Абрикосы

Год, примерно, 1960-й. Колхозный рынок в г. Ставрополе, куда я, живущий в селе подросток, приехал во второй или третий раз в жизни. Торговали на рынке исключительно женщины и продавали продукцию, которую выращивали на своих подворьях, никаких посредников в лице жителей кавказских республик, которых только и встретишь сейчас на рынках России, тогда не было и в помине. Между рядами торгующих прохаживались два солдата. Внимание их привлекла горка лежащих перед одной женщиной крупных абрикосов золотистого цвета. Подошли, спросили цену. Поковырялись в карманах и разочарованно пошли дальше, видимо, не хватало налички. И тут женщина, схватив пригоршню абрикосов, выскочила из-за прилавка, догнала солдат и высыпала их одному в пилотку. И тут всех торгующих, как прорвало, из-за ближайших прилавков одна за одной выскакивали женщины, несущие солдатам в пригоршнях, кто яблоки, кто груши, кто сливы, наполнили обе пилотки, карманы. Солдаты смущенно отвергали новые подарки, но им насыпали фруктов еще и за пазухи, сколько могло поместиться. Бедные солдаты - встреча с патрулем могла для них обернуться прогулкой на ГУБУ за нарушение формы одежды.
И тут, единственный на базаре дед, торговавший медом, принес им не только полулитровую банку меда, но и старую корзину, в которую солдаты переложили всё, что им подарили. Дед, видимо, старый служака, в это время увещевал женщин, пытавшихся что-то вручить воинам сверх лимита -форму одежды нарушать нельзя!
Солдаты одели пилотки, поправили ремни и пошли с рынка, провожаемые счастливыми взглядами всех тех, кто успел им что-то подарить.
Шел 1960-й год. После Великой Победы минуло всего 15 лет.


 Из грязи в князи 
(Сатирическая басня)

Встретились две новые русские собаки:
- Привет, Лорд.
- Привет, Полкан.
- Я не Полкан!
- А кто же?
- Принц.
- Но ты ведь был Полканом?!
- Это, когда мой хозяин ездил на "Волге". А сейчас он ездит на "Мерседесе"
- А мой на "БМВ". Тоже крутая тачка.

Но "Принцу" с его титулом не хотелось быть на одной ноге, пусть и с потомственным,, но всего лишь "Лордом". Поэтому он похвастался:
- А у меня будка в трех уровнях...
- А у меня с кондиционером.
- А у меня цепь хромированная...
- А у меня серебряная.
- А мне мой хозяин приобретает собачий корм исключительно в супермаркетах...
- А мне мой - только в фирменных магазинах. Там не бывает подделок.
Поняв, что Лорда ему не перещеголять, Принц примирительно сказал:
- Конечно, мы ведь ни какой-нибудь там Шарик, чтобы грызть кости. Мы - элита!
- А вон, кстати, он и сам, легок на помине, - заметил Лорд.
- Эй, Шарик, - грозно пролаял Принц, - че это ты там тащишь?
- Тухлую рыбину, - ответил Шарик, в тайной надежде, что баре не польстятся на плебейский корм.
 При этом он был готов при первых же признаках агрессии со стороны господ дать деру.
- Где достал? - Принц продвинулся на несколько шагов в сторону Шарика.
- В мусорном баке возле мини-супермаркета "Тереза", - ответил тот, отступая на такое же расстояние.
- Там есть еще?
- Там санэпидстанция забраковала несколько ящиков с продуктами. Я уже съел полкруга колбасы, три рыбины. Больше не могу. Эту - несу Жучке, осмелев, похвастался Шарик. Он уже понял, что господа не удовлетворятся одной-единственной рыбиной.
Приятели с тоской поглядели в глаза друг другу. И вдруг, не сговариваясь, и забывший о своем дворянском происхождении Лорд, и новоиспеченный аристократ Принц рванули наперегонки к мини-супермаркету подразжиться таким недоступным им по сегодняшней жизни деликатесом.               



Из деревни от дедушки


Поселок Краснополье приютился на самой отдаленной окраине Днепропетровска. Собственно, раньше эти земли принадлежали окрестному колхозу, но город рос и на обширном пустыре выросли корпуса нескольких заводов и фабрик всего в километре-двух от поселка. Добираться через весь город на окраинные предприятия было проблематично и поселок включили в городскую черту. Сельские жители с удовлетворением приняли повышение статуса места их проживания и возможность работать на этих заводах и фабриках.
  Несколько раз в день сюда приходил скрипящий всеми суставами старенький ПАЗик, что являлось чуть ли не единственной городской приметой. В остальном же поселок напоминал обыкновенную деревню с небольшими огородами, курами, козами и даже коровами, которых пасли у речки за косогором. Собственно говоря, их и пасти не было никакой нужды, просто на берегу, покрытом травой и густой осокой вбивался штырь, к которому и привязывалась корова. О воровстве скота не пригрезилось бы даже в самом страшном сне.
  Самым цивилизованным местом Краснополья был небольшой обшарпанный магазинчик, на прилавках которого соседствовали ведра и лопаты, хлеб и крупы, мыло и спички, килька в томате, селедка, всевозможные овощные закрутки, соки и даже дешевенький ситчик, в общем, все необходимое для нормального проживания сельских жителей. За всем остальным ездили в город.
  Именно в этом месте приобрел себе старенький, но еще крепкий домик вышедший на пенсию Алексей Андреевич Потапенко. До этого он долгие годы работал в должности заведующего начальной школой в сельской местности, еще ранее служил офицером, но попал под хрущевское сокращение армии. Каждое лето его дочь привозила из Ставрополя на каникулы к деду своих дочек, чтобы отдохнуть от нескончаемых семейных забот. В первый год после переезда деда в Днепропетровск у Алексея Андреевича гостила восьмилетняя внучка Наташа. Ее старшая сестра заболела и лежала в больнице, оставлять ребенка под замком в городской квартире родители не рискнули и мать отвезла Наташу "на деревню к дедушке". Дед внучек любил и охотно оставлял их у себя на лето. Жена его долго была инвалидом первой группы и незадолго до  описываемых событий умерла. Дед, привыкший в школе к общению с малолетними сорванцами, разговаривал со внучками нарочито строгим голосом, выработанным за годы, проведенные в школе. Но внучки быстро раскусили его и откровенно пользовались всеми слабостями, которыми бывают наделены любящие бабушки и дедушки.
  ...Наташа выпросила у деда авторучку и листок бумаги и принялась писать письмо родителям. У неё был по детски округлый, но очень ровный и четкий почерк, на котором благотворно оказалась работа с карандашом из-за рано пробудившейся страсти к рисованию. К тому же для своих восьми лет она писала довольно грамотно.
"Здравствуйте, мои дорогие родители и моя дорогая сестричка Светюлька. Как вы там поживаете? Живу я плохо. Дед (такой-сякой) кормит меня гречневой кашей с
песком, потому что он её не моет, и у меня от этого болит голова. Что мне делать, я не знаю. Подруг у меня нету..."
Наташа хлюпнула носом и несколько слезинок скатились на исписанную страничку. Она вспомнила Ставрополь, прогулки с Мамой и сестрой по тенистым аллеям парка, газировку и мороженное на каждом углу, которых в Краснополье днем с огнем не сыщешь.
"Деда (жада) меда не дает, сгущенки тоже. Что мне есть, я не знаю. А вчера пошел к Дураковым, выпил там стакан водки, пришел домой, поставил борщ на плиту, а сам откинулся и захрапел. Борщ кипит, я говорю: "Вставай", а он: "Я тебя сейчас выкину в форточку". Уронив еще несколько капель на письмо, Наташа запечатала его в конверт и направилась к магазинчику, к дверям которого был прикручен почтовый ящик. 
   Родители, получив письмо, скептически отнеслись к написанному. Но в конце недели мать все же не выдержала и, присовокупив к выходным пару дней выпрошенного на работе отпуска за свой счет, отправилась в Днепропетровск спасать свое дитятко. Билеты на поезда и самолеты были тогда настолько дешевыми, что можно было без особого ущерба для семейного бюджета путешествовать хоть через полстраны. Что я через пару лет и проделал. В это время в моду вошли мужские пальто из искусственного меха. Точнее, они были по размеру, как полупальто, удобные в ношении, теплые и относительно красивые. Но нигде у себя не мог такую покупку сделать. А тут вспомнил, что проживающий в Новокузнецке, где до службы в армия жил и я, друг детства приглашает в гости. Решил совместить полезное с приятным, уж в Сибири меховая одежда точно найдется! Но тщетно, во всем городе не нашел и намека на меховую одежду. Попадалась плохонькая куртка в комиссионке, но не за нею я ехал. Обратно решил на самолете возвращаться через Москву. Для этого на местном самолете перебрался в Новосибирск, откуда на "ИЛ-18", устаревшем к тому времени, но еще внушительном, улетел в Москву. Но и там искомое не нашел. Вернулся через Мин-Воды аэробусом. И все расходы на билеты обошлись чуть более 100 рублей. Правда, в те времена для некоторых категорий населения в зимний период существовали льготные тарифы, чем я и воспользовался.
Вскоре жена разговаривала по телефону со своим живущим на Украине братом и рассказала о моих мытарствах. Он ей: "Да у нас в Днепре, их хоть..." Решил сгонять в Днепропетровск. У шурина я не был ни разу, а не предупрежденного тестя дома не оказалась. Пошел к соседям. Они сказали, что тесть на пару дней уехал куда-то по ветеранским делам. - "Садитесь с нами снидать!" Но я отказался, так как хотел обратным рейсом улететь домой. В городе в первом же магазине поразился обилию меховых изделий. Выбрал себе двубортное пальто, так как стояла зима и хотелось тепла. Но пожалел уже в первую ночь. Самолет с вечера не пришел, вылет откладывали несколько раз из-за погодных условий, а когда утром сообщили что вылет опять откладывается на неопределенный срок, решил сгонять в магазин с просьбой заменить куртку, благо чек благоразумно не выбросил. Почему? Несмотря на то, что я больше ожидал рейс на скамейке на улице, чем в зале ожидания, я за ночь основательно пропотел, потому что двубортное изделие оказалось не таким уж легким и чересчур теплым даже для морозной погоды. Удивительно, но в магазине продавщица при предъявлении чека даже не сделала попытки возразить и заменила мне покупку на однобортное пальто. При том, что я провел в двубортном пальто всю ночь, спрятав легкую куртку, в которой прилетел, в сумку и подкладка была изрядно помята. Исключительно доброжелательный народ и демократические порядки.
Правда, продавщица говорила на русском языке, как и большинство жителей этого города.
После, когда девочки подросли и жена решила их красиво приодеть, благо в то время я неплохо зарабатывал, она ездила за покупками в Баку, Ташкент, Ригу, так как в России в эпоху всеобщего дефицита, к которому привел страну непродуманными реформами М.С. Горбачев, ничего путного из одежды невозможно было приобрести.
А в регионах жена брала еще и вещи про запас, чтобы оправдать траты на дорогу. А сейчас, вспоминая союзные времена, Россию называют колонизатором, а регионы, жившие лучше метрополии, колониями. Хорошо быть колониями, снабжавшимися лучше центра!
   Но вернемся к нашему рассказу. Через несколько дней мать вернулась из этой поездки одна и, ухмыляясь, рассказала, что дочка наотрез отказалась уезжать от деда под замок в квартиру. К этому времени она нашла себе подруг из числа ровесниц, у которых к тому же были старшие сестры. Родители охотно отпускали малышей с няньками куда угодно: на речку, в окрестные поля, в лесные полосы. Никакой опасности детям в этих путешествиях не было - речка воробью по колено, коровы на привязи, машин раз-два и обчелся, а собаки с детьми дружили и даже сопровождали их в походах. К приезду дочери дед пару раз свозил внучку в город, на остров посреди Днепра, покатал на карусели и вволю угостил мороженным и газировкой.
К тому же выяснилось, что он вовсе не отказывал внучке в сгущенке и меде, а просто ограничивал их употребление разумными пределами.
Когда же в конце августа дочь предстала перед глазами отца, не видевшего её все лето, он нашел её повзрослевшей, загорелой и донельзя довольной, проведенными каникулами.   

