Красота

                Регенту и певчему Николаю Коновалову посвящается

 

Признаться, я очень люблю наблюдать за отпеванием и похоронами. Высоко ликующий и трепещущий настрой души от действ сих получаю. Я даже специально прихожу в храм, когда верные сведения имею, чтобы присутствовать и насладиться.

Вот однажды мне очень и очень повезло. Вхожу в Елоховский и вижу два гроба. Один, что по левую руку, очень богатый – внушительнейший пьедестал, красного дерева с бронзовой отделкой. Ну, на редкость добротной работы. Почему-то очень высокостоящий (лавки с собою что ли родственники привезли такие высокыи?). В гробу – царица Тамара во плоти! Ей-ей. Лицо категоричное, локоны крученные, брови стремительные такие и грудь рояльная.  Вся в красном! Цветы – бордово-красные лилии в ногах, в вазах, горою! Того гляди, подымется из гроба царица-то, да и крикнет: «Стоять с благоговением»! Страшно… Я, конечно же, удалился.

А вот другой гроб. Скромный, белый, как бы из парусины и бисквита, лёхкый.  По краю пробит карамельным деликатным кружевом. Надо же, как всё поэтически продумано, и костюм и антураж… Я так и обмер. Может быть, случайно так вышло? Не гроб, а пастораль вышла... В гробу-то: то ли пастушка, похожая на фею, то ли фея похожая на пастушку. Выражение лица, между прочим, безмятежное и чуть задорное. Одежда – скромна, но с исключительным вкусом. Блуза белого крепдешина, воротничок и манжет – атлас, слегка кремовый, им же обтянуты круглые маленькие пуговки. На изящной главе светло пепельного оттенка газовый шарф. Вкруг тонких запястий нитки речного жемчуга. А в ногах, одинокий цветок – белая роза, еще не успевшая раскрыть бутон. Я подумал: «как премудро и ловко сей цветок произрастал».

Отпевание было скОро, но достойно. Гроб мой закрыли для выносу, а я аккуратно пристроился к провожающим. Оказалось, что пастушка была девицей и дочерью священника.  На Немецком кладбище всё было как-то до неприличия быстро: шествие к могиле, ветер, ноябрьский дождь со снегом. Погода весьма русская, пушкинская, и поэтому всем желалось побыстрее в тепло и к столу, разумеется. Я то чего? Я то привычный, люблю Пушкина и его погоду люблю, вот все и ушли. Попробывыл я холм могильный подправить палкою, криво его устроили. Потом, встал ровно, пирожок свой каракулевый к груди прижал и попытался помолиться. Грустно стало, очень. Слышу: «ты чего здесь прирос»? Могильщик, наверное, это был. Отвечаю ему: «Скорблю», а он мне: «Молодой покойник та?», а я ему в стоне души своей: " семьдесят ровно ей!" "Чоже тогда скорбеть?" Не сдержался я, не смог, и в сдержанном слезоиспущении воскликнул: «Такую красоту закопали»!