Человек, который ненавидел Бога

                ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ БОГА

                Повесть


Деревня находилась у самого подножия гор. Сотня дворов неширокой лентой спускалась по отлогому склону, переходящему в изуродованную дождевыми потоками лощину, где все куски мало-мальски плодородной земли были поделены на участки. На самом краю поселения уже пятьдесят лет высилась ветряная мельница, а недалеко стоял покосившийся дом самого мельника, которого в народе за глаза звали Колченогий Рэду. Он был единственным человеком из округи, который ненавидел Бога, и по всему выходило, Бог платил ему той же монетой.
Мельник много лет работал сезонно, во время сбора урожая. Прочие месяцы жил затворником, сторонясь людей, редко появлялся в деревне и игнорировал общие собрания. Чем он занимался, оставалось загадкой, потому что приложить руку было к чему: бревна крыльца его дома расползлись в разные стороны, так что их не мог удержать и настил из подгнивших досок. Да и мельница, доставшаяся от отца, с каждым годом ветшала и требовала ремонта.
Прозвище свое Рэду получил в раннем детстве. Однажды развозили мужики мешки с мукой по домам, а мальчика посадили поверх поклажи. Но не уследили - упал тот с воза, колесами ему ногу переехало. Телега-то была тяжелой – мало что от костей осталось. Кричал Рэду несколько дней, даже во сне, когда старуха-знахарка поила его каким-то отваром и, сонному, вправляла суставы да хрящики.
Тогда и услышал он от нее впервые:
- Видно не любит тебя Бог-то, если калекой сделал. – При этом старуха насмешливо щурила глаза. Мальчик подумал, что, наверно, Бог ошибся, не разобрав, кому прилепить такой несладкий жребий. А неулыбчивая внучка знахарки, вертящаяся возле кровати и с любопытством разглядывающая его открытый перелом, будто в ответ на сомнения показала Рэду язык.
Нога уже никогда не выправилась, и мальчик хромал на потеху сверстникам. Со временем он свыкся с этим, но свою ущербность чувствовал постоянно.
И видно, так получилось, что всякий раз, испытывая боль, вспоминал он старуху с ее ухмылкой, и неприятное чувство холода проникало ему в грудь. А поскольку жизнь Рэду не баловала - побои и оплеухи доставались регулярно: и от отца, отличавшегося крутым нравом, и от сверстников, не упускающих случая унизить калеку, и от судьбы, словно в насмешку, добавляющей ему перца.
Один раз помогал он строить новую избу, подавая мужикам доски на крышу. Другие мальчишки в это время играли где-то за деревней, он же привык их сторониться и приобщался к взрослым заботам. Только так вышло, что одна из досок сорвалась с высоты и угодила ему самым острым местом прямо между ребер. Пару вышибла и внутренности повредила - синюшное пятно потом два месяца сойти не могло. Опять вызвали знахарку. Та узнала парня, заулыбалась во весь уже беззубый рот, погрозила ему желтым пальцем с темными ногтями и проскрипела:
- Верно я говорила в прошлый раз: не любит тебя Бог…
- Почему, бабушка? – растерянно спросил ее Рэду и почувствовал, как его будто в ледяную воду бросают – но совсем не от боли, перекосившей лицо.
- А на что ты ему, калека? – Старуха захохотала собственной шутке, замкнув круг непонимания, по которому Рэду с тех пор и блуждал, не находя дороги.
Спросил он как-то мать, почему одним людям дается здоровье и счастье, а другим вместо него горе и потери уготованы. Только матери тогда не до философий было: у нее еще четверо детей на руках. Одного женить надо; другая – девка - созрела, на парней засматриваться начала, глаз да глаз за ней; двое младшеньких - сопли не подсохли, так и норовят нахулиганить… Ощущение какой-то несправедливости, глупой ошибки там, на небесах, все острее томило Рэду, не давало ему покоя. Он стал задаваться вопросами, на которые в его возрасте невозможно было найти ответа.
Но слова старухи услышал не только он. Поползли по деревне слухи, что притягивает он неприятности как магнит железо. Люди поумнее, конечно, от них отмахивались, а глупцам да сплетникам все равно, о чем болтать – нашелся бы повод. И как на грех, случилось еще одно происшествие, которое будто масло в огонь подлило.
Задумали мужики часовенку построить. Закупили всем миром бревен, подготовку провели и начали возводить под крышу. Все это время отец заставлял Рэду помогать ему на мельнице. Но зерно они помололи, новое еще не подвезли – и пришел парень к строителям. Успел-то сделать, наверно, всего ничего – может, распилил пару досок…В горах в это время дождь сильный прошел. И видимо, в какой-то расселине вода скопилась в большом количестве. Только не выдержала естественная запруда, прорвалась, и селевой поток вместе с камнями ринулся вниз, на деревню. Часть его ушла в низину, к посевам, но хватило и на долю часовни. Мужики, услышав грохот, разбежались, кто куда, только двоих зацепило не очень несерьезно. А вот Рэду, вздумавшему забраться на самый верх недоделанной постройки, досталось больше всего. Поток ударил прямо в стену с дверным проемом, часовенка мигом наполнилась водой, а потом ее накренило и поволокло по пологому склону. Плохо закрепленные бревна сыпались, словно горох. Вместе с ними грохнулся и Рэду, поломав о камни ключицу и снова раздробив больную ногу.
Тут уже никакого доказательства больше не требовалось. Не хотел Господь, чтобы Рэду приложил свою руку к строительству его храма. Мужики в  тот же день пришли к мельнику домой и затеяли по этому поводу серьезный разговор.
- Что вы такое болтаете? – разгорячился отец Рэду, поняв, наконец, о чем они речь ведут. – Почему же на мельнице с ним ничего не происходит?
Тогда один из мужиков поднял указательный палец и ответил веско:
- Так ведь не под Богом она стоит, Петша, сам знаешь. Во все времена вокруг мельниц нечистая сила топталась. Может быть, и Рэду тоже у нее под крылышком. Про то, конечно, нам достоверно неизвестно, но посуди сам…
Обида взяла паренька. О какой нечисти они говорят? Он всю жизнь помогал отцу молоть зерно, проводил за работой ночи напролет, потому что по осени дня не хватало, но никогда не встречал ни самого дьявола, ни чертей подсобных.
От часовни его все равно отлучили. Когда ее заново отстроили, старухи не пустили даже помолиться. Рэду точно знал: не мог он прогневать Господа. Ни разу в жизни не покидал родной деревни, чтобы где-то нагрешить, и только понаслышке знал, что есть на свете большие города. Не убивал других людей и даже не бил в ответ, когда его самого лупили сверстники. И не мечтал ни о чем, потому что мечтают те, у кого светло на душе. Его мечты не могли вырасти на той почве, которую он им создал, день и ночь терзаясь вопросом: «За что?» Но при этом он не давал никакого повода для того, чтобы Бог его невзлюбил. Разве что сам факт его рождения мог быть расценен как грех. Может быть, он появился на свет в неудобное время и совсем не в том месте, на которое рассчитывал Господь? Тогда кто же распоряжался этим? Дьявол? И получается, что Рэду – шутка нечистого, а то и его оружие, и поэтому нет калеке места среди прихожан?
Созрел он гораздо позднее своих ровесников. Впрочем, речь идет не о физиологии.
Его старшие брат с сестрой уже обзавелись семьями, и Рэду очень тяжело пережил их уход из семьи. Возможно, родственники до конца не понимали юношу, занятые больше собой, но факт того, что они всегда были рядом, значил для него очень много. Ему казалось, что рушится что-то святое, к чему судьба не имела права прикасаться.
Рэду исполнилось двадцать, а он все не задумывался о девушках. Свободное время уходило на чтение книг. Он быстро перерос сказки, украшенные большими картинками, и после проглотил всю «взрослую» литературу, которую можно было найти в деревне. Возможно, Рэду и сам не отдавал себе отчета в том, что он там пытается найти. Лишь иногда, в минуты размышлений, мелькала у него мысль: не случайно в его жизни возник вопрос, поставленный перед ним старухой еще в далеком детстве. Вопрос, требующий прямого и честного ответа. Но все прочитанные им  истории говорили о человеческой любви и не учили поднимать глаза к небу. Единственная книга, о которой он не решался даже вспоминать, была библия. Рэду боялся ее. Это было что-то, сопричастное с Ним. Возьми он ее в руки, все тотчас станет известно Богу, думал юноша, и тогда может повториться история с часовней. Только на этот раз будет уже не предупреждение, а расправа.


