Глава 20. Цихис-Дзири

      Много позже, вспоминая своё житие в этом аджарском селении, в 19 километрах от Батуми, расположенном на высоте 70-90 метров над уровнем моря, я долго был уверен, что провел там весь учебный год — день после школы казался нескончаемым.

Три месяца превратились в целый год жизни, так много воспоминаний осталось. Никакого перехода к осени, круглогодичная зелень деревьев под ярким солнцем, синее море, горы, закрывающие обзор половины панорамы.

Сошли с поезда под вечер, на маленькую железнодорожную станцию, где в небольшой каменной будочке, полтора метра на полтора, сидела кассирша. Сразу, за этим неказистым строением, в метре, на мой рост, возвышался симпатичный скалистый огрызок с зелёной травой, лепестками земляники, невысоким кустарником, и даже наметившейся тропинкой ввысь, за которой ничего не было, кроме вертикального обрыва к морю.

И, однажды, туда забравшись, и заглянув в пугающую бездну, я больше не осмеливался туда подниматься, несмотря на всю привлекательность пригорка, залитого южным солнцем.

 Здесь останавливались даже скорые московские поезда, чтобы забрать и высадить курортников из местных санаториев, почти невидимых в зелени сосен и цитрусовых деревьев среди высоченных эвкалиптов с длинными плетьми обвисающей коры, за что и получат прозвище — бесстыдница — листья непривычно продолговатые и узкие, от них тонкий, почти режущий аромат, типа камфары, то есть неприятный.

В трёх-четырёх метрах от кассы обрыв в 25 метров, возможно, и больше в два раза, на глаз точно не определишь. Внизу небольшой галечный пляж и живописно торчащие скалы из моря.

Представлялось, как хорошо с них прыгать в море, курортники любили там фотографироваться. Но мы считанные разы спускались к этому, всегда пустынному пляжу, с трех сторон окруженному скалами, этакий — мини заливчик. Слишком труден и крут подъем в почти отвесную гору, с едва заметной  тропинкой. Приходилось помогать себе руками, хватаясь за растения и подтягивая тело.

Я тогда представления не имел о дневниках А. Н. Островского, где он написал:  «Потом раздался грохот больших камней. В ту ночь с гор Цихисдзири сорвались каменные глыбы и упали на рельсы и в море. Но поезд проскочил».

Немного ошибся писатель: возле железной дороги не было гор, стояли лишь нависающие скалы. Горы располагались вдали, к ним ещё топать и топать.

За рельсами от кассы, на единственном здесь ровном пятачке, огород в несколько соток, и кирпичный дом железнодорожника, куда мать и пошла, разузнать обстановку, потому что трудно понять, в какую сторону идти, чтобы узнать необходимую информацию.

Хозяева согласились приютить на ночь. У них сын — мой сверстник, то есть будущий одноклассник. Комната единственная, на весь дом, поэтому просторно и светло — два окна выходят на железную дорогу, по которой изредка грохочут составы. Между окнами часы с кукушкой.

С переездом я подзапустил учебу, поэтому с уважением смотрю, как мальчик решает примеры по арифметике. Мы подружились, не прочь и дальше так жить.

Но уже на следующий день мать сняла комнату в деревянном доме аджарца. К нему
мы шли по самому верху горы, среди высоких тенистых деревьев, за которыми стояли добротные деревянные дома. Дом нашего хозяина на самом краю горы и села. Из нашей комнаты вид на сползающие вниз чайные кусты и редкие зеленые деревья. Вдали горизонт закрывали невысокие горы.

В нашей комнате четыре окна, по два с двух сторон. Кровать, стол, шкаф. Наше, лишь постельное бельё. Утром уходим в школу. Вернувшись домой, подсаживаюсь к камину, в котором всё тепло уходит прямо в небо. Можно лишь согреть руки и ноги, если протянуть их к очагу, где варится мамалыга.

Угощают и меня. Сыр на мамалыге не запомнился, скорее всего, его и не было. Я так голоден, что и двойная порция не смогла бы насытить, но даже не помышляю о добавке, да и вижу, всем хватает по черпаку, и котел пустеет.

Утолив голод, домашние, скуки ради, начинают забавляться со мной, просят повторить фразу: «Бакаки цкальши кикинебс» – лягушка квакает в болоте. Фраза трудна в акцентном и гортанном произношении. В моем исполнении фраза слышится для них чрезвычайно забавно.

Они снова и снова повторяют, и смеются над моими тщетными попытками. Но я не обижаюсь, надеюсь, что и вечером меня и мать накормят. У нас в комнате ни крупинки съестного.

