Сибирские нескладушки - Рябчики

    Рябчиков в этом году, как никогда – видимо-невидимо. Справный рябчик, весёлый. А всё потому, что ягода уродилась, лето тёплое, да и вообще: ни пожаров, ни наводнений, ни заразы никакой. Год на год не приходится, но этот на удивление щедрым оказался, будто по заказу. 
Снег вдоль дорог весь, как есть, их лапками притоптан. Вроде тюль накинули на сугробы – такие узоры наплели.
Собаки кружат, кружат, а потом "плюнут", … пометят территорию и в тайгу. Мол, были мы тут, оценили ваши старания, но нам бы чего посерьёзней или кого.  А разгадывать ваши загадки на снегу, извиняйте, сплошное издевательство, честное слово. Белку погонять, аль соболя закружить, это да,  - занятие для взрослых, а вот узорами любоваться, только время терять, да ноги бить.
    На Севере любой птице живётся вольготно. У нас утка, гусь, куропатка спокойно жируют, без нервов. Кроме лисицы, по большому счёту, и опасаться-то некого. Да и боровая дичь, того же глухаря в тайге, что пчёл на лугу.
Глухарь важный, любопытный, бесстрашный. А когда токует, - тут уж совсем об осторожности забывает. Глаза закатит, пощёлкает крепким языком и рассыплется мелким бисером в песне призывной. Клокочет она у него в глотке. От избытка чувств не успевает в мелодию сложится. Не то что стрелять, пошевелиться опасаешься.
Хотя, в этот самый момент у него уши закладывает от предвкушения встречи с невестой своей единственной. Зазывает её родимую к семейному очагу, готовится во всеоружии. Какое там об опасности думать, когда весна на пороге. Подснежники вон, и те, не в силах удержаться. Так и норовят из сугробов выпрыгнуть, - с солнышком тайком перемигиваются. И день самый главный приближается, он уже у порога. В этот день все смыслы Вселенские в одной точке пересекутся. Он так и называется – смыслом жизни для всего сущего на Земле и на Небе.
Хоть из пушки пали – не услышит глухарь. Страсть - вина всему. Что у них, что у нас - одна беда и радость одна. Солнышко весеннее жару добавляет. Оно после лютых морозов кровь в кипяток обращает. Вот и дурим от кипятка по жилам. И неважно, человек ты, - или ты свободен, - и за спиной у тебя крылья. По краю идём,  пропасти не замечаем, будто и вправду летать научились.
    Птицы, звери, ... рыбы не отстают, и они продираются по диким речкам. На перекатах о камни острые брюхо себе вспарывают. На смерть не оглядываются. А смерть в эту пору интерес к нам теряет. Живите, мол, люди добрые. Не моё это дело, - чтобы к жизни жизнь прибавлять. Разбирайтесь тут сами. У меня забот и без вас до макушки. Круглый год кручусь, как заведённая. Кто бы меня пожалел. Хоть сейчас отдохну, на солнышке косточки отогрею. Весной я руки умываю. Тут Матушка-Природа руководит. С неё и спрос.    
    К глухарю надо подбираться осторожно, перебежками. И то, когда он поёт, задрав голову на зорьку. Шагов восемь, десять успеешь пробежать и - замри! Он шею вытянет, осмотрится по сторонам, пристально так - все тени под кустами проверит, и по новой за песню. Невесту зазывает. Красиво ухаживает за своей "капалушкой" красавец таёжный. Любо-дорого наблюдать за ними. Есть чему поучиться. Так, чтобы на всю жизнь. Им любовь один раз отмеряют. Какие уж тут варианты? Нет у них и в помине вариантов этих.   
    Я намедни дядьке Вите расхвастался как на рябчика в забайкальской тайге охотился. Мол, это целое дело: – с манком, потом место надо удачное выбрать, со временем угадать. Рябчики на весёлый манок наперегонки чешут, и такое представление устраивают, впору шапкой от них отмахиваться, а иначе затопчут.   
Травил, в общем, по полной. Эта способность у нас, у вокзальной шпаны, по наследству передаётся, с молоком материнским. Видать железная дорога влияет на фантазии наши. Будь они неладны. Особым способом наши мозги к глазам подключены. События разные видим ни так, как нормальные люди. Ну, те, к примеру, которые по панельным квартирам сидят и в тёплых туалетах книжки про любовь читают.
В день по сотне поездов пролетают в обе стороны. Едут люди … Куда? Зачем?
