1. Сёма долго искал «Властелина конец». Искал по всему городу, пересматривая книжные лотки на рынке и пёстрые ряды книг в магазинах. Мужик в ярко-красной футболке «СССР», продающий старые желтые фолианты, большинство из которых были из страны, чей герб украшал его пузо, кивал с сомнением: «Нет, это вряд ли, толкиенисты такой народ, что не любят расставаться с этой книгой, а если кто и приносит, то покупают довольно быстро – неделя максимум». Но Семёна не так-то просто было успокоить подобными высказываниями. Он вообще быстро зажигался, вспыхивал ярким пламенем, сбить которое не удавалось никому – нечто среднее между вечным огнем и легендарным «Zippo». Его друзья знали – в таких случаях проще всего переждать, и это пламя погаснет само по себе. Через месяц Сёма просто отмахнется, как будто и не было ничего, но это – позже, а сейчас он ездил по книжным лоткам и магазинам, выискивая желаемый томик. Конечно, можно было скачать книгу с Интернета, но после того, как он распечатал триста страниц Эко на отцовском принтере (сей ущербный сын технического прогресса благополучно накрылся на следующий же день, причем в самый неподходящий момент – отцу срочно понадобилось распечатать контракт на постройку коттеджей), распечатка объемного романа не представлялась возможной, а читать его с монитора – лишь портить глаза. Отцу, конечно, можно было бы рассказать о глобальной роли Толкиена в мировой литературе, английской филологии, морфологии эльфов и песенном наследии Земноморья, но вряд ли это могло произвести впечатление, подобное удару меча Арагорна. Скорее, наоборот – это бы походило на сдавленный шепот Горлума. Поход в библиотеку казался ему таким же архаизмом, как, скажем, звонок из таксофона. Уже лет пять он не ходил в храм бумажных знаний, и мысль о посещении рождала смутное сомнение – а сдал ли он в пятом классе тургеневские «Записки охотника», или, что еще страшней с точки зрения произрастания наших страхов в более ранние слои розового детства, «Приключение Чиполлино», прочитанные до седьмой страницы, и то сквозь сон, и не вычитает ли ему теперь библиотекарша лекцию в объеме трёх минут за каждую страницу.
Проблема решилась самым неожиданным образом. В субботу, перекусив парочкой бутербродов с чаем, он решил поехать посмотреть футбол. Фанатом он не был, и ездил на матчи только в тех случаях, когда делать больше было нечего. Та суббота выдалась именно такой. Покурил на остановке, ожидая маршрутки. Мимо прошел мужик, держа на поводке смешного шарпея. Пес подбежал к Семену, обнюхал его, и был увлечен хозяином дальше по пыльному тротуару.
Он вставил наушники от телефона в уши, врубил новый альбом «чилийских перцев», и откинулся на спинку сидения, надеясь подремать минут десять. Не удалось. Он окинул взглядом троицу, сидящую напротив, и если две бабульки, клюющие носами и крепко держащиеся за свои сумки, столь же изрезанные морщинами, как и хозяйки, не привлекли его внимания, то вот третья попутчица, юная невысокая блондинка, заставила его податься вперед. Она задумчиво глядела мимо Сени на мелькание за окном маршрутки серых домов – отпрысков совкого архитектурного примитивизма, и старых каштанов, высаженных вдоль тротуара, а на коленях ее, обтянутых серой юбкой, лежала книга. Пухлый бордовый том. Тот самый «Властелин колец».
Сёмен всегда не любил заговаривать первым. Особенно с незнакомцами. Особенно трезвым. Особенно с женщинами. Особенно всерьез. Особенно с молоденькими и красивыми. Язык прилипал к нёбу, слова перемешивались в миксере горла, но на выход не торопились. Теперь же его подталкивал острый интерес к книге и острый страх, что девушка выйдет на следующей остановке и ему выпадет дилемма – или следовать за ней, рискуя пропустить футбол, или проехать дальше, рискуя упустить Толкиена. Он поднялся, стараясь придать лицу вид попроще, дабы не испугать блондинку. Слава богу, сегодня надел тонкую бледно-желтую футболку без рисунка, а не любимую черную – с портретом Мэнсона и нарисованными ярко-алой краской маленькими капельками крови, увенчанными надписью «Rock is dead».
Поразмыслив, как обращаться к попутчице – на «ты», или на «вы», и позавидовав англичанам с их нейтральным «you», он подался немного вперед, и когда она обратила внимание на это движение, промолвил - негромко, но так, чтобы быть услышанным за шумом двигателя:
- Извини, ты любишь Толкиена?
Она подняла большие тёмные глаза, в которых мелькнула легкая ирония и едва слышный отзвук заинтересованности.
- Сложно сказать. Не читала ничего, кроме «Властелина колец».
- А он что-то еще написал? – задумался Семён.
Девушка подарила ему воздушную, пахнущую белыми летними облаками, улыбку.
- «Хоббита». Но это, по-моему, из той же серии. Типа, предыстория.
- А эту ты дочитала? – вопрос утонул в визге тормозов, водитель маршрутки громко высказывал свое мнение о белой «копейки», подрезавшей его, и Семёну пришлось схватится за поручень, чтобы удержаться на ногах, и не налететь на стоящую рядом женщину.
- Садись, а то улетишь. – Девушка указала ему на темно-бордовое, местами изрезанное сидение рядом с собой. Он присел, стараясь не касаться ее обнаженной тонкой руки – не всем нравиться такой контакт в общественном транспорте. Может подумать, что клеится. – Да, дочитала. Прекрасная книга. Как и фильм.
Парень с вожделением посмотрел на книгу и проговорил, торопясь и запинаясь:
- Слушай, я давно ищу эту книгу, но нигде не могу найти. Подскажи, пожалуйста, где ты ее покупала, или где нашла. А если можно – продай.
- Нет, это подарок. – Она все так же смотрела перед собой, не поворачивая головы в сторону собеседника.
- Она тебе дорога? – Семён постепенно терял надежду на успех.
- Не особо. С человеком, который подарил ее, я больше не общаюсь. Просто не люблю передаривать подарки. Или, тем более, заниматься их продажей.
«Какая странная фраза, - заметил Сеня, - не продать, а заниматься их продажей».
- Хотя, если ты предложишь мне обмен, я рассмотрю варианты.
Парень не без раздражения заметил, что маршрутка притормаживает, неумолимо приближая его остановку. Или, может, плюнуть на этот футбол?
Девушка перехватила его взгляд и решительным жестом протянула ему книгу. Ему показалось, что сделано это было не без скрытого удовольствия.
- Завтра жду тебя в это же время, на этой станции – она кивнула на пробегающие за окнами деревья, окружающие стадион. – Только принеси что-нибудь стоящее.
Уже в дверях он обернулся, поймал ее взгляд, сжимая книжку в вытянутой руке.
- Хоть как зовут тебя?
- Аня. До завтра.
Она взмахнула тонкой рукой и умчалась в белой маршрутке с рекламой мобильного оператора на борту, оставив Семёна в сладком недоумении.
2. Звали его Иваном, но в том-то и дело, что звали, и было это давно – последние годы он был для всех Ноем, и даже соседи иногда, стуча в двери, чтобы устроить очередной скандал по поводу слишком громкой музыки, кричали надрывно: «Ной, выруби же свою гитару, имей же совесть». Ной – то ли сокращение от фамилии Минойский, то ли из-за его постоянного «не ной!», коим он подвигал товарищей по двору на боевые свершения – на бросания каштанов в стекло проезжающей мимо их дома иномарки, или же на игру в футбол «двор на двор».
Он шел домой, сжимая в кармане новехонький «овердрайв». Сколько же он за ним выбегал, сколько искал. Теперь ему предстояло пройти последний порог сопротивления – убедить родителей, что это не простая трата денег, а крайняя необходимость, и жизнь его потеряет свои краски без этого устройства. Уже у входа в подъезд он столкнулся с Пашкой – студентом - программистом, живущим на два этажа выше Ноя.
- Привет, ну как, купил?
Ной самодовольно ухмыльнулся, как кот, на секунду оторвавшийся от банки со сметаной.
- Да, одну из лучших моделей.
- И сколько отдал? – Пашка достал из кармана пачку «Честера», показывая, что он не слишком-то и спешит.
Ной назвал цену – Пашка в ответ тихо хмыкнул.
- Да, ты настоящий фанат! Знающий да оценит. Когда я притащил домой новую видеокарту на прошлой неделе, старики никак не хотели «въезжать», почему она такая дорогая.
- Да у меня, чувствует моя жопа, будет та же ситуация.
Они закурили, задумчиво слушая, как громко, надрывно скрипят качели, недавно покрашенные в синевато-серый цвет, на которых катались два малыша под присмотром молоденькой мамаши, увлеченно говорящей по телефону.
Полгода назад Ною с огромными трудностями удалось добиться от родителей покупку «комбика» - дело происходило перед самым новым годом, и частично на решение о покупке подействовали угрозы парня забросить учебу и остаться без золотой медали (получение которой для самого выпускника не играло никакой роли, но было идеей - фикс для его отца, инженера советской закалки), частично – необходимость что-то дарить своему чаду: родители после долгих споров все же сошлись на том, что дарить что-либо, кроме желаемого комбоусилителя просто бессмысленно. Он сразу же затащил «комбик» в гараж, туда же перекочевала его старенькая электрогитара, купленная с рук два года назад, и теплыми летними вечерами он принялся устраивать мини-концерты, на которые с соседних домой приходили компании его сверстников – попить пива, послушать музыку, попеть нестройным хором старых песен «Кино» и «Агаты». Иногда Ной пробовал создать что-то свое, но получаемый результат упрямо не хотел отвечать его чаяньям, и чаще всего через неделю он уже и не вспоминал о своих наработках. Чаще всего в его гараже гостили два Сашки – ребята из дома напротив, балующиеся травой, и слушающие гитарные аккорды с нездоровом блеском в глазах, Пашка - программист, который сидел расслабленно на куче зимней резины, медленно потягивал пиво и поглядывал на тополя, качающиеся в каких-нибудь паре метров от въезда в гараж, да Свисток. Он был типичным пай-мальчиком, и как его угораздило подсесть на рок, не знал никто. Сошлись они с Ноем на литературной тропе – в то время Иван с огромными трудностями преодолевал «Улисса», и открытие, что рядом с ним живет человек, который прочел эту книгу, и даже иногда вытаскивает из нее, как фокусник кролика, отдельные цитаты, немало его удивило. На первых порах они обсуждали Джойса, но после оказалось, что круг общих интересов гораздо шире, и если Свистка не было хотя бы неделю, Ной начинал испытывать информационный голод и, закончив репетицию, прогуливался, покуривая, вдоль футбольной площадки, посматривая, нет ли где его товарища. В их общении, неслышно, камень за камнем, строился хрустальный мост взаимопонимания, проведенный – от намека к намеку, от недосказанности к снотолкованию, от случайных аллегорий до слитности этих аллегорий в огромный переливающийся шар, в котором, если стать немного ближе и посмотреть под углом, насколько сближенным, насколько это возможно, можно увидеть перламутровую речку, прыгающую на блестящих камнях – одну на двоих.
Иногда в гараж заходил Вовка. Он был старше Ноя на три года, и просиживал целыми днями в царстве гаек и ключей, разбирая и собирая мотоциклы. Все, что не касалось мотоциклов, было для него второстепенным и низменным. Рок его интересовал мало, и заходил он только из-за того, что их гаражи стояли рядом, а покурить в компании всё же интереснее, чем в одиночестве. Постоит, покурит, послушает, как парни обсуждают игру Ноя, и пойдет к своим железным коням, на ходу вытирая руки о тряпку или рассматривая какую-то деталь, предназначение которой, судя по его виду, даже и для него было загадкой.
Пашка докурил, и бросил бычок в урну, стоящую у лавки, улыбнувшись меткому попаданию.
- Ну, давай, я побежал в Интернет-клуб, может, еще вечером забегу к тебе в гараж – послушаем, что за новинка.
- Окей, забегай. Мне и самому интересно, что получится.
Ной поднялся на свой третий этаж, взглянул на мобильный. Пол-четвертого, а, значит, мать еще наверняка на работе. Как бы уловить настроение отца побыстрее, чтобы спланировать поточнее свои действия.
Он сбросил в прихожей легкие, спортивного покроя, туфли, прошел на кухню. Забросил синюю, пахнущую краской, коробку с «овердрайвом» на холодильник. Высота японского рефрижератора, купленного за деньги, которое батя заработал за написание курсовых студентам «технаря», была под два метра, так что коробка оказалась вне зоны видимости как для Ноя, так и для его родителей. Он заглянул в большую белую кастрюлю на плите. Макароны. Сковородка – отбивные. Уже веселее. Еще одна кастрюля – компот. Горячий, пахнущий вишней. Волнение от произведенной покупки, оторвавшее Ноя от земли на несколько часов, отступило, и его место занял голод. Кроме утренних бутербродов, съеденных за полминуты, под тихое ворчание матери: «ты так никогда не поправишься, только желудок себе испортишь», он не ел ничего, и теперь вид отбивных заметно возбудил его воображение.
Пока он нарезал тонким ножом мягкую отбивную, вошел отец. В руках – утренняя газета.
- Привет, ты бы подогрел макароны.
Ной поднял голову.
- Да они еще не успели остыть.
- Как знаешь. Где был? – Он присел на табуретку напротив сына.
- Ходил в интернет-клуб. Скачивал программу для обработки звука.
- Если бы твое рвение направить в нужное русло… Ведь дело, которое любишь, знаешь досконально. Мог бы о рок-музыке лекции читать. Научится бы тебе полюбить то, чем планируешь в жизни заниматься.
Ной задумчиво посмотрел на зубья вилки. Потянулся через стол за кетчупом.
- Можно выучить и то, что не любишь.
Профессор похлопал газетой, скрученной в трубку, по столу.
- Ну да, конечно. Ты у нас способный.
- Твои гены, папа. – улыбнулся парень.
- Ну да, польсти старику немного. У вашего поколения потенциал гораздо покруче нашего будет, - он привстал, налил себе компота, покрутил чашку в руках, - да и возможности… Вот только ленивые вы. Иметь в себе сколько света, и не уметь собрать его в пучок.
- Па, ты начинаешь говорить профессиональными терминами. Отдохни хоть на каникулах от своей физики.
Ной мучительно решался – рассказать отцу обо всем сейчас, когда он находится в лирически-спокойном настроении, или дождаться прихода матери. Вроде бы и настроился, подобрал слова, но вдруг Минойский-старший задал его мыслям совсем другое направление.
- Я-то отдохну, ты о себе подумай. Тут пришло письмо – тебе в среду вызывают в универ.
Ной был киевлянином, сколько себя помнил. А помнил с трех лет – именно тогда его отцу предложили работу в престижном ВУЗе, и он перевез семью в столицу. Карьера удалась. Глядя на отца, он видел в этом грузном стареющем мужчине ту кипучую энергию, которая заставляла его студентов всерьез увлекаться теми разделами физики, о существовании которых до ВУЗа они могли и не догадываться, и которая проложила ему дорогу наверх – к руководству кафедрой, к защите докторской диссертации, над которой он просиживал ночи напролет, выкуривая до рассвета по две пачки сигарет. Когда Ной учился в десятом классе, встал вопрос о его последующем образовании. Физикой он интересовался мало, потому на предложение поступить на факультет к отцу, ответил категорическим отказом. Родители не стали спорить. Они видели, что сын – прекрасный гуманитарий, и ломать его судьбу, заставляя идти на техническую специальность, не решились. К тому же между двумя Минойскими проскочила искорка – один заявил, что и пальцем не пошевелит, чтобы помочь сыну в учебе, другой – что не будет учиться в институте отца, так как там на него все будут тыкать, как на профессорского сынка, что нивелирует его собственные знания. В конце двухчасовой семейной драмы, прерываемой паузами на перекур, в которых вначале участвовал только отец, а в конце – и сын, профессор плюнул и набрал своего старого товарища, работающего в одном из провинциальных институтов. После коротких братаний и шуток, было внесено предложение:
- Слушай, у меня оболтус в десятом классе. Через полтора года поступать. Ты же на журналистике работаешь. Возьмешь к себе? Так, без приколов – ко мне он не пойдет. Парень толковый, я думаю, мне за него краснеть не придется, - он с сомнением посмотрел на сына, который, развалившись в огромном кресле, крутил между пальцами белого коня, изъятого с шахматной доски, лежащей рядом, - только построже с ним, спуску в учёбе не давай. Всё, созвонимся.
Он повернул голову, и Ной понял, что оспаривать это решение бессмысленно.
- А поближе ничего нельзя… - начал он было тихо.
- Так, еще слово, и ты – учащийся ПТУ. – Прорычал отец.
Поостыв, Ной решил, что это решение – не самое плохое, что могло его ожидать. Вдали от дома он сможет больше времени уделять музыке, да и журналистика была ему куда ближе физики. Его школьная учительница достаточно высоко ценила его сочинения, нередко зачитывая их перед классом, и пророча карьеру литератора. Уж на уровень провинциального ВУЗа его талантов хватит. Так тому и быть.
3. Домой он забежал всего на минутку. Просторная двухкомнатная квартира в спальном районе Киева встретила его красноватыми отблесками заходящего солнца. Небрежно бросил куртку на новенькое кресло, которое только в понедельник ему завезли. Ох и намучился он с грузчиками – двумя парнями, которые ввиду выпитого (это в одиннадцать утра-то!) соображали довольно медленно, и за каким-то чертом занесли два плюшевых гиганта, заказанные им, на два этажа выше. Андрей долго их искал, а когда нашел, развалившихся в упакованных в целлофан креслах, и успевших слегка задремать, устроил им нехилую взбучку.
Андрей жил сам. Трижды в этой квартиры появлялись женщины, но ни одна не смогла удержаться дольше месяца. Это был некий рубеж, который указывал на то, что отношения переходят из плоскости «мылий, ты сегодня заедешь?» в плоскость «когда будешь?», но этот рубеж перейти для Андрея было очень сложно. Все трое были достаточно милыми девушками, и на кухне и в постели полностью его устраивавшими, но за те три-четыре недели сожительства, он начинал понимать, что в этих отношениях нет электричества, которое, если верить элементарной физике, как раз и обеспечивает притяжение. Было влечение, был интерес, была иногда даже страсть, но того, что позволяет сказать однажды утром «я хочу прожить с тобой остаток жизни» не было. Он пытался переубедить себе, что в тридцать лет опасно строить подобные хрупкие иллюзии, и, гоняясь за миражами большого чувства, можно так и остаться одиноким в этой дорогой, но пустой квартире – пустой, несмотря на наличие всей бытовой техники, что по статусу надлежало иметь менеджеру высшего звена – от тостера до домашнего кинотеатра.
Понятие «менеджер» в постсоветском пространстве давно разрослось до глуповато-исполинских размеров и стало темой анекдотов. Этими самыми «манагёрами» называли всех подряд – от директора финансовой корпорации до кладовщика. Андрей не был истинным менеджером – из тех, кто ищет в нете карточные игры со «скинами» под цвет офисных программ, дремлет в утренней маршрутке, и напивается в пятницу до свиного визга. Он был музыкальным продюсером. Этим словом зачастую тоже злоупотребляли, но в этой конкретной ситуации он вбирал в себя все нити, которые отвечали за расцветку ковра под названием «продюсер». Каждый его день был расписан, и иногда перед сном, он начинал прикидывать – сколько телефонных звонков довелось сделать за день, и сколько километров проехал его серебристый «Рено Клио» по столичным улицам. Но этот вечер был только его. Он даже замыслил оставить телефон дома. С этими пивоварами, что хотели снять Соньку в своей рекламе, вроде, как договорено. Не очень хорошо получается, имидж ее от пива несколько потускнеет, но хоть любители пенного напитка начнут узнавать начинающую певицу. О концертах на выходные тоже договорился – надо будет только завтра с ребятами с группы решить этот вопрос, а то они все никак не могут к корпоративам, как к основному источнику дохода, привыкнуть, все детство в голове бурлит – стадионы собирать собрались. Куда им, с их трехаккордной музыкой и субтильным, пугливым солистом. Зачем только за них взялся – Андрей нервно отбросил в сторону дивана телевизионный пульт, попавшийся под ногу, - ведь и с Сонькой проблем хватало, характер не сахарный, звезда, елки-палки. Вечно чем-то недовольная, что-то оспаривающая. Но зато талантливая. – Он покосился на журнальный столик в углу, где вальяжно раскинулась большая цветастая афиша – Соня Солнцева, концерт пятнадцатого.
Сегодня был футбол. Потому-то Андрей и спешил. Футбол в его жизни заполнял место, предназначенное для религии. В церкви молодой человек не бывал уже лет десять, христианство не признавал, но вот поход на стадион был для него чем-то сродни намазу – пускай вокруг рушится мир, его жизнь ломается и выворачивается наизнанку под давлением проблем, что окружают со всех сторон, как гопники тихой летней ночью, но матч «Динамо» он пропустить не мог.
Из шкафа была извлечена сине-белая «розочка» (фанатский шарфик) и белая футболка, пахнущая немецким стиральным порошком. Октябрьский вечер обещал быть прохладным, но прохладным в приятном смысле, потому Андрей решил набросить на футболку легкую кожаную куртку. Натянув футболку, бросил мимолетный взгляд в большое зеркало, висевшее в коридоре. Да уж, надо бы в тренажерку записаться, а то стал форму терять. И проявляться это начало именно на протяжении последнего года – до того вроде как вес оставался стабильным. Вроде бы и пища достаточно здоровая попадается, и пива больше двух бутылки за неделю не выпивал. Возраст, это все возраст. Достал из холодильника небольшую блестящую фляжку с выгравированным на боку поздравлением. «Андрюхе в праздник двадцатилетие, от друзей, что всегда рядом». Сколько лет уже прошло… Он потормошил флягу, убедившись, что та полна. Пить-то он не пил, но на трибуне стадиона позволял себе глотнуть три-четыре раза, для усиления азарта.
Телефон позвонил в последний момент, когда Андрей уже хлопал себе по карманам, выискивая ключ, чтобы закрыть квартиру. Еще через минуту он должен был поставить мобилку на беззвучный режим, и полностью отключится от работы. Только игра. Только фанат. И никакой не продюсер, хотя бы на остаток вечера. Но такие звонки всегда поступают в тот, самый последний момент.
- Алло. Да, Сашка. – С чего это он решил перезвонить, вроде бы предупредил, чтобы связывался только в крайних случаях.
Отношения между ними строились на шаткой субординации. Сашка был на два года старше Андрея, но обращался к нему, как к начальнику, по имени-отчеству, хоть продюсер пару раз и намекал, что отчество можно и отбросить «в целях экономии контактного времени». Ведь Андрей с трудом мог припомнить, как отчество его помощника – есть такой сорт людей, к которым официальное обращение никак не пристает, соскальзывает, как некий чуждый элемент на гладкой поверхности. Но Сашка был непреклонен, не желая рушить перегородку, отделяющего его от начальства. Он, пойди, и Соню в глаза называет Анастасией Викторовной, хотя та, в свои двадцать один, на такое обращение ну никак не тянула. Вот уже третий год он числился в «помощниках музыкального продюсера» (вот уж кто гордился должностью и за себя, и за Андрея), постепенно превращаясь из простого курьера, которому важнее пакета с фотосессией Соньки ничего не доверяли, в настоящую акулу шоу-бизнеса. Ну как акулу, - усмехнулся про себя Андрей, - максимум судак, к его рассудительности еще бы немного злобной энергии, умения бороться за то, что давно уже проиграно. Но субординация эта заканчивалась, когда что-либо выводило Сашку из себя. Молодой продюсер часто опирался на этот внутренний индикатор – когда начинал давить на подчиненного слишком сильно, тот выпаливал «Андрей, я же не виноват, я просто не успел», и это указывало – стоить сбросить обороты, не налегать на парня, чтобы тот совсем не расклеился. В этот раз уже само обращение насторожило Андрея, заставило его застыть с вязкой ключей в руке.
- Андрей, здравствуй. Я знаю, что у тебя сегодня поход на футбол, но кажется у нас проблемы. Не хотел тебя тревожить, но, кажется, самому мне не справится – голос у Сашки был немного обиженный, как у школьника, которому злобные одноклассники подсунули кнопку на стул.
- Давай конкретне. Что случилось?
- Соня напилась. Вернее напивается. А у нее же концерт завтра.
- Где она пьет? – Андрей мгновенно соображал, что ему делать. Оценить степень проблемы, и место ее возникновения – от того, где его певичка пьет, зависело, какие шаги стоит предпринимать.
- В «Белом пигвине». Я попытался ее вытянуть оттуда, но она пригрозила мне скандалом, сказала, что начнет кричать всем, будто я ее чёкнутый фанат, и обвинит в попытке изнасилования.
Молодец девочка. Хоть и выпившая, но как защититься соображает. А вот то, что она в «Белом пингвине», насторожило Андрея не на шутку. Это было заведение, куда та убегала, когда хотела набраться по-настоящему. Небольшие, закрытые кабинки, достаточно глухое место расположения, где нет привычного для столицы круговорота разношерстой публики. Однажды она дала ему достаточно емкое определение: худший из лучших ресторанов города.
Он закрыл двери. Достал из кармана флягу, не задумываясь о том, что ему предстояло ехать в другой конец города, отхлебнул приличную порцию коньяка. Больше всего Андрею хотелось громко выругаться. Он с сомнением покосился на бронированные двери соседей – с ним на площадке жило два дельца с легким налетом распальцованых девяностых. Он встречался с ними крайне редко, дальше еле слышных приветствий их взаимоотношения не распространялись. Интересно, хоть один выглянет, если услышит мат в коридоре? Наверное, не стоит. Лучше, еще один глоток коньяка – и ехать к этому проклятому «Пингвину». Футбол, похоже, придется отложить. Или, может, все само собой образуется? Нет, завтра у Сони концерт, ей придется прыгать по сцене, да и гримерам зачем добавлять лишнюю работу.
Выйдя из подъезда, он с завистью покосился на двух подростков, шагающих в сторону метро с дудками в руках. «Динамо-Чемпион!» - донеслось от них. Они приостановились, рассчитывая, что этот мужик, как настоящий фанат, предложит им подвезти до стадиона. В другой раз, так оно, наверняка, и было бы. Он взглянул на эмблему любимого клуба на своей футболке, и с силой потянул вверх «собачку» на куртке.
4. Задумчиво глядя на солнечного зайчика на стекле просто перед ним, Семен долго выбирал, что отдать взамен Толкиена. У него за плечами была бессонная ночь, заполненная тенями хоббитов и троллей, словно последний альбом «КиШ»а. Утром он долго стоял у книжного шкафа, решаясь, что достать с верхней полки, где выстроился стройный ряд новеньких томиков – «Колыбель для кошки» Воннегута или «Пинболл» Мураками? Августовское солнце играло на стекле, дразня чуть припухлые веки. Все же, пусть будет японец, все-таки чтение чуть попроще, наверняка, для девчушки более подходящий вариант.