Они не дразнят, просто развлекаются, потому что других развлечений нет, а тут прибился русский мальчик, который так смешно говорит по-грузински.

Двора у дома, находящегося почти наверху горы,  нет, лишь небольшие площадки занятые тропинками и нужной утварью; стоял верстак, на котором хозяин плотничал, и я впервые увидел, как работают с рубанком, все их формы. С любопытством смотрел на пузырёк воздуха на приборе уровне горизонта, всё не удавалось поставить его точно по центру. Шаг в сторону, и начинается обрыв с зарослями кустарников и деревьев. 

После школы, от нечего делать, брожу по округе среди чайных кустов. Впервые увидел расцветшие редкие фиалки, которые в учебнике грузинского называются «иа». За хозяйским огородом присел на сухом бугорке с засохшей травой. Пригревает осеннее солнце. Внизу видны крыши домов, где я ещё не был и не могу представить их внешний вид. 

Южное солнце, гармоничный пейзаж сделали своё дело: во мне, неожиданно, зазвучала мелодия, и я запел «Одинокую гармонь». Удивился. До этого я никогда не пел. А сейчас правильно воспроизвел мелодию. Я любил слушать музыку по репродуктору.

Зажигательная мелодия лезгинки казалась такой простой, что был уверен, ничего не стоит и самому станцевать. Я даже уверял друзей, что могу танцевать лезгинку, лишь бы звучала музыка, но её не было под рукой, и никто не уличил меня во лжи, промолчали.

Но, всё же, червь сомнения сидел во мне, и как-то, оставшись в одиночестве, я попытался танцевать, но ничего не получилось, я не знал самых простых движений, мне только казалось, что я их знаю. С той поры перестал хвастаться своим гипотетическим умением.

Любил музыку, но возможности слушать, почти не было, как и выбора, лишь только то, что передавал репродуктор, а здесь и его не наблюдалось. Лишён даже стандартного набора, вроде надоевших Петра Лещенко, Козина, Леонида Утесова — противные и вульгарные голоса, особенно Изабеллы Юрьевой.

Хорошая музыка звучала очень редко, я смутно догадывался о её недоступном для меня разнообразии.

Впрочем, проходили года, а  радио  продолжало терзать одни и те же записи, которые не трогали душу. Очень редко удавалось услышать нечто прекрасное. Я застывал в блаженном внимании, досадуя, что невозможно повторить, что так быстро всё кончилось, что не знаю, кто автор. Через несколько лет диктор догадался сообщить, что прозвучало рондо-каприччиозо Сен-Санса. Отныне я знал, что мне искать?

Село живописно расположено на невысоких горах. Редкие дома едва выглядывают среди зелени деревьев. Здесь причала для катеров нет. Единственная связь с Батуми по железной дороге, поезда, чуть ли не каждый час прибывают, останавливаются на минуту. Пассажиры выходят на землю и поднимаются на крутые ступеньки, но никто не ропщет, привыкли к необустроенности всего СССР.

Выходим на узкий промежуток, зажатый между скалой с нависающими деревьями и железной дорогой. Состав уходит, а мы взбираемся по узкой горной тропинке к нашему новому жилищу, стоящему выше на 20 метров от станции, почти как «Ласточкино гнездо» в Крыму.

Но не столь изящного, наоборот, похожее на сарай: кирпичное строение с единственным окном на вниз спускающуюся чайную плантацию, и цементным полом, что особенно неприятно в зиму, у нас нет даже буржуйки, обед варим на керосинке, которая чуть согревает комнату.

Вместе с нами, в небольшой комнате на десять квадратных метров, живет коллега и сверстница матери, симпатичная Шура, немного выше и полнее матери. На меня не реагирует, словно не существую. Но как-то помогла матери держать меня при порке, перегнув через колено. Конечно, они вдвоем легко справились.

Хотя и не больно, сама процедура унизительна, я очень обиделся на Шуру, потому что нравилась своей женственностью и обаятельной улыбкой, увы, предназначенной не мне.

Поводов для экзекуции много, как никогда раньше. Всё свободное время я один. Делаю всё, что хочу и могу. Пробовал прыгать с зонтом с крыши дома. Благо, не высоко, а эффекта никакого.

В доме скучно и холодно. Стоит выйти, как появляется рыжая, худющая, хозяйская собака Тира. Её никогда не кормят, даже объедками, которых никогда не бывает. Вот, она и повадилась ходить к нам.

 Шура и мать часто её подкармливают из жалости, видя, её голодные, просительные глаза. Тира даже стала их встречать на перроне, когда они возвращались из Батуми, что особенно умиляло женщин.