Удастся ли построить капиталистический рай?

После недельных морозов в 20-24 градуса и  метелей с ветром в 17 метров в секунду, наступило резкое потепление - до  6-10 тепла и с фасада нашего здания посыпалась облицовка, состоящая из пиленых каменных плит площадью в среднем 60 на 25 см  и толщиной в 15-18 миллиметров. А, может, была виновата не погода, а время, зданию несколько десятков лет. Так или иначе, а мне, как ответственному за ремонт и обслуживание зданий и сооружений, пришлось заняться восстановлением товарного вида здания. Нужно пояснить, что от нашей, когда-то мощной организации под названием "Издательско-полиграфическая Фирма" остались рожки до ножки. Образованная в 1947 году, она благополучно пережила времена культа личности, хрущевский авантюризм, брежневский застой, горбачевскую перестройку, роковые 90-е годы, дефолт 98-го года, но благополучно скончалась за несколько лет после начала кризиса 2008 года. Сначала ушли несколько газет, не потянувшие по новой жизни расценки, следом потянулись на лучшие хлеба наиболее квалифицированные кадры в связи с понижением заработной платы, списочный состав постепенно уменьшился с 200 до 50 человек, но и им не хватало заработанных денег на оплату труда и за организацией накопились миллионные долги. Наконец, летом 2012 года по инициативе Москвы был заменен директор и большинство высокопоставленных инженерно-технических работников. Но долг не уменьшался, выдача заработной платы отставала от нормативных сроков и был взят курс на окончательное свертывание производства. Почти все помещения административного здание отдали в аренду под офисы, магазины, столовую. Из производственного цеха демонтированные ротационные машины и более мелкое печатное оборудование сдали в металлом. Списочный состав сократили сначала до 25 человек, а затем до 15. Оставили несколько мужчин на обслуживание и ремонт здания, так-как арендаторам были нужны более или менее комфортные условия. Ну, и конечно, директор, секретарь, завхоз, две уборщицы из числа бывших мастеров-печатников, бухгалтерия и бабушка лифтерша, проработавшая в организации более 40 лет, последняя до лифтерши должность - зам. начальника производственного цеха.
Со стороны улицы в цокольном этаже арендаторы устроили магазин-пекарню и через окно, с которого удалили решетку и облагородили его вид, стали продавать всякие вкусные изделия из горячей выпечки, а также чай "на вынос" по цене 25 р. за пластиковый стаканчик и кофе по 35 р. за упомянутый стаканчик.  Вот вокруг этого окна и посыпалась облицовка. За два дня я привел кусок стены в божеский вид и убрал за собой строительный мусор, к которому прибавилось значительное количество окурков. Окидывая последним взглядом сделанную работу, обратил внимание на двух ребят студенческого возраста, пьющих чай или кофе и по совместительству курящих. Закончив курение, культурно бросили окурки не посреди тротуара, в к стене здания, чтобы они не мешали прохожим. Притом, что прямо под ногами у них стояла урна для пластиковых стаканчиков и, естественно - окурков.
-Ребята, - говорю, - а урна-то на что? - Спорить не стали, понимающе покивали головами, мол виноваты, но не стали и убирать окурки. А если бы и захотели, столкнулись бы с проблемой - как из двух-трех десятков окурков отобрать свои?
Недавно здесь, на Прозе читал рассказ Геннадия Захарова.
Там упоминалось про город-государство Сингапур, в котором высокий уровень жизни, образцовый порядок и совершенно нет преступлений и преступников. А, соответственно, нет тюрем для них. За мелкие нарушения, например, за плевок мимо урны - штраф 500 Сингапурских долларов. За более серьезные проступки просто вешают. И куда только западные правозащитники смотрят?
 Они смотрят на Россию, выискивая мало-мальские нарушения прав человека  и требуя от своих правительств санкций за эти нарушения. Например, за запрещение гей-пропаганды. Скоро будут требовать санкции за жесткие законы по отношению к педофилам. Хотя этот вопрос требует особого внимания. Никто не против самого сурового наказания досрочно освобожденного за "хорошее поведение"  бывшего уголовника 46 лет, разбившего в детской больнице окно и в туалете изнасиловавшего 8-летнюю девочку, которой пригрозил ножом, чтобы не кричала. Но ведь под этот закон попадает и 18 летний юноша, более года находящегося в связи с 17-летней девицей. Когда ему было 17 лет, а ей 16, его как несовершеннолетнего, причислить к педофилом не могли, хотя подруга была еще моложе. А став совершеннолетним, он автоматом превращается в педофила.