Вот, мы и придумываем за них разные истории и приключения. До сих пор не пойму – хорошо это или плохо?
Она и сейчас (железная дорога) не так далеко от меня пробегает. Продолжает влиять: и на глаза, и на мозги, и на мои фантазии.
Поговорить то не с кем у костерка под звёздами, - зима за окном. Сам себе сочиняю эти самые "нескладушки". Глаза прикрою и слышу - стучат колёса по рельсам, а в окнах вагонов лица из моего детства мелькают. Сочиняю свои истории, сочиняю круглый год. Или не свои?   
     Слушал меня, дядя Витя, слушал, а потом и говорит:
   - Завтра надо на заимку скататься. Собирайся, Валерка. Часов в пять тронемся.
А чо там собираться? Я в свой «Патруль» соляры до горловины "утоптал", цепи на колёса накинул, масло проверил, патроны перебрал, ружьё протёр насухо, чтоб на морозе не подвело и готов!
Дядя Витя, - якут по национальности, - в годах мужик, мудрый и правильный охотник. Лишний раз к ружью не притронется.
    «Стреляем, Валерка, для того, чтобы жить, а не наоборот». И на рыбалку выходит, когда припасы заканчиваются. Берёт столько, сколько на пропитание надобно. 
    Выехали в 5.00 часов. На улице февраль. Зима в самой силе. В эту пору метели с ног сшибают, снег ледяной крупой глаза выщёлкивает. Света белого не разглядеть. Беда, если от зимовья отбился. Тут уж впору к мишке в берлогу проситься. А вдруг повезёт – сжалится косолапый: обнимет, обогреет, даст лапу пососать.
Но сегодня, как по заказу: небо в звёздах, луна над головой, небосвод рукой достать можно. Красота! Летим по сказке, ангелов будим, а сами втихаря стихи про любовь сочиняем. Беда с нами, мужиками. Не хотим мириться с судьбой своей. Нам приключений подавай. Не желаем на печи валяться, стареть не желаем. Нам бы в старости, да молодыми умереть! Глупые наверно, потому и не жалеем себя. А как тут пожалеешь, когда портки на пятидесятиградусном морозе скидывать приходится. Север!
    Это в тёплых туалетах про любовь читать вольготно. Мы ж тут про эту самую любовь поэмы за один присест сочиняем. На разных скоростях летим. Тут жизнь, как пуля - «есть только миг между прошлым и будущим … ».
На Севере не заскучаешь. У нас, брат, как на передовой: - Замешкался, и прощай на веки вечные. С Севером только на «ВЫ» и никак по-другому.      
    Катим по вырубкам, вдоль просеки. Дизель у «Патруля» надёжный, мощный мотор. Работает ровно, густо. Молодцы японцы! Приучили русского мужика к настоящей радости. Не на пузе под машиной, по уши в мазуте, с матюгами на нервах. Показали нам как удовольствие получать от общения с настоящей техникой. К хорошему человек быстро привыкает и навсегда. Мы привыкли. Хочется верить, и мы - навсегда.
А дядя Витя мне по плечу хлопает:
  - Притормози ка, Валерка, я осмотрюсь малость.
Торможу.
    Он метров тридцать прошёл вперёд. Сначала правую сторону осмотрел, потом левую обследовал. Забрёл в ельник, покрутил головой и назад, к машине. Вытащил солдатский термос, открыл крышку. А там кипяток. Я молчу, наблюдаю. Сам в себе ответов не нахожу – зачем дядьке вода горячая понадобилась? Чай что ли пить собрался?
    А дядя Витя, тем временем, бутылку из под шампанского из мешка достаёт. Я снова виду не подаю, а сам в догадках путаюсь - «На кой она ему пустая»?
Слышу подзывает:
  - Подсобляй, Валерка, чо зенки таращишь?
    Даёт мне воронку с ручкой, а сам кружкой солдатской в бутылку воду наливать. На меня косится, ухмыляется. Я молчу, посапываю, воронку держу.
Солнышко выглянуло. Оно такое яркое на тот день выпало, мы аж залюбовались. Оба об одном и том же подумали.
О чём?
О рыбалке! О чём же ещё? В широком смысле, конечно. Это и разговоры по душам у костра, это и зорьки с сумасшедшим клёвом на таёжной речке. Да мало ли забот у настоящих мужиков по тайге припасено. Делать, не переделать. Тут не то, что лета – жизни не хватит и с половиной тех дел управиться. На Севере не стареют. Молодыми умирают. И в семьдесят, и в восемьдесят, да и в девяносто с печки на свои ноги спрыгивают. Если доживёшь до таких годов. Всяко может случиться.