  Но однажды произошла удивительная встреча с Мируной. Конечно, они виделись и прежде, ведь в деревне не так много людей, и все друг друга знали в лицо. Но в этот раз она возвращалась с поля одна, отстав от подруг, с которыми Рэду даже не стал разговаривать, потому что обязательно получил бы в свой адрес несколько язвительных насмешек. Красивая и стройная, будто тростинка, с начинающими прорисовываться округлостями груди, девушка вдруг показалась ему чудесной феей. Она с улыбкой взглянула на его раскрытый рот, и лукаво, но доброжелательно, спросила:
- Что это ты, Рэду, под вечер на усад идешь? Или с фонарем работать станешь?
- Да нет, - ответил парень, смущенно покраснев. – Мать забыла вилы, велела забрать…
- Так ты сразу обратно вернешься? – Она посмотрела вслед ушедшим далеко вперед подружкам. Догнать их уже не получится, а одной идти скучновато. Конечно, калека не самый приятный спутник, но и плохого она о нем ничего сказать не могла.
- Да. Подождешь? – У него почему-то подсел голос.
- Подожду, если ты быстро, - кивнула она.
- Я мигом! – И он помчался, как лось по болоту, припадая на больную ногу и перепрыгивая через ямы и большие валуны, разбросанные по дороге.
А потом они возвращались вдвоем, и оказалось, что им есть, о чем поговорить. Она не блистала остроумием, не старалась поддеть и показать свое превосходство, потому что такого и в помине не было – разве что в здоровье. Ей понравилась наивность молодого человека и восторженный блеск глаз, которыми он смотрел на нее, боясь пропустить хотя бы мгновение разговора. И его слова – такие необычные и несвойственные другим парням из деревни. Впрочем, Мируна не имела склонности к глубокому рассуждению. Она была милой, и от нее пахло свежестью горного воздуха. Для Рэду эти краткие минуты общения стали откровением. Он заболел любовью тяжело и надолго.
Родители не узнавали его. Прежде угрюмый и неулыбчивый, он будто расцвел - даже изменился цвет лица. Работа спорилась у него в руках, и отец только глухо ворчал по этому поводу, находя черное в белом. Это было в привычке старого мельника, и - кто знает? - возможно, беда Рэду по жизни заключалась лишь в том, что он получил свой тяжелый характер в наследство и принужден был расплачиваться за чужие грехи.
Вечерами он иногда стал отлучаться из дома, проводя время с Мируной. Впрочем, никаких серьезных отношений между ними пока не возникало. Помимо Рэду, за девушкой ухаживало полдюжины парней, большинству из которых очень не понравился новый соперник. Она же сама не отдавала предпочтения никому из них. Ей было всего семнадцать лет, жизнь только начиналось, и хотелось испить ее до дна. Ребята сами выясняли отношения между собой. Они подкарауливали Рэду в темноте, предупреждали его, потом дубасили, потом повторяли это снова и снова, пока, пристыженные собственной жестокостью, не сходили с дистанции. А Рэду, изрядно помятый и даже поломанный (но никогда так, как под телегой или во время строительства часовни), упрямо двигался вперед. Боль тела сделалась для него мало значимой, а фанатизму влюбленного позавидовал бы Петрарка.
Прошел год, и Мируна с удивлением обнаружила, что из всей группы ухажеров остался всего один – не самый симпатичный, но, похоже, самый настойчивый. Нельзя было сказать, что он совсем ей не нравился. У Рэду были волнистые каштановые волосы и умные глаза. Он имел крепкое телосложение. Но при том было в нем что-то, нехарактерное для его возраста. Сверстники уже задумывались о создании семьи, и, во всяком случае, поголовно увлекались противоположным полом – вечерними гуляньями, случайными поцелуями и нарочитым толканием да тисканьем девчат. У Рэду же под внешней восторженной влюбленностью всегда чувствовалось какое-то непонятное девушке противоречие, мешающей ей раствориться в нем. Он был интересным собеседником, но не додавал того, что подспудно требовала ее молодость.
И поэтому так получилось, что, уехав однажды на месяц к родственникам в другую деревню, она вернулась уже чужой невестой. Парень, оказавшийся рядом, не стал терять времени даром. У него были не такие широкие плечи, как у Рэду, привыкшего таскать мешки с зерном, но здоровые ноги и белозубая улыбка, которую ухажер не скрывал и, как рыбак, использовал в качестве наживки. Его веселый и незамысловатый нрав пришелся по душе Мируне, а своим рукам он нашел более удачное применение, чем сын мельника.
Она сообщила Рэду новость на одном дыхании, будто птичка пропела свою утреннюю песню - нимало не задумываясь о том, как отнесется к этому собеседник. А случилось ужасное. Мир померк для Рэду. То, что год назад небо бросило ему в качестве подачки за все страдания – душевные и телесные, было отобрано с изощренной жестокостью. Жизнь потеряла смысл, который, казалось, только-только начала обретать.
В тот день он домой не вернулся, а ушел в горы. В одиночку карабкался Рэду на самые отвесные склоны, играя со смертью, потому что только так мог отвлечься от пожирающего его горя. Степень их близости с Мируной казалась ему абсолютной. Такого не должно было случиться. И, похоже, он знал, кто нанес ему этот удар…
Он забрался так высоко, что в обычном состоянии мог бы уже и не спуститься. Гнев подталкивал его, гнал все выше и выше. На одной из стен, когда нога его сорвалась с уступа, и парень повис на руках, бушевавшая в нем ярость вдруг вырвалась в крике:
- Ты не любишь меня? Так знай: я тебя ненавижу!... Слышишь? Не-на-ви-жу!
То, что случилось потом, иначе, как чудом, назвать было нельзя. Он все-таки упал, потому что побелевшие от напряжения пальцы свело судорогой, а опору ногами Рэду найти не успел. Необычное заключалось еще и в том, что, рухнув с большой высоты, он угодил на кучу щебня, осколками гранаты брызнувшего в разные стороны. А потом его увлек покатый склон, еще больше смягчив удар при падении. Впрочем, этот единственный удар, который должен был покончить с ним, заменился на сотни и тысячи других. Тело, не в силах сопротивляться, катилось по каменистому склону, казалось, раздираемое в клочья. Острые камни рвали его, словно изголодавшиеся псы добычу. То, что достигло ровной площадки далеко внизу, уже трудно было назвать человеком. Это было кусок окровавленного мяса. Но в нем, несмотря ни на что, еще теплилась жизнь.
Подобрали его на другой день, когда родители обеспокоились тем, что сын не пришел домой ночевать, и затеяли поиски – вначале по деревне, а потом и в горах. Почти все мужики отправились с мельником. Нечасто в их местности пропадали люди. Народ здесь жил осторожный. Да горы и не прощали легкомыслия.
Когда принесли Рэду на носилках, вой матери услышали, наверно, за сто верст. Она-то думала, что убился парень до смерти. Оказалось, еще дышал.
В очередной раз послали за знахаркой. Старуха уже едва ковыляла. Привела ее неулыбчивая внучка, ставшая девицей. Они обе расположились вокруг кровати, взялись за руки и принялись что-то бормотать в два голоса. Лица их были темны и напряженны. Колдовство длилось целую ночь, а потом старуха упала и уснула. Зато едва прослеживающееся дыхание Рэду немного окрепло.
- Если переживет завтрашний день – встанет на ноги, - пояснила внучка знахарки. – Видение нам было. Бог будет решать.
После этих слов посмотрели родители на сына с сомнением, а мать – та и вовсе расплакалась.
Только ошибалась она. Может, отвлекся Господь по другим делам, а про это запамятовал, только прошел день, за ним другой, а Рэду все не умирал. Каждый вечер являлись обе знахарки и вправляли парню вывихи да переломы. То, что лежал он без чувств, было даже к лучшему. Трудно пережить такую боль, находясь в сознании. Почитай, заново собрали, будто рухнувший карточный домик.
А когда, через месяц, пришел он в себя и уже мог понемногу говорить, старуха прошамкала, погрозив пальцем:
- В последний раз тебя на ноги ставлю. Чувствую – грех большой на мне из-за этого. Не хочет Господь, чтобы ты жил, а я в его планы вмешиваюсь.
- Я его… не боюсь! – захрипел Рэду с трудом и попытался сжать кулаки. Впрочем, из этого ничего не вышло - только застонал от боли, пронзившей тело.
- Ну, и дурак! – отрезала старуха. – Не устоять тебе перед Ним. Раздавит, как котенка.
- Но за что… за что он… ненавидит меня? – Отчаяние придало его голосу неожиданную силу.
Знахарка в задумчивости пошевелила губами, будто пережевывая хлебный мякиш, потом ответила, разведя руками:
- Мы судим только по Его делам. А что Он думает – про то нам неведомо. Спроси у него сам.
Рэду горько усмехнулся. Он делал это всю жизнь, только не добился никакого ответа. Видимо, они с Богом говорили на разных языках.
Еще через месяц он стал садиться на кровати, потом кое-как подниматься на ноги и ковылять по комнате. На улицу вышел уже зимой, когда и горы, и ложбины покрыл снег. За все это время он ни у кого не спрашивал, как поживает Мируна. Просто вычеркнул ее из жизни, будто исписанный тетрадный лист. А вместе с ним – и любовь, которую испытывал к девушке. Душа его опустошилась.
