Тротиловое сердце Дажбога

От заброшенных хуторов в этом уголке района остались лишь одичавшие сады да заросшие кладбища. В некогда торных дорожных колеях топорщится мощный осот и, словно бомбовозы, натру женно гудят над ядовито-зеленой пеленой кустарника полосатые шмели.
Редкий человек появляется в сих местах знойной июльской порой. То ли случайный пилигрим, торопящийся в Верхососну в церковь простучит посохом по травяному ковру, то ли женщина с лукошком и дочкой-подростком заглянет сюда в густой колючий малинник...
Юлия Мефодьевна уехала отсюда в пядьдесят шестом, сразу после смерти отца. В далеких краях похоронила мать, вышла в Омске замуж, да там же и определилась на пенсию. И все эти годы не случалось ей бывать на родном некогда подворье. А вот недавно зять-летчик возьми да и предложи: «Мать, а не слетать ли тебе в Белгородскую область? Там теперь открыли полосу для наших АНов, и я иногда прохожу транзитом через твою родину».
И разом ожили в памяти Юлии Мефодьевны пологие хуторские откосы, словно вьявь заколыхалась над ветром рябь на пруду и тут же увиделась скромная пирамидка со звездочкой. «Отец...»
В Белгороде зять и в автобус до Бирюча усадил. «Не волнуйся, мать, — сказал, подавая ей в салон сумку-пакет с подарками для хуторян, — послезавтра жду тебя в аэропорту».
Совсем незнакомые места открылись ей за широким окном «Икаруса», а на автостанции в райцентре прямо-таки огорошили:
;— Так нет рейса до Майского... Потому, что и самого хутора уже лет двадцать как нет.
Опустилась на длинную скамейку, ошарашенно опустила у ног сумку.
— Куда едем, мать? — поверчивая ключом с брелком вокруг указательного пальца, остановился рядом долговязый парень с большим кадыком и в цветастой тряпичной кепке, из под которой торчала косичка.
— Так до Майского хутора, — нерешительно начала Юлия Мефодьевна, и парень тут же сказал:
— Пятьдесят тысяч в оба конца, родная.
    Поехали...
   А мой «Запорожец» в это время загнанно дышал движком через открытый капот, преодолевая подъем к этому хутору. И красные «жигули» на кладбище я увидел издали, словно подсвеченные заходящим солнцем. «Стало быть, кто-то из хуторян вернулся», — подумал я, и тоже повернул в узкую щель между двумя пшеничными полями, уже склонившими свои усатые колосья долу.
Пожилая, но не утратившая красоты женщина в длинном светлом платье стояла у единственного здесь настоящего каменного памятника, на котором под выгравированной самоходной артиллерийской установкой четко читались слова: «Мефодию Юрьевичу Пехову от ветеранов 310 стрелкового полка.
Гремя огнем, сверкая блеском стали Ты вел машину через все бои, Ты оставался братом между нами, Мы тоже братья навсегда твои.
1924—1956 гг »
Женщина, не отрывая взгляда от этих самодельных стихов на граните, даже не глянула в мою сторону. Я подсел на подернутую плесенью скмейку у могилки и терпеливо ждал, пока закончится это свидание незнакомки со своей памятью.


1
Неразорвавшийся противотанковый снаряд заклинило между корпусом самоходки и направляющим колесом-ленивцем. Гусеница, жалобно звякнув, искривленной лентой растянулась за машиной, САУ грузно скатилась катками на грунт и резко полуразвернулась. Мимо подбитой артиллерийской установки на предельной  скорости проносились друзья из дивизиона. Затаив дыхание, четверка экипажа ждала, что в подвернутый к фронту бок САУ ударит вражья пушка.
По броне веером просыпались пули, рекошетя и свечой уходя в зенит. Минут пятнадцать длилось это мучительное ожидание, и в каждое из этих мгновений люди внутри стальной коробки ждали смертельного выстрела.
Но потом смолк цокот пуль по броне, затих гул уходящих машин.
Лейтенант Пехов осторожно приоткрыл люк, огляделся по сторонам, присвистнул:
— Кажись, приехали, славяне. Покатились немцы за Тимок, а перед нами — Югославия! Вылезай чиниться.
