Мои отношения с фикусами

МОИ ОТНОШЕНИЯ С ФИКУСАМИ

Фикусов у нас не было никогда. Возможно, мой дед их просто не любил. Были у него в растительном мире стойкие антипатии. А так как авторитет деда, агронома, знатока и селекционера роз, паркового архитектора в зеленых вопросах был в семье непререкаем, то и фикусы в моем воспитании участия не принимали. На мое знакомство с ними повлияли два прозаических обстоятельства.
Однажды мама сказала вскользь, что ей хотелось бы завести фикус, но мысль как-то повисла в воздухе и практического продолжения не получила.
Я в то время как раз работала в цветочном магазине и хорошо знала цены и качество растений, поступавших в продажу. Вдохновения эта осведомленность мне не прибавляла, чего нельзя было сказать о членах родительского комитета школы, где училась моя дочь. Отчаявшись привлечь меня к работе в этом уважаемом органе школьного самоуправления, сей комитет, надо отдать ему должное никогда не узнаю, в чьем лице, все-таки изловчился обеспечить мне общественную нагрузку. Мне поручили приобретение комнатных растений, которые предполагалось дарить от лица класса всем детям на день рождения. Задача была четко сформулирована: растение должно быть молодое, небольшое по размеру, недорогое по цене и не повторяться. То есть каждому из тридцати учеников надо было подарить такой цветок, которого не было у других. В этой затее угадывалась весьма философская мысль: растень должна была взрослеть вместе с ребенком, которому в будущем оставалось только построить дом и вырастить сына.
Не скажу, чтоб это поручение меня сильно напрягло. Во-первых, всяких цветочных деток у меня самой было немало, а во-вторых, времени на поиски было предостаточно – дни рождений в классе на мое счастье случались не каждый день. Врожденное чувство ответственности, однако, не позволяло забыть об оказанной мне чести, и я не пропускала ни одной двери, за которой мне мог быть продан очередной подарок. Ситуация усугублялась тем, что мой ребенок, осознавая исключительность возложенной на меня миссии, занимался разведкой в тылу, выведывая у одноклассников, какой цветок каждый из них хочет получить.
Так я оказалась в небольшом, но весьма фешенебельном салончике в сретенских переулках. Магазинчик только недавно открылся и, по-видимому, хозяин еще не очень определился с ассортиментом. При разглядывании того, что позднее стало безапелляционно именоваться «микс», мое внимание было привлечено двумя горшочками. Один из них был настолько мал, что годился разве что для какого-нибудь кактусиного сеянца. Но из него торчали несколько зеленых листиков, в которых с известной долей фантазии можно было узнать деремскую драцену.
Второй вызвал еще большее мое удивление. Для той цены, которая была обозначена на ценнике, в ней сидел просто огромный фикус робуста. В магазине, где я работала, расположенном, к слову, в старом московском рабочем районе, фикус ростом более 30 см с четырьмя (!) большими листами стоил раза в три дороже.
Тут я очень кстати вспомнила, что у мамы скоро день рождения… Драценка была куплена до кучи. Она недолго оставалась в формате «мини», но о ней в другой раз.
Фикус эластика робуста, самого что ни на есть голландского происхождения, четыре взрослых листа, высота 35 см от горшка, он был первым фикусом в моей жизни, которого я запомнила в лицо. Сколько ни пыталась, так и не смогла вспомнить, чтобы где-нибудь до этого случая мое внимание привлек какой бы то ни было фикус. Новый мой жилец был на редкость красив и строен. Будучи благополучно пересажен, он принялся расти. Разумеется, вверх.
Ну, не совсем только вверх… Как бы это объяснить? Он предпочитал смотреть в окно. Я его пыталась заинтересовать чем-либо внутри, но он упорно больше интересовался внешним миром. Все мои попытки ни к чему не приводили, и тогда я заинтересовалась его поведением вплотную. Чуть-чуть наблюдательности, и я обнаружила третьего участника дискуссии… В мое отсутствие мама поворачивала фикус обратно, потому что он мешал ей закрывать шторы в самые солнечные часы. А развернутый ко мне передом, к лесу, к улице то есть, задом, он уже стал шире подоконника.
