Подсолнух

     Мария проснулась от того, что старая кровать скрипнула и чуть шатнулась. За занавешенным окном еле пробивался серым отсветом начинающийся рассвет, в доме было темно, тихо и прохладно, – с вечера протопленная печь заметно остыла. С краю кровати сидел муж Василий и шарил ногой по полу в поисках запропастившегося куда-то тапка.
     -Ты чего, дед?- Мария приподнялась и хотела тоже встать.
     -Все в порядке. Нужно мне,- сипло прошептал Василий,- а ты спи еще, я курей сам покормлю.
     Он, чуть крякнув, встал на ноги и, шаркая задниками тапок по поскрипывающим половицам, вышел в комнату. Было слышно, как потом в сенях он грюкнул ведром, набирая из мешка зерно для кур, как, кряхтя, натянул полушубок и валенки и, тонко пискнув петлями входной двери, вышел наружу.

     Спать уже не хотелось, Мария натянула ватное одеяло под подбородок, поджала ноги – так теплее, и стала думать о житье-бытье. Мысли затеснились в голове, но чем больше их было, тем вернее выходило, что все, вовсе, не так уж и плохо. Во всяком случае, у них с Василием дела обстояли куда лучше, чем у соседки Валентины да у жившего на другом краю деревни девяностопятилетнего деда Павла. Валентина тоже была немолода, кажется, восемьдесят два ей стукнуло в прошлом году, в последнее время сильно ослабла, и приходилось ей помогать, а сейчас – зимой, каждый день забегать: печку подтопить, и сварить чего-нибудь, – не пропадать же человеку.
     Соседку Мария взяла на свое попечение, а к деду Павлу ходил Василий. По сравнению с подопечными, они были совсем юными – шестьдесят восемь исполнилось в ноябре Василию, да шестьдесят четыре прошлым летом Марии.
 
     Она прислушалась. Тихо, даже сверчок за печкой не поскрипывает, ждет, когда затопят, и потеплеет.
     Снаружи тоже ни звука. С вечера и ночью крепко мело, ветер подвывал в ставнях и на чердаке, теперь угомонился. А прочим звукам откуда взяться в их деревне? Неоткуда, потому что никого кроме них - четырех трухлявых и полутрухлявых - других жителей здесь не осталось. Уж почитай лет двенадцать, как все разъехались-разбежались, - как колхоз развалился, а те, что не уехали, постепенно повымерли.
     Мария тихонько вздохнула. Что-то и деда не слышно, куда запропастился? Небось, опять поплелся в баньку на краю огорода, – после Нового года взял себе в голову, что нужно ее в морозы подтапливать. Говорит, чтобы печка не развалилась, и теперь каждое утро пускает дым из коротенькой трубы. Да, бог с ним, пусть себе, дров хватает.
 
     Она посмотрела на темный простенок между окнами, где угадывалась фотография в рамочке. В сумерках лица было не различить, но ей и не требовалось – знала, сын Вовка там. На сердце потеплело, в носу почему-то запершило, и неожиданно из уголка глаза, защекотав, на щеку скатилась слеза. Мария тонко всхлипнула. Уж сколько раз предлагал он забрать их к себе, но, поначалу отказывались они, потому что родина и могилы родные здесь, да и думали, что наладится еще, ведь и не такое переживали. А теперь, вроде, и Валентину с Павлом бросить нельзя, – непочеловечьи выйдет. Так и сказали сыну – как схороним дедов, забирай нас, а пока живы они, никуда не поедем.
     Мария промокнула углом пододеяльника мокрую дорожку на щеке, потом с протяжным вздохом откинула одеяло, вставила ноги в коротенькие валенки, надела теплую кофту и поднялась. Поправила волосы,- «Господи, спаси и сохрани!..»- перекрестилась с поклоном в красный угол, подошла к окну и выглянула в щель между ставнями.
     На дворе посветлело – ночи в марте заметно укоротились, но было видно, что морозно, и снега намело изрядно. Дорог в деревне не чистили уже лет шесть, а в позапрошлом году и электричество отключили. Ходил Василий в соседнее село разбираться, но сказали ему, что деревни их, как бы уже и нет совсем, потому электроэнергии им не положено, и дорогу чистить перестали по этой же причине.  Спасибо Танюшке-почтальонше, - раз в месяц на лыжах прибегает с пенсией,  рассказывает, что в соседних селениях делается.
 
