Маленькие записки о небольшой стране

Вступление.


Знаменитый норвежский писатель-весельчак Эрленд Лу однажды поставил одного из своих литературных героев перед непосильной задачей – ничего не зная о Финляндии, написать по ней путеводитель. Изначально такая идея была обречена на провал. Поэтому я никогда не пишу о городах и странах, если представление о них почерпнуто из старого путеводителя с бородой эдак 70-х годов.
Всякая страна и всякий город познаётся в движении, познаётся собственной кожей, ветром в глаза, наощупь – пальцами, глазами, ушами, и даже носом. Ну и, конечно, нельзя забывать про интуицию, которая всегда ведёт нас и без карты, по своим особым маякам.
Я какое-то время думала – писать о стране Финляндии в целом, окунаясь в наскучившие всем исторические сведения и закидывая текст датами и именами, или сосредоточиться на частном. Частное – как раз и есть финские города. Это те самые кусочки мозаики, сложив которые получаешь объёмное изображение, как в нынешних кинотеатрах, способное воспроизвести если не саму истину, то нечто близкое к ней.
Собственно, что такое города? Это молекулы тела страны. От того, какие они разные, разным выходит и портрет страны. Именно в городах и городках живут те самые люди – народ, делающий историю каждым своим шагом и движением.
Я не стану сортировать города, в которых я побывала, по важности, как административной, так и моей личной. Пусть они останутся прихотливой россыпью на ладони, перемешав которую, можно получить совсем другую картину.
Признаться, я не люблю воспринимать окружающее меня разумом. Этот механизм, доставшийся человеку, я стараюсь применять только в контексте эмоций и личных впечатлений. Мне кажется, что описывать собственные чувства – гораздо честней, чем досконально живописать каждый дом и его историю,  не испытывая к этому дому и к его истории ничего тёплого, родного, связанного именно с тобой, с твоей азбукой Брейгеля, по которой водишь пальцами, улавливая каждое движение города.
Поэтому, вполне возможно, мои короткие истории будут грешить смысловыми пробелами и не станут походить на ровные листы из вкусно пахнущих путеводителей. Я отпускаю в свободный полёт свои чувства и свою память.


Керимяки.

Часто ли приходилось среднестатистическому жителю крупного европейского города, такого, как мой Петербург, проснуться утром и ощутить на себе нечто странное. Нет, не пух жар-птицы. Тишину! Тишину, рождённую не тем, что не вышли из своих парков троллейбусы и трамваи, а тишину живую, не мертвенную, дышащую, трепетную, чувственную, тишину благословенную, как первый день бытия после долгой войны.
Мы привыкли к шумам. То автомобиль проедет, особенно раскатисто по мокрой от дождя мостовой, то общественный транспорт напомнит о себе.  Зимой, когда выпадает снег, скребут лопатами дворники. Базарят пьяные посетители ночных ресторанов. Гуляет разудалая молодёжь, вопят петарды, смеются, стучат, включают воду соседи.
Керимяки – это тишина. Благословенный звук беззвучия, если так можно выразиться, аромат остановившегося времени.
На озере у отеля это чувствуется особенно ярко. Ещё за завтраком в стеклянном зале ресторана начинаешь ощущать себя где-то в лесу – стекло свободно позволяет приникнуть соснам и солнцу прямо к вашему столику и только запах сосновых иголок не может пробиться к аромату свежесваренных сосисочек и кулебяк.
Лес наступает на отель, но он осторожен. Это не окружение, не взятие в плен. Скорее, дружеские объятия, обволакивание вечнозелёным покрывалом, чтоб легче спалось, легче завтракалось и легче гулялось. Лес и озеро – как два добрых товарища, рождающих в душе ощущение парадоксального покоя, привыкнуть к которому после каждодневного городского стресса ещё сложней, чем к тому, что на летней веранде аромат приготовленной в отеле еды приобретает запах чистого молока.
Уединение относительно – местные и туристы после завтрака разбредаются по сосновой благодати, включают свои маленькие песенные краники зяблики, а на другой стороне леса, у озерца поменьше, просыпаются и начинают орать цапли и ещё какие-то водяные птицы. Понемногу начинаешь привыкать к тому, что тишина – не абсолютна. Вовсе не потому, что далеко-далеко за озером проходит автомобильное шоссе, а на озеро высыпали купаться те, кому гостиничный бассейн показался мелковат.
Тишина дышит. Её дыхание можно ощутить, когда садишься на деревянную скамеечку и поднимаешь глаза в небо. И уже неясно, то ли вода в небесах, то ли небо в воде, - оба они – в тебе. И они дышат.
От отеля до самого городка ведёт длинноватая для неподготовленных ног, но вполне покоримая велосипедисту дорога. Вперёд, за двухколёсным другом на прокат к рецепции, и вот уже мелькание колёс и поскрипывание седла добрасывает до небольшой площади, где слева по пути следования высится огромная кирха – местная красавица-знаменитость.
Говорят, её планировали построить из дерева, и создали чертёж в сантиметрах. Кто-то необдуманно перевёл расчёты в метры, - и вот, перед нами самая большая в Финляндии деревянная кирха, гордо подпирающая жёлтой головой ясное небо.
Скандинавские кирхи для привычного к свечению позолоты и перемигиванию свечных огоньков православного русского кажутся пустыми. В них немного не хватает торжественности католических соборов, имеющих ту же стать, и… народа. И в эту кирху народ придёт только в определённое время – прослушать проповедь.
Но я довольна. Пусть говорят некоторые, что в лютеранских церквях бога нет – там есть тишина. Всё та же трепетная и дышащая тишина Керимяк. Можно посидеть и послушать её, позабыв про то, что находишься в местной достопримечательности. Можно подумать и собрать, наконец, свои мысли в хлипенький букетик.
И это так легко, когда ты – в Керимяках.