Осанка парня оказалась под угрозой, и я его с подоконника сняла. К этому времени ростом он уже догонял меня, но все еще рос в один ствол. Борьба за стройность выявила некоторые особенности характера. Листья фикуса разворачивались к свету только во время роста, но занимали это положение, казалось, навсегда. Чтобы добиться симметрии, шевелиться приходилось мне: нужно было вовремя развернуть растение к свету, чтобы новый лист принял нужное положение. Не могу сказать, что такая гимнастика доставляла мне удовольствие. И я высказывалась по этому поводу вслух весьма нелицеприятно. Тогда он переставал расти вовсе. А потом, усыпив мою бдительность, начинал расти как на дрожжах, выкидывая лист за листом так быстро, что поворачивай – не поворачивай, все равно никакой симметрии! И если б это еще как-то было связано с временами года, – ничего подобного!
Фикус тем временем вымахал почти до потолка, для соблюдения равновесия пришлось воткнуть в горшок палку и привязать к ней заметно возмужавший ствол. Ситуация становилась критичной. Если позволить фикусу продолжать расти вверх в один ствол, рано или поздно ему понадобятся более серьезные подпорки, иначе он просто сломается. Тут уж не до эстетики. Свои сомнения я по обыкновению высказала вслух.
– Упрешься в потолок, – заявила я безапелляционно, – отрежу голову!
Рост вверх прекратился в тот же день. А еще через несколько дней я обнаружила растущую вбок ветку. Конструкция обещала окончательно потерять устойчивость.
– Завалишься, – руку отрежу! – не отступала я. Фикус стал похож на букву «Г», при этом листья оставались в том положении, какое им удавалось принять при появлении на свет. Гимнастические экзерсисы на фоне дискуссии, тем не менее, продолжались. Но угрозы снова подействовали. Ветка остановилась в росте, а от ствола начала расти новая, в противоположную сторону. Похоже, падать ему и самому не хочется. Но шевелить листьями, разворачивать их к свету, кажется, не будет все равно.
И я нашла компромисс. Растет фикус рывками, чередуя периоды роста и покоя по своему разумению. График этот никакому прогнозированию не поддается, однако симптомы перехода достаточно очевидны. Когда ветка собирается спать, на ее конце остается как бы недоразвитый зародыш листа, коротенький и темный. А перед пробуждением этот зародыш как будто наполняется изнутри и заметно увеличивается в объеме. И каждый следующий лист начинается с довольно крупного зародыша. Так продолжается до тех пор, пока очередной зародыш вдруг не окажется непропорционально маленьким. Значит, снова дело к ночи.
Так вот я придумала поворачивать его во время сна. Проснется, а солнце-то светит уже с другой стороны, придется и листья туда разворачивать. Вот так и договорились.
За те семь-восемь лет, пока я строила свои отношения с фикусом робустой, я обнаружила, что бывают и другие фикусы, связываться с которыми у меня никакого желания определенно не возникало. В частности, все, что становилось мне известно о фикусе Бенджамина, говорило явно не в его пользу. Он представлялся мне капризным, листопадным, чрезмерно светолюбивым и не вызывал симпатии, несмотря на весьма красивую внешность.
Я неохотно отказываюсь от своих убеждений, тем более от негативных, поэтому когда я увидела трехметрового в несколько стволов прекрасно облиственного Бенджамина в одном уважаемом госучреждении, первой мыслью было, что растень искусственная. Когда я позволила довольным обладателям фикуса убедить меня в его натуральности, я все равно никак не могла понять, как такое сложное в уходе растение может так благоденствовать на казенных харчах. Потом мне еще не раз приходилось с ним встречаться в разное время года и с большими перерывами. Фикус оставался по-прежнему красив и откровенно благополучен.
