Бремя молчания

Какое-то темно-муторное утро.
Я открываю слегка глаза с мерно плывущей картинкой.
Потираю лицо опухшими ладонями, чтобы разбудить сознание,
бунтующее от чего-то еще со вчера.

«Черт, мне нужно что-то холодненькое! Кажется, это жар…»

Взглядом медленно изучаю пространство комнаты
и замечаю ледяную оправу кровати из советской скрипучей стали.

«О да…», - протягиваю в голове,
хватаясь за посеребренный от долгого использования, шершавый, расцарапанный металл.
Мерно прикрываю веки,
чтобы ощутить весь кайф от нынешнего моего положения тела.

«Вот если бы еще хоть что-то увидеть…
Картинка принимает странные формы.
Может это просто болезнь?»

С этими мыслями рывком сажусь на кровати,
на секунду теряю равновесие, ощупываю горящими руками лоб.
Чуть не падаю, но удерживаюсь, теряя себя в прострации.

«Кажется в норме или это руки горячие и я не чувствую наверняка головных болей…»

Время как будто замерло и уперто не желало идти дальше.
Вернее, оно, конечно, шло, но так, будто его нет.

- «Вас беспокоит непослушное тело?», - раздался и отразился эхом от голых стен механически-знакомый голос.
- «Зря Вы, конечно, юноша связались с этим типом.
А с виду ведь приличный молодой человек,
а занимаетесь чем попало, Боже упаси!»
- «Что Вы имеете в виду...?», - каким-то скрипучим ломаным голосом протягиваю я, не переставая ощупывать свою больную голову.
- «Неужели Вы, молодой человек, ничего не помните?
В вашем-то возрасте стыдно иметь дыры в памяти»

Меня сразили любопытство и негодование.
Этот щуплый на вид мужчина обвинял меня в чем-то, чего я не помню.
Однако ж должен согласиться, мало кто из знакомых мог бы предположить,
что в мои планы заниматься незаконными вещами не входило абсолютно.

Я напрягаю свое хилое зрение, щурюсь, силюсь и, наконец,
могу рассмотреть человека, стоящего в углу у входной двери.
Его подавляюще невысокий рост и идеально-выглаженные брюки сразу же цепляют взгляд.
Вычищенные лакированные ботинки не первой свежести отбрасывают ненавязчивые блики,
как будто кроме как вылизывать их потертости круглыми сутками и было главной обязанностью доктора.
Бледно-серый халат струился вдоль его высушенного тела
и кажется даже на три-четыре размера больше из-за неестественно широкий плеч изделия.
С левой стороны на груди прицеплен и повис деловитый бейджик повествующий о том,
что сам глав. врач данной больницы наградил меня своим присутствием.
Круглое потекшее морщинами лицо напоминало собой картину,
в которую плеснули кислотой,
но карие злобные горящие глаза как будто кричали о крутом нраве этого индивида.
Редкие седые волосы пропускали тонкую посеревшую от возраста кожу на черепе и напоминали кожаный воздушный шарик,
но я бы поспорил, что в отличие от шарика,
содержимое головы этого человека имело хоть маломальскую, но очень весомую цену на рынке медицины.
Хотя на счет шарика тут я тоже может не прав,
ведь еще не известно, какая тварь чем туда дышала.

- «Я думаю, нам нужно более серьезно подойти к Вашему случаю в связи со сложившейся ситуацией», - холодно выдернул меня из размышлений голос в дальнем углу.
Он постоял немного, видно ожидая ответной реакции,
но, не дождавшись даже элементарных встречных ответов,
тихо удалился из палаты,
как-то по-особенному мистически тихо щелкнув дверью.

Я остался наедине со всем тем,
что врач только что посеял на мою плодородную почву фантазии.
Находясь в какой-то наркотически действующей на мозги тишине
я думал о вчерашнем.
Так и не найдя оправдание сделанному,
мое подсознательное «я» решило временно отключиться и перейти к более простой задаче:
изучение моей нынешней среды обитания например.
И потекли глупые ассоциации ручьем.

Глухо.
Лишь где-то откуда-то доносилось шуршание рвущегося ветра.
Поднималась температура, падало давление, учащался пульс,
лампы под сводом сжимали и разжимали зрачки, врывался сквозняк,
забирался под старое клетчатое больничное одеяло,
которое не давало ничего, кроме запаха старины.
В палате обои покрылись желтыми пятнами,
половицы отходили от нервных срывов,
пели унылые песни скрипом каждый раз, когда я пытался беззвучно опустить ноги на пол или тем более встать.
Драные шторы старались прикрывать собой тусклый солнечный свет,
который попадал сюда только до полудня,
после, становился и рассеивался по воздуху без капли следа.