В ушах у четверки экипажа еще стоял гул недавнего боя, поэтому все говорили ненарочито громко, словно глухие. Механик-водитель Вася Шеншин разминаясь, обошел машину и вдруг резко присел, заметив страшный клин под правой гусеницей. А миг спустя, все четверо, боясь дышать, по кошачьи отошли и залегли в недалекой воронке.
— Амба самоходке, — уже шопотом вынес приговор стрелок Илларион Дубяго. Но Шеншин после долгого молчания, в продолжение которого снаряд под САУ не взорвался, нерешительно предложил:
— Выбить его из-под ленивца, что ли? — И при этом нерешительно глянул на лейтенанта.
— Отставить! — Пехов еще не принял решения. Смертельный риск таила в себе операция по извлечению снаряда. Но и лежать в воронке долго нельзя. Здесь передовая, и в любую минуту немцы могут потеснить наших. Тогда каюк, а ведь самоходка их, приданная 310 стрелковому полку, сейчас ох как нужна пехотинцам!
Но выбивать заклиненный снаряд — верная смерть. Он повернулся к механику:
— Ты ж голова, Васек... Неужели кроме кувалды, тут ничем нельзя орудовать?
Васек грыз травинку, раздумывая:
— Можна-а-а, — протянул он. — Только для этого надо забраться внутрь, достать ключ и трубу для рычага и попробовать ослабить ось ленивца. Если она не искривлена, то можно отпустить затяжку, и снаряд сам выскользнет из западни. Попробую, командир? .
— Давай вместе. — Мефодий Пехов легко выскользнул из воронки и  с сержантом осторожно подошел к машине. Попробовал просто так вытащить еще горячий снаряд. Увидев, что тот столь плотно влез в щель, что завернулась его бледногрязная обшивка, оставил это дело. А Вася Шеншин уже влезал под самоходку, насадив на рукоять громадного ключа обрезок трубы.
— Ты б отошел, командир, — гулко отозвалось из под брюха машины, но лейтенант крепко держал корпус снаряда:
— Чтоб не упал резко, если ослабнет, — пальцы его побелели в косточках, по щекам, оставляя бороздки, тек пот.
Минуты через две механику удалось сдвинуть с места намертво затянутую гайку. Лейтенанту казалось, что с каждым оборотом ключа снаряд в его руках становится все толще и он почти уверился: коварный заряд и удерживает-то от взрыва броня обнявшей его машины.
Лейтенант не удержал, и снаряд все-таки упал, звонко ударившись о ключ механика. А потом они с Василием осторожно отнесли смертоносную чушку в дальнюю воронку и, обессиленные, уселись на краю ее.
— Ей-богу, — вытер пот и дрожащими руками раскрыл портсигар лейтенант. — Ощущение такое, что само сердце вот-вот разорвется. Вроде тротилового.
Стоял теплый сентябрьский полдень, а впереди лежала Югославия, славянская страна. Грозно рыкнув движком, САУ лейтенанта Мефодия Пехова двинулась вдогонку своему полку.


2
И такие же славянские женщины, как под Рязанью или Белгородом, в наглухо затянутых платками лбах и длинных самотканных одеяниях, понукали на каменистом горном склоне до невероятности тощих волов, впряженных в деревянный плуг с железным лемехом. Мальчонка лет пяти, босой, в немецком кителе до пят, стегал животин хворостиной. И это в селе, лишь час назад освобожденном от фашистов!
До войны Мефодий Пехов учительствовал у себя на хуторе. Историку по образованию, ему приходилось вести сразу все предметы. И если точные науки для Мефодия Юрьевича почитались за, так сказать, космополитические категории, то гуманитарным он отдавал предпочтения, толкуя их именно со славянских позиций. И теперь, в грохоте двигателя, он тронул водителя за плечо, слегка сжав. Условный знак принят, самоходка по инерции прокатилась и стала, испустив из выхлопных труб последние клубы дыма.
Лейтенант соскочил на землю, бросил гермошлем на броню и размашисто зашагал к женщинам. Те остановились в борозде, из под ладони глядели на шедшего к ним военного. Малец испуганно спрятался за женщин, волы до земли опустили головы, уронив слюну.
