачком и тоже слушали. Рассказ продолжался дальше:
   - Настала такая пора, когда мы уже с братом не могли двигаться от голода, лежали. Мама, уж не знаю каким образом, еще передвигалась. Но мы то спали, то дремали. Это время мы смутно помним с братом. Помним, что вдруг в нашем доме раздался запах, аромат которого мы до сих пор не забыли. Аромат испеченного хлеба. Мы открыли глаза, но ничего не могли понять. Нам в рот мама сует какие-то кусочки: сладкие, нежные, такого в жизни мы не знали. Слышим грубый мужской голос: «Ты не очень-то им давай, а то помрут. Вот. Потихонечку, понемножечку».
   Один брат замолкал, начинал второй:
   - Мама пошла и каким-то образом добралась до поселка, где жил Петр Федорович. Он на спиртзаводе работал. Естественно, её туда не пустили. Упросила она охранника передать Петру Федоровичу, что ждет жена его партизанского товарища Ивана. Не знаю, сколько она так просидела под забором в полудреме полузамершая. Вдруг подходит к ней мужчина, нежно за плечо берет и спрашивает: «Ты ли жена Ивана?» Она говорит: «Я». Он приподнял её, провел в кабинет, напоил сладким чаем с сахаром. Рассказала она, что дети помирают, что она и не знает, застанет ли их в живых, когда вернется, или нет. Уже два дня ничего не ели. Сколько еще протянут? Может быть, завтра, а может быть, послезавтра придется хоронить. Ни крошки нет в доме, нечем кормить. Петр Федорович сказал: «Подожди маленько здесь, вот тебе чай, допивай». Поставил сахар, подал кусок хлеба. Мама говорит: «Не знаю, как я проглотила этот хлеб, но сахар решила спрятать». Спрятала сахар. Через какое-то время пришел Петр Федорович и сказал: «Знаешь, сейчас какое положение, особо много не могу тебе дать, но вот документ, что тебе выписаны азатки. Я тебе дам бричку с конюхом, он отвезет тебя. Смотри, документ не потеряй, потому что очень опасно без этого документа  иметь продукты. Это вот твоим детишкам гостинец от меня». И передал узелок. Она не стала смотреть, что там было.
   Вышли. Была запряжена линейка в две лошади, ждал мужчина с одной ногой, вторая нога на деревяшке. Петр Федорович подошел и сказал: «Вот, Петр, это – жена Ивана, отвезешь на хутор и, чем нужно будет - поможешь, сделаешь, как надо».  – «Хорошо, Командир, все будет как надо». И так они приехали на хутор. Пётр растопил печку, приготовил чай, а в мешочке оказались сахар и две полбулки – одна черного хлеба, другая – белого. И вот мама в теплом чае с сахаром размачивала хлеб и давала нам. Это было блаженство.

   - Это сегодня, - перебил второй брат, – дети, внуки… Для них печенье – не печенье, пирожное – не пирожное, и торты они просто так едят. А в то время был кусочек черного хлеба, размоченный в теплой сладенькой водичке. И это было блаженством.
   Кроме того, как и обещал Петр Федорович, выписал нам азатки. Но там оказались не азатки, а полмешочка кукурузы и полмешочка ячменя – это было по тем временам неописуемое богатство. Оно было мамой спрятано. Сама толкла кукурузу или ячмень, варила из неё кашу и кормила нас. Мы быстро окрепли, уже начали ходить, бегать. А тут уже появилась и травка, стало теплеть. Мы стали выползать и собирать крапиву. Хоть мама и говорила, что она полезна, но больше нам нравилась лебеда. Она и не жгучая, и съедобная.
   В лесу уже начали появляться и чеснок, и дикий лук, и другая трава. Все, что можно было, собирали. И к тем запасам, что у нас появились, это была как приправа. Мы начали крепнуть. Наступило лето. Чего греха таить, воровством занимались. Подворовывали мы с колхозных полей, что можно было. Когда свеклу, когда подсолнухи, когда кукурузу. Биты были часто объездчиками. Маленькие, не убежишь от объездчика на лошади. Бывало, догонит, да плетью так даст по спине, да еще обзовет нехорошими словами. Ведь мы были детьми врага народа. Но мы ученые были, мы ничего дома не прятали. Если удавалось что-то уворовать, мы делали схроны в лесу на Кубани под кручей. Боялись, что опять будет обыск, найдут, да еще и маму посадят.
