Головка профессора

Это утро никак нельзя было назвать унылым, во-первых, было уже почти два, во-вторых, из-за стены доносились поросячьи крики одной парочки. К тому же унылым утро может быть только в своей постели, в привычной обстановке, когда просыпаешься в чужой квартире, нужно действовать, как-то выбираться. Сил открыть глаза еще не было, они же орали так, будто вообще вчера не пили. Дошли до той стадии, когда уже не старались показать остроумие, высокомерие, никакой ненависти, просто проверка отсутствия чувств. Сейчас они как в сказке «Двенадцать месяцев» превратятся в двух очаровательных свинок, случится преждевременное кармическое наказание. Меня тошнит.  И дело, конечно, не в них. Что я здесь делаю?  Никто не постелил мне чистые простыни, подушка воняет сигаретами, а сверху колючий плед. Эта кровать кишит отмершими клетками эпидермиса, отравляющими мою юную душу. Оля, которой пятьдесят, спит вместе с Викой, которой семнадцать. Мать и дочь. Каждый день они ложатся в постель, где даже мысль о сексе кажется извращением, по-моему, это сломало их обеих. Я подняла голову. В ногах аккуратной стопкой лежало постельное белье. Завернувшись в белую глаженую простыню, постаралась заснуть.
Комната, где я лежала как кокон, из которого с первого раз не вышло бабочки, но червячок не поверил и спрятался вновь, была проходной. Дверь слева вела в комнату Люси  и Антона, справа – в длинный коридор коммунальной квартиры, дальше было еще две комнаты.
С Люсей мы вроде как подруги и она далеко не всегда жила в этом говне. Вышла замуж за Антона лет шесть назад, потому что залетела. «Ой», – передразнивала она будущего мужа, якобы специально старавшегося ее оплодотворить. Я ей конечно верила, хотя ситуация у нее была паршивая, жить было негде, работа бесперспективная, к тому же двадцать семь. Я ей верила, не могла представить, что кто-то в здравом уме захочет рожать от Антона, что кто-то вообще захочет с ним спать. Был ли вообще кто-нибудь из них когда-нибудь в здравом уме?  Нет, внешне Антон вполне себе мужик, урод – внутри. Большинству людей, чтобы разлагаться, нужны внешние факторы: алкоголь, нищета. Этот, казалось, мог гнить самостоятельно, в вакууме, хотя все внешние факторы у него, конечно, присутствовали.
Как-то раз мы спали втроем на одной большой кровати. С краю Антон, потом подруга и я у стенки. Я у них тогда часто ночевала, потому что жила в общаге, в которую не хотелось возвращаться. Пили много, и я всегда вырубалась первой. Не знаю, как им удавалось вливать в себя такое количество алкоголя. Возможно, в какой-то момент спирт начинает циркулировать самостоятельно, создавая свое алкостральное тело. Такое возможно только после открытия сиддхи. Мне доводилось видеть выход этого тела из физического. Ничего хорошего. В общем, просыпаюсь я как-то ночью, кто-то гладит мою грудь. Я дернулась и приподнялась на локтях. Рука Антона соскользнула Люсе на спину. Он спокойно посапывал. Я отвернулась к стенке и попыталась быстренько заснуть, потому что думать об этом говне не хотелось. Но только сон рассеял мои сомнения и страхи, как я снова почувствовала на себе его руку. Вскочила.
- ****ь, что за херня?!
Он что-то пробормотал и отвернулся, типа, кто шумит и мешает спать. Люся даже не дернулась. Когда проснулась утром, он спал на полу. Ей я ничего не сказала. Женщине, конечно, очень повезло, муж – мудак, подруга - … не знаю, кто подруга. Мне просто не хотелось ввязываться в разборки. Меня мутило от мысли, что она будет это анализировать.   
С тех пор я у них больше не ночевала, прошло лет пять. И у них, как видите, все зашибись. Сейчас они, по крайней мере, спят, а я думаю. Постоянно кому-то что-то рассказываю. О них, потому что мне здесь не место.