Лаппеенранта.
Впечатление от этого города начинает рождаться ещё тогда, когда едешь к нему на автобусе. Едешь практически через лес. Глаза пронизывают оконное стекло – лес, лес, лес, и кое-где поблёскивает вода – то ли речка, то ли миниатюрное озерцо.
Лето – единственно возможный выбор для Лаппеенранты. Именно летом в этом городе есть тот самый запах природы – природы живущей и дышащей жизнью, которую несложно прочувствовать во всех небольших финских городах, но в Лаппеенранте – отчего-то – больше.
Мне самой как-то стыдно от того, что для многих соотечественников этот оптимистичный городок стал Меккой для торгового паломничества. Если честно, во время своей прогулки по Лаппеннранте я и магазинов-то особых не разглядела. Где они их там все находят? Мне повезло, что я увидела Лаппеннранту как бы с двух сторон – живой, веселящийся город, похожий на ярмарочную карусель – крутится, завлекает, смеётся, - и тихий, опустевший воскресный город, когда только природа не спит, и, кажется, сама наслаждается отсутствием прикорнувших до позднего часа людей.
Суббота. Пронизывающие городок слева направо и вдоль улицы. Площадь рядом с озером. Какой-то музыкальный фестиваль.
Площадь полна запахов фруктов, овощей и специй. Они рассыпаны там как волшебные дары, и их вид ещё раз напоминает о силе природы, словно не человеческими, а своими собственными руками сотворившей Лаппеенранту. 
Народ никуда не бежит. Не суетится. Не издаёт противного рыночного шума. Здесь везде правит природа. Она сама. И даже мальчишка на великоватом для его роста велосипеде словно создан её заботливыми руками, а не появился ниоткуда. Он проезжает мимо, а у шатра, где скоро будет звучать современная финская музыка, толпится молодёжь, и в воздухе какое-то странное ощущение свободы и наслаждения.
Июль!
Домики Лапеенранты – строгие, функциональные, ровно выстроившиеся вдоль протянутых ниточек улиц, хранят в себе каждый свою жизнь и свои секреты, которые показывают только до половины. Мне запомнились два момента, которые никак не уходят из моей памяти, когда я вспоминаю Лаппеенранту, вне зависимости от того, сколько городов после я видела и пропускала через себя.
Стою у маленького продуктового маркета. Через дорогу – ничем не отличающийся от своих соседей небольшой, удобный для жилья, немного непривычный для глаза петербуржца домик, в окне которого что-то беспрестанно колышется, вертится. Приглядевшись, замечаю большого белого попугая, похожего на какаду. Птица аккуратно, старательно вытворяет свои кульбиты, и это отлично видно даже через проезжую часть, кстати, не самую широкую.
Попугай в окне! И всё это среди воскресной тишины, сонной, но не безмолвной.
Вот на балкончик вышла финская бабушка. Хорошо, пусть и по-домашнему, одета, мечтательное выражение лица, мягкая улыбка. Сколько раз выходила она вот так на балкончик своей квартирки? Сколько раз сможет ещё выйти? Есть ли у неё дети, внуки, сколько? А её муж – такой же почтенный старичок, - с ней ли, или ждёт её там, где нам всем по-старинному определению должно быть лучше, чем здесь?
Лучше, чем в Лаппеенранте?
Вряд ли так думают те, кто там живёт. И даже навевающее странные мысли о жизни, смерти, справедливости и несправедливости военное кладбище спокойно дремлет в размеренных июльских лучах воскресенья. Там имена тех, кто отстаивал свою маленькую страну перед огромной страной Советов. Те, кто остался навечно в мягкой глине под Терийоки, Куоккалой, Виипури, Каннельярви…
Их имена бесшумно гладит воздух Лаппеенранты.