Впрочем, свято место пусто не бывает. Ненависть, возникшая где-то в ее глубинах, вскоре стала шириться, как лужа после дождя. Временами она бурлила и клокотала, изливаясь в виде беспричинной раздражительности, иногда успокаивалась и уступала место размышлению. Но и тогда покоя внутри себя Рэду не чувствовал.
Он сделался угрюмым и неразговорчивым. Больше времени проводил, лежа на кровати и глядя на противоположную стену комнаты, но едва ли что при этом видел. Мысли его витали где-то далеко, и понемногу становились независимыми от воли.
Весна наступила внезапно. Прилетел теплый ветер, принес тучи, пролившиеся в горах обильными дождями, и снег быстро сошел. Люди потянулись к земле, и Рэду вместе с родителями тоже занимался посевом. Как-то раз в поле он подслушал их разговор, мать сказала с сочувствием в голосе:
- Может быть, весной полегчает… Бедняга! Посмотри, как мучается. Видимо, любил ее сильно…
- Закрутила парню мозги, а сама хвостом вильнула! – Со свойственной ему категоричностью ответил отец. – Коза!
Но не полегчало Рэду. Наоборот. Временами казалось, что ему делалось плохо до тошноты. Он ни в чем не обвинял Мируну, потому что теперь наверняка знал, кто во всем виноват. Но тот, о ком сын мельника непрестанно думал, не внимал его словам. Он не являлся в дымовой туче, сверкая ослепительным нимбом, не присылал своих ангелов с обнаженными мечами; по небу не мчалась его колесница, в которую можно было бы пальнуть из ружья для привлечения внимания… Это был разговор с пустотой. Бог не слышал его шепота и не обращал внимания на вопли. Он жил своей жизнью, соизмеряя ее с жалким существованием Рэду только тогда, когда хотел поразвлечься или показать людям свою удаль.
Это было обидно и унизительно – знать, что с тобой играют как кошка с мышью, а твоя жизнь в Его глазах ничего не стоит.
Но однажды, захлебнувшись от нового всплеска ненависти, Рэду понял, что все-таки есть способ заставить Бога взглянуть вниз. Единственное, что тому принадлежало здесь, в деревне, и до чего мог бы дотянуться Рэду, была часовня. И однажды он ее сжег.
Это случилось ночью, когда никто из деревенских не мог ему помешать. Он вышел около полуночи, вооруженный спичками и берестой для костерка. Мир, казалось, застыл в немом ужасе, наблюдая, как холодно и расчетливо человек мстит Творцу. Но эти холодность и расчетливость были ненастоящими, внутри у Рэду горел пламень восторга. Его душа впервые за много месяцев всколыхнулась и затрепетала, а жизнь обрела смысл. И пусть он задумал лишь разрушение, оно позволяло оправдать существования Рэду в этом мире.
Темнота не пугала молодого человека. Бог мог скрываться в соседнем проулке или внезапно возникнуть из сгустков ночного тумана, только, похоже, даже не подозревал о готовящемся преступлении, почивая на своих тучах. Что же, ему придется обратить внимание на несчастного калеку тогда, когда этого меньше всего хотелось бы!
Дождя не было больше недели, и огонь занялся споро, облизывая сухие бревна стен. Через несколько минут он уже подкрался к крыше, а вскоре пылала и та, разбрасывая по околице пляшущие тени.
Бешеная радость охватила Рэду. Он поднял к небу сжатые в кулаки руки, тряся ими, как сумасшедший, и принялся орать, заглушая шум бушевавшего огня:
- Получай! Теперь ты знаешь, что я могу ответить тебе! Явись и скажи мне все без уверток!..
Со всех сторон к пожару бежали люди – кто с баграми, кто с ведрами, полными воды. Только спасать было уже нечего. И тогда они сгрудились вокруг Рэду и стали надвигаться на него. А он, глядя безумными глазами на искры, уносимые в безмолвное небо горячим воздухом, вопил:
- Я ненавижу вашего Бога! Он никогда не говорил со мной, потому что трус и любит только тех, кто здоров и счастлив.
Первый толчок в спину свалил его с ног, а потом уже толпа сомкнулась, и удары посыпались один за другим – по бокам, по рукам, по голове. Рэду извивался, пытаясь защититься, только на этот раз, кажется, он действительно прогневил Бога. Мать, пытаясь спасти сына, отчаянно голосила. Но люди отошли от него только тогда, когда их сапоги стали утопать в его теле, как в тряпке: даже кости больше не хрустели.
Он уже не видел, что, постояв еще несколько минут возле затухающего огня, народ разошелся по домам, бросив поджигателя лежать и посылая ему проклятия. Родители попытались привести его в чувство, но им это не удалось, и они не знали что делать. Переносить человека в таком состоянии опасно. Но и оставить означало ждать самого худшего. К счастью, из темноты возникла девичья фигура, а вслед за ней появилась повозка с лошадью.
- Помогите, - сказала девушка, и Петша узнал в ней внучку знахарки. Они втроем погрузили тело на заботливо расстеленное одеяло, и медленно тронулись по дороге.
- Не ходите за мной. – Девушка повернулась лицо к матери Рэду, и та вздрогнула: в свете вышедшей из-за туч луны оно виделось мертвенно-бледным. – Вы уже ничем ему не поможете. – Эти слова прозвучали как приговор.
- Он умрет? – Смяв кряжистыми руками шапку, глухо спросил отец.
- Не скоро. Перед тем ему предстоит еще раз родиться. – Она говорила загадками, как прежде ее бабка. Простым людям понять их было сложно, но уже то, что смерть пока не придет за Рэду, немного успокоило родителей. Они остановились и еще долго слушали затихающий скрип колес, доносящийся из ночи.
Почти целый месяц пролежал Рэду без сознания. А когда пришел в себя, сквозь краснеющий туман увидел склоненную над ним девушку. Она была незнакома ему.
- Ты… кто? – почти беззвучно прошептал он.
- Тшилаба. Ты не помнишь меня?
- Нет… Где я?
- В моем доме. Я лечу тебя.
- Ты… Я видел тебя со старухой… прежде… Где она?
- Значит, узнал, - удовлетворенно кивнула девушка. – Память вернулась к тебе. А бабушка умерла прошлой зимой.
Рэду отвернул лицо к стене, на котором висел самотканый ковер, ощутил при этом тянущую боль в шее и произнес немного разочарованно:
- Она не рассказала всего… что знала обо мне.
- А почему должна была сделать это?
- Потому что могла разговаривать… с Богом. Мне он не отвечает.
На этот раз Тшилаба покачала головой и тоже промолчала.
Дом ее стоял в удалении от соседей, в небольшой каменистой низине. Место для постройки было выбрано крайне неудачно, потому что частые дожди иногда разливались здесь небольшими озерцами, а твердый грунт местности не позволял им пересыхали до конца. Именно поэтому вместо фундамента дом поставили на сваях. Зачем нужно преодолевать такие трудности и терпеть вечные неудобства, понять было сложно. Но много лет назад дед старухи-знахарки, тоже владеющий искусством врачевания, решил поселиться именно в этом месте.
У Тшилабы не было своего надела земли, она жила тем, что давали ей люди за помощь в лечение болезней. В доме не имелось ничего лишнего – только грубо сколоченная мебель да кое-какая утварь. Зато весь потолок в избе, чердак и даже сени были завешаны пучками сушеных трав и полотняными мешочками разных размеров. Они испускали удивительный аромат, который успокаивал и способствовал глубокому сну.
Когда, впервые выбравшись на крыльцо, Рэду увидел, что лишь неширокая полоска, выложенная из булыжников, соединяет дом с ближайшим берегом огромной лужи, он удивленно спросил об этом хозяйку.
- Бог редко говорит с теми, кто живет в удобстве и довольствии, - отозвалась та.
За долгие месяцы, что Рэду провел в ее доме, они общались каждый день, но редко упоминали Бога. Тшилаба не хотела беспокоить больного. Она вообще говорила немного и тщательно взвешивала каждое слово - может, потому, что придавала им очень большое значение. А однажды проронила, что жители деревни приходили к ней с требованием отдать им Рэду.
- Они злы на тебя.
  Оказалось, до конца лета часовенку так и не восстановили, успели только заготовить бревна.
- Почему ты отказала им?
- Я поступаю так, как говорит мне небо, и как считаю нужным сама. - На эмоции она тоже была скупа: Рэду ни разу не видел, как девушка горячится.
- Что оно еще хочет? – вскипел тогда он. – Вчера ты говорила, что Бог милосерден! Где же оно, его милосердие? Может быть, убить меня сразу было бы проще и гуманнее? На моем теле не осталось ни одного живого места… Я поднялся на ноги лишь благодаря тебе.