Эта семья как чернобыльская зона отчуждения. Сразу после замужества Люся начала борьбу с гигантскими тараканами. А самое сложное в борьбе с тараканами – это то, что нельзя травить людей оставляющих крошки. Но она не сдавалась. Ее воспитали в духе «Криминального чтива»: «Милая, чтобы не случилось, береги часы». Одна единственная заповедь, на которой держится мир, будешь ее соблюдать, попадешь в ад, но с чувством выполненного долга.  В ее случае это была какая-то извращенная идея собственного достоинства. Не важно, что муж тебя не любит, он должен ходить в чистой рубашке, если негде взять чистую - погладить грязную.
Она усвоила, что ее родители не учителя, а педагоги, видела в этом разницу и пыталась держать марку. Но если стержень условный и находится вне человека, это уже костыль.
Она любила делать умозаключения. Но так как сложные вещи ей не давались, она разбирала простые. Например, мужские руки.
- А вы знаете, почему для женщины очень важно, чтобы у мужчины были ухоженные руки?   Потому что подсознательно она думает, что если с ним переспит, и кончить вагинально не сможет, ее удовольствие будет зависеть от рук, и если они неухоженные, он может поцарапать или внутрь попадет грязь. Поэтому только завидев мужчину с неухоженными руками, женщина корчится, будто ей уже больно.
Она не замечала, что доводила логику до абсурда, гордилась своими наблюдениями. Со временем вещи становились все проще, рассуждения длиннее, потом она начала повторяться. 
Я осмотрела комнату в поисках одежды, ее нигде не было. Вдруг зашел Рома и направил на меня винтовку. «Тыщ, тыщ, тыщ!» - прокричал он и нырнул обратно за дверь.
- Милый, я и так труп.
Он вышел и молча прошел в комнату, где спали родители. Сейчас ему шесть. Однажды я к ним приехала, а он устроит истерику. Года три назад. Он заплакал и сказал: «Пусть она уйдет!» У меня сжалось сердце. Похоже, он не хотел, чтобы мама напивалась, но я тут не причем, она бы написалась и так.
Так вот Оля. Прямо передо мной стояла коллекция книжек «Великие художники». Прекрасные, замечательные, неописуемые. Она складывала их на полку, не распечатывая, месяц за месяцем увеличивая количество. Это давало ей право говорить, что Микеланджело отстой.
- Но у тебя еще нет про него книжки.
- Будет.
Однажды мы курили, и Люся попросила разбудить ее на следующий день.
- Конечно, я всегда встаю в семь и всех бужу, - пояснила она мне. – Чувство ответственности я впитала с молоком матери. Если я сказала, то обязательно сделаю.
Я подумала, что она шутит. Старший сын – Антон, мудак, о нем уже писала, младший – Илья – ему сейчас двадцать восемь – законченный алкоголик, мясник, дочь Вика в свои семнадцать весит килограмм сто. И дело не в том, сколько она весит, а в том, что Оле удобно кормить ее булочками и использовать. Пускай носит тяжелые сумки на дачу, и радуется, что ее хоть кто-то любит.  Еще у Оли нет передних зубов.
С другой стороны, причем тут ответственность? Может, она никому не обещала воспитать нормальных детей. Человек слова.
- А почему ты не передала свою ответственность детям?
- Я передала, – она опять говорит совершенно серьезно и от этого у меня глаза на лоб лезут.
- Но видимо не в том количестве, чтобы они вставали самостоятельно.
- Я просто их страхую, - злится.
Похоже у них действительно все в порядке.
А я видимо уже не засну. Стала искать одежду.  Вчера было много гостей. И все они пытались со мной говорить, новый зритель, свежие уши.
Я сидела на кухне, ко мне подошла бабушка, Олина мама, положила руку на колено.
- Илюша такой хороший мальчик, но вот не везет ему, что ты будешь делать.
«Он же уебище!» - я проглатываю эти слова, выражение глаз, глаза, голову, все дерьмо, которое есть в мире, и улыбаюсь.
- Еще повезет.
После подходит бросившая его жена.
- Как меня все это достало, - она прикладывает руку к груди и сильно выгибает пальцы, как бы показывая глубину своей искренности.- Я оплатила ему лечение.
- Так он же пьет.
- Только пиво.
Она рассказывает, сколько ей пришлось пережить, прежде чем она отсюда уехала, как ей тяжело растить дочь одной. Она ужасно лицемерна, плохая актриса. Особенно смешно, когда рассказывает, как ненавидит свекровь, при этом называет ее мамой. Самое главное, она хочет мне рассказать, что теперь у нее есть машина, поклонник дал в пользование, но она с ним не спит, потому что любит Илюшу.