Хювинкяя.

Так странно сложилось, что городок Хювинкяя всё время подставлял мне свои бока зимой и поздней осенью. Не слишком далеко от столицы, правильно распланированный, с микроскопическим автовокзальчиком и смотрящим на него с другой стороны узенькой улочки Ванха Киркко – Старой Церкви, деревянной хранительницы прежнего наследия Хювинкяи.
Ах, ведь эти новостройки и привычные современному финну функциональные дома ничего не помнят о том, какой была Хювинкяя до этого. И только почти пустынная дорога уводит дальше, дальше. Шагаешь, шагаешь, и ни один автобус не обгонит. Может быть, их вообще нет?
Прячется гостиница в облетевшем по осени парке. Прячется зря – среди оврагов Свитси, эдакой миниатюрной финской Швейцарии, её видать, как на ладони.
Хювинкяя живёт размеренно. Небольшой супермаркет, красивый и довольно вместительный концертный зал, новомодная кирха в виде стеклянной пирамиды – высший писк функционализма. И зря шелестят машины колёсами – Хювинкяя всё равно больше любит тишину.
Из окна гостиницы видишь опускающиеся сумерки. Они густые и вкусные, как брусничный джем, подаваемый здесь к завтраку. И снова тишина – парк окутывает тебя мягким облаком, отделяя от остального городка, где всё ещё могут ползать сонные машины и гореть огни.
Огни?
Они и тут горят. Маленькие фонарики у входа, маленькие фонарики в парке – тщедушные свечечки делают осенне-зимнюю тьму хювинкяи не абсолютной. У улыбаешься – сам не зная, чему.

Вааса.

Поначалу меня клонило в сон. Шесть часов дороги на автобусе – это выдержит не каждый. Но меня ждал заснеженный, предрождественский городок, где гостеприимно светились окна гостиницы, и ударяла куда-то ввысь шпилем гордая кирпичная кирха.
Я приехала не совсем в город.
Мне была нужна музыка. Музыка под сводами той самой кирхи, где ангелы пели о чём-то своём – небесном. Город чего-то ждал. В полутьме почти полярной ночи, он жил и дышал. И пусть его дыхание было немного холодным. Спрямлённые улицы ублажали мои уставшие с дороги ноги. Признаюсь честно, православный собор ваасы я посмотрела только издали. Меня не пускал добротный, финский такой снег декабря. Собор стоял, вжав озябшие купала в плечи, и погружался в снег – ровно, вдох за вдохом, как корабль уходит в пучину.
Несмотря на тьму, мне запомнились не только огоньки – та самая кирха синей громадой рисовалась на своде небес, как творение Феофана Грека или странный осколок сна.
Мне нравилось думать о том, сколько шагов я сделала от вокзала до Музыки, и сколько шагов в моей душе Музыка сделала сама. Поистине – Вааса сыграла приятную мелодию на моем сердце, превратившись в пушистый комочек добрых воспоминаний…