Анна стояла на остановке с мороженным в руке. Под жарким солнцем оно быстро таяло, и она с опаской посматривала на свое лиловое платье – как бы не запачкаться. Было в ее тонкой фигурке что-то наивно-детское, вызывающее желание защитить и уберечь от всех ветров, способных поднять и унести девушку, словно пушинку. Наверное, так, однажды, добрый сказочник в далекой Дании, желая передать граничную хрупкость и нежность своей героини, включил прядущий вал литоты.
Семён довольно часто испытывал подобное чувство – смотря на человека, он ощущал, что видит его впервые. Их мог соединять всего один разговор, как с Анной, или много дней знакомства, но, подняв глаза, он понимал – этот взгляд первый, и ничего не было, память бы подсказала, намекнула об замеченном ранее. Это было похоже на созерцание алмаза при разном освещении – смотришь постоянно, и видишь только кусок стекла, а потом луч солнца откроет тебе такое сокровище, что впору руками вплеснуть – как же раньше можно было не увидеть. Он кивнул Анне, и теперь стоял, молча глядя ей в глаза. Сегодня ее волосы были распущены, и он невольно засмотрелся. Красивая все же. Большие черные глаза, в которых просматривался интеллект, а не безжизненное равнодушие или высокомерная напыщенность.
-Привет. Как твои дела? – Она наконец-то прервала молчанку. Толпа, высыпавшая из подъехавшего троллейбуса, на какую-то минуту столкнула их, и Сёмен подсознательно придержал девчонку за плечи.
- Да не бойся ты, не упаду, - насмешливо заметила она. – Не думала, что ты придешь.
«Конечно, – размышлял Семён, - я и сам вчера не был в этом уверен».
- Давай отойдем, а то ведь и вправду бабульки нас сметут. – Предложил Семён.
Они не спеша прошлись к парку, Аня доела мороженое, и выбросила шуршащую обвертку в ярко-желтую урну, из которых весело выглядывали бутылки из-под пива, оставленные после вчерашнего матча, который местная команда благополучно слила (Семён ушел за десять минут до конца, поняв, что им ничего не светит, и спеша приняться за чтение), потом присели на лавку. Семён достал из пакета книжку в суперобложке. Выглядела она совсем как новая, несмотря на то, что Семен прочел ее полтора раза.
- Любишь Мураками? - спросил он, пока она листала тонкие страницы, останавливаясь в отдельных местах (как ему показалось – на диалогах).
- Не знаю. Ты становишься предсказуемым. – взглянула с тихим лукавством, - прошлый раз начал с вопроса, люблю ли я Толкиена. Теперь – Мураками. Лучше расскажи, что ты любишь?
Семён попробовал отшутиться:
- Со вчерашнего дня – «Властелина колец» и знакомства в маршрутке.
- Я так понимаю, твоя жизнь началась вчера. – Он не мог понять, говорит она с сарказмом или просто в шутку, тон не выдавал ничего. – Или, может, было что-то и раньше?
Семён понимал, что у них завязывается разговор, что она не собирается уходить, едва получив от него книгу взамен. Его самого тянуло продолжить это общение, но в то же время, он боялся сказать что-то не то, и оказаться скучным. Он оказался в положении канатоходца, которому нужно пройти между серостью и эксцентричностью, не напугать девушку, но и не дать ей заскучать. Но как найти середину каната, если всё, что он знает о новой знакомой – она пунктуальна, раз не опоздала на назначенную встречу, и хоть что-то читает кроме глянцевых журналов.
- Конечно, было. Знаешь, я человек увлекающийся, и если меня на одного писателя «попрёт», то я стараюсь найти как можно больше его книг. Жаль только, «прёт» не так уж и часто.
- Ну, так это же здорово, что ты выбираешь книгу или писателя, способных тебя … - она на секунду умолкла, подыскивая слово, - зацепить. У меня пара знакомых читает исключительно то, о чем пишут в нете. То есть, если десять человек написали, что «Колобок» намного круче «Снежной королевы», то они с взахлёб прочтут первую сказку, и ни за что не возьмутся за вторую.
- Странный пример. Мне никогда не приходило в голову сравнить по крутизне «Колобка» и «Снежную королеву».
Аня тихо рассмеялась, наблюдая, как Семён в минутной растерянности пытается соотнести сказки.
- Не парься. Я часто говорю первое, что приходит в голову. А через полчаса – уже и не вспомню. Ты где учишься? – перевела она тему.
- Поступил в наш универ на экономиста.
- Правда, - обрадовалась она, - я тоже. Наверняка еще пересечемся на учебе.
- Ну, а ты что последнее прочитала? – спросил Семён, с затаенной надеждой, что она не разрушит очарование встречи, назвав что-то вроде «Жгучие слезы любви» или «Ночное очарование нежности».
- «Одиннадцать минут» Коэльо.
- Любишь Коэльо? – Он вспомнил о Веронике, которая решает умереть, отчаявшись встретить настоящую любовь, и об одиннадцати минутах, проведенных рядом с любимой, и длящихся намного больше жизни.
- Опять тот же вопрос. Миллионы любят Коэльо. А мне просто интересно за что. И все же, что ты прочитал последнее, что смогло зацепить?
- «Майн Кампф»!
Пару секунд Ане потребовалось для того, чтобы понять, что это не шутка.
- Тебе интересно, за что миллионы любили Гитлера?
- Нет, интересно читать того, кого не любят миллионы.
- Ну и как?
- Для того, чтобы проложить туннель, иногда необходим взрыв, и тогда он приносит громадную пользу. Но таким же взрывом можно и завалить туннель. Все зависит от цели, с которой ты берешь динамит в руки.
Они проболтали еще полчаса, сидя рядом на бледно-желтой скамейке. Семён совсем забыл, что дома лежит желанная книга, он просто слушал эту девчушку (говорила в основном-то она), не пытаясь анализировать услышанное, а поддавшись на магию теплого, ни к чему не обязывающего общения. Просто слушать этот мягкий, низкий голос, отвечать на ее вопросы, и глазеть, как мимо катится жизнь в стареньких троллейбусах и рычащих иномарках. Жизнь, что зашла в гости к солнечному августовскому вечеру.
5. Ной долго ковырялся в замке от гаража, пока открыл его. Замок имел крайне переменчивый характер – иногда открывался с первого же оборота, иногда – через десять минут мучений. В гараже едва слышно пахло сигаретным дымом. Вот уже три года, с того лета, как Минойский - старший решил продать свой «412-ый», который выкатывался за ворота крайне редко (университет был в трех остановках езды от их дома, да и матери на общественном транспорте добираться было и проще, и привычней), гараж был отдан Ною в полное распоряжение. Родители появлялись здесь раз в полгода, убеждались, что сын поддерживает относительный порядок (Ной всегда выносил после репетиции пепельницу и бутылки из-под пива), и «не устроил во владениях солидных людей наркопритон».
Не прошло и двух минут, как в дверях возник Свисток.
- Привет, а ты чего без гитары? Решил сегодня уборку организовать?
Ной повернулся лицом к выходу, и только сейчас его гость заметил новенькую коробку в руках парня:
- А это?.. Ты все же решился купить «овердрайв»? Поздравляю!
Достали с металлического шкафчика, в котором Ной хранил гитару, сигареты, закурили.
- Знал бы ты, какой хай мне дома устроили за него. Вчера весь вечер выслушивал о том, что мне надо больше времени уделять будущей учёбе, а не музыке. Вот, сегодня решил испробовать.
Свисток задумчиво смотрел, как облачко дыма медленно тянется в сторону выхода.
- Может, они и правы. Ты ведь скоро едешь на учебу. Первый курс – так точно не до музыки будет. Гитару планируешь забрать с собой?
- Не знаю. Мне уже в среду ехать в общежитие. Лето пробежало так быстро. На первых порах, боюсь, о гитаре придется забыть. Потом – заберу. И так много вещей надо будет перевезти, боюсь, родаки не поймут, если еще и инструмент с собой потащу.
Не один раз за последние недели Ной задумывался о том, что ему придется на некоторое время отказаться от музыки. Конечно, можно было поставить родителям ультиматум – либо еду с гитарой, либо никак, но последствия могли быть непредсказуемые, да и, к тому же, ему хватало ума понять, что качественное высшее образование – ключ, которым он сможет открыть не один офис. Для себя он наметил ориентир – сдать на «отлично» первую сессию, если удастся, найти работу, которая бы не занимала все оставшееся от учебы время, а потом…
- Уезжать – так с музыкой! Зови девчонок с 57-го, а я пока позвоню двум Шурикам, ну и пацанам с 55-го, пускай тоже подтягиваются. – Ной открыл шкаф и принялся сосредоточенно разматывать шнуры. Свисток поднял взгляд:
- Как всегда – кто с пивом – на концерт вход свободен? – и улыбнувшись, выскочил из гаража. Ной же тем временем подключил аппаратуру, попробовал минуту побренчать, а потом, отложив ее в сторону, достал мобильник.
Через полчаса гараж ожил. Были заняты все возможные места – на старых покрышках, вдоль обеих стен, на перевернутой бочке, принесенной откуда-то по соседству. Такой аншлаг здесь наблюдался разве что по субботам. На стойку был торжественно водружен маленький микрофон.
На предложение принести стул, он лишь отмахнулся. – Не надо, я же всегда играю стоя.
Пока поправлял шлейф от гитары, призадумался – а правда, почему так – неважно, играл ли он для себя, был ли единственным слушателем Свисток, или сходилась толпа, как сегодня, он никогда не присаживался, предпочитая играть стоя. Игра казалась неким таинством, к которому допускаются лишь посвященные, которое требует особого подхода, настроения и антуража. Ной в своей жизни играл всего в двух местах – в музыкальной школе, которую закончил с неплохими оценками и глубоким вздохом облегчения, и здесь, в старом гараже, который стал для него всем – и репетиционной студией, и концертным залом; который, в глубоком сне, явившемся в ночь перед Рождеством, вдруг, будто по мановению Деда Мороза, превращающийся в «Sex» в самом сердце Лондона.
Ной потянулся к шкафчику за бутылкой пива, подмигнул одной из девчонок, сидящих на бочке, сделал три больших глотка и шагнул к микрофону. Из колонки полетели первые аккорды «Прогулок по воде». Лето подходило к концу.
6. Подъезжая к ресторану, маленькая «Рено Клио» притормозила, попыталась вильнуть влево, чтобы избежать знакомства с довольно симпатичной выбоиной, доверху заполненной водой, но было поздно. Андрей хлопнул обеими руками по рулю, выругался. Присмотрел себе место для остановки между двумя огромными черными джипами. Интересно, а правда, что страсть к огромным машинам больше всего проявляется у людей с маленькими мозгами? Типа, компенсация недостающего крутящегося момента.
Ресторан был расположен в старом здании. Светящаяся вывеска над входом, где полярная птица упиралась клювом в слово «белый», а крылом опиралась на «пингвин» (к слову, нарисованный-то пингвин был нормальный, черно-белый, местами даже желтовато-серый), несколько оживляла затхлость строения, но атмосфера упадка явно присутствовала. Такие места прекрасно подходят для того, чтобы напиться, спокойно побеседовать, но вот гульнуть – вряд ли. Хотя, если уж славянская душа хочет праздника, то она его и в «Пингвине», и в Антарктических льдах найдет.
К машине почти сразу же подбежал Сашка, огибая большую лужу, и следя краем глаза за белым «Пежо», готовящемся припарковаться рядом с «Клио». На нем был полосатый бело-голубой свитер, при взгляде на который у Андрея снова проснулась усыпленная дорогой досада – эх, через пять минут как раз футбол начинается!
- Спасибо, Саш, ты все правильно сделал. Она еще там? Я дальше сам. Ты на машине? Ну, тогда езжай домой.
На выходе парочка увлеченно общалась, окутывая себя в облако сигаретного дыма. Проскользнув мимо, Андрей уловил легкий запах «травы». Ничего себе – это в будний день, у ресторана, пускай и не слишком оживленного. Открывая дверь, он оглянулся через плечо, смерил мимолетным взглядом девушку. Лет пятнадцать. Излишне тощая. Очень бледная, будто героиня ужастиков, то ли вызванная из мира мертвых, то ли увидевшая таких вызванных. Ярко-красная помада, призванная привлечь внимание к незапоминающейся внешности. «Оставь хоть что-нибудь на память обо мне, ведь завтра даже вспомнить не сумеешь…» - на ум не пришло ничего, кроме одной из песен Сони.
В «Пингвине» Андрей был два-три раза, но бармена узнал, как и тот его. В последний раз он попал сюда, когда Сашка надумал отмечать день рождение, пригласив на это торжество Сонечку, парочку своих студенческих друзей, невесть откуда появившихся, да охранника с их офиса. Андрей решил заехать в конце вечера, проконтролировать ситуацию, и успел как раз вовремя. Начинающая поп-звезда лезла на сцену с неумолимым желанием доказать ресторанной певице, что та петь не умеет, и, вообще – в присутствии примадонны Солнцевой всем остальным не мешало бы восторженно умолкнуть. При этом глаза ее смотрели взглядом медведя-шатуна, понимающего, что идти надо, и рвущегося идти, но абсолютно не понимающего куда. Ее он как-то уговорил – где угрозами, а где шутками, но тут в зале начали чудить Сашка с охранником. Тот решил продемонстрировать свое ВДВ-ешное прошлое, разбив о голову парочку пивных бутылок. Бармен и официанты опасливо смотрели на проблемного посетителя, но по двум причинам не решались выпроводить того – во первых в ресторане не было охранника, а габариты бармена не позволяли чувствовать себя правым в споре, во-вторых, этот громила сунул светленькой маленькой официантке, которая убрала битое стекло, пока компания выходила на свежий воздух, «полтинник», чем успокоил бушевавшее в ней негодование. Сашка попытался повторить сей доблестный армейский подвиг, умудрился вылить на себя пол-литра пива, набить шишку, и теперь примерял стеклянную емкость к столу - мол, не смог разбить головой, так не краснеть же перед ребятами – хоть о стол разобью. Увидев Андрея, он попытался встать, зацепил тяжелый пивной бокал, который, под песню Лепса (музыка перекрыла звук бившегося стекла) сделав в воздухе двойной тулуп, разбился, разлетелся на крупные осколки. Сашка шатался: «Андрей Викторович, я немного перебрал сегодня. Но это можно. День рождения. Садитесь. Выпей с нами. Вы – начальник, но классный мужик. Я бы с тобой выпил. А на завтра буду нормальный, я вам обещаю. Андрей, ну выпей». Тогда он на миг задумался, соображая, что бы такое сказать, что могло отпечататься в затуманенном сознании его помощника, а потом вдруг рассмеялся (тон Сашки, да и эти колебания между «ты» и «вы», накладываясь на фон его состояния, на эти жесты краба, тщетно пытающегося уцепиться за стол-камешек в быстрой воде, были достаточно комичны), да и сел пить с ними водку. Через четверть часа именинник ушел спать в машину, Соня мирно посапывала на диванчике у стола, несмотря на достаточно громкую музыку. Посетителей в зале почти не было, лишь изредка, то из одной, то из другой кабины доносился громкий смех, да шумная молодежь гурьбой проносилась мимо – на перекур, с перекура. Андрей убедился, что ситуация под контролем, да и переместился к бару – поболтать с барменом, высоким парнем, с татушкой в виде китайского (а, может, и японского – это в сферу компетенции продюсера не входило) иероглифа на запястье. Тот не был излишне разговорчив – ровно настолько, чтобы уголек ленивого разговора не гас, но в тот вечер именно такой диалог и был нужен уставшему работнику шоу-бизнеса.
7. Настоящее кино, как и настоящая любовь, сильно своим первым впечатлением, тем воспарением духа (или, наоборот, погружением его в темные глубины), которое потом будет вспоминаться не единожды, но вряд ли уже повторится. Счастлив тот, кто умеет в полной мере поймать этот свежий ветер в свой парус, чтобы потом с его помощью уплыть в дальние страны, где хозяйствую Музы – рисовать картины, писать стихи, снимать кино, создавать музыку – всё прекрасно, коль пропитано свежим дыханием первого, чуточку наивного и детского, но такого клубнично-сладкого, впечатления.
Тот август для Сёмы был обозначен сильными увлечениями – таких он не знал уже давно, а тут пошли косяком. Он купил новый альбом «Зверей», и теперь слушал его до тошноты, до того момента, когда музыка и голос, звучащие из колонок, вдруг расслаиваются, превращаются из каната в десяток – полтора тонких ниточек, каждую из которых можно уловить краем уха, зацепить на какой-то миг, но потом, когда мозг начинает анализировать, всё убегает, и эти тонкие круги опять сливаются воедино, и музыка – уже просто музыка. «Звери» звучали тише, когда он был дома не один, громче – когда родители и старшая сестра уходили, но звучали они весь день. Это была любовь.
На столе его, открыв широкую пасть, будто собираясь подпрыгнуть, и вцепиться в лицо Сёме, как мифическое чудовище, осторожно выглядывающее из-за угла в поисках Геракла, стремящегося совершить свой тринадцатый подвиг, лежал том Толкиена. Чтение увлекало его, и с каждой страницей он все больше и больше погружался в волшебный мир, и, казалось, появись из-за шкафа вереница эльфов, он бы не удивился, а лишь вскользь поинтересовался, как погода в Лориэне. Звук далеких битв звучал в его ушах, и темно-серый, с вкраплением буро-красных прожилок, дым, который щедро изрыгал на город химический комбинат, видимый из окна, у которого стоял его письменный стол, казался ему дымом Мордора. На третью ночь он проснулся в холодном поту, ища под подушкой свой клинок, и пытаясь вспомнить заклятье, останавливающее орков. На четвертый день он впервые в жизни ощутил резь в глазах, вызванную чтением. Но книга не отпускала. Даже в те моменты, когда он выскакивал покурить за дом, где у старой, местами заросшей травой, песочницей, старшеклассники, прогуливающие школу, резались в карты, или когда, поддавшись на уговоры матери, присаживался перекусить, с трудом различая вкус плова и яблочного пирога, мыслями все равно был в Средиземноморье. И это тоже была любовь.
Когда «Властелин колец» был прочитан (а сделано это было всего за неделю, и Сёма испытывал легкую досаду оттого, что книга закончилась, он понимал, что будет в будущем возвращаться к ней снова и снова, и прочтет еще не раз, но уже – не впервые), пришло время новому увлечению. Это было подобно вихрю, закрутившего его, и оторвавшего от земли, но оторвавшего для того, чтобы Сёма смог понять, что такое полёт. Аню он встретил за неделю до начала занятий у входа в супермаркет. Он выходил с двумя бутылками пива – день выдался жарким, и они с другом решили немного охладиться, она входила, что-то рассказывая подружке. Чуть не столкнулись в дверях. Бросили друг другу «привет», и пошли дальше, но тут Сёму передернуло, переключило, и он забыл, куда спешил, что на лавке друг Сашка ждет, пока он принесет пива, он рванул за ней, не соображая, что скажет, но понимая, что говорить что-то надо. Через полчаса они вчетвером сидели на лавке под липой, беззаботно общаясь под-пиво, через два дня он предложил Ане встречаться. Через неделю он начал писать стихи для нее. До этого его опыт в сфере поэзии ограничивался написаниям матерных четверостиший, коими с одноклассниками баловались на скучных уроках. Но здесь стихи были абсолютно другими, насколько личными и выжатыми с ожиданий и расставаний, что он даже представить не мог, что когда-то их кто-нибудь увидит. И это было больше, чем любовь.
Я вижу глаза. Или, может, я вижу рассвет.
В мелодии ветра. В холодных озёрных глубинах.
И я без тебя – уж не я, а всего лишь себя половина,
Кричу в темноту – только эхо мне вторит в ответ.
Я слышу тебя. Или, может, я слышу торнадо.
Сто тысяч китов, что уплыли по зову любви.
Я слышу шаги – неизменно – одни лишь твои,
А, знаешь, ничьих мне других и не надо.
Я вечно с тобой. Даже если в чужих городах,
Забыв о толпе, увлекающей в мрачные дали.
Желание видеть тебя – тверже стали,
И день без тебя – как убийственный страх.
- Итак, молодой человек, проходите. – Декан смотрел из-за толстых линз испытующе, будто пытаясь сделать Ною флюорографию. – Я полагаю, вы догадываетесь, для чего я вызвал Вас, и еще двоих – там, в коридоре?
С «теми двумя» в коридоре Ной даже не пытался познакомиться, хотя по взглядам догадывался, что они тоже – завтрашние первокурсники, вчерашние абитуриенты. Их лица скрывали сущность ботаников, и Ной предпочел, включив плеер и откинувшись к прохладной стене, молча ждать, когда их вызовут к декану. Мысленно оценивал, в чем может быть причина вызова. Думал – вызовут вместе, оказалось – по одиночке. Его первого.
- Я думаю, лучше начать обучение в университете с выслушивания преподавателя, а не измышления ошибочных гипотез. – Декан едва слышно выдохнул, переваривая услышанное, а Ною стоило немалых усилий оставить лицо бесстрастным.
- А ты за словом в карманом не полезешь. Это хорошо, молодой человек, не во всех случаях, но в некоторых, когда молчание становится не золотом, а ветром - хорошо. В твоей последующей учебе, а, может, и в журналистике, еще не раз пригодится. – Он постучал кончиками пальцами по папке. – Ну, да ладно. Вызвал я вас по-другому поводу. Завтра начинается учеба, и мне надо назначить двух старост на поток. Ты, я думаю, не будешь против?
Ной призадумался. В последнее время он все больше чувствовал в себе дух бунтарства, граничащий с анархизмом. То ли музыка, которую он слушал, так повлияла, то ли его склад ума, отталкивающий любые попытки загнать его на рельсы правильных маршрутов. С этой точки зрения, общественная нагрузка была ему не к чему. Если бунтаря утверждают официальным лидером, да к тому же назначение происходит росчерком пера, бунт теряет весь свой смысл, превращается в подобие тигра, сложенного посредством оригами. С другой стороны, ему хватало ума понять, что старосте в будущем положены некоторые поблажки, которые упростят путь вперед. Да и декан может обидеться за отказ – мол, тебе тут доверие, а ты хвостом вертишь.
- Извините, но я думаю, что это – не мое. Не тот характер, чтобы быть старостой.
- Многие боятся ответственности, но не каждый из тех, кто не боится, готов соответствовать этой ответственности. Я вижу, что ты соответствуешь. Не бойся идти вперед – пройденный путь обернется пользой.
- Так я и не боюсь. – Ной говорил тихо, но твердо. – Я намерен идти вперед, но немного по другому пути. Лучше уж быть хорошим студентом, чем посредственным старостой.
- Что ж, я заставлять не буду. Тогда с тебя все, позови из коридора Аникину, ну, такая высокая девушка - пускай заходит. А насчет другого пути – смотри, чтобы он не увел тебя в сторону.
Уже через полтора часа, на паре по философии, первой паре Ноя в универе, потоку была представлена их староста, смущающаяся и краснеющая под десятком взглядов, Аникина.
8. Они выбрали себе места почти рядом – в предпоследнем ряду, несмотря на значительное различие в подходе к учебе. Ной с интересом читал учебники по вечерам – его интересовало любое новое знание, независимо от того, какой области науки оно касалось. Сёме учеба была глубоко безразлична, он имел особый талант схватывать все с полуслова, анализировать и выдавать результат, к которому другие шли неделями. Его памяти могли бы позавидовать преподаватели, но при этом он пребывал в положении бойца, которому выдали гранатомет, но который, будучи убежденным пацифистом, совершенно не горит желанием им пользоваться. Когда его всерьез цепляло, он выдавал ответы, повергающие аудиторию в прострацию, простреливая теплое сентябрьское пространство неожиданными метафорами и цитатами классиков. В такие минуты каждый понимал – пред ними отличный оратор, а, значит, в перспективе – прекрасный журналист. Но бывало такое, что Семён целыми днями просиживал, не проявляя никакого интереса к окружающей его среде или четвергу, чертил в тетрадке странные рисунки, которые его соседу слева неизменно напоминали ночные кошмары, а соседу справа – чертиков, вызванных алкогольным делирием (озвучивал он это гораздо прямолинейней – «О, Сёма опять белку поймал. Держи ее крепче, дружок) или кропил стишки Анюте. Она была здесь, через пару рядов, и он часто смотрел с тихой нежностью на ее затылок, такой близкий и любимый, испытывая жгучее желание подойти и поцеловать ее – в тонкую шею, или в это ушко, за который она поминутно закидывала светлый локон. Они встречались каждый вечер, бродили по аллеям, смотрели в звездное небо и пили пиво на лавочке. Но на парах что-то незримое разделяло их, и ни один не предложил сесть рядом, или просто пройтись за руку по коридору на перемене. Их сокурсники вряд ли могли догадаться, что эти двое – такие непохожие и внешне, и эмоционально – вместе, но наверняка видели, что Семён влюблен. В его глазах отражался такой блеск любви, который можно спутать лишь с сильнейшим жаром болезни. И лишь для одной в этой аудитории был понятен смысл этого блеска. Для нее в его глазах отражалось небо.
Первый раз пути Ноя и Сёмы пересеклись на лекции по социологии, когда преподаватель решил оживить поток, который разморило под послеобеденным солнцем (то была последняя пара, и усталость незаметно обволокла нестройные ряды учащихся), и предложил устроить дискуссию о преимуществах и недостатках демократии. Защищать демократию он вызвал Аню, оппонентом – Аникину. Сёма видел, что Аня явно проигрывает в этой борьбе, несмотря на более выгодную стартовую позицию, и посматривал исподлобья, чертя в тетрадке свои причудливые узоры, вырисовавшиеся в итоге в ширококрылого суккуба. И когда обсуждение уже оканчивалось, вдруг пробило Сёмена. Преподаватель, старенький лысоватый дядька, что уже придвинул к себе журнал, чтобы выставить оценки, без особого интереса махнул рукой – мол, давай, рассказывай, раз уже надумал. Сёма поднялся, не доставая рук из карманов:
- Анализируя демократию, как практическое воплощение социально-экономических критериев, а не теоретический механизм, придуманный древними греками, следует признать, что она себя абсолютно не оправдала. Человеку всегда свойственно стремление к обогащению, а, значит, к власти, и любая демократия рано или поздно натыкается на эти грабли. Демократия – это получение ограниченного ряда свобод – экономических и личностных, взамен на разрешение группе идиотов, которые отличаются повышенным стремлением к власти либо повышенным инструментарием, чтобы это стремление воплотить в жизнь, руководить ими. Если даже при становлении власти они и не выглядят идиотами и узурпаторами, то очень скоро власть портит людей. Демократия – как змея, сжирающая себя за хвост.
- Но ведь древним грекам, да и некоторым современным странам, удалось достичь успеха, используя демократические ценности. – Возразила Аникина. Аня в это время тихонько присела, поняв, что ее дальнейшее участие в споре бессмысленно.
Семён иронично улыбнулся:
- Ну да, греки были молодцы. Строили в Афинах демократию, исподтишка завидуя тоталитарной Спарте. Но при этом образцовым режимом у древних считалась абсолютная монархия Соломона. Ну, или на худой конец, Хаммурапи, который за варку плохого пива в том же пиве автора и топил. Что же до демократии в современном мире – машины в Париже сжигали во имя демократии, Ирак и Афганистан бомбили во имя демократии, американцы гордятся своей демократией, с завистью следя за экономическими показателями тоталитарного Китая. Вся проблема в том, что демократия по своей сути является неким компромиссом с общественной совестью, вскрываемым и обличаемым истиной научного анализа и практической истории.