    А дядька Витя бутылку пробкой заткнул и пошёл дырки в снегу прожигать сантиметров по сорок, пятьдесят глубиной. Руку вертикально с бутылкой в снег пропихнёт, а на обратном пути, не спешит вытаскивать (бутылку-то), - аккуратно края оплавит на стенках. Они у него на трубы стеклянные похожие становятся.
Я залюбовался - как это у него ловко получается. Вода остынет, он её в колею, и снова кипяточку в бутылку. Таким манером штук двадцать насверлил тех дырок. Одна краше другой. Потом принёс туесок с мороженной брусникой, и по пригоршни в каждую насыпал. Тут уж и я допёр, что к чему.
  - И что? – полезут в эту потеху рябчики? – спрашиваю дядьку.
  - А ты посмотри, как они снег вокруг притоптали. Тут, хошь - ни хошь, а в ней очутишься – в норе-то. Утром возвращаться – вот и проверим наши придумки.   
 ... Проведали заимку. Печь протопили в зимовье, подправили ворота. Мишка наведывался недавно, видать проснулся. Пошкодничал малость. А так, всё на месте, всё прибрано. Скучает усадьба без хозяйской руки. На лето сюда переберёмся. Это дальний кордон, он для зимы не годится. Переметёт дороги, кукуй потом до весны, да и зачем нам такая экзотика? Летом другое дело. По реке, на лодке – день "делов" и мы на месте.
    Тридцать вёрст от дома, по воде все сорок наберётся. Красоты первозданные - дух захватывает. Тут уж точно понимаешь, – не зря на свете появился. Такую красоту где ещё встретишь? Да нигде. Она у нас поштучно – для каждого в единственном экземпляре хранится. Для нас, детей наших, внуков и правнуков: одна единственная, дубликатов не выдают.
Соображай, как с ней обходиться. А я скажу: - трепетно и только у сердца хранить, чтобы не дай Бог, что не случилось с ней, с красотой нашей. Что тогда внуку ответишь? Как объяснишь? Не уберёг, мол, родной, -  продал за долги, или пропил сдуру? А он что скажет, внук-то? Страшно представить - "что"!
    Вечерком потолковали у горячей печки, планы уточнили на весну, отвели душу, порадовали родимую.
    Утром назад. Добрались до того места, где  ягодку в норки рассыпали, и пошли проверять.  И вот ведь как угадал, дядька-то: в каждой норе по рябчику.
Очумели бедные кверху хвостами торчать. Достанешь его на свет Божий, на снег опустишь, а он в ноги тебе головкой тычется. Крыльями невпопад машет, и всё норовит на спину запрыгнуть.
Видать страху натерпелся за ночь, а нас, как есть, за спасителей принял. Вот и спешит укрыться от кого пострашней.
Когда подошли к крайней ловушке, – поняли, откуда такой страх у птичек. Снег разрыт, а вокруг перья окровавленные разбросаны. Лиса наведывалась под утро. Рябчики от пережитой жути совсем сдурели. Мне не по себе стало.
   – И чо с ними делать, дядька Витя? – интересуюсь.
А он смотрит на меня с прищуром так, и тоже спрашивает:
   - А ты, как думаешь, Валерка? Чо из них сварганить можно, из бедолаг этих?
Рябчик - птица красивая, но больно наивная. Дурак дураком, между нами говоря. Если манком искусно орудовать, он на брови сядет, в рот заглянет, нос потеребит, макушку расклюёт. И так и эдак пристроится, интерес у него: куда «певец» схоронился? Звук есть, а исполнителя не видать! Мол, не порядок это.
    И тут же сам отвечает:
  - Да, куда их девать? Им надо жирку нагуливать, да потомство на свет произвести. Пусть очухиваются, да летят по своим делам. Надо только дырки эти засыпать, а то, - не ровен час, - они снова в них заселятся. Глупые создания. Смех с ними и грех, честное слово. Рябчик - он больше снегирь, нежели рябчик. Его для красоты в тайгу жить определили.
С этими словами дядя Витя высыпал из туеска остатки брусники под сосёнку.
«Поклюйте, отведите и вы душу, птахи Божьи».

    А день всё ближе и ближе. Самый главный день. В этот день все смыслы Вселенские в одной точке пересекутся.
Какое там об опасности?  Клокочет песня в глотке, не успевает сложится в мелодию. Одна у нас беда, и радость на всех одна …