Цыгане

Наступивший день Ильи-­пророка отметился плотным и проливным дождём. Непродолжительный теплый августовский дождь как следует пропитал землю, наполнил высохшие от июльского зноя водоемы, изрядно намочил ещё недавно сухое сено в стогах.
На чисто выбритых лугах пузатые стога сена напоминали огромные намокшие одуванчики, от которых медленно удалялся ввысь легкий и белый пар.
Прошедший ливень Ильи-­пророка, принёс прохладу и влажный ветер. На скошенных лугах и картофельных полях появилась испарина. Все это в деревеньке означало наступление новых деревенских работ.
Сенокосная страда завершена и после короткого отдыха крестьян, в деревне начнется другая важная работа на приусадебных участках и огородах. Начнется пора сбора урожая картофеля, овощей, засолки подросших огурцов, заготовки грибов и ягод.
И во всех деревенских избах к концу лета будут с лихвой заполнены домашние закрома, как для скотины, так и для всего семейства.
В этих краях кочевые цыгане останавливались на отдых редко и как-­то незаметно. Их неожиданное появление недалеко от маленькой деревеньки неосмотрительно выдавал запах дыма и еле мерцающий свет ночного костра.
На следующее утро после своего появления все деревенские могли воочию убедиться, что цыганский кочующий табор устроился на отдых на сенокосных угодьях деревенского пчеловода на Крутой Горе. Так называл свое сенокосное угодье Николай-пчеловод.
Спозаранку разноряженные цыганки, с привязанными к груди маленькими детьми, ходили по избам и попрошайничали. Пройдясь по деревенским семьям, они возвращались в свой табор кто с молоком, кто с картошкой, кто с хлебом и пирогами, сахаром и деньгами. За время пятиминутного разговора с сердобольными хозяйками они умудрялись ловко умыкнуть чью­нибудь пенсию, скопленные на похороны деньги или прихватить с собою понравившуюся вещицу.
За этот их обман в деревне цыган не любили. И если цыгане поселялись невдалеке от деревни, хозяева домов закрывали двери сараев, бань и дворов на дополнительные засовы и навесные замки.
Родители наказывали своим детям не заводить разговоров с цыганами, не приближаться к их табору, и не под каким предлогам не пускать цыганят в дом.
Но местная детвора издали всё же наблюдала за странниками, подкрадываясь к их табору, и прячась неподалеку от стоящих стогов.
Цыганская кочевая таборная жизнь казалась деревенским детям загадочной, и им непременно хотелось познакомиться с ней.
На недавно скошенном лугу с редкими молодыми березками был раскинут изрядно потрепанный шатёр, напоминающий прошлогодний стог сена. Невдалеке от него прогуливалась грациозная цыганская лошадь, привязанная к молодой березе длинной и изношенной веревкой.
Лошадь медленно пощипывала едва подросшую зеленую траву на скошенном лугу, отмахиваясь длинным густым хвостом от слепней и назойливых мух.
Иногда лошадь просто тихо стояла, высоко подняв голову. Она смотрела по сторонам, как будто пыталась найти какие­то знакомые очертания или хотела увидеть и узнать кого­то или что­то. И не найдя знакомых ей признаков, она вновь наклоняла свою голову на длинной шее к душистой молодой траве, привычно захватывая её влажными и мягкими губами.
Цыганский табор был небольшой. Вместе с детьми­-цыганятами — человек десять­двенадцать. Вероятно, это была семья. Мужчины молча лежали на земле в тени молодых берез, а цыганки с детьми сидели вокруг затухающего костра и о чём­то громко говорили. Цыганская собака мирно повизгивала, завидев маленьких луговых лягушек, затеяв с ними свою собачью игру.
Редко отдыхающим деревенским детям было в диковинку наблюдать взрослых людей без работы.
Шли дни. Цыганки стали реже появляться в деревенских избах. Их соседство на Крутой Горе стало незаметным, если бы не один случай.
Вдоль Крутой Горы проходило железнодорожное полотно, по которому днем и ночью, по расписанию проходили пассажирские поезда дальнего следования. Длинные товарные составы следовали не так часто, но когда они шли, то все деревенские избы, стоящие в непосредственной близости от железной дороги содрогались от грохота и ветра проходящего товарняка. Стекла в рамах домов испуганно дребезжали, а посуда в кухонных буфетах и на столах как будто легонько приплясывала.
Деревенских жителей это обстоятельство особенно не тревожило, они давно привыкли к товарным поездам, следовавшим вдоль их селения. Иногда машинист паровоза издавал долгий и протяжный гудок, и заранее предупреждал деревенских жителей о своём неизбежном приближении.
Наступило обычное августовское утро, теперь уже с обильной и холодной росой на траве. Проснувшаяся деревня стала невольным свидетелем непомерного горя кочующей цыганской семьи.
В эту ночь чаще обычного грохотали товарняки, нарушая спокойный сон. Так случилось, что один из проходящих составов под самое утро и погубил ту самую единственную цыганскую лошадь. От удара локомотива она погибла прямо на месте.
Хозяин­цыган негодовал, и рыдал одновременно. Казалось, что потеря лошади для него была равносильна смерти.
— Как это могло случиться? — ругался он по­цыгански.  — Неужто лошадь сама отвязалась, или её нарочно отпустил кто­то из деревенских? Неужто мстят нам за невинный цыганский обман?
Случай был странный. Вся деревня только и говорила об этом. Жалели цыган, сразу простив им их попрошайничество и воровство. Жалели лошадь, цену которой хорошо представляли себе все деревенские.
— Как же им теперь? — задавались вопросом местные мужики.
Гибель лошади трудно было представить. Такого диковинного случая в этих местах ещё никогда не бывало. Какие только версии не обсуждали люди. А случилось, видно, так. Цыганская лошадь ранним утром брела по краю железнодорожного полотна. Грохот приближающегося товарного состава сильно напугал её, и она поскакала вдоль стальных путей, убегая от приближающегося поезда.
Лошадь не могла знать, что на расстоянии полутора-двух километров от места расположения табора на железнодорожном полотне поджидает её смертельная опасность.
В одном месте, под железнодорожным полотном, протекал небольшой ручей. На этом участке пути, длиною в пять-шесть метров, находился короткий мост, на котором отсутствовала гравийная насыпь. Сквозь редкие железобетонные шпалы просматривался
 неглубокий ручей. Ноги лошади застряли между прочных шпал, и настигший её товарняк столкнул перепуганное животное в овраг.
Машинист дал сильные и тревожные гудки. Поезд резко затормозил. Немного постояв, он проследовал дальше. А бездыханная лошадь лежала в овраге, в прохладной воде журчащего ручья. Удар был настолько силён, что единственная цыганская лошадь мгновенно погибла. Не дожидаясь следующего дня, обезумевший от горя цыган вместе с деревенскими мужиками захоронил её неподалеку от железнодорожного полотна.
Никто из местных жителей в этот ужасный день не решался ни утешать, не беспокоить цыган расспросами.
На следующее утро на месте цыганского табора осталось лишь угасающее кострище. Табор ушел с Крутой Горы также неожиданно, как и появился на ней.
И лишь небольшой холм лошадиной могилы ещё долго напоминал местным жителям о случившемся горе кочевой цыганской семьи.