Отремонтировал

Я разыскивал свою бывшую учительницу. Примерно год назад, я обещал навещать её почаще. Но сначала не было времени, потом затерялся её адрес, а номер дома и квартиры я забыл. Наконец, в сентябре пошел в отпуск и решил разыскать её дом по приметам. Я всегда путался в этих постройках по улице Доваторцев с их бесчисленными «дробями», под коими значились корпуса одного и того же номера дома, и не поддающимся никакой логике расположением этих «дробей» в микрорайоне.
Проходя мимо девятиэтажного дома, боковым зрением заметил какое-то шевеление в окне первого этажа.
Повернул голову: миловидная женщина лет на 15 моложе меня приветливо улыбалась и призывно махала рукой. На всякий случай я оглянулся: за моей спиной никого не было. Я решил, что это какая-то родственница Анны Ивановны, которую я забыл. Вот так же несколько лет назад я не узнал дочь учительницы  Светлану, у которой Анна Ивановна сейчас и проживала. Зашел в подъезд. Продолжая улыбаться, женщина ждала меня около раскрытых дверей в квартиру.
Здравствуйте, Виктор Петрович. Заходите.
Пресекла мои попытки снять туфли и завела на кухню. Я только хотел спросить: «А где Анна Ивановна или Светлана?», - как женщина произнесла несколько слов, из которых я понял только последние: «…я сейчас». Сняла с гвоздика пустой целлофановый пакет и прямо в шлепках вышла из квартиры.
Я совершенно не слышу, но отдельные короткие фразы, а тем более приветствия, понимаю по губам. Тут я засомневался, а имеет ли она к учительнице какое-либо отношение? Кухня мне ни о чем не напоминала, да и квартира Светланы вроде бы находилась на втором этаже. Я решил, что женщина меня знает еще по какому-то случаю. Одиночество моё затягивалось и я решил выглянуть в подъезд. Дверь была заперта, но изнутри открывалась без ключа. В подъезде никого не оказалось и я вернулся в кухню и подошел к окну: женщина быстрыми шагами возвращалась к подъезду с наполненным пакетом. Увидев меня, улыбнулась и помахала рукой. Зайдя на кухню, стала освобождать пакет и что-то затараторила. Я достал авторучку и блокнот.  «Извините, - говорю, - но я сейчас ничего не слышу. Напишите то, что вы мне говорили» Женщина недоверчиво покрутила авторучку и начала писать. Улыбка её, наконец, погасла.
А почему вы не слышите?
Это новое обстоятельство её, кажется, смущало.
- Контузия. Я думал уже все знают.
- Я не знала, - сообщила она. – И Сергей мне ничего не сказал, - добавила она растерянно.
- Бывает, - посочувствовал я, гадая, какой именно из знающих меня Сергеев должен был ей это рассказать.
- Мне нужно было сбегать за молоком, пока не разобрали, но я боялась вас прокараулить и стояла у окна.
- А разве вы меня ожидали? – удивился я.
- Конечно.
- Почему?
- Муж сказал, что пришлет вас до обеда, чтобы вы  посмотрели машину, или сам приедет вместе с вами, если сможет.
- Какую машину? – заинтересовался я, полагая, что речь идет об автомобиле. Многие знали, что я ещё не потерял надежду когда-нибудь поменять свой древний «Запорожец» на более престижную марку и временами мне пытались «сосватать» какую-нибудь развалюху.
- Стиральную, - ответила она, поражаясь моей неосведомленности.
- Почему я её должен смотреть?
- Сломалась, - терпеливо объясняла она, очевидно, поражаясь моей неосведомленности.
- Но я в стиральных машинах, как свинья в апельсинах...
- Но вы же чинили старую.
- Какую старую? И когда?
«Волгу 8. Лет пять назад»
 Тут я окончательно понял, что никогда не знал этой женщины. Я не слышу уже четверть века, а если бы она меня видела пять лет назад, она бы это знала.
- Девушка, извините, но произошла какая-то ошибка. Я никогда не был в вашей квартире и не чинил стиральных машин.
- Что вы мне голову морочите? Разве вы не Виктор Петрович?
- Меня зовут Виктором Павловичем, но многие называют и Петровичем. По ошибке.
Она мне не верила.
- Вы работаете на «Сигнале?»
- Я когда-то строил «Сигнал». Но это было очень давно.  А на самом заводе я никогда не работал.
- Значит, это не вы?
- Значит, не я.
- Почему же вы тогда вошли?
- Потому, что вы меня пригласили, - ситуация начинала меня забавлять.
- Но вы могли предупредить, что вы не тот?
- Но откуда я мог знать, за кого вы меня принимаете?
- Что вы улыбаетесь, - взорвалась она. – А если бы муж застал вас одного в квартире?
- Действительно, говорю. – Впустить в дом незнакомого человека, а самой уйти.
- Но я думала, что вы Виктор Петрович!
- А я думал, что вы родственница учительницы.
- Какой еще учительницы?
- В каком-то из этих домов живет моя бывшая учительница. Когда вы меня пригласили, я думал, что вхожу в её квартиру.
- Но вы мне ничего об этом не сказали!
- Но вы же сразу убежали. А после я подумал, что вы меня еще откуда-то знаете. Я сам только сейчас понял, что вы ошиблись.
- Это вы ошиблись! – Она никак не хотела делить со мною вину за этот инцидент. – И что вы собираетесь теперь делать?
- Сматывать удочки! – повысил голос я. Это её стремление предстать невинной овечкой меня доконало. – И побыстрее. Пока ваш муж действительно меня здесь не застукал и не устроил разборку. С помощью Виктора Петровича.
- На вас и одного мужа хватит!
Последние слова она уже не писала, я их понял по движению её губ и выражению  лица.
- Благодарю за комплимент, - парировал я и, прихватив письменные принадлежности, выскочил за дверь.
Выходя из подъезда, встретил двух мужчин. Я задержался на пороге, чтобы проследить, куда они направились.  Они подошли к той двери, из которой я только что вышел. Один, помоложе, был высокого роста. Другой, с дипломатом в руке был невысоким и плотным, как я, с седыми волосами. Еще какого-то сходства я рассмотреть не успел.
Мне пришло в голову, что умнее всего с моей стороны будет прекратить поиски учительницы и побыстрее уносить ноги из этого района во избежание каких-нибудь осложнений.
Что я и сделал.   

Школа и церковь

Я неверующий, но из воспоминаний детства самое яркое - колокольный звон нашей церквушки. Сейчас многие клянут большевиков за разрушение церквей. Но не было генеральной линии свыше на их разрушение, сам Сталин  был верующим и в юности учился в духовной семинарии, но именно он объявлен сейчас главным злодеем-разрушителем храмов, уничтожившим сотни тысяч священников. А на самом деле все зависело от местных властей, от их рвения прогнуться перед вышестоящими властями. Об этом и говорит сохранность храмов в Астрахани . В самой Москве храмы у стен Кремля были объявлены культурными памятниками государства и сохранились до сих пор. В нашем селе церковь ломали дважды, первый раз в годы войны, поскольку высокая колокольня была якобы ориентиром для немецких бомбардировщиков. Церковь разрушили, но колокола бережно сняли. От разрушенной церкви осталась сторожка, к ней после войны приделали купол, колокольни и водрузили на них колокола. И еще много лет колокольный звон радовал души сельчан. Окончательно церковь разрушили в 62 году, при "разоблачителе" Сталина Хрущеве. Церковь стояла на пустыре на главной площади села в окружении трех школ, под кои приспособили бывшие буржуйские одноэтажные каменные дома. Помещений для занятия не хватало, занятия вели в две смены и на больших переменах мы переходили из здания в здание с учебниками в руках. Из окон главной школы, где размещалась канцелярия, было хорошо видно, как тянулись прихожане в церковь. Из этих же окон окон мы, тогдашние десятиклассники смотрели, как рушили церковь. Понадобилось построить большую двухэтажную школу, чтобы удобно было всем учиться в одну смену. Вот только место выбрали там, где стояла церковь. Не знаю, можно ли было найти место, хоть и похуже, но не рушить при этом церковь, но на заседании сельсовета решили именно так. Отсталые старушки грудью защищали свой "клуб", но бульдозеры оказались сильнее. Церковь построили только лет 15 назад, по иронии судьбы во дворе одной из бывших школ, стоявшей в 50 метрах от кладбища. Вот только колокольни на ней нет.

