Поезд

     Люблю ездить поездом, правда, недолго, денек-второй, не больше. Больше надоедает, утомительно. Самое прекрасное это то, что полностью отключаешься от повседневных забот: никаких телефонных звонков, никаких извещений, квитанций, ксерокопий, деклараций, заявок – ничего не надо. Здесь же, как говорят, полная расслабуха. Какая прелесть: телевизора нет, ничего не раздражает, радио, так там, в основном, песни, да можно и его выключить. Техника, щелкнул рычажком  - глухо. Когда собираешься в путь, думаешь, высплюсь на целый год вперед, а ведь не получается.  Во-первых, и спать-то, почему-то не хочется, во-вторых, и некогда. Непременно с  соседями завязываются разговоры, такие интересные судьбы, так интересно рассказывают,  и все у них получается натурально, доходчиво. Вот бы кому писать. Со случайным попутчиком можно говорить даже о самом сокровенном, наболевшем. Это с близким человеком не всегда безопасно, потом можно  будет горько пожалеть, а здесь,  совсем другое дело.
     Ехал я как-то к своему другу Юре Троценко в Тихорецк. Я о нем писал в своих воспоминаниях о студенчестве. Помните? Председатель студенческого профкома, незаурядная личность. После окончания института стал урологом, быстренько защитил кандидатскую, стал заведующим кафедрой урологии, доцентом. Купил домик в центре Караганды, облагородил его на свой вкус, жена прекрасная, два наследника растут, как грибы. Казалось, чего еще, живи да радуйся. Ан, нет. Казахстан стал независимым и стали выдавливать моего друга, как пасту из тюбика. Сначала ликвидировали кафедру, затем …  Да что там рассказывать, сами знаете, как это делается, да у Веры, жены его,  появились препятствия на работе. Тут и дураку ясно, надо уматывать. Продали дом за бесценок, ведь таких желающих оказалось много. И на эти деньги  еще могли бы купить в Тихорецке приличный домик, да беда в том, что в то время была инфляция по двадцать с лишним процентов в месяц. Пока собирали пожитки, хватило только на халупу: две небольших комнатки и неотапливаемая кухня с железной раковиной и латунным краном. В одной комнате чемоданы, в другой  книги – самое ценное, что удалось сохранить. И что интересно, и  книги в то время обесценились до неприличия, я имею в виду в денежном выражении. Друг мой растерялся полностью. Вот я и ехал к нему с желанием помочь словом  и делом. Но вернемся в купе. Сосед мой, оказывается, тоже очутился в тупике. Никуда он, правда, не переезжал, а получилось у него все это на родной земле. Одолжил он у друга тысячу двести долларов и осуществил давнишнюю мечту, купил старенький «Жигуленок». Счастью, казалось, не было предела. Машине,  хоть и четырнадцать лет, но краска родная, моторчик работает, как часы, резина сносная, пороги целые. Но счастье длилось недолго. Дефолт, как обухом по голове. Теперь долг увеличился в пять раз. Хорошо еще без процентов. Как быть, хоть в петлю лезь. Подработать негде, да и некогда – учитель в школе. Да как же так можно, возмущался он, ища у меня поддержки.   Ведь сам Ельцин заявил, никакого дефолта не будет. Кому же еще верить, гарант чертов, тут же забыл про рельсы. Я успокаивал его как мог. Ничего, мол, ты не одинок.  Наши предки  не такое переживали. Все устаканится, жизнь продолжается, все уйдет в историю. А что я еще мог сказать. Положение у него и впрямь незавидное.
     Путь наш проходил через Украину, еще одно независимое государство. Ехали-то  мы  по ее территории не так уж и долго, а увидел я за это время многое. Два раза пересекали границу. Сначала зашли российские пограничники. Проверили паспорта, заглянули на полки и все. Через полчаса навестили коллеги с соседнего государства. Вроде бы ничего особенного, манера та же, как с одной бригады, казалось бы все цивилизованно. Едем дальше. Поезд останавливается, станция приличная, перрон весь забит людьми, у всех мягкие игрушки. Чего только нет: от маленьких до двухметровых: тигры, слоны, зайчики, собачки, кошечки, крокодилы. В чем дело, что за зверинец? Оказывается, в этом городе фабрика по производству этого добра и зарплату выдают товаром. Проводник еще не успел до конца открыть дверь, а руки уже протягивали это добро в тамбур.