   Осенью в школу в этот год нас не приняли. Объяснили, что мы дети врага народа, и нечего нам в школе делать. Следующий год прошел более-менее. Правда, дважды приезжал тот же самый хромой мужик. Привозил подарки. Мы очень были благодарны. Это было настоящим чудом, когда он что-то привозил. Мы могли в этот день покушать вдоволь. Мама готовила нам кашу и давала по куску хлеба. Она работала в колхозе, выполняя самую тяжелую работу, работала по двенадцать часов в день, а иногда и по четырнадцать. Мы видели, как она надрывается, а в колхозе ничего не получали.
   Так мы прожили год, но этот год был не такой страшный, как предыдущий. Уже можно было что-то где-то покушать. На следующий год нас все-таки пустили в школу. Как детям врага народа, отвели нам последнюю парту. Нас даже и не спрашивали. Мама нам говорила: «Учитесь, учитесь». Мы учились хорошо, выполняли все, правда, не на чем было писать. На хуторе была библиотека, библиотекарша – хорошая женщина. Говорят, что её мужа тоже посадили как врага народа. Она нам всегда давала книги.
   Мы просиживали в библиотеке долго, потому что там было тепло, а у нас  нечем было топить. Мы собирали в лесу хворост, за который не раз  были биты лесниками. Не успеем убежать, приедет лесник, отберет хворост, да еще и плеткой по спине стеганет. У нас и сейчас еще спины чешутся от плетей. А много ли ребенку? Такой плетью шаркнет, и валились с ног. Но ничего, это все было пережито.
   Стали мы учиться, учиться хорошо. Однажды приехал, как мама сказала, Ваш отец, Петр Федорович, долго с матерью говорил. Пошла мать в огород, там что-то копала. Мы сидели, помалкивали. Принесла, развернула. Мы увидели, что это были ордена нашего отца. Когда отца забирали, требовали, чтобы отдал ордена, но мама сумела их спрятать. Потом закопала.
   Петр Федорович просмотрел их и сказал, чтобы мать ордена опять спрятала, а удостоверение и еще какие-то бумаги взял с собой. Еще расспросил о житье-бытье, к нам обратился с добрыми словами: «Казаки, как дела?»  Что мы могли сказать? Конечно, хорошо, мы казачата молодые. Он уехал. Через месяц узнаем, что нашего бригадира в Краснодаре арестовали. Он поехал в Краснодар, а там его опознали. Бригадир полицаем был. И издевался над людьми в концлагере.
   Так прошел еще год. Мы подрастали, опыта набирались. Как где подворовывать, потому что два рта молодых здоровых кушать хотели.  Мама не зарабатывала в колхозе, не платили практически ничего. На трудодни иногда давали непонятно что. А так мы свеклу сахарную воровали. Когда она начинала созревать, выкапывали и прятали в свои схроны в лесу на Кубани под кручей. Пшеницу подворовывали. Как только колосья созревали или после того, как соберут, ходили, подбирали оставленные колоски. За это тоже получали плетью. Ну что ж, плеть есть плеть, а кушать хочется. У соседей никогда ничего не воровали, это нам мама строго-настрого запретила.
   С одеждой плохо было. Не на что было покупать, поэтому, когда наступала осень еще ничего - тогда можно было в школу ходить босиком. А когда наступали холода, мы ходили с братом в школу по очереди. Потому что не было во что обуться и одеться. Мы были детьми врага народа, поэтому к нам так и относились. Правда, иногда кое-что нам отдавала библиотекарша. Но что она? Такая, как и наша мама.
   Однажды к школе подъехали три легковые машины. В то время мы уже знали, что «Победа» и «Москвич» - машины нашенские. Подъехал и один «джип». Вышли из этих машин военные и двое гражданских. Потом мы узнали там твоего отца, Петра Федоровича. Смотрим, и мама наша тут же из машины выходит. Это мы в окно увидели. Мы с братом, признаться, испугались. Думаем: может, сейчас выпрыгнуть в окно? Это, наверное, маму арестовали, и теперь приехали, чтобы нас арестовать. Мы же дети врага народа. Я брату говорю: «Давай сейчас сиганем в окно». - «Подожди, что будет».