Психологический коллапс

Далекие советские времена. Втискиваюсь последним в подошедший переполненный троллейбус и автоматически поворачиваюсь к еще не захлопнувшимся створкам, чтобы не иметь возможностями быть выдавленным обратно. И вижу прямо напротив двери троллейбуса на опустевшем тротуаре пачку денег, не великую, но и не малую, две-три или несколько свернутых в жгут советских красненьких десяток. А десять советских рублей - это дневной заработок даже квалифицированного рабочего. Пока я размышлял, как поступить, створки захлопнулись и троллейбус начал движение. Но я еще успел заметить сквозь стекло, как сидевшая на скамейке неопрятного вида баба средних лет, ожидавшая "свой" номер, не глядя на тротуар, вытянула ногу и - шварк!, загребла эти деньги под скамейку. До лучших времен!
Ну, во-первых, найти деньги, это не украсть. С другой стороны, не суетясь с посадкой, она могла заметить, кто именно оказался растяпой, но не реагировала, пока дверь не закрылась. Да и среагировала  как-то по-воровски. Но оставим в покое эту бабу и возьмемся за рассказчика. Пока он размышлял, следует ли попытаться остановить троллейбус и выяснить, кто именно потерял эти деньги, троллейбус прошел не меньше ста метров. Даже при лучшем раскладе баба  за это время успела бы "сделать ноги".  Да и достаточный ли это повод для остановки троллейбуса с десятками пассажиров, спешащих по своим делам? К тому же и несколько десятирублевок, это не чемодан с деньгами. Возможно, тот, кто их обронил и не заметит "потери бойца" а, возможно, что для какой-нибудь женщины, собиравшейся в магазине около дома купить хлеба и молока для голодной детворы, они были последними. А при ситуации, когда большинство из нас не бедствовали, но жили от зарплаты до зарплаты, это, конечно, не потеря продуктовых карточек в голодающем  Ленинграде, но все же настроения не добавило бы. Да и сейчас большинство из нас не жирует и потеря эквивалентной суммы денег приведет к проблемам.
А дальше начинаются "страдания юного Вертера" (если я неправильно процитировал, прошу читателей поправить).
 Как оценить поступок находчивой бабы? Осудить её или позавидовать, что не ты оказался "счастливчиком"? Не знаю, аукнулись ли той бабе эти тридцать, нет, не серебрянников, а рублей? А мне аукаются. До сих пор. Из-за того, что так и не смог для себя ответить на этот вопрос.
А что скажут по этому поводу читатели?     35 строчек

Верь своим глазам
Из цикла "Байки Толика"

(Продолжаю публикации историй, произошедших с давним товарищем по работе Анатолием Ковришкиным)

"В дачном автобусе встретил Зою, с которой когда-то работал а одной строительной бригаде. Была она старше меня и большинства молодых членов бригады  лет на 15, но все, и молодые, и старые называли её Зоей. Числилась она стропольщиком, зацепляла ящики с раствором, поддоны с кирпичом, которые краном подавали на  этажи. В остальное время накладывала в ящики раствор, штабелевала кирпич и выполняла другие подсобные работы. Таких работниц в разное время было 2-3 человека. Я уже давно не работал в бригаде, да и вообще несколько лет проживал в другом крае и лишь с год назад вернулся. 
Когда я подошел к двери автобуса, возле которой она стояла, Зоя долго и недоверчиво меня разглядывала и, наконец, щуря близорукие глаза, выпалила:
- Господи, Толик, да ты живой?!
- Как видишь, - ответил я, несколько шокированный таким вступлением.
- Не может быть!, - горячо запротестовала Зоя.
- Почему же не может быть? Смотри, вот он, я, - развернув плечи, продемонстрировал я свое присутствие, еще надеясь перевести все это в шутку. Но Зоя шутить не собиралась.
- А, говорят, ты умер!
- Да, кто говорит?, - я уже начал проявлять признаки раздражения.
- Все.
- Кто все?
- Ну..., с кем мы вместе работали...   
- Ошибаются!
- Тогда это другой Ковришкин, - не сдавалась Зоя, имея ввиду моего односельчанина и троюродного брата, работавшего в соседней бригаде.
- И другой живой.
- Не может быть!, - повторила свое любимое изречение моя бывшая коллега.
Я к тому времени был уже вне себя.
- Зоя, перестань! А то накаркаешь!
    Нужно заметить, что Зоя при всей своей наивности и простодушии, была в какой-то степени провидицей - почти все, что она в шутку или всерьез предрекала, сбывалось.
Когда в бригаде, в связи с каким-то государственном юбилеем прошел слух о предстоящем награждении ветеранов труда юбилейными медалями, Зоя подошла к Гришке Будилину и пошутила:
- Гриш, Ивану Анисимовичу дадут медаль, а тебе нет.
Как оказалось потом, попала в точку.
Будилин, мужик склочный (говорят, он развелся с семью женами) и не слишком радеющий о производстве, тем не менее, поднял скандал. Подозревая козни бригадира, он пытался устроить переворот, жертвой которого сам же и пал - вылетел с треском из бригады.
   Потом, встретившись с другими бывшими членами бригады, которая к тому времени уже не существовала и поговорив с ними, я понял, что Зоя меня просто перепутала с другим членом бригады, причем, с моим ровесником, фамилия которого начиналась с той же буквы. Он действительно уехал в свое родное село, там работал бригадиром строительной бригады и через несколько лет умер. Возможно, не без помощи паленой водки, которую на волне затеянной Горбачевом антиалкогольной компании, в обилии выпускали с помощью технического спирта в соседних с краем кавказских республиках, нормальной-то водки купить было почти невозможно.
В голове Зои это устаканилось, образы меня и товарища по работе переплелись и, увидев меня живым и невредимым, она не могла поверить своим глазам.
Через некоторое время я заболел и попал в больницу с очень опасным для жизни диагнозом и совсем пал духом. При обследовании диагноз, к счастью, не подтвердился, но с тех пор я старался избегать с Зоей даже случайных встреч."

И мне - Валю Ковришкину!

(Из цикла "Байки Толика")

Когда я после службы осваивал профессию строителя, со мной в бригаде работал Толик Ковришкин, с которым в жизни приключалось много интересных случаев. Обладая даром рассказчика, он во время перекуров или вынужденных простоев их с юмором нам пересказывал.
И, хотя прошло с той поры много лет и я не все случаи помню, да и даром рассказчика не обладаю, я решил некоторые отпечатать и поместить на сайте под рубрикой "Байки Толика"

"Когда жена родила мне дочку, я три дня на радостях бухал, тем более, что знающие люди мне сообщили, что в роддом не пускают, а мать сможет вставать только через два-три дня.
На третий день, опухший и небритый, я отправился в роддом. Я уже знал, что родильное отделение находится на втором этаже и можно было зайти со двора, стать под окнами и покричать. Кто-нибудь из тех, кто уже хорошо ходит, выглянет в окно и можно будет попросит позвать жену.
 Когда я подходил, то увидел, что окно уже открыто, а стоявшая под ним женщина лет сорока с хвостиком просит вызвать Валю Ковришкину. Я удивился, вроде бы ни среди родни, ни из знакомых моих или жены такой женщины нет, но пока окно не закрылось, поспешил крикнуть: "И мне Валю Ковришкину!".
Женщина подозрительно посмотрела на меня.
- Зачем тебе Валя Ковришкина?
- А она моя жена, - простодушно ответил я.
-Да, как ты смеешь?!, чуть не задохнулась женщина.
- Моя дочь никогда бы не стала знаться с таким алкоголиком!
- Не знаю, кто ваша дочь, а вот моя Валя родила мне дочку!
- А вот я тебе щас рожу!, замахнулась она на меня сумкой.
Не знаю, чем бы это все закончилось, но в этот момент в окно выглянула моя жена и сообщила женщине, что её дочь кормит ребенка и подойдет минут через десять.
Затем обратилась ко мне: "Привет, Толик!"
Женщина, как раз собиравшаяся прокричать очередное ругательство, так и осталась стоять с открытым ртом.
- Ну, - с торжеством повернулся я к ней, - это ваша Валя?
Она так извинялась, что не дала толком и поговорить с женой.

Лет через пять мы с женой разошлись. Причина в том, что она не терпела мое увлечение алкоголем. Трехкомнатная кооперативная квартира осталась, конечно, ей. Тем более, что первоначальный взнос внес тесть.
 Я уехал в Краснодарский край, там женился и бросил пить. Лет через восемь я вернулся с женой и и двумя сыновьями - приемным и родным, устроился в ту же организацию, в которой работал до отъезда, и мне, учитывая прошлый стаж и наличие двух детей, выделили комнату в семейном общежитии для строителей.
Увы, и со второй женой пришлось разойтись, причем, причина та же - алкоголь. Она любила посиделки со знакомыми по общежитию, я же с некоторых пор совершенно не мог выносить алкоголь и никогда не принимал в этих посиделках участия. Это вызывало недовольство, как с её стороны, так и со стороны её подруг. В конце концов я оставил ей комнату и ушел на частную квартиру. Дети, как родной, так и приемный, больше жили у меня, чем у матери. Я им помогал, ездил на свадьбы, как одного, так и другого. Мать обе свадьбы проигнорировала.
 Первая жена - Валя, узнав про развод, неоднократно пыталась все вернуть "на круги своя", но у меня уже не лежала к ней душа, хотя дочке и родившейся вскоре внучке я помогал и очень любил их. Во время одной из встреч, Валентина рассказала продолжение той роддомовской истории. Лет через двадцать, она на остановке встретилась со своей полной тезкой. Оказалось, что все эти годы они прожили на одной улице в соседних домах, но никогда не встречались. Причина в том, что их улицу перерезала другая широкая улица и дома оказались по разные стороны этой улицы. Они садились в автобус каждая на своей остановке, ходили в ближайший к их дому продовольственный магазин, пока одна из Валь случайно   не оказалась на чужой остановке, между которыми было не более трехсот метров. Такое бывает в населенных многоэтажными домами жилых кварталах."