Эспоо.
Лил дождь. Непрестанный, вечный, серый. И всё вокруг мерещилось серым, мокрым, грязным. Таким предстал передо мной ноябрьский Эспоо. Мне казалось, что нет конца воде, и нет конца ещё живой, тёплой траве в саду Таптолы перед концертным залом Культуурикескус.
Заброшенный на зиму теннисный корт.
Спрямленные линии домов.
Дороги, дороги, дороги.
Я доставала фотоаппарат под струями дождя и наводила объектив на серое небо. Для меня навсегда остались в памяти полупожухшие деревья, стены грязно-белых зданий и красивые капли дождя – как странное благодатное чудо среди зимы.
Ночной Эспоо светился автобусами. Их было много, все они прошивали неосязаемыми световыми стежками Хельсинки и Эспоо – странный союз, любовь двух антиподов, дорожные развязки и сырой асфальт.
Я была в Эспоо странницей – без денег, почти без здоровья, но с огромной любовью в сердце. И эта любовь к тихому пригороду финской столицы запала мне в сердце сначала колючей неприязнью, рождённой усталость, а потом – отчего-то! – любовью, неоспоримой, незаглушимой, красивой и тихой – как сам город, как его ноябрьские сады Тапиолы.

Котка.

Весна выдалась нелюбезной. Секла щёки, не баловала солнцем, уворачивалась от ласк. Третье мая – срок не в полне критический, но радующий ожиданием чего-то сказочного.
Весна – сказка.
Чудо.
Маленький городок с русскими корнями, уютный и вполне гостеприимный, был под властью суровой весны. Весны северной, неласковой, недружелюбный, как некоторая часть Финляндии – Котка, город, носящий имя российского орла, позволил мне причалить на автобусе рядом с его берегами, но к тайнам своим не допустил.
Небольшая кирха вы центре поражала своей пустотой. Возможно, ей нравилась эта пустота. Не мне. Как же тогда мне хотелось небесной поддержки!
Встречали голые стены и пустые скамьи.
На дороге «валялись» каменные арбузы, - искусно выточенные подобия летних ягод, смотрели придирчиво какие-то невнятные памятники, обувные магазины – спящие и безропотные – отдавали меня во власть ночи.
Я запомнила этот клуб. Для меня он навсегда остался вместилищем пошлости и разврата. Пиво заливало ноги. Чужие крики обессиливали слух. Что мне оставалось делать – одной в маленьком городке на побережье Финляндии, где даже весна была против меня?
И сколько бы лет не прошло, я всегда буду чувствовать странный диссонанс между собой и городом, у которого – возможно! – было столько сказок, столько чудес для меня, а остались только – кирха, пропахший пивом клуб, да холодные улицы ненаставшей весны…
И боль.

Савонлинна.

Вода, кругом только синие пресные волны. Сколько лет они бились об этот остров? Сколько лет они просили пощады у камня? Крепость Савонлинны прощала им всё, но никогда не допускала в душу.
Мне не повезло услышать ни единой оперной арии в этой крепости, но я знала, что где-то чуть северней в Савонлинне стоит обычный деревянный дом, гордо примеривший себе имя Савонлинна-тало, где продают и покупают души, где популярная музыка не стоит ничего – только копейки, отданные за входной билет. Дом, где песня души превращается в визг взбудораженной толпы.
Я уходила скромными улочками Савонлины вглубь, я искала тишины, но даже в красивой кирхе этого тихого озёрного города я не нашла себе пристанища.
Бог – мёртв?
Нет, он просто забыл про Савонлинну. А Савонлинна забыла про него.
Зачем же ругать красивый финский городок, кошкой свернувшийся под строгим контролем и защитой русско-шведской крепости? Туристы позируют на фоне башен. В крепостные стены навсегда замурованы чьи-то взгляды – восхищённые, удивлённые. Других нет. Савонлинна не знает ненависти. Так же, как и не знают её старые рыбацкие склады, пахнущие смолой и водой, и дряхлые, но по-стариковскому бравые угольные пароходики на Сайме.
Савонлинна умеет читать мысли. И я помню о том, что когда мне захотелось смятения и грозы, тучи встали над озером и крепостью.

Лахти.