     - Купляйтэ, купляйтэ, вид зовсим дешево, купляйтэ, купляйтэ, не пожалыете, наигарнейший подарок.
     И,  правда, игрушки были очень красивые и сравнительно дешевые. Несколько человек из нашего  вагона затарились, но от этого игрушек на перроне не стало меньше. Дальше был Харьков. На этом вокзале ни одной игрушки не было, а вот электробритв – уйма. Выбор, правда, скромный, двух-трех видов, зато много, даже очень много. Таким количеством всю страну обрить можно было бы. Дальше был полустанок. Здесь нас встречали, в основном, сельские. Создавалось впечатление, что мы попали на съемки  фильма начала тридцатых годов. Был конец ноября, морозец градусов семь. Люди одеты кто в чем. Один мужичок был в шинели и вязаной шапочке, другой  в стеганке, третий в потертой «москвичке» - суконном полупальто с косыми карманами и искусственным цигейковым воротником. Лысину его прикрывала солдатская шапка, лихо сдвинутая на бок. Что поделаешь, видно привычка осталась смолоду, кода с другой стороны торчал чуб. Женщины тоже не отличались одежонкой, которая, мягко скажем, уж очень была скромной. Не хотел писать, думал читатель не поверит, мол, уж совсем заврался. Как хотите, а я напишу. Несколько человек были в обмотках. Я не знаю, как они точно выглядят, но могу описать. Обувь была обвязана тканью, похожей на вязаные шарфы, вроде военных, темно-серых. Просто ужас. Среди этой толпы выделялась одна женщина лет шестидесяти-шестидесяти пяти, статная, красивая, ухоженная. Пальто  как вылито по фигуре, с богатым воротником, то ли из куницы, то ли соболя. Правда, этой роскоши было не менее тридцати лет, но все равно – богато выглядела. Запомнилась она мне совсем не поэтому, а вот потому, что она держала в руках одну чайную чашку из богатого сервиза и держала ее как-то не совсем уверенно, видно, боялась, а вдруг купят. Пишу и думаю, надо же так опустить людей, тут и вправду нужна мудрая политика. Моя мама так и говорила:
     - Вот с чем я согласна, так это с тем, что в нашей стране все это  благодаря мудрой политике, разве по-другому может быть такое. К примеру: надо разрушить дом. Без опыта и мудрости можно колупаться месяц, а мудрый развалит его вмиг.
     Вот тебе и самостийность. Я не против самостийности, но здесь явно перемудрили, и это на моей родине, Украине, где черенок от лопаты воткнешь в землю – вырастет дерево. Это не Сахара, чего стоит Черноморское побережье, просторы,  цветущие сады, история, культура. Короче, все есть, и на тебе, и это в конце двадцатого века. Ладно, продолжу впечатления о поездке. Следующая станция опять большая. А здесь что? Здесь одни ручные тележки. На следующей – ни одной тележки, ни одной бритвы, ни одной игрушки, зато уйма всякого стекла: графины, вазочки, сервизы и все, в основном, вроде бы, позолоченные. Соседка по купе приобрела такой сервиз – целую коробку. Едем дальше, опять полустанок, опять сельские жители. Здесь та же картина, только без статной, красивой женщины. Предлагают сало, воду, картошку, пирожки с той же картошкой, капустой, яблоки, вареные яйца. Больше всего предлагали вареную картошку, человек по десять у каждого вагона. Одна старушка небольшого росточка, худенькая с приятным, сохранившим былую красоту лицом, стояла несколько сбоку от картофельного ряда. Я вышел из вагона.
      - Визмитэ, дужэ гарная картофля, визмитэ у мэнэ, визмитэ у мэне, двадцать рублив, визмитэ.
     Я шел к этой старушке, не останавливаясь и не глядя на этих умаляющих, почему-то стыдно было, что прохожу мимо. Эту старушку я увидел первый и решил, что возьму только у нее. Подошел.
     - Визмитэ, визмитэ, пожалуйста, гарна картофля, своя, горячая.
     - Беру - тут же согласился я – сколько?
     - Двадцать два – ответила бабуля неуверенно, и, в ожидании ответа,  смотрела мне в глаза.