Преподаватель слушал этот спич с явным удовольствием. Он видел, как с удивлением и заинтересованностью поворачиваются головы в сторону предпоследнего ряда. «Вот именно такие потом и становятся во главе демократии. Или же делают всё, чтобы ее свергнуть».
- Я понял вашу мысль, молодой человек. Что же, она имеет право на существование. И что вы предлагаете взамен – монархию, тоталитаризм?
- Анархию! – Ной, который слушал этот разговор, скрестив руки на груди, тихо присвистнул. Тихо ровно настолько, чтобы это не услышали у доски, но услышал Семён. Он и сам нередко задумывался над идеями анархизма, как впрочем, и еще многими вещами.
Поправив ворот рубашки, преподаватель размышлял: «Страшная сила. Как жаль, что она направлена на разрушение. Ты далеко пойдешь парень, но туда ли, куда следует».
- Но ведь анархия – состояние неустойчивое, переходный период между режимами.
- Ни капли. Как раз демократия, или упомянутый вами тоталитаризм – неустойчивые. При демократии обязательно найдется человек, ну, или группа, которая во что бы то ни стало постарается захватить полную власть. При тоталитаризме – массовые движения, которые стремятся к свободе. Но ведь свобода – это и есть анархия.
Звонок прервал монолог Семёна. Ной с досадой поднялся – интересно было бы послушать этого парня, а то и поспорить с ним.
- Значит так. Оценки за пару: всем, кто сдал рефераты – по пятерке, Аникина – пять, тебе, - он кивнул в сторону Ани, - оценки не ставлю. А вам, молодой человек, я даже не знаю… Ладно, «за свежесть чувств, и слова простоту» - ставлю тоже пять.
Ной выловил новоявленного анархиста в дверном проеме.
- Слушай, тебя, кажется, Семёном зовут?
- Ну, тебе, может, и кажется, а я последние лет семнадцать в этом просто-таки уверен.
- Я – Иван. Можно – Ной. Кликуха. А ты из общаги?
- Нет, из города.
Они шли по коридору, Ной нес ярко-желтую сумку с книгами и тетрадками, Семён – одну лишь толстую, цвета клюва утконоса, тетрадь, свернутую в трубку.
- Так ты и вправду анархист?
- Сегодня – да, завтра – увидим. Только идиот никогда не меняет своего мнения.
- Только подлец меняет его часто.
Семён вдруг застыл на месте, рассматривая Ноя как пришельца.
- Да ты, я вижу, тоже не промах. Говоришь, в общаге живешь? Может, как-нибудь выйдем в парк, пива попьем. У тебя девчонка есть?
Ной отрицательно покачал головой, и только хотел что-то добавить, как Семён продолжил:
- Жаль, конечно, можно было бы устроить пикник с девчонками. Пожарили бы шашлыки, а то, говорят, на следующей неделе уже будет холодать. Я мог бы взять дома гитару… Ладно, как ты говоришь, тебя зовут – Заратустра? Да не дуйся, шучу я. Почти никогда не говорю серьезно. Думаешь, это на паре было всерьез? Нет, я действительно считаю, что анархия ничем не хуже демократии, но быть ярым анархистом, и бить морды тем, кто против – это не моё. Ну, так как, в пятницу после пар? У нас же по расписанию всего три? – Ной успевал только кивать в ответ. – А ты, всё же, найди на пятницу подружку, чтобы пошла с тобой на пикник – вчетвером всё же веселее.
9. Соня пила сама. Одиночное пьянство страшно уже само по себе, ведь ни в чем не проявляется в столь полной мере стремление человека к обществу себе подобных и общению, как в пьянке. Но в отношении Сони это было вдвойне страшно. Сейчас, стоя в дверях, Андрей просто поражался насколько отличается ее лицо, смотрящее на него с легким недоумением от того, что красовалось на концертных афишах. Дело было совсем не в минимуме косметики – от этого Соня только выигрывала, черты ее лица обретали особенную привлекательность, становились несколько смягченными, размытыми, но именно в такие моменты она становилась собой, девушкой, выдернутой из толпы, и страстно желающей стать звездой. Когда над ней в первый раз поработали визажист и гример, Андрей ощутил только злость – зачем переделывать то, что и так природой неплохо устроено. Но законы шоу-бизнеса требовали соблюдения, и вскоре он перестал обращать внимания на кое-какие изменения в облике подчиненной. Но сейчас он увидел ее совершенно другой – маленький носик, красноватый то ли от простуды, то ли от слез, такие же красноватые веки, из-под которых на него смотрели глаза цвета штормящих тропических морей. Расспросив у бармена, в какой кабинке находится его подчиненная, он догадался спросить и о ее заказах. Четыре порции «Мартини», два бокала красного вина, бутылка вермута. Неплохо. Она там точно одна? Уже третий час. Странно – при ее стремлении к публичности, желании постоянно находиться в окружении людей болтающих и веселящихся, такая отрешенность. Довольно часто, стоя в пробке в центре города, и слушая ее болтовню, он понимал, что рядом с ним, молчаливым и серьезным, она чувствует себя неуютно, будто бы в ней зарождается некий страх остаться в информационном вакууме, потерять нечто важное. При этом, к телефонным звонкам она была достаточно безразлична, настолько вообще блондинка может быть равнодушной к одному из главных достижений нашей эпохи – мобильной связи. Для Сони важен был именно визуальный контакт, синтез эмоций, донесенных словами, жестами, взглядами, и еще кое-чем, что невозможно определить с помощью пяти чувств.
- О, Андрей, садись, выпей со мной. – Она провела тонкой рукой по спутанным светлым волосам.
- Поехали, завезу тебя домой. – Андрей прикрыл за собой дверь, но садиться за стол не намеревался.
- У меня нет дома. Только съемная квартира, где никто не ждет. Даже кошка. – Она выговаривала слова с трудом, выпитое уже сказывалось, уже прорастало своими отравленными ростками в глаза, речь, движения девушки. В большой бутылке вермута оставалось грамм сто пятьдесят, да и высокий бокал перед ней был почти пуст.
- Глупая ты. То ли глупая, то ли просто пьяная. – Андрей сдерживался, чтобы не произнести что-то обидное, способное взорвать Соню, пробудить в ней сонную пока еще истерию. – Ну, заведешь завтра кошку, найдешь себя через неделю любовника.
- Не хочу. Это все иллюзии, бумажный щит, который вселяет уверенность лишь в тех, кто искренне верит в его прочность. Я – не верю.
- Соня, хватит дурить. У тебя завтра концерт. Отдохнуть бы неплохо. – Он нервно сжимал в кармане вязку ключей. – И тебе, и мне.
- Я и отдыхаю. Андрей Викторович (снова это странное обращение – то ли на «ты», то ли на «вы»), не будь снобом. Ты же нормальный мужик. Тебе не надоел этот уродский шоу-бизнес, этот гламур, за которым ничего нет. Мы строим воздушные дворцы, но чем они станут через год, через десять? Я так не могу.
- Соня, прекращай этот балаган. Когда-то ты мне скажешь спасибо. А сейчас просто поехали со мной.
- Не хочу. И не поеду. Что ты со мной сделаешь? Угробишь мою карьеру? Мне по фигу. Оштрафуешь? Пожалуйста, мне надо только двести гривен, чтобы доехать домой. Больше нечего.
- А назад завтра не попросишься? – Андрей, не совсем отдавая себе отчет в том, что он творит, сел за стол, налил себе вермута в бокал из-под «Мартини», остаток слил Соне, залпом отпил половину. – Что ты будешь делать на своей Июньской улице (и откуда в его памяти всплыла страница Сонькиного паспорта с ее предыдущем местом жительства)? Работу на девятьсот гривен найдешь? Или выйдешь замуж за соседа, который будет трижды в неделю напиваться, и лупить тебя за невкусный борщ или нестиранные носки. Смотри, дорогая, пойдешь по этой дорожке, - он едва заметно кивнул на пустые бокалы, которые официантка почему-то не убрала со стола, - и сама к тридцати годам сопьешься и будешь плакаться случайным собутыльникам в придорожном кафе с просроченными пельменями о том, что могла бы стать звездой. Ты этого хочешь?
Соня посмотрела на него испытующим взглядом, коим покоряла малолетних фанатов, и вдруг выдала:
- А, знаешь, чего я хочу? «Гоголь-моголь». Настоящий. Как в детстве мне делала бабушка. Надо вызвать официантку, чтобы сделала мне «гоголь-моголь». Ты когда-нибудь пил такой? Вернее, ел… Ну, он густой, его можно и пить, и ложкой есть. Закажи и себе такой.
Андрей призадумался. А и вправду, когда он это пробовал? Года три назад, на открытии какой-то торговой компании, ему сделали смесь желтка с коньяком. Но ведь это не совсем то, о чем говорила Соня. Давно забытый привкус, то, что ему доставалось лет в пять в последний раз. И вдруг тоже захотелось заказать «гоголь-моголь», послушаться этой слабой маленькой девочки, которая сегодня высказала ему в лицо то, что он и сам давно понимал, но боялся высказать, боялся проявить на свет, чтобы не ужаснутся увиденному и осознанному.
- Андрей, если ты завтра заболеешь, кто к тебе придет? Придет, чтобы просто поддержать, принести мандарины, посидеть в изголовье кровати, а не работе. Даже если я назову себя и Сашку, ты не можешь быть уверенным в нашей искренности – мы все-таки твои подчиненные, и ты нам нужен, как капитан корабля, на котором каждому из нас отведена каюта. Мы можем любить капитана, бояться его, но главное – без него корабль не поплывет.
- Знаешь, Соня, ты кое в чем права. Но, сдается мне, за тебя сегодня говорит алкоголь. Давай так. Завтра ты выспишься, отработаешь концерт и потом скажешь мне, хочешь ли закончить свою карьеру. Утро вечера…
Она перебила его.
- Андрей! Мы знакомы не первый день. Я – не Верников (так звали солиста группы, раскруткой которой он занимался последние полгода, и которого Сонька подкалывала при каждом удобном случае). Мне плевать на этот блеск. Ты путаешь причину с этим… - точно, со следствием. Я не пьяным умом дошла до этих выводов, наоборот, именно эти выводы и привели меня сюда. Завтра – не будет лучше. Иногда мне кажется, что лучше бы завтра вообще не наступило. Знаешь, как Цой или Кобэйн – когда понимаешь, что еще несколько шагов, и все начнет рушиться, когда воздушный замок еще стоит, и поражает воображение всех, кто смотрит со стороны, но ты изнутри видишь огромные трещины, и понимаешь – конец близок. Тебе иногда хочется, чтобы на утро начался Армагеддон?
Он молчал. Она снова была права. И если уж что себе вбила в голову, не переубедить. Это было одним из лучших качеств Сони, без этого девушка с окраины провинциального городка ни за что бы не смогла осуществить свою мечту – собирать концертные залы. Пусть и небольшие - но это только начало. Но это было и ее погибелью. Твердость характера, ведущая ее вперед, иногда ставала недостатком, балластом, не позволяющей ей отказаться от сумасбродных идей. Хотя, никогда не знаешь, какие из поступков, которые кажутся нам ненормальными сейчас, завтра станут ключом от всех дверей, как нечто, без чего невозможно пробить потолок серости и взойти к звездам.
Короткую паузу в их диалоге, сглаженную пением какой-то сладкоголосой певицы, из прямых конкурентов Сони, прервала официантка, заглянувшая в кабинку.
- Вам что-то принести?
Вот тут-то Андрея и переклинило. В самом деле, что он нашел в этой столице, не оказался ли он, как и эта юная певица (совсем юная в свои двадцать один), как и тысячи других в положении медвежонка на льдине, оторванной рукой стихии от бескрайнего ледяного панциря, унесенного в океан отчаяния и одиночества. Как в старом советском мультике, где пират пел голосом Джигарханяна: «Лучше быть одноногим, чем быть одиноким». Нет уж, может Соньку через пару дней отпустит, она поймет, что сцена – главное в ее жизни, то, без чего мир утратит яркие краски, но для него ее слова стали ярким огоньком сигнальной ракеты, осветившей мир вокруг, и показавшей, чем на самом деле являются тени, окружающие его.
- Да, принеси бутылки водки, только холодной, мясную нарезку, пару салатов и два «гоголь-моголя». Соня, водку будешь?
Было в его взгляде на нее что-то такое, что заставило ее посерьезнеть, ответить сразу и твердо: - Буду!
Официантка неуверенно мялась при входе, будто не решаясь еще что-то сказать. Андрей понял это по-своему:
- Да, посуду со стола можешь убрать, и принеси нам пару стопок и стаканов под сок.
Та согласно кивнула. Убрала со стола. Когда она вышла, Соня, грустновато улыбнулась:
- Она не поняла, что мы с нее хотим. В ее детстве не было «гоголь-моголя». Небось, побежала у бармена спрашивать, будем надеяться, тот поймет, все таки постарше.
Через две минуты та же девушка появилась с водкой и соком, и спросила:
- Вам «гоголь-моголь» с коньяком, или с шампанским?
Андрей не смог удержать ироническую улыбку, когда Соня ему подмигнула.
- Никакого алкоголя. Только желток и сахар. Всё.
Сидя спиной к дверям, он даже не повернулся к официантке. Услышал, как хлопнула дверь. Налил себе стопку водки. Она действительно была очень холодной.
- Интересно, если мы уедем отсюда на такси, а моя машина останется до утра – с нее только колеса снимут, или целиком угонят?
- Боишься, что напьешься? Я никогда не видела тебя пьяным.
-Вряд ли тебе удастся. Ведь ты на два шага впереди меня. Если меня немного опутает хмель, то это заметит кто-то трезвый, но не ты. Почему сама пьешь?
Соня долго решалась ответить, смотря, как наливается апельсиновый сок в блестящие стаканы.
- Никого не хотела видеть. Все надоели и всё надоело. Захотелось побыть наедине со своими мыслями. Знаешь, они не любят компанию случайных людей. Я же на людях боюсь быть такой, какой создала меня природа. Я же не Соня Солнцева, светская львица со стервозным характером. Я та Соня, что зачитывалась за полночь поэзией Верлена, и до тринадцати лет верила в Деда Мороза. Но ведь и ты не скоростной бронепоезд, сносящий все на пути к успеху. Мы может стать кем-то другим для целого мира, но себя не переубедишь.
Да уж, потянуло ее на откровенность. Все-таки, глупость дается девушке в награду, это мощный защитный тотем, да и работать в его бизнесе проще с глупышками, не задающими лишних вопросов ни себе, ни продюсеру.
- Знаешь, Соня, я тоже не в восторге от того, что делаю. Но такова наша жизнь – если хочешь чего-нибудь достичь, приходится отказаться от многого. Этому правилу много веков, и против него не попрешь. Ты же знаешь, я люблю футбол. Но чтобы купить билет на «Барселону» на более-менее приличное место, мне необходимо неделю крутиться белкой в колесе, заниматься делами, проводить переговоры. Тебе, чтобы пить «Мартини» в «Пингвине», и не заботиться о том, что будешь завтракать завтра, надо отрабатывать концерты. Чтобы завтра счастье постучало к тебе, сегодня надо протоптать и выровнять дорожку к собственному дому.
Он поднял стопку:
- Ну, за завтрашнее счастье.
Они едва слышно чокнулись.
- А есть ли оно, это счастье? – Соня задумчиво жевала только что возникший на столе ломтик голландского сыра. – Скажи, стал ли ты счастливее, сейчас, когда у тебя есть квартира в столице, высокооплачиваемая стабильная работа и новенькая машина, по сравнению с теми временами, когда в кармане было денег на бутылку пива и чебурек, а в голове – лишь юношеские иллюзии и алмазная россыпь планов.
Черт бы побрал эту девчонку. Живи и довольствуйся тем, что есть. В ее-то годы, чего еще можно придумать. Нет, есть такой тип людей – вечно недовольные тем, что есть, вечно что-то ищут, а что – и сами не знают. Наверное, именно такие и погоняют две лошадки цивилизации – науку и искусству, но как же трудно в этом мире им, и тем, кто их окружает.
- Счастье – это не бабочка, - он снова наливал тянущуюся водку, - а тот миг, когда ты после долгой погони сумел эту бабочку поймать. Бабочку можно закрыть в банку, можно приколоть на стенку и любоваться, но именно этот короткий миг достижения того, к чему ты стремился – не мумифицировать, не удержать.
Через пятнадцать минут разговора, за которые бутылка опустела наполовину, Андрею показалось, что он нашел решение для Сони.
- Слушай, а давай попробуем сменить тебе музыкальную направленность? Пой то, что нравится, что приносит тебе истинное удовольствие. Рок, блюз, баллады – я найду неплохих авторов, аранжировщиков. Ведь вокальные данные у тебя – дай боже. Конечно, с коммерческой точки зрения, это проигрыш, ты потеряешь большинство своей публики и заработка, ну да ладно – коль надоело бултыхаться в попсе, выбирай, что хочешь.
- Да нет, мне просто надоел мир, в котором я живу, люди, с которыми я общаюсь. Здесь всегда найдется с кем поболтать, но никогда – с кем поговорить. Видишь, даже с тобой я говорю, уже изрядно выпив. А до сегодняшнего вечера – «привет-пока», «концерт-гонорар», и на том все отношения. Разве так можно?
- Пить или говорить, ты о чем? – попытался сострить Андрей.
- Я о том, что мы забыли нечто важное. «Гоголь-моголь», бумажные кораблики в марте и звездное небо в августе. У тебя когда последний раз отпуск был?
Да, она снова права. Как ни странно для столь юного и хрупкого (и физически, и морально) создания, она видит все четче, чем он, третьесортный продюсер с протухлыми амбициями.
- В позапрошлом году. Июль.
- Хочешь, угадаю, как ты его провел. Десять дней на Кипре. Пробухал. Или пролежал на пляже. Зазря потраченное время.
- На Ибице. Чуть круче. Но, по сути, угадала.
- А когда последний раз пил свежее молоко – не пастеризованное из пакета, а настоящее? Я уж не говорю о парном.
Они разговаривали еще минут десять, но разговор стал каким-то мелким, бессмысленным – шутки насчет прошлого концерта, насчет Верникова. Когда за ними заехало такси, Соня попросила:
- А можно еще немного покружить по городу. Просто хочу на ночные огни посмотреть.
И такси, старенький бурчащий «Мерседес», ехал по городу, между разноцветных фонарей, мимо молодежи, снующей по тротуарах, мимо витрин, зажегшихся ярким светом. Соня молчала, смотрела в окно, не видя ничего, кроме волшебного мира своих затаенных желаний, бледно-розовых грёз, проплывающих тонкой струйкой над ночным городом.
10. Первый взгляд говорит очень о многом, но эта только первая степень, только легкий порыв ветра, приоткрывающий двери. Это всего лишь намек, оболочка, в которую позднее можно заключить всё, что угодно, всё, что произойдет с тобой завтра и на следующей неделе, что станет твоим смыслом. Но – только оболочка. Куда важнее первое слово, что ты услышишь, первый разговор, первый поцелуй. Но будет еще один рубеж, который тебе предстоит пройти рано или поздно, пройти, чтобы добавить немного дегтя в постепенно наполняющуюся оболочку ваших отношений. Это первая ссора.
В тот день Аня задумала заняться уборкой. Вымыла окно, принялась протирать стёкла в шкафу, когда позвонила Вероника, ее соседка этажом выше. Их матери лет пять просидели рядом в офисе небольшой юридической фирмы, успев стать подружками, и в глубоком детстве, как вспоминалось Ане, их родители часто ходили друг к другу в гости, оставляя двух девочек в детской комнате. В младших классах они общались едва ли каждый день, вместе делали уроки, но с поступлением у Ани сменился круг знакомых. Она жадно впитывала новые эмоции, и новые знания, которые открыл ей этот мир, мир свободы и отречения от детства, а старые знакомства вдруг становились блеклыми и малоценными, как будто камешки, найденные на берегу моря, и оказавшиеся рядом с коллекцией алмазов.
- Аня, привет. У меня завтра День рождения. Заходи часиков в шесть. Можешь со своим молодым человеком.
О том, что у Ани «свой молодой человек» знал весь дом, все четыре подъезда ее старенькой пятиэтажки. Сначала его поймали на радар бабульки, сидящие в засаде на лавочке за огромным кустом сирени. От них, словно по древнейшему «блютусу», сообщение было передано остальным жильцам. А в последние дни Семён перестал играть в шпиона и проводил Аню до самой входной двери. Весь путь его сопровождало ощущение, что за ним следит невидимый глаз. Во вторник, когда Аня вошла, мурлыкая под нос неспешную мелодию, мама заметила: «Раз уж ухажер каждый день до двери проводит, то мог бы и порог переступить – чаю попить».
- Алло, Семён? Привет. – Она стояла у окна и смотрела, как две девятиклассницы неумело пробуют курить у детской песочницы. Одна из них сидела на пакете со школьными тетрадями, и видимо, посвящала другую в таинства дымоглотания. – Слушай, меня соседка пригласила завтра в гости. Ну, то есть, не меня, а нас. Это Вероника, ты ее должен помнить – такая худенькая, высокая девчонка с моего подъезда. На День рождения. На шесть.
- Спасибо, конечно. – Семён сидел на лавке, докуривая сигарету, и листал разложенный на коленях глянцевый «Махим». Он как раз дочитал статью о новой модели «БМВ», и теперь выискивал что-либо интересное. – Знаешь, меня на завтра пригласили на пикник. Или я пригласил. Не важно. Тоже двоих. На сколько? Думаю, на пять.
- Семён, я не могу отказаться от приглашения. Давай сходим на шашлыки на следующей неделе.
- Всю следующую неделю ожидаются дожди. Шашлыки не получатся. Пускай твоя соседка лучше перенесет «днюху» на другой день.
- Ты сам соображаешь, что говоришь? – Аня начинала сердиться.
- Да ладно тебе, отморозься. Ты же, вроде, не особо с ней тусуешься.
По правде говоря, Ане не хотелось идти к соседке. Семён последней репликой попал в точку - они не были друзьями, Аня считала Веронику слишком глупой и прямолинейной, но ей не хватало нахальства сказать это в глаза. И всё же, какой-то невидимый барьер, поставленный Сениным упорством, не позволял девушке шагнуть навстречу любимому. В ту же реку в тот момент ступил и парень:
И то ль нашла коса на камень,
или столкнулись – лёд и пламень.
- Семён, я даже не знаю людей, с которыми ты собираешься идти на пикник. К тому же мог бы меня предупредить раньше.
- И вам того же, и в тот же день – на «днюху», небось, не только что пригласили?
- Ты становишься грубым. – Аня прикусила губу, и спохватившись, провела пальцем по ней – нет ли крови.
- Ты становишься скучной. Ну, что я буду делать на празднике у твоей подружки?
- Сеня, – голос ее вдруг стал высоким и холодным, как Эверест. – По-моему, мы начинаем ссорится. Это ни к чему хорошему не приведет. Пока, если передумаешь, перезвони мне.
Услышав гудки, Семён забросил телефон в нагрудный карман тенниски, закрыл журнал, достал из джинсов пачку сигарет. Конечно, он понимал, что повод для ссоры – пустяковый, и стоит поддаться, пойти на праздник к Веронике, но это означало – дать кому-то (пусть даже любимой) ограничить его свободу, начать выставлять по периметру красные флажки – пускай всего пару, но в перспективе их может стать гораздо больше, и круг замкнется. Дай ей закрыть себя в комнате, и завтра она закроет тебя в клетке. Пока он докурил сигарету, решил, что звонить не будет, но завтра после пар пойдет провожать Аню – с глазу на глаз заладить конфликт будет намного легче.
Первая ссора определяет многое, но она и сближает. Близкие люди съедают вместе пуд соли, а уж никак не мёда. Отношения Ноя с соседями по блоку испортились достаточно быстро, и вслед за первой ссорой последовали следующие, но странное дело – с каждым выяснением отношений он становился на шаг, на неуловимую степень сближения, дружнее с пацанами, с которыми ему выпало провести еще не один вечер.
Блок представлял собой пространство из двух комнат, санузла и кухни с балконом, отделенное от общего коридора дверью, что закрывалась только в случае комендантского обхода, что в умах его обитателей приравнивалось к ядерной атаке. Из-за этих открытых дверей он и начал ссориться с парнями из «четвертной». Его комната была рассчитана на двоих, попасть в нее считалось делом престижным и почти невероятным для первокурсника. Но папин протекторат сделал свое дело, и он поселился в «двушку» вместе с пятикурсником с Волыни. Богдан был предельно молчаливым, ограничивался простыми фразами, и разговорить его по-настоящему Ною в ту осень так и не удалось. Да, по правде говоря, и сам Ной никогда не отличался болтливостью, так что им впору было вывешивать над входом в комнату вывеску «Клуб молчунов». Очень часто Ной оставался на вечер сам, так как Богдан подрабатывал в какой-то фирме, столь же загадочной, как и сам он, охранником. Обычно Ной занимался самообразованиям, листая учебники не по канве курса лекций, а как в голову взбредет – сегодня он набрасывался на один предмет, прочитывая едва ли не полкниги за вечер, завтра – на другой, послезавтра вообще принимался за историю «Deep purple», привезенную из дому в виде двух десятков статей и такого же числа интервью с участниками. Телевизор его интересовал только на уровне заполнения оставшегося свободного времени – посидеть часок перед сном, пощелкать по каналам, да так и уснуть под монотонный голос диктора, возвещающего об авиакатастрофе в небе над Атлантикой, или песни Поляковой, чей голос уже сам по себе мог считаться катастрофой.
В понедельник «четвертная» превращалась в место паломничества юношей с острым желанием курнуть в глазах. Ной не был пришельцем в странный и волшебный мир тинов двадцать первого столетия, он знал что слово «паровоз» может иметь значение, не имеющего ни малейшего отношения к железной дороге, кроме идиомы «хочу уехать». Тем не менее процесс сооружения «бульбулятора», возведенный соседями почти в ранг ритуала – поиск фольги (для этого более подходила из-под шоколадки, но за неимением годилась и сигаретная), проделывание в ней дырочек строго определенного размера, точная дозировка – был для него достаточно интересным, и он стоял, улыбнувшись, у окна с сигаретой в руке, наблюдая, как соседи поджигают траву. В такие моменты двери запирались, «ставились на код» - три стука, пауза, два стука. Но в остальное время они были открыты, и Ноя немало раздражали постоянные удары в дверь, крики в тамбуре, музыка из соседней комнате. Очень быстро он возненавидел «друм-енд-бейз», который, по мнению «четвертной» был создан для того, чтобы звучать на полную катушку независимо от времени суток. А очередной вечер понедельника уже вступал в свои права – бесконечное хлопанье дверьми, «плановый смех» у соседей, кухня, наполненная едким дымом. Шоу продолжалось до среды, когда запасы денег, «хавчика», и возможностей пробить травы сходили на нет. Соседи затихали и впадали в подобие анабиоза – возникало желание зайти в «четвертную», и поинтересоваться: «А у вас никто не умер, парни?».