Впечатления от встречи с этим Бенджамином сыграли решающую роль, когда однажды поздно вечером во время собачьей прогулки я обнаружила недонесенного до помойки Бенджика. Не раздумывая ни минуты, я потащила его домой к вящему неудовольствию недогулявшего пса. Найденыш был в отличном состоянии, в хорошем горшке и выглядел вполне ухоженным. Почему люди выбрасывают такие растения, – вопрос, по-видимому, риторический. Бенджей на помойках обычно много: засохших, залитых, сломанных при попытках превратить их в бонсай. Но моя находка являла собой счастливое исключение.
Фикус был красив и здоров, поначалу не нуждался даже в пересадке и очень быстро привык к новому месту. Опыт общения с робустой мне пригодился: бенджика тоже нужно было поворачивать к свету, сам он тоже этого делать не собирался. И я также стала вертеть его во время сна. Правда, в отличие от своего родственника, он ветвится без угроз и принуждений, предъявляя только повышенные требования к влажности воздуха. Здесь я иду ему навстречу, и мы неплохо ладим.
Потом я купила в уценке лировидного и Мелани. Мелани стоил дешевле денег, а размером был совсем не мини-формата. Жаба проснулась и уже не могла успокоиться, не забрав его с собой. Несмотря на свой вполне товарный вид, прошло уже полгода, а мы с ним еще никак не поймем друг друга. Вредным или капризным его не назовешь, видно, что он очень старается выжить, но у меня до сих пор нет уверенности в его будущем. Вселяет надежду (или, наоборот, тревогу?) то, что по рассказам цветоводов фикусы Мелани уж очень часто повторяют судьбу моего растения. Также желтеют и опадают листья, также некоторые стволики преждевременно уходят в мир иной, и куст оголяется и редеет, но в то же время отрастает молодая поросль от корня. Вот уж кто благодарно откликается на теплый душ, так это фикус Мелани! После душа молодняк дружно принялся расти, а некоторые ростки даже начали уже матереть. Очень хочется, чтобы кустовой фикус получился красивым. Когда покупала, думала, что отнесу на работу, дескать, зачем мне столько фикусов? А сейчас я уже с ним ни за что не расстанусь.
А вот лировидный фикус дурит меня изо всех сил. Сам-то масява, сеянец в четыре листа, а выпендривается, как настоящий. Листья у лировидного фикуса красивые, а сама растень бестолковая какая-то. Там, где я видела их раньше, лирики растут тонкими прутьями. Всей эстетики – одни листья.
Сначала он мне заявил, что расти будет не в продолжение собственного ствола, а начнет заново. Я решила посмотреть, как это будет выглядеть. Он начал было расти вверх, потом вроде раздумал, сбросил несколько недовыращенных листков, оголил кусок ствола, и только после этого начал выпускать нормальные листья. Зрелище было то еще: снизу густо, в середине пусто, а сверху как будто кусок другого растения. В общем этот фикусенок душу мне так и не растревожил. Смотрела я на этот коллаж, смотрела, да и срезала ему верхушку. Поставила черенок в воду, где он благополучно за неделю и сгнил. Сегодня увидела на оставшемся пеньке проснувшуюся почку. Посмотрим, какой следующий ход он сделает?
И уж совсем бы не поверила я тому, кто бы предположил, что у меня заведется фикус Барок. Однако, вот поди ж ты… Пошли мы с псом как-то в дальнюю аптеку. Проходим мимо парикмахерской и видим: стоит на каменном вазоне горшочек с полузасушенной растенькой, и бумажка к горшку приклеена: «Срочно отдамся в хорошие руки!» Кто-то пожалел растишку, не стал заливать окончательно, решил дать шанс. Шестиствольный фикус редкой масти оказался сверху засохшим, снизу полусгнившим. Выходили. Сейчас уже пушистый стоит. Правда, у него оказались вредные привычки. Бросается молодыми листочками, шантажист. Но я об этом уже была наслышана, поэтому внимания не обращаю. Он обижается, очень уж хочется ему важной персоной выглядеть, а приходится шевелюру наращивать. Хорошо еще, что на нем не сильно видно, куда его кудри повернуты, поэтому и верчу его реже других, поводов лишних листками бросаться нет, дуйся – не дуйся, а колоситься придется. Так и живем.


Рецензии