конец прекрасной эпохи

Его глаза. Когда мы с ним познакомились, первое, что привлекло моё внимание, были его большие глаза. Чистые, словно два изумруда, они светились каким-то невиданным светом. Уже с возрастом я поняла, что такой внутренний свет, может быть только у поэтов и собак. Молодой мальчишка, ему тогда ещё двадцати не было. Когда мы с ним пересеклись, а это, поверьте мне, было очень неожиданное знакомство, он мне сразу прочитал свой стих. Один из первых. Я пребывала в истинном шоке. Какая рифма, какой смысл! Чёрт бы тебя тогда побрал, мой маленький дружок, но ты довёл меня до слёз. И после этого я ни на минуту с ним не расставалась. Всегда вместе, всегда рядом. Когда к нему в пол третьего ночи приходила перелётная муза, когда он в шесть утра сломя голову мчался на работу и затем, около пяти часов вечера возвращался, усталый и голодный. Я всегда, всегда была с ним. Мне так хотелось принять участие в этом невозможном и прекрасном деле, как написание стихотворения. Его стихотворения. Так хотелось посмотреть, как же он это делает. Как подбирает рифмы, как складывает слова в предложения, какие заклинания читает, чтобы вложить в стихотворение скрытый, почти незаметный, но всё же столь твёрдо давящий на подкорку мозга смысл. Я сидела рядом, но ближе чем на два метра он меня не подпускал. Знаете, когда к людям приходит аонида, это сразу заметно. Они с самого утра необщительны, агрессивны и будто летают в каких-то своих, немного иллюзорных и почти незаметных облаках. Они начинают набрасываться на людей без всякого повода, их раздражает любой шум, любое движение, которое прерывает их уединение. Чаще всего, когда у моего знакомого было такое, мягко говоря не весёлое настроение, я уходила на балкон и курила. И курила, и курила, и курила… Пока он сам не приходил ко мне и не спрашивал один, какой нибудь до боли странный и в тоже время столь понятный вопрос, ставя им в тупик. И я после этого весь день ходила и ломала голову, что же ему ответить. А он же, за время моих раздумий, успевал не только написать стихотворение, но и найти в нём кучу ошибок, переписать его чуть ли не заново, распечатать и положить прямо передо мною. Обычно, после этого он уходил в другую комнату и ждал. Он мог ждать час, два, три, пока я всё же не пойму, что именно он хотел этим сказать. А когда я начинала понимать, он словно чувствовал этот момент. Мой друг приходил ко мне, садился рядом и долго, пристально смотрел мне в глаза. И в такие минуты я не знала, что ему сказать. Знаете, мне кажется, что вам не доводилось встречать таких личностей. Мне кажется, что он всё же по-своему уникален. Его разум отказывался воспринимать какие либо слова похвалы. Он почему-то был уверен, что у него ничего не получается и что всё написанное им – обычная макулатура. Но другая же его сторона абсолютно не воспринимала критику. Вернее, она то конечно её воспринимала, но принимала настолько близко к сердцу, что было просто нереально сказать ему что либо плохое по поводу его творений. И вот, каждый раз, после того как я изучала очередное творение, мой разум оказывался на поле битвы меж двух огней. С одной стороны сражалась объективная критика, которая так и хотела намекнуть на неудачное сравнение, на орфографическую ошибку, но с другой же стороны голыми руками кидалась на врагов правда. А правда заключалась в том, что как бы мне не хотелось раскритиковать его творения, они всё равно были идеальны. Знаете, если бы моё маленькое чудо жило в одно время с Пушкиным, последний бы, после прочтения стихов моего знакомого, несомненно покончил бы с собой, потому как не выдержал бы конкуренции. Я всегда знала, что мой друг – особенный. Что он далеко не обычный поэт или писатель. Что именно ему надо печатать свои стихи. А он мне всегда говорил, что это никто не будет читать. Что это никому не нужно. Его точка зрения? Знаете, он мне часто говорил: «В мире и так много грусти и депрессивности. Людям нужно что нибудь весёлое и радостное. Они не будут меня читать, потому что я не пишу смешно.» А потом…а потом я, дура глупая, нашла некий клуб литераторов, в котором часто собираются талантливые писатели и представители неких издательств нашего маленького города. Я решила опустить те подробности, которые касались издательств и зациклиться на том, что ему надо находить себе подобных и продвигать искусство в массы. У моего поэта была одна плохая черта – он не умел дружить. Вернее, он мог пообщаться с человеком дня два-три (если, конечно, человек с ним ещё и познакомиться. Сам он никогда и ни с кем не знакомился, кроме меня) а затем человек ему надоедал. Он переставал отвечать на звонки, игнорировал предложения сходить куда нибудь и в конце концов окончательно забывал об этом мелком знакомстве. Почему он так поступал? Ему становилось не интересно. Он мог прочитать человека за час, а потом уже просто досиживать время, закрывшись