Блюмкин - герой страшного времени

                БЛЮМКИН -
                ГЕРОЙ  СТРАШНОГО  ВРЕМЕНИ



В три часа дня 6 июля 1918 года к особняку в Денежном переулке в Москве, где размещалась  резиденция германского посла Мирбаха, подошли двое. Никто не заметил, что они вышли из притаившегося в тени одной из боковых улочек тёмного «паккарда». Перед тем, как направиться к посольству, один из них нагнулся к водителю и приказал ему не глушить мотор. Машина могла понадобиться в любой момент.
Затем двое направились к посольству. Стоявшие у ворот посольства латышские стрелки потребовали предъявить документы. Мандат за подписью Дзержинского, заверенный к тому же большой печатью ВЧК, смягчил суровые лица охранников и «товарищей» любезно пропустили в ворота. Дверь особняка открыл немец-швейцар. После мучительного объяснения с ним на немецком двух чекистов пригласили в приёмную. Через некоторое время к напряжённо вжавшимся в диван визитёрам, а это были левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев, вышел советник немецкого посольства Рицлер и переводчик Мюллер. Чекисты потребовали встречи с германским послом Мирбахом.
Предлогом для встречи с Мирбахом, как изложил это Блюмкин, была необходимость обсудить недавний арест офицера австрийской армии, приходившегося дальним родственником германскому послу. Мирбах, поколебавшись, решил всё же принять неожиданных визитёров. После короткого обмена репликами между Блюмкиным и послом, Рицлер дал понять, что аудиенция окончена и что письменный ответ посла будет отправлен  в соответствующие инстанции.  «Неужели господин посол не желает знать, что будет предпринято по делу его родственника?» - вмешался молчавший до сих пор спутник Блюмкина Андреев.
Сделав вид, что он роется в портфеле в поисках документов, Блюмкин извлёк из него браунинг и выстрелил в упор в Мирбаха, а затем в сидевших в креслах Рицлера и Мюллера. После чего оба чекиста метнулись к окну, но прежде чем исчезнуть в окне, Блюмкин бросил бомбу в агонизировавшего на полу Мирбаха. Но вот что удивительно. Убегая из посольства, Блюмкин и Андреев оставили там все улики своего преступления: удостоверения ВЧК на их имя, шляпы, револьвер, портсигар и портфель с запасной бомбой. То есть, вместо того,   чтобы замести следы, сделали как раз всё, чтобы их оставить.
Выстрелы в немецком посольстве привели к цепной реакции мер и контрмер как со стороны большевиков, так и со стороны деливших с ними в то время власть левых эсеров.
Ленин отдал приказ об аресте всей левоэсеровской делегации, присутствовавшей в Большом театре на съезде Советов. Не добившись освобождения своих товарищей, левые эсеры подняли мятеж. Вызванные в Москву части Красной армии удивительно легко, словно только и ждали этого, расправились с дезорганизованными эсеровскими «дружинами». Многие из них были арестованы и расcтреляны. Попытка дать отпор большевикам была преподнесена ленинской пропагандой как попытка переворота. Партия левых эсеров была объявлена вне закона. Отныне большевики будут единолично править Россией без какой-либо оглядки и не перед кем не отчитываясь.
В германское посольство сразу же после убийства Мирбаха явились собственной персоной Ленин и Свердлов. Они выразили соболезнование немцам и заверили, что разберутся и сурово накажут убийц посла. Во время большевистского расследования для того, чтобы продемонстрировать немцам всю его беспристрастность, был «допрошен» даже Председатель ВЧК Дзержинский, который заявил, что он плохо знал Блюмкина. Это, впрочем,  не помешает ему всего лишь через год после убийства Мирбаха выдать  Блюмкину, как хорошо проверенному товарищу,  рекомендацию для вступления в коммунистическую партию.
Сам Блюмкин не был допрошен, так как, по утверждению большевиков, находился в бегах. Заверив немцев, что они ищут убийц Мирбаха, большевики на самом деле и не собирались их искать. Много лет спустя, в конце 20-х годов, Блюмкин во время чаепития у наркома просвещения Луначарского бросил, что о намечаемой им акции в немецком посольстве «абсолютно знал Ленин». Неожиданные откровения Блюмкина совершенно не удивили Луначарского. В книге о Блюмкине «Похождения террориста» автор Олег Шишкин пишет, что «Луначарский и сам помнил, как 6 июля во время заседания Совнаркома, когда Ленину по телефону сообщили об убийстве Блюмкиным германского посла, он невозмутимо приказал кому-то на другом конце провода: «Искать, тщательно искать, но не найти».    