После набега стеклоглазых мальчиков во вторник у Ноя пропало настроение, в среду – банка тушенки, неосторожно оставленная на столе до прихода Богдана, в четверг – привезенная из дому чашка. Назревал межкомнатный скандал.
Ной вышел на кухню, достал из сине-белой пачки очередной «Винстон», закурил. За окном плыли низкие бархатистые тучи, обещая нескончаемые дожди. Осень вступала в свои права – медленно, но неумолимо.
Перед кухонным столом, на которым проявлялись следы сегодняшнего ужина «четвертной» - жареной картошки с кислыми помидорами – стоял Пинк, тощий парень, будто весь сделанный из сложных морских узлов. Он бросал теннисный мячик в стену и ловил его. Со стороны могло показаться, что он страдает херней, но стоило взглянуть в светло-серые глаза Пинка, чтобы понять, что это «брось-поймай» - сложная спортивно-интеллектуальная игра, требующая огромной концентрации и ловкости. Коих у Пинка было достаточно – пять минут назад окончился их подход к «бульбику», последний на этой неделе (Ной легко вычислил это по тому, с каким жаром и спорами собирались деньги).
- Привет, Пинк.
- А, Ной, - он не отрывал глаз от ярко-зеленого мячика – привет. Как там твои делишки? Всё учишься?
- Ага, а ты чем занимаешься? – Ной исподволь улыбнулся, ожидая ответа от соседа – какое же определение он придумает?
- Ну, - Пинк захлопал ресницами, мячик стал летать немного медленнее, - убиваю время, пока оно не убило меня.
- Любишь Земфиру?
- Не-а, терпеть не могу, ты же знаешь, я по «техно» и «драм-н-бейзу» тащусь. А почему спросил?
- Да просто у нее песня такая есть «Время убивает меня, я убиваю время».
- Ха, у меня мысли сошлись с Земфирой. Прикольно. – мячик, брошенный чуть неточно, скользнул по руке и запрыгал к углу, где стояла старая электрическая плита, помнящие еще времена, когда студенты готовили суп из плавленого сырка за двенадцать копеек. Теперь Пинк повернулся к Ною. – Слушай, дай сигарету, а то мои уже кончились, а выйти в магазин не могу – боюсь спалиться.
«Конечно, - Ной смотрел на него с легким пренебрежением, ровно настолько проявляемым, чтобы собеседник не мог распознать его среди логически-ассоциативных цепочек образов и аллюзий, порожденных травой, но чтобы это пренебрежение доставляло удовольствие самому Ною. – Боится он. Последние деньги, привезённые из дому, пошли на траву, вот теперь и будет стрелять, пока в пятницу не укатит из общаги». Он положил на стол дешевую розовую зажигалку и пачку сигарет, заметив краем глаза, что она кончается, и уж ему в этот вечер точно придется сходить в магазин.
- Слушай, Пинк, ты, случайно, не видел мою чашку? Зеленая, с кленовыми листьями.
- Да нет, - Пинк с забавным интересом смотрел, как жар пожирает белое тело сигареты. – Может, кто из пацанов. Я точно не брал.
- Может, поищешь в комнате? Вдруг, кто из ваших гостей взял, да там и оставил.
- Сходи, посмотри сам. Комната открыта, а пацаны пошли на седьмой играть в карты.
- Тебя-то чего с собой не взяли?
Сигарета прогорала сильнее с одной стороны, и потому Пинк попробовал ее повращать, чтобы добиться равномерного сгорания.
- Не люблю играть в карты. Для меня трава – способ расслабиться, вырваться из этих стен, посмотреть на всё как бы чужими глазами. А карты напрягают. Вот мячик – другое дело. Он захватывает, увлекает, но никогда не напрягает. Хотя, если бы я играл с кем-нибудь вдвоем, то, может, и напрягался. Но бросать мячик вдвоем, стоя на кухне – глупо. Я ведь прав?
Он поднял глаза на Ноя.
- Слушай, Пинк, у тебя комната открыта, блок открытый, ты не боишься, что пойдешь срать, а в это время кто-то вынесет из комнаты деньги…
- Не, деньги не вынесут, - философствовал Пинк, - их там нет.
Эта шутка показалась ему достаточно забавной, и он захихикал мелким, дребезжащим, как чайная ложка в железнодорожном стакане, смехом.
- Да я о другом. Ну что это за базар-вокзал у нас на кухне. Тут же ходит, кто попало, иногда выйду покурить, а из вашей комнаты никого, всё пацаны с седьмого, сидят, курят, или музыку врубят, так что стёкла начинают опасаться за свою судьбу.
- Ты что, против музыки? – Пинк попытался скорчить обидевшуюся рожу.
- Нет, просто музыку я слушаю совсем другую. Если бы я врубил что-то из своей коллекции, «Оборону» или «Бригадный подряд», вам бы могло не понравиться. Точно так же я не терплю вашей «кислоты».
- Да ладно, не парься. Можешь взять у нас в комнате маг, врубить своё, я не против.
Ной начинал терять терпение.
- Да я совсем не о том говорю. Просто придерживайтесь хоть какого-то порядка.
- Ты знаешь, - Пинк тщательно потушил окурок в железной банке из-под кофе, - если бы мы хотели порядка, мы бы выбрали казарму, а не общагу.
- Не путай солдатскую дисциплину с элементарным желанием жить в цыганском таборе.
- Так, значит, у нас цыганский табор? Прикуси язык, Ной, а проще – не ной.
Эту фразу Ной не любил давно. Она вызывала какие-то детские, смутные воспоминания, которые ускользали за секунду до того, как он мог на них сфокусироваться, но оставляли после себя неприятный кисловатый привкус.
- А если я вас заложу коменданту?
Пинк поднялся на ноги, показывая, что разговор его утомил, и он уходит.
- Во-первых, ты нормальный чувак, и на такое не пойдешь. Поверь мне, я уже на третьем курсе, и отличить стукача наверняка смогу. Во-вторых, он и сам знает, вот только руки коротковаты, чтобы нас отсюда выбросить. Не ищи ссоры со мной, это тебе ни к чему, уж поверь.
Ной подтянул к себе жестяную банку. Конечно, он мог бы попросить переселения в другой блок, но идти проситься к коменданту было против его природы. «Что же ты хочешь друг, ведь они правы – ты пришел сюда в поисках свободы, как и твои взбалмошные соседи. Вот только каждый ищет её по-своему. Как там у классика: твоя свобода заканчивается там, где начинается ущемление нею моей свободы».
Он невольно улыбнулся, вспомнив выходку Пинка в понедельник. В тот день шел дождь, первый осенний дождь, косой и теплый. Ной читал томик социологии, но потом ему вдруг захотелось отбросить книгу в сторону, и просто смотреть на эти косые линии на стекле – десять минут, полчаса, час. Неважно, просто отключится от всего, и отдаться этому тихому завораживающему стуку. Он услышал, как громко стукнула дверь на балкон, и решил, что соседи опять оставили её открытой – чтобы кухня проветрилась после их манипуляций. Поднялся, придавив в себе внезапно нахлынувшую волну злости, вышел. На балконе стоял Пинк, голый по пояс, раскинув руки в сторону, и ловя дождь. Он и сам был в тот момент частью дождя, частью тонких серых ниток, что нежно касались его плеч, его лица, на котором застыла блаженная укуренная улыбка. «Вот она, свобода, - подумал тогда Ной, - делать в конкретно взятый момент именно то, что тебе хочется, и не обращать внимания ни на что в этом мире». Дверь снова хлопнула, но парень лишь улыбнулся, глядя, как отдельные капельки перелетают через порог. Он вернулся в комнату, напевая: «Позабыв про стыд, и опасность после с осложненьем заболеть…».
11. Третий час Семён сидел в баре, потягивая неспешно горьковатое пиво из тяжелого бокала. Шестого бокала. Пиво уже успело ударить по мозгам, и трижды – в пах, серый день за окном будто обрел объем и стал напряженно-трехмерным, таким, будто вовсю тужится родить своё четвертое измерение. Аня третий день не брала трубку, он звонил ей по определенной схеме – первый раз утром, и потом еще дважды – под вечер. Он понимал, что не стоит перегибать палку и названивать ей до отключения батареи в мобильном, но сейчас был близок именно к такому варианту. Пиво не уняло его злость, а только чуть рассеяло ее – по законам физики, при увеличении площади приложения силы, уменьшилось давление. Он злился на девчонок за соседним столиком, попивающих пиво и бросающих частые взгляды в его сторону. Он понимал, что подсесть, познакомится – дело минутное, но они только усилят тоску, и будут напоминать об Ане. Он злился на барменшу, которая несла ему пиво с орешками пятнадцать минут (успев трижды заскочить на кухню, дважды - ) несмотря на то, что посетителей было меньше, чем обычно – кто захочет глушить пиво в такой холод. Ему казалось, что она относится к нему с открытым снисхождением, считая ребенком, который и так должен быть благодарен, что ему налили пива, не спросив паспорта. Злило его то, что когда он окрикивал кого-то из знакомых, заглянувших в бар, они подходили лишь поздороваться, а в лучшем случае – подседали на пять минут, перекинутся парой-тройкой никчёмных фраз. Ему же хотелось, чтобы кто-то остался, остался для того, чтобы можно было поболтать, отвлечься, а заодно и нажраться.
Бар находился в его районе – до дома всего пять минут ходьбы, с крыльца, где были установлены большие белые шары, подсвечивающие вход вечером, было даже видно его балкон – вон он, на пятом этаже, прямо над огромным орехом, растущим в их дворе. Раньше на этом месте была парикмахерская, но лет четыре-пять назад её выкупили, перестроили, и теперь над входом красовалась ярко-зеленая вывеска «Филадельфия», напоминая о временах, когда отсутствие фантазии многими скрывалось погоней за невесть где услышанными американскими географическими терминами – иной раз и повеселит, когда проходишь серый, мрачноватый квартал с старыми, облезлыми домиками эпохи недоразвитого социализма, от «Луизианы», где продается ношенная кожаная одежда до «Неаполя», который представлял собой недорогую пиццерию.
В дверном проеме бара появилась светловолосая голова с выпученными глазами. Его знали по кличке «Угорь», и был он местной знаменитостью – на зависть мелкоте, тайком пьющей бутылку портвейна на пятерых в подвале, и на страх бабушкам, которые предрекали, что если кому из них выпадет сыграть роль старушки-процентщицы из «Преступления и наказания», то уж роль Раскольникова наверняка останется за этим субъектом – всегда нахальным, почти всегда – пьяным, умеющим исчезать из поля зрения надолго, едва его персоной начинал интересоваться очередной участковый – они почему-то менялись очень часто, и никому не удавалось поймать Угря на горячем. На то он и Угорь – посмотришь на это лицо, и кажется что тупость заполнила крупные споры на щеках, а чуть запахнет опасностью – вывернется из любой ситуации.
- Привет, сосед, а чё сам бухаешь? – Сёма не успел и слова сказать, а Угорь уже сидел напротив него, показывая знаками барменше, чтобы несла пива.
- Да так, со своей поссорился.
- Ясно, - Угорь жадно припал к бокалу, успевая при этом рассматривать редких посетителей. – А мы с Томом решили заныкаться в подвале, курнуть, - он понизил голос почти до шепота, - на прошлой неделе мне из Одессы знакомый передал такой травы – в жизни не пробовал. А, так мы в подвал, в руках по две бутылки пива – типа, если кто спалит, то хоть с пивом, а не косяком. Слышим – бас-гитара играет. Мы офигевшие – с утра ничего не пили, не курили, вроде бы глюкам приходить не время. Заглядываем в «зеленый клуб» (Семён с улыбкой вспомнил, как огромная комната, задуманная в подвале как игровая, получила своё название – однажды они решили покрасить стены, и единственная краска, которую удалось достать, оказалась мутно-зеленой), а там ребята из 52-го концерт дают. Типа, решили свою рок-группу создать, а репетировать заявились в подвал. Только получается у них хреново, потому что только Жека, ты его должен знать, высокий такой, рыжеватый, умеет играть на гитаре, а остальные лажают по полной. Мы посидели, послушали, как они ссорятся, ну, курнули, и тут Тома начало вставлять. Я сижу на раслабоне, а он пошёл к барабанщику, стал рассказывать, как и что делать, Тот его послал, но Том упёрся на своем, не перешибить. Тут Жека поворачивается, говорит своему барабанщику, мол, прислушался бы, он же дело говорит. Тот и психанул – палочки бросил, говорит, ни хрена вы не понимаете, я играю, как чувствую. Том посмотрел на него, да и ляпнул, что если тот так чувствует музыку, то пускай к психиатру сходит, проверится. Мы поржали… - Угорь прервался на минуту, чтобы выпить пивка. Семён, который слушал рассказ с легкой улыбкой душевного блуждания по полям разлуки, решил, что и ему еще один бокальчик не помешает, хотя резкость окружающей его среды заметно и неумолимо падала. – Так вот, тот парень слинял с подвала, а Том сел играть на барабаны. Ты знаешь, у него талант. Я не знаю, трава ему вставляет, и делает другим, энергичней и…- он попытался найти нужное слово, - не знаю, вроде, одержимым. Короче, Жека сказал, что теперь в группе будет новый барабанщик. Слушай, а ты ведь вроде тоже умеешь играть. Сходил бы к ним, может, и тебя в группу возьмут.
Семён снисходительно махнул рукой:
- Тоже мне, рок-группа. Если я и буду играть в группе, то только созданной мной. Ты же меня знаешь – или я первый номер, или вообще не участвую. Слушай, а эти, из подвала, где они вообще инструменты взяли?
Угорь принялся рассказывать, улыбаясь на все тридцать два, но Семён всё чаще терял нить его рассказа, прямая линия слов стала петлять, словно уж, а после и вовсе пошла и где-то на середине повествовании о тайнах появления бас-гитары в подвале, понял, что с него хватит. Злость на Аню спряталась где-то в сиренево-желтом пивном чаду, серый день стал казаться вроде бы не таким и мрачным. Дорогу от бара домой он помнил фрагментарно, причем фрагменты невспоминания попадались ему гораздо чаще, чем то, что все же всплыло на поверхность памяти.
12. Чтобы в любом деле занять свою нишу, место, отвечающее твоим знаниям и стремлениям, приходится приложить немалых усилий. Всегда кажется, что есть люди, которые зарабатывают больше, но работают меньше, чем ты. Но чтобы выйти из прочного (а зачастую - порочного) круга, тоже приходится прикладывать усилия. Это только со стороны кажется – сам себе хозяин, две папки на рабочем столе – удалил, три – передал приемщику, и ушел. В реальности всё намного сложнее.
Андрей прожил две недели так, будто это были последние дни его жизни. Рвал связи, как старые провода, соединяющие с абонентами, которых и не вспомнить. Просиживал с Сашкой над бумагами далеко за полночь, пока от цифр не начинало рябить в глазах. Мотался по городу целый день, не давая себе шанса расслабится, даже кушать начал наспех, только бы побыстрее утолить голод, и бежать дальше. По натуре он был холериком, но никогда черты его темперамента не проявлялись так ярко, как сейчас. Большинство его знакомых (кроме, конечно, Сони, которая и заварила всю это кашу, и незаметно сплела и одела на его голову венок, который теперь звал прочь из столицы, туда, к совсем другой, не блестящей и не завидной жизни, но к единственно возможной) абсолютно не воспринимали решение «бросить все и уехать к е..ой матери». Он почувствовал себя Баховской чайкой, ничтожной легонькой скалкой, что решила выскочить из водоворота в то время, когда всех увлекает к центру непреодолимое течение.
Сашка пребывал в явном замешательстве. Мир вокруг него начинал медленно рушиться, хотя со стороны могло показаться, что все складывается прекрасно. Он давно жаждал самостоятельности, но теперь, когда перспектива свободного плавания заиграла перед ним всеми красками, он оказался в роли путника, ступившего на тонкий лёд – берег обетованный вроде бы совсем рядом, но лёд предательски трещит, и страх пробирает оттого, что ты представляешь последствия своей ошибки. Не только к ударам судьбы человек может оказаться неготовым – иногда и подарки заставляют нас лишь стоять, и растерянно моргать.
Соня твердо стояла на своем. Может, в определенные моменты перед Андреем и проскальзывала иллюзорная тень сомнения в правильности принятого решения, но эта тень мгновенно рассеивалась испепеляющим взглядом темно-серых глаз Сони. Переубедить ее было совершенно невозможно. На все слова и попытки «сбить крылатую ракету с цели» ответом было лишь молчание да едва заметная улыбка – «бла, бла, бла, я выслушаю всё, и сделаю, как считаю нужным». В этой девушке жила потрясающая уверенность в правильности всего, что она делает. С этой уверенностью она приехала покорять столицу, с этой уверенностью и покидала ее. Если бы она родилась в средние века в мужском обличии, из этой хрупкой шатенки получился бы великий инквизитор. Она выходила к микрофону с чувством сладкого упоения от процесса, но мысль о том, что завтра это все исчезнет, не будила в ней сожаления, а только бесстрастное восприятие факта – раз так решила, то пусть так и будет.
Они ехали в маленьком «Клио» мимо огромных полей, на которых бегали огромные немецкие комбайны, мимо лесополос, раскрашенных сюрреалистической кистью осени, мимо маленькой речки, умирающей между грязно-зелеными болотистыми берегами. Село, растянутое вдоль дороги сладкой карамелькой, лесок, сплетший ветки над дорогой, будто большие костлявые руки, маленький обелиск, украшенный двумя обветшалыми венками, старенькая, «совковая» остановка, исписанная большими угольными буквами не хуже городского лифта.
- Андрей, останови, пожалуйста, я выйду покурить.
Он с сомнением покосился на попутчицу:
- Тебя не укачивает? – Но на всякий случай притормозил.
- Нет, просто отчего-то такая горечь в горле. Не горько, что мы все оставили. Горько, что мы это так долго терпели. Это пустое время. – Она открыла дверцу. – Ты стараешься, что-то делаешь, и в одно прекрасное утро начинаешь думать, что твое дело – важное, что миру есть дело до того, что ты создаешь. А потом оглянешься – всем плевать, все бегут по своим делам, и твое стремление вперед кажется броуновским движением, рывками рыбы, застрявшей в сети. Ты сколько лет в столице прожил?
Андрей достал и себе сигарету, показал Соне жестом: «Отдай зажигалку». Ощутил на долю секунды тепло ее руки. Такая маленькая рука, но такая энергия в ней, будто касаешься апрельского солнечного зайчика. С подобными девушками лучше не связываться – не знаешь, чего завтра ждать от такой, то ли она провозгласит тебя своим принцем, то ли скажет, что ты абсолютно ей безынтересен. Способная на всё, но даже не догадывающаяся о сила, что в ней заложена природой.
- Двенадцать. Как приехал в академию учиться, так и остался. Сначала случайные заработки, потом вот – в шоу-бизнесе. Кем я только не работал первые годы. Всего и не вспомню. Опыт, как-никак.
- А я три. Так стремилась, с такой завистью смотрела на девочек, поющих на экране. А теперь – только пустота. Зачем мы в это ввязались. Ведь могли бы стать кем-то совершенно иным. Я бы учила детишек в школе музыке, ты бы… - Она посмотрела на него, будто оценивая. – не знаю, ты сильный, ты бы нашел себе подходящее место. Но не эту фигню, что забрала у тебя лучшие годы жизни.
- Ну, никогда не поздно начать новую жизнь. Я так понимаю, ты пойдешь устраиваться в школу?
- Если возьмут. – Она сбила пепел тонким пальчиком.
- Конечно, возьмут. Кто ж откажется от такой звездной учительницы.
- Скажешь тоже. – Она опустила глаза. – через год меня и не вспомнят. Не возражай – таких было сотни. Знаешь, ты однажды сказал, что я могла бы петь музыку, которую люблю. Никак. Я просто бы не выдержала, когда после заполненного зала, что пришел послушать попсу, увидела безразличные глаза пяти-шести людей, что пришли на мою (она сделала сильное ударение на этом слове) музыку. Ну, да ладно. Ты определился с работой?
Отец Сони на бабле, срубленном певицей (а она половину честно пересылала домой), открыл магазинчик с мобильными телефонами и музыкальными CD-DVD. Бизнес пошел неплохо, и теперь таких торговых точек у него было четыре. Когда он услышал о решении дочери и ее продюсера бросить столицу и найти работу в их городе, почти сразу же предложил Андрею работу администратора. По тональности их разговоров у Андрея складывалось впечатление, что новоиспеченный бизнесмен рассматривает его, как потенциального зятя. Но сам-то он твердо знал – с самого начала между ним и Соней была проведена жирная черта – они были дружны, они прекрасно находили общий язык, в их работе довольно редко возникали конфликты, а если уж возникали, то Андрей быстро находил пути для их погашения.
Еще два часа мелькания тополей и сёл с покосившимися крышами, и «Клио» промчалось мимо стелы с двухметровыми буквами «Калиновград». По одну сторону белел новенький ликероводочный завод, заработавший буквально два месяца назад (эту информацию он получал от Сони, которая, видя приближающийся родной город, заметно ожила, подкрасила тонкие губы, и принялась весело болтать, указывая Андрею то на одну постройку, то на другую), по другую – невероятных размеров ресторан - отель со светящимся даже днем красно-желтым огнем названием: «Казак Мамай». У летней площадки сиротливо грелись под осенним солнцем кринки и горшки на плетне, цветастый баннер у ресторана предлагал стройматериалы по самым низким ценам. Судя по количеству новостроек, спрос на эти материалы должен бы быть высоким. Андрею вспомнился корпоратив на прошлый новый год, который он организовывал для крупной торговой сети, их слоган – «у нас всё – от первого гвоздя до последнего листа шифера». Связи остались, можно и в эту сферу податься. Хотя, к черту эти связи, если уж решил начать все с начала, то стоит жечь мосты без оглядки.
Проехав центр города, «Клио» юркнул в небольшую, тихую уличку. Вдруг откуда-то из пыльной площадки, обнесенной железной сеткой, на дорогу вылетел мяч, старенький футбольный мяч, и, отскочив от асфальта, стукнулся в боковое стекло «Рено». Соня невольно отшатнулась к Андрею. Мальчишки опасливо поглядывали на притормозившую машину. Кто-то, кто посмелее, ступил два шага в сторону дыры в сетке. Андрей вышел из машины. «Я подам». Ребята были в явном замешательстве, переглядываясь между собой, когда он, подбросив мяч, ударил его новенькой итальянской туфлей. Давно забытый азарт дворового футбола на минуту проснулся в нем, и захотелось, сбросив куртку, пойти погонять этот затертый, переживший не один десяток дворовых сражений, мячик с мальцами. Если бы в машине не ждала Соня, он бы, возможно, так и сделал. Когда сел обратно в машину, та иронически улыбалась:
- Что, здесь тебе не Донбасс-Арена? Не побегаешь…
- Почему же – они бегают. И плевать на содранные коленки и ладошки. Я ведь когда-то тоже на таком бегал. Когда в десять умерла мать, отец отправил меня в интернат. За работой ему не хватало на меня времени. Три года там учился. Играли на таком же поле, только мячи у нас были похуже. Новый футбольный мяч на день рождения казался космическим подарком. Наверное, если бы мне теперь подарили яхту, удовольствия было куда меньше.
От неожиданного торможения Соня подалась вперед, инстинктивно вцепившись руками в панель. Удивленно посмотрела на Андрея – чего это он, вроде дорога свободна, да и летающих мячей больше не наблюдалось.
- Подожди, я сейчас, минуту. Дай мне бумажник, там, в бардачке.
Она осмотрелась по сторонам, и вдруг поняла причину остановки, расплываясь в теплой, дружеской улыбке. Заметив мельком эту улыбку, Андрей понял все, о чем она говорила – в этот момент рядом с ним появилась та, маленькая девочка, живущая на Июньской улице. Через минуту он вышел из магазина спорттоваров с новеньким кожаным мячом, всунул его в руки Соньки, и решительно развернул машину на все так же пустующей дороге. У сетки спросил:
- Я им отдам. Или, может, ты хочешь это сделать?
- Да нет, иди.
Пацаны бросили игру, и смотрели на него с интересом. Он подошел к сетке. Мяч блестел в лучах солнца, что уже начало клонится к закату.
- Возьмите, играйте новым мячом. – Многоголосое звонкое «спасибо» и одобрительные выкрики ребят постарше накрыли улицу, раскрашивая ее в яркие, теплые тона настоящей золотой осени. Старенький мяч тотчас же был заброшен в аут, и игра возобновилась. Андрей сел в машину.
- Всё. Показывай, где Июньская. – Колеса «Клио» неспешно пошелестели по асфальту, мимо двух рабочих, что присели выпить под развесистой ивой напротив футбольной площадки, и ошарашено смотрели на историю о любви к игре, простую, но вечную историю.
13. На выходные Ной остался в блоке один. Все соседи разъехались по домам, и теперь, когда сумерки сошли на город, он поднял глаза на свою общагу и увидел, что на его этаже горит всего одно окно – кроме него, оставался только кто-то из комнаты, последней по коридору, но там жили девчонки, с которыми он совсем не тусувался.
Полдня он бесцельно шатался по городу, в котором интересного набиралось как раз на полдня. Посидел в парке, попил пивка, потом зашел в торговый центр, где было особо людно. Минут десять покурил у кинотеатра, рассматривая постеры фильмов, убедился, что ничего, достойного внимания он там не увидит, а идти на «Звёздные звездолёты-7» у него желания не возникло. Пообедал в тихой кафешке, куда сходились пьянчужки со всех окрестностей – взять по пирожку на брата, чтоб закусить двести грамм палёной водки, что бойко шла по стаканам из-под прилавков. Продавщица сперва косилась на молодого человека – уж не подосланный ли из органов, а то больно прилично, как на это заведение, выглядит, но когда тот принялся уплетать сомнительного происхождения пирожок (Ной, откусив первый кусочек, вспомнил классику: «Скажите, а ваш чебурек вчера мяукал или лаял? – Нет, он вчера задавал глупые вопросы»), запивая его крепким пивом, сомнения ее немного рассеялись – студент, конечно, пусть себе ест, а мне надо пирожки греть, да за посетителями убирать.