Лишь вблизи Мефодий Юрьевич определил, что обе женщины еще молоды. «Наверняка солдатки». Как же с ними заговорить, не зная языка?
— Пить! — нашелся он, увидев невдалеке вместительный немецкий термос. Одна из женщин, повыше, без раздумий пошла и вернулась с посудиной. В крышку термоса налила воды, протянула офицеру.
— Вы... русски? — Робко спросила она, когда лейтенант вернул ей крышку.
— Русские, русские, — убежденно заговорил Мефодий Юрьевич, и меньшая женщина вдруг мягко осела в борозду. Высокая склонилась над ней, подала воды:
— Борзо боялась, шо вы нимак, — пояснила она. — Борзо страх...
  И дальше из ее речи лейтенант понял, что у женщины вчера немцы вырезали всю семью. Она спаслась потому только, что пасла в горах этих волов.
Уже через пару-тройку предложений офицер с удивлением понял, что речь женщины для него понятна почти вся. Все мужчины с пятнадцати лет, узнал он, ушли из села в партизаны, да и некоторые женщины тоже Вчера партизаны зажали «на той гори» — показала женщина рукой на вешину, под которой и пахали они теперь, «нимаков». И пока «червоната армада» освобождает город Заечар, партизаны добивают окруженных немцев.
Один вол, обрушив ярмо, грузно опустился на колени. Женщина схватилась за голову и заплакала. И в миг этот отразилось в ней что-то такое от русской бабы, что Мефодий чуть не заревел сам. Пришедшая в себя меньшая вместе с подругой пытались поднять вола, сквозь слезы причитая. Ревел малец, но это нисколько не трогало полуживого вола. И тогда Мефодий Юрьевич тронул старшую за рукав:
— Распрягайте их совсем, мы поможем машиной.
...Понятно, незапланированная остановка в пути — вещь на войне наказуемая. Ведь САУ нужна сейчас там, у Заечара, большого железнодорожного и шоссейного узла. Но экипаж с полуслова понял командира:
— Попробовал бы комбат сам выбить тот злосчастный снаряд! Это хорошо еще, что мы до вечера управились! — лукаво прокричал Илларион Дубяго, прилаживая ременную петлю к массивному носорожьему крюку самоходки.
Осторожно, словно до краев заполненная водой, машина двинулась вдоль борозды. Колхозный пахарь Вася Шеншин держал широкую гусеницу по самому краешку ровного земляного обрывчика, и наверное, только теперь понял, какое это счастье — осенняя зяблевая загонка на орловщине да ровный рокот открытого, без кабины, ЧТЗ..
А лейтенант столя на борозде , ловил ноздрями дух свежевспаханной земли, и ему казалось, что она пахнет окопом.
Они бы без помех допахали склон, кабы с горы вдруг не высыпали в низину люди с автоматами и в гражданке, на плечах которых, как принято говорить «сидели» фашисты.


3
И еще у военных есть понятие «перехватить инициативу». Именно это и сделали вышколенные долголетней службой немцы, почти перебив плохо сплоченный разношерстный отряд партизан. Им оставался последний рывок, чтобы оказаться под городом Заечаром. Вот только добить несколько десятков оставшихся славян, командует которыми, как поняли фашисты, женщина с рыжими распущенными волосами.
Оценил ситуацию сразу и лейтенант Пехов. В мгновение ока переметнувшись в машину, экипаж через пару минут приготовил ее к бою. Женщины - пахари и малец залегли за валуном и волновал их теперь не столько бой, сколько плуг, который пушинкой вылетел из борозды, едва не попав под гусеницу, и теперь, подскакивая, мчался за гремящим чудовищем...
Партизаны, никогда не видевшие САУ, приняли ее за немецкий танк. Рыжая женщина в приталенном пальто вскинула автомат, норовя попасть по смотровым щелям. Низкий приземистый парень в тельняшке торопливо отстегивал от пояса гранату.