Находившийся в бегах и «разыскиваемый» Блюмкин,  оказывается, сбежал от «от карающей руки ВЧК» не дальше Петрограда. И что ещё интересней  -  находился он не в каком-нибудь подполье, о чём смело наврал в своих последующих письменных показаниях, а в петроградском ЧК. Там, под фамилией Владимиров, он, в качестве всё того же чекиста,   участвовал в допросе учёного Барченко, специалиста по  парапсихологии. Я ещё буду говорить о Барченко, а пока вернёмся к левым эсерам и к предистории убийства Мирбаха. Союз Ленина с левыми эсерами был, что называется, «браком по расчёту». Левые эсеры помогли большевикам разогнать Учредительное собрание, «учредилку», как презрительно называли его большевики, обеспечили им поддержку крестьян, среди которых эсеры были куда более популярны, чем ленинцы. В обмен на эти услуги большевикам пришлось потесниться как в правительстве, так и в святая святых коммунистов – ВЧК, куда и попадает  Блюмкин на пост начальника отдела конрразведки от левоэсеровской партии.
Но Ленину очень скоро стало ясно что из вынужденного союза ничего не получится. Левые эсеры часто оспаривали смертные приговоры большевистского ЧК, они были явной помехой тому кровопусканию, которое наметили для России Ленин и Дзержинский. Кроме того, они интриговали за спиной большевистского вождя, старались усилить раскол между ним и левыми коммунистами, лидером которых был Бухарин, и они резко выступили против подписания большевиками позорного, на их взгляд,  Брестского договора с немцами. Короче, «мавр сделал своё дело» и в нём больше не нуждались. Убийство Мирбаха, арест левоэсеровской делегации и последовавший за этим мятеж эсеров давал отличный повод Ленину расставить все точки над «i». Анализ документов показывает, что эсеры ещё не были готовы к захвату власти, значит, следовало подтолкнуть их к  спонтанному выступлению и раздавить их, пока не поздно. Блюмкину отводилась роль такого «ускорителя» событий, по сути дела, роль провокатора, с которой он очень  неплохо справился. Из-за отсутствия доступа к архивным документам,  можно только догадываться, каким образом происходила перевербовка  большевиками левого эсера Блюмкина.
Не претендуя на абсолютную истину, предлагаю на этот счёт свою версию. Сидя как-то в кафе, ещё до убийства Мирбаха, Блюмкин расхвастался перед поэтом Мандельштамом: «Жизнь людей в моих руках. Подпишу бумажку – через два часа нет человека. Вон, видите, вошёл поэт. Он представляет большую культурную ценность. А если я захочу – тут же арестую его и подпишу смертный приговор. Но если он нужен тебе, - обратился Блюмкин к Мандельштаму, - я сохраню ему жизнь». Мандельштам возмутился: «Это палачество! Ты не имеешь права так поступать с людьми. Я сделаю всё возможное и не допущу расправы!» «Не вмешивайся в мои дела! – закричал на него Блюмкин. Посмеешь сунуться – сам получишь пулю в лоб».
Несмотря на угрозы, Мандельштам пожаловался Дзержинскому. Дзержинский, видимо, решил воспользоваться жалобой Мандельштама. Судя по всему, она не была единственной жалобой в деле Блюмкина. За ним, помимо прочего, числились  серъёзные обвинения финансового характера, в том числе и обвинения в присвоении большой суммы денег. Короче, ему был предъявлен ультиматум: или большевики займутся судебным расследованием, причём, в этом случае, ему досталось бы и от левых эсеров,  в моральном отношении более чистоплотных, чем большевики, или - он будет работать на Дзержинского. Взвесив все за и против, он выбрал последнее. Так Блюмкин стал частью важной для Ленина операции по ликвидации партии левых эсеров.  Сначала он навязался им в качестве убийцы Мирбаха, а затем, по заданию Дзержинского, сделал всё, чтобы на месте оказались  улики, инкриминирующие именно левых эсеров.
Следствие по делу убийства германского посла вели, разумеется, большевистские Шерлок Холмсы. Были допрошены сотрудники посольства, охрана и даже сам Председатель ВЧК Дзержинский. Чтобы как-то унять  негодование немцев, был даже разыгран фарс временного отстранения Дзержинского от должности. Ведь это он, по мнению сотрудников германского посольства, «прозевал», спланированный в стенах его ведомства, террористический акт. 
Блюмкин дал свои показания лишь спустя год после своего «подвига». Они  настолько противоречат показаниям других, что стоит остановится хотя бы на части из них. Как любят говорить американские сыщики: «дьявол-то именно в деталях».
Для начала сравним показания Блюмкина и сотрудниов немецкого посольства. Итак, Блюмкин выстрелил в Мирбаха, а затем в сотрудников немецкого посольства Рицлера и Мюллера.

Блюмкин:
«Они упали»   

Мюллер:
«Мы были так поражены (выстрелом в Мирбаха), что остались сидеть
в креслах».

Блюмкин:
«В это время Мирбах встал и, согнувшись, направился  в зал за мной. Андреев на пороге, соединяющим комнаты, бросил себе и ему под ноги бомбу. Она не взорвалась».