- Богу не нужно твое тело, - отозвалась Тшилаба.
- А моя жизнь?
- И твоя жизнь тоже.
- Я для него – просто игрушка! – Он впился в ее руку, не заметив, как побелела его собственная ладонь.
- Нет, ты ошибаешься. – Тшилаба мягко высвободилась из этой хватки.– Бог никогда не играет с нами. Он выше наших страстей. Хотя может иногда пошутить… если захочет.
Рэду озадаченно замолчал.
После выздоровления он не вернулся к родителям и вообще перестал выходить в деревню. Мать с отцом иногда навещали его, привозили продукты. Хозяйство Тшилабы, скромное и незатейливое, все равно требовало мужской руки. Порывшись в сарае и на чердаке, отыскал Рэду необходимые инструменты и первым делом взялся за крышу дома: она местами протекала. Руки у него были работящие и умелые. Сладил пусть и не быстро, зато надежно и надолго. Потом передел чердак, соорудив что-то вроде еще одной жилой комнаты, прорубил потолок и поставил хорошую лестницу. А, залатав следом сарай, оборудовал в нем несколько отделений для скотины. Пусть пока нет ее – а вдруг Тшилаба сподобиться завести?
Взялся и за тропку, расширив на ширину повозки. Камни таскал на себе, потому что чувствовал, как возвращается к нему здоровье. Правда, поврежденная в детстве нога каждый день напоминала о себе ноющей болью, но Рэду сжился с этим, перестал замечать, а когда боль временами пропадала, уже чувствовал определенный дискомфорт.
Тогда-то впервые и взглянул он на хозяйку по-иному.
Особо красивой ее назвать было трудно. Скуластое лицо выделялось среди сельчан смуглостью, черные брови плавно огибали глубоко посаженные глаза – ничего необыкновенного, но вот смотрели они так внимательно и остро, что иногда Рэду невольно ежился во время разговора. Обладали эти глаза глубиной, измерить которую не доводилось еще никому.
Тшилаба была стройна и зрела. Ее налитая грудь наверняка манила деревенских хлыщей, а легкая походка притягивала завистливые взгляды баб и девиц. Только недолюбливали жители девушку: слыла она ведьмой – как, впрочем, и ее покойные мать и бабка…
Не могла Тшилаба не заметить смущения в его взгляде. Напряглась поначалу - спрятала лицо в распущенные, черные, как смоль, волосы. Рэду, было, почувствовал себя от этого неуютно, только потом успокоилась она, даже как-то сама к нему потянулась. Изменило это ее очень, будто раковина открылась и явила всему миру жемчужину. Несколько раз даже подшутила над парнем, впрочем, просто, без подтекста. Может быть, боялась спугнуть? Видела ведь, что годится он для жизни: не бабник, мастеровой, а что запутался в мыслях своих и никак не выберется – так то временное все, наносное. К тому моменту примирились люди в деревне, что жив он, злость свою ветру излили. А ветру что: унес – и дело с концом! Неподотчетный он людям-то.
Так и получилось, что не говорил Рэду девушке никаких слов о любви, потому как это была бы ложь. Просто заполнилась частичка пустоты, и вышло, что проснулись они однажды под одним одеялом. Положила доверчиво Тшилаба свою голову ему на грудь и сказала задумчиво:
- Перед смертью было у моей бабки откровение. Сказала она мне: когда увидишь пожар над часовней – иди туда, да лошадь с телегой не забудь. Мужа своего найдешь… На земле лежать будет, почти мертвый.
Рэду слушал ее, и веря, и не веря. Он уже знал, что обладала Тшилаба какими-то знаниями, о которых ему даже догадываться не приходилось. Но говорить наперед такое! Впрочем, за то время, как он появился в ее доме, она часто его удивляла.
- Что же она тебе еще поведала? – спросил он испытующе. Девушка неожиданно отвела взгляд и неохотно ответила:
- Много чего… Всего не упомнить.
- Обо мне, - настойчиво потребовал он.
Помолчала Тшилаба немного, раздумывая, стоит ли говорить правду, потом повернула к нему лицо:
- Сказала, что калечность твоя изнутри идет. Там причина всего. Глаза у тебя закрыты, и душа спит. Вот она - настоящая калека. Ангел не может победить демона.
- Что это значит? – в недоумении воскликнул Рэду. – Снова  загадки?
Посмотрела девушка на него удивленно, будто впервые увидела, потом вздохнула и произнесла:
- Бог никогда не говорит прямо. Иначе умрешь. Его языку нужно учиться.
Но эти слова не успокоили Рэду. Он готов был учиться с самого детства, только доставались на его долю другие уроки. Костерок гнева, притушенный на время болезни, снова задымил. Впрочем, тлеть ему пришлось много лет. Бог будто снова отвлекся на другие дела.
Через год родилась у них с Тшилабой дочка Илинка. К этому моменту наладил Рэду хозяйства: завел кое-какую скотину, летом стал заниматься покосами, продолжал помогать отцу на мельнице. Дряхлый стал тот, а остальные сыновья разъехались по городам да весям. И будто притупилась боль Рэду за маленькими радостями новой жизни.
Дочь он полюбил без памяти. Баловал неожиданными подарками, всюду, куда можно, таская с собой. Она делала с ним, что хотела – отец терпел и только улыбался странновато: чуть отрешенно, будто часть его находилась далеко отсюда, в райских кущах. Это ощущение безмерного счастья иногда пугало его самого. Мысль что все дается ему только на время, казалась нестерпимой. Образ заснувшего Бога стал чаще вырисовываться в его воображении, и неудивительно, что рано или поздно Господь должен был привидеться пробудившимся.
Прошлое не ушло бесследно. Нет-нет, а возвращались еще тяжелые думы, нерешенные вопросы, и становился Рэду тогда неразговорчивым и даже злым. И девочка, испугавшись его раздражения, вместе с матерью уходила спать на второй этаж. Он просил прощения - и снова на время забывал о своих страхах.
А потом пришло время умереть старому мельнику с женой. Ушли они на тот свет с разницей в два месяца, и на похоронах Колченогий Рэду, как его называли в деревне, стоял, будто стеклянный, не шелохнувшись. А потом дома, зарывшись в подушку, то ли рычал, то ли всхлипывал, снова пугая Тшилабу и ребенка.
Мельница теперь досталась им, и служила хорошим источником дохода. Можно было жить безбедно - только успевай работать. Но вот беда: разбередила смерть родителей в душе Рэду дремлющий костерок – и занялся он новым пламенем, опаляя все вокруг. День ото дня становясь угрюмее, не заладил новый мельник отношения с несколькими мужиками – и поползли по деревне слухи, что с ним не все в порядке. Если прежде смотрели бабы на Тшилабу с опаской, теперь стали проявлять некоторое сочувствие. Правда, злые языки шептались, что она сама вызвала из преисподней бесов, чтобы вселить их в своего мужа, но мало кто этому верил. Нрав у Рэду уже в детстве был непростой.
Однажды вечером он сидел за столом, глядя, как жена вышивает красной нитью занавеску, а Ильинка возится на полу с тряпичной куклой. Они были последним его достоянием, доставшимся через боль и кровь. На мгновение он представил себе, что теряет их. Иногда это выходило у него непроизвольно, и всегда становилось нестерпимо страшно. 
- Твой Бог отнял у меня родителей. Скоро не останется совсем ничего! – в приступе отчаяния обратился он к Тшилабе.
- Пока еще есть мы, - ответила она осторожно, чтобы не вызвать бурю негодования.
- Ты сказала «пока», будто точно знаешь, что рано или поздно он отнимет и вас? – Глаза Рэду расширились от яростного удивления.
- Рано или поздно – конечно, - кивнула Тшилаба. –  Все мы смертны.
- Тебе говорила об этом бабка. Она рассказала, что ждет меня, только ты не захотела повторить ее слова, ведь так? – Рэду взял ее за подбородок и заглянул в глаза. Сейчас их глубина не испугала его. Там он увидел нечто, взбесившее его еще больше – вселенскую бездну. Место, где обитает его враг.
- Ты угадал. Я знала все заранее.
- Тогда скажи, что будет дальше! – потребовал он и сдавил ей плечи, так что Тшилаба едва не задохнулась. Переведя дыхание, она ответила с неожиданной покорностью:
- Хорошо, скажу. Но думаю, ты этому не обрадуешься. Скоро ты попытаешься убить нашу дочь…
- Убить Илинку? Что ты говоришь? Я люблю ее больше жизни!
Тшилаба неожиданно усмехнулась и произнесла:
- Именно поэтому и захочешь это сделать. Ты не знаешь, где должна заканчиваться человеческая любовь. Это твой крест и твоя погибель.