Послесловие:
Анатолий Николаевич давно на пенсии, в настоящее время проживает в селе в сорока километрах от города с гражданской женой, жительницей этого села, вовсю занимается крестьянским хозяйством, о чем он, выходец из станицы, всю жизнь мечтал. Недавно звонил моей жене, не может ли она ему помочь с продажей тушек уток, распространяя их среди жильцов нашего двенадцатиэтажного дома, куда мы недавно переселились? Она объяснила, что не знает никого из соседей даже по именам, так что с таким же успехом может и он ходить по квартирам и предлагать продукцию.
 Мы же с ним обмениваемся на праздники ЭСЭМЭСками.

Перышко

Наш класс, в котором учились дети 1945 года рождения, был самым маленьким в школе, набралось едва 18 учеников. В то же время для детей,  родившихся до войны и через год-два после войны, пришлось открывать два параллельных класса по 30 человек в каждом.
После окончания четырехлетки нас перевели в другое здание школы. Поначалу было непривычно, что на каждый новый урок приходит другой учитель, но потом привыкли. Русский язык и литературу вела молоденькая учительница Елизавета Петровна. Невысокого роста, с огромными, как у богородицы на иконе глазами, она на фоне краснощеких деревенских девок смотрелась пришельцем с другой планеты. Говорили, что по происхождению она гречанка, хотя имя и отчество  у неё были русскими. Предмет знала хорошо, уроки проводила интересно, но в начале октября все круто изменилось.
Пришедший к власти Никита Сергеевич выдвинул лозунг: «Каждому учащемуся образование не ниже семилетнего».
 С семилеткой в те годы можно было поступить в техникум, а после окончания его и в институт, но только по тому профилю, по которому обучали в техникуме. Впоследствии семилетку заменили восьмилеткой, а десятилетку, одиннадцатилеткой. И скоро в нашем классе появилось тринадцать новых учеников. Были они старше прочих учеников кто на три, кто на четыре года, а один учащийся даже на шесть лет. Одних в свое время отчислили за неуспеваемость или нарушения дисциплины, другие бросили школу сами, кто-то из них успели поработать в колхозе, но большинство бездельничали, играли по оврагам и сараям в карты, наводили страх на жителей набегами на сады и огороды. И хотя кто-то из них бросил школу, не доучившись в пятом, шестом и седьмом классах, всех их включили в наш - самый маленький по численности класс, справедливо рассудив, что уж программу пятого класса они потянут.
За несколько дней «переростки», как их сразу окрестили, поставили всю школу на уши. И, если пожилые учительницы еще кое-как могли поддерживать дисциплину в классе, то молоденькая Елизавета Петровна совершенно потерялась. Никто её не слушал, переростки обращались с ней как с девчонкой, да и некоторые были выше её на голову. Во время занятий без разрешения вставали из-за парт, ходили по классу, разговаривали, подбрасывали ей записочки фривольного содержания. И удивительно, учительница русского языка с высшим филологическим образованием, как будто, напрочь забыла этот самый язык и в её лексиконе остались только такие слова, как балбесы, бараны и идиоты. Это приводило переростков в восторг и они еще больше ей досаждали.
Особенно усердствовал Гришка Ионов, рослый пятнадцатилетний парень. За переростками, осмелев, потянулись и младшие пацаны и скоро в классе остался один я, не нарушающий дисциплину, не считая девчонок..
Не то, чтобы я был таким хорошим, просто, я рос отчаянным трусишкой, боялся темноты, обносить с другими сады и огороды, гнева учителей и родителей.
Тихонь в классе не любили, подозревая в них потенциальных подлиз и доносчиков, но, пока я ни в чем не прокололся, не трогали.
Зато мой ровесник и сосед по парте Иван Селин, с которым мы, хоть и дружили, но постоянно схватывались, не давал мне покоя. За свою непоседливость он часто получал на орехи от учителей и не мог выносить, что меня это все минует. Он постоянно провоцировал меня на нарушения дисциплины, нас  иногда рассаживали по разным партам, но так как с ним никто не хотел сидеть, сводили вместе.
Однажды меня вызвали к доске и, когда я проходил мимо парты, на которой он в тот раз сидел, он пырнул меня в бок  ручкой  с острым металлическим пером, которыми в то время писали.
Ответить ему тем же во время урока я не мог, донести на него тоже – ябедничество в среде мальчишек считалось самым страшным преступлением. Глотая слезы от обиды и боли, я отвечал у доски урок. Когда на перемене мы все же сцепились, злость на него, которая удесятеряет силы, уже прошла и схватка закончилась вничью. В другой раз на уроке Елизаветы Петровны во время диктанта он вырвал у меня из руки ручку и бросил её под парту. Я достал и продолжал писать. Тогда во время паузы он схватил её и бросил в проход между партами. Выбрав момент, когда учительница повернулась к классной доске, я дотянулся до ручки, но Селин в момент возвращения меня за парту изо всех сил затопал ногами. Учительница моментально повернулась и застала меня «на месте преступления».
Возмущению её не было предела: «Панченко, вот уж от кого я никогда не ожидала!». Наверное, Цезарь с меньшим упреком произносил свое знаменитое изречение: «И ты, Брут!»
Мне было даже обидней, чем ей, ведь она подумала, что я еще хуже других, те хулиганят в открытую, я же делаю пакости исподтишка. Заложить истинного виновника я не мог, как волчата с молоком матери впитывают, что за флажки ни-ни, так и я был убежден, что доносить нельзя.
Конец всему этому пришел неожиданно и не без моего участия.
Однажды, когда прозвенел звонок на урок и дежурная девочка положила классный журнал на учительский стол, Елизавета Петровна задержалась по какой-то причине в канцелярии. Пользуясь её отсутствием, я подошел к столу, чтобы посмотреть, не наметили ли меня вызвать во время урока к доске для ответа на заданную тему.
Учителя обычно ставили против фамилий учеников, которых собирались спросить, ставили точки. Но тут я заметил, что из-под обшивки стула острием верх торчит кончик перышка.
