Ненасытная война

       В начале шестидесятых я работала в  редакции  газеты и  училась на вечернем отделении  педагогического  института. Это было  замечательное время, когда, казалось, все заболели поэзией.  Устраивались литературные вечера, открывались кафе, где молодежь могла  потанцевать, почитать стихи, пообщаться.   При редакциях  организовывали литературные группы. Мы  собирались, обсуждали написанное, делились впечатлениями.  На  наши поэтические посиделки приезжал  замечательный поэт  из Ростова Николай Михайлович Скребов.  Удивительно  скромный и тонкий человек,  он располагал к себе сразу, в каждом из нас видел индивидуальность,  учил работать со словом, что, конечно же,  способствовало  нашему духовному и творческому росту.

      Толик Полуянов  на таких  встречах не присутствовал и  стихов своих не приносил. Их передавал мне его друг Саша, который учился с ним на 4-ом курсе   физико – математического факультета заочно. Стихи были напечатаны на машинке, и было в них столько тепла и света, ожидания счастья и веры в него, что  пройти, не зацепившись сердцем, было просто невозможно.  Хотелось познакомиться с автором. И, когда я спросила  однажды, почему Толик сам никогда не приезжает, Саша как-то загадочно посмотрел на меня и ответил: «А  давай мы  к нему поедем!  Я ему обещал привезти тебя».

 Было в его словах  что-то такое загадочное, а просьба  поехать   так настойчива,  что я  категорическое «нет» заменила нейтральным «посмотрим».

     Поселок Артем, где жил Толик,  был в нескольких километрах от города, и добираться пришлось на старом дребезжащем трамвае.  Дома в поселке были большей частью одинаковые, барачного типа. Но почти в каждом был садик. И  разросшиеся деревья   скрашивали убогую стандартность этих жилищ.
У одного из домов  возле калитки стояли женщина   и молодой человек лет  двадцати двух.

    - Ну, вот мы и пришли. Нас встречают,- весело проговорил Саша и подвел меня к калитке. Мы поздоровались.
    - А, Нина,- услышала я  и взглянула на парня. Будто  кто-то толкнул меня. Передо мной стоял совершенно слепой юноша  со своей мамой.

   - Заходите в комнату, ребята,- приветливо пригласила нас   женщина. – А ты, Толик, пойди абрикосов  нарви.
    - Какие абрикосы?- подумала я, пытаясь кое-как справиться с волнением, даже шоком.

   Невозможно передать, что  чувствовала я в первые минуты знакомства.  Саша,  сославшись на занятость, быстро простился,  пообещал, что часа через два зайдет за мной, чтобы  отвезти домой, а я с  Верой Ивановной прошла в небольшой коридорчик. Здесь стояло какое-то сооружение, чем-то напоминающее прялку  или небольшой  деревянный станок.  Спрашивать, что это такое, было неловко, и я  вошла в комнату.
   Почти половину ее  занимал огромный стол. На нем лежали   книги.
Я впервые видела такие, хотя о системе Брайля кое- что знала, даже картинку запомнила  с изображением  такой книги. В учебнике литературы рассказывалось о легендарном Николае Островском, слепом писателе, прикованном к постели  и написавшем  знаменитую книгу «Как закалялась сталь».  А вот теперь  вижу такую книгу наяву с загадочными точками, по три в каждом ряду. Уже потом узнала, что текст  здесь пишется справа налево, затем страница переворачивается, и читается слева направо. При письме прокалываются точки, и поскольку читать можно только по выпуклым точкам, «писать» текст приходится с обратной стороны листа.

      На краю стола, у стены, стояли пишущая машинка и аккордеон. Поинтересовалась, кто у них печатает.
    - Толик,-  спокойно ответила  Вера Ивановна.
    - А аккордеон чей?
    - Да   его же. Он хорошо играет,- ответила мать, и в эту минуту в комнату  вошел Толик. В руках  у него была большая тарелка с крупными, золотистыми абрикосами.
    -   Угощайся! -  с улыбкой  сказал он.

   Кое-как я справилась с волнением. Но уже через пять минут  мы непринужденно  разговаривали  об учебе, увлечениях, Я читала новые стихи этого удивительного парня, который не сломался под гнетом беды,  умудрялся учиться в институте,  увлекаться музыкой, поэзией, радоваться жизни. Через два часа нам казалось, что мы знаем друг о друге все.  Не касались только страшной истории, которая навеки лишила его  света.

   Когда  возвратился Саша, Толик сказал, что немного проводит нас. Мой протест принят не был, и он пошел.  Около небольшого базарчика  сидело  несколько женщин с цветами.  Толик   подошел к одной из них. В ведре у нее красовались  огромные гладиолусы, красные, белые, оранжевые, сиреневые.

     - Люблю белые,- сказал Толик и нагнулся к ведру. До сих пор не могу понять, как  у него в руках оказались именно белые гладиолусы.. Ведь  я отлично видела, что женщина ему не помогала. Он выбрал сам!

     В трамвае  я не могла говорить.  Букет гладиолусов, который подарил мне Толик, казался живым. Все мысли были об этом парне. И самое удивительное,  в душе  не было жалости, той самой жалости,  которую  не могут и не хотят  принимать   многие , поистине сильные люди. Было восхищение.  И еще был вопрос, один-единственный: как такое могло случиться?  Саша, понимая мое состояние, рассказал сам:
   -  В Горном лесу нашли мальчишки неразорвавшуюся гранату.  Пролежала она довольно долго, покрылась большим слоем грязи, ржавчины. Но очистить ее большого труда не стоит, если любопытство так и раздирает тебя.  Очистили.  Стали рассматривать, вертеть, гадать, сохранила она свою силу или нет.  Разорвалась граната прямо в руках одного из ребят. Он погиб мгновенно. Остальных разметало в стороны.  Досталось всем: кому руки оторвало, кому ноги.  Толику тогда выжгло глаза.
      О том, как  пережили это страшное горе в небольшом шахтерском поселке, как учился мальчишка заново жить, говорить не буду.  Ты видела своими глазами, чему  он научился, как  живет. Ни разу я не услышал от него  жалобы. А ведь им живется очень непросто. Так он еще матери  помогает! Заметила у них в коридоре  приспособление?  На нем он  авоськи плетет, а тетя Вера  продает. Жить как-то надо.

     Я возвращалась домой  другим человеком. С этого дня будто кто-то внутри  отдал приказ: никогда не ныть, как бы тебе ни было трудно, ставить планку всегда  хоть чуть-чуть выше и преодолевать ее.  Не быть равнодушной, помнить, что  другим может быть сложнее, чем тебе. Появилось хобби: собирать материал об уникальных людях, умеющих жить так, что невозможное становится возможным. И такого материала  накопилось много: о безруком  парне, победившем на Брюссельской выставке  механических игрушек,  о балерине, ослепшей после травмы позвоночника, но не расставшейся  с балетом. Эвелина (так звали девушку) стала  делать  изящнейшие статуэтки балерин.  А слепо-глухо-немой  парень стал профессором  и написал  ценнейшие  методические пособия по  обучению  слепо-глухо-немых детей.  И еще о многом-многом другом. До сих пор преклоняюсь перед мужеством их сердец.

    А начало этому положил Толик Полуянов, простой парнишка из шахтерского городка под Ростовом, у которого ненасытная война украла  глаза - возможность видеть прекрасный мир и восхищаться им.