Патрисио

- Ты решил сегодня развлечься, да, Пат?
Патрисио от неожиданности вскинул свою напряженную голову с всклокоченной шевелюрой. Шум из мощных динамиков свербел в ушах и притуплялся, и поэтому это человеческое, немеханическое, неискаженное обращение сразу достигло своей цели. Патрисио отклонил голову в сторону голоса, но там уже никого не было. Он огляделся, вращаясь на высоком стуле с одной ножкой.
- Кого-то ищешь, Пат, - бармен, заметив блуждающий взор, тоже прошелся взглядом по залу, но видя свою малую проинформированность о персоне исканий Патрисио, принялся дальше протирать барную стойку.
Патрисио промолчал и откинулся на спинку стула. Развернулся к центру зала и прикрыл глаза. Голоса, мелкими, острыми ручейками, сливались в один шумный поток и уходили в клокочущую воронку под управлением электрических звуков музыки. Табачный смог навис над площадкой для танцев и напоминал темное облако грязи, пыли, осколков и выхлопов с металлургического завода. Тонкие лини разноцветных, разлинованных лучей из фантасмагоричных ламп  резали предметы, вставшие на их пути, преломлялись, изгибались и неслись дальше, словно лихая коса по сочным колосьям. Преимущественно молодые люди заходили на крутящийся круг, на котором их соплеменники в фосфорических одеждах предавались неконтролируемым, ломаным движениям, точно им всем разом надпили их кости и с каждым новым витком руки или ноги, кости эти трескались, порой ломались и человеку приходилось изощряться в умении двигаться дальше, держаться стойко, насколько это сравнение подходит в данном случае, чтоб не показать окружающим, как каждое движение для него невыносимо мучительно и болезненно. Но пробыв некоторое время в апогее этого мазохистского сосредоточения убожеских кривляний и извращенных движений танца, молодые люди, вспотев и обессилив, отправлялись к барной стойке, чтоб заказать себе прохлади-тельный, алкогольный напиток и двинуться дальше, в сторону привилегированных комнат со своими несовершеннолетними, захмелевшими спутницами.
Патрисио развернулся к бармену и заказал виски. Бармен тотчас выполнил его пожелание и принялся дальше безучастно натирать стойку. Слева подсела высокая, худощавая женщина и достала пачку тонких сигарет. На вид она походила на клоуна, уж очень яркие и гротескные черты макияжа на широком, грубо обтесанном лице. Ядовито-зеленая мишура обвивала её шею и чуть прикрывала глубокое, костлявое де-кольте. Коротенькое платье, сплошь усыпанное блестящей крошкой, в лучах трансформируемых прожекторов отдавало кроваво-вишневым цветом. Платье едва-едва прикрывало резинку дешевых чулок и худые, лошадиные ляжки, крайне мерзко очерчивало область выпирающих бе-дер и заканчивалось двумя потрёпанными, растянутыми бретельками на тощих, астенических плечах. Дама, уловив на себе незаметный, изу-чающий взгляд Патрисио обернулась к нему и, разлепив жирно нама-занные, ярко красные, губы, спросила тонким, наигранным голосом, явно ломающимся, грубоватым, желающим скрыть своё истинное лицо: - Ты решил сегодня развлечься, да, Пат? И продолжая нарочито улыбаться, оголила свои керамические зубы с мазками губной помады на них. Патрисио протянул руку и непринужденно попытался взять пачку си-гарет, что лежала на барной стойке напротив этой женоподобной особы. Дама, явно желая пофлиртовать, преградила ему путь своей искусст-венной, с желтым отливом и светло-синими бороздками сосудов, уродливой грудью, которую она демонстративно вытащила из декольте. Продолжая улыбаться, и желая дальше завладеть сексуальным вожде-лением Патрисио, она сжала двумя пальцами темный, расплывчатый сосок и попыталась кончиком языка достать до него. Не удалось и чтоб не почувствовать поражение в этой безобразной схватки гнилой похоти и азарта, дама сильнее потянула свою грудь за сосок, кожа натянулась, но никак не хотел поддаваться. Язык вылезал изо рта медленно, натужно, со стороны это выглядело и комично и ужасающе, грудь вытянулась и по-ходила на продолговатую сливу, а дама всё продолжала тянуть и тянуть, словно желая соединить две субстанции, которые по магнитным полюсам никак не сходились. Патрисио смотрел на это мистериальное действо в абсолютной изоляции от происходящего, точно не ради его возбуждения и материальной