     Но они с Василием себя оторванными от цивилизации вовсе не считают, потому что стоит в углу комнаты на покрытой чистой скатеркой тумбочке цветной японский телевизор, и каждый вечер смотрят они новости и прочие передачи, потому как электричество у них в доме свое. Вовка привез бензиновый генератор, поставил в сарае, подключил к дому да еще и две бочки бензина запас. И теперь каждый вечер в половине девятого запускает Василий «трескучку», и среди черных, погружающихся в сумерки засыпанных снегом мертвых домов загораются желтым огнем четыре окошка.
     У соседей такой роскоши нет, да им и не нужно – спать рано ложатся старые, а новости им потом Василий с Марией рассказывают.
     И без связи с миром сын не оставил, – лежит возле телевизора мобильный телефон. Сами они никуда не звонят, – все равно ни скорая, ни пожарная не доберется, а вот Вовка каждую неделю им позванивает, спрашивает о здоровье, и нет ли какой надобности. А что им нужно?  Картошка и прочий овощ, слава богу, уродились; два мешка муки, да мешок сахару сын привез; куры в курятнике яички несут каждый день и без мяса на праздники не оставляют, колодец на улице пока исправный. Пройдет месяц, снег сойдет, и до соседнего села дойти можно будет, а там и магазин, и почта, и в церкви свечку поставить перед святыми образами можно. Пусть и были Василий да Марья всю жизнь свою, хоть и крещеными с младенчества, да неверующими, а только с годами да с бедами и о Господе вспомнить пришлось, – на него и на Вовку теперь одна надежда.

     Мария подошла к красному углу, пошарила за иконами, чиркнула спичкой и зажгла лампадку, потом, чуть отступив, кланяясь и крестясь, глядя в темные лики святых, прочла шепотом молитву. На душе полегчало, она опять выглянула в окошко – так и есть, над баней курился дымок, от сарая в огород по свежему снегу темнела цепочка мужниных следов, – далась ему эта баня?
     Она открыла форточку, толкнула рукой ставню, – в доме стало светлее, потом подошла к занимавшей значительное пространство и выходившей ровными углами в комнаты русской печи. Провела рукой по выбеленному зеркалу, - день начался, пора заниматься хозяйством.
     Мария вытащила задвижку, вынула из устья заслонку, потом, глубоко всунувшись внутрь, положила на под горнила пучок соломы и на него сверху наструганные заранее Василием тонкие щепочки. Чиркнула спичкой, огонек весело побежал по сухим травяным стеблям, облизывая и зачерняя дерево. Она присела на минутку, глядя, как в глубине печи разгорается костерок; когда загоревшиеся щепки начали потрескивать, положила сверху тонкие дрова, посмотрела, чтобы занялись, и вышла в сени умыться.
     Холодная вода рукомойника взбодрила, смыла последние остатки ночной расслабленности и придала решимости и энергии. Мария подложила  в разгоревшуюся печь еще дров, а чтобы дым не пыхал в комнату из-за холодной пока трубы, прикрыла окно шестка крышкой.
     Она споро начистила картошки, сложила ее в небольшой чугунок, поставила вариться в печь, туда же задвинула чайник.

     Управляться с печью учила ее мать. Правда, когда колхоз стал миллионером, и в дома понаставили электрических плит, русская печь понемногу отошла на второй план. Только зимой она оставалась незаменимым средством обогрева, и то, Вовка по молодости грозился снести – говорил, скоро газ в деревню проведут и центральное отопление, как в городе, сделают.
     До парового отопления дело не дошло, про газ поговорили и забыли, а электрическая плита стоит, ржавеет теперь в сенях бесполезной подставкой для кастрюль и тумбочкой для сковородок.
     Слава Богу, печь не сломали, а полученные в детстве да по молодости навыки Мария быстро восстановила…