Должно было пройти еще какое-то время,
прежде чем медсестра зашла ставить мне капельницу с каким-то физио.
Честно говоря, эта процедура всегда меня напрягала.
Не очень-то я приходил в восторг от предметов которые в меня тыкают,
тем не менее терпеливо ждал окончания сверх неприятного мне действия.
Все это время женщина преклонного возраста,
выполняющая свои обыденные обязанности,
стояла рядом и молча наблюдала в норме ли показатели.
Иногда она украдкой заглядывала за штору,
будто проверяла, есть ли там кто-то и почти бесшумно передвигалась по палате.

«Как ей это удается?»

- «Вы знаете, - чуть было начал я, но тут же заткнулся,
поймав на себе суровый взгляд,
который было должен был смирить меня, - кхм… Не знаете ли Вы,
отчего глав врач так беспокоится по поводу Евгения?»
- «Фамилия», - четко потребовала женщина
- «Его?»
- «А кого же еще!»
- «Кажется Шейхмитов…», - немного приглушенно, опустив голову, произнес я,
потому как только сейчас до меня дошло какую ошибку совершаю в данный момент.
- «Послушай меня, мальчик, - более ласково начала медсестра и присела на край кровати так,
чтобы говорить со мной глаза в глаза, - Альберт Арнольдович работает уже много лет
и в его практике были самые тяжелые случаи, так что просто молча прислушивайся»
- «Я понимаю, но от чего? Вчера я, кажется, говорил с тем юношей и мы…»

Она прерывает меня так и не дослушав, а то и верно, наверное, было.

- «Что вы делали потом?»
- «Потом…?»
- «Именно. Ты помнишь, мальчик?»

Мне требовалось время.
Что-то очень тяжкое ложилось на мои плечи и нещадно давило на мозг.
Никак не получалось вспомнить вчерашний вечер.

- «Я…нет-нет…я не помню…»

Она подбадривающе похлопала меня по плечу.

- «У Альберта Арнольдовича здесь где-то бегает собачка.
Правда я не уверена, что знаю ее породу, да и куда мне.
Она не кусается, но опасаться ее стоит, - она сделала небольшую паузу,
подождав пока я подниму на нее взгляд, чтобы точно удостовериться,
что ее слушают, - и…старайся меньше ходить по коридорам.
Особенно после отбоя.
Знаешь, тут ходят слухи, примерно так, как ходят часы, которые показывают правдоподобное время»

Женщина встала, и так же бесшумно вышла.
В воздухе повис осадочный запах ее духов.

«Ну конечно», - подумал я и с шумом бухнулся на подушку




Я все еще не могу припомнить, что же случилось тем вечером.
А ты мне не поможешь, верно?
Да…молчи, родная, молчи, не оброни ни слова, пока еще рано.

Порой я пытаюсь ходить так же тихо,
как и та медсестра, по твоей комнате,
но ты все равно просыпаешься, как бы я не старался,
и тихо еле заметно улыбаешься своей детской улыбкой.
В эти моменты я таю и забываю, зачем пришел.

Ты такой умный ребенок, просто все гонят на тебя из зависти.

Помнишь?
Именно в то время некий следователь получил занятное старое дело на свой стол,
в котором концы с концами не сходятся.
Нашли тело ребенка, вернее, то, что от него осталось:
около десятка костей
и размозженный череп на железнодорожных путях за лесополосой недалеко от окраины города.
Тогда, еще никто не слышал о тесте ДНК, и дело неизбежно закрыли за нехваткой улик.
Тем не менее,
среди сотрудников тогдашнего отдела криминалистики появились байки,
что колеса поезда никак не могли нанести черепу столь странные повреждения лицевой части,
и все свелось к тому, что заключили,
что ребенок был инвалидом еще при жизни.

Однако, моя родная, это было не единственное такое дело.




Небо казалось еще более голубым, чем обычно.
В окна коридора продирался желтый теплый свет и,
оседая солнечными зайчиками на старых половицах,
оставлял на полу горячие пятна редкого солнца в позднюю бабью осень.
Ноябрь неизбежно сходил на нет,
и облетевшие листья обильно умирали под тяжелыми ботинками дворника,
метущего их к черной замысловатой ограде общего двора.
Я прислонил ладони к стеклу и опустил голову в ноги.
Немного отросшие к тому времени белые волосы упали прядями на щеки и стали лезть в рот.
От их почти седого цвета и длинны, попадающий сюда свет,
мне казался еще более ярким,
и глаза сами по себе жмурились в попытке избежать попадания взгляда на черно-желтый диск.
По стеклу прошлись запотевшие от человеческого тела остатки,
обрисовывая тонкие пальцы.
Я, чуть согнувшись в спине от того,
что пока еще самостоятельно держаться на ногах не мог,
упираясь ладонями в матовое стекло, резко поднял голову и,
задирая ее почти до упора назад, зажмурившись от света,
который упорно светил прямо в похудевшее от больничного режима лицо,
прижался лбом к окну.
Волосы упали на глаза и стали колоть глазные яблоки своими рвано-стрижеными кончиками.
Что-то не давало мне покой, не давало мне спать.