компенсации эта дама так открыто и откровенно пытала свою страстную, готовую на любые жертвы плоть. Нечаянно, проходящая, подвыпившая мимо девушка задела Патрисио локтем и, извиняясь сквозь зловонную, капающую икоту, остановилась чуть поодаль. Она оперлась о пустой стул и еле-еле удерживала себя на ногах. Это рассеянное вмешательство в затуманенный мир пробудило Патрисио, он взглянул на маскарадный кошмар, который развернулся и творился у него перед глазами, по его собственной, но неосознанной вине. На эту обезображенную, стянутую грудь, на это настойчивое, жадное до победы в столь бессмысленном состязании лицо, на этот изношенный, бесфор-менный язык, что, точно тугая кишка, вывалился из аморфного рта. И скривив свои губы в брезгливой гримасе, он рывком дернул свою руку и выхватил пачку сигарет из-под плеча застывшей в изумлении женщины. Пошарил по карманам и, достав коробок спичек, закурил. Пустил дым через ноздри и стал рассматривать бокалы, подвешенные над барной стойкой. Почувствовав, что ожидаемое поражение в очередной раз на-стигло её, дама с отчаянной гордостью чертыхнулась и вскинула своей головой, да так лихо, что белый, надушенный парик слетел с её лысой, покрытой глубокими шрамами, черепушки и угодил прямо под ноги проходившей мимо галдящей компании. Компания этого не заметила и, подцепив парик носком ботинка, проследовала вместе с ним в уборную. Потерпев столь незапланированный афронт, дама встала и бросила на Патрисио взгляд полный слюны и рабства: - Сигареты верни! Патрисио незаинтересованно подвинул ей пачку сигарет, взял свою рюмку виски и залпом выпил.

На улице уже перестали ходить дневные автобусы, оставались мар-шрутные, ночные такси, которые непоколебимым, темным рядком выстроились у яркого входа в клуб. Утомленные шофера обменивались шутками и пошловатыми остротами, что выглядело довольно мило и безобидно, хоть смысл шуток порой превосходил самые смелые представления о безнравственности. Люди, которые не должны были, по своему желанию или стечению обстоятельств, очутиться рядом с этим местом давно уже сидели на своих кухнях или же укладывались спать, прочитав то сказку, то сводку новостей, то список сообщений в сотовом телефоне, накопившихся за день.
– Кто-нибудь хочет кофе? – грузный шофер залез в салон такси и вытащил оттуда небольшую коробочку для продуктов.
– Да, если только его сварила твоя жена, - другой шофер, помоложе, подмигнул своему коллеге. – Не знаю, что она, молодая, еще совсем юная, нашла в тебе, старом валенке, от которого мухи летят, - молодой шофер рассмеялся и деловито окинул взглядом других своих собратьев по про-фессии. Те солидарно поддержали его и в ответ так же бросили пару недвусмысленных острот.
- Вы, толстокожие свиньи, дорожное убожество, которых не проймет ни одно чувство, ни одно чистое и светло желание, кроме как вертеть мертвую баранку и онанировать при воспоминании о миленькой пас-сажирке, даже и не догадываетесь, насколько моя благоверная меня понимает и поддерживает…
- Да-да, знаем мы, за что она тебя поддерживает, - прервал его другой шофер, которому в одном рейсе чуть не прострелили голову, вернее, прострелили, но только ухо, и скрипуче расхохотался.
– Только ты нам вот что скажи, – не унимался молодой шофер, - она у тебя, правда, до знакомства с тобой ни с кем, а? - и, опершись о дверцу такси, просвистел незатейливую мелодию, которой обычно освистывают проходящих мимо девушек. – Нет, я всё могу объяснить, но мне не понять, возраст юный, хочется веселья, свободы, таких же дерзких, неопытных. Хочется развлечений…
- Развлечений.…
- Хочется быть непосредственной и остроумной, с чувством юмора не-зрелого человек. Развлекать себя и окружающих…
- Развлекать.… Точно-точно, - водитель, которого все дружно осмеяли за его молодую жену, вдруг встрепенулся и залез в салон машины. – Мне нужно срочно позвонить, - и закрыл за собой дверь. Еще раздавались шутки и самые смелые предположения, почему выбрали именно его в качестве мужа, но шофер их уже не слышал. Открыв бардачок, он вынул сотовый телефон. Затем, порывшись в кармане поношенного пиджака, среди гаек, монет, каких-то ненужных мелких вещей, испачканного мазутом носового платка, он нашел обрывок бумаги с телефонным но-мером.