Рицлер:
«Граф Мирбах вскочил, бросился в большой зал, куда за ним последовал спутник делегата (Андреев), между тем как тот (Блюмкин), под прикрытием мебели, продолжал стрелять в нас, а потом кинулся за графом.

Не стыкуется со свидетельствами других и картина бегства из посольства, которую Блюмкин живописует в своих показаниях следующим образом:
«Когда я прыгнул (из окна), сломал себе ногу. Андреев уже был на той стороне ограды, на улице садился в автомобиль. Едва я стал карабкаться по ограде, как из окна начали стрелять. Меня ранило в ногу, но я всё-таки перелез через ограду, бросился на панель и дополз до автомобиля. Я не знал, куда мы едем. У нас не было заготовленной квартиры, мы были уверены, что умрём». «Я оказался раненым в левую ногу, ниже бедра,  - уточняет он. К этому прибавились полученные при прыжке из окна надлом лодыжки и разрыв связок». Жуткую, полную драматизма картину набросал в своих показаниях Блюмкин. Но судя по воспоминаниям видного эсеровского деятеля Карелина, который стал случайным свидетелем  автопробега убийц Мирбаха по московским улицам, у Блюмкина был вполне задорный вид. Абсолютно ничего не говорило о том, что он ранен. 
Поскольку немцы  стали сомневаться в том, что большевики ищут убийц Мирбаха, они сами занялись их поиском. В связи с этим, Дзержинский отправляет Блюмкина с заданием на Украину, в Киев, где он, уже в качестве агента Дзержинского, должен помочь расправиться с киевскими эсерами. Но на Украине Блюмкина догоняют слухи о его провокаторской деятельности в Москве. Вчерашние соратники приговаривают его к смерти. На него совершают покушение. Одно, второе, третье. Так он сам оказывается в ситуации убитого им Мирбаха. Во время одного из  покушений его тяжело  ранят. Он попадает в больницу. Затравленный, в страхе за свою жизнь, Блюмкин, с благославения Председателя ВЧК, возвращается в Россию. Немцам к этому времени уже не до Блюмкина, кайзеровская Германия на грани развала и  не представляет уже никакой угрозы в глазах большевистского  руководства.
Если на Украине, среди киевских эсеров, у Блюмкина репутация провокатора, то в России он определённо герой, идеализированный левой интеллигенцией 20-летний смельчак, застреливший посла Германии, страны,  к которой никто не испытывал особых симпатий - ни белые, ни красные. «Я рад, когда мои стихи читают воины и сильные люди», - бросил при встрече с убийцей Мирбаха один из лучших поэтов «серебряного века» Н.Гумилёв. Об этой встрече с Блюмкиным поэт даже упомянул в одном из своих стихотворений «Мои читатели»:

              Человек, среди толпы народа
              Застреливший императорского посла,
              Подошёл пожать мне руку,
              Поблагодарить за мои стихи

Гумилёвское «среди толпы народа» - это, конечно натяжка, дань преднамеренной героизации «сильных людей», жертвой которых, по злой иронии судьбы, станет ещё сам Гумилёв, расстрелянный по приговору ВЧК.   Блюмкин был в то время на слуху у многих литераторов.  Горький после встречи с Блюмкиным назвал его «романтиком революции».  Маяковский дарит ему свои сборники с нежной надписью «Дорогому Блюмочке». 
Блюмкину импонировала возможность потолкаться среди литературных знаменитостей, продемонстрировать лишний раз, что он, как ни как – представитель новой власти, личность, с которой нельзя не считаться. Кроме несомненной тяги к литераторам (Блюмкин был ведь тоже не чужд сочинительства: писал стихи, статьи, фельетоны), была в этом, как мне кажется ещё одна сторона.  Как и многие другие чекисты: Агранов, плотно опекавший Маяковского, Лежнев, приставленный к Горькому, Блюмкин был тоже, скорее всего, соглядатаем ОГПУ в той среде интеллигентов, в которой он вращался. Проще говоря – выполнял роль стукача на частых литературных вольницах того времени. Новоявленным большевистским «фараонам» нужны были свои «глаза и уши» среди  фрондирующей, склонной к крамоле интеллигенции, всей этой, как выразился Ленин «околокадетской публики, которой ей-ей не мешало бы несколько дней и в тюрьме посидеть». 
«Собирать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей, - наставлял Ленин Дзержинского в одном из своих секретных циркуляров, заканчивая своё указание на многозначительной ноте: «Поручить всё это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ».

Немного о личности «героя не нашего времени» Якове Блюмкине. Блюмкин принадлежал к числу людей, у которых честолюбивые планы вполне совпали со временем, предложившим так много для их реализации. Время, в лице новой власти, говоря словами Троцкого, освободило сознание таких как Блюмкин от многих предрассудков. Впрочем дело было не только в новой власти. «Ловля душ» теми, кто готовился олицетворять собой власть, началась еще до октябрьского переворота.