Слова жены крепко запали в душу Рэду. Он старался контролировать свой гнев, но с таким же успехом можно было бы управлять разбушевавшимся пожаром. Теперь эмоции захлестывали его с головой, и он даже не помнил, что в этом состоянии творил. Это были мгновения полного помешательства, тем более страшные, что во время них боль терзала его особенно жестоко.
И один раз, схватив топор, Рэду закричал не своим голосом, обращаясь к небу:
- Ты определяешь, когда жить и когда умереть моим близким? Отнимаешь их, задумывая уколоть мою душу? Но ты не можешь помешать мне решить все самому! Я сделаю это своими руками, и ты останешься не у дел! Смотри там, наверху, и кусай локти, потому что я не повинуюсь тебе.
С этими словами, разнеся по дороге несколько сушившихся на кольях горшков, он ворвался в дом, намереваясь найти дочь и жену… Но их не было нигде. Только на столе лежала записка: «Я предупреждала, что все так и выйдет. Мы ушли навсегда. Не разыскивай нас. Любящие тебя Тшилаба и Ильинка».
Последняя строчка вернула Рэду чувства. Он увидел у себя в руках топор, вскрикнул, уронив его и едва не отрубив пальцы на больной ноге. Потом сел на стул и зарыдал во весь голос. Его трясло, как в лихорадке, лоб покрылся крупной испариной, и перед глазами заплясали красные шары. Через секунду голова пошла кругом, и Рэду рухнул на пол, ударившись виском о спинку детской кроватки…


Он очнулся оттого, что возле его лица пробегала мышь. Она коснулась щеки кончиком хвоста и, испугавшись собственной смелости, юркнула в норку под скамьей.  Рэду долго смотрел на узкую щелку между двух досок, и его мысли медленно набирали свой разбег. Уже тогда, когда их трудно стало остановить, он поднялся, бормоча под нос ругательства, и направился к двери. Закрыв ее на замок, положил ключ под половицу и устало побрел по дороге, тоже твердо решив никогда больше сюда не возвращаться. Записка Тшилабы так и осталась лежать на столе, прижатая сверху пустой коробкой из-под спичек.
Он перебрался в родительский дом и следующие десять лет жил затворником, появляясь на мельнице только по необходимости, махнув рукой на свой внешний вид и превратившись в заросшего и немытого старика. Молодые матери пугали им непослушных детей, мужики старались, по возможности, избегать встреч, да это было и нетрудно. Бабы же судачили между собой, что иногда из дома Колченого Рэду слышатся женские вопли да крики, приписывали это непомерной мужской силе хозяина, копившейся столько лет, и, переглядываясь, гадали, кто же та счастливица, которая нашла тропинку к его крыльцу. Ровесникам Рэду он представлялся теперь медведем, живущим в своей берлоге, и они ничего не знали об этой его жизни.
Впрочем, мужики поумнее отмахивались от таких слухов. Поначалу, конечно, их тревожил вопрос, куда подевались жена и дочь Рэду, даже заподозрили неладное. Но позже несколько человек проникли в их дом на сваях, удивились его ладному устройству и нашли на столе клочок бумаги, все объяснивший. После этого оставили колченогого мельника в покое: пусть живет, как может.
И никто не знал, что все эти годы Рэду проводил в подвале, день за днем орудуя киркой и лопатой.
Он начал кое-что понимать. Годы одиночества, молчания и усердного труда приоткрыли ему завесу, которая прежде находилась перед его взором и мешала увидеть реальную картину мира. Это трудно объяснить словами, потому что понимание пришло на уровне чувств. Но единственное, что уяснил для себя Рэду, был точный срок, когда он должен будет умереть. Если, конечно, не последует примеру мышки. Ему отвели ровно сорок лет – ни днем меньше, ни днем больше. В день рождения Божественная длань прихлопнет его, как зазевавшуюся или слишком смелую мышь, шуршащую корочкой посреди комнаты. И, чтобы спастись, требовалось нырнуть в норку.
Эту норку он и делал в течение десяти лет. Забравшись в подпол и определившись с местом, Рэду принялся вгрызаться в каменную плиту, служившую основанием для дома. Он не пропускал ни одного дня, не позволял расслабиться даже в праздники, зная, что срок ограничен, а работы предстоит много. Разбивая инструмент, мельник не замечал того, что руки от непрестанных ударов сами собой начинаются трястись – даже в редкие минуты отдыха. Он не чувствовал усталости – в отличие от металла, разваливающегося на куски. Приходилось покупать новый инструмент, но на него Рэду денег не жалел. Зачем они будут нужны, когда его самого не останется в живых?
Он замыслил подземный ход, ведущий за дом, к склону плиты. Там должно появиться небольшое отверстие, тщательно замаскированное, из которого он будет выходить только ночью, когда на землю опускается тьма, и с неба невозможно рассмотреть, кто чем занят. Даже дьявол, разгуливающий в эти часы свободно, не должен был знать о его секрете.
Кажется, мельник несколько раз видел черного человека, бесшумно проносящегося на своем жеребце по дороге, ведущей в горы. Только незнакомец не останавливался для беседы, да Рэду в этом не было особой нужды. Если Бог решил уничтожить его, едва ли кто-то мог этому воспрепятствовать. Во всяком случае, дьявол не помог ему ни разу в жизни, а тогда какой резон посвящать его в свои планы?  Придется справляться самому.
Незадолго до сорокового дня рождения Рэду, наконец, закончил свою работу. Он был так счастлив, что впервые за много лет напился пьян и горланил непотребные песни, знакомые еще с детства. Ему пришла в голову любопытная мысль, что, рассуждая о Боге, он с трудом представляет его себе. Книги, прочитанные в юности, в этом отношении не дали ему ничего. Да и спроси сейчас мельника, был ли прок от чтения всех этих книг, он с сомнением покачал бы головой. Его ровесники не осилили и половины той библиотеки, которую проглотил он, а все жили спокойно и счастливо, растили детей, внуков и думать не думали о проблемах. Их волновало мелкое, сиюминутное…
Рэду мрачно усмехнулся. По всему выходило, что он, погрязший в неразрешимых вопросах, выглядел каким-то необыкновенным, избранным. Но только для Бога, выбравшего его в качестве козла отпущения. Для сверстников он сумасшедший, бесноватый.
Нетвердыми шагами прошел Рэду в угол, где в сундуке лежали вещи матери. Достал оттуда Библию в кожаном переплете, открыл ее на первой попавшейся странице и прочел: «Ни один волос не упадет с головы твоей без Моей на то Воли…» Задумался на мгновение, скривился в усмешке, а после и вовсе зло рассмеялся.
Наутро голова раскалывалась на части, но Рэду заставил себя снова спуститься в подвал и в сотый раз проверить, достаточно ли плотно закрываются металлические двери, не скрипят ли петли…Когда настал положенный час, он был уже готов. 
День прошел в тревожном ожидании, но ни секунду Рэду не усомнился в своих опасениях. Наконец, к вечеру собралась гроза. Несмотря на состояние непрерывного возбуждения, мельник, тем не менее, отметил, что она началась как-то внезапно. Налетел бешеный порыв ветра, в горах сверкнула первая молния, а потом вспышки стали стремительно приближаться к деревне. Хлынул дождь и шумно заколотил по крыше.
За окном потемнело. Стихия свирепела все сильнее, похоже, раздумывая, на кого же излить свою ярость. Дом застонал, противоборствуя ей, и его скрипы смешались с громовыми раскатами, образуя какофонию бури.
- Как бы ты не гремел, я не слышу тебя! – закричал Рэду, выбравшись на крыльцо и окунувшись в набирающую силу непогоду. Налетевший вихрь едва не опрокинул его наземь - лишь уцепившись за перила, человек сумел удержаться на ногах. Запахнув куртку, он поспешно вернулся в дом и бросился к материнскому сундуку. Там он схватил Библию и потряс ею над головой.
- Ты пришел за мной? Возьми же, если сможешь! Я не боюсь тебя!
С диким выражением лица он рванул обложки в разные стороны, и книга расползлась пополам. А потом швырнул ее в горящий очаг! Кожаный переплет почернел и задымился, послышался треск вспыхнувшей бумаги – и огонь угрожающе полыхнул, на мгновение ослепив мельника.
И в то же самое мгновение удар молнии сотряс дом. Тот охнул, просел, разбросав по двору обломки обугленной  крыши – и загорелся подобно сухой спичке. Рэду повалило с ног, переломившаяся доска с потолка едва не пригвоздила его к полу. Посыпались дымящиеся опилки, и половики затлели. Подняв голову и тряся ею, чтобы убедиться, что еще жив, мельник почувствовал, что начинает задыхаться от дыма. Тот стелился понизу, проникал через щели потолка и, вскоре им заволокло весь дом. Поднявшись на четвереньки и бормоча под нос: «Ты не возьмешь меня голыми руками…», Рэду пополз к люку погреба. Он уже взялся за кольцо, чтобы открыть его, как неожиданно сверху упала еще часть разрушенной крыши. Она чудом не задела мельника, но, ударившись о половицы рядом с ним, завалила люк.