     В печи зашипел закипевший чайник, забулькала картошка, Мария передвинула их в загнетку, вытерла стол, поставила на середину тарелку со сдобренной подсолнечным маслом квашенной капустой, солеными огурцами и помидорами. Рядом заняла место баночка с медом – к чаю. Мясного Мария не готовила – пост, нельзя.
     Ну и где же Василий? Точно прочитав ее мысли, под окнами сочно захрустел снег, ставни застучали и по очереди раскрылись, пустив в комнаты утренний свет. Скрипнула входная дверь, затопали на пороге обметаемые веником валенки, несколько раз кашлянул с мороза Василий. Дверь в сени распахнулась и, вместе с морозной свежестью, в дом вошел хозяин.
     Василий, несмотря на значительный возраст, был еще довольно крепок, в спине не сутулился и плечами не опадал. Жизнь заброшенных отшельников не давала расслабиться и почувствовать старость. Облысевшая круглая голова бодро отсвечивала через редкую седую растительность. Глаза весело и хитро поблескивали из-под густых бровей, седая борода в мелких каплях растаявшего инея вызывающе лопаткой торчала вперед. Зимой он принципиально не брился, и, хоть говорила Мария, будто похож он на дьячка, отшучивался, что «робинзонам», каковыми они являются, положено ходить бородатыми да косматыми.

     -Принимай, мать, прибыток в хозяйстве,- Василий поставил на край стола лукошко, в котором лежали несколько добытых в курятнике яиц.
     В его голосе сегодня звучали необычные нотки, Мария вопросительно посмотрела ему в глаза, но тот только усмехнулся, - Что у нас сегодня к праздничному столу?
     - Ну ты, дед, видно, перегулял с утра или в бане угара надышался. Какие праздники? Давай мой руки и садись завтракать.
     Василий почему-то странно хихикнул, затоптался на месте, потом повесил на крючок телогрейку, но умываться не пошел.
     -Так вот, мать, баню топить больше не буду, только, разве, по субботам, а насчет праздника ты ошибаешься,- объявил он, а когда Мария удивленно хотела возразить, с шутливой торжественностью скомандовал,- Ну-ка, повернись к стене, да глаза закрой покрепче, и смотри, не жульничай!
     Озадаченная Мария отвернулась и закрыла глаза, напряженно прислушиваясь. Скрипнула дверь в сени, зашкрябал тапками по полу довольно покашливающий Василий, потом что-то поставил на стол и облегченно вздохнул.
     -Все, мать, принимай подарок!
     Мария повернулась и… замерла в изумлении, не веря глазам. На столе стоял глиняный горшок, в котором рос… настоящий подсолнух! Толстый зеленый щетинистый стебель мощно поднимался вверх, раскинув в стороны такие же кожистые щетинистые листья, стебель венчался распустившимся цветком. Ярко желтые лепестки доверчиво и радостно раскрылись миниатюрным солнцем, явив миру медовые соцветия. На мгновение показалось, если не само животворящее светило, то его частица удивительным образом вдруг явилась в доме, и будто бы стало светлее. Желтая головка чуть покачивалась, наверное, искала своего прародителя – подсолнухи, ведь, всегда смотрят на солнце…
     Все еще не веря, Мария шагнула к столу – хотела дотронуться до чуда, но Василий взял ее за плечи, повернул к себе и крепко обнял.
     -Забыла ты совсем, женушка, ведь Восьмое марта сегодня! С праздником тебя, Машанька!- он взял ее за щеки, защекотал бородой, крепко, до перерыва дыхания, поцеловал, потом,- Э-эх!!!- подхватил под руки и закружил по комнате.
    -Хватит! Хватит, Васька! Подпольщик ты несчастный!- счастливо смеялась Мария, поняв теперь, зачем и ради кого целых три месяца дымила трубой каждый день их банька…

     Добрым теплом наполняла дом протопившаяся печь, веселым поздравлением застрекотал за печкой согревшийся сверчок, на дворе выглянуло из-за облаков солнце, нарисовав на белой печке и стенах перекрещенные светлые прямоугольники окон.
     Затейливой мелодией залился возле телевизора мобильный телефон, Мария вопросительно взглянула на мужа.
     Тот ласково улыбнулся,- Иди уже, Машка, тебе звонят, наверняка - сын!