- Гля, перышко, - удивился я и попытался  выдернуть его из стула. Но на всякий случай поднял голову и посмотрел на класс – Гришка Ионов  показывал из-под парты свой здоровенный кулак. Я вернулся на место и почти сразу в классе появилась Елизавета Петровна. Была она в приподнятом настроении, непривычную тишину приняла за победу  над классом – наконец-то её лоботрясы образумились!
Что-то весело рассказывала, сложила на столе стопкой принесенные пособия для занятий, собиралась сесть, но решила предварительно поменять журнал и пособия местами, сделала вторую попытку сесть, но стул стоял слишком близко к столу и она его отодвинула. Наконец, оправила юбку и я понял, что в следующую секунду она сядет. «ЕлизаветаПетровнанесадитесь» - скороговоркой произнес я.
- Почему?, - удивленно спросила учительница, еще не потерявшая уверенности, что, наконец-то, она нашла контакт с классом.
- Там перышко.
Елизавета Петровна осмотрела стул, увидела перо и с криком: «Идиоты», бросилась вон из класса.  В помещении повисла напряженная тишина – никто не встал, не хлопнул крышкой парты, никто даже не смотрел на меня. Все, в том числе, и девчонки, сидели уткнувшись носами в парты. Через пару минут в класс заскочила завуч, забрала со стола журнал и книги и отпустила всех по домам – урок был последним, меня же за руку (воистину, добрые дела наказуемы) потащила в канцелярию. Минут двадцать я выдерживал жесткий психологический пресс группы учителей, в которую входили директор, завуч и свободные от уроков преподаватели.
- Кто это сделал?
- Не знаю.
- Почему не вытащил перо?
- Боялся.
- Кого?
- Переростков.
- Значит, это сделали переростки? Кто?
- Не знаю.
- Почему же ты тогда боялся именно переростков?
- Ну, кто еще это может сделать?
- Откуда ты узнал, что там перо, если не видел, как его вставляли?
- Я подходил к столу.
- Зачем?
- Чтобы посмотреть журнал. – Пришлось признаться в меньшем прегрешении, чтобы не быть обвиненном в соучастии.
Но они мне все равно не верили и начинали допрос сначала, надеясь меня запутать и поймать на противоречиях. По счастью, я действительно не знал, кто это сделал, иначе они бы меня в два счета раскололи, ведь мне было всего одиннадцать лет и я еще верил в то, что врать нельзя,  и что, уж, учителя и родители никогда не врут. Что касается Гришкиного кулака, то здесь сработал инстинкт самосохранения, я понимал, что выяви учителя с моей помощью виновника, моя жизнь может превратиться в ад. Я бы не смог ни уехать из села в таком возрасте, ни поменять школу – она в селе была одна и превратился бы в изгоя – каждый, кто старше и сильнее меня, мог бы запросто подойти и начистить мне морду. И, что еще хуже – из мести подстраивали бы мне всякие пакости. Интересно, понимали ли учителя, на что они меня обрекали в надежде найти и наказать виновного? Хотелось бы надеяться, что нет, хотя это маловероятно – большинство из преподавателей были либо местные, либо жили в селе по несколько лет и обстановку в среде учеников и психологию подростков прекрасно знали. У меня же на кону стояло слишком много: собственное благополучие и возможность спокойно жить в селе и учиться в школе.
И я держался со стойкостью партизана на допросе.
Наконец, меня отпустили. Я шел по улице, уставившись глазами в землю, и понимал, что это лишь прелюдия, а главные события еще впереди. И не ошибся.
Едва я спустился к речке, как из-под моста вышли семь здоровенных переростков и взяли меня в полукольцо.
- Продал? – хлестнули, как бичом, первым вопросом.
- Нет.
- Врешь!
- Придете завтра в школу, сами увидите.
- Что они спрашивали?
- Кто это сделал. Я сказал, что не знаю.
- А ты знал?
- Нет.
- А, если бы знал, продал бы?
- Не знаю, - честно признался я. И не хочу знать, кто это сделал. Я просто хотел спасти от позора учительницу.
- Ты говорил им, что я показывал тебе кулак? – спросил молчавший до сих пор Гришка.
- Они не спрашивали.
- Ладно, иди.
Круг расступился и я пошел домой, высоко держа голову, Жизнь продолжалась, мир вернул свои привычные очертания и краски – где-то застрекотала сорока и почти по-летнему светило солнце, хотя была уже глубокая осень..
Я потом совершил много хороших и не очень поступков, за некоторые из них до сих пор стыдно, но время вспять не повернешь, приходится жить с этим. Да и верни прошлое, еще не факт, что я бы поступил по-другому: обстоятельства иногда оказываются сильнее человека. Но я никогда не жалел об этом своем первом значительном детском поступке.
Как часто взрослая логика, умудренного житейским опытом человека, подсказывает: «Пройди мимо, сделай вид что не заметил и все ДЛЯ ТЕБЯ  будет прекрасно» К тому же, НИКТО И НЕ УЗНАЕТ. И не замечаем, и проходим мимо, но от совести – нашего самого строгого судьи ведь никуда не спрячешься.
Она всегда с нами и является немым свидетелем наших самых неблаговидных дел.
Иван Селин потом признался мне, что видел, как Гришка вставлял перо, но побоялся предупредить учительницу. Что ж, на то чтобы признаться в трусости, тоже нужна смелость. К тому же, никто его за язык не тянул. За это признание я потом простил ему многое.
На следующий день к нам вместо Елизаветы Петровны прислали в класс пожилую учительницу, которая, хоть знала предмет похуже, но зато не позволяла никому садиться ей на голову. Впрочем, и переростки после этого случая как-то притихли, видимо и в них что-то сломалось. Класс вскоре расформировали, оставив только тех, кто начинал учебный год с первого сентября, остальных перевели в вечернюю школу. Там они еще немного потрепыхались, но обучавшиеся в вечерней школе взрослые ребята, многие из которых уже отслужили в Армии, быстро поставили их на место.
Но в клубе и на танцплощадке эта сплотившаяся в классе группа еще долго «правила бал», участвуя почти во всех потасовках. Но никто и никогда из них не тронул меня и пальцем. Наоборот, в их присутствии и другие потенциальные обидчики опасались задевать меня: видимо я тот день прошел «проверку на вшивость»
Что касается Елизаветы Петровны, то, доработав в других классах до конца учебного года, она уехала на Кавминводы к родственникам и больше не вернулась.