- Так…набираем, ох, уж эти чертовы новинки, тьфу ты, мать их.

Разморенный приторным воздухом, Патрисио размял шею. Кровь за-шевелилась где-то в области ушей и ринулась в мозг. Он купил в баре пачку сигарет и, подперев голову рукой, безучастно уставился на вы-ставку алкогольных бутылок.
- Я знаю, о чем ты думаешь, – бармен подмигнул сонному выражению Патрисио. – Ты думаешь – какого черта я забыл здесь. Так? Тебе бы сейчас в такси и домой, в постель, сначала в душ, потом на кухню, покурить, вымыть посуду, накормить голодную кошку, погладить ее за холку, присев рядом. Так? Бармен облокотился о стойку и уставился на Патрисио. - А потом в постель. Включить тихую, мягкую музыку и уткнувшись лицом в прохладное ребро подушки уснуть под легкую вибрацию и мурлыканье где-то сбоку. Бармен не спеша зевнул. - Но вместо этого ты уже четвертые сутки торчишь здесь, сам не зная для чего…
– Я знаю для чего, - Патрисио возбужденно повысил голос и обрубил рассуждения бармена, от которых попахивало не чем иным, как собственным скучным желанием. - Ты понятия не имеешь, что я думаю, - Патрисио всё повышал свой голос, - ты, вот, ты знаешь, что я здесь забыл? Что все здесь забыли? Все эти герои, твари, персонажи, они все нам, мне знакомы, знакомы до колик в животе, до хрипоты, но мы с ними не здороваемся, мы им не говорим – как дела, не интересуемся, как их здоровье, как дома, как семья. А знаешь почему?
Удивленный, со слегка идиотской мимикой, и чуть ошарашенный рабочий барной стойки смотрел на своего возбужденного оппонента и, не двигаясь, не зная, что ответить, слегка раскачивал в руке бокал с мыльной водой.
- Я тебя спрашиваю, клоун! Знаешь? - внезапно голос Патрисио дрогнул и изо рта вырвался звук, напоминающий звук взметнувшегося воздуха из озера, если в него с силой бросить камень. Патрисио согнулся и прижал свою руку к животу. Чуть не упал с высокого стула. Пару секунд и его лицо побагровело. Пиджак натянулся на спине и готов был пойти по швам. На шее выступили две жирные венки и очертили крупные капельки пота, просочившееся в то же мгновение. Всё его тело напряглось, длинная, грубая боль пронзила нутро и связала, скрутила между собой, точно корабельный канат, область живота и горла. Так, согнувшись, Патрисио просидел некоторое время, пока первая волна спазмов, иссушающая эмоции и силы, не прошла. Он сделал над собой усилие и разогнулся. Всё еще с иссиня-красным лицом и дрожащими, чувственными губами: - Потому, что мы все друг друга знаем и нам наплевать на новости повседневности, на несмешную колонку анекдотов, мы все друг друга знаем, черт побери! Патрисио остановился, перевел сбитое дыхание и вдохнул носом воздух: - Остановка. Всё. Движение пропали, остались действия.
Бармен стоял с открытым ртом и смотрел, как захлебывающийся собственными болями посетитель, словно перочинным ножиком, из дерева, с трудом, вырезал слова.
– Мне кажется, тебе нужно домой, Пат.
Патрисио окинул его измученным, слегка презренным взглядом и только собрался было вновь накинуться на эту красную тряпку ненужного участия коренным раздражением, как точно прокрутив перед глазами ощущения недавних минут, решил промолчать. Он порылся во внут-реннем кармане пиджака и достал небольшой, пластмассовый пузырёк. Потряс им в воздухе, сначала перед барменом, затем, повернувшись на стуле, и всему беспамятному, сбившемуся в кучу залу, как бы демонст-рируя искусственное свое превосходство над болью и над неприступной таинственностью, мучащую его обессиленное тело словно огромный, темный зверь лапой играет с несмышленым своим детенышем. По глухому, стрекочущему звуку можно было догадаться, что добрая половина этого пузырька отсутствовала.
