Коловбок

Справа, из-под  восемнадцатилетней молоденькой печени  Коли Поскребышева,  радость пульсировала -  слева, из сердца,   изливалась  решительность. Все  нутряные движения соединялись примерно  посередине  Коляни в одну боевую молекулу, которая  замирала под ложечкой.  Хоть и  тянуло мальчишку непонятным  предчувствием, но только внимания на это Коля не обращал:  общий план ситуации  сообщал  новизну ощущений и свежую участь.

Вы бы смогли, например, из дома  ватрушечного, уютом пропахшего -   да  в армейскую жесткую сныть?
А Коля  ушел.  Ушел,  потому что характером    сделался  борз,  и  тихим упрямством вскипел  - так  решительно двинулся, что сам  до поры не поверил.


От бабули с  её удушающим пылом  заботы о Колиной благости. Раньше думал: не сможет отчиститься от  запечной опеки, слабел  под напором  – так ведь жалел прародительницу! И  деда любил, пускай бы  старик излишне  зудел воспитанием. Правда, напирал на иное -  учил, как  в мужском и конкретном участвовать, и другие советы давал по мелочи. Рассказывал про  суровых людей и страшное  время, когда лично с товарищами колыхал континент  до Берлина, танком  пахал и  Европы, и Азии даже -  с неимоверною силой.

В такие моменты Коля  буравил глазами ковер на стене и вздыхал в унисон, будто бы тоже – помнил. На самом-то деле завидовал  богатой истории и огорчался тому, что зря это дед разошелся в своем назидании. Ведь Коля не отморозок какой, а человек понимающий, чтящий и с уважением редким к военным  событиям.

Напомнить, что историю слушает  три тысячи уж  восемнадцатый раз, внуку было неловко. Признаваться, что он,  Николай, тоже  герой в виртуальной игре, Капрал Кейн и заслуженный памятник, не хотелось. В  довершение всех несерьёзностей личности  Коля имел  нелады с физкультурой, и в реальности  мир   выручался другими солдатами – словом, полезности в парне не проявлялось как будто ни капли. А как показать её, Колька не знал. 

И,  когда принесли повестку, он не спрятался.  Во-первых, служить пустяки – год. Во-вторых, опыта жизни прибавится,  да и  вес растрясти не мешало бы. Да и к чему отступать, когда  шанс  появился сделаться Кольке Поскребышеву, наконец, мужиком?



«Это, ребята,  не геймером пот проливать, -  разослал Коля в Твиттере, -  надо реальную жизнь проживать,  пацаны»  Печатал и явственно чувствовал, как матереет, патриотическим духом растёт.

«Вроде  бородка  посильнее взошла? – сам на себя улыбался Коля, - … да некогда с вами мне, несмышлёныши, в армию пора собираться, ха-ха»


 

А если по-честному, то  парень  не  слишком вникал,  какая планида планирует на  округлую голову. Бабушка - эта  армией сильно  пугала,  плакала даже,  но  волнения во внуке не сделала. Дед   выслушал новости с большим  уважением, налил коньяку, взялся советовать, и Коля на равных уж спорил, не тушуясь своей бесполезности. Вылупляясь по ходу беседы  хоть и в  желторотого, но уже  за Россию - бойца.

Таким покатился  Коля Поскребышев в  неизвестные  дали, а если точнее – в тайгу. В  щедро приправленном пылью   вагоне, светясь  добротой и открытостью, с  огромным пакетом домашней еды. Полон был Коля наивной решительности, искренней  веры во всю справедливость на свете, в полезность свою боевую на благо России, единственной родины.

***


Ребята в плацкарте случились чужие. Из местных в вагоне  Коля  оказался один – остальных  погрузили в соседний. Удивительно вышло.
. 
- С Вязьмы, - сказал ему самый худой и ушастый, - Зайцев Денис. Есть у тебя? А то мы выжрали  всё. 
Честно сказал, обозначив лишения.
Лицо у товарища Зайцева было и впрямь измождённое,  с позабытым прыщом на носу,  из левой   щеки его  сиротливо торчали  шерстины, две штуки. Очки на лице находились  залапанные, от странного равнодушия хозяина к свету, да  и миру, наверное.
- Мне бабушка  кучу еды навалила! - выпалил  Коля, и услышал обидное ржание. – Чего вы смеётесь-то?
- Ты к нам из детского садика, что ли, - спросили по-взрослому, - бабушка-шмабушка. Лучше бы водки дала. Как ехать собрался,  пирожковый фанат?
Коля  смекнул: дедовщина, кажись, нарождается!
И потому возразил  примирительно, с юмором:

- С мясом пьяных бычков, конспиративная версия! Старшина не запалит!
- Я с капустой люблю, - Зайцев подвинулся. – Садись, доставай свои версии. Делать нечего, заценим  домашнюю пищеньку. Мы-то сухпай на бухло давно  обменяли. Травы тоже нет?
- Нет,- сказал Коля, - я вообще не курю. Да и отобрали бы на пункте.
- Ясно. Ботаник лирический, -  этим и  обозначили Колю. Но пакет  от торопливо враставшего в общество радостно приняли, и больше не задирали.
Потому что понятно с порога:  прочно запекся парнишка  в  домашнем гнезде,  так,  что ни  горя, ни трудностей  в жизни не понял, милицейским застенком не тёрся, и беды глубоко до себя не пускал.  Сберегала, наверное,  пацанчика  вкусная   корка  заботы родственной жарки; предохраняла от темных  волнений наивную  душу. 

У таких вот «Колянов» беды  по мелочи:  в пятом классе  побили, в девятом часы отобрали.  Только это рабочие, нужные  для сочетания с обществом случаи,  а вовсе не горе.
Колька  тоже смекнул: Заяц этот  -  рентген.  Перед такими  юлить и фантазией топорщиться  дело бессмысленное, усугубляющее.

Так и поехали, осторожно знакомясь. Поначалу  поговорили о будущем, об оставленных дома,  с хвастаньем и поеданием свежего.  Дальше устали,  потому как  любое  безделье в дороге выматывает:  да и « навсухую не штырит» (так Зайцев сказал). В вагоне  тоскливо висела   истома надзора: не уставая, шнырял по вагонам патруль, зловеще мелькало начальство по прозвищу Чёрный Майор.
Его  опасались,  тихо кроя искусно припрятанным матом.
- Вечно вынюхивает, - сказал Коле Зайцев. –  Чувствую, мутный мужик.

На третьи сутки Коля стал жить через уши,  питаясь рожденными пыльным  вагоном дискуссиями: удивлялся  и  грубости излагаемых сведений, и  чуждости их  своему организму. Молчал, открывая всю никчемность домашности, чуя  наивность героических грёз – призывник подобрался суровый, скептический. Понимал Николай, что вливаться придется  не силой, а   интересным рассказом и юмором. И дождался: заговорили про медкомиссию, про то, сколько стоит откос, и почём заболеть не смертельно, однако с гарантией.   

-   Я свой вес только там и узнал, - вступил Коля,  -   вообще медкомиссия  страшилка какая-то. Один меня там до полусмерти затискал! Живот как тесто месил, во все дырки заглядывал, даже неловко было. А потом  еще на анализы  отправил какие-то трудные..
-   Может, ты болел тогда чем-нибудь,  - сказали ребята, - тебе,  мож, отсрочка корячилась! Мог бы с призыва отпрыгнуть.   
- Да нет, я здоровый, -  обиделся Коля, - у меня кровь очень редкая, четвертая группа.  Доктор, как выяснил, сто анализов дополнительно взял. Мол, мало ли что со здоровьем, переливание там…


Но никто  не ответил. Колина исключительность  повисла в  стучащем безмолвии, как вагонная пыль,  но и ту уже было не разглядеть в тусклом  свете. 
Припомнился  Доктор, звероватый какой-то: будто поймали его в дремучем лесу и  посадили в  медицинский  халат,  и оттуда,  из   клетки крахмальной, он   к Кольке принюхивался.  Улыбался, как скалился:  верхняя губа нервно к носу ползла, страшновато  подёргиваясь. И осматривал странно: ощупывал  Колю  с удвоенной яростью, после  чего  резко отпрыгнул в комиссию,  бумажками  зашелестел. А потом говорит:
- Замечательный вы призывник.  Наследственных заболеваний нет?
- Нет, - удивился  Колян ,  дрогнув брюшком,  - а в какие войска меня? Я просил в танковые.
- В пехоту, - сказал ему Доктор, - психолог отметил: рассеянный. Да и  зрение  подкачало.
Коля  расстроился, чуть не до слёз.  Дед зверя водил, всю войну пропахал … а он, значит, опять в арьергарде. Унизительно это, пехота.