Вот, что писал, набрасывая психологический портрет своих радикально настроенных современников, поэт Ходасевич. «Это были молодые люди, примкнувшие к левым эсерам и большевикам, довольно невежественные, но чувствовавшие решительную готовность к переустройству мира. Философствовали непрестанно и непременно в экстремистском духе. Люди были широкие. Мало ели, но много пили. Не то пламенно веровали, не то пламенно кощунствовали. Ходили к проституткам проповедовать революцию – и били их. Основным образом делились на два типа. Первый – мрачный брюнет с большой бородой. Второй – белокурый юноша с длинными волосами и серафимическим взором, слегка «нестеровского» облика. И те и другие, готовы были ради ближнего отдать последнюю рубашку, Самого же ближнего тут же расстрелять, если того «потребует революция».
Идея такого рода беспощадного «служеня» народу оказалась довольно заразительной, увлекая даже людей, весьма далёких от политики. В толпе молодых экстремистов, откуда рекрутировался во многом эсеровский и большевистский контингент, можно было встретить,  например, Есенина. Есенин был одно время членом эсеровской партии и печатался в левоэсеровских изданиях. Отсюда, по видимому, и его знакомство с Блюмкиным, ставшим почти тенью, а по некоторым версиям, зловещей тенью поэта в последующие годы.
Как-то на вечеринке у Алексея Толстого, куда вместе с Блюмкиным попал и Есенин,  он, как пишет всё тот же Ходасевич,  пытаясь произвести впечатление на сидящую рядом барышню, предложил ей, кивая в сторону Блюмкина: «А хотите поглядеть как расстреливают? Я это вам через Блюмкина в одну минуту устрою».
Волей обстоятельств Блюмкин оказался в среде, где, в конце концов, прекрасное приложение нашли его склонность к авантюрам, тщеславие и известный артистизм, который ешё не раз окажется востребованным для совершения им в будущем различных головокружительных подвигов на ниве секретных операций ВЧК, а позже ОГПУ.
Среди многочисленных ролей, которые ему ещё предстоит сыграть, самая первая и пожалуй наиболее волнующая кровь, это, конечно же, роль чекиста. Роль эту он начал играть довольно рано, удивительно рано. Юношеская ломка голоса вполне совпала с чудовищной ломкой всего прежнего уклада жизни.       

С бегством из Киева закончилась эсеровская полоса в жизни Блюмкина и началась сугубо большевистская. В новую партию Блюмкин вписался так органично, словно всегда в ней и состоял. В ещё большей степени востребованными оказались его цинизм, склонность к авантюризму, жестокость (оправдываемая, с лёгкой руки Ленина, логикой классовой борьбы) и несомненные способности, которые только требовали приложения к каким-нибудь важным событиям, чтобы вознести его  на должные большевистские высоты. Его послужной список, даже в беглом изложении, говорит о серьёзных усилиях в этом плане.
Сразу же, по возвращению с Украины, он совершает колоссальный прыжок на первую ступеньку служебной лестницы. Блюмкина  берут на работу  в Политуправление Реввоенсовета Республики. В декабре 1919-го он занимается контрразведкой, сначала на Южном фронте, потом на Восточном. Летом 20-го года  он отправляется с особой миссией в Иран. Создаёт там коммунистическую партию. В одной из северных иранских провинций, по его инициативе и с его актиным участием , возникает Гилянская советская республика. Как делегат Ирана (каково!), Блюмкин даже принимает участие в 1 съезде угнетённых народов, организованном большевиками в Баку.  За «персидские подвиги» его награждают орденом Красного Знамени, повышают в звании,  и он попадает в число слушателей восточного факультета  Академии Генерального штаба РККА. Изучает языки, к которым обнаруживает явные способности.
Осенью 1921-го он - командир бригады при Пермской дивизии, помогает усмирять крестьянские восстания в Поволжье и в Тамбовской губернии. В 1922-ом  Блюмкин – уполномоченный  по особым поручениям в секретариате Троцкого. Он настолько преклоняется перед ним, что даже заводит бородку «а ля Троцкий». Любопытный и многозначительный факт: Блюмкин живёт  в квартире, окна которой выходят на здание, где он когда-то «обессмертил» себя, убив немецкого посла Мирбаха. Осенью 1923-го, по предложению Дзержинского, он переходит на службу в иностранный отдел ОГПУ.
И вот здесь то и всплывает опять имя учёного Барченко, которого Блюмкин в 1918 году, перед тем, как скрыться на Украине, допрашивал  в петроградском ЧК. Барченко  был вызван в ЧК в связи с доносом, обвинявшим учёного в антибольшевистских высказываниях. В те страшные времена «красного террора» обвинения такого рода  кончались, обычно,  тем же, чем и донос в средневековую инквизицию: пытками и казнью. Можно себе представить что пережил учёный, отправляясь в ЧК. Но, к его приятному удивлению, выяснилось, что чекистам плевать на донос и что оказывается им просто хотелось побеседовать с учёным  о том, что так волновало и его самого: о телепатии, о гипнозе, о биоэнергии и о многом, многом другом. Более внимательной, вдумчивой аудитории, чем «допрашивающие» его в тот день Блюмкин и другие  чекисты, у Барченко ещё не было. 