После обеда Ной заглянул в библиотеку, попросил подшивку «Корреспондента», лениво полистал, выискивая что-то любопытное, так убил еще два часа выходного дня. Теперь же, с приходом сумерек, ему всё так же не хотелось возвращаться, но и по городу слоняться надоело. Эх, был бы хоть Пинк на месте… Чем дальше, тем больше он убеждался, что общаться с трёмя остальными обитателями «четвертной» у него особо не получается – слишком разные сферы интересов, несмотря на то, что всё же учились на одном факультете. «Парни, а зачем вы вообще пришли на журналистику?» - «Чтобы не придти в октябре в стройбат». Но Пинк, будучи у них заводилой, был все же поумней, и они часто садились вечером – поболтать, выпить бутылку пива, пока остальные соседи пропадали по своим нехитрым заботам. Главное, что притягивало его в Пинке, была та неоднозначность и непредсказуемость, которая превращала обычный разговор в игру в прятки – никогда не знаешь, кто спрятался за следующим поворотом, оттого и интересней. «Совсем как тот парень с моего потока, Семён, кажется, - размышлял Ной, открывая дверь блока, - иногда говорит на полном серьезе, так что можно с каким-то аспирантом спутать, а иногда его занесет, и выдаст нечто такое, что преподаватели за голову хватаются – откуда только такие идеи берутся в его голове». Что же он не звонит – вроде как на пикник собирались, сегодня как раз погода выдалась неплохая – хоть и прохладно, но хоть с неба не льет, а с понедельника снова дожди обещают. Да вроде и в универе он не появлялся на этой неделе. Ной врубил телевизор – там как раз начинался «Гладиатор» – фильм, который он смотрел дважды, но который, все же, перевесил перспективу просмотра «Кривого зеркала» и дешевого триллера о монстрах тропических лесов. «Нужно было всё-таки гитару привезти, - размышлял он, пока Рассел Кроу выходил на арену римского Колизея, - а то таких вечеров за зиму будет еще много, надо чем-то заполнять часы холодного мрака, а то еще соседи затянут в свой клуб «гурманов травы», с них станется, вон приходили на прошлой неделе, когда он стипендию получил, подбивали курнуть. Да, кстати, неплохо бы выкурить сигаретку перед сном - он вышел на балкон, где стройной шеренгой стояли бутылки из-под пива, которые его соседи поленились вынести. «Не откладывай на завтра то, что можно вообще не делать» - таков был их девиз.
14. Надо ж было так спалиться! В самый последний момент, да еще настолько круто.
Семён сидел в приемной декана, ожидая, пока тот поговорит по телефону, и вызовет его «на коврик». Он понятия не имел, что тот придумает, как накажет его за глупую выходку, но то, что репутация, которую он понемножку стал выстраивать, тихонько съежилась и легла под плинтус, было очевидно. Всё началось с той встречи с Угрём. Он тогда набрался изрядно, следующие два дня (а то были вторник и среда) только прибавлял в объеме и скорости, так что пока садилось солнце, уже мирно дрых дома. Мир кончался в семь утра, когда мать будила его, чтобы устроить скандал. Он выслушивал все упреки стоически, поедая бутерброды. В среду позвонила его староста, спросила почему два дня Сёмы нет на парах, и собирается ли он в четверг сдать реферат Ольге Дмитриевне. По труднопереводимым на человеческий язык звукам, издаваемым Семёном, она поняла, что шансы на это достаточно малы. Но, тем не менее, похмельный Ромео явился на следующее утро, с красными глазами, и перегаром, от которого морщились три впереди расположенных ряда, и заявил, что к третьей паре реферат будет готов. На перемене он спустился в библиотеку, захватить нужную литературу. «Вот ваши книги, студенческий билет, пожалуйста». И тут до него дошло, что его студенческий лежит дома, в книжном шкафу. Мышеловка захлопнулась, но мышь упрямо не хотела сдаваться. На второй лекции он осмотрелся, ища, у кого бы попросить помощи. Выбор пал на Ноя – с ним Сёма хотя бы был знаком.
- Ей, Ной, нужна помощь. Есть студак?
- Нет, - Ной косил на сокурсника, стараясь говорить потише, чтобы лекторша не заметила, в то время, как Семёна это совсем не волновало. – Я перед парами взял книгу по социологии, дописывал доклад Ольге Дмитриевне.
- То, что надо. Давай сюда.
Зная эксцентричность соседа по ряду, Ной решил отдать книгу без лишних расспросов. Семён достал из пакета, который предательски громко зашелестел, ручку и два десятка листов. Лихорадочно принялся листать книгу, выискивая нужные главы. Нужных оказалось четыре абзаца. Негусто. И тогда Сёме пришла в голову идея, которую до него воплощали сотни студентов. Он знал, что главное – удачно выступить, что для него не составляло труда, и добиться позитивного балла, а там Дмитриевна забросит реферат куда-нибудь на подоконник на кафедре, где его уже никто не откроет. Первые три страницы он тщательно переписал с книги, после чего стал вписывать первое, что пришло в голову. В голову пришла сплиновская «Пыльная быль» - она была самой долгой из песен, которые доводилось слушать рок-фанату. «Мы шли дорогой горемык искать свою судьбу, в одной деревне…». В конце он опять вернулся ближе к теме, скопировав из книги еще одну страницу. На семинаре всё пошло как по маслу – выступление по реферату перешло в оживленную дискуссию на смежную тему, что часто бывало на парах Ольги Дмитриевне, судившей о своих студентах по умению самим искать новые идеи и делать выводы, а не списывать чужие. Семён получил свою «пятерку», и на том рассказ вполне можно было и закончить.
Он и не слышал ни о какой конференции, в тот день, когда было оглашено о ней, он заливал свой разрыв в «Филадельфии». Но одна из его сокурсниц всерьез загорелась идеей поехать в соседний областной центр, чтобы выступить на этом студенческом слёте, чтобы заработать себе дополнительные балы. Семён пару раз видел эту девушку на парах рядом с Аней, кажется, её звали Мариной, когда-то Аня рассказывала какую-то историю о ней, но эти девичьи незамысловатые истории Сеня обычно пропускал мимо ушей, как информацию совершенно бесполезную и лишнюю. Марина с жаром принялась выискивать любую информацию, пригодную ей в написании доклада. И надо было ж такому случится, что реферат Семёна почти слово в слово отвечал теме, которую избрала для себя девушка. Когда она зашла на кафедру к Ольге Дмитриевне, чтобы посоветоваться о структуре доклада, та вспомнила, что один из её самых толковых студентов как раз писал что-то схожее. Так как после защиты реферата прошла всего неделя, она легко нашла его и отдала Маринке. Та спалила сокурсника по полной. Вернулась через полчаса, с выражением полного и даже переполненного охренения, заявив, что произошло какое-то недоразумение. Опытная преподавательница легко выискала корень этого недоразумения. «Ольга Дмитриевна, посмотрите, что это?» - «Иван счастливый захрапел, как красноармейский полк, он крепко спал, когда к нему во сне явился волк…» - пока женщина, которой лишь недавно стукнуло тридцать, а, значит, времена студенчества еще не забылись в сонме будней, читала текст написанный неровным, торопящимся почерком, едва сдерживала смех. Сердиться на студента было бы в данной ситуации глупо – сама же поспешила поставить ему оценку, даже не пролистав реферат дальше второй страницы. Ну, Семён, и выдал ты номер. Она отпустила Маринку, щелкнула мышкой своего ноутбука, забила одну из строк реферата. Когда увидела первоисточник, не смогла удержаться от задорного хохота. Тут как раз на кафедру заглянул декан, с удивлением посмотрел на свою сотрудницу, спросил, отчего та в таком прекрасном настроении. Ольга рассказала. Декан был характера более консервативного, и заметил, что за такие выходки неплохо бы и наказать студента. Она лишь махнула рукой, мол, пускай уже тут проскочит, но я ему по случаю эту научную работу еще припомню. Ушла в буфет пить чай. И тут Олега Олеговича передёрнуло от нагрянувшей, как молния в ночном небе, догадки. Он стал быстро выискивать в стопке тетрадок, которую после пары в понедельник оставил на кафедре, подписанную Семёновой фамилией. Он вряд ли мог вспомнить, что этот его студент ходит всегда с одним большим «корабельным журналом» (как окрестила его записи Ольга Дмитриевна), но всё же, когда выискал Сенин конспект в ничем неприметной тетрадке на 36 страниц, которые продавались в их учебном корпусе рядом с входом, сомнения насчет тщательности конспектирования его лекций только усилились. Первые три листа смутили его только одним – они были написаны девичьим почерком. Если бы Аня видела сцену, она бы, безусловно, испытала удовлетворение достигнутым результатом – ведь это она, услышав однажды в столовке, что именно их декан имеет привычку проверять ведение конспектов, и решила помочь Семёну, понимая, что однажды он может попасть впросак со своим «корабельным журналом». Не учла она только одного – после их ссоры Семён на какое-то время утратил интерес ко всему, что выходило за пределы двойного круга – его любви к Анне и желания утопить эту любовь в алкоголе. Так что после трёх странниц, заполненных аккуратным почерком, шло нечто, написанное Семёном:
Сотни лет без тебя я шагал по унылой земле,
даже птицы не пели в пустыне вселенской разлуки.
и закат бил глаза мои пулей, застывшей в стволе,
мревращая мой голос в едва различимые звуки.
Безразличность путей убивала стремление петь,
и спешить, не надеясь успеть, растворяясь в движеньи.
Только знал, что покой мне искать предназначено впредь
только в слове "люблю", захлебнувшим меня на мгновенья.
Мне казалось, уже не дойти до пленительных губ,
не услышать твой смех, прозвучавший мелодией скрипки.
И в такие минуты я был - холодеющий труп,
но опять оживал от далекой, горячей улыбки.
И подобными стихами было исписано последующие семь страниц. Олег Олегович не мог не признать определённой доли таланта в этих стихах, но то, что они были вписаны между его лекций (последние две страницы занимал материал с последней пары, вписанный Семёновым почерком – летящим, неровным, широким, с массой зачеркиваний), вызвало у него настоящий гнев. То, к чему Ольга Дмитриевна относилась со здоровым юмором, вскипело в нём горячим желанием вставить этому зарвавшемуся первокурснику по полной.
Семён в тот день решил сбежать с последней пары, чтобы попить пива с Угрём. Старый приятель появился возле универа с самого утра, стрельнул «десятку» на сигареты (стипендия Семёна неумолимо таяла, с каждым днем превращаясь из шелестящих купюр в кармане на тошноту и пьяные вечера в компании парней со двора, большинство из которых не смогло поступить в ВУЗы, и теперь перебивались случайными заработками на ближних стройках, попутно прячась от армии), пообещав к обеду зайти в «Филадельфию». Перед побегом он решил еще раз попытаться помириться с Аней. До того он дважды вылавливал её в коридоре, но девушка избегала его, и всерьез поговорить у них не получалось. Да и Семёна накрывала прежняя робость, он не мог связать и пары слов, когда смотрел в эти глаза, которые вдруг стали холодны, на эти губы, которые были чуть искривлены пренебрежением (Аня видела, что мешки под глазами Семёна стают все более весомыми, понимала, что тот в загуле, и отчасти оттого не хотела мириться, а отчасти – из-за характера Сени, который даже помириться не мог без своего ерничанья). Зря он тогда, в пятницу, заявил ей, что лучше порежется в «Nail’d», чем отправится на именины к ее подруге. Что это за игрушка, девушка наверняка не знала, но то, что ее общество будет ему менее приятным, чем часы просиживания перед монитором, её зацепило не на шутку.
- Аня, остановись на минуту. – Он отошел от расписания пар, быстро пересек коридор.
- Чего тебе? – Она и не думала останавливаться.
- Долго будешь от меня бегать?
- А ты долго – бегать за мной?
- Пока не верну.
- А ты самонадеянный! – Семён отметил, что последнюю его реплику она поймала с удовольствием, а не злостью.
- Давай не будем разрывать отношения из-за такой мелочи.
- Значит, мои друзья для тебя мелочи?
- В сравнении со мной, нет, в сравнении с нами, с тем, кем мы становимся друг для друга – да, иначе нам не стоит…
И тут его окликнул декан:
- Бегом ко мне в кабинет.
Семён с сожалением подумал о том, что он сейчас теряет и шанс помириться с Аней, и даже запасной вариант в виде попойки с Угрём. По лицу декана он понял, что вызвали его не на чаепитие, но об истинных причинах не догадывался, пока Олег Олегович не открыл пухлой рукой тетрадку, которую, как он помнил, покупала когда-то Аня, убеждая, что лекции все же надо писать.
- Объясните мне, молодой человек, что это за вкрапление поэзии в конспекте. Неужели я цитировал вам эти стихи? Так что, как это называется?
Сёма отвечал в своей привычной манере, не убирая серьезное выражение с лица:
- Я думаю, это называется лирическим отступлением.
- Так, поговори мне тут еще, я расскажу, что называется лирическим отчислением с университета. – Декан хлопнул ладонью по открытой тетрадке, но довольно быстро отошел, и заговорил тише. – Слушай, предлагаю тебе что-то вроде сделки.
Семён немного подался вперёд, понимая, что ничего хорошего от этого разговора ждать не следует, и на этой войне задача у него проста – минимизировать потери. Голова начинала болеть – то ли с перепоя, то ли оттого, что его раздражал голос декана.
- Через две недели – день студента. У нас на факультете будет проходить концерт. Вот тебе и шанс проявить свою творческую натуру. Обычно мы привлекаем к этому делу второй-третий курс – у старших уже другие заботы, их и на пары сложно зазвать, не то что к самодеятельности, а первому курсу еще трудно включится в студенческий ритм. Но в твоем случае, это будет компенсацией за твои выходки. Да еще и четверокурсники сейчас на практики, их сложно половить. Двенадцатого ноября – репетиция, номер должен быть готов.
Так, это становилось всё интересней. Семён попытался определить, какой еще грешок зачтет ему декан. Ужели унюхал пивной перегар. Знал ведь, что не надо было за пять минут до этого разговора начинать жевать жвачку – только хуже сделал. Спросить, что ли, о чём это он? Семён унял звук на панели любопытства, и добавил – на панели благоразумия.
- Что я должен делать? Там, на концерте…
- Ну, этим будет заведовать Ольга Дмитриевна, можешь пойти к ней спросить. Но, в принципе, мы в рамки никого не загоняем – читай стихи, сделай юмористическую сцену, скетч, да можешь предложить всё, на что хватит фантазии. С этим у тебя проблем, как я вижу, нет.
- Я могу идти? – Голова болела всё сильнее, и Сеня понимал, что в такой ситуации лучше всего соглашаться с Олегом Олеговичем во всем, чтобы побыстрее закончить эту встречу.
- Иди, но имей ввиду, никакие, как это в ваших кругах именуется, «отмазки» от концерта тебя не спасут – умел «залететь», так теперь имей смелость за это ответить. Давай, - он кивнул на дверь, а то через две минуты следующая пара, еще не успеешь.
Когда Семён вышел на улицу, где только что закончился дождь, голова стала немного проходить, мысли обрели прежнюю ясность. «Винстон», протянувший вверх тоненькую синюю полоску дыма, успокоил его. Жалко, Аня уже пошла на пару. А, может, и не стоит жалеть. Наоборот, хорошо, что их отношения кончились так быстро, легче будет забыть. Хотя, как тут забудешь, если видишь по пять раз на день. Еще хорошо, что попали на один поток, но хоть в разные группы. Да, пожалуй, стоит прекратить эти попытки. Чё он должен сохнуть по ней? Надо бы только найти, на что переключится. Пока – на «Филадельфию», где ждет Угорь, и, возможно, кто из его компашки, а дальше – видно будет.
15. Ной заскочил в аудиторию за две секунды до звонка, злясь на неповоротливую библиотекаршу, которая слишком долго искала нужную ему книгу, так что в конце, потеряв терпение, он бросил: «Третья полка в левом стеллаже, от окна». Ольга Дмитриевна лояльно воспринимала опоздания, но все равно, нарываться не стоило. Взглянув на нее мельком, он увидел легкую, словно шелковую, улыбку. Когда молодая преподавательница находилась в хорошем расположении духа, пара проходила быстро и динамично – иногда Ной даже сожалел, что она заканчивалась.
Он прошёл по проходу между рядами, и чтобы не поднимать трёх человек на ноги, решил сесть за крайний стол – как раз возле Семёна. Тот поднял уставшие от ночной попойки глаза, бросил сухое «Привет», и сперся на свой кулак, надеясь подремать, пока преподавательница объясняла новую тему. Та для начала вызвала девчонок, что готовили рефераты. Когда Ной попытался с места сделать короткое уточнение к одному из докладов, Семён недовольно пробурчал: «Не прыгай, дай лучше отдохнуть». Но выспаться ему не удалось. Едва вторая девчонка присела на место, как Ольга Дмитриевна заставила его подняться. Делал он это с таким нескрываемым неудовольствием, что Ной не смог удержаться от язвительной ремарки:
- Так вот они какие, Танталовы муки.
- Семён, маленькая стрела в сторону реферата, который ты защищал на прошлой паре. Там у тебя половина списана с одного источника. Так вот, если основной автор Александр Васильев, то стоило его труды вписать в список использованной литературы, да и ссылки соответствующие расставить по тексту. Потому балы, что тебе поставила за реферат, аннулированы. Вопросы, жалобы?
Если большая часть аудитории то ли прослушали эти слова, то ли не поняли их смысла, то на двоих рядом сидящих парней они явно имели воздействие. Семён опустил припухшие веки, поймав на секунду острый, чуть насмешливый взгляд симпатичной преподавательницы, и стал медленно заливаться пунцовой краской. Мысли его спутались в пульсирующий клубок, он сел в полной прострации, медленно осознавая, о чем говорил декан, и как, собственно, пришла в его голову идея полистать конспект. В этот же миг Ной мучительно пытался вспомнить, где он слышал это имя – А.Васильев. Несомненно, что-то знакомое, имя это он слышал не раз, но о чём же он писал? В памяти проносились десятками статьи и книги, которые ему приходилось читать на протяжении последних недель. Где же это было?
По-видимому, эти мучительные попытки вытащить из памяти нужную информацию пробились и наружу, отразившись на лице Ноя, поскольку Семён хитро улыбнулся, глядя на сокурсника. В глазах его появился насмешливый огонек, и он принялся тихо насвистывать какую-то мелодию. Вот тут у Ноя кусочки пазлов, беспорядочно летающих в воздухе, и дающих лишь на намеки на ответ, медленно сложились в целостный рисунок. Ну да, как же он сразу не догадался. Всё же так просто, надо было посмотреть под другим углом. А ты свисти свой «Орбит бес сахара», и вспоминай… Ну и Семён, ну и гонщик. А ведь еще тогда, давая ему книгу, и после – слушая реферат, удивлялся, как полторы страницы крупного текста можно растянуть на такой объем. Молодец, набросать страниц пятнадцать информации, пускай и абсолютного «левого» содержания, всего за две пары и две перемены – надо уметь, и надо успеть.
Ему захотелось поболтать с Семёном, но тот бурчал в ответ что-то короткое и нечленораздельное, причем умудрялся это делать в такой тональности, что слышала едва ли не вся аудитория. Ну да ладно, как-нибудь еще случай выпадет, пускай пока подремлет, а то, по-видимому, вчерашний вечер ему сильно удался.
16. - Том, ты играешь неплохо, но слишком быстро! – Худенький невысокий барабанщик, раздетый до пояса, крепко сжимал свои палочки, глядя исподлобья на Жеку. – Улови ритм, и следуй за гитарой, а не заставляй нас подстраиваться под тебя.
- Так, может, это просто вы медленно играете. По-моему, если ускорится, песня зазвучит намного лучше. – Он прислонился к холодной стене, положив палочки на ржавую бочку, стоящую рядом.
- Да ладно, профи, - Жека снисходительно покосился на ободок барабана, блестящий под светом лампочки, - ты же слышал, как эта песня звучит у Озборна. Или ты считаешь, что круче Билла Уорда?
Вряд ли Том вообще слышал о том, кто такой Уорд, но Женино замечание явно зацепило его.
- Слышь, вон басист вообще играет мимо нот, лучше его поучи.
- Какой есть! – С досадой бросил отец-основатель группы. – Все не безгрешны, на то и собрались здесь, чтоб учиться. А не огрызаться. – Последняя реплика явно целилась в Тома, который принялся одеваться, показывая, что для него репетиция закончилась.
- Ну, значит, учитесь. Когда станет что-то получаться, позовите меня. А я устал, схожу лучше, выпью пивка с Угрём.
- Что, трава перестала переть? Если будешь продолжать в том же духе, выгоним из группы. Нам тут торчки не нужны. – Женя оглянулся, будто пытаясь заручится поддержкой остальных.
- Ну нет, так нет. Поищи себе нового барабанщика. Или, лучше, верни старого, он как раз для вашего уровня идеально подходит. – У Тома буквально искры полетели из глаз, он дополнял свои слова резкими, дергаными движениями, указывающими, что в обвинениях Жеки была изрядная доля правды.
Том всего пару недель назад отпраздновал девятнадцатилетие, и потому его особенно злило, что его пытается построить семнадцатилетний. В таком возрасте разница в полтора года значила достаточно много. Он смачно затянулся, поднял ворот куртки. Решил постоять, подождать пока дождь немного не поутихнет.
Играть на барабане он научился прошлым летом, во время поездки в Крым. На четвёртый день море ему надоело, и он познакомился с местными пацанами. Один из них был заядлым музыкантом, играл едва ли на десяти инструментам, чем и подрабатывал на пыльной раскаленной набережной в курортный сезон. Том оказался неплохим учеником, к тому же, обладающим отличным слухом и чувством ритма. В предвечернюю пору, когда жара немного спадала, а плескание в море надоедало, он выходил с бутылочкой пива, и садился рядом с уличным музыкантом, временами подсаживаясь на барабаны, чтобы подыграть ему.
В группу к Жеке он вписался с двух причин – во-первых, это был импульс. Когда он увидел, что может сыграть лучше, чем парень, что сидел на барабанах, удержаться не смог. Во-вторых, в группе набор барабанов был намного лучше, чем тот, что он видел на набережной, и его заинтересовало, какие же звуки из них можно извлечь. Каждый день он старался испробовать что-то новое, сделать акцент то на одном, то на другом инструменте. При этом он приходил неизменно накуренный, поскольку трава давала ему драйв и эйфорическое ощущение, что инструменты настолько ему подвластны, что он может сыграть любую партию, хотя на самом деле игра его была очень далека не то, что до Уорда, а и до среднестатистического барабанщика провинциальной группы.
Когда он заявился в «Филадельфию», стряхнув с плеч капельки серого дождя, Угорь с Семёном разливали по второй из бутылки водки сомнительного происхождения и содержания. Одного взгляда на эту емкость хватило, чтобы вспомнить страшилки школьной учительницы химии о случаях полного ослепления вследствие употребления метилового спирта. Но делать особо было нечего, в «Кальмаре», дешевом баре в глухом тупике, где продавали пиво на пятнадцать копеек дешевле, но зато изрядно разбавленное, в это время было пусто, он после «зеленого клуба» покрутился там минут десять, поболтал с молоденькой пухленькой барменшей, хихикающей после каждой его реплики, независимо от того, вкладывал ли он в нее шутку. Через час можно было бы засесть смотреть «Футураму», но пёрло его уже не так сильно, а смотреть этот мультик обычным взглядом было для него пыткой. Так что, присоединиться к двум друзьям - лучший вариант.
- Привет, Том, - Угорь подцепил из тарелки кусочек псевдо-кальмара, служащего им закуской, наряду с лимоном, нарезанным тоненькими дольками, и большим зеленым яблоком, разделённым на четыре части, – садись с нами, дернешь грамульку «белой смерти». Что-то рано у вас репетиция закончилась.
- Водка – не «белая смерть», - Семён сидел, положив руки перед собой, рассматривая Тома, - потому, как не сахар. Скорей, «прозрачная смерть», или, может, «жидкая»…
- Да пошли они, с их группой, и с репетициями! – Том недовольно скривился. – решили напрячь меня – не нравится, что я курю перед репетицией. Не понимают, что моя игра от этого только выигрывает. Я же не в хлам накуриваюсь, а только чуть-чуть, чтобы веселее было играть.
- Да не парься, оно тебе надо? Жил без группы, и после проживешь. Давай лучше хлопнем.
Когда они допили водку, у Сёмы уже вырисовались планы насчёт ближайшего будущего Тома. Пока они выпили по бутылке пива, «для полировки», как высказался Угорь, план обрёл вполне четкие очертания. Ему нравился характер этого худенького парня, желающего играть на барабанах – было в нём что-то, привлекающее и отталкивающее одновременно – некий ореол рок-музыканта, каким они описываются в книгах по истории легендарных групп 70-х-80-х, похожих между собой, как гамбургеры в «МакДональдсе». Вдруг припомнилась фраза, произнесенная однажды в адрес Сёмена, рассказывающего о наркотических экспериментах Кобейна, Угрем – «Ты, парень сдвинут, но сдвинут в нужную сторону».
- Слушай, - сказал он Тому, когда они вышли перекурить на крыльцо бара, - я хочу создать собственную группу, думаю, мы с тобой найдем общий язык. Инструменты за мной, гитара дома есть, барабаны – купим через интернет, думаю, мне батя на такое дело деньги выделит. Я играю на гитаре, ты – на барабанах, думаю, басиста еще найдем. Угорь, у тебя нет знакомого на примете?
- Ну, насчёт басиста, надо подумать, а вот если нужно, чтобы кто-то играл на клавишных – это запросто. У меня соседка сверху, ты, - он повернулся к Тому, - наверняка ее знаешь, Таня, такая симпатичная, черненькая, раньше в «музыкалку» ходила, на рояле училась играть. На первых порах, когда гаммы разучивала дома, мне на стенку лезть хотелось. Я вообще-то думал, что все музыкантши вшмаленные, типа, ботанички. А эта оказалась ничего, я даже пробовал с ней встречаться, только ей кто-то слил, что я курю траву, ну, она и психанула – не столько, из-за самого факта, сколько из-за того, что я ей не признался. Ну, думаю, стоить поговорить с ней.
- Ага, посмотрит, что и мы покуриваем, и на том ее игра кончится. – заметил Том.
- Что значит «мы»? - Семён, стоя на ступеньку выше на крыльце, смотрел на своих друзей сверху вниз, как колосс, осматривающий безбрежное море. – Я курю очень редко, и думаю, мне это не грозит. Сколько ей лет-то, этой пианистке?
- Да она с тобой одногодка, только училась в другой школе.
Дождь постепенно утих, по мокрому асфальту катили машины, останавливаясь как раз перед баром на светофоре, как пеликаны перед радугой.
- Слушай, Семён, вечерами возле третьей общаги, там, где лавочки у входа в парк, собираются пацаны поиграть на гитаре. Ты там никогда не тусувался?
- Нет. Они местные или с общаги?
- Да по-разному. Я там всего раза три-четыре был, и каждый раз новые лица. Один раз зашел, вроде бы нормально играют, другой – так, что слушать невозможно. Хотя я и не большой спец в игре. А ты петь сам собираешься, или будем искать еще и солиста?
- На первых порах – я, потом посмотрим, если найдется кто с лучшим голосом, пускай будет. Кто солист – для меня неважно, я буду писать музыку и тексты, остальное – фигня. Ты ноты знаешь? – Том отрицательно качнул головой. – Хотя бы аккорды?
- Ну да, основные. Я и на слух неплохо ориентируюсь.
- Ничего, начнем играть – разберемся. Учится никогда не поздно.
17. Таня вышла из магазина, осмотрелась по сторонам. Вечер после дождя выдался прохладным, она подняла ворот легкой куртки. Зайти куда-нибудь попить кофе, что ли? Она посмотрела вниз по улице, где, зажатое между двумя новыми банковскими зданиями, ютилось маленькое кафе, словно маленький тюлень, залёгший между двумя огромными камнями.