Соскучившись в вязких предчувствиях, Коля с полки сползал, ходил по вагону,   рассматривал будущих сослуживцев  – вдруг улыбается кто?  Искал человеческой радости в лицах, но парни   мучительно, истово жмурились, сном запасаясь: на службе  уже не поспишь. Кольке совсем не спалось - катился по рельсам со всеми и многими, а в душе все же сам по себе. От безделья полезли крамольные, страшные версии будущего, но твёрдо  сметал Николай грусть-тоску, и бодрился: будет день - будет песня, а там поглядим.




Так, одиноко болтаясь по  мерно стучащему коробу,  закатился  Коляня к  майору.

***
Личность начальства к тому времени была  примелькавшейся.  То ли  слегка не везло, то ли графики жизни у них совпадали, только  плотное тело майора шевелилось  в каком-нибудь темном углу каждый раз, когда Кольке случалось иметь дефиле по вагону. Как будто следил.
Выглядел Чёрный  медвежисто, увальнем.  Сам не старый, а лицо  все равно скуповатое, скучное, глаза тусклые, косо посаженные. Ехал один,  в проводницком купе, а сейчас он возник перед Колей, закрыв ему путь от поездного титана.

Коля, привычно напрягшись при виде начальства,  сочинял лихорадочно: как бы  не выглядеть  перед суровым майором  прогнувшимся поездным элементом, ибо попался он в узком проходе с  букетом горячих стаканов. Как шестерка какая-то, эх.

Что за беда,  страдал Коля, притёртый майорской грудиной, постоянно позорюсь, хоть бы раз получилось   представить себя   как-нибудь положительно…


- Что, призывник, не спится?
«Хоть бы подвинулся!» - подумал с тоскою  Коляня, однако, устыдясь подозрений на  руководство вагона,  лучисто спросил:
- Здра-жлаю, товарищ майор! Хожу, дело ищу! Ребята заснули, поговорить не с кем даже. К Бикину подъезжаем?

- То-то и оно, - сказал Чёрный Майор. – Чай кому, если спят? Что вы здесь делаете?

- Так на утро, - воскликнул хозяйственный Коля, - спят они, точно.  Я-то спать не могу, волнуюсь как-то.

Чёрный Майор посверлил его странно  глазами,  и приказал:
- Входите ко мне, пообщаемся.

Дальше ночь пошла криво, качаясь, как пьяная удочка,  хоть и  началась по- мужски.  Чёрный Майор оказался  молчаливо-внимательным, водки сразу налил для «расслабьтесь, Поскребышев». Колька немедленно выпил,  пускай Заяц завидует!
Спрашивал Чёрный Майор осторожно, кивая- поддакивая, только  глаза у него какие-то скучные были,  будто стеснялся чего-то, побаивался. Сам-то не пил.

Всего ничего и хлебнул призывник, но кровь разошлась до того, что печали, что нажил за жизнь,  стали из Кольки, как  зверьё из  тумана, выпрыгивать. Замахали Колянины страхи суетными лапами, и потому изъяснялся он многословно, торопливо и сбивчиво. Одурманенный,  заговорил по-домашнему, словно деду на кухне жаловался; не боялся уже, что прищучат за несуразное изложение мыслей:

- А что за часть, товарищ майор, как к новобранцам? Расскажите пожалуйста, это важно. Я бы бабушке смс-ку послал, успокоил. Сам-то я не скучаю, не думайте. Да что год, товарищ майор, только калашников разбирать-собирать  научишься. А марш-броски у вас часто  бывают? А ботинки дадут, или в  сапогах придется?!

Чёрный Майор на всё соглашался, двигал беседу в иное:
-  В личном деле написано, ты сирота?
- Мама с папой погибли, я тогда маленький был, не запомнил.  А знаете, товарищ майор, мне нужно деду письмо накатать, ну, нормальное. Он считает, что в пехоте служить несолидно. Скажите, что мне ему написать?

«Что-то я странно пьянею,  что значит -  опыта нет», - пунктиром давала понять голова.
   