В следующий раз встреча учёного с Блюмкиным произойдёт дома у Барченко, когда тот неожиданно нагрянет к нему с  визитом. Блюмкин, как выяснилось, живо интересовался оккультными науками, изучал в своё время каббалу, считал себя знатоком еврейской мистики.  Он вникал во все  детали работы Барченко в Бехтеревском институте мозга. Интересовали его и подробности   экспедиции учёного  на Кольский полуостров, в  Лапландию. Барченко привлекли туда сведения о странном психическом заболевании, весьма распространённом как среди местных жителей - лопарей, так и среди работавших в этом районе  русских. Болезнь носила порой чуть ли не эпидемический характер и врачи  19 века, не находя ей научного объяснения, прозвали её «психической заразой».   
Протекает это заболевание довольно странно. Больные вдруг начинают вести себя, как зомбированные существа: повторяют совершенно синхронно движения других, выполняют беспрекословно любые приказы и в дополнение к этому абсолютно нечуствительны к боли. Причём, погружались они в это состояние как в результате шаманских заклинаний и ритуалов, так и в отсутствие шамана, словно некая сила, гипнотизирующая и парализующая их волю, действовала на них даже на большом расстоянии. Вот это поразило учёного больше всего.
Телепатические феномены, подобные тем, с которыми столкнулся Барченко,  были характерны не только для шаманов Кольского полуострова. По утверждению индусов, феноменальные телепатические способности были присущи и жителям таинственной Шамбалы, находившейся где-то на северо-западном Тибете. Барченко знал об этом, и в его сознании родилась постепенно теория об универсальности телепатических и иных, выходящих за грань обычного мышления, способностей  человеческого мозга.  Эти способности, как считал Барченко, намекали на целый пласт знаний и навыков, вполне доступных людям  доисторической цивилизации, уничтоженной в своё время всемирным потопом.  Частью этих знаний обладали, по мнению учёного, и шаманы на Кольском полуострове и жители загадочной Шамбалы, куда он мечтал попасть.
По глубокому убеждению Барченко человеческий мозг излучает так называемые Н-лучи - невидимую для глаза биологическую энергию, которая способна принимать и передавать  информацию. Настроиться на чужую волну мыслей, оказывается, так же просто, как настроиться на нужную волну в радиоприёмнике.   Нужно только научиться пользоваться этим скрытыми возможностями человеческого мозга. 
Телепатия (передача мыслей на расстояние), телекинез (передвижение предметов с помощью направленной психической энергии), гипноз - сулили огромные перспективы в сфере манипуляции человеческой психикой. Неудивительно, что опытами Барченко заинтересовались чекисты.  Они уже видели себя почти властелинами мира, который они завоёвывают с помощью оружия масссового психического поражения. Читать мысли врага, записывать телепатически на чей-то мозг приказы – да ведь это почище чем гиперболоид инженера Гарина! 
На вечере для  чекистского высшего состава, Барченко произвёл своими демонстрациями телепатии и телекинеза  такое огромное  впечатление, что сумел «загипнотизировать»  всем этим известного чекиста, заведующего секретно-политическим отделом ОГПУ  Я. Агранова. В конечном итоге, решено было отпустить деньги на исследования Барченко, включить его в качестве научного сотрудника в штат строго засекреченного нейроэнергетического отдела, подчинённого лично Дзержинскому и подготовить экспедицию в Шамбалу, о которой прожужжал все уши чекистам неугомонный  Барченко. Возглавить экспедицию должен был Барченко, а комиссаром при нём  был назначен Блюмкин.
Шамбала. Таинственная страна.  Оазис особой мудрости и знаний, где телепатия – привычная форма общения друг с другом. Только где эта Шамбала – вот  вопрос. Похоже, что ответа никто толком не знает. Одни утверждали, что Шамбала определённо находится в Гималаях, где-то в районе Тибета, другие, что она – на Алтае, а может быть в Крыму, ещё одни, что она существовала в древние времена в Персии, ну а самые большие оригиналы утверждали, что она находится в полом центре земли.
Так вот, Барченко верил в  существование Шамбалы на Тибете  и заразил этим чекистов, включая и Блюмкина.  К концу 1925 года все приготовления к экспедиции завершились. Была даже составлена подробная карта маршрута. Большевики выделили на экспедицию изрядную по тем временам сумму денег, равнявшуюся приблизительно 600.000 тыс. долларам. Но межведомственная война привела к тому, что в Тибет отправился только Блюмкин. Инициатора всей этой затеи с Шамбалой Барченко оставили дома.    