День у нее выдался тяжелым. Три собеседования на работу – на первой фирме есть пришлось ждать едва ли не час, пока появится хозяин, на второй – заполнять тестовое задание, на которое пошло минут сорок. Кругом одно и то же – нужен опыт работы, нужно пройти испытательный срок. Ей казалось, что еще секунда – и она услышит: «девушка, вы еще слишком молоды, чтобы мы могли вам что-то предложить». Она прекрасно понимала, что денег на ее поступление у родителей нет, а идти учиться туда, где можно было бы пробиться по конкурсу, у нее не было желания. Черпая силы из врожденного оптимизма, она снова и снова предпринимала попытки устроиться на работу, чтобы получить средства для дальнейшего образования. Число фирм, разбросанных по городу, и стремящихся набрать рекрутов, стремилось к бесконечности, число же фирм, желающих платить соответствующие деньги за эту работу – к нулю.
В кафе, обустроенном в строгом модерновом стиле, струился приятный кофейных запах. Девушка медленно провела рукой по длинным черным волосам, будто стараясь отделиться от октябрьской сырости. Тихая музыка сливалась с серой слякотной осенней тоской, бродящей за окнами. На столе сиротливо стояла маленькая перечница. Одна из официанток весело болтала по мобилке, другая неспешно подошла принять заказ. В Таниной сумочке телефон забормотал что-то из «Radiohead». Есть рингтоны, которые вызывают сильные эмоции – иногда положительные, иногда отрицательные (дело не столько в восприятии самой музыки, как в пробуждении ярких, хотя и давних, воспоминаний, что с ней связаны), и это был один из таких. На какое-то мгновенье Тане показалось, что эмоциональное восприятие этой тихой, едва различимой в разрезе отдельных аккордов, мелодии, обличается в материальную форму, что она ощущает быстрое покалывание в кончиках пальцев, и странную горечь на языке, будто лизнула свинцовую пластину. Этот звонок означал, что звонил Игорь, ее бывший парень, которого все в дворе знали по кликухе «Угорь». То, что у него называлось «пробовал встречаться» было для нее достаточно ярким юношеским увлечением, продлившимся три недели прогулок вечерами по скверу, долгими посиделками на лавке, но в конце окантованным разочарованием от обмана, который всплыл, как темно-серый бегемот над тихой, безмятежной поверхностью равнинной реки.
- Привет, Таня, - он говорил торопливо, будто боясь, что она бросит трубку, едва заслышав его голос – мне нужно с тобой встретится по одному делу.
- Игорь, я просила тебя не звонить мне. - Она постаралась сделать свой голос ледяным.
- Я знаю, я звоню не для себя. Дело совсем не касается наших с тобой отношений, разговор совсем о другом…
- Извини, я думаю нам не о чем говорить. Да и к тому же, как я слышу, ты пьян. – Она отключила телефон и с досадой забросила его в трубку.
Она сидела за столиком у окна, которое выходило в узкий переулок. Лишь изредка там проезжали машины, но их шум не мог спорить с тихой музыкой, звучащей внутри кафе. Наслаждаясь горячим, душистым напитком, она задумчиво смотрела, как плывут тучи над старым домом напротив, с которого уже начал осыпаться кирпич. Дом, проживший свою жизнь. Дом, который так много видел и помнил. За соседний столик подсели две девушки в одинаковых черных брючных костюмах. Живо болтали о своей работе. По обрывкам фраз Таня поняла, что перед ней торговые агенты, коих в последнее время было огромное множество, так что временами вызывало только удивление – где же найти магазинов на их всех.
Из маленьких колонок, невидимых за декоративными листьями хмеля, полился романс, напеваемый мягким женским сопрано. Таня, согревшись, впала в тихую задумчивость, водя пальцем по ободку чашки, и следя взглядом карих глаз за этими движениями.
Много позже, вспоминая тот вечер, она ловила себя на мысли – уйди она тогда на пять минут раньше, и всё пошло бы совсем по другому сюжету. Но судьба ведет нас за руку, закрыв глаза, и потому, иная история и не могла случиться.
Он бесцеремонно уселся напротив, убивая кофейный аромат диким перегаром. При этом пьяным он Тане совсем не показался, скорее, слегка расслабленным и уставшим.
- Привет, Татьяна. Мне нужно с тобой поговорить.
Его лицо казалось девушке очень знакомым, она, безусловно, видела не раз эти большие серые глаза, тонкий, античный подбородок, словно скопированный с картин Тициана, редкую челку, прикрывающую высокий, интеллектуальный лоб.
- Извини, мы знакомы?
- Нет, хотя у нас есть один общий знакомый. Вообще-то мы с тобой почти соседи, живем в одном районе, так что можно было и познакомиться.
В Тане боролись два желания – отшить этого юнца, причем сделать это в грубой, обидной форме, так чтобы начисто отбить в нем тягу к случайным знакомствам (хоть и понимала она, что все знакомства, которые изменяют нашу жизнь, так или иначе, случайны) и вспомнить, где же она могла его видеть.
- Извини, я спешу. Найди себе другую собеседницу.
Парень вмиг посерьезнел, и потянулся вперед, будто тигр, готовящийся напасть на жертву. Разговор его из медленного, развязного, вдруг стал решительным, предельно сконцентрированным, как движения рыбака, подсекающего рыбу. Таня и слова не могла вставить, а в определенный момент и желание такое пропало.
- Дай мне пять минут, чтобы рассказать, для чего я пришел, и всё. Я думаю, и двух тебе хватит, чтобы понять, что я не маньяк и не стараюсь тебя склеить. Меня зовут Семён, ты можешь не представляться – Угорь описал тебя довольно точно. Я хочу создать рок-группу. План – какую музыку играть, какие тексты, общая, так сказать, доктрина, имеется. Но я хочу, чтобы в группе был клавишник, более-менее профессиональный клавишник. Если это будет девушка – только лучше, знаешь ли, женский взгляд на многие вещи отличается от мужского, так что твое участие привнесет новые нотки в наше звучание. Хотя и звучания-то на сегодня нет, все только в ближайшей перспективе. У тебя, я так понимаю, инструмент есть? – Она заворожено кивнула. – Какой марки синтезатор? «Роланд»? Отлично! Тогда я тебе перезвоню на следующей неделе, как только решу, где мы будем репетировать.
Она понимала, что всё услышанное – бред, но в то же время не могла противиться тому энтузиазму, которым горел Семён. Когда горит дом, пожарники очень часто поливают не его, а соседние строения – чтобы огонь не перепрыгнул. Горя сам своей идеей, Семён сумел зажечь за каких-нибудь полдня еще двоих – и если Том был уже заражен вирусом рок-музыки, и в нем искра Семёна просто упала на войлочный коврик бунтаря и хулигана, то Таня ответила «да» просто от неожиданности. Эта огненная буря накатила с такой стремительностью, таким напором, что противиться ей, было равнозначно возможности остановить стадо буйволов, маша сигнальными флажками. Тем временем, он уже зазвал официантку, заказав два кофе. «Странно, - она мельком взглянула на его лицо, - была почти уверенна, что он закажет пиво».
- Семён, как ты меня нашел? – Она удивленно подняла ресницы, пытаясь сопоставить факты - Вы что, следили за мной? Или это случайность?
- Нет, просто во время звонка Угря я услышал голос Катамадзе, а диск с ее композициями есть только в «Стреле» (так именовалась эта кафешка), к тому же Лиля, - он едва заметно кивнул в сторону барменши, которая только успела спрятать мобильный в узкие джинсы, - довольно громко смеялась, болтая по телефону, а ее смех достаточно оригинален, ни с чьим не спутаешь. Если учесть, что ты с нашего района, и вряд ли сидела бы в баре на другом конце города, то круг сузился до минимума. Оставалось только добраться сюда до твоего ухода.
Семён взял маленькую чашку кофе, пристально рассматривая Татьяну. От этого взгляда ей становилось не по себе – было в его глазах нечто, говорящее «я все о тебе знаю, и, значит, смогу управлять, словно марионеткой».
- Дай мне свой номер телефона, я перезвоню.
И снова, будто в лёгком трансе, она продиктовала сухими губами цифры. «Кто же ты такой, какой силой привлекаешь к себе?» Он все еще бесстыдно скользил взглядом по ее фигуре, рукам, тонкой изящной лини шеи, и ей хотелось вжаться в спинку стула. Но, как ни странно, этот взгляд не отталкивал ее от молодого человека, а, наоборот, привлекал, как привлекают телезрителей во всех концах земного шара съемки катастроф – цунами, торнадо, извержения вулканов. В большинстве случаев встречи, которые начинаются с таких взглядов, заканчиваются именно катастрофой – то ли для одной, то ли для обеих сторон.
18. Пока Семён шерстил интернет, пытаясь среди своих знакомых (а также их знакомых, и так до четвертой ветви) найти басиста, наступил день студента. Поиски оказывались безрезультатными – Жека вроде бы согласился присоединится к их группе, но тут резко заартачился Том, а на первой же репетиции они устроили такую перепалку с летающими барабанными палочками, пластиковыми бутылками, идиоматичными выражениями, которым мог бы позавидовать и опытный прораб на соседней стройке, что Семён решил – один из них должен уйти. Жека в итоге и сам согласился, что в этой группе он не приживется. Таня оказалась достаточно веселой девчонкой, легко начинала импровизировать, делая это именно в тех рамках, когда импровизация предает мелодии особый шарм, не коверкая ее. При ней парни вели себя чуть поскромнее, не позволяя себе матерится и вообще становились спокойнее и как будто подтянутее. Том, хотя и казался чересчур дерганным, нервозным, придавал группе яркую экспрессивность, динамичность. Начало было положено, и потягивая пиво после репетиции, все трое дружно согласились – у группы есть будущее. Никогда еще не встречал группы, которая проведя три-четыре репетиции, решила бы своим коллегиальным умом, что будущего у нее нет. Проблемы приходят чуть попозже, но приходят почти всегда.
Семён стоял за кулисами, и ждал, когда придет его очередь выступать. Он подготовил попурри из Джима Мориссона, и теперь, слегка нервничая, рассматривал танцовщиц, носящихся по сцене в ярких восточных костюмах. Подошел ведущий концерта – высокий гладковыбритый аспирант с физического факультета.
- Скоро мой выход?
- А ты, вроде бы, и не нервничаешь. Молодец. Не первый раз выступаешь?
- Вообще-то, первый.
- Тем более, молодец. – Он взглянул в свою планшетку. – За танцовщицами будет жонглер с физкультурного, потом ты. Через десять минут – твой выход. Ты только играешь, или еще и поешь?
- Не, трезвым не пою.
- А ты на концерт пришел трезвым? Тогда – вообще красавец. Смотри только, чтобы не растерялся на сцене. А то такие случаи бывали – вроде бы к бою готов, а взглянешь, что сотни глаз следят за тобой – где и девается вся смелость. Стоишь на сцене, а в голове абсолютный вакуум.
Семён призадумался. Вообще-то, толпа его не пугала. Но вот вариант хлопнуть сто грамм для храбрости оказался довольно привлекательным. Он поставил гитару в угол, кивнув своему сокурснику, который был призван выносить и убирать со сцены артистический реквизит, мол, присмотри. Подошел к ведущему:
- Слушай, выручай. Мне отлить срочно надо, понимаешь, волнение через глаза уже капает. Передвинь немного номер.
- Понимаю, - тощий аспирант хитро улыбнулся, - конечно, только постарайся побыстрее.
Семёна дважды приглашать не пришлось. Он пулей выскочил из корпуса, успел перебежать через дорогу на желтый, коллекционируя недовольные гудки водителей, заскочил в магазин. Вот так раз, очередь. Это в его планы совершенно не входило. Но видимо не зря большинство его друзей считало Семёна везунчиком – в очереди первым стоял Ной. Он уже прятал в задний карман пачку «Монте Карло», продавщица выбивала чек, когда кто-то коснулся его локтя.
- Привет, Ной, нужна твоя неотложная помощь. У меня через десять минут выступление, а я нервничаю страшно. Купи бутылку коньяка. Любого, только ж не импортного. – И, не дожидаясь ответа, он всунул в руку Ноя новехонькую полтину. – И два стаканчика.
Очередь оказалась довольно сонной, чтобы не роптать, и через минуту они уже выходили из магазина – один с пакетом, из которого выглядывала бутылка минералки и краешек французской булки, другой – с заветным пузырьком в руке.
- Слушай, состав компанию, а то самому как-то…
Ной с недоверием посмотрел на темную жидкость в бутылке.
- Не знаю, я не любитель коньяка.
- Да ладно, я и сам не гурман, просто сейчас на сцену, не водку же пить. Мне настроение надо. – Он уже откручивал пробку. – Давай, за день студента.
Вокруг бегали прохожие, маленькая старушка, напомнившая Ною ведьму из «Ночного дозора», собирала бутылки. Кажется, никто не обращал внимание на двух студентов, решивших выпить. Тем более, есть повод.
- За день студента!
Коньяк приятно согревал в этот холодный, сырой день. Он глотнул минералки из горла, Семён отказался.
- Что у тебе за номер? – он, улыбаясь, наблюдал, как однокурсник разливал по пластиковым стаканчикам «успокоительные капли».
- Да на гитаре играю. Взял пару тем из Мориссона. Так, трехминутное соло, и разогреться не успею.
- Так ты все же гурман, вытянул классику на студенческую сцену.
- Ну да, надо приобщать универ к прекрасному, а то будут считать, что классика на Прокофьеве и закончилась. Ладно, я побежал выступать.
Ной проводил его взглядом, и побрел к общаге. Поднял воротник. С неба начинало понемногу моросить, он с сожаленьем вспомнил, что вечером собирался с пацанами с четвертой общаги посидеть поиграть (со скрытым желанием быть приглашенными на празднования к каким-нибудь девчонкам). Наверное, придется праздновать с Пинком и его бандой. Если возьмут – вчера опять поругался с ними за то, что до полтретьего играли в карты.
Он закурил, задумчиво разглядывая окна актового зала, где горел яркий свет. В это время Семён начал играть. Ной решил постоять, послушать. Звук был довольно приглушенный, но при этом тонкий слух музыканта улавливал как отдельные шероховатости, так и общую, динамичную и увлекающую, структуру мелодии. Он попытался представить, как бы сам сыграл эту мелодию. Нет, все же стоит привезти гитару. Твердое решение сделать это пустило свои корни в парне именно там, возле старого каштана, достающего своими ветвями окон актового зала. Музыка вернула его туда, в гараж, где вечно бродили подростки – одни посасывая бездумно пиво, другие - подпевая в меру своих возможностей. Туда, где его ждали независимо от погоды и времени года (однажды он играл в десятиградусный мороз), любили его игру, где называли – больше всерьез, чем в шутку - восходящей звездой.
19. Несмотря на все попытки вахтерши и охранника (который обычно дремал в холле, укрывшись вчерашней газетой, но в тот вечер бродил по этажам), остановить колесо веселье, праздник всё набирал обороты. В пять по комнатам было тихо, и лишь отдельные взрывы смеха слышались из блочных кухонь, в семь коридоры заполнили курящие, двери блоком стали часто скрипеть, голоса стали громче и пьянее. К девяти часам кто-то на последнем этаже вытащил на площадку две старые колонки, и буквально через минут пятнадцать самоорганизовалась такая дискотека, что охранник, затесавшейся в толпу с попыткой наведения порядка, был трижды поцелован, дважды получил в ухо, единожды предотвратил попытку снять с него пиджак, и, вырвавшись, обнаружил в руке пачку сигарет, а на шее – следы помады. К одиннадцати первокурсники стали бродить по коридорам, опасливо опираясь на стены – а вдруг провалятся, не выдержав широты студенческой души, а третьекурсницы принялись за танцы в полуголом виде.
Ною выпало праздновать с соседями и тремя девчонками, которых он в блоке видел впервые. Пинк без конца рассказывал веселые бессмысленные истории, которые ближе к ночи слились в одну, бесконечную. Его сосед, Шнур, пытался вставить свои пять копеек, но так, как слова давались ему с трудом, то эти попытки вызывали взрывы смеха и россыпи подколок за столом. Ной попытался завести общение с одной из студенток, пухленькой хрипловатой Олей, по мере выпитого они находили все больше общих тем. Потом Пинк увел одну из девчонок и свою «паству», как окрестил их Ной, в комнату, чтобы курнуть, и за столом стало пустынно и тихо. Из коридора доносилось далекое эхо Земфирых «Маечек».
- Вчера мне в триста пятнадцатой тот, рыжий, что заходил за дуршлагом, типа, с поводом познакомится, попробовал сыграть пару песен Земфиры на гитаре. Играет вроде неплохо, но вот голос у него такой, будто в горле ежик засел, и ворочается, – заявила вторая Ольга (то, что двоих гостей звали Ольгами, упростило процесс запоминания, но вызывало частую путаницу за столом, когда Пинк принимался кричать: «Оля, подавай стаканчик, опять, блин, недопиваешь»), - а ты случайно не играешь?
- Почему же, играю, да только гитара моя дома осталась. – Ной теребил в руках сигарету, опять вспомнив вечер отъезда, когда только полночь заставила их разойтись.
- Было бы желание, - она поднялась, неуверенным движением чуть шатнув стол, так что Ной счел благоразумным придержать его, чтобы не перевернулись стаканчики, - вы тут полюбезничайте, а я тем временем сбегаю в триста пятнадцатую. И пусть только тот крендель попробует мне отказать.
Она принялась грозно потирать ладони, вызвав бурю смеха у своих собеседников. Тем не менее, через минут двадцать, когда обитатели «четвертной» дружной толпой высыпались на балкон с целью – подышать свежим воздухом, да поплевать на головы прохожих, была доставлена старенькая, пережившая деревянной душей не одну рок-н-рольную бурю, гитара с наклейкой в виде слегка выцветшей обнимающейся парочки – Микки и Мини. Ной спел Земфирину «Ариведерчи», получил от девчонок порцию аплодисментов и почти влюбленных взглядов, после специально для Пинка исполнил "Summer Sixty Eight", хотя тот вряд ли догадался, чья это песня, потом для всей «четвертной» (пару минут шутками и «спрыгиванием» на другие темы отбиваясь от предложений пухленькой Оли спеть «Белые розы») «Опиум для никого» и «Ковёр-самолет» «Агаты». Потом он вышел с двумя Олями курить на балкон, во время чего парни пропустили еще по две рюмашки, а потом появился Семён. Как он умудрился пройти охранника и вахтёршу в день, когда тем было накрепко заказано не пускать ни одного «залетного», то есть не проживающего в общаге, останется Копперфилдовской тайной. Выпито было уже сколько, что галдящая «четвертная», пытаясь играть в неведомую никому из «недрузей Джа» игру, не сразу заметили присутствие нового гостя. Тем более, что и до него, не раз скрипящие двери возвещали о том, что кто-то из соседей, знакомых, а то и вовсе незнакомых, подвыпивших молодых людей, зашел – стрельнуть сигарету, выпить сто грамм, просто посидеть, послушать пресные приколы. Так что первым, кто заметил Семёна, была одна из гостей, Татьяна, вошедшая с балкона.
- Привет, а я тебя знаю, ты сегодня играл на гитаре на концерте.
Пацаны повернули удивленные лица в сторону двери. Он стоял, опершись плечом на дверной косяк, и оценивающе осматривал убранство праздничного стола, которое составляли: большая сковородка жареной картошки, салат в глубокой миске и другой салат – в литровой банке, с которой торчали три вилки и почему-то нож, почти объеденная курица, полбанки кабачковой икры, хаотическое нагромождение стаканчиков всех возможных размеров и цветов – белых, красных, коричневых, и банка из-под кильки в томатном соусе, как-то совсем незаметно приобретшая статус пепельницы, потрепанная колода карт, и ядовито-желтая девичья резинка для волос.
Ной невольно улыбнулся, увидев в руке Семёна недопитую бутылку коньяка – то ли ту, что они распивали на мокром столике, то ли уже новую. Впрочем, гость совсем не выглядел пьяным.
- Я вот решил зайти, допить коньяк, раз уж начали пить вместе, - обратился он к Ною. Тот молча отодвинул стул, приглашая сесть. Коньяк мигом разошелся по стаканчикам, Шнур онемевшим языком попробовал произнести тост, но вышло нечто путанное и сложное, так что Пинк прервал его на полуслове: «Аминь», и залпом осушил свою емкость. Семён подцепил со стола стаканчик с минералкой, пробормотав: «Четкий у нас коньяк, если его надо запивать», выпил, скептически осмотрел гитару.
- Можно?
Худенькая остроносая Ольга приветливо улыбнулась:
- Даже нужно. А то Татьяне повезло попасть на концерт, а остальные твоей игры не слышали.
- Вряд ли у меня получится сыграть что-то стоящее на таком инструменте. – он провел рукой по струнам, подтянул одну из них, - так что не стреляйте в гитариста, он играет, как умеет.
Когда прозвучали первые аккорды, Ной призадумался. Игра была достаточно чистой, но при этом он никак не мог опознать мелодию. Медленный перебор. А потом Семён запел хрипловатым мягким голосом:
Собери все свечи, чтобы чуть светлее
Стало на планете вечной темноты.
Все слова – по смыслу, лезвием – по шее,
неостывшей болью остаешься ты.
Собери всю силу, чтобы дотянуться
До угасшей воли, до вчерашних нот.
Если черным утром нити все порвутся,
Ты меня узнаешь – сердце не соврет.
Собери все слезы, чтобы в этом мире
Стало меньше горя, сумрачных потерь,
И зажгутся звезды в старенькой квартире,
И пролезет месяц, улыбаясь, в дверь.
- Никогда не слышала такой песни. – задумчиво произнесла худенькая Оля. «Да уж, - заметил про себя Ной, - и не только ты».
- Конечно, не слышала. Песня моя, исполнялась впервые. – Понять, шутит гость, или говорит всерьез, было невозможно. Но у девчонок эта реплика вызвала живой интерес, они многозначительно переглянулись, и стали засыпать Семёна вопросами:
- А ты на первом курсе учишься? А давно песни пишешь? А почему раньше к нам не заходил?
Ной ощутил легкий, но чувствительный укол творческой ревности, наблюдая, как полненькая Оля, которая до того момента явно строила ему глазки, выбрав из компании, как самого трезвого и уравновешенного, переключила внимание на Семёна. Хотя того это внимание, похоже, мало волновало.
- А кто из вас вообще играл на этой гитаре? Или она у вас для мебели стояла?
Видя, что новый гость заметно оживил их круг, и поглаживая тайком Таньку по попе, упакованной в светло-голубые джинсы, пока та пробовала завязать диалог с Семёном, Пинк тихо кивнул Сережке, туповатому, но добродушному малому, что в их «пастве» пребывал на низшей ступеньке иерархии:
- Надо сбегать в магазин, пока вахтёрша не закрыла общагу. Купишь литровую бутылку и килограмм сосисок.
Тот обиженно покосился на «духовного лидера»:
- Так у меня денег только на дорогу осталось. С чем я побегу?
Семён начинал захватывать власть в свои руки:
- Вот тебе деньги, - достал четыре-пять примятых банкноты, - должно хватить. «Белые розы»? Ладно, сыграю. Но все же, кто у вас еще гитарист? А, так это ты, Ной, почему-то именно так и думал. Давай, я сейчас на заказ девчонок спою бессмысленный, то есть, бессмертный хит «Мая», а потом тебя послушаем.
Девчонки, хорошо поддав, затянули такое трио, что гитару едва было слышно. В такт они попадали через раз, но пели так задорно, что Ною с Пинком, которые перебрасывались снисходительными репликами, ничего не осталось, как только втихаря курить, да пускать кольца под потолок. Потом, дернув струны, Семён передал гитару Ною, которому на ум пришли строки Высоцкого: «Паскуда, пой, пока не задавили». После авторской песни надо было ответить чем-то необычным. Глядя в глаза этому веселому, нагловатому, но нагловатому как-то по-доброму, беззлобно, парню, он придумывал, что же такого сыграть. В итоге остановился на «Непрерывном суициде» Летова. Семён слушал сосредоточенно, временами начиная отбивать такт костяшками пальцев по столу, и Ной внезапно заметил, что этот темп несколько быстрее, чем его игра – сокурсник явно подгонял его. Без труда приняв вызов, на словах «из открытых окон прыгают наружу…» он ускорился, поймав одобрительную ухмылку Семёна. На какой-то миг Ноя охватила злость оттого, что кто-то указывал ему, как играть, что в последний раз случалось на выпускном экзамене в музшколе, но прислушавшись, он понял, что так действительно лучше, песня приобрела необходимую пугающую (как наверняка и задумывалось автором) энергетику.
-Сёма, а спой еще что-то из своего, пожалуйста, так интересно прослушать, - пролепетала Таня, тщетно пытаясь сбросить с коленки цепкую руку Пинка, и одновременно не отрывая чуть помутневших глаз от певца.
- Обязательно. Может, что-то повеселее.
- Хотелось бы, - пробурчал Шнур, старательно пытаясь выловить ломтик жареной картошки из сковородки.
Действительно, гитарная игра на этот раз была гораздо бодрей.
Летели три жука в лучах рассвета,
Как истребители огромные жужжа,
и не боялись ничего на свете,
лишь только кровожадного стрижа.
Летели три жука в объятьях мая,
Не зная приземленности червей.
Их было трое. Трое – это стая,
Летели ветра свежего быстрей.
Вы летите к желанной свободе, жуки,
К земляничным любимым полям;
Что вам бурное море, Сахары пески,
Что вам бренная наша Земля.
Летели три жука, но в час рассветный,
Настиг их все же стриж - проклятый враг.
И был расторгнут их союз заветный,
Но души их навечно – в небесах.
Вы летите к горячему солнцу, жуки,
К снежным пикам, уснувшим во мгле;
Ваши взмахи – быстры, ваши крылья – легки,
Посылают привет свой земле.
Реакция на эту песню оказалась самой разной. Пинк и Ной принялись безудержно хохотать, утирая сглаз слезы. Еще слушая второй куплет, Ной чувствовал, как волна простого, ребячьего веселья накатывает в нем, и с трудом сдерживал ее, пока Семён играл. Пинку достаточно было одного взгляда на своего соседа по столу, чтобы понять, что это действительно чистый стёб, и его не подвело собственное ощущение, сглаженное действием травы. Девушки смущенно переглядывались, сомневаясь, уместен ли здесь смех, и не обидит ли он автора, но понемногу растягивали губы в улыбке, чувствуя более интуитивно, что песня – шуточная. Шнур и Пашка, четвертый обитатель «четвертной», всерьез ушли в лабиринты раздумий о сложности и трагичности жизни героических насекомых, и в их глазах одновременно отображалась тоска по небу, сочувствие погибшим жукам и вся глубинная тоска славянского восприятия чужого горя. Даже смех соседей не смог их расшевелить.
- Я вижу, парням моя песня особо понравилась. – иронично хмыкнул Семён.
- Да уж, ты их больше не пригружай столь сложным творчеством, а то после трех напасов и выпитой водки, боюсь мы их потеряем надолго. – Пинк шумно выдохнул, наконец-то высмеявшись вволю.