   Прошло минут пять, и вдруг в класс заходит директор и зовет нас, мол, Володя, Витя, так ласково: «Пойдемте со мной». Мы испугались, но  идем. Приходим в кабинет, там сидят эти самые военные и гражданские. Петр Федорович улыбается: «Здравствуйте, казаки». Мы не поймем, в чем дело. И мама там сидит. Военный, очевидно, старший, у него на погонах были большие звезды, говорит: «Вот, что я думаю: давайте сейчас в школе сделаем митинг, соберем всех детей и при всех объявим». Мы испугались, прижались к матери. Думаем, нас сейчас будут судить на этом митинге. Директор суетится: «Да, да, да, сейчас. Все так и сделаем. Как вы говорите, так и сделаем».
   Зазвонил звонок, ученики выбежали на перемену, объявили митинг, и все вышли на площадку. Мы не поймем в чем дело, жмемся к маме, один за одну руку, второй за другую. Думаем, сейчас нас…
   И тут начал говорить военный: «Мы собрались здесь по такому случаю, что в нашем колхозеь в нашем хуторе был герой». И называет имя нашего отца. Мы ушам своим не верим. «Это истинный герой был, он первый перешел на ту сторону Днепра. И он заслужил, по приказу Сталина, Геройской Звезды. И она была ему присвоена. Но ввиду того, что получил тяжелейшие ранения, ему…

   Второй брат перебил:
   - Нам, конечно, трудно что-то рассказать, поскольку мы не встречали ни одного участника тех событий - того, кто с отцом воевал. Отца представили тогда к званию Героя Советского Союза. Поскольку ранение было тяжелейшее и где-то затерялись документы, он считался погибшим. И наградной лист где-то затерялся. Благодаря тому, что твой отец стал разыскивать его документы, все и выяснилось.
   Петр Федорович, естественно, потребовал пересмотра дела. Когда дело дошло до пересмотра, выяснилось, что он был осужден по клевете того самого бригадира, бывшего полицая, который накляузничал на него.
   Дело пересмотрели, да плюс к этому выяснилось, что он действительно Герой Советского Союза. Были  присланы в военкомат документы и Звезда Героя. И вот все эти люди приехали ради того, чтобы вручить эту Звезду Героя нашей маме и, соответственно, нам. Благодаря Петру Федоровичу, это было сделано в школе для того, чтобы снять с нас клеймо "детей врага народа". Конечно, все на нас смотрели с удивлением. Стояли два оборванца, самых настоящих. Время было октябрь месяц, а мы еще ходили босиком. Мы хоть и в старом ходили, как говорится, заплатка на заплатке, но всегда были чистые. За этим мама следила. Конечно, военные на нас смотрели с удивлением, какие мы оборванцы. Но, когда посмотрели в табель, у нас были одни пятерки.
   После митинга нас домой привезли на «Победе» военные. Зашли в дом посмотреть. Что-то говорили между собой, осмотрели весь дом, снаружи, внутри. Какие-то бумажки подписали, а потом уехали.
   Через день вдруг подъехали к нам два грузовика. Солдаты вытащили строительные материалы и начали ремонтировать дом. Мы с изумлением смотрели на все происходящее. Наш дом был покрыт соломой. Солома уже сгнила, и когда шел дождь, то мы подставляли тазики в местах протечек. А тут солдаты сбросили всю эту солому, и наш дом покрыли черепицей - в то время дорогим материалом. Хотя у многих была уже черепица, но для нас она казалось диковинкой. Кроме этого, сделали отливы, отремонтировали печку, побелили дом внутри и снаружи. Починили веранду, мы в тяжелые годы ее стопили. Поставили забор штакетный. Но самое удивительное, что, когда подъехала легковая машина, оттуда вышла гражданская женщина с какими-то пакетами; она попросила нас зайти в дом. Нашему удивлению и радости не было предела: она привезла и туфли, и ботинки, и сапоги, и брюки, и рубашки, и куртки, и пальтишки, и шапки, и фуражки. Мы боялись прикоснуться к этому, но она сказала, что это все для нас, что это все теперь наше.
   На следующий день мы пошли в школу в обновках. На нас смотрели, как на каких-то диковинных людей. Как сейчас говорят, на инопланетян. Из оборванцев мы превратились в ухоженных, одетых детей. Нас посадили на вторую парту, началась нормальная жизнь...