- Беречь свои берега, мой друг, беречь, иначе кончишь плохо, - Патрисио открутил крышку и извлек себе на ладонь одну продолговатую таблетку белого цвета. Снова порывшись в карманах, он достал две крупные мо-нетки и положил таблетку между ними. – Дай мне стакан воды, - бармен исполнил его поручение и Патрисио, сжав монетки между собой, высыпал получившийся порошок в стакан.
- Тебе бы к врачу, Пат. Ты так долго не протянешь, - Патрисио размешал зажигалкой содержимое стакана и выпил. Во рту появился неприятный, солоноватый привкус, сродни тому, который проступает сразу после дневного, парадоксального сна.

Ряды уличных такси редели. Небольшая изморозь легла на лобовые стекла, и шоферам приходилось выходить из нагретых салонов, поёживаться, недовольно ворча, и, дыша в ладоши, смахивать со стекол оледеневшие снежинки. Водители разъезжались кто по домам, кто к одиноким, стареющим любовницам, кто на бесплатные, отопляемые, ночные стоянки. Поздний час и усталость рабочего дня пошатнули даже заядлых автолюбителей, они, дружественно сигналя друг другу, прощались до следующего вечера, когда снова можно будет подзаработать на доставке пассажиров.
- Ты еще долго будешь здесь, старина? – молодой шофер похлопал по крыше автомобиля и зевнул, от чего его лицо приобрело страдающий вид.

Патрисио казалось, что в эту минуту всё разом приобрело свою непо-вторимую цельность, которая нужна была именно ему для свершения его, не дающего покоя, плана. Все движения получили наконец-то свои имена и конечные роли, даже бармен, который до последнего момента оставался лишь лишним наблюдателем его страстей и мучений приобрел статус смотрителя, шпиона, дающего свои полезные, продажные, метафорические советы заблудшим душам. Свет наполнился таинственным звуком, звучащим, возможно исключительно в голове Патрисио, но всё же звучащим, туман покрыл зал, и видны были теперь лишь искаженные гримасы лиц – что это, неужели, болезнь, не тела, а страждущая болезнь ненависти и отвращения вновь проявила рецидив. После трех дней острой, осмысленной мотивации всех своих поступков, Патрисио вроде смог вдохнуть спокойно, но сейчас всё вновь повторяется. Вновь эти маски, гротескные, ужасные, мерзкие, с длинными, тонкими носами, с дополнительными деталями на лице, присыпанные золотой пылью, они вновь нашли своих носителей, эти живучие паразиты, они приносят с собой вонь и отбросы, жалкие до безумия, до самоубийств тех, кто их окружает. Эти маски с искалеченной геометрией лица вживаются в плоть снова и снова. Но им этого мало, они испускают туман, заволакивающий тело, тела тех, кто танцует. И в этом тумане кто-то есть, там их много, кто медленно грызет сомкнутые руки, ноги, уродуя их до неузнаваемости, при этом вводя танцующего в состояние предсмертной эйфории, одного долгого, острого оргазма. Патрисио видел сейчас всё это до мельчайших подробностей, видел и вжимался в спинку стула от страха. Голова наполнялась, с каждым вдохом, запахом, ощутимым запахом преданности этих существ к себе подобным, а с каждым выдохом отпускала последние частички, словно одуванчик под сквозняком, све-жести и отчаяния. Всё то путалось, то кристаллизовалось, с каждой по-следующей метаморфозой мысли и уходило глубже и глубже, в самую мякоть. Даже самое последнее, самое сильное обезболивающее сейчас было бессмысленным, беспомощным, так как… Патрисио.… Да, именно, Патрисио сидел и как бы он не чурался картиной представленной как снаружи, так и внутри него, он наслаждался этим апокрифичным действом, холодок будоражил в нем фантазии, наполненные бесформенными деталями, извращенными кривой остротой и актуальностью дей-ствительности. Сочетание разных систем, неподвластных математиче-скому расчету и силе воли – все это кувыркалось, переплеталось, вы-скакивало, скользило – удаленные между собой прямые пересекались, Патрисио заворожено глядел то стыдливо, отвращено себе под ноги, то с вожделением и опьянением в лица тех, кто был так рядом с его изможденной жалостью, но так далеко от его болезненного предвкушения грядущего раскрепощенного бессмыслием. Помутнение, короткое по-мутнение воды в стакане – Патрисио не удержал в руках стакан и тот беззвучно, отдав сущность своего падения в общую копилку звуков, разбился вдребезги, никто ничего не заметил, осколки разлетелись в разные стороны и засверкали, точно капли росы, в резких лучах динамичных прожекторов.