Не вдаваясь в ответы,  завернул призывник на тропинку мечтаний о  будущем, про Автодорожный, на  который деньжат не хватило, но это пустяк! На автомойке работал - немного, но на чаевых набегало. Неа, девушки нет,  в интернете с одной переписываюсь , из Новосибирска, в скайпе сидим. А интернет у вас в части есть?

- Нет ничего, -  неожиданно резко ответил Майор. - тайга, глухомань. Выпей еще.

Но Колю без дубля вело. Уже  опустился рубильник надуманной  радости,   и замкнулась цепочка беды, чёрным током  врастая в сознание – привет, рядовой, вот и житуха настала…   

Колька   расплакался.
Не сдержался  по- детски излиться в  жалостный трафик сочувствия, предоставляемый   Богом,   Мегапровайдером  тех человеческих душ, что  испуганы жизнью в  отрыве от родины- бабушки.


Оглушенный напитком,  не слышал, как Чёрный Майор позвонил по мобильнику –   тихо слезы точил призывник,  бодая столешницу. А потому глубоко, словно нож в размягченное масло, вошла в одурманенный мозг  майорова хрипловатая речь:

- Что ж ты домашний какой, - загудел над ним голос, - ты хоть дрался по жизни, Поскребышев? Хочешь, ударь меня?
- Заче-е-ем? – вперемешку с соплями промычал призывник, - я же  вас глубоко уважаю, товарищ май-о-ор. Я…ик… с людьми  добром расхожусь.
-А ты возьми и ударь, - зло захрипел, -  сам ударь, или я тебе сам сейчас врежу. Дашь мне сдачи… мне, глядишь, полегчает. До тебя все дрались. Все дрались до тебя, кто как мог.

Чёрный Майор,  данный  Всевышним модем-проводник,  теперь  колыхался напротив ,  изменившись  лицом, будто мучаясь. Удивлённый  Коляня пытался всмотреться – но Майора внезапно закрыло густым вязким паром. Таким,  какой валит из разорванных холодом теплоцентралей.  Колька почувствовал, как кренится вправо,  и удержаться не знает возможности. В тоске  и испуге потянулся к Майору,  полез, точно  жадный  телёнок до матери –   достал - таки, крепко вцепившись в    жестокую ткань  камуфла на груди.  За шею обнял  и  пополз, ослеплённый, по майорову телу, за каким-то спасением….

Чёрный  Майор  тихим-тихим вдруг стал.  Словно каменным.

Вон оно что,  понял Коля. Вот почему мне так плохо…

Последним усилием стряхнул  с себя смертную  скуку, ту, что  шептала ему по уставу заснуть и смириться. Замотал головой, замычал и боднул  неподвижного идола.
- Товарищ майор, а …  зачем? Что я вам сделал?


Схватился за ноги майоровы, хоть  тело валилось в пространство, в блаженную тьму... не сдаваться. Выбраться нужно отсюда, из купе, от майора, на воздух.  Бежать!
Выпрыгнуть прямо на  рельсы, еще не остывшие,  чтобы  по ним  -  домой, навсегда…


- Помогите, - тонко воскликнул,  пытаясь ползти,  -  пацаны,  помогите, -  всхлипнул и мёртво уткнулся в проход.
- Что ж ты хороший такой, - глухо сказал и Майор.


***


Тело повесившегося  вроде бы  призывника сняли  с ночного в Бикине. Домой Коля приехал спустя пару недель, в закрытом  гробу,    зашитый от горла до паха большими стежками.
Гроб не казался тяжелым, скорее, как  школьный пенал: в теле   не было крови, не было печени, почек и    драгоценного юного сердца. Деду, сумевшему не отступить от раскрытого ящика, объяснили, что – так полагается, иначе бы не довезли.
Целовать на прощание оставалось немного  и много: как будто улыбку на добром, наивном лице.
.

Впрочем, Коля  знал свою тайну. Он  понял в тот миг, когда,  чудом осилив залитый в  здоровую вену наркотик,   проснулся.  Лихорадочно сделав повторный укол,  похожий на рыжего лиса хирург громко выхаркнул правду,   открывшись  во всей простоте запредельного мрака реальности. В напавшей на мир тишине Лис сказал на прощание Кольке:   


-  Ну-ка спи, колобок. Целым ты части зачем? Служи по частям, солдат.