Фуга 49 - У счастливых рваные ботинки

 - Какая всё-таки глупая жизнь! – посетовал доктор Шишкин, выходя в коридор. Прямо на пороге их скромной однокомнатной квартиры  он упёрся взглядом в картину Репина "Приплыли!"  – на коврике обглоданные рыбьи хвостики, жопки колбас, и тут же рядом с походной столовой из-под ноги выскочило нечто, напоминающее, пардон, каки неизвестного, но очень плодотворного животного.

 Судя по высоте развода кем-то усердно помоченной двери, скотина невысокого роста, но мастеровита и с большим аппетитом на жидкости… пахло отвратительно…

- Бррр... Какая мерзость!  Кто бы мог это  устроить? – вслух проворчал доктор, вновь пристально разглядывая чёрную массу на ковёрном зайчике с надписью  «Добро пожаловать!».

Сзади из квартиры шелестение – Александра, супруга, как сердцем чувствует – распахнула дверь:
- Толя!  Толя! Что с тобой? Ты не ушёл?

 Словно слонёнок, нечаянно попробовавший мясо макаки, он неуклюже переминался с ноги на ногу, виновато взирая на всё это безобразие перед входом в их пещерку… и зарделся, чёрт возьми!

- Да вот всё ещё не ушёл, - вздохнул он, пытаясь  прикрыть  художество  от бдительного взора супруги. И ещё гуще залился краской.

Вот есть же такая противная детская черта у старого ангела – как только чувствует, что кто-то совершил недостойный поступок, краснеет сам. Отчего так уши горят, ведь он ничего не творил дурного? Краснеет за соседей, за больных, стыдится за всю медицину, отдувается за правительство, благо поводов каждый день последнее подкидывает немерено...

   Просто совестно… так вот старомодно, даже глупо, совсем небрендово звучит. И ведь понимает, что это соседка с четвёртого этажа, Клавдия, весёлая разведёнка тридцати восьми, которая уж неполную пятилетку стреляет глазами при якобы нечаянных встречах, безуспешно окучивает его, старика с начинающимся животиком и комплексами интеллигентской неполноценности, да он держится, ни-ни! Клава крепка телом, ходит на фитнес и спа, смазлива, модница, богата, после того, как она развела мужика за пьянку, пригребя себе почти всё его состояние – дачу, квартиру, иномарку, а самого сплавив к родне в Пермь, ей быстро наскучило одной бродить по трёхкомнатному раю и выть на луну…

    А тут сосед – с умными глазами, интересный собеседник и человек душевный… Михалыч уже тыщу раз проклял своё обаяние, но ничего с этим поделать не мог – женщины его любили… вот и соседка… хотя проявления у этой нежданной страсти бывали и такие… не очень красивые … и художества кота на коврике, это ещё так, лишь присказка! О сказке вспоминать тоже неудобно, хотя он-то тут при чём?

   Потерпев неудачу в обольщении, Клава  грешным делом думает на Наташу, медсестру в кабинете, где работает Анатолий Михайлович, мол, та, юная развратница, юная, потому как помладше будет на пару лет,  приворожила Айболита, и чтобы удостовериться в этом, зараза даже прибегала в больницу на приём, будто у неё разыгрались боли в голове.

    А сама зырь-зырь на несчастную и ничего не подозревающую негодницу, что-то шепчет себе под нос, никак колдует, как нынче все повадились, от мала до велика, насылать порчу и сглаз на всё, что шевелится.

     А уж он мишень знатная!… Да только зря это она всё затеяла, Клава, не того поля ягодка попалась! Ему и жалко бабу, но и пособить её горю он, конечно, не в состоянии. О том, что Михалыч может уже четвёртый десяток жить с одной женщиной и любить только её, Клава и думать не желает, ну не по-мужски это, верность, ля-ля, тополя!

     У кобеля знамо дело, куда  покажет флюгер в штанах, туда и дорожка, и явно  не к жене! Тем более что королевишна доктора ходит в простом пальто, а  вот она, Клавдия свет Батьковна, рассекает по миру в норке.

     А ещё у Клавы котище иждивенцем, здоровый, жирный, морда утюгом, противный и ленивый… и вот как-то после очередного отказа в нежности (блин, ведь проходу не даёт, подстерегает на лестнице, якобы за цветами на подоконнике ухаживает, а сама подол повыше подымает, оголяя загоревшие в солярии коленки!) соседка стала приучать своего Витюшу спускаться с четвёртого этажа на третий по большому, да и по маленькому делу… быстрее, чем на улицу, и месть однако!

      И вот наш ангел полыхает лицом,  как объяснить клавкины домогательства своему любимчику, не петрит.

       Впрочем, Александра Ильинична сама выручила: - Толик! Это не то, что ты думаешь! Ну-ка подними ногу!

       Сконфуженного доктора  начинает разбирать смех – уже пора топать на работу к родным психам, а Сашенька просит поднять ногу… ну они на шестом десятке как малые дети, право!