- А что, у вас в блоке водится трава? – заинтересовался Семён.
Пинк хитро взглянул в глаза гостя, и поднялся из-за стола. – Пошли со мной. Стоп, Шнур, ты посиди, подумай о песне. Тебе не стоит.
- Так ты тоже куришь траву? – в девичьем голосе была лишь минимальная доля разочарования, как будто на июльское солнце набежала легкая, едва различимая дымка.
Потом было второе отделение их концерта, когда пели уже все и всё, допитая «литрушка», после которой Таня вспомнила, что у нее в кладовке есть привезенное из дому вишневое вино, потом Семён потащил Ноя в коридор, и за каких-то десять минут было решено, что тот в ближайшие выходные привозит гитару, и сразу же присоединяется к группе, потом, когда часы ушли далеко за полночь, неумолимо приближая рассвет, гости стало медленно расходится по блокам – Семён напросился ночевать к Тане (или это она напросилась, чтобы он остался у нее), так как с удивлением узнал, что студенческое общежитие имеет обыкновение закрываться на ночь. Наутро Ной долго искал свои темные очки, понимая, что в ноябре они будут выглядеть достаточно странно, но иного способа скрыть красные глаза, которые отлично гармонировали с серыми мешками, просто нет, Семён с Пинком решили перед парами еще немножко курнуть, и когда первокурсник Минойский заваривал на кухне кофе, на забытой за мусорным ведром гитаре вчерашним гостем, уставшим, но удовлетворенным прошедшим праздником, была сыграна еще одна песня, похмельная переделка Овсиенковской «Школьной поры»:
Утро нам дарит в подарок перегар и тоску,
Скучно лежат все бутылки,
Грязные ложки и вилки,
И я на водку в стакане смотреть не могу.
Это праздник наш, и плевать, что дождливо,
Пропади все пропадом, пить – значить пить.
Хватит денег нам на бутылочку пива,
И на сигареты должно бы хватить.
- Ты что, на ходу их придумываешь? – Пинк походил на белку, которой досталось колесо с электроприводом.
- Конечно, на такие переделки особой фантазии не нужно.
- Да, такой талант не прокуришь, не пропьешь.
- Ладно, пора на пары. Ной, ты хоть вчерашний разговор помнишь? В понедельник жду тебе на репетиции. Ах, да, ты не знаешь, что такое «Зеленый клуб». Ладно, я попрошу Тома, он за тобой забежит часиков в шесть. Как фамилия твоя, кого спросить на вахте? Минойский. Отлично, еще увидимся. Кстати, если знаешь какого-то басиста, можешь тоже приводить. Желательно с инструментом. Не знаешь? Ладно, поиграем – найдем. Или, может, тебя поставить на бас-гитару?.. В понедельник решим. Я побежал.
Когда он проходил через «вертушку» на вахте, грузная, не выспавшаяся вахтерша смерила его взглядом старого чекиста:
- А вы из какой комнаты, молодой человек?
- Из пятьсот сорок шестой.
- Врешь, нет у нас такой комнаты. – Наершилась она.
- То-то же! - Сёма уже выходил на улицу, улыбаясь собственной шутке.
20. Он выходил на улицу в полдевятого утра, когда двор уже жил своей размеренной будничной жизнью. Привычка курить при первом столкновение с городским воздухом уже через неделю куда-то улетучилась. В стареньком гараже, нуждающемся в покраске, его ждал «Рено» - одна из двух ниточек, связывающих Андрея со столичным прошлым. Второй нитью была Соня, но та достаточно быстро утратила столичный лоск, и превратилась в молоденькую хорошенькую учительницу. Лишь фирменная сумочка указывала на ее гламурное прошлое. Андрей и сам чувствовал, как город проникает в него, проникает вечерним криком мамаши, зовущей из окна сына с футбола, проникает обиженным голосом девочки, спорящей с подружки о правилах игры в «классики», проникает шумом деревьев за окном, блеском луны в открытое окошко, неуверенным говором полупьяного соседа, курящего под твоим балконом в два ночи.
Сперва он отправлялся в самый большой салон мобильной связи, гордо возвышающейся на центральной улице, в ряду продуктовых магазинчиков, ресторанов, банков. Продавцами там работали два студента-заочника. Первым был невысокий, всегда серьезный парень, эдакий непоколебимый айсберг в житейском море, по имени Максим. Он мог часами разглядывать витрины, уставленные новыми телефонами, пребывая в это время в каком-то своем мире туманной изнеженной отрешенности, и часто, когда Андрей, пересматривая бумаги, о чем-то его спрашивал, тот как будто просыпался и растеряно смотрел на начальника. Вторая – на противовес Максу, веселая и говорливая девушка Малинина. Как ее зовут, Андрей узнал только после полутора месяца знакомства. До того – только так, для всех, для начальства, для друзей – она была просто Малинина. Соткав ее образ из тысячи тонких нитей, пахнущих летом, одуванчиками, светом солнца сквозь тонкие листочки лесных деревьев, котом, уснувшим на крыльце, августовским походом к речке, затаившейся в зеленых травах, невозможно было создать образ, более подходящий, и более определимый одним словом, одним обозначением, одним семантическим знаком, чем это произнесенное в той манере, когда ты даже сам не замечаешь идентификации произнесенного фону, который соответствует твоей вербальной активности в большей мере – «Малинина».
После гудящего центра, создающего иллюзию оживленности, торжественности движения, предопределенного таинством момента между просыпанием и засыпанием, как пика муравьиной активности, он сворачивал в улицу, где всенепременно было припарковано два черных «Лексуса». Иногда ему казалось, что эти машины являются более определяющими атрибутами улицы, чем кукольный театр в самом ее конце, чем голуби у памятника неизвестному полководцу (при всём знании истории, Андрей даже не догадывался, кем может быть этот гордый мужчина на коне), чем трое абсолютно одинаковых бабушек, торгующих сигаретами «поштучно» у школы, вопреки всем законам и запретам. Этот магазинчик был довольно тесным, и если в него попадало четыре-пять покупателя, уже начиналась толкотня. Две длинных полки с телефонами, флешками, тремя фотоаппаратами, стопкой дисков с играми и мультфильмами.
Обедать он заезжал в «Стрелу» - небольшое уютное кафе в темновато-успокаивающих тонах, где готовили неплохой горьковатый кофе и яркий, наваристый борщ. Обычно он присаживался у большого окна, выходящего на аллею с двумя тополями и маленькими сероватыми домиками с огромными вазонами в окнах. Пообедав, он любил посидеть десять-пятнадцать минут, смакуя кофе и рассматривая проходящих мимо. Через полтора-два месяца он стал замечать некоторых знакомых – вот мужичок с неизменной трехдневной щетиной, который заходит в кафе через день, и заказывает пиво с орешками. Иногда он сидит сам, и тогда от скуки начинает цеплять официанток промасленными, как ворот его поношенной куртки, шутками, иногда к нему присоединяются кореша, и тогда они начинают обсуждать свои нехитрые дела – кто с утра где был, да что видел. Вот высокая рыжая девушка, выгуливающая своего карманного пуделя, если на улице не дождит. Вот тонкий паренек с видом шпиона, уходящего от слежки – вечно оборачивается, дёргается. Кажется, он однажды слышал от кого-то из официантов его кличку – «Угорь». Этот чаще всего заскочит, осмотрится, но ни разу Андрей не видел, чтобы он к кому-нибудь подходил. Кажется, они жили в соседних домах – пару раз видел этого паренька у подъезда.
Квартира, которую заблаговременно снял для Андрея Иван Игоревич (отец Сони), оказалась достаточно просторной, и даже комфортабельной, как для замершего в своей эпохе долгостроев Калиновграде. Огромная кухня со старым шатающимся столом, две комнаты, оклеенные почему-то детскими обоями с Микки-Маусами. Хозяин уехал в Италию собирать апельсины лет пять назад, но так и застрял под южным солнцем. Плату за квартиру брала старушка совершенно ангельских повадок, буквально влюбившаяся в Андрея за его аккуратность и отсутствие пустых бутылок на кухне. Старая знакомая Ивана Игоревича. Она угощала квартиранта вареньем собственного приготовления, с удовольствием соглашаясь попить чая, поболтать об испорченности современной молодежи, которая, кроме пьянок и загулов до утра по ночных клубах, жизни не видела, и если завтра война – непонятно, что они станут делать. Андрей в завтрашнюю войну особо не верил, но поддакивал ей, расхваливая попутно малиновое варенье. Оно и действительно было вкусным.
В двух кварталах от дома Андрея находился книжный магазин. Небольшой, но довольно неплохой. Хотя, с чем сравнивать, менеджер и не знал – в бытность свою в столице ему все никак не хватало времени на то, чтобы забежать, да выбрать себе чтиво. Здесь же он поддался неторопливому ходу времени осенних вечеров, заходил в ярко освещенное помещение, пахнущее свежей канцелярской краской, и оставался в нем надолго. Продавщицей в магазине работала женщина лет тридцати, Марья Васильевна, которая кутала свои мнимые лишние килограммы в широкие свитера цветов угасающей осени. Несмотря на одинаковый возраст, с первой же встречи, первого разговора, плетенной нитью вплетенного в тишину октябрьского вечера, почему-то он стал обращаться к ней на «вы», в то время, когда она к нему – по имени. Ему нравилось обсуждать с ней прочитанные книги, к тому же, довольно скоро обнаружилось, что их интересы во многом совпадают. Посетителей было довольно мало, лишь изредка заскакивали шумные школьники. Некоторые книги Андрею привозили из столицы, и он, неожиданно для себя, начинал испытывать нетерпение в преддверии ожидаемой покупки. Или же, это было нетерпение очередной встречи с продавщицей.
А потом, в самый сочельник, когда над городом кружились огромные киношные снежинки, он пришел и запросто предложил ей жить вместе. К тому моменту он уже знал, что в ее жизни нет других увлечений, кроме книжных страниц, что живет она с родителями в стареньком двухэтажном домике на шесть квартир у городского стадиона. Маша взглянула на него так, будто видела впервые. За окнами бесшумно падал снег, на прилавке лежал открытый томик Киплинга, а они все смотрели друг на друга, ожидая, кто же решится нарушить волшебство момента. Через неделю Маша переехала к Андрею. Хозяйка квартиры всецело одобрила его выбор. «Девочку эту я знаю от рождения. Буквально. Я же была акушеркой всю жизнь, здесь, во второй городской больнице, и у ее матери роды принимать довелось. Береги ее, она очень хорошая. – Спасибо, я и сам знаю». Когда он рассказал обо всем этом Соне, с которой столкнулся в «Стреле», куда та заскочила поболтать с подружкой, та хитро улыбнулась:
- Вот видишь, я тебя к счастью подтолкнула. И еще одному человеку это счастье нашла. – И чуть серьезнее. - А ты изменился.
Он удивленно поднял брови:
- Надеюсь, не в худшую сторону?
- Нет, конечно. Такое впечатление, что столица из нас соки пила, а из этого города мы сами подпитываемся. Жалеешь, что сорвался, и уехал?
- Ни капли. Назад не тянет. Есть люди, которые созданы для вечного водоворота, а есть те, кто для тихой заводи. Или, может, я старею. А ты жалеешь?
- Нет. Подсознание – очень хитрая штука. Если бы хоть где-то глубоко в подкорке затаилось желание вернуться, сцена мне точно бы приснилась. Но веришь – не снилась ни разу. А все же, пусть я, такая глупая и упрямая, решила – не перешибить, но почему ты согласился?
Андрей с полминуты вертел пустую чашку из-под кофе, пока решился ответить:
- Когда день за днем бегаешь, словно цирковая лошадь, и вечером, выходя на балкон покурить ощущаешь лишь досаду от того, что делал то, чего вроде бы и не надо, а что надо – не сделал, и чувство опустошение, будто выжатая губка, возникает желание перемахнуть через перилла. Тогда, в «Пингвине», я понял – когда ты уедешь, однажды это произойдет. И решил сбежать с тобой, уехать туда, где эта тоска меня бы не смогла догнать. Ну а как ты?
- Да нормально. – Соня засмотрелась на официантку, что выставляла на соседний стол чашки с кофе, улыбаясь двум парням, которые поедали ее глазами. – За что боролась, то и получила. Учу детишек вокалу в музыкалке. Вроде бы всё нравится.
- Вроде бы?
- Слишком мало времени, чтобы понять, мое это или нет. В столице тоже казалось, что всё хорошо, а потом вон как вышло – дожала до упора, до момента, когда твое любимое дело кроме тошноты ничего не вызывает.
- И как твои детки? Правду говорят, что нынешнее поколение – ничем не интересующееся и ничего не знающее. Потерянное, одним словом.
- Знаешь, со времен Ремарка, мне кажется, нет ни одного поколения, которое не определяли, как потерянное. Вспомни, что ты слышал в юности – ты же рос в бандитские девяностые, когда разряд по боксу стоил куда дороже диплома по экономике.
- Я и сейчас не уверен, что дороже… - Попробовал пошутить Андрей.
- Для каждого – свое. Но поверь мне, у этого поколения будут свои гении, и они совершат то, чего не успело поколение предыдущее. Они будут другие, но не хуже, это уж точно.
- Вполне возможно. А мы тогда за столиком где-нибудь в доме престарелых скажем: у них были неплохие учителя. Ну да ладно, мне пора по магазинам. Что-то последняя партия телефонов не очень нравится – уже шесть возвратили с дефектами. Надо будет с Иваном Игоревичем переговорить.
- А ты приходи к нам в гости. – Соня поднялась со стула, набросила ярко-красную куртку на хрупкие плечи, поправила волосы. – И Машу с собой прихвати. Ты в Калиновграде, Андрей, а здесь все еще ходят друг к другу в гости просто так, без повода.
21. Из большого сугроба, доходившего Ною почти до груди, созданного с самого утра дворником, очищающем дорожку, торчало четыре «бычка», фильтрами вверх. «Ну вот, опоздал на репетицию», - с легким сожалением отметил он. Впрочем, сегодня у него была уважительная причина. Ной оглянулся, чтобы проверить, что парень с гитарным чехлом на плече, так неожиданно встретившийся ему, так же неожиданно и не исчезнет.
Год подходил к концу. Уже в витринах магазинов появлялись разноцветные гирлянды, а на барной стойки «Зеленой черепахи» (псевдоэлитного заведения, перед самым входом в которое вечно парковались работники соседних контор, вызывая бурное негодование хозяина, невысокого лысого мужчины среднего возраста, с беличьи бегающим взглядом, который как будто постоянно выискивал, что в его баре не так, где же подвох) гордо возвышался ярко-красный Санта-Клаус. Или то был Дед Мороз?
Ной махнул своему попутчику идти за ним, и стал медленно спускаться по скользким, покрытым тонким слоем сбитого снега, ступеням, в подвал. Откуда-то из чрева совковой пятиэтажки до него донеслись звуки гитары. Семён играл «Lithium», одну из своих любимых композиций. Ной вспомнил, как на первой репетиции, на которой он присутствовал, их темноглазая, немногословная клавишница, для которой, собственно, тот понедельник тоже стал дебютным в «зеленом клубе», попыталась раскритиковать излишнее пристрастие Семёна к творчеству Кобейна. Тот незаметно, как удавалось только ему (но ведь удавалось практически всегда), «съехал» с темы, но остаток репетиции играл то, что ему предлагали – «Сплин», «Агату», «Тараконов», даже не вспоминая о Курте.
Ной толкнул высокую дверь. Последние аккорды «Lithium’а» застряли в вентиляционных отдушинах, Семён поднял изучающий взгляд, остановившись на новичке – на секунду, и на чехле на его плече - секунд на пять.
- Привет, Ной. Раздевайтесь, парни, у нас не Шарм-Эль-Шейх, но в зимних куртках играть не очень. Ты нам представишь гостя? – Он смотрел на Ноя привычным уже для всех участников группы чуть насмешливым взглядом, - или он сам сделает себе презентацию?
Ной стянул с себя куртку. В подвале действительно было достаточно тепло.
- Знакомьтесь, это Артём, играет на басс-гитаре, в остальное время зарабатывает на жизнь ночным сторожем на складе строительных материалов. Я с ним познакомился через интернет, вчера встретились, пообщались. Я думаю, стоит попробовать поиграть вместе с ним.
Так в группе появился новый участник. Играл он на среднем уровне, но искать замену было бы делом хлопотным, и по негласному соглашению всех членов группы (а фактически – по решению Семёна и Ноя, которые, выйдя в коридор на перекур, перебросились коротким: «Ну как? – Нормально, пусть играет») его пригласили на пятничную репетицию. Но уже в пятницу обнаружилась одна черта, не видимая при первом взгляде. Артём был страшно невежествен. Он на полном серьезе считал, что сосульки тают при разной температуре в зависимости от времени года, что Оззи Озборн – один из американских президентов, причем утверждал, что его портрет украшает тридцатидолларовую купюру. Семён, обладающий, напротив, интеллектом живым и гибким, привыкший все схватывать на лету, и зачастую требующий этого от друзей (когда он разбирал очередную мелодию, и Артём все не мог «врубаться» что от него требуется, Сёма махнул рукой – «Том, объясни ему», и с того момента доморощенный барабанщик взял над новичком шефство) часто начинал пичкать басиста совершенно абсурдной информацией, получая явное наслаждение от того, что его слова принимаются за чистую монету. Но в определенный момент и Ной стал замечать, что теряет ту грань, что отделяет бесполезную, но правдивую информацию, невесть где выкопанную их солистом, от явной чепухи. В начале репетиции он рассказывал, что при стимуляции эпифиза лягушек витамином А, у тех вырастает третий глаз, в середине – что один англичанин установил рекорд, выговорив около шестисот сорока слов в минуту, в конце – подкалывал Тёму, что Билл Уайман попал в «Rolling Stones» басистом только потому, что у него была бас-гитара и усилитель. «И он остался там очень надолго. Ты в точности так же попал к нам, так что у тебя тоже великое будущее». Артём лишь блаженно улыбался.
Но между шутками и рассказами о третьих лягушачьих глазах и биографии Саймона Ричи, при повествовании которой Семён вспомнил его псевдоним лишь к концу рассказа, он показывал себя отличным музыкантом, заставляя всех участников, несмотря на различия интересов, вкусов, уровня и характера, играть в едином ключе, выкристаллизовав именно то, что было близко каждому из них. Уже на первой репетиции, что была проведена вчетвером (до того они часто зависали в «клубе» с Томом, пытались что-то поиграть, но то были лишь эпизоды – пока придет Угорь с картами и пивом) когда Ной отставил гитару, чтобы перекурить, Семён вдруг заиграл что-то свое. Таня попыталась тихонько подыграть, и тогда он запел:
Учат меня все – что лучше пить:
сок виноградный полезней, чем водка.
И по ночам мне не стоит ходить,
жить, говорят, надо «так-то» и «вот как».
Будто в игре на три шага вперед,
Все просчитай – по эталонам.
Но отвечаю – меня так не прёт,
Я проживу вопреки всем шаблонам.
Дайте мне свободы – хоть четыре метра.
Да кружочек солнца в узеньком окне.
Дайте мне глоточек утреннего ветра,
и хоть тень от двери на глухой стене.
Снова по шее, за скверный язык,
За то, что опять заявился под утро.
Снова по шее – уже и привык,
Без поучений нельзя и минуты.
Снова по шее, за то, что пою,
О том, что смешно, и, наверное, глупо.
Четыре лишь метра – и я подарю
Другие слова сквозь сведенные губы.
Дайте мне свободы – хоть четыре метра.
Да кружочек солнца в узеньком окне.
Дайте мне глоточек утреннего ветра,
и хоть тень от двери на глухой стене.
Ной, сидя на старом, залитом местами портвейном и пивом диване, критично хмыкнул:
- Песня классная, но правильно ставить ударение не двери, а двери.
- Ной, иди в жопу. Ради одного ударения я песню переделывать не собираюсь. Хотя за критику спасибо.
- А еще эта песня смахивает на «Мне не хватает свободы» Чижа. – добавила Таня со своей обычной обезоруживающей улыбкой.
- Если я благодарю за критику, это не значит, что ее должно быть много. Критику от нашего басиста, боюсь, я не переживу.
Эта Сенина песня неожиданно аукнулась через две недели, когда Артём заявил, что он тоже написал песню и не против, чтобы она вошла в репертуар группы. У Семёна глаза медленно поползли вверх. Он ожидал от басиста любого номера, но чтобы такого – пробуждения бардовского таланта, это было выше его понимания.
- Ну что же, я не против, если хочешь, даже подыграю.
Ной тоже потянулся к гитаре, пытаясь предугадать, о чем может слагать песни этот краснощекий простецкий до кончиков чуть оттопыренных ушей паренек. Когда пошли первые аккорды, они включились в мелодию сразу – она не отличалась изобретательностью. Голос у Артёма был паточным, слащавым до одури, так что хотелось запить это пение водой.
Который день брожу я под окном
Моей любимой, а она не слышит.
И думаю все время об одном,
О том, что за стеною она дышит.
Мне страшно постучать к ней и войти,
И голос сладкий так меня пугает.
Она одна могла б меня спасти,
Но о моих мечтах она не знает.
Увлеченный своим пением, Артём и не заметил, что ребята перестали играть, и припев был спет в гробовой тишине.
Заметь меня, прошу, меня заметь,
Мне без тебя, пойми, не жить, не петь.
Семён был явно озадачен. В нем боролось острое желание высказать свое мнение о песни, и желание не остаться без басиста. Как бы там не было, играл Тёма все же неплохо, по крайней мере, на уровне их группы. Он подошел к сотоварищу, тяжело вздохнув:
- Артём, ты неплохой музыкант, я даже доволен, что ты в нашей группе. Ты быстро ловишь настроение песни, держишь ритм. Но талант композитора, извини, у тебя отсутствует, и я слабо верю, что его можно развить до допустимого уровня. То есть, до того уровня, чтобы наша группа могла играть эти песни. Возможно, если бы мы играли в несколько другом стиле, что-нибудь более популярное, этот материал подошел бы.
- Короче, песня – говно. – Резюмировал Том с присущей ему прямотой. Это было правдой, но Семён решительно пресек такой отзыв.
- Том, не надо так грубо. Не стоит критиковать других, если ты сам не можешь сделать лучше. Прежде чем сказать, что «Radiohead» ничего собой не представляет, попробуй написать вторую «Karma Police».
- Да ладно, я же от чистого сердца. Что чувствовал, про то и спел.
Таня одарила его волшебной улыбкой.
- Так, значит, ты в душе романтик.
Ной решил сменить тему:
- Ну что, романтики, давайте тогда «Вечную любовь» «Агаты» сыграем, что ли.
Артём проглотил пилюлю с достоинством, но более своих песен в «зеленом клубе» не играл.
22. Из них троих решится на подобную авантюру был способен только один, но в том-то и дело, что этот один незаметно стал лидером компании, вокруг которого и благодаря которому все вращалось, едва ли не диктатором, манипулируя своими друзьями столь ловко и незаметно, что им и в голову не приходило пойти против. И если мотив Тома еще можно было понять, то Ной так и не смог дать себе ответа – зачем он ввязался в эту аферу.
- Значит так, гитары и синтезатор у нас есть, дело за ударной установкой. Если бы Том меньше заедался с Женькой, он, может, и позволил бы пользоваться инструментом, который остался после их группы, ну да ладно, рано или поздно мы бы все равно столкнулись с этой проблемой. Деньги надо искать побыстрей – полгода сидеть без ударных – не выход. Заработать можно, но опять же, это будет долго. Надо просить у родителей. Если я скажу дома, что группе нужны новые барабаны, то получу новый скандал. На прошлых выходным попробовал прощупать грунт, но бесполезно. Замысел абсолютно глухой. Не думаю, что и ваши родители обрадуются. Значит, надо так просить, чтобы дали. И одна идея по этому поводу у меня есть.
Они сидели за угловым столиком «Филадельфии», куда почти не проникал свет умирающего в сетях поздней осени солнца, вчетвером. Ной и Том пили пиво, Семён – кофе с коньяком, и кофе без коньяка - Аня, которая наконец-то воссоединилась со своим возлюбленным, поняв, что, несмотря на все его странности, первична в их отношениях все же любовь, и что даже если он скажет или учудит какую-то глупость, то это будет выстрелом страсти, а не равнодушия. Они были просто созданы друг для друга, и Ной не раз исподволь улыбался, смотря на эту карамельно-идиллическую картину, напоминающую то ли строчки прекраснейшей Шекспировой трагедии, то ли звуки битловской «All you need is love”.
- Значит так, вчера я случайно услышал в деканате – на наш факультет выделили четыре путевки в Карпаты. Лучшим студентам. Что я предлагаю? Говорим нашим родителям, что есть путевки за полцены. Понятно, что нам нужны будут деньги в дорогу – на лыжи, пирожки, пиво и т.д. Потом на неделю нам с тобой, - он кивнул Тому, - надо будет переехать в «зеленый клуб», чтобы никто не видел, и не сдал родакам. Ной не местный, так что ему это проще. Будет приходить каждый вечер на репетиции, да своим отзваниваться – мол, погода нормальная, лыжи едут, палки летят. Теперь по деньгам. Смотрите, вот расчет, - он достал из кармана сложенный вдвое блокнотный листок, исписанный размашистым почерком, - слева – приблизительные сумы, которые мы возьмем у родителей, справа – расходы, то есть то, что нам надо будет тратить на еду. Надеюсь, - он обратился к Ане, - ты не против на эту неделю стать нашим поставщиком и нитью, соединяющей нас с внешним миром. Чебуреки будешь приносить?
- Конечно, буду. Хоть и не нравится мне это. – Аня смотрела в чашку кофе, будто надеясь прочесть на гуще, чем это кончится. – Наверняка должен быть другой выход. Обман всегда всплывает, и тогда ты понимаешь, что светящиеся перспективы оборачиваются мрачной реальностью. Зная тебя, Семён, уж если решил – не перешибить. Пообещай мне одно – что в эти дни будешь усиленно налегать на конспекты. Я тебе все свои принесу, ты только читай их, ладно. Ну а вы что скажете?
Том сидел с выражением рассеянным, слегка отсутствующим, и вопрос Ани не сразу вернул его к бокалу с холодным, как и ноябрьский день за окном, пивом:
- Идея странная, но по-другому сделать нам будет сложно. Такую суму, - он указал пальцем в сторону блокнотного листика, - мы вряд ли насобираем, откладывая из карманных денег. Барабаны, по сути, нужны именно мне, но если я заявляясь к отцу с такой заявкой, то этот самый барабан будет сделан из моей жопы. Так что, я – за.
- Ну а ты что скажешь, Ной?
- Я бы еще месяц-другой поискал по интернету колонки. Если их не найти у нас в городе, то может где-то в Киеве, или Одессе. Не обязательно же покупать новые, бэушные тоже сгодились бы.
- Так, не ной. – Ему явно доставало удовольствие злить товарища этим словом, - никто тебя не заставляет. Не хочешь – твое дело, за это из группы не выгоним, но и песню о твоей честности, извини, не сочиним. Решать тебе, мы напрягать не будем. А установку мы и так покупаем бэушную, она у предыдущего хозяина пять лет простояла, правда, играл он на ней совсем редко, так что качество – отличное. Продает же на четверть дешевле, ему она не нужна, нам же, по такой цене – лучший вариант.