     Знал бы, вообще не вышел бы из вагона, чтобы не видеть всего этого. Дал я ей три червонца. Она полезла во внутренний карман пальто за сдачей.
     - Извините, поезд скоро отойдет, не дай Бог, опоздаю, сдачу как-нибудь, в следующий раз – и убежал.
     Долго не мог придти в себя, перед глазами так и стояла эта ужасная картина, особенно бабуля. Ведь придет домой, поделится радостью с близкими, если таковые есть.
     - Надо же так, все продавали по двадцать, а у меня взяли по двадцать два, да еще восемь осталось.
      А что, разве не так?
      Я помню, как мы с мамой ходили на базар, или точнее – толкучку. Располагалась она на пустыре за Тверцой.  Так вот, купила как-то мама поношенное зимнее драповое пальто для отца.
     - Надо же, так повезло, кто бы мог подумать, смотри, подкладка-то какая, ведь это ондатра, а воротник? Ты когда-нибудь видел такое? Ведь это чистый бобер. Воротник я перешью Толе, он все-таки студент, да в Ленинграде, а папе подойдет его, из цигейки, он еще совсем хороший. Подкладку заменю на ватин – вроде бы советуясь со мной, вроде бы хвастаясь своей сообразительностью – А из подкладки ( поглаживает ее нежно), из подкладки нарежу – делает паузу, чтобы я успел сообразить – Что?
    - Что? – не выдержал я.
    - Сделаю воротники, сыночек, понял?
    - Отлично, мам.
    И вот с этими воротниками мы ходили на базар каждое воскресенье – в другие дни там не было ни души. Мама держала перед собой воротник, перекинув его через левое предплечье, и ждала настоящего ценителя прекрасного. Некоторые подходили, спрашивали, сколько просите, и тут же отходили. Им нужен был просто воротник, а в мехах они не разбирались. Другие подходили, долго крутили, вертели молча, приценивались, просматривали на свет, думали, прикидывали. Это были волнительные моменты. Я стоял рядом и мечтал, чтобы подошел настоящий покупатель, разбирающийся. Подходили москвичи, их сразу можно было отличить от местных: золотые зубы,   кожаные потертые куртки с крупной змейкой, хозяйская уверенная походка. Вот они разбирались в мехах, но в них они не нуждались, у них вещи получше водились, не зря они тогда еще навещали провинцию. Наконец, настоящий покупатель. Дело сделано. После этого, минут пятнадцать-двадцать ходим по базару – нет ли чего хорошего. Мама достает еще один воротник и бостоновую жилетку. Процедура та же. За жилетку никто два рубля не дает. Вдруг подходит настоящий цыган, берет жилетку, крутит, проверяет целостность. Достает скомканные в ладони деньги.
     - Сколько? – спрашивает.
     - Отдам за шесть, посмотрите, совсем новая.
     Счастливый обладатель отсчитывает шесть рублей и тут же уходит.  Представляете, какая радость, какое везение. А с бобровым воротником мы не расставались еще лет тридцать, не меньше. Когда мама отпорола подкладку, то на самой коже чернильным карандашом было написано: Щербаковъ. Этот воротник долго носил Толя, затем я, в году 75 отдал его вместе с пальто из полковничьего сукна дяде Диме.  Ладно, отвлекся от основной темы, но о маме писать – это свято. Однако, вернемся в купе. Я уж не буду описывать валютчиков, которые каждые полчаса шныряли туда-сюда, предлагая менять рубли на гривны и обратно – это не интересно, хотя каждый раз резало слух: рубль – валюта. На следующей станции продавали махровые полотенца. Каких только не было: и большие, и маленькие, любых цветов и расцветок. Продавцы распределялись равномерно и стояли точно в месте остановки вагона человек по двадцать. Каждый просил купить у него, так как у него самые лучшие. Охотников за этим товаром было не так много, но в нашем вагоне нашелся один, как бы его назвать, ладно, опишу – сами найдете определение. Среднего роста и телосложения, волосы не запомнились, а вот передние зубы ( мне простительно – профессиональная привычка) из нержавейки. Одет он был в новенький из чистой синтетики спортивный костюм с недавно оторванным ценником и новенькие лаковые туфли. Обращали на себя внимание короткие, как сосиски, точнее сардельки, пальцы с короткими обглоданными ногтями и кольцом из однородного зубам металла  на этой сардельке. Он один занял проем двери и, как дирижер, повелевал показывать  полотенца, то одно, то другое. А людям-то и невдомек, что он просто изгалялся, изображая из себя крутого, а может не ожидали встречи с таким подонком. На этой  станции в вагоне появился еще один пассажир небольшого роста, в кепке семиклинке  из искусственной кожи и комуфляжной куртке. Вез он с собой небольшой мешок.  То ли мужичок был слишком крепок, то ли мешок легкий, но он без особого труда занес его в тамбур, там с ним и остался. До границы с Россией оставалось немного. И, наконец, пограничники. Велели всем оставаться на своих местах. Старший, зайдя в купе, на чисто русском приказал всем предъявить документы.