Я же, не любил собаку за то, что она с жадностью поедала наш кал. Туалета у нас нет, приходилось бегать в кусты, которых здесь много, а прохожих мало. Такое поведение собаки было для меня верхом падения, извращенностью. Противно даже думать, поэтому и сама Тира стала неприятной, не пытался и погладить.

Мать и здесь преподавала немецкий язык. Иногда я приходил к ней на урок в класс, отдельно расположившийся в доме, невдалеке от школы, и вместе со всеми читал и писал по-немецки. Я и здесь чувствовал свою избранность: второклассник, а занимаюсь по программе пятого класса. В своем же классе, когда учительница дала задание на дом, написать всю страницу словом «шел». Я снисходительно усмехнулся её неграмотности.

Дома всю страницу красиво исписал: «шол, шол, шол». И был поражен полученной двойкой. Спросил мать. Она подтвердила правоту учительницы, а я на всю жизнь запомнил, что не все слова пишутся так, как слышатся. Да и по самолюбию нанесен чувствительный удар – я так был уверен в правоте!

Люблю писать в новой тетради, как и все ученики. Изредка в тетради попадаются по две промокательные бумаги, на которых рисуются всякие чертики.

Еда у нас почти не готовится. Женщинам некогда. Дома их почти не бывает. Основным питанием для меня служит хлеб с сахаром. Первые дни после получки – консервы. Сахар покупается сразу на весь месяц. Поэтому его кажется много. Сколько ни возьмешь из белой наволочки, служащей временной котомкой, всё незаметно.

Однажды у шестилетнего хозяйского сына увидел рогатку из хорошей, синей резины и кожаной перемычкой, в которую клали мелкие камешки, стреляла с поражающей дальностью и силой. Мальчик по-русски не понимал, а я всё старался объяснить, что хочу получить во владение рогатку в обмен на куски сахара рафинада. Он кивнул головой, считая, что я хочу временно попользоваться, за это и даю ему сахар.

Считая, что рогатка того стоит, я набил ему два кармана кусками рафинада, взял рогатку и стал пулять по высоким эвкалиптам. С удивлением, заметил, что мальчик, получив сахар, и не собирается уходить, а следует по пятам и внимательно наблюдает за рогаткой. Я попытался объяснить, что с ним честно расплатился, рогатка – моя, а он может уходить, я его не задерживаю.

Он же, понял, что я не собираюсь возвращать рогатку, и побежал за своим старшим братом лет 17-ти. Пришлось бросить рогатку и постыдно спасаться бегством. Стало очень обидно, жаль рогатку и двух карманов сахара. Явно переплатил за минутное обладание рогаткой.

К ноябрьским праздникам мать и Шура подготовили с учениками концерт самодеятельности: шуточный номер с лестницей парикмахера, заставляющей одновременно поворачивать головы клиентов. Звучал хор школьников, и сами они пели под гитару.

Запомнилась песня «Прощайте скалистые горы». Самый большой класс заполнен учениками до отказа, мне там не нашлось места, со сверстниками слушал под окнами. Концерт все приняли с восторгом. Возможно, первым в этом селе.

Редко удается найти пустую бутылку, которую сразу же несли в киоск под скалу, сплошь покрытой темно-зеленым плющом, словно ковром. Грузин средних лет, торгующий лимонадом и пивом, выдавал нам рубль и 20 копеек – хорошие деньги для мальчика, можно купить сто граммов дешевых конфет.

По воскресным дням в санаториях демонстрируют фильмы прямо на улице, чем и пользуются местные мальчишки. Поочередно навещаем два санатория, один чуть подальше. Но в третий, который стоит на скале над морем, никто из нас не ходит, и не знаем, смотрят ли там фильмы, и где? (Позже узнаю, носит название «Наука»). Иногда приходим напрасно, фильм не привезли.

Вблизи санатория увидели девочек нашего возраста, дети курортников. Они с любопытством поглядывают на нас. Разговариваем. Мне удалось завлечь красивую сверстницу чуть в сторону, и, чтобы не услышали мои друзья, беру быка за рога, время скоротечно, прошу разрешения поцеловать её. В свои восемь лет она уже прекрасно понимает, что может командовать и приказывать мальчикам, и ради чего всё это? Возможно, и раньше приказывала, как и сейчас:

— Спустись к железной дороге. Когда вернешься, разрешу.

Коварная. Уже темно. На горной тропинке не поспешишь, можно и ноги сломать. А когда вернусь, её уже не будет на месте. Я отрицательно качаю головой. Она отходит к подружкам, разочарованно посматривая на меня. О чем с ними разговаривать, мы представления не имеем, и скоро уходим домой.