в себе. Когда в разуме собеседника не оставалось ничего скрытого или замкнутого от его взора, он просто начинал скучать. А зачем общаться с человеком, рядом с которым скучно? Это издевательство над собой и над человеком, которому приходиться терпеть все твои выбрыки. Впрочем, были такие люди, с которыми он действительно общался. Кроме меня у него ещё было два знакомых человека. Девчонка из интернета (я с ней даже общалась пару раз). У неё был поразительный дар – она заряжала всё вокруг таким безумным позитивом, что даже моё меланхоличное создание на время забывало о своей бесконечной депрессии и невозможной закрытости и начинало мало-мальски радоваться жизни. И второй человек, чей голос я слышала только по телефону и то лишь из-за того, что у моего дружка в мобилке слишком сильный динамик. Созванивались они по средам. Ровно в три пятнадцать и разговаривали до четырёх. А затем телефон моего поэта вновь затихал до следующей среды. И так было постоянно. Впрочем, нет. Мои дни рядом с ним разбавляли приятные мгновения. Мгновения его улыбки. Вы когда нибудь видели, как улыбаются люди, у которых нет другой возможности показать свои эмоции, которые всё держат в себе? Их улыбка до жути искренняя. Она пробирает до костей, заряжает таким безумным позитивом, что хочется бегать, прыгать, петь и танцевать лишь глядя в эти светящиеся от радости глаза, наблюдая за этой убийственно приятной взору улыбкой. Но такие мгновения были крайне редко, а даже если и были, то заканчивались до безумия резко. Я даже не успевала понять, когда это он перестал улыбаться, как мой дружок вновь садился за книги, уплывал на лодке в водоворот в своих мыслей из которых его уже не вырвать. Его длинные, русые волосы, мягкие изумрудные глаза. Я до сих пор вижу его перед собой. Словно он стоит передо мной, словно мы только что видели друг друга. Если вы когда нибудь увидите его, вы уже никогда не забудете этого человечка. Он выбивается из общей толпы. И в один прекрасный день, он вдруг сменил свой обычный, до ужаса скептически настроенный нрав на милость. И мы с ним действительно пошли в этот клуб «Литераторов нашего славно града». Собиралась эта шайка в одном из кафе, недалеко от квартиры, в которой мы проживали. Зная то, что для моего друга любой выход на улицу – это подвиг, потому как он не переносил общества людей, любых, мне стало даже как-то легче. Хотя бы не придётся его лишний раз напрягать жизнью большого города. Он читал свои произведения одним из самых последних. Мне очень хотелось услышать чужие стихи, другие шедевры, но вместо этого я услышала лишь по-детски простые рифмы и до ужаса незатейливые стишки. Но вся кафешка поддерживала каждого автора, говоря что это, несомненно, гениальное произведение. И потом вышло моё чудовище. Он прочитал один свой стих, который я любила больше всех. В зале настала гробовая тишина. Не в силах стерпеть эту повисшую паузу он прочитал второй. Затем третий. А затем, вдруг в конце зала, словно в стихотворении Тургенева закричали «Дурак!». Я так ждала, так надеялась резкого, звонкого вскрика «Гений!», но его не последовало. А последовала волна возмущения. Лавина убийственной критики и невозможного непонимания. Тогда я впервые поняла, что такое травля других людей, не похожих ни на кого. И я видела его глаза. Глаза полные боли и непонимания. Он резко развернулся швырнул свои стихи в лицо какой-то дамы, которая шибче всех пыталась высмеять моё чудо, и выскочил из кафешки. Я пыталась его догнать, пыталась найти в толпе, но тщетно. Пришла домой, но там пусто. Я долго сидела на лестничной площадке, но никого. Ни шороха, ни стука, ни даже намёка на человека. А когда я пришла в его квартиру через день, выяснилось, что он там уже не живёт. Он продал свою единственную обитель, продал за бесценок. Подарил абсолютно неизвестным людям. Потом я ему звонила, он изредка брал трубку. Наши разговоры были настолько скупы на слова и настолько полны ужасны, угнетающим молчанием, что я не могла ничего с собой поделать. Как только я хотела закричать, как только я хотела сквозь слёзы сказать, насколько мне не хватает его сложного характера, всех его прихотей и странностей, он просто бросал трубку, словно понимая, что следующее моё слово изменит всё. И он мне так и не дал его сказать. Через несколько недель, он начал меня тотально игнорировать. Не отвечал на смски, не брал трубку. Я вдруг поняла, каково это – потерять часть себя. Половинку, которую больше не вернуть. И мне стало до безумия одиноко. Одиноко, потому что в моей душе боле не было тех чувств, которые пробуждали в ней его стихи. И более не было тех полуночных разговоров ни о чём, дней полнейшего молчания и пары секунд неудержимого смеха. Разбила мир, который так долго строила, кусочек за кусочком собирала это маленькое гнёздышко, а оно взяло и разлетелось на глазах. Ужасно, больно, одиноко. И нет больше ничего…