 - Да не эту  – другую! – Александра присела, взяла за ногу мужа и рассматривает подошву. – Так и есть! У тебя же дыра в ботинке! А это кусок подошвы оторвался, - она мужественно подняла нечто чёрное и рассмотрела поближе, - видно опять химию на дорогу вылили, вот и разъело башмак-то! А тебе и обуть нечего! - она нахмурила брови, ведь утомилась уговаривать сходить и что-то купить… а муж упрямец ещё тот!

     - Как нечего?! – сыграл доктор  на опережение. – А осенние ботинки, они ещё крепкие, да на тёплый носок, в самый раз!

    И он, чтобы предотвратить очередную пикировку о том, как мало ныне зарабатывает врач добросовестным трудом, вернулся в прихожую, уселся на банкетку, снял убитые зимние башмаки, достал из шкафчика тёплые  вязаные руками жёнушки носки, живенько натянул их, но… до обычного аккорда всё-таки слинять не успел.

      - Эх, зайчик ты  мой! – она качает головой и всматривается, будто впервые его видит. - Совсем мы с тобой обнищали, Толя, даже ботинок зимних и то нет! Мне тут на работе просили замолвить словечко…

      - Ой, Саш, не начинай, ладно? – крылатый зайчик пресекает любые слова за кого-то, ведь пуделю понятно, что за этим последует. - Передай своим на почту, что я тупой, бессердечный доктор, и ни в какое положение никаких там входить не буду, ни за какие коврижки! – он надел осенние ботинки на двое носок и вскочил,  строго оглянулся.

      Да она всё понимала, и этому разговору уже тридцать лет и три года… И зачем  вышла за честного? Как это сейчас немодно, даже неприлично – быть честным! Хапал бы, как все, получал бы слева и справа за услуги, не только бы на зимние ботинки хватило, детям бы помогли учиться. Вон по ящику, сытые, довольные, наглые рожи поучают страну… А тут… сплошное недоразумение… и почто ей такое наказание, жить со святым?!

     Ильинична прислонилась к косяку двери и вбирала его в себя своими добрыми всепонимающими глазами… уж лучше бы ругала, а вот так смиренно… так хуже всего... он сам сейчас заплачет… ну как же её жалко, ведь она, такая красавица, умница, мастерица, и на работе её ценят, предлагают повышение, а вот ведь, выбрала себе недотёпу, простого врача-психиатра районной больницы, который живёт на один оклад и не может позволить себе ни дорогую шубу для любимой жёнушки, ни Крым даже в сентябре.

     Власти настолько преуспели в заботе о людях, что он, дипломированный врач, кандидат медицинских наук, специалист с опытом и сердцем, еле-еле сводит концы с концами. Как Шишкины заплатят за отопление и свет, так и остаётся что на еду без разносолов и на один поход в кино на детский сеанс.

     Перед выборами подкрутили зарплату милиции, теперь полиции, военным, чтобы было кому стрелять в народ в случае чего. А врачам как платили крохи, так и осталось – ведь чего людей лечить-то, всё равно мрут как мухи… от пьянства, от отравленной еды и воды, а главное – от безнадёги, упавшей на большинство домов. Сколько горя выливают на него люди на приёме! Вон и у Наташи  часто глазки  заплаканные, жалеет сирых и убогих его помощница… и, хотя в её сознании он представал всемогущим ангелом, но помочь людям по-настоящему он, конечно, не мог, и от этого бессилия впору опустить руки.

      Вот и сегодня Шишкин топает на очередную встречу с человеческой бедой… а тут ещё башмак дырявый… плохая примета. Думать об этом не хотелось. Ангел чувствовал, как за него волнуется та, что всех милей, и поспешил её успокоить, ведь всё будет хорошо! Он поцеловал жену в губки, в носик, в глазки, и, набравшись её ослепительной немеркнущей красоты, вспорхнул слегка пьяный на работу.

       Бегом, бегом! Зимнее солнце не надеялось отогреть замёрзшую землю, а всего лишь блестело в снегах. Прохожие, как тени – глаза мёртвые, злые, равнодушные, снова злые, опять бесцветные – проплывали мимо как обрывки прошлогодних газет – он, психиатр, читал в глазах души, и видел, какое огромное запустение внутри у каждого.

     Только дети ещё как-то радуют, безмятежно играют и смеются, вон прошла парочка с коньками на плечах - их ещё не укатало. Морозец подбирается к носу, щекам, пронизывает брюки, под которыми ношеные переношенные кальсоны – ерунда, добежать-то всего ничего!

      На мосту, глядя на замёрзшее полотно реки, доктор остановился перевести дух. Он улыбнулся – а ведь он – счастливый человек, несмотря ни на что! Ведь это ему сейчас подмигнуло солнце… это на него удивлённо обернулись прохожие… и ему просигналил автобус. Жизнь продолжается! Дома ждёт Сашенька, любимая, ласковая, заботливая, единственная… а всё остальное… как-нибудь наладится…

  - Как хорошо жить! – произнёс он самовнушение и решительно, почти бегом, помчался на работу, не обращая внимания на случайных свидетелей его счастья, совершенно не понимающих, почему тебе жить хорошо, даже если ты ходишь в рваных ботинках и денег тебе хватает лишь на детский сеанс.

-------------------------------------------
иллюстрация - http://www.kinozones.ru/img/covers/3953.jpg