Ной вспомнил худосочного, всегда серьезного и сосредоточенного преподавателя, старого друга его отца. Один звонок, один вопрос о поездке – и о занятиях музыкой придется забыть, тут уж не то, что без барабанов придется заниматься, а и гитара уедет домой. В его памяти промелькнули кадры – вот он выносит чехол с гитарой из подвала, заносит ее Свистку, вот на вокзале он прощается с родителями – друг с черным чехлом бродит кругами, улучая момент, чтобы передать его Ною. Вот он едет на учебе, блаженно улыбаясь – то ли собственному отражению в окне, то ли мысли, что теперь он снова будет играть. Вот его первая репетиция, и необычное чувство опьяняющего сближения с людьми, которые играют с тобой, думают с тобой, и видят мир и музыку так же, как и ты, несмотря на абсолютно другое воспитание, образование, привычки и характер. Вспомнились слова Семёна: «Каждый приносит в группу что-то своё, но при этом и группа кое-что дает каждому».
23. Они пришли в «зеленый клуб» в воскресный вечер. То было второе января, горьковато-цитрусовый привкус праздника еще скользил по губам, оставляя легкую тоску по ушедшим первым минутам нового года. У обеих за плечами были рюкзаки с одеждой и едой, упакованные заботливыми родителями. Том прихватил с собой маленькое радио, «чтобы не пропустить новости, что снаружи началась третья мировая». А еще он умудрился взять с собой подушку:
- Семён, тебя не смущает, что мы неделю будем спать на одном узком диване?
- Во-первых, я не гомосек, во-вторых, так теплее, а в-третьих, если тебе такой вариант не нравится, можешь спать на полу.
В первый вечер они попробовали немного поиграть, потом пришел Угорь с низеньким молчаливым типом, который неплохо рубился в покер, но никак не включался в их разговоры и «приколы». Угорь принес собой электроплитку, насколько древнюю, что Том минут десять бродил вокруг этого прибора, изучая его устройство, как нечто совершенно необъяснимое, и анализируя шансы мировой катастрофы (или, как минимум, обесточивание всей пятиэтажки) при включении данной конструкции. На пять минут зашла Аня, посидела рядом со своим возлюбленным, но у них беседа не заладилась. Она была чем-то озадачена, но Семён не решился при посторонних углубляться в расспросы. Игра в покер затянулась за полночь, Том начал клевать носом прямо за столом, и тогда они решили расходиться. Подбив итоги, выяснили, что каждый из игроков остался практически при своих интересах. Семёну вспомнилась старая английская шутка о четырех игроках, что «играли весь вечер, и каждый остался в плюсе». Задал эту загадку Тому, и тот так и заснул, пытаясь включить непослушную вялую логику.
Понедельник начался с горячего несладкого кофе (оба забыли захватить с собой сахар), после чего Семён достал откуда-то из дна рюкзака гроссбух Паолини, оценивающе посмотрел, щурясь, на пятидесятиваттную лампочку, придвинул столик прямо под этот чахлый источник серовато-умирающего света, и целиком углубился в чтение. Том лежал, бездумно глядя в потолок и слушал ФМ-волну, где музыка была еще больше приевшаяся, чем реклама. Завтрак (если прием пищи в полдвенадцатого можно назвать завтраком) их состоял из холодных куриных биточков, приготовленных мамой Тома, четырех яиц, извлеченных из электрочайника, да бутербродов с маслом, которое намазывалось на хлеб огромным ножом – «ты, Семён, видать на кабана собрался, а не в горы».
После этой трапезы они принялись за музыцирование. Тут Семён вспомнил, что Том ничего не понимает в нотной грамоте – для него диезы и бемоли были высшей степенью китайской грамоты, неподвластной простому человеку. И тогда у него появилась очередная великая идея: он взялся разрабатывать собственную систему записи партии для барабана. Со стороны это казалось полной ахинеей, арабская вязь крестиков, загогулин, крючочков и иероглифов повергла бы в шок любого криптографа, но, как ни странно, Тому удалось включаться в эту запись довольно быстро, он считывал мудреную информацию и играл по листкам, списанным корявым Сениным почерком не хуже заправского барабанщика, играющего по нотам. Когда после пар к ним заглянул Ной, он сперва скептически отнесся к этой затее, и попробовал обучить Тома нормальной партитуре для ударника, но юный барабанщик, разобравшись в «рунах» Семёна, отказывался воспринимать любую другую нотную грамоту. Когда они начали играть, Ной понял, что эта идея принесла свои плоды - Том заиграл гораздо чище. В шесть в подвале показался Тёма, и сразу за ним – Татьяна с горячими пирожками, на которые парни набросились с завидным аппетитом. Репетиция вошла в свое привычное русло, и лишь Семён все подкалывал басиста – на этот раз он стал рассказывать об экспедиции восемьдесят шестого года на Марс, явно приплетши данные, почерпнутые из какого-то фантастического романа. Всем только и оставалось, что незаметно улыбаться, глядя, с каким доверчивым лицом Тёма принимает эту «научную информацию».
Вторник принес желанный подарок. С самого утра Семён стал вызванивать друзей, которые согласились бы помочь с перевозкой установки. К одиннадцати к пятиэтажке, в подвале которой обосновались музыканты, подкатила старенькая грязная «копейка» с прицепом, в котором и покоилась сверкающая мечта Тома. Когда в два часа они сели обедать макаронами, обильно приправленными кетчупом, установка уже занимала почетное место в углу «клуба», прямо под большим плакатом «КиШа», прицепленным Артемом на одной из репетиций. Ближе к вечеру пришел Жека, с лицом знатока осмотрел обновку, получил обещанные три литра пива за эксплуатацию его инструмента, бросил ядовито: «нормальные барабаны купили, теперь вам бы еще нормального барабанщика найти». Том в ответ лишь сплюнул на пол – он прекрасно знал, что Жекина группа распадалась, дела совершенно не клеились, и эта желчь в его адрес была вызвана в первую очередь завистью. После обеда они вдвоем принялись за изучение новинки, играя по очереди, причем когда Семён сидел за установкой, Том пробовал подыгрывать ему на гитаре. В пять появились все остальные – Артем с новым плакатом, на котором красовался Мэнсон, вызвавшим бурю обсуждения – стоит ли вешать его в «зеленом клубе», Таня с домашними варениками с картошкой, которые были поглощены за пять минут - даже при том, что в «клубе» было всего две вилки, из-за чего Тёма вылавливал их устрашающим ножом, держа его так, будто намеревался подколоть акулу, а не вареника, а Ной – китайскими палочками, найденными в одной из тумбочек.
- Ну что, ночной сторож, - промолвил Семён, обращаясь через Артёма сразу ко всем, - не задать ли нам теперь концерт – с целью проверки новой ударной установки? Том, ты проставляешься – сбегаешь в магазин за портвейном?
Том задумчиво покрутил длинные барабанные палочки: - Нет, сам говорил, нам выходить нельзя. Пускай Тёма сходит.
Артём согласился с ходу. Бутылка красной жидкости с слегка отпугивающим запахом разлилась по стаканчикам, и растворившись в парнях, дала выход энергии, порождающей музыку. Том с легкостью ориентировался в «музыкальных рунах», как, с легкой руки Ноя, все стали называть знаки, измышленные Семёном. Тане то и дело приходилось прикрывать на пацанов, которые, войдя в кураж, совершенно забывали, что находятся в сыром подвале жилого дома, что жильцам с первого этажа может не совсем понравиться их творчество, а некоторые особенно бдительные могут и милицию вызвать. Парни слушались ее, но через две композиции опять, глядя, блаженно улыбаясь, друг на друга, и на стену, где на зеленном фоне были разбросаны цветы небольших плакатов, начинали увлекаться, компенсируя, как и положено любой начинающей группе, недостаток мастерства своей чистой и яркой энергией, будто порожденной мартовским солнцем, той, которая так редко остается в подарок взрослым людям от увлеченного детства. Но если остается – будь уверенным – она обязательно взрастет, и подарит тебе чудо самореализации, осознание того, что ты знаешь, зачем живешь, и это ощущение поистине прекрасно, даже если все вокруг скажут, что ты совершенно не умеешь писать, играть, рисовать. Не верь никому, если решил идти – иди.
- Ну что, Семён, может, еще что-то свое попробуешь спеть. – Даже обращаясь к товарищу, Том не отрывал взгляда от барабанных палочек, будто у него в руке был древнейший артефакт из коллекции Ктулху.
- Конечно. – Он уверенно кивнул. – Тогда подыграйте. Я как раз вчера вечером, когда ты уже спал, написал песенку. – И он задал довольно быстрый ритм.
Как пазл, склею кактус, из собственных иголок.
Раскрашу в цвет разлуки – цветов других не знал.
я снова выпью веру старинных книжных полок,
запечатлевших гибель, не помнящих начал.
И прочитав молитвы, рожденные в гестапо
(где сам себя измучу – другим так не суметь),
Я отдаюсь разлуке в разверзнутые лапы.
Полвыдоха, полвдоха. А дальше – только смерть.
Но единую песню успею, успею, успею допеть.
Заглянув за ту дверь, за которой скрывается смерть.
Ты спутываешь нити паучьего испуга
Чтобы свернувшись в кокон, хоть до утра дожить.
Убийство понарошку – спонтанная услуга,
Но за нее придется стократно заплатить.
В рассвете скрыт апокриф – ключ ото всех загадок,
Ты только должен помнить – что спросится взамен.
Но если привкус крови настолько ало-сладок,
То, значит, есть рожденный испить ее из вен.
Свою лучшую песню успею, успею, успею допеть.
Заглянув за ту дверь, за которой скрывается смерть.
- Мрачноватые у тебя песни, Семён, хоть сам ты парень веселый, - заметила Татьяна.
- Ну, не все же веселиться. Иногда хотеться погнать, и написать что-то в шутку, иногда вот такое. Музыка вызывает разные ассоциации, иногда самые неожиданные.
- «И зажженная тобой свеча тотчас преумножит тени…» - у Ноя откуда-то вырылась цитата. Или родилась. Чем больше он читал в последнее время, тем меньше различал, где слова услышанные, а где его собственные.
- Неплохо, Ной, неплохо. Эта тема вполне могла бы вылиться в песню. Если раскрутишь – приноси. А теперь, играем «Oasis». Том, давай ритм!
А со стены на них взирал веселый бес с хищными глазами и длинными усами, подкрученными вверх – на его создание у Семёна в тот день ушло часа два, но зато теперь он был уверенно, что место на стене – справа от барабанной установки – ждало именно этого рисунка, этого задорного чертика.
24. – Так, Максим, рассказывай мне еще раз, кто утром заходил, и когда ты заметил пропажу. – Андрей смотрел на своего подчиненного напряженно, будто у того на лбу могла появиться бегущая строка, рассказывающая о том, о чем умалчивал продавец.
- Хорошо, Андрей Викторович, расскажу еще раз. На работу я пришел в без четверти девять, вы же знаете – я никогда не опаздываю, а тут посмотрел, что за ночь снегу намело, решил взять из дома лопату, и немного расчистить у входа. А то там у нас ступенька, ее не видно, если входить, можно споткнутся. До полдесятого – ни одного клиента. Я намного протер витрину, а то там были следы от пальцев, если лампочки горят – их видно, а при дневном свете – нет. Потом зашли пару человек купить карточки на пополнение счета. Потом зашел с соседнего дома такой высокий мужик в ушанке. Он часто заходит, для своих детишек мультфильмы покупает. Диснеевские. Ну, он был здесь недолго. Потом – опять никто не заходил почти до обеда. Я еще подумал – странно, обычно к этой поре выручки от самих карточек на телефон и интернет набирается с полтысячи. Потом посмотрел в окно – гляжу, вьюга. Ну, думаю, из-за того никто и не приходит, все дома сидят. В полпервого пришел какой-то пацан, ну, лет четырнадцать-пятнадцать, стал спрашивать «порнуху». Ну, разными оговорками, намеками, короче, никак не хотел понимать, что мы таким не торгуем. Только он вышел, зашел еще один парень. Высокий такой, очень худой, глаза, как будто рыбьи, и какой-то дерганный. Он мне сразу не понравился, так оглядывался по сторонам, как будто что-то искал, или высматривал. Такого вроде и не выгонишь – нет причин, но и нервирует он, надо приглядывать, как бы чего не потянул.
- В чем он был одет?
- Кожаная куртка с высоким воротом и черная шапка на самые глаза.
- Ладно, - в голове Андрея проскользнула какая-то догадка, тень облака, которое явно проплывало у него перед глазами, но оставило по себе только воспоминание, настолько неясное, что пытаться вытянуть его за ниточку из глубин нанесенного ила информации, всего увиденного и услышанного за последние недели, - продолжай.
- Ну, стоит он передо мной, спрашивает, когда завозили смартфоны, когда новые модели будут, какие именно привезут. А за окном как раз мальчишки в снежки играют. Ну, совсем малые, со школы возвращаются, и лупят, значит, этими снежками друг по другу, по прохожим, по сигналящим машинам. Все красные, разгоряченные. И тут я вижу, что один из них останавливается прямо перед окном, - он кивнул в сторону улицы, - а двое других принимаются его расстреливать. Хоть и маленькие, но снежками по стеклу лупят неслабо. Ну, я выскочил из-за стойки, чтобы их прогнать. Понимаю, что этот пацан в магазине, и за ним надо следить, потому из магазина и не выхожу – так, двери приоткрыл, на мальчишек наорал…
- Сколько тебя не было в магазине? – Андрей наклонился над столом.
- Да я ж говорю, - Макс чуть растерялся, смотря, не мигая, на начальника, - я не выходил. Только отвернулся, пока их прогонял. Ну, секунд десять – пятнадцать это было, не больше.
- Ладно, рассказывай дальше.
- Ну, что дальше? – Максим замялся. – Этот худой спросил еще, когда будет новый завоз игр, и ушёл. Потом никого не было, я где-то полчаса скучал, читал прайсы, что вы мне в понедельник привезли. Потом решил пересчитать кассу. Открываю ее – а там пусто.
- Ясно. Ты товар весь просмотрел – всё на месте? – Он окинул взглядом витрины.
- Да, только касса. Ну как же он успел?
- Не парься. Любая проблема решаема. Ожидание развязки в большинстве случаев становится большей проблемой, чем сама развязка. Попробуй поточнее вспомнить, сколько денег было в кассе.
Макс потянул за угол исписанный листок, лежащий перед ним.
- Андрей Викторович, так я посчитал почти точно. Тысяча семьсот двадцать пять…
- Ладно. Мне надо переехать в одно место. Закрывай магазин, и иди домой. Да успокойся ты, Макс, деньги – еще не всё. Завтра в восемь жду тебя у отделения милиции. Будем писать заявление. Эх, посоветовал бы тебе накатить грамм триста для успокоения, но завтра к ментам, так что не стоит.
Он вышел на улицу, где опять начиналась метель. Позвонил Маше, сказал, что будет на ужин позже. «Ну вот, - подумал с досадой, - только съехались, а работа уже начинает вносить коррективы в отношения. Не от этого ли ты убегал, старик?»
Вырулил на скользкую дорогу, слушая монотонное шуршание «дворников» по стеклу. Включил радио, но уже через два квартала раздраженно выключил – музыка не отвлекала, а лишь елозила по нервам тупой пилой. Потянулся к спрятанной в бардачке пачке сигарет, затянулся, выпуская дым в приоткрытое окно, пока стоял на светофоре. Вот и «Филадельфия», где он договорился встретиться с Соней. Синевато-серый электрический свет, заполняющий зал, придавал предметам вид некой безжизненности и даже потусторонности, словно в японских фильмах ужасов. Соня уже ждала его за угловым столиком, в тонкой бордовой блузке, с распущенными длинными волосами. В руках – маленькая чашка кофе.
- Что случилось? – спросила, не дожидаясь, когда Андрей подсядет к ней.
В баре было пустынно, за стойкой бармен что-то рассказывал остроносой официантке, которая лениво поглядывала в сторону двух посетителей, ожидая пригласительного жеста – хотя, что с них взять, закажут пару чашек кофе, максимум – кекс и пирожное. Скорей бы закончилась эта метель, а то посетителей по такой погоде ждать не приходилось.
- А почему ты решила, что обязательно что-то должно случиться? Я не могу встретиться со старой знакомой просто так?
- Просто голос твой показался озабоченный. А просто так – ты же знаешь, я всегда рада.
Андрей дождался официантки, заказал себе «експрессо».
- Ну, я действительно по делу. В центральном магазине кто-то почистил кассу, и, кажется, я догадываюсь кто. По описанию Макса, похоже на одного типа, который часто ошивается здесь, в «Филадельфии». Ты ведь более-менее знаешь молодежь с «Картонки».
Район этот, в котором проживали и Андрей, и Соня, с давних времен назывался «Картонкой», в память о фабрике, изготовляющей картонные ящики в советские времена. Фабрику в начале девяностых выкупили два местных бизнесмена, десять лет она была прибежищем бомжей да шелудивых котов, потом ее еще раз перекупили, перестроили и принялись выпускать пищевые добавки – каждое утро Андрей замечал ряд фур, стоящих при въезде на территории фабрики.
- Знаешь, за то время, что меня здесь не было, очень многое изменилось. Одни уехали, другие выросли, не знаю, смогу ли чем-то помочь. Одного никак не пойму, - нахмурилась она, - если Максим рассмотрел грабителя, как же тому удалось почистить кассу? Он был вооружен?
Андрею пришлось пересказывать Соне всю историю ограбления. Девушка слушала внимательно, не перебивая, хотя по ее глазам было заметно, что ей есть что сказать. Когда рассказ был окончен, она вздохнула и ответила:
- Я знаю, кто это сделал. Почти наверняка.
Андрей удовлетворенно кивнул:
- Кажется, этого молодого человека я тоже видел не раз. В том числе и в «Филадельфии», и возле моего дома. Местная звезда гоп-стопа?
- Если дать тебе ответ короткий и поверхностный – то да. Его зовут Игорь, но большинство знают по кликухе – сколько его помню, он – Угорь. А помню я его еще с начальных классов, мы тогда жили в одном дворе, а о его родителях много чего говорили… Отец его промышлял разбоем, был ночным кошмаром нашего участкового, тот его как увидит на улице – аж зубами скрипит. Но что странно, лишь года три назад его поймали, и упекли за ночное нападение на сигаретный киоск. Попался он только потому, что был мертвецки пьян. Даже домой не дошел, как менты его и подобрали. Прям, как Аль Капоне – крупные дела ворочал, а на мелочи сгорел. Мать Игоря, сколько ее помню, пила. Ну, с таким мужем это и не странно. Помню как однажды он гонялся за ней по двору с качалкой. Я тогда малой была, страшно удивилась, так как по фильмам и подслушанным анекдотам думала, что это – женское оружие. А та картина совсем на анекдот не походила, тетя Маня еще дня три во дворе не показывалась. И вот в такой семье рос маленький мальчик. Маленький – это я и о росте тоже. Он среди сверстников был самым низкорослым, да к тому же, ужасно тощим. Но наглым. Наглым во дворе можно быть, если ты сильнее. Слабому – никак. Потому и получал часто. Но со временем он как-то научился выходить сухим из любой ссоры, любой стычки. Не знаю почему, но старшие ребята стали за него заступаться. Может – отца боялись. С тех пор и стали называть его Угрём – знали, малой всегда вывернется, всегда найдет, как ускользнуть. А когда его родителя усадили, Угорь взялся нести нелегкое семейное бремя. Понемногу, месяц за месяцем, он завоевывал дурную славу. Мать смотрела на это сквозь пальцы – денег даст, бутылку вечером принесет, да и ладно. Вот только других мужиков он к ней не подпускал. Одному зарядил камнем в голову, так что того прямо из нашего двора увезла «скорая». Другого спустил с лестницы – тот был сильно поддатый, что облегчило Игорьку задачу.
Соня на минуту отвлеклась, подзывая официантку. Андрей сидел, задумавшись – на секунду ему невыносимо захотелось курить, и он потянулся к карману, но тотчас же отмахнулся от этой мысли.
- Где-то в восьмом классе его поставили на учет в «детскую комнату» за какую-то драку. Тогда у нас еще случались походы – район на район. А потом его засёк директор в школьном туалете, когда Угорь продавал «траву» старшеклассникам. Директор у нас был сердобольный, знал историю его семьи, да и проблем для собственной школы не искал. Заявил, что милиции ученика не сдаст, выдаст тому аттестат «экстерном» о «неполном среднем», лишь бы тот больше не появлялся в радиусе ста метров от входа в его заведение. С тех пор Угорь перебивается случайными заработками – грузчик, подсобник на стройке, курьер, но все прекрасно понимают, что его кормят не совсем чистые похождения. Вот такая история. Решай, стоит ли писать заявление – думаю, он выкрутится. А нет – пойдет за папашей, теперь Игорь уже совершеннолетний, так что спуска ему не будет.
- Да уж, история не самая приятная. Где его найти?
Соня грустно улыбнулась.
- Это тебе и участковый не скажет. Я же не мисс Марпл. Хотя, знаешь, он, вроде как общается с моим двоюродным братом, Семёном. Вот только тот уехал в Карпаты на лыжах кататься. Будет через дня три-четыре.
- Да уж, мертвый номер получается. Макс в облаках витает, а не за кассой следит, но вычесть эти деньги из его зарплаты - вроде, как неправильно. Угря этого фиг поймаешь. Что ж, пусть доблестная Калиновградская милиция ломает над этим голову. Хотя, на нее я особо не надеюсь.
- Ну, если решишь сам искать грабителя – подскажу, где он может быть. Интернет-клуб рядом с книжным магазином, где твоя Маша работает – раз. «Зеленый клуб» - два. Недостроенный склад картонной фабрики – три.
- Стоп. Что такое «Зеленый клуб»?
- А, ну да, ты же не местный. Ты ведь живешь на Чехова, 54? А в подвале соседней пятиэтажки, Чехова, 56, есть комната, выкрашенная в зеленый цвет. Потому и «Зеленый клуб», хотя некоторые говорят, что зеленый – всего лишь цвет «травы». Притон картежников, планокуров, школьников, что решили покурить. Вроде в последнее время так обосновалась рок-группа, знаю, так как там Семен играет. Ну, а Угорь там частенько зависает, ночует, если домой боится идти. У меня в том доме пару подружек живет, так что об этом месте весьма наслышана. Головная боль для участкового. Ладно, теперь расскажу, где четвертый склад Картонки…
Андрей решил прокатиться по городу, и попробовать все-таки самостоятельно найти грабителя. В компьютерном клубе того не оказалась, это он понял еще с порога – за мониторами, отбрасывающими яркие блики, сидела исключительно мелкота, не старше десяти лет, которая, весело перекрикиваясь, рубилась в какой-то новомодный «шутер». Потом двинулся к старому, облезлому зданию склада, над которым огромным ржавым пауком возвышался каркас крыши. Подъехал к самому входу, благо, металлические ворота, призванные останавливать случайных гостей, давно были украдены. Кругом валялись пустые пластиковые бутылки, преимущественно из-под пива, сигаретные пачки, обертки от шоколадок («Сникерс» именно здесь доказывал свое превосходство над конкурентами). На первом этаже ужасающе пахло мочой, стены были разрисованы граффити, под ногами валялся самый разнообразный мусор, меж которым Андрей заметил постеры «Amatory» и «Ранеток», обрывок афиши «Гарри Поттера», страницы манги - массовая культура просовывала свои щупальца даже в этот дальний угол человеческого обитания. Хруст битого стекла ширился по пустому зданию, отбиваясь от старых, обветшалых стен, ощерившихся темно-красными зубами кирпичей.
В одной из комнат он наткнулся на трех школьниц, коротающих вечер за бутылкой дешевой наливки. Бездумные, мутные глаза поднялись на него, будто говоря: «ну, чего тебя сюда занесло?». Им было лет по тринадцать – четырнадцать, щуплые, бледные, с кроваво-красной помадой, у двоих в руках тоненькие сигареты. Противно. Отчаянно противно, оттого, что это все происходит именно так.
Куда же катится эта страна, если этот гадкий, скользкий спрут захватывает таких детей, если нет силы, способной противостоять этому, если с каждой новой ступенькой, с каждым новым годом все больше становится тех, кто предпочитает пройти мимо, отвернуться, отплюнуться от таких картинок всеобщего разложения. Почему-то вспомнился «Ночной дозор», прочтенный много лет назад: «Намного легче погасить в себе свет, чем развеять тьму вокруг». Вот так все и гасят. Нет, не все, только те, у кого этот свет заложен от рождения. А таких не так и много. Неужели, этому городу и этому миру суждено погрузиться во мрак.
- Шли бы вы домой, девчонки. – Устало промолвил он. – а то и милиция может сюда заехать. Вам нужны лишние проблемы?
Ответила одна, которая, по-видимому была у них главной. Писклявый голос, будто сплетенный из бесцветных ниточек, пережженных дешевым пойлом.
- Дядя, нас учить не надо. Плевали мы на ментов. Что они нам сделают? Вот наркоманы – те пострашнее. Ну, сегодня вроде спокойно. Лучше сядь с нами, выпей.
Андрей несколько растерялся такому предложению, мысленно пытаясь генерировать в своей голове подобную картинку.
- Я тут одного знакомого ищу. Должен ему денег, хочу отдать. Угорь, может, знаете?
- Ты нам не втирай, - все та же девушка с темно-зеленым локоном за ухом, набиралась все больше наглости, глубоко затягиваясь, - Угрю ты ничего не должен, не того поля ягода. Скорее, он тебе. Ну, да ладно, его все равно сегодня не было. Мы тут с третьего урока сидим, никто не заходил, только еще пару наших подружек. Так что, пить будешь?
«С третьего урока… Так это ж почти целый день, в сыром, воняющем зале, где к тому же и холодно». Андрей тоскливо потянулся к бутылке, поднял ее под апатичными взглядами школьниц, и вылил ядерно-алое содержимое, сильно пахнущее низкокачественным спиртом и карамельным ароматизатором на грязный пол. Единственной реакцией была реплика одной из девчонок:
- Ты чё, долбоеб? А с виду нормальный мужик.
У входа в склад сидел большой черный кот, то ли предвещая Андрею неприятности, то ли показывая, что эта территория в одинаковой мере принадлежит и людям, и зверям. Наверняка, здесь мышей хватало, ведь всяких объедков остается вдоволь.
Вот тебе и знакомство с молодым поколением. Вот тебе и цветы жизни. Кто из них станет управлять этой страной? Хотя, те, кто сегодня управляют, едва ли лучше. Андрей чувствовал, что усталость с изрядной долей раздражения заворачивается в нем большим ватным шаром. Ну ладно, теперь в дворик на Чехова – зайти еще в этот подвал, и можно возвращаться к себе, в уютную квартирку к Маше, что, наверняка, уже приготовила ужин, и ждет его приезда.
Та молодая шпана главы 1-24
© Copyright: Василий Гусятинский, 2012
Свидетельство о публикации №212032600004
Свидетельство о публикации №212032600004
Рецензии