Кто?

Уважаемые читатели! Спешу сообщить Вам, что то, что Вы сейчас, возможно, прочтете - начало первой главы моего романа под названием "Кто?", и если сие Вас заинтересует, и Вам будет интересно читать продолжение - напишите об этом в "рецензиях". Заранее благодарю.





Стояли зимние дни хмурые, тоскливые: рассветает поздно, темнеет рано, света белого не видать, будто тянутся сплошные долгие сумерки... На улице холод собачий, да к тому же всюду мерзкий морозный ветер и толкотня. Чувства глубокой ненависти, презрения и омерзения разом отразились на лице немолодого человека, пытающегося пропихнуться сквозь тянущуюся вдоль проспекта толпу. Он был невысокого роста, среднего телосложения, с большими темными глазами, относительно густой растительностью на лице и взъерошенной прической. Брови его по обычаю были нахмурены и он непрерывно что-то бормотал про себя. Юрий Васильевич Себряков, так его звали, шел медленно, однако уверенно, со стороны можно было заметить, что он, все же, определенно куда-то направлялся, и, по своеобразию своей походки, он слегонца пошатывался из стороны в сторону, и шаг его бродил неровными зигзагами, со стороны могло бы даже показаться, что он пьян. Но, пожалуй, в тот день никого это не волновало, в прочем, как и в любой другой. А Юрий Васильевич тем временем добрел до старого, но весьма неплохой постройки дома, и, сопровождая себя недовольным кряхтением, поднялся четыре этажа по лестнице, и остановился возле дряхлой потертой деревянной двери, которую, пожалуй, не составило бы труда «свалить» с петель, просто навалившись на нее. Однако мужчина достал ключ, и аккуратно ее отпер. Стоило двери, мерзостно скрепя, отвориться, из помещения, находящегося за нею «повалила» нестерпимая вонь от кошачьих помоев. Даже не поморщившись, он шагнул за порог, и осторожно запер дверь обратно.

Квартира его представляла из себя небольшое темное неухоженное помещение, состоящее из одной единственной комнаты. В ней практически не было мебели, за исключением продавленного кресла в углу напротив окна, стола рядом с креслом, и шкафа у двери. Не снимая пальто, он прошел к столу, тяжелой рукой «опустил» на него шляпу, и зажег керосиновую лампу, небрежно швырнув потом коробок со спичками куда-то в угол... Проникший в это жилище свет, осветил весь хлам, хранившийся там: тонны счетов и книг, валявшихся на полу, паутину, сверкающую на голых бетонных стенах, размокший жеванный хлеб, раскиданный кошками повсюду, тараканов, присосавшихся к этим объедкам, и пыль, облепившую даже воздух. В этом доме не было ничего ценного, за исключением трех вещей, которые Юрий Васильевич любил. Это его гитара, висевшая на гвозде внутри шкафа, потрепанная, потерявшая форму фетровая шляпа, и медные отцовские часы. В общем-то, ничего из этого не представляло совершенно никакой ценности, однако, когда он, выкуривая сигарету, сидя в своем кресле, и, глазея на прохожих в окне, воображал, что бы он оставил в наследство своим детям, если бы они у него были, он бы, непременно не оставил ничего, и в то же время ловил себя на мысли, что только эти три предмета ему было бы жаль отдавать, даже в наследство. Вообще, Юрий Васильевич чрезвычайно не любил людей. Однако же, наблюдать за ними из окна и вести бессмысленные, как могло бы показаться, монологи, было единственным его развлечением. Обычно в такие минуты на его морщинистом лице образовывалась злобно улыбающаяся гримаса. И время от времени слышалось причмокивание, кряхтение, кратковременные смешки, или же пение. Еще иногда он передразнивал голоса, доносившиеся до него с улицы, или же вспоминал чьи-то незначительные фразы, адресованные ему кем-то когда-то в далеком прошлом, и воспроизводил их. Уже много лет он ни с кем не разговаривал, кроме самого себя, либо же кошек, которых он, кстати говоря, тоже ненавидел с самого детства, но у него не было ни сил, ни желания разогнать свору этих созданий, накопившуюся у него в жилище. Он практически не спал, только временами откидывался на спинку своего кресла и дремал, а потом снова поворачивал голову к окну, смотрел куда-нибудь, или на кого-нибудь, и бормотал что-то.

В тот день на улицах города N было особенно много народу, приехала какая-то влиятельная персона, и даже самый последний пьянчуга отправился на площадь поглазеть на нее. Что, в общем, особенно раздражало Юрия Васильевича, который не отказывал себе в удовольствии обсудить с самим собой невообразимую степень "их" всеобщей никчемности и  никчемности всех их жизней вместе взятых. Надо отметить, себя в число "их" он никогда не включал. Придя к этому своему привычному заключению, он широко улыбнулся, глубоко вздохнул, зевнул, и, усмехнувшись, приготовился прокашляться, как вдруг внезапно раздался громкий стук в дверь...