- Да, я скоро уеду, - боковое окно опустилось, и теплый пар ласково проскользил по лицу молодого шофера. – Скоро. Мне один заказчик просил передать ему небольшую коробку, обещал хорошие чаевые, вот, жду назначенного часа. Ты не знаешь, как мне позвонить ему со своего телефона?
В окне появилось помятое, но дружелюбное лицо старого водителя и, улыбнувшись, протянул молодому шоферу телефон.
- Так, сейчас.… Так, вот, держи, всё сигнал пошел.

Усталое время, потерянное на поиски нового наказания, уже не себя, а может и именно себя, посредством постижения новых граней на этом избитом, философском камне. Отчаяние, которое невозможно съесть до конца, он всегда остается, чуть надкусанное, чуть подсохшее, но непо-колебимое в своей форме, на тарелке, рядом с графином с водой. Невосполнимые затраты и постоянные утра, каждого нового дня, запланированные утра еще с вечера, это невыносимо, решения ждут своего часа, но в этих магазинах по продаже часов, вы то знаете, все эти часы идут вразнобой. Всё они поодиночке, нет сплоченности, кто знает, может кто-нибудь на планете решил сделать что-то важное, нужное в то же время, что и я, а часы идут по-разному, как здесь можно говорить о той чарующей связи между людьми, когда всё этому противится?! И сейчас я не знаю точного времени, именно ли сейчас я должен сделать то, что намереваюсь, и кто с полной ответственностью за мою жизнь возьмет на себя это обязательство? Я приткнулся лбом к прохладной стене, за-стывший цемент между кладок кирпичей впился мне в кожу, но это было самое приятное прикосновение, которое я уже очень долго не испытывал. Я так очень долго стоял, просто оперся о стену, и она стояла рядом со мной, поддерживая меня. А на улице было так тихо, поздно уже было, я из гостей шел. Просто мы все были знакомы, а это так страшно, когда в каждом видишь себя и свои поступки и мысли и желания, со всеми особенностями, это невыносимо. Разрушить всё это, весь это спланиро-ванный маскарад одного и того же, все эти ужимки, подмигивания, рудиментарные настроения, типовые схемы построенные по образу и подобию смиренного манекена, вырвать с корнем раз и навсегда. Уничтожить все эти сладкие, до тошноты, намеки, эти пустые минуты лирического наблюдения, отчаянное внимание, прикованное к светя-щейся точке в умелых глазах. Взорвать всё это, разом, прилегающие дороги, невыносимые деревья, связи из одной кровати в другую с поддернутыми, белоснежными простынями, оголяющие старые, продав-ленные, матрасы словно ребенок, отчаянно скрывающий от сверстников синяки и шрамы.   

В кармане брюк завибрировало, Патрисио тяжело повел рукой и достал телефон: - Да, алло.
- Алло, мистер Патрисио? – послышался взволнованный голос. Да, это я, шофер, да, вы просили позвонить вам, - шофер, явно желавший уже поехать спать, но верный поручению, говорил слегка торопливо, и по-этому слова его выходили без окончания. Патрисио потер переносицу.
- Вы взяли то, что я вас просил?
- Да, мистер Патрисио, лежит рядом со мной, серая коробка. Куда вам её принести?
Патрисио на мгновение умолк и весь превратился в слух, и слух в оче-редной раз дал ему передышку, он отнес трубку от уха и сжал телефон в руке. От силы, вложенной в этот жест, костяшки его пальцев побелели.