Была у чекистов и цель куда более прагматичная и приземлённая, не связанная напрямую с поисками «таинственной страны»: утвердить советскую власть в Тибете, что, в свою очередь,  неминуемо столкнуло бы Советы с Великобританией, контролировавшей этот район. В задачу Блюмкина входила разведка сил будущего противника, дислокация английских войск, военные посты, степень вооружения англичан. Тибетский «магнит» притягивал к себе многих. При этом каждая из заинтересованных сторон: Англия, Франция, Япония, Китай вела активную разведовательную деятельность в этом районе. Многие шаманы, паломники, медиумы, монахи, путешествующие чудаки, которыми в то время кишел Тибет, помимо имён, имели и свои  агентурные клички и прямо или косвенно работали на ту или иную разведку.  Видимо, иностранные спецслужбы в Москве что-то пронюхали насчёт секретной миссии  Блюмкина. И с той поры  они  не спускали с него  глаз. Пытались даже завербовать.  Для того, чтобы сбить их со следу, решено было в отсутствие Блюмкина заменить его в Москве двойником, а его поездку в Тибет замаскировать под командировки внутри России по заданию комиссариата  торговли, куда Блюмкина для отвода глаз, перевели незадолго до экспедиции.   
Бросок на Гималаи требовал напряжения всех сил: мужества, фанатичного упрямства, выносливости. Впереди были десятки горных перевалов, ураганный ветер, серпантин узких троп, от взгляда на которые уже кружилась голова.  В толпе других, в этой пёстрой смеси «одежд и лиц», двигавшихся кто к заветной Шамбале, кто в один из многочисленных буддийских монастырей, никто не обращал внимания на  бредущего с караваном мусульман-«исмаилитов» слегка прихрамывающего монгольского ламу. Камуфляж и впрямь оказался безукоризненным. В Блюмкине не сумел распознать «своего» даже путешествовавший в это время по Тибету Николай Рерих, знаменитый художник и не менее знаменитый знаток Востока. Даже он клюнул на блюмкинский маскарад. 
Удивлению Рериха не было предела, когда Блюмкин вдруг заговорил с ним  по-русски.  Но несмотря на несомненный дар перевоплощения, то ли по чьей-то наводке, то ли что-то заподозрив, его арестовывают англичане. Ему бы несдобровать, если бы у англичан было время его допросить, но судьба, которая выручала его из многих подобных «переплётов», выручила его  и на этот раз. Наш «гималайский пленник» бежит. Причём, бежит не с пустыми руками, а прихватив с собой важные документы британской разведки. И что ещё пикантней - английское обмундирование.
Наскоро переодевшись в него, Блюмкин затем присоединился  к погоне за самим собой и при первом же удобном случае,  словно человек-невидимка, растворился в сгустившихся сумерках. До Шамбалы Блюмкин, судя по всему, так и не добрался и, к счастью для тибетцев, красный флаг так и не был водружён в их столице.
Что же касается Барченко, то его вынужденная близость к карательным органам оказалась для него роковой. В мае 1937 года он был арестован. Его обвинили в шпионаже и в причастности к тайному обществу «Единое трудовое братство».  25  апреля 1938 года в чекистской бездне исчез и сам Барченко, и его уникальные исследования по телепатии. Хотя Барченко надеялся что когда-нибудь его исследования послужат на благо человечества, возможно, что именно они помогли сталинским «телепатам» в создании так называемого «человека нового типа». Жёсткой государственной пропагандой, тотальной промывкой мозгов был «сконструирован» некий образец, эталон человека, которого можно будет затем размножать или, выражаясь современным языком клонировать. Чем не зомбирование в государственном масштабе? Миллионы одинаково мыслящих и одинаково действующих верноподданных режима. Тот самый пресловутый ГОМО СОВЕТИКУС, который будет осуждать, клеймить, призывать к ответу, требовать смертной казни для так называемых «врагов народа», доносить, допрашивать, ломать кости упрямцам и безжалостно убивать выстрелом в затылок всех тех, на кого ему укажет сталинская власть.   
«Несознательные» тибетцы  подвели, конечно,  кремлёвских мечтателей. Советская власть так и не была установлена в Тибете. Но за свои тибетские неудачи большевики неплохо отыгрались в Китае и в Монголии. Опять же не без участия вездесущего Блюмкина. Правда, из Монголии его пришлось отозвать по требованию Сухэ Батора, возмущённого диктаторскими замашками  большевистского инструктора.
В эйфории от успехов в Монголии и Китае  кремлёвские вожди решили, что было бы неплохо раздуть очередной пожар классовой борьбы на Ближнем Востоке, где «правили бал» в то время Англия и Франция. И Блюмкин, как никто другой, оказался подходящей кандидатурой для подобной миссии. Он знал арабский,  древнееврейский, идиш. И кроме того, у него уже были на примете кое-какие контакты и подходящие для этой операции помощники. Ему и «карты в руки», решило руководство ОГПУ. Блюмкину было поручено создание агентурной сети на Ближнем Востоке, которая должна была заняться сбором информации о политике Англии и Франции в этом регионе и выяснить  возможности установления там советского влияния.