Товарищеский суд

В обеденный перерыв в бытовку нашей строительной бригады заглянул Федя Даниленко - председатель товарищеского суда строительно-монтажного управления.
- Иван Павлович, - обратился он ко мне, несмотря на  то, что мне едва исполнилось 25 лет, - прошу сегодня к 16.00 подойти к Красному уголку конторы. Будет заседание.
Я не знаю, за какие достоинства меня избрали членом этого суда, но так как я не пил, не курил и не нарушал трудовой дисциплины, то самоуверенно считал, что вполне могу судить тех, кто не слишком проявлял усердие в этом отношении.
- А что там будет? - поинтересовался я, не отрываясь от шахматного поединка.
- Будем разбирать жалобу Черемисиной Раисы на своего бригадира - Тютечкину Веру Герасимовну.
Федя, едва перешагнувший тридцатилетний рубеж, держался очень солидно. Работал в тот момент он в бригаде плотников-бетонщиков, учился без отрыва от производства в строительном техникуме, позднее был переведен в другую бригаду бригадиром, а через пару лет был избран секретарем парторганизации управления. Любил, чтобы его называли Федором Тимофеевичем, мы ему в этом потакали, но за глаза называли Федей. Когда  я через несколько лет тоже заканчивал упомянутый техникум, Федор Тимофеевич усиленно агитировал вступить меня в ряды КПСС, я отнекивался, мотивируя отказ тем, что не считаю себя достойным быть членом «основополагающей и направляющей». Федя настаивал, объясняя, что, не будучи членом партии, я не сделаю карьеры. Действительно, КПСС была тогда покруче современной партии - «Единой России», куда сейчас усиленно перебегают из других партий всякого рода карьеристы. Но я амбициями никогда не страдал и стоял на своем. Федор Тимофеевич оказался прав: карьеры я не сделал, но совсем по другим,  куда более весомым причинам.
- Вот, ознакомься предварительно, я сделал выписки из личных дел, - протянул он мне два исписанных листка.
Участниц конфликта я знал, нам не раз приходилось работать рядом на одной строительной площадке. Были они из женской бригады транспортных рабочих, все жили в селе в 40 километрах от города. Поручали этой бригаде самую неблагодарную работу, на которую мужиков ни кнутом не загонишь, ни калачом не заманишь. Лениво переругиваясь, работницы укладывали асфальт, выполняли гидроизоляцию битумом бетонных фундаментов и металлических труб, утепляли стекловатой теплотрассу, что считалось самой вредной работой. Им же поручали санитарную очистку территории строительства от амброзии.
В назначенное время в Красном уголке конторы собрались члены товарищеского суда, Черемисина и Тютечкина и несколько свидетельниц из состава бригады. Среди них выделялась Зоя Семенова, крупная блондинка с накрашенными губами, когда-то очень красивая, но изрядно располневшая женщина, сохранившая к своим сорока годам лишь претензии к остаткам былой красоты. Присутствовала и группа зевак из конторы.
Открыв заседание, Даниленко предоставил слово Черемисиной Раисе, невзрачной на вид женщине лет 35 с темным, почти землистым цветом лица и северным разрезом глаз. Она сообщила, что бригадир к ней придирается, обзывая ее «чухонкой» и другими нехорошими словами. А однажды, по приезду после работы в село, продолжала делать это в присутствии двенадцатилетней дочери Черемисиной. Именно дочь и настояла, чтобы мать подала заявление в товарищеский  суд. Выступившие после свидетельницы заявление Черемисиной подтвердили, но больше говорили о своих претензиях к Тютечкиной, которая по их мнению, несправедливо распределяла работу: кому - тяжелую, а кому - легкую. Хотя не знаю, какая из выполняемых ими работ могла считаться легкой.
Трудно было вообще понять, что могло заставить сельских жительниц дважды в день проделывать сорокакилометровый путь на крытом брезентом грузовике, оборудованным деревянными скамейками? Но стимул был: наличие собственного домовладения в сельской местности не являлось препятствием для постановки на очередь на получение городских квартир. Горожане таких льгот не имели. Пока мужья сельских работниц стройуправления работали в колхозах и совхозах шоферами, трактористами, чабанами, скотниками, чтобы сохранить для своих семей сельские привилегии, их жены немилосердным трудом зарабатывали городское жилье.
Наконец попросила слово Зоя Семенова. Она не говорила, а священнодействовала, тщательно подбирая слова и делая паузы после каждой фразы, как бы давая время слушателям проникнуться как следует, всем великолепием произносимой ею речи.
- Тютечкина говорит: «Меня все уважают». Она говорит: «Меня все зовут Герасимовной».
Таким образом, Зоя передавала все их разговоры и бригадные сплетни, никаким боком не прикасаясь к теме жалобы оскорбленной. Было видно, что ей нет дела до Черемисиной: она преследовала какие-то свои цели, а может, просто пришла на людей посмотреть и себя показать. Судя по общему настрою всех свидетельниц, в недрах бригады зрел заговор против требовательного бригадира. Даниленко терпеливо ждал, когда же Зоя скажет что-либо по-существу, но, так и не коснувшись темы взаимоотношений Черемисиной и Тютечкиной, Семенова села, очень довольная своим выступлением. Удивительный микроклимат образуется в женских  строительных бригадах,  если в них нет хотя бы одного мужчины. Идет борьба за лидерство, все разбиваются на кланы, каждый из которых выдвигает своего кандидата, все «подсиживают» друг друга. В одной из штукатурно-малярных бригад уволился бригадир-мужчина. Оставшиеся «сиротами» женщины, навоевавшись всласть и совершив за год несколько «дворцовых переворотов», пришли в администрацию с просьбой: «Дайте нам самого плюгавенького мужика, мы ему будем подчиняться». Помню, меня усиленно агитировали на роль «плюгавенького». Я благоразумно отказался, а, может быть, просто струсил. Пришедший к ним бригадиром действительно неприметный мужичок, бывший плотник, быстро навел в бригаде порядок. Точнее, ему и не пришлось этого делать, все склоки прекратились сами собой.
Настала пора опросить бригадира - солидную пятидесятилетнюю женщину.
- Вера Герасимовна, - начал Даниленко, - Черемисина и свидетели говорят, что Вы часто придираетесь к ней по работе…
- Да как же к ней не придираться? - перебила его Герасимовна. - У нее же руки не оттуда растут! Что не поручишь ей, все не так сделает!
- Но она позже других пришла в бригаду, - возразил председатель. - Еще не втянулась.
- Меня через две недели поставили бригадиром, - заспорила Тютечкина. - А она уже два года работает, а как не объясняй ей, все перепутает.
- Но Вы и в нерабочее время оскорбляли ее, называли разными нехорошими словами.
- А я не отрекаюсь, - согласилась Герасимовна. - обзывала. - Тютечкина повернулась всем телом в сторону Черемисиной. - Я ей прямо в глаза говорила: «Чухонка ты неумытая, заезженная! Да тебя...»
- Вера Герасимовна! - строго остановил ее Даниленко. - Мы не просим повторять Вас, как именно Вы ее оскорбляли. Мы лишь спросили: «Подтверждаете ли Вы факт оскорбления подчиненной?»
- Подтверждаю! - не моргнув глазом, согласилась Герасимовна. - Я ей прямо так и говорила, - и, повернувшись вновь к Черемисиной, она стала опять перечислять все ее «достоинства».
- Довольно! - не выдержал всегда невозмутимый Федор Тимофеевич. - Иначе мы Вас оштрафуем за неуважение к суду!
- А я чего? - возразила Герасимовна. - Я к вам ничего не имею. Судите. А вот к ней... - ответчица, было вознамерилась осыпать Черемисину новыми оскорблениями, но вспомнив об уважении к суду, сникла.
На Черемисину было больно смотреть. Даже сквозь ее непреодолимый загар проступили красные пятна. Казалось, она вот-вот расплачется.
Слово опять попросила Зоя, очевидно, созревшая для новой речи.
- Она мне говорит: «Зоя, тебя работа любит».
- Она мне говорит: «Зоя, я без тебя, как без рук. Я только на тебя могу  положиться», - Зоя улыбалась, воспоминания о сказанных в ее адрес бригадиром словах, приятно грели ей душу. Но тут, вспомнив о критике, сделала поворот  на 180 градусов: - Она на меня всю грязную работу взвалила: амброзию, стекловату. А как премию выписывать, так одинаковую с Черемисиной...
Не хотел бы я, чтобы меня когда-нибудь так «поддержали».
- Зоя Павловна, - остановил ее Даниленко. - Мы сегодня обсуждаем не деловые качества бригадира. Мы сегодня обсуждаем факт оскорбления гражданкой Тютечкиной своего товарища по работе...
- Да какой она мне товарищ? Волк тамбовский ей товарищ! Вы бы у нее в хате посмотрели... - взорвалась Герасимовна, но под строгим взглядом председателя, смолкла.
Зоя, прерванная таким образом, села, обиженно поджав губы. Вид у нее  был, как у ребенка, у которого отняли его любимую игрушку. Какой был вид у Черемисиной, и что творилось у нее в душе, я думаю, говорить не стоит.
Федор Тимофеевич, поняв, что суд превращается в шоу, решил, прекратить прения, и пригласил всех членов суда в соседнюю комнату на совещание. Среди оставшихся тут же возникла перебранка.
Особого выбора наказаний для виновной у нас не было. Мы могли объявить ей общественное порицание, либо ходатайствовать перед администрацией об объявлении ей выговора, либо о наложении на нее штрафа от 10 до 30 рублей. Справедливо рассудив, что общественное порицание, как и выговор, для Тютечкиной, что для гуся вода, проголосовали за штраф, а поскольку она была хорошей работницей и не отрицала предъявленных ей обвинений, ограничились минимальным штрафом в 10 рублей.
Не знаю, с каким настроением уходила с заседания суда оплеванная несколько раз в ходе этого разбирательства Черемисина, но Вера Герасимовна осталась довольной. За какие-то 10 рублей она получила уникальную возможность прилюдно и совершенно  безнаказанно еще раз смешать свою противницу с грязью. Я думаю, она для этого не пожалела бы и тридцати рублей.
Через несколько дней решением администрации Зою Павловну назначили бригадиром, а Тютечкину перевели в нашу комплексную бригаду подсобницей. Она оказалась на удивление покладистой и приветливой женщиной. За пять оставшихся до пенсии лет, она не только ни разу не поругалась с кем-либо из членов бригады, среди которых были и женщины, а наоборот, готова была каждому оказать услугу: пришить пуговицу, заштопать или постирать спецодежду. Вот уж поистине непостижимая женская душа! Знать, фрондирующие члены бригады «достали» ее до такой степени, что она на время забыла свою естественную суть.