- Ты решил сегодня развлечься, да, Пат? – бармен стоял, как бы ни при чем, даже не догадывающийся о цели веселья, но это была его работа, незаметно подливать масла в огонь и так же незаметно подливать водку в апельсиновый сок.
- Алло, алло, мистер Патрисио, чертов телефон, алло, вы меня слышите? – встревоженный шофер, не слыша в ответ голоса, испугался, что ему вновь придется уже самому производить эти нехитрые манипуляции с номером телефона, а так как он этого не умел, его взволнованность приобрела панические нотки.
Патрисио взглянул на ухмыляющегося бармена и облизнул высохшие губы. Затем разжал телефон и поднес его к уху:
- Ждите меня на выходе через пять минут, я сейчас спущусь.
И в следующий миг, голосом полным самообладания, уже обращаясь к бармену:
- Да, я хочу развлекаться и тебе советую. Выпей этого яда за мой счет.
 Патрисио встал и слегка пошатывающийся походкой направился к выходу. Как только он подошел к кругу для танцев, музыка на миг ог-лушила его, руки, прически, одежды, тела замелькали перед ним, вихрь общих волн ударил в ослабевшие паруса. Какая-то девушка одернула его за рукав, Патрисио взглянул на нее, она улыбнулась, волосы ее немного налипли на лоб, сверкающие глаза, приоткрытый рот с нежным изгибом губ, плавные движения тела с четко очерченной линией талии, бедер, груди. Девушка поманила его к себе, иди ко мне, Патрисио улыбнулся ей в ответ и, поддавшись ей навстречу, неторопливо высвободил свой локоть из её объятий. Когда он проходил мимо уборной, то заметил потрепанный парик, прибитый ногами в угол, напоминающий яркую, но потускневшую от частого использования половую тряпку, так невписывающуюся в общий сюжет. Забрав в гардеробе пальто, Патрисио вышел на улицу.
Шел мелкий снежок, всё следы входивших и выходивших были заметены. На улице не было никакого шума. Привыкшее к прежней обстановке внимание, искало на чём опереться, но не найдя абсолютно ничего общего, что могло бы было напоминать недавнее место, успокоилось и расправило затекшие плечи. К Патрисио сразу же подошел старый шо-фер, на ходу выбросив сигарету, поеживаясь и зевая:
- Вот, ваша коробка, как вы и просили.
Патрисио принял небольшой сверток, покрутил им в руках, как будто впервые видел:
- Знаете, что в этой коробке? – он внимательно посмотрел на водителя.
- Наверное, что-то важное, я так думаю, - шофер был безучастен к интриге.
- Хм…, - и уже про себя: – А если бы я всё же решился? А? А он бы что-нибудь взял бы да перепутал, например, адрес или телефон бы по-терял. Что тогда? Или если б всё сложилось иным образом – он всё сделал правильно и я смог бы… Я бы разорвал эту цепь событий, преследующих меня, эта туманность, это подначивание. Патрисио удивился собствен-ному вопросу больше, нежели ответу. Затем достал портмоне и, вынув оттуда несколько купюр, протянул их шоферу. От рук и из рукава шел еле видный, белый пар.
- Я могу ехать или еще что-нибудь желаете? – приятно удивленный такой сумме за столь малую работу, шофер уже проснулся и был не прочь подзаработать еще.
А снег в свете ночного фонаря, эти снежинки, несущиеся из одной ос-вещаемой области в другую, такие независимые, но где-то в глубине души всё же привязанные друг к другу. Встречающиеся и узнающие что-то большее только в переливах света и снова, гонимые незатейливым ветерком в темноту, в этот промежуток свободного парения, где всё такое незнакомое, манящее и удивительное, не сталкивающиеся между собой, маленькие воздушные кораблики, со своей неповторимой траекторией, с собственной, индивидуальной картой новых земель, меняющие представления на каждом повороте, маленькие снежинки, не мешающие ни кому, приглашающие друг друга на танец, на этот короткий танец, пока свет обволакивает вас, крепко держитесь, создавая нерушимую гармонию, тихую песню на родном языке, несущие блики совсем чуть-чуть за размытые границы и каждый раз разные, свободные, и каждый раз незнакомые.
- Отвези меня домой, старина, я сегодня чертовски устал.