Этот небольшой, но прославленный в лыжном спорте финский городок отчего-то всегда поворачивался ко мне своей снежной спиной. Я вспоминаю, как добиралась до него на автобусе – обычном рейсовом, пустом автобусе, по-буддистски гудевшем и проносившемся мимо бородатых льдом гранитных скал и занесённых по самую макушку снегом деловитых вековых елей.
Зима!
Зима в Лахти! Это восторг и хрустящее от морозца преломлённое восприятие мира. Снега чужой родины, снега глубокие, добротные, как и вся Финляндия. Царство зимы, которое нигде никогда не будет таким прочным и мужествакнным, как в Лахти.
Небольшой городок с модерновой кирхой за домами на главной улице подарил мне немного удовольствия от прогулки по улицам, где ещё сохранились дома северного модерна и таинственные маленькие особнячки, прячущиеся в морзноватой мгле.
Сибелиус-тало… здесь уже не слышны шаги великого композитора, но пахнет его музыкой. Эстафету Сибелиуса перенимают другие люди, чья музыка, может быть, не так величественна, но точно так же милосердна и полна финского снега. Огромный стеклянный корпус нового здания музыкального зала, словно большая льдина, нависает над озером. Это красота, которую можно передать только звуками – звоном льда и шорохом стекла.
Три огромных лыжных трамплина для прыжков царят над Лахти. Они похожи на странный замок снежных богов, которые в избытке водятся именно здесь, в этом городе.
Холмы. Леса. Заснеженные улицы. Ледяная сталь спортивных сооружений.
Лахти непрост. Он похож на одинокого волка в финских лесах – красивого, чуть означенного пургой, задумчивого и не слишком гостеприимного. Его расположение ещё надо завоевать. Гостиницы и торговые центры – этому не подмога.
Лахти навсегда останется в моей памяти одиноким снежным гнездом, похожим на царство заснеженных финских хищников. И музыка, которую мне дарил он, ледяными каплями отпечаталась на моих волосах…

Ловииса.

По идее, вся Финляндия соткана и составлена, как гигантский паззл, из таких маленьких, бесшумных, скромных городков с одной главной улицей и стоящей на ней кирхой. Я приехала в Ловиису ночью, на рейсовом автобусе, на исходе лета. Меня встретили тёплый ночной воздух и журчание фонтана, спрятавшегося в полутьме где-то посередине эспланады имени Маннергейма. Небольшая гостиница, безлюдные переулки, ощущение отдалённости от всего суетного и шумного – вот оно, - настоящее гостеприимство Ловиисы.
Меня встречали узкие улочки деревянного старого города и вымощенные камнем длинные переулки города нижнего, выходящего лицом к лицу к заливу и ласкающие ароматом воды.
Трудно идти по камням. Трудно заблудиться в Ловиисе. Всё просто как на ладони, понятно и ясно, как разлинованная тетрадь.
Один скромный музей, парк с озером, деревянные домики.
А ещё – старинные бастионы, почти нетронутые временем, и из-за их стен встаёт солнце. Что видели эти стены? Кого запомнили? Мимо спешат машины и автобусы, небольшой вокзальчик провожает их. Камень к камню, травинка к травинке – бастионы продолжают охранять Ловиису – теперь уже просто от времени. Время в этом городе течёт медленно.
Ещё медленней, чем у бастионов, течёт время на старом лютеранском кладбище. Очень странно просто идти по городской улице, которая вдруг превращается в просёлочную дорогу, а потом начинает утопать в лесной чаще как тропинка между могилами…
Красота соснового леса и его скромный гул уносят прочь, когда смотришь на эти финские и шведские фамилии, высеченные на старых и не очень старых памятниках. Пытаешься понять, кто были все эти люди? Чем прославились? Чего сумели достичь, ради чего и почему умерли? А тут – совсем недалеко – дома тех, кто жив, кто жить собирается и будет жить ещё очень долго.
Ловииса – тихий городок противоположностей…

Тампере.