Сильва

Мой двоюродный брат Федор, бывший старше меня лет на двадцать слыл самым заядлым охотником на селе. Невысокий, сухонький и очень подвижный, он являлся персонажем многих охотничьих легенд и баек. Рассказывали, что как-то в погоне за подстреленным зайцем, он на протяжении 2-3-х километров бросил на ходу сначала ружье, затем сбросил ватник, валенки и в одних носках все-таки настиг добычу.
Однажды Федор привез из Ставрополя шестимесячного щенка какой-то очень редкой     охотничьей породы. Это была девочка и звали её Сильвой. Эта кличка на фоне  местных Дружков, Полканов и Шариков выглядела не менее экзотично, чем сама хозяйка.  Облик ее настолько отличался от привычных деревенскому  взгляду дворняг, что все признали его просто уродливым. Непомерно длинные для ее роста, изогнутые луком задние ноги граничили с очень узким животом, который можно было обхватить пальцами одной руки. Живот переходил в несоизмеримо мощную по отношению к ее телосложению грудь, которую, казалось, не должны были бы выдержать тонкие и хрупкие на вид передние лапы. Облик дополняла вытянутая голова, которая не оканчивалась острой, как у большинства борзых собак, челюстью, а как бы была обрезана на некотором расстоянии от конца и напоминала усеченный конус. Какой она была породы? Местные охотники сразу окрестили ее «легавой», но ни одну легавую, рисунки которых  видел в книге про охотничьих собак, она не напоминала. Не была
похожа она и на длинношерстных, остромордых борзых собак, которым она еще и  уступала в росте, хотя была выше большинства коротконогих, лохматых сельских дворняг. Отличалась она и короткой гладкой шерстью светло-коричневого цвета.  Но то, что она была чистокровной охотничьей породы, подтверждает то, что несколько раз в телевизионной рекламе я видел собак, очень напоминающих телосложением Сильву. Во двор к Федору, зачастили мужики: «А ну, Федя, покажи свое «чудо-юдо»! Федор показывал. «Да ее первым же ветром сдует!» - ехидничали мужики. Федор не обращал на насмешки внимания.
Прошло несколько месяцев. Сильва превратилась хоть и в очень молодую, но уже взрослую собаку и вместе с хозяином готовилась к своему первому охотничьему сезону. И вот открылась охота на зайцев. Многие мужики напросились в компанию к Федору, чтобы посмотреть в деле эту диковинную  собаку. И вот тут-то Сильва показала себя во всей красе! От кажущейся уродливости не осталось и следа, казалось, что она не бегала, а летала над землей, едва касаясь ее ногами. За считанные минуты она настигала даже здоровых зайцев, не говоря уже о подранках. Не уходили от нее и лисы, хотя с ними приходилось повозиться: перед наиболее крупными экземплярами тонконогая Сильва не имела преимущества в весе, хотя превосходила их ростом. Но на ее стороне были стремительность, напор и моральная поддержка в виде хозяина за спиной. Однажды Сильва легко нагнала, но не могла одолеть очень крупную лису. Несколько раз они схватывались, затем лиса вырывалась
и убегала, но Сильва быстро ее настигала и все начиналось снова. Наконец, обе обессилели и сидели, тяжело дыша, друг напротив друга, не обращая внимания на подходившего Федора. Охотник, следуя за ними, подобрал на земле сухой стебель бурьяна и, подойдя сзади к лисе, слегка шлепнул ее этим символическим оружием по спине. Сильва, ощутив поддержку, бросилась на лису  и в считанные секунды ее задавила. С такой собакой Федору впору было ходить на охоту без ружья, что он иногда и делал.
Мужики-охотники стали просить у Федора щенков от Сильвы, но нигде в округе не было собак не только такой породы, но и вообще, охотничьих. А от местных кавалеров рождались потомки, даже отдаленно не напоминающие мать. Это были самые заурядные дворняги.
На волне зависти у Федора появились недоброжелатели. Однажды ночью, когда он дежурил на ферме, Сильву украли. Сделать это без помощи местных жителей было невозможно. Сильва, хоть и была не злобной собакой, среди ночи ни за что бы не пустила во двор чужака. А многих охотников, которые увязывались за Федором, она знала. Украсть ее для себя или ближайшей округи жители не могли, слишком она была уж приметной. А вот продать в какое-то отдаленное село было возможным. Пока Федор раздумывал, с какой местности начать поиски, Сильва сама решила эту проблему.
Через три дня она прибежала с обрывком цепи на шее. Пришлось усиливать дверь в сарае и запирать ее на ночь, если хозяин по какой-то причине отсутствовал. И собака долго еще помогала Федору добывать лис и зайцев на зло завистникам.
Прошли годы. Сильва постарела и уже не могла проявлять прежней резвости, хотя и оставалась самой быстрой среди местных собак. Да и Федор потерял кураж и почти не ходил на охоту. Сильве была представлена свобода: она бегала по оврагам, разрезающим село, окрестным полям и лугам. Где-то сцепит зазевавшегося суслика, иногда удавалось настичь зайца. Но, если прежде она никогда не трогала добычу, то теперь, в отсутствие хозяина была не прочь полакомиться ею.  Однажды, когда после длительного перерыва, Федор пошел с нею на охоту, она, догнав раненного зайца, тут же отгрызла ему голову. Это впоследствии сыграло с ней злую шутку.
Вскоре сельчане, водившие на своих подворьях всякую живность, стали предъявлять Федору претензии, что Сильва душит ягнят. На месте преступления ее никто ни разу не поймал. Но всякий раз, когда у кого-то пропадал ягненок, находились свидетели, якобы видевшие рыскавшую неподалеку Сильву. Бродячих собак в селе не было, но многих дворняг хозяева не держали на цепи и они свободно, как Сильва, бегали по округе. Вот только все они были на одно лицо, зато собака Федора была слишком приметной и все грехи падали на нее.
И Сильва была посажена на цепь. Иногда она отрывалась, а чаще это помогали делать ей мы с сыном Федора, с которым были одногодки, очень было жаль привыкшую к свободе собаку видеть на цепи. Между тем жалобы на Сильву стали переходить в угрозы самому Федору. И он, скрепя сердце, наступил на горло собственной песне. Однажды, взяв собаку на поводок и прихватив ружье, Федор вышел за ворота. Сильва, решив, что хозяин взял ее на охоту, пришла в радостное возбуждение. Прогулка закончилась возле отдаленного, заросшего кустарником оврага. Заряд крупной дроби закончил жизнь столь яркой, но запятнавшей свою репутацию, личности.
После этого Федор больше никогда не прикасался к ружью.
Эстафету принял его подросший сын, который охотился без собаки,  но был столь же удачлив, как и его отец. Почти никогда он не приходил с охоты без добычи, хотя охотившиеся вместе с ним друзья не раз возвращались домой с пустыми котомками. Однажды, будучи еще подростком, он ехал на велосипеде с ружьем за спиной, когда заметил кружившегося над ним степного орла, которого у нас в селе называли «шугой». Бросив руль и продолжая крутить  педали, он снял с плеча ружье, прицелился на ходу и с первого выстрела сбил кружившегося на значительной высоте орла. Вряд ли кто поверил бы ему, если бы не нашлось сразу несколько свидетелей этого трюка. Я всегда поражался вестибулярному аппарату своего одноклассника и родственника: на самодельных лыжах он мог съехать со склона самого крутого оврага
и никогда не падал, в отличии от меня и других пацанов. Если бы он рос не в сельской местности юга России, где не было никаких спортивных секций и почти не бывает снега, то наверняка смог бы стать известным горнолыжником.
Прошло два десятка лет после гибели Сильвы. Однажды я прочитал в газете объявление, что на обширном пустыре на окраине города, где в последствии выросли корпуса известного в южном регионе технического университета, будет проводиться выставка служебных, охотничьих  и декоративных собак. Конечно, я туда явился. На огромном пространстве, равном нескольким футбольным полям, было скопище людей с визжащими, рычащими и лающими питомцами. Каких только пород здесь не  было!
На нескольких рингах судьи осматривали, испытывали и оценивали соискателей наград и призов. И вдруг, в одном месте я заметил привязанную к скамейке собаку, которая спокойно дремала, положив голову на передние лапы. Нет, она не была просто похожа на Сильву, это была точная копия Сильвы, те же размеры, телосложение и даже цвет шерсти. Хозяина поблизости почему-то не оказалось, как и других собак такой породы. И я никогда не прощу себе того, что не стал дожидаться хозяина, чтобы узнать, какой породы его собака, а соблазненный зрелищем могучих догов, овчарок, сенбернаров, к которым я всегда испытывал слабость, пошел осматривать места скопления этих великанов. Когда же через некоторое время вернулся к тому месту, где видел копию Сильвы, ее там не оказалось. 

Светлое воспоминание


Бывают случайные встречи, когда человека, о котором не знаешь ничего, невозможно забыть несколько лет. Спускаясь однажды по заасфальтированной дорожке с плотины Комсомольского озера в нашем городе, заметил поднимающуюся навстречу девушку с небольшой сумкой на плече. Говорить, что она была неотразимой красавицей не буду, но она была довольно симпатична, а главное, идеально сложена. Поскольку она поднималась вверх, то её фигура была слегка наклонена вперед, сумка на плече заставляла её изгибаться в противовес. А главное, во всем её облике чувствовалось непоколебимое обаяние, торжество молодости, красоты и хорошего настроения. Я оценивал её даже не как женщину, а как художник красивую картину, поэт - красивое стихотворение, ребенок - впервые увиденные цветы. Обычно двадцатилетние девушки не обращают внимания на взгляды пожилых мужчин. Но моя незнакомка встретила его довольно приветливо и понимающе и не отвела глаза в сторону, как бы сознавая, что она просто не может не привлечь чьё-то внимание. Весь её облик говорил : вот она - я, любуйтесь на здоровье, если это доставляет вам удовольствие. Шагов 20 мы шли навстречу друг другу, не смотря под ноги и только поравнявшись, она изобразила понимающую не то улыбку, не то безобидную усмешку и направила свой взгляд вперед.
Я остановился и какое-то время смотрел ей вслед - не оглянется ли? Не оглянулась. Но еще долго оставалось во мне ощущение неожиданного счастья от лицезрения совершенства.


ВСЕГО 1065 СТРОЧЕК