Предполагалось, что Блюмкину придётся часто ездить в европейские страны, в Турцию и на Ближний Восток. Нужно было придумать прикрытие, которое давало бы ему повод совершать эти вояжи в разные точки мира, не вызывая при этом подозрения со стороны иностранных спецслужб. Изобретательному  Блюмкину приходит  мысль использовать в качестве  прикрытия  своей деятельности торговлю старинными еврейскими книгами, на которые существовал, как ему казалось, большой спрос среди торговцев  антиквариатом. Начальство идею одобрило. И завертелась запущенная Блюмкиным букинистическая карусель. В поисках книг он носится по местечкам и городам, основательно потрошит, не без помощи ОГПУ, владельцев  редких книг, атакует книжные фонды библиотек, в общем переворачивает вверх дном весь существовавший тогда в России книжный мир. Зато перед броском в очередную разведовательную авантюру он вооружён до зубов потрясающими книжными раритетами, при виде которых, он знал, потекут слюнки у многих торговцев, знающих цену хорошей книге. Ещё бы, в коллекции Блюмкина - подлинные книжные сокровища: «Библия», изданная в Париже в 1538 году, «Иудейская война» Флавия 1541 года, две книги «Танаха», изданные на пергаменте в 1462 году и многое, многое другое.
Блюмкин получает паспорт на имя иранского еврея торговца антиквариатом Якуба Султанова, зубрит наизусть  липовую  биографию. Разрабатывает в деталях свою будущую роль.  Он по горло в заботах и приготовлениях. Нужно придумать пароли и клички для каждого резидента,  определить  места явок, снабдить всех валютой и документами. В сентябре 1928 года он прибывает в Одессу, а оттуда   отправляется на корабле в Константинополь. Турция - его  трамплин, с которого он должен  будет  совершить прыжок в Палестину.
В Константинополе Блюмкин помогает каждому из резидентов  найти свою «крышу»: пристраивает их торговыми представителями различных компаний. И вот он уже в Палестине. Замелькали города: Хайфа, Тель-Авив, Иерусалим. И ещё Каир, Бейрут, Дамаск. Работы невпроворот. Встречи с арабами, евреями,  коммерсантами, местной интеллигенцией, лидерами сионистского движения. И везде он забрасывает удочку: вербует, подкупает, если надо. То подключает обаяние, то вовсю шантажирует. Все средства идут в ход.  Как настырный паук, опутывает он постепенно незаметной для постороннего глаза  шпионской  паутиной весь Ближний Восток.
«Дело в Константинополе, в Палестине и Дамаске налажено» - смог он отрапортовать по прибытию в Москву своему начальнику М. Триллисеру.
Блюмкин  въезжает в Москву  на «белом коне» своих ближневосточных успехов. Ему выделили личный автомобиль. Сам председатель ОГПУ Менжинский не только удостоил его своей встречи, но даже пригласил  отобедать с ним.  Им явно заинтересовались на кремлёвском Олимпе.  Его отчёт в ЦК произвёл на всех большое впечатление и вызвал особый интерес у Молотова. Дело в том, что в Кремле не знали, на кого делать ставку в Палестине в случае  конфликта с Англией - на арабов или на евреев. И те, и другие, каждый по своей причине, ненавидели англичан. А что если объединить арабскую и еврейскую коммунистическую партию? Молотов хотел знать мнение Блюмкина на этот счёт.   Видимо, не без его влияния, сталинское руководство склонялось всё больше  к тому, чтобы сделать ставку  на евреев. Блюмкину в этом случае отводилась роль первой скрипки. Не зря в гостях у Луначарского, который жил на одном этаже с ним, он похвастался тем, что он, дескать,  «закладывает основы еврейского государства в Палестине».
Это говорит о том, что Сталин давно, ещё в 20-е годы,  вынашивал идею создания сориентированного на Москву еврейского государства. Уже тогда многое делалось в этом направлении, включая разведку, подготовку коммунистов-евреев, проникновение в сионистские организации, тайную переброску оружия и т.д. Как утверждает в своих воспоминаниях бежавший на Запад Г. Агабеков, одно время руководивший советской  агентурной сетью в Палестине, в Москву в 1926 году приезжали для консультации «три члена партии сионистов и установили связь с ОГПУ». «В беседах с иностранным отделом ОГПУ сионисты, - пишет Агабеков, - указывали на разногласия палестинского еврейства с англичанами и просили помочь им добиться государственной независимости Палестины. Они просили снабдить их оружием и денежными средствами для ведения пропаганды».  К 40-м годам «свои» люди имелись в «Хагане», «Штерне» и в других еврейских формированиях и группах. Будущий Израиль представлялся Сталину форпостом советского влияния на Ближнем Востоке, он был уверен, что именно так всё и произойдёт, вот почему с такой готовностью Советский Союз  поддержал создание Израиля в 1947 году.