Второй по величине, второй по значению – вечно второй, но разве менее красивый, чем столица? Две огромные церкви напрасного безверия – лютеранская и православная. Бессмысленно вторгаются они шпилями в глухие небеса. Там всегда полутемно и пусто. Тампере бережёт церковное одиночество. Дома югенд-стиль и многолюдные проспекты. Пивнушки и кафе. Зелёные массивы и каменные острова по-фински функциональных гостиниц.
Тампере!
Город ненадёжного счастья и разрушенной веры.
Я помню, как ходила по его улицам в эйфории непонятного счастья, которое уже совсем скоро обратилось в печаль. Тампере – там есть два странных, проитиворечущих друг другу музея. Музей Ленина и муми-троллей.
Ленин и муми-тролли.
Они одинаково любимы в этой странной стране, в этом странном, недопонятом городе. Рассказанные когда-то сказки – то ли волшебницей-писательницей Туве Ясон, то ли вождём большевиков… кто знает? Они одинаково ушли в прошлое, и одинаково оставили свой след на песке.
Тампере – широкая река и вкусная красная рыба на завтрак. Тампере – концертный зал, всегда жаждущий новой музыкальной крови. Одиночество в Тампере. Одиночество вне автобусных дорог.

Рованиеми.
Поезд подползает мягко, по-питоньему, он уже готов поцеловать небольшой вокзал своими наточенными до состояние закалённой стали колёсами. В окне – мягкие пупки сопок. Воздух заметно резче, чище, холоднее.
Рованиеми.
Вечный страж полярного круга.
Из поезда выхожу на дорогу. По одну сторону – продуктовый супермаркет,  по другую – скромный местный художественный музей – отличное место для того, чтобы провести время в тишине современного изобразительного искусства.
Картины манят первозданным финским очарованием. Здесь много камня и зелени – они проступают сквозь живописные полотна живыми, дышащими пятнами.
А вот и центр города. Он был разрушен во время второй мировой и сейчас застроен очень рационально и функционально. Типичный финский городок, где велосипедистов больше, чем автомобилистов, где над тихим кладбищем стройно возвышается кирха, а над кирхой – облака, облака.
Целый сонм смятенных облаков. Из них периодически моросит дождь – погода в Рованиеми переменчива, как чувства женщины. Погода в Рованиеми – особая статья. Это уже не Финляндия – это странная смесь суровости и теплоты. Лето, подмётанное тайными мотивами зимы.
На другом берегу реки – тихие финские пригороды и православная деревянная церковь, утопающая в зелени. Туда не ведут дороги. Туда можно прийти не по карте, а только собственным чутьем. Вантовый мост Свеча Сплавщика – не просто переправа между двумя берегами, но ещё и маяк. Горят, светятся огонёчки. Мост окружают цветы. Всё это так не похоже на современный центр города, что хочется зажмуриться.
Леса, леса на сопках окружают фантастический город Рованиеми. Он лежит между двух зелёных берегов и словно плавно течёт куда-то вдаль. Грудь переполняет ощущение пространства и простора, свободы, чистого воздуха и тишины – самого прекрасного ощущения на свете…

Хельсинки.

Он был рождён для того, чтобы с него начиналось и чтобы им заканчивалось всё. Его строили, бомбили, восстанавливали. Его возрождали и коверкали. Он навсегда остался транзитным вокзалом для тех, кому не нужна его строгая северная красота.
Хельсинки.
Пронзённый стрелой проспекта Маннергейма, опоясанный тремя скоростными кольцами автодорог, умывающийся влажными ветрами с залива – он стал легендой, красивой и подчёркнуто строгой.
Ждёт новых музыкальных жертв Финляндия-Тало, облицованный холодным каррарским мрамором. Ловит неземные прикосновения церковь в скале. Морские прикосновения Катаянокки утопают в многоязычии рынка на Эспланаде. Собор святого Йоханнуса ищет своих собственных ангелов.
Сколько раз я проходила по этим улицам и переулкам! Сколько раз рвалось сердце из груди при одной мысли о том, что где-то здесь – здесь! – в одном из каменных пальто домов Уланлинны бьётся сердце того, за которым в огонь и в воду!
По Катаяенокке всё также бегают зайцы, а по ночам летают совы над парком, где горят купола Успенского собора. И если не Хельсинки – как бы я смогла жить дальше – без этой небольшой страны, которая так тихо, но так прочно вошла в мою жизнь?