Дороги заасфальтированы. Каждая проезжающая машина – событие. Их очень мало. Мальчики часами гоняют по дорогам обручи согнутой проволокой. Особенно хорошо катится тонкий обруч с внутренними зубчиками.

Бегаешь и представляешь себя, чуть ли не водителем автомобиля. Несколько раз с другом прибегали к дому под горой, где жила красивая одноклассница, в надежде, что она выйдет из дома и удастся с ней пообщаться. Но она не показывалась. Лишь видели её отца.

В школе начали задавать таблицу умножения, которая запоминалась с большим трудом, к которому я не привык, но сознавал, что уж это надо выучить. Учительница каждый день опрашивала.

В солнечный день глупо сидеть дома и учить таблицу, и я, вместе с тетрадкой, спускался к железной дороге, к теплой скале над синим морем и зубрил таблицу умножения. Мимо изредка проносились скорые поезда. Я с завистью смотрел на тамбур последнего вагона – представлялась чужая счастливая жизнь, начинались мечтания, пока еще примитивные, но заполняющие монотонную жизнь.

Часто играли с местными ребятами, аджарцами. Всегда поражала их немотивированная неприязнь к русским. Вдруг, ни с того, ни с сего, начинали кричать:

— Русский – жопа узкий!

На что им неслось в ответ:

— Грузин – жопа резин!

Глупые и бессмысленные фразы. Обидные, и тем и другим. Но мы первыми никогда не начинали, чувствовали себя гостями. Мы все – приезжие, а они хозяева положения.

 Похоже, им становилось скучно, просто так играть, хотелось острых ощущений, а это дает острая неприязнь, и они начинали дразнить нас. Я никогда не кричал, понимая глупость выкриков.

Если уж дразнить, так по делу. Дракой никогда не заканчивалось. Аджарцы трусливы, они отбегали в сторону и оттуда кричали. Наши гнались, те отбегали и продолжали кричать.

Не раз слышал, как мать презрительно обзывала местных — нацменами, а женщин – кикелками. Она не подозревала, что фактически, она является этим нацменом, как и все русские, живущие в республике. И я не понимал этого термина, пока, много позже, не услышал словосочетание «национальное меньшинство», и догадался, откуда взялось это пренебрежительное слово – нацмен.

Позже мне разъяснили, кто такая «кикелка», — пустоголовая, много о себе воображающая. Не столь  и обидное ругательство, равносильное русскому: «Дурочка»

В Грузии мать не раз говорила собеседнице: «Пусть лучше русские обижают, не так обидно, чем эти, черные». Но, когда приезжали в Россию, она повторяла эту фразу с точностью наоборот. Вряд ли, чтобы на самом деле так думала. Это тот случай, когда говорят: Ради красного словца, готовы мать родную продать. А моя мать любила себя преподнести с самой лучшей стороны.

Мы перебрались жить выше по горе. Нам дали комнатушку в бараке, где кроме двух кроватей и стола ничего не помещалось. На второй кровати спала Шура. Она скоро уехала в Россию, удачно вышла замуж и стала инспектором Наробраза, прислала матери фото, где она с мужем на фоне речной гальки, оба в чёрных плавках, смеющиеся, смотрят через огромную автомобильную камеру.

 Единственное преимущество нашего нового жилища — рядом мандариновая плантация с уже поспевающими оранжевыми плодами, которыми и пробовали хоть как-то набить желудок.  Мать стала покупать сгущенку, которую после уроков съедал за раз, чтобы как-то насытиться.

Скоро колхозники собрали все мандарины, и наш рацион снова оскудел.

Вдруг заработала школьная библиотека, и я стал брать книги. Некоторые столь интересны, что читаю на ходу, по пути к дому, и дорога короче. Изредка поднимаю голову, чтобы не сбиться с тропинки.

Вдруг, почему-то, взглянул под ноги и увидел, что моя нога нависла над змеей. С ужасом перепрыгнул, и бросился бежать. Мне казалось, что она гонится за мной.

Я же, ничего не знал о змеиных повадках, только рассказы взрослых, о том, как один мужчина зимой провалился в яму, где зимовали все змеи округи, и они почему-то не тронули его, наоборот, разрешили лизать камень, который и сами лизали, и тем были сыты, а весной он выбрался и пришел домой. За рамками остаётся вопрос, почему раньше не выбрался?

Так, я отучился читать на ходу, а если и пробовал, то вспоминал эту историю, и долго еще смотрел по сторонам, но змей больше не видел.

Зимы, как и снега, нет. Мать смогла найти работу ближе к Батуми, почти рядом. Не привыкать. Уже знаю своё будущее, что мы нигде не задерживаемся.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/23/975