Страх стал медленно проникать в душу Рэду. Бог оказался сильным и хитрым. Кажется, он узнал про отнорок, и не желал допускать туда соперника.
Но провести десять лет под землей и бесславно сдаться на милость врага означало предательство по отношению к самому себе. Рэду не был склонен к предательству. Он ни разу в жизни никого не бросал. Всегда бросали его…
Задыхаясь от дыма и жара, он обмотал руку подвернувшимся половиком и, упершись сапогами в материнский сундук, локтем сдвинул огромную конструкцию из подкосов и подстропильных балок. Та, хищно облизнувшись языком пламени, нехотя освободила ему люк.
Рванув за кольцо, Рэду ринулся в открывшийся проем и едва успел прикрыть за собой крышку, как на нее вместе с досками потолка посыпались новые обломки стоек и стропильных ног. Все это уже пылало и трещало подобно книге в очаге.
Забравшись в отнорок, мельник прикрыл дверцу, на секунду перевел дыхание - и почувствовал волну восторга, накатывающегося на него. Он смог одолеть Бога еще раз! Значит, тот не всесилен. Воля человека может вершить чудо точно так же, как воля Бога. И даже побеждать ее. Рэду засмеялся – вначале тихо, потом все громче, а под конец уже хохотал, не зная удержу. Напряжение, в котором он жил последние десять лет, вылилось в этом истерическом веселье, сотрясающем тело и разрывающем легкие.
На пожар собралась поглазеть толпа. Она судила да рядила, как могло случиться, что молния угодила точно в крышу дома, и обсуждала печальную судьбу колченогого мельника. И люди пришли в ужас, когда рядом с ними земля вдруг разверзлась, и предполагаемый покойник поднялся из нее в клубах дыма. Особо нервные упали в обморок, бабы завизжали дикими голосами, но торжествующий блеск глаз Рэду быстро привел всех в чувство. Живой! Просто диво какое-то! Как такое могло произойти?
Подробности выяснились уже позже, когда мужики самолично обследовали пожарище и с удивлением обнаружили необыкновенный лаз, ведущий из-под дома к склону монолитной плиты, на которой тот стоял. Проход оказался полностью вырублен в скальной породе, и сколько на него было потрачено месяцев и лет, никто даже не решился предположить.
Расспрашивать Рэду никто, разумеется, не стал. А расспросили бы – едва ли получили вразумительный ответ. По всему было видно, что помешательство мельника прогрессировало. Он уже не мог общаться с людьми, только утробно рычал, как разбуженный после спячки медведь, и ушел прямо с пожарища в ночь, пошатываясь, точно пьяный. Можно было предположить, куда – на мельницу. И никто не слышал, что среди бессмысленного бормотания калеки прозвучало что-то про «воронку» и «снаряд». При этом он многозначительно ухмылялся.
Некоторое время после этого Рэду жил на мельнице, наскоро соорудив под ее крышей лежанку из старых пропыленных мешков. Чем он там питался, оставалось загадкой. Несколько недель он не выходил к людям, общаясь только с мужиками, которые привозили ему молоть зерно, да и то ограничивался отрывистыми фразами. Брал с них деньги и снова исчезал наверху.
А потом  пропал совсем. Сначала на это не обратили внимания, а когда обнаружили, нашли на чердаке лишь завернутые в тряпицы мятые купюры. Мужики подивились и стали гадать, куда он мог уйти. Некоторые предположили, что, потеряв родительский дом, отправился мельник на поиски жены с ребенком и теперь вряд ли скоро появится в деревне. Другие – а их было большинство – склонялись к мысли, что он окончательно свихнулся и подался в горы. Те манят таких людей, потому что таят в себе опасности, к которой сумасшедшие подсознательно стремятся.
Последние оказались недалеки от истины. Разница была лишь в том, что Рэду мнил, будто ищет спасения.
Бог все-таки дотянулся до него. Ночами мельнику стали сниться кошмары, в которых сквозь тучи спускались длинные руки-канаты с крючковатыми пальцами на концах, проникали через узкое окно чердака и тянулись к его горлу, обвивались вокруг, душили, а когда он в страхе пробуждался – рассыпались мучной пылью, чтобы в следующем сновидении снова материализоваться. Это было тягостно – жить с осознанием того, что ты находишься на ладони у своего врага, и он вот-вот тебя прихлопнет. Необходимость в укрытии возникла сама собой. Но копать в скале новую нору уже не было времени. Оставалось отыскать в горах убежище, созданное самой природой.
Он отправился туда однажды утром, прихватив с собой только фляжку с водой. В планы Рэду входило забраться выше пастбищ, куда не заходили пастухи. Там начинались обрывистые склоны, и строение скал предполагало наличие пещер и расщелин.
За годы жизни в основании гор – особенно по молодости - он привык бывать там часто. Восхождение не являлось чем-то необычным. Другое дело, что имелись определенные участки, куда не рисковали забираться даже деревенские подростки – несмотря  на отчаянный нрав. Но именно туда стремился сейчас Рэду: он не хотел, чтобы о его убежище стало известно людям. Что он будет делать, когда найдет свою «норку», сколько дней проведет там,  и чем будет питаться – об этом мельник не думал. Страх, гонящий его наверх, не оставлял времени на такие пустяки. Сам того не замечая, Рэду непрестанно бормотал под нос какие-то угрозы или размышлял о своей избранности: понемногу он стал считать себя великомучеником.
Дорога заняла больше времени, чем предполагалось вначале: руки и ноги мельника потеряли былую ловкость.  Может быть, сыграло свою роль то обстоятельство, что Рэду, преодолевая препятствия на своем пути, почти не думал о них. Он вообще не замечал ничего вокруг. Его голова напряженно пережевывала какие-то детали, и обрывки мыслей в беспорядке бежали по кругу, как табун необученных лошадей на манеже.
Уже смеркалось, когда он обнаружил, наконец, то, о чем мечтал последние недели. Тяжело подтянувшись на очередном уступе, Рэду лег на него, переводя дыхание, и поднял голову.
Это была пещерка глубиной всего метров пять и шириной около трех. Находилась она в десяти шагах от провала, а свисающий свод над ее входом не задирался вертикально вверх неприступной скалой, а представлял собой плавно уходящий в глубину гор склон. Расщелина, образовавшая вход, походила формой на каплю, но зато внутри оказалось сухо, и сюда не залетал ветер. При необходимости, можно было и разжечь костер, и даже встать во весь рост.
Утомленный многочасовым подъемом, Рэду забрался в свой новый отнорок и, выбрав более-менее ровное место, лег. После восхождения он стал ближе к Богу, но именно это давало шанс оставаться незамеченным.
Сон сморил его почти мгновенно.
Ночью снова началась гроза. Потоки воды, стекающие сверху, с шумом разбивались о площадку перед пещерой и широкими ручейками устремлялись дальше. Подняв голову, Рэду прислушался. Громыхало совсем рядом. Иногда создавалось впечатление, что дрожит сама гора. Впрочем, это могло и попросту казаться. Мельник понял, что его дневные перемещения не остались незамеченными для Бога, и тот дает об этом знать. Неприятное ощущение обреченности возникло поверх страха, и уже ни на секунду не покидало Рэду.
Когда темнота сгустилась, снаружи вообще ничего не стало видно: тучи, налитые дождем, повисли над горными склонами. В проеме входа ослепительно сверкнуло, и в то же мгновение раздался ужасный грохот. Но то был не просто гром. Душа Рэду ушла в пятки. А вскоре загудела гора…
Это двигался камнепад. Ударившей в вершину молнией пошатнуло один из валунов - и он покатился, увлекая за собой десятки и сотни других. Обычная картина. Но для тех, кого они застигнут в пути, шансов спастись не оставалось. По мере падения ширина лавины делалась больше, и поэтому, например, пастухи в ожидании грозы уводили свои стада подальше от крутых и покатых склонов.
Рэду мог бы не переживать, потому что был укрыт в пещере, но у него вдруг возникло стойкое ощущение, что и гроза, и сам камнепад неслучайны. Ему пришла на память детская книжка, герой которой, испугавшись грома, рассуждал сам с собой, что Господь расходует слишком много пороха для такого маленького человечка, как он. Если требовалось с ним покончить, достаточно было бы одной-единственной молнии…
Все стало ясно, когда грохот усилился настолько, что закричавший от ужаса Рэду не услышал собственного голоса. Каменная лавина пронеслась прямо над его головой, завалив вход в пещеру, площадку перед ней и устремившись вниз, к находящимся внизу пастбищам. Она была карающей дланью Творца – и потому ревела, подобно буре, и сотрясала гору, как землетрясение.