Стоял обыденный коридорный гул.
И где-то по лестницам бежали медсестры и сновали врачи,
переходя из отделение в отделение.
Занимались тем, чем они занимаются уже,
наверное, на протяжении нескольких лет.
И я, наверное, не мог поверить себе, что когда-нибудь буду так же работать
где-то и повторять одни и те же действия на протяжении дней, недель, лет.
Грусть пробежала по позвоночнику и рассыпалась на коже мурашками.

«Хватит»

Потянувшись за ходулями я, чуть не спотыкаясь о старые трубы,
начинаю медленно ползти, как только могу во двор.

«Совсем скоро выпадет первый снег и закидает все белым полотном.
Немного побродить сейчас по остаткам бурного лета, думаю, стоит,
порадоваться последнему солнцу,
а потом, на протяжении трех месяцев тяжело смотреть, как умирает то,
что грело целых полгода»

- «Знаешь, я думаю, что это моя осень – последняя», - прохрипел совсем тихий голос позади.

Я повернул голову в поиске источника
и тут же столкнулся лицом к лицу с тихим юношей,
являющимся причиной моего патологического интереса.
Дар речи не давал мне подобрать нужных слов.

- «Ты когда-нибудь любил осень?», - продолжил строй мыслей парень.
- «…Немного…»
- «Совсем?», - он уставился в окно,
прислонившись руками к грязному стеклу, примерно как я минуты три назад.
- «Меня напрягает эта томная грусть, которой начинают болеть люди»
- «Болеть…?, - не глядя на меня подхватил он, - люди не знают,
что такое болеть.
Они периодически по расписанию накручивают себе,
чтобы вызвать приступы жалости у тех,
кто не обращает на них внимание в обыденном круговороте дней…»

От его теплого дыхания запотело окно небольшим матовым овалом, и парень обвел его неровным кругом тонкими пальцами.

- «Женя? Ведь верно?», - не унимался я.
- «Да… Так меня зовут, но это не значит, что это мое имя»

Позади послышалось напрягающее ритмичное шуршание чего-то плотного по полу.
Мне не хотелось поворачиваться,
чтобы снова не наткнуться на какого-нибудь странного типа и я,
упершись в ходули, продолжил смотреть в окно как и мой собеседник.
Звук нарастал и приближался,
но становился более легким и будто растворялся в нагретом солнцем воздухе.
И, наконец, когда шуршание достигло максимально мизерного расстояния между моей ногой и собой, остановилось.

- «Мааайк… Не сейчас…», - пробубнил в стекло Евгений, не поворачивая головы.

Я в нерешительности повернул голову и взглядом скользнул вниз.
Мгновенно отпрянул и уставился туда, где только что была моя нога.
Передо мной в боевой позе, готовый к прыжку на цель, согнулся и скалился,
брызгая во все стороны вязкой слюной,
чернеющий своей блестящей короткой гладкой шерстью, крепкий доберман.
Мне оставалось лишь открыть рот,
а собака тем не менее прижимала уши к вытянутой голове,
силилась к полу и издавала бурлящий звук, напоминающий рык.
Его черные глаза как пуговицы, какие бывают на зимних пальто,
горели в азарте будущей охоты.
Он, расставив широки лапы, склонил голову и почти улыбнулся мне оскалом,
оголив на свет белеющие заточенные клыки.
Я тут же почувствовал,
как в кровь хлынул адреналин почти зашкаливающей дозой,
дыхание стало тяжелым и громким,
участился пульс, что я мог сосчитать его в ушах.

- «Фу!», - почти ультразвуком как можно громче крикнул парень,
только что вышедший из своего мирка.
- «Здрысни Майк!!! Убирайся!»

Юноша рывком собрал одной ладонью горсть осыпавшейся краски
с широкого обшарканного подоконника и, замахнувшись,
со всей силы швырнул пылью в глаза псу.
Тот, тут же выпрямившись, заскулил, прижал тонкие крысиные уши
и рванул прочь по коридору, издавая то же самое,
но уже более яростное шуршание, ногтями по полу.

_______________________________


- «С каждой минутой становится все страшнее.
В мои вертикальные зрачки прокрадывается страх, дикий ужас.
Слово "кажется" тут не уместно...
"Кажется" - было вчера, сегодня оно полноправно владеет территорией.
Я задерживаю дыхание.
Чувствую, как кислород медленно перетекает в моих легких в яд.
По-прежнему не дышу, теряю сознание, умираю, но не сдаюсь,
умираю, но надеюсь...
Безысходность заставляет вздрагивать,
безысходность мешает мне спать.
Ветром в лицо, волосы лезут в глаза, липнут к сырым щекам...
в моей комнате остановились часы,
в моей комнате остановилось время,
стрелки прекратили свой ход уже 81 день назад
наверно с этого момента я перестал жить»