     - Что везете? – первым долгом спросил меня.
     - Да ничего особенного.
     - Где Ваши вещи?
     - Да и вещей-то особенно нет, к другу еду на пару дней, вот билет обратно.
     Проверил, там и правда ничего не было.
     - Сколько валюты везете?
     - Валюты у меня нет, рубли только.
    - Сколько, - повторил он.
    - Тысячи три-четыре.
    - Показывайте.
     Посчитал – четыре тысячи двести.
     - Надо говорить правду, иначе может плохо кончиться. А это чья коробка? – указал он на приобретение соседки с верхней полки.
     - Сервиз купила.
     - Показывайте, - приказал он.
     - Вот он, - открыв коробку, показала испуганная женщина.
     - Показывайте, показывайте все.
     - Что, разворачивать?
     - Да, разворачивайте.
     Соседка аккуратно сняла обертку с тарелочек, сделала паузу.
     - Дальше, дальше, - приказал хозяин положения.
     Пришлось снимать обертки с чашечек, сахарницы, конфетницы, чайника, буквально все до последнего предмета. Ничего не сказав, бдительный повернулся и пошел таможить дальше. Уж очень неприятно было смотреть на эту картину. Какое рвение, какая узаконенная беспардонность, хамство. Я вышел в коридор глотнуть свежего воздуха. В это время три пограничника разбирались с пассажиром в тамбуре.
     - Так я же Вам уже показывал и билет и паспорт.
     - Мешок Ваш? – доносилось оттуда.
     - Мой, а что?
     - Что в нем?
     - Орехи, еду к сестре на именины, на следующей выхожу.
     - Надо платить таможенный налог.
     - За что, за орехи из своего сада?
     - Да, положено платить.
     - Так у меня и грошей-то нэма.
     - Это не наше дело, положено платить, понятно?
     - Так что же мне делать?
     - Не знаю, что хотите, то и делайте, а то поедем дальше, там быстро с Вами разберутся.
     - Да пропади оно все пропадом, давитесь, - открыл торцевую дверь и высыпал содержимое на железнодорожное полотно.
     Выполнив свой долг, таможенники двинулись дальше. Надо же так не любить людей. Честно говоря, не желаю я таким людям добра, хоть они и действовали, вероятнее всего, по инструкции. Теперь здесь душно стало. Решил вернуться в купе в надежде, что воздух после этих служак уже проветрился. Женщина упаковывала сервиз, пробовала и так и эдак – не вмещалось. Пришлось заварной чайник и сахарницу положить между мягких вещей в чемодан. Наконец, мы опять в России. Снова проверка, все по отработанной схеме. Может, они уже созвонились, мол, в вагоне ловить больше нечего, и поэтому таможенники, проверив наскоро паспорта, с сильным украинским акцентом пожелали счастливого пути.
     Прочитал написанное и удивился, ведь хотел написать про друга, а получилась совсем о другом. Ну, что ж, не переписывать же. О Юре, значит, напишу в следующий раз.


Рецензии
Самое интересное в рассказе даже не те события, о которых Вы пишете, а Ваши мысли, чувства и отношение к ним. Отношение к людям. Именно щемящая боль за несправедливость к ним, горечь от бессилия что-либо поправить и есть основной сюжет. На банальных житейских событиях, мастерски отражённых Вами, раскрывается писательское дарование.
Желаю Вам творческих успехов, Эдуард.

Валерий Могильницкий   26.11.2015 11:56     Заявить о нарушении
большое спасибо за отзыв надеюсь вам понравятся и другие рассказы с уважением эдуард

Мамцис Эдуард   26.11.2015 18:38   Заявить о нарушении