Хотя по блюмкинским следам в Палестине пойдут ещё многие советские разведчики,  несомненно, что именно ему принадлежит заслуга  «первопроходца» в этой тайной войне СССР за своё место под ближневосточным солнцем.
Блюмкина с его тщеславием должна была мучить мысль, что никто, кроме  узкого круга посвящённых, не знает о тех подвигах, которые он совершил и совершает. Он хотел всенародной славы, он жаждал блистать среди других «звёзд» на большевистской ярмарке тщеславия. Ему было мало ордена Красного знамени, дополнительных ромбов на рукаве, почётных значков и грамот.  Ему виделся университет его имени, фильмы и книги о нём, памятники ему, пионеры, которым учителя советуют брать пример с мужественного разведчика Блюмкина. Риск был в его глазах благородным делом, ведь он сулил, в случае успеха, повышение по службе, всё увеличивающуюся власть над людьми и, что очень важно - славу. В  крайнем случае, посмертную. Он купался в лучах того исключительного внимания, которое ему оказывало высокое начальство.  Но слава и почёт в Москве оказались кратковременными. Не без вины в этом самого Блюмкина. Подвела Блюмкина, и на этот раз самым роковым образом, его давняя привычка быть в центре внимания, с энтузиазмом бросаться, вопреки советам рассудка,  опять и опять «делать историю». 
Конец 20-х годов. Война внутри большевистской партии. Кто победит на кремлёвской вершине: нерешительно топчущийся на месте Троцкий, или несущийся к пустующему после смерти Ленина, большевистскому трону Сталин? В этой волчьей борьбе за власть Блюмкин на стороне Троцкого. Троцкий ведь не только его бывший начальник.  Он в глазах Блюмкина, подлинный «демон революции». Решающие бои между Троцким и Сталиным Блюмкин пропускает. Он, как всегда,  в одной из своих многочисленных «творческих» командировок. В  марте 1929 года, во время очередного вояжа в Европу, он узнаёт о депортации Троцкого. Блюмкин в шоке. Ему, возможно,  показалось, что его историческая миссия на этот раз состоит в том, чтобы помочь Троцкому, несмотря ни на что, свалить Сталина с помощью всё ещё многочисленных сторонников Троцкого в России. Троцкий во время секретной встречи с Блюмкиным в Константинополе  всячески поддерживает его в этих иллюзиях. Он легко уговаривает Блюмкина взять на себя роль связного и передать его письма своим единомышленникам в Москве.
Возвратившись в Москву, Блюмкин выбалтывает о встрече с Троцким своей любовнице,  сотруднице ОГПУ Зарубиной и видному большевисткому функционеру Радеку, находившемуся в то время в опале. Во время повторной встречи с Радеком Блюмкин с ужасом узнаёт, что о его тайной встрече с Троцким, знает уже не только Радек. Круг приобщившихся к его опасной тайне расширился, помимо его воли. Он понимает, что за несанкционированную встречу с «врагом» Троцким ему грозит скорый арест и возможно даже расстрел. Блюмкин мечется. Подумывает даже о самоубийстве. Но никак не может решиться. «Конечно, - говорит он доверительно своему знакомому, - можно пустить пулю в лоб, но я не могу стреляться из своего револьвера, который поубивал многих контрреволюционеров».
Кольцо вокруг Блюмкина сжимается. Судорожные попытки скрыться проваливаются одна за другой. Во время одной из таких попыток его и арестовывают. Никакие признания, покаяния, ссылки на былые заслуги и обещания разоблачить других не помогают Блюмкину. Когда-то он угрожал чем-то провинившемуся перед ним профессору Барченко, что «пустит его на мясорубку». Утром, 3 ноября 1929 года, приговорённый к расстрелу Блюмкин обнаружил самого себя лицом к лицу с энкеведистской «мясорубкой».
По рассказам бывшего чекиста Марка Штейнберга Блюмкин перед расстрелом спросил: «А о том, что меня сегодня расстреляют, будет завтра опубликовано в «Правде» или в «Известиях»?               
В советских газетах не было ни строчки о расстреле Блюмкина. Власть постаралась сделать всё, чтобы его имя заросло навсегда «травой забвения». Но вопреки стараниям сталинских «летописцев», как ни крути, а из истории большевистской партии Блюмкина уже не выбросить. О нём пишут сегодня книги, статьи, снимают фильмы. Слава, которой он был так озабочен, одарила, наконец, его своим вниманием. Что и не удивительно, ведь  он - одна из наиболее интригующих фигур ленинско-сталинской эпохи. В одном лице и герой, и жертва страшного времени, к которому он был так причастен.