- Любишь? – мне начинает нравиться эта игра.
- Да, - чувства рождаются у нее на кончике языка, не глубже. Она пытается распробовать их, сжимает губы и глотает слюну. Убедившись, что поймала нужное, вновь чувственно выгибает пальцы, - Люблю.
Люся говорит, она не разводится из-за квартиры. Иногда у меня и с ней бывают разговоры. Мы редко остаемся вдвоем, в квартире живет столько людей, и все они против, чтобы им мыли косточки. 
- Почему бы тебе не взять ребенка, мужа и не снять квартиру. Да, это стоит денег, но зато будет шанс, что твой сын вырастет нормальным.
- Я никуда не поеду! Я это заслужила! Почему я должна уезжать? Не дождутся.
- Но это твоя жизнь!
- Нет.
Это новая модификация москвичей, не их испортил квартирный вопрос, они его испортили. Загнали на самый примитивный уровень. Никакой борьбы, поджогов. Противостояние баранов.
- Есть надежда, что дом будут сносить. Тогда каждой семье дадут по квартире.
- Когда?
- Лет через десять. Опять же, понимаешь, всем наплевать, я ходила и узнавала. Только я здесь что-то делаю.
Свою одежду нашла на кухне. Сразу пошла в душ. Ванны у них нет, потому что тут еще живет инвалид, муж Оли. Он занимает четвертую комнату, в третьей – Илья. Стоять на кафельном полу холодно. Зачем же я сюда приехала? Ах да, мне было грустно. Мне было одиноко. Я знаю, здесь меня всегда примут. В этом кругу я фантастически успешный человек. Люся любит меня и говорит, я такая замечательная, что все мои мечты обязательно сбудутся.
Я же время от времени чувствую себя виноватой, ведь могла бы чаще повторять, что ей бежать отсюда надо, она уже не держит марку, а тупо спивается. Иногда говорю, мы ругаемся, я хлопаю дверью. На следующий день, она звонит и спрашивает:
- Что случилось? Почему ты ушла?
- Не знаю. Выпила.
В следующий раз прихожу, она плачет и рассказывает, как для Ромки все сделает. Ради него – вытерпит. Наверное, она чувствует себя атлантом, который держит небо. Персональный голубой кусок. Неважно, что под ним творится, береги часы.
Выхожу из душа, они сидят на кухне.
- Полегчало?
- Нет.
- Сейчас полегчает.
Антон открывает шампанское.
- Я не буду.
- Почему?
- Я не похмеляюсь!
- Почему?
- Потому что не хочу.
- Не говори ерунду.
- Ты как-то пила со мной с утра пиво, - вмешивается Люся.
- Это был единственный раз, и мне не понравилось.
Люся находит где-то чистую кружку, дует в нее, пыль поднимается, искрится у меня в глазах. Антон наливает.
- Садись.
- О, как я ненавижу этот утренний срач, - говорит она, - пойдем в комнату.
Антон протягивает кружку.
- Пей.
Я делаю глоток и закрываю глаза. Оно холодное и приятное, не сладкое и не кислое. Делаю еще глоток. Представляю, что в меня вливается новая жизнь, силы, хорошее настроение.
- Херня, - говорю и ставлю на стол, - крылья не вырастают.
- Выпей еще.
- Не поможет.
- Водки?
- Фу. Почему моя одежда была здесь?
- Потому что ты вчера здесь разделась.
- Этого не может быть.
- Да конечно.
- Вы врете. Я помню, как пошла спать в одежде.
- Я помню, как ты пошла спать без одежды.
- Этого не может быть.
 Заходит Илья, берет мою кружку и выпивает остатки, улыбаясь во весь рот,  спрашивает:
- Ну что? Как себя чувствуешь?
Меня тошнит.
Я ухожу. Становится опять грустно и одиноко. По дороге думаю, что небо держать не надо, лучше расслабиться. Оно, конечно, всегда будет сверху, но ненавязчиво, скорее заигрывая.
Дома сразу ложусь в кровать, она у меня классная и хорошо пахнет, белые цветочки на голубом фоне, как луг или поле. Я туго закукливаюсь в одеяло, вытягиваюсь. Может быть, получится.