Курортные романы

                Отрывок из неоконченного романа. 

 Была осень, конец сентября; но в горах Армении дни стояли ещё жаркие, и на деревьях не заметно было жёлтой листвы. Каждый вечер в санатории были танцы. Я усаживался в углу и наблюдал за  танцующими. Танцевали  тогда  парами – вальсы,  фокстроты… и ещё какой-то стоячий танец. На эти «балы» приходило много местного мужского населения, а женщины почти все были русские.
  Мой недавний знакомый Ашот Амаякович в сером с искрой костюме, так шедшем его седине, с толстым золотым перстнем на пальце выглядел очень солидно, и незнающий его человек никогда бы не подумал, что он шьёт и продаёт сумки в маленьком павильончике на базаре. Он танцует с медсестрой из Тулы Евдокией – Дусико, как прозвали её отдыхающие.
  Мужчин в танцевальном зале гораздо больше, чем женщин. Пришли даже подростки. Cо мной рядом села некрасивая худощавая особа со злым лицом.
– Вот живут! Накупили себе машин, набиваются туда по восемь человек и катаются, - говорит она, чуть шепелявя, – подумаешь! У нас тоже машина есть.
К ней подошёл молокосос лет пятнадцати и пригласил на танец. Она не колеблясь согласилась. Мне было неприятно на это смотреть.
  А вот пара, за которой я люблю наблюдать! Он – высокий прибалтиец, она  – молодая, хрупкая, нежная, кружится в его объятьях, глаза её сияют и с лица не сходит улыбка. Милая женщина. Её зовут Леной. Мы часто попадаем с ней в один автобус, когда едем на ванны. Она всегда ненавязчиво старается помочь мне забраться в него, держит мою трость. Мы садимся рядом и беседуем. У неё в Ленинграде есть маленький сын, который остался с её мамой. По утрам она приносит мне воду из источника. «Как-то сложится их роман? Дай Бог им счастья», - думаю я.
  А вот ещё одна моя симпатия – тёмноволосая, кареглазая женщина  простая, с загрубевшими руками. Она из Тулы, где у неё четверо детей и муж-пьяница. Вот и её пригласил какой-то сухощавый усатый человек. Танцует она неплохо.
  Танцы кончились, тащусь пить кефир. Санаторий успокаивается и затихает.
  Ночь прохладная, звёздная. Сижу на балконе, курю, смотрю на  небо, на вершины гор, покрытые лесом.

   Утром Лена встревожено сообщила мне, что пропала Дусико. После танцев она так и не появилась в номере, в палате, как тогда принято было говорить.
  Отдохнув после ванны, я подошёл к павильону Ашота Амаяковича. Он, склонившись над швейной машинкой, что-то яростно строчил. Поздоровавшись, я спросил его про Дусико:
– Вы вчера танцевали с ней, не знаете, не случилось ли что?
– У меня она, - зло ответил он, – вчера пригласил, угостил, она напилась, и у неё, наверно открылась язва. Всю ночь за ней тазы выносил – туалет во дворе.
  У Ашота в Ереване семья – жена, дети, а здесь он зарабатывает в курортный сезон и снимает где-то комнату.
– А сейчас как она? – спросил я.
– Спит.
 
  К вечеру появилась бледная и помятая Дусико. Её шестимесячная завивка напоминала паклю. Она шла, держась за живот.  Лена бросилась к ней, взяла под руку.
– Представляешь, сволочь! Я не могу – понос, а он:  «Зачем пила? Зачем пила?» – говорила она, когда они проходили мимо.
  Больше Ашот Амоякович с Дусико не танцевал и на танцах не появлялся. А вот моя кареглазая расцвела. Исчезла усталость с её лица, она похорошела, стала более заметна её трагическая красота. Эта женщина не стеснялась своего романа. Я почему-то был уверен, что этот роман после замужества был у неё единственным. Кончался срок её пребывания на курорте, она уезжала раньше на несколько дней. Её поклонник приехал за ней на автомобиле, и они отправлялись в путешествие по Армении. С накинутым на плечи ажурным лёгким пуховым платком она прощалась с соседками по палате. Он со своим братом ждал у машины. Ехали они втроём.
  Что же дальше? Хотелось думать, что эта связь не прервётся,  может быть, возникнет новый брак? Вряд ли; но как хотелось мне для неё счастья, не короткого, омрачённого близкой разлукой, сомнениями и беспокойством об оставленных детях с пьяницей-мужем!
 Счастье. Возможно ли оно?

  Перед моим   отъездом произошёл трагический случай: недавно приехавшая  женщина, пьяная, упала в пропасть и погибла.

   У меня уже были билеты на самолёт и поезд от Еревана до Москвы. Прощай, гостеприимная страна с жарким солнцем, обилием винограда и звёздными ночами. На деревьях уже кое-где появились желтеющие листья. Начиналась южная осень.

  В самолёте мне вдруг вспомнилось, как я зашёл на почту, чтобы узнать, нельзя ли послать посылку своим в Москву. Очередь стояла длинная. Молоденькая приёмщица работала споро и перебрасывалась словами с юношей, который уносил  посылочные ящики.
– Девушка! – раздался требовательный голос женщины из очереди, – как вы смеете говорить на своём языке в нашем присутствии?!
Девушка подняла глаза и в замешательстве ничего не могла ответить. Очередь молчала.
– Это её страна, и она говорит на своём языке, – сказал я.
– Не будьте пятой колонной! – высокомерно ответила мне холёная дама.
Я повернулся и вышел с чувством обиды, стыда и возмущения – обиды за молоденькую приёмщицу, стыда за убеждённую в своём праве посетительницу почты, возмущения за молчащую очередь.