Когда все стихло, повисла такая мертвая тишина, что она поневоле приковывала к себе все внимание - без остатка. В ушах Рэду стал нарастать непонятный звон. Голова, в которой от напряжения остановился поток мыслей, будто раскололась на части. Осознавать это было дико и непривычно. Мельник зажал уши руками, но это не помогло, и тогда его стало корчить от разрывающей изнутри боли. Боль была не физическая, к которой тело привыкло за бесконечные годы калечности. Она исходила от внутреннего дискомфорта, многократно усиленного боязнью умереть и безысходным отчаянием обреченного на смерть.
Ломка продолжалась долго. А когда появилась возможность вздохнуть, на Рэду снова набросился страх. Шепча слова какого-то старинного наговора, он пополз в кромешной темноте к выходу, но после нескольких шагов наткнулся на огромную груду камней. Та восходила к самому потолку и почти не пропускала звука грозы. Бог похоронил его заживо. От всего пространства пещеры осталось не больше трех-четырех квадратных метров, доступных для перемещения.
И тогда безумие, охватившее мельника, выплеснулось подобно прорвавшейся плотине. Но на этот раз оно не буйствовало, не рвало на нем одежду и не заставило биться головой о стену - оно обездвижило Рэду и лишило его воли.
Там, за порогом пещеры, он был никому не нужен. Больше того, смерть все равно шла за ним по пятам и только поджидала удобного момента, чтобы вонзить в спину свою ржавую косу. Пытаться выбраться через многие метры каменного завала и умереть там от предательского удара судьбы или же остаться здесь, задохнуться, высохнуть без воды и пищи – в том не было для него никакой разницы. И он принял второе, чувствуя, как бьется в ознобе тело, и призывая смерть быстрее развернуть над ним черный плащ.
Силы вдруг оставили Рэду. Он забился в самый угол своей крохотной пещеры и затих там, лишившись сознания…

А дальше счет времени потерялся. Мельник пробуждался, открывая глаза, вглядывался в темноту, ловил себя на мысли, что, наверно, он уже умер, и вокруг вечная пустота. Его стала мучить жажда: желудок жгло и сушило, а язык сделался шершавым и тяжелым. А потом он перестал убираться во рту. Движение им отзывалось болью в гортани и даже грудной клетке – все будто спеклось единым куском глины. Спасали обмороки, они отключали сознание и позволяли забыться. Когда мозг снова начинал работать, он метался по узкому пространству ужаса, рисуя картины склепов: осклабившиеся скелеты, обтянутые кожей, сквозь которую просматриваются заветревшиеся кости; саркофаги, наполненные столетней пылью и давно лишенные даже намека на жизнь. В юности Рэду читал об этом в приключенческих книжках. Видения угнетали и лишали всякого желания сопротивляться.
Как-то он попытался уловить собственное дыхание, но оно было настолько слабым, что даже не нарушало тишины – неощутимое… невесомое… Снова проваливался в болезненное забытье, граничащее с небытием, и блуждал по неведомым мирам, задыхаясь от яркого света и обилия кислорода… Его сопровождали какие-то фантастические звери, непрерывно болтающие между собой – надоедливые и неугомонные, от которых он старался избавиться, но безуспешно. И только когда вдруг споткнулся и покатился с обрыва вниз, в безликую бездну, звери не последовали за ним, а остались на краю, потешаясь и оживленно обсуждая его глупость и неловкость…
Кажется, он снова очнулся. Болело уже все тело, будто недавнее падение было реальным, а не мнимым. Губы распухли от обезвоживания и потрескались, точно переспелые плоды… Жажда палила нестерпимым огнем изнутри. Забыв на несколько мгновений о своем решении умереть, Рэду инстинктивно нащупал рядом с собой флягу, открыл ее и вылил в рот последние капли, в судорожной спешке едва не выбив себе передние зубы. Пламень на мгновение утих, но через минуту разгорелся с новой силой.
У него еще оставались силы на ненависть. Едва перевернувшись на бок, чтобы дать отдых изнывающей спине, Рэду злорадно погрозил кому-то в темноту и прошептал, глотая половину звуков:
- Ты остался там… снаружи… а я здесь… и тебе не спасти меня… и не убить… самому…
Локоть его неожиданно подломился, и человек рухнул на каменный пол, ударившись головой о закатившийся в глубину пещеры булыжник…

Он брел по темному лесу, отчаянно продираясь между сплетениями ветвей. Луна грязновато-желтыми мазками отражалась в редких лужах по сторонам звериной тропы, и звуки ночи попросту пугали Рэду. Находиться здесь даже мгновение было тошно и страшно. Ни за какие богатства мира он не согласился бы добровольно прийти сюда, в царство гибели и тлена.
И вдруг впереди открылась широкая поляна, освещенная горящими по периметру кострами. А в середине ее стояло два воина – белый и черный. Оба были в доспехах и шлемах. Второй выглядел огромным и величественным, вооруженный двуручным мечом, а первый ростом едва доходил ему до груди и хромал на одну ногу. Но имелось в облике белого воина что-то такое, что заставило сердце Рэду биться сильнее. И только чуть позже он понял, что именно. Крылья за спиной!
Отсалютовав друг другу, воины скрестили мечи. Они бились так долго, нанося сокрушительные удары, парируя ответные и при этом не зная устали, что Рэду впал в некий ступор, наблюдая за их поединком. Иногда один из соперников доставал другого кончиком оружия, и тогда земля на поляне окроплялась кровью. Здесь не подразумевалось пощады. Бой шел до полной победы. Иногда казалось, что черный вот-вот одолеет – так мощны были его атаки. Но и белый, не смотря на сильную хромоту, не сдавался, лишь отступая шаг за шагом, но оставаясь на ногах. Он казался более слабым, и, делай Рэду ставки, вряд ли поставил бы не него.
И уже когда глаза мельника почти слиплись от навалившегося сна, он увидел, как, взвившись над поляной, белый воин пронзил грудь врага, но и сам получил смертельную рану. Черный упал, нелепо раскинув руки, а его соперник сделал еще два-три взмаха крыльями, прежде чем устало опустился на одно колено. Из его правого бока широкой красной полосой струилась кровь. Он наклонил голову, положил меч рядом с собой, потом одной рукой снял шлем, открыв лицо, повернул его, взглянув на свидетеля битвы в упор – и повалился на бок.
Рэду узнал его. Это был он сам. Сон испарился в мгновение ока. И тогда мельник понял, кем являлся соперник. Можно было не проверять этого, но он все-таки выбрался на поляну и подошел к черному воину. Тяжелый шлем едва поддался, обнажив сначала подбородок, а потом и не очень красивое лицо… И шрамы, оставленные  сапогами односельчан…

Вздрогнув, Рэду сделал глубокий вздох. Такой глубокий, насколько позволила грудь, которую будто стянули ремнями. Он едва не задохнулся в забытьи. Возможно, организм уже совсем обессилел...
На этот раз он не открывал глаза, потому что неожиданно ощутил в себе какие-то перемены. То, что нестерпимо хотелось пить, его не удивило. Сколько дней он пролежал здесь? С трудом подняв руку к подбородку, проверил щетину. Накануне подъема Рэду срезал свою бороду под самый корень, а сейчас она снова стала большой. По меньшей мере недели две… Говорят, человек без воды больше и не проживет.
А вот собственная возможность рассуждать спокойно и размеренно поразила его. Это было необычно. Ум терпеливо молчал до тех пор, пока он не хотел им воспользоваться. И мысли уже не скакали, а лились, подобно реке на равнине – плавно, уверенно.
И вдруг Рэду услышал божественный звук…
  Странно, но сначала в его голове появилось это неожиданное сравнение, потом он замер, не понимая, как такое могло прийти ему в голову, и лишь потом снова обратил внимание на тишину, из которой звук родился.
Она больше не пугала его. Не казалась опасной или коварной, проникающей в его внутренности и рвущей их на части, как то бывало прежде. И именно из нее донеслось тихое: кап!.. кап!
Эти два открытия поразили Рэду, будто молнией. Он затаил дыхание, хотя и без того тишина окутала его с головы до пят липким покрывалом – мягким и невесомым. Она не была пустотой – ее наполняло нечто. И тогда он почувствовал еще, как зашевелилось неведомое прежде  ощущение внутреннего пространства, на мгновение раздвигая в нем границы собственного тела. Длилось это недолго – мельник, задохнувшийся от собственной полноты, испугался и зашелся кашлем. Но этого хватило, чтобы он определил, откуда доносится звук капель.
Перевернувшись на живот, Рэду пополз в угаданном направлении. Он больше не испытывал страха и не задавался вопросом, что будет делать, если все окажется лишь игрой воображения.
На полу пещеры собралась небольшая лужица. Вероятнее всего, во время камнепада на наружной стороне свода образовалась запруда, и дождь заполнил ее водой. Скопившись, вода нашла небольшую трещину в скале и проникла в нее, добравшись до убежища мельника.
