Умберто Эко Пражское кладбище Первая глава

Умберто Эко

Пражское кладбище

перевод с итальянского Марии Дубровиной Гончаренко




Раз уж второстепенные происшествия являются необходимыми, и в историческом повествовании становятся даже первостепенными, то мы включили в рассказ казнь через повешение ста граждан на городской площади, казнь через сожжение живьём двух монахов и падение кометы – эти захватывающие, как турниры, описания способны отвлечь внимание читателя от главного события.

Карло Тенка, «Собачий Дом»

1
ПРОХОЖИЙ, КОТОРЫЙ В ТО СЕРОЕ УТРО

Прохожий, который в то серое утро марта 1897 года на свой страх и риск отважился бы пересечь площадь Мобер, прозванную прощелыгами просто Моб (в прошлом средневековый центр университетской жизни, приют для студентов факультета искусств, располагавшегося на Vicus Stramineus или Соломенной улице, а позже место смертной казни апостолов свободной мысли, таких как Этьен Доле), то оказался бы в одном из немногих районов Парижа, избежавших сокрушительного вмешательства барона Оссман, среди сплетенных дурнопахнущих улочек, рассекаемых надвое течением Бьевры, которая там только высвобождалась из столичного подземелья, куда давно была закрепощена, и неслась, лихорадочная, хрипливая и кишмя кишащая в соседнюю Сенну. Площадь Мобер, отныне изуродованная Бульваром Сен-Жермен, разветвлялась паутиной старых улиц, звавшихся Мэтр-Альберт, Сен-Северин, Галанд, Бушери, Сен-Жульен-ле-Повр и Юшетт; они пестрели грязными пансионами, коими владели, как правило, выходцы из Предальп, известные скряги, бравшие один франк за первую ночь и сорок сантимов за последующие (за дополнительные двадцать можно было получить и простынь).
Если потом он повернул бы на улицу, впоследствии переименованную Сотон, а в то время ещё звавшуюся Д’Амбуаз, то обнаружил бы между борделем, маскировавшимся под пивную, и кабаком, где подавали отвратительное вино и двухгрошовые обеды (по тем временам совсем дешевые, приходившиеся по карману студентам Сорбоны), тупиковую улочку, которая тогда называлась Мобер, а до того Д’Амбуаз, на которой годами раньше располагался tapis-franc (так жулики именовали забегаловки или кабаки самого последнего разряда, где заведовал по обыкновению бывший заключенный, и где околачивались недавно освобожденные каторжники), печально прославленную ещё и тем, что в восемнадцатом веке там находилась мастерская трех известных приготовительниц ядов, отравившихся однажды от возгонки собственного зелья.

Дойдя до середины этого тупика, можно было и не заметить под выцветшей вывеской “Подержанные вещи в хорошем состоянии” совсем непрозрачную витрину старьевщика, через чьи покрытые многолетним слоем пыли стекла, размером двадцать на двадцать в деревянном переплете рамы, плохо просматривались выставленный товар и внутренний уклад магазина. Рядом с витриной прохожий увидел бы неизменно закрытую дверь, на которой рядом со шнурком звонка висела табличка, оповещавшая о том, что хозяин временно отлучился.

Если же, как это иногда случалось, дверь была бы открытой, то вошедший смог бы рассмотреть при скудном, пещерном свете, что скривившиеся стеллажи и не уступающие им в шаткости столы были завалены множеством предметов, лишь на первый взгляд казавшихся привлекательными, а при более внимательном осмотре выдающих свою полную непригодность для честной торговой сделки, хоть бы и за совершенно ничтожные деньги. Были там среди прочего пара подставок для дров, способных придать вульгарный вид любому камину, часы с маятником, покрытые потрескавшейся синей эмалью, подушки, расшитые некогда яркими нитками, цветочные вазы с надколотыми керамическими амурами, скособочившиеся столики неопределенной эпохи, ржавого железа корзинка для визиток, неопределенного назначения лари, украшенные выжиганием, ужасные перламутровые веера с китайской росписью, кажущиеся янтарными бусы, пара домашних туфлей из белой шерсти с пряжками, инкрустированными “Ирландскими алмазиками”, с отбитым краем бюст Наполеона, бабочки под треснувшим стеклом, фрукты из многоцветного мрамора под некогда прозрачным стеклянным колпаком, кокосовые орехи, старые альбомы с посредственными цветочными акварелями, несколько дагеротипов в рамках (в то время отнюдь не являвшимися антикварными). И если нашелся бы такой извращенец, которому приглянулось бы что-нибудь из этой никчемной рухляди, оставшейся от доисторических закладов вконец разорившихся семей, и подойдя к подозрительному хозяину, он осмелился бы спросить сколько, тот заломил бы такую цену,какая была способна отбить тягу к покупке даже у самого патологического из коллекционеров антикварных уродств.

И если бы, наконец, посетитель, воспользовавшись неким невероятным пропуском, прошел бы во вторую дверь, отделявшую помещение магазина от верхних этажей, и поднялся бы по танцующим ступенькам винтовой лестницы, какие встречаются в этих косо нагроможденных друг на друга парижских домах с фасадами шириной с входную дверь, то очутился бы в просторной гостиной, обставленной не хламом подобным тому, что был на нижнем этаже, а предметами работы совсем другого порядка: на трех украшенных орлиными головами ножках столик в стиле ампир, консоль, удерживаемая крылатым сфинксом, семнадцатого века шкаф, красного дерева стеллаж, выставлявший напоказ сотню книг в красивом сафьяновом переплете, так называемый “американский” письменный стол с цилиндрической крышкой-шторкой и множеством выдвижных ящичков, как у секретера. Если бы он прошел в прилегающую комнату, то обнаружил бы там роскошную кровать с балдахином, простенькую этажерку, разместившую севрский фарфор, турецкий кальян, алебастровая чаша и хрустальная ваза, на противоположной входу стене висели панно со сценами из мифов, два больших полотна, изображавших муз истории и комедии, несколько арабских барраканов и других восточных одеяний из кашемира, древняя фляжка кочевника, а также умывальный столик, заставленный туалетными принадлежностями из дорогих материалов – в общем, целый причудливый сбор дорогих и любопытных вещиц, которые, пожалуй, говорили не о продуманном тонком вкусе, а о влечении к показной роскоши.

Вернувшись в гостиную, посетитель разглядел бы, что перед единственным окном, пропускавшим немного света из рассветного переулка, сидел старик в домашнем халате, и если уж посетитель смог бы еще и заглянуть ему через плечо, то увидел бы, что он писал то, что мы с вами и намереваемся читать, и что временами Повествователь будет пересказывать, дабы не наскучить Читателю сверх меры.

Не стоит Читателю надеяться, что Повествователь сейчас с удивлением узнает в действующем лице ранее упоминавшегося кого-то, раз уж повествование только начинается, никто ранее не упоминался, и сам Повествователь еще не знает, кто же он, этот таинственный писака, и собирается выяснить это (вместе с Читателем), пока они с любопытством непрошеных гостей, вдвоем, созерцают следы, оставляемые его пером на бумаге.


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.