Припав губами к полу, тот сделал несколько маленьких глотков, испытав небывалое наслаждение, старательно облизал камни и с радостью почувствовал, как с потолка ему на голову упала еще одна капля. Потом он шарил в темноте руками, отыскивая флягу, долго примерял ее и закреплял камнями.
Когда огонь в желудке понемногу затих, Рэду снова лег на спину и вслушался в ритмичный звук воды о металл. Бог все-таки спас его! Это он положил камни после их падения так, что они образовали ложбинку. Он предусмотрел неприметную глазу щель в монолите скалы. Он и никто другой  позволили воде падать свободно, а не стекать по стене, потому что в противном случае Рэду ничего не услышал бы…
Странно, но вместо былой ненависти он ощутил благодарность и прилив необычных эмоций. Тут смешались и радость, и еще что-то светлое, определить название чему было затруднительно.
И вдруг у мельника возникло понимание того, что произошло. «Ни один волос не упадет с твоей головы без Моей на то Воли…» Значит, тучи, собравшиеся над горами перед грозой, был посланы Им. Молния прицельно ударила в валун, лишив его устойчивости. Бог был в камнепаде, завалившем вход в пещеру. Бог был в воде, скопившейся наверху и проникшей сквозь толщу камня. А теперь он вошел и в самого Рэду, потому что вода растеклась по жилам, смешавшись с кровью… Или же… или же он всегда присутствовал в нем - только человек, закрывшись за своей ненавистью, этого не замечал?
Мысли не прыгали, лихорадочно пытаясь связать начало и конец, разрешить противоречия и найти доказательства. По всему выходило, ум вообще не бы способен на это. Истину следовало искать чувствами, их глубина позволяла это сделать.
Рэду понял, что находится на пути разрешения своих вопросов. Ему вспомнились слова Тшилабы: «Твоя калечность внутри, а душа спит. Именно она – настоящая калека. А глаза закрыты, поэтому ангел не может победить демона»… Пока он умирал без пищи и воды, что-то произошло. С его глаз будто спала пелена… И ангел! Он все-таки победил, пожертвовав собой… И кажется, это жертва не была напрасной.
Теплая волна окутала Рэду, смывая остатки уныния и страхов, и он с благоговением ощутил, как на глазах наворачиваются слезы. Его затрясло от рыданий,  но на этот раз они были молитвой.
Значит, Бог не только с немыслимой высоты наблюдает за барахтаньем людей, играя с ними, точно с игрушками и своими капризами определяет течение их жизни. Он здесь, вокруг Рэду, в каждом камне, прикатившимся с вершины гор; в каждой капле воды, во фляжке, набирающей эту воду, чтобы человек сделал очередной глоток; в каждом звуке, доносящимся сквозь толщу скал или возникающем в пещере; Бог в самой тишине, разлитой вокруг: ведь именно она - первопричина и первоисточник всех звуков на земле… Но, если бы на этом нужно было поставить точку, истина оказалась бы половинчатой. Потому что Бог находится еще и в человеке. В его калечности… В его мыслях… В крыльях его ангела и черной бороде его демона. Бог – это все, что имеется во Вселенной.
Рэду затих только тогда, когда у него не осталось больше сил. Сон дал ему возможность забыться и не думать ни о чем…


У него появилась вода - пусть не много, но достаточно, чтобы не умереть.
Поразмышляв о своей жизни, мельник понял, что все произошедшее с ним имеет глубокий смысл. Он прожил ее точно в темноте, сам завесив себе глаза непроницаемой пеленой ненависти. Помощь, которую ему предлагал Бог через других людей, Рэду неизменно отвергал. Он не понимал языка, на котором Творец говорит с ним. Стоило удивляться терпению того. Сейчас он дал ему очередной шанс, представив дело так, что для спасения Рэду требовалось пробиться через каменный завал самостоятельно. Сделать это без пищи почти невозможно.
Но теперь мотивы человека сменились. А это значит, что работать он будет уже не один.
Счет времени давно был потерян. Только по все растущей бороде Рэду мог судить, что находится под землей больше пяти недель. Дело двигалось очень медленно. Камни с трудом поддавались обессиленному человеку. Приходилось откатывать их в углы пещеры, освобождая место для других. Спал он прямо на валунах. Но это меньше всего беспокоило Рэду. Он замечал, что с каждый разом фляга наполнялось все медленнее. Видимо, лужица наверху иссякала. Приходилось поторапливаться. Впрочем, кроме молитвы, работы и сна, других занятий у него все равно не было. А потом он научился их совмещать. С трудом восстановив в памяти несколько библейских текстов, бормотал по порядку все время, пока бодрствовал, а вскоре стал говорить и во сне.
Это бормотание будто добавляло ему сил. Сначала он обращался к тому Творцу, который находился далеко, за облаками. Такое общение внушало благоговейный трепет и позволяло ощутить свою вторичность. Но вскоре  Рэду пришла в голову мысль, что, коли Бог в нем тоже, можно не задирать лицо к потолку, а сконцентрировать внимание на своих чувствах. И тогда произошло еще одно маленькое чудо. Работа стала двигаться намного быстрее. Словно добавилась пара крепких рук.
В тот день, когда вода перестала наполнять фляжку, мельник не поддался страху, а поблагодарил Творца за то, что тот обрисовывает ему перспективу. При такой работе без питья можно выдержать еще пару дней. Но будущее уже не пугало его. Потому что и в нем – Бог. Все должно произойти не так, как хотел бы разум, спасающий тело и, как следствие, самого себя, а так, как будет лучше для очищения выздоравливающей души…

Он все-таки пробился на свободу. Каплеобразный выход имел сужение под потолком, поэтому, чтобы протиснуться в него, пришлось еще целый день уплотнять камни за спиной. Но потоки свежего воздуха придали Рэду новых сил. Дневной свет, пробивающийся через щели в валунах, поначалу ослепил его. Пришлось отрывать полы куртки и делать на глаза повязку. Темнота стала уже привычной.
По этой причине мельник выбрался из пещеры ночью. Свежий воздух пьянил его; звезды, прищурившись, поглядывали с небес и недоумевали, почему он плачет. А Рэду снова не мог остановиться. Он чувствовал такое облегчение, словно сам сделался невесомым. И ветер, и звезды, и даже камни под ногами – все это было частичкой его самого, потому что он имел с ними одну природу. Ощущение единства разливалось вокруг наподобие океанской волны. Оно исходило изнутри и туда же возвращалось, отразившись от объектов окружающего мира.
- Я больше не калека, Господи! – прошептал Рэду.
Пробравшись через груды валунов, оставшихся на площадке уступа и не упавших вниз, он остановился возле самого края пропасти. Чтобы подняться сюда, пришлось приложить немало труда. Преодоление вертикальной стены требовало огромного напряжения и внимательности. И для спуска у него сил больше не осталось.
Усмехнувшись, Рэду расстегнул куртку и посмотрел на себя. На его правом боку краснел рубец шириной в ладонь. Точно такой же имелся возле сердца. На щуплом теле в свете просыпающейся зари они выглядели некрасиво и жутковато. Да и само оно превратилось в скелет. Руки ссохлись и стали походить на спички. Казалось, повисни на них – обломятся под тяжестью. Кровоточащие пальцы совсем не напоминали паучьи лапы. Едва ли они смогут цепляться за выбоины достаточно долго. Начни он сейчас спуск, не дотянет и до середины. И падать придется около тридцати метров. Без шансов выжить, если учесть, что внизу находятся острые камни.
- Я шел к тебе всю свою жизнь! И у меня нет страха перед смертью. – Рэду уже не плакал. Слезы тоже имеют обыкновение заканчиваться. После них остается покой. – Позволь моей дочери прикоснуться к твоей благодати раньше, чем это вышло у меня. Я сожалею только о том, что блуждал так долго. Но и в этом вижу твою волю… Прими меня и упокой с миром!
Он раскинул руки в стороны, поднял лицо к звездам, слабо улыбнулся болезненными губами  - и шагнул в пропасть.


Ветер обдувал его всклокоченные волосы, ласково играл ими, а падение все продолжалось. Медленное, будто полет перышка из крыла ангела…
Когда он неловко опустился на ноги, пролетев под большой дуге несколько сот метров, отвесный склон остался далеко за спиной. Перед ним расстилалось пастбище. Солнце осветило восточный край неба, и пастух со своим стадом уже появился на широкой тропе, ведущей из деревни. Оттуда доносились крики петухов и скрип калиток. Люди пробуждались.
Глубоко вздохнув, Рэду повернул к восходу ставшее полупрозрачным лицо. Склонил голову, постоял несколько минут с закрытыми глазами, а потом побрел, припадая на поврежденную еще в детстве ногу.



                КОНЕЦ