Но лейтенант не обращал на это внимания. Он видел, как немцы, при виде установки, начали быстро рассредотачиваться. «Пушка бессильна» — понял лейтенант, и тоненькой лентой пулеметного пунтира, поверх голов партизан, начал чертить склон. Крупнокалиберный пулемет передавал вибрацию предвечернему воздуху, гулкое эхо забилось между валунами.
Тот, в тельняшке, отстегнув гранату, так и застыл... Опустила автомат рыжеволосая, а скоро партизаны уже бежали вверх рядом с самоходкой, приняв ее, наконец, за союзницу.
САУ да пехота впридачу — кто ж устоит? А тут еще и пушка пригодилась: ею Дубяго поставил точку на группе офицеров за валуном, дравшихся до последнего.
Василий Шеншин опускал машину вниз, не понимая, как ему удалось забраться на такую кручу? Внизу партизаны обступили экипаж. Откинув пламенную гриву, женщина протянула лейтенанту руку:
— Юлия Дружич, — представилась она. Партизанский командир от волнения с трудом подбирала слова, не зная поймут ли ее русские. А чего не понять? Ходили «на нож» значит — в штыки брали немца. Слышали от Юлии «пали!» — огонь открывали.
— Вы наш огненный Дажбог! — закончила Юлия и учитель вдруг вспомнил, что и его предки, и Юлии Дружич поклонялись одним богам, славянским. И олицетворявший светило Дажбог одинаково озарял земли русичей и сербов.
Подошли женщины-пахари, и тут только лейтенант вспомнил, зачем он оказался здесь. И лишь только начали они «распрягать» самоходку, как рядом скрипнули тормоза.


4
Из «виллиса» уверенной походкой вышел генерал-майор с петлицами танкиста и грозно осмотрел самоходку, от которой еще не отцепили плуга. Он сразу понял, что вместо  боя, самоходчики занялись сельхозработами И приятнее, и безопасней:
— Командира ко мне!.. Почему без головного убора?! Фамилия.
И не выслушав объяснении, окликнул:
— Адьютант! Лейтенанта Пехова — под суд, экипаж — на гауптвахту.
Юлия Дружич поняла все:
— Друже генерал! — начала было она, но танкист, увидев у нее автомат, распорядился арестовать и в машину. Он словно не видел того, что кругом стояли еще несколько десятков гражданских с оружием. Но, скорее всего, видел, иначе пыль за ним не завихрилась бы так быстро.
Оставшийся за командира установки Дубяго со злости допахал-таки поле и поехал в распоряжение полка, садиться на гауптвахту.
...Лейтенанта Пехова и Юлию Дружич увезли в город Белоградчик, где и разлучили. Офицера в ожидании суда оставили в камере особого отдела фронта.
Почти неделю сидел он тут, всего однажды выведенный на допрос. Признал вину полностью, и даже зла не держал на генерала. «Распустил нюни, как те бабы», — корил он себя, хотя, в глубине души, и не раскаивался в том, что помог сербам. Жаль только, что в конце войны попал в такой глупый переплет •
1 октября 1944 года лейтенанту вернули ремень, пистолет, выдали новую фуражку и усадили в зарешеченный бронетранспортер. Рядом сели двое полковников-особистов, двое автоматчиков, и водитель повел броневичок горными дорогами, .Впереди и позади них ехали на тяжелых мотоциклах автоматчики.
У военных не принято задавать лишних вопросов. Вот и молчал всю многочасовую дорогу лейтенант, хотя и понял, что перед расстрелом заново экипировать его вряд ли стали бы.
На высоте, куда залетали лишь орлы, а мотор броневика гудел с перебоями, они остановились. Вышли, разминая затекшие ноги, и тут Мефодий Юрьевич определил, что привезли его в большой партизанский лагерь. Задрав кверху оглобли, стояли тут многочисленные повозки (и как только забрались на такую верхотуру!), зеленели трофейные немецкие танкетки, дымились костры и полевые кухни, на узеньком взлетном поле, чуть впоперек его, серебрился маленький двухкрылый самолет. Рядом с поднятыми капотами парил радиатором наш вездесущий автозаправщик ЗИС...
Дальше осмотреться лейтенанту не дали. Вместе с полковниками он прошел в маленький домик с почти плоской крышей. И там, в окружении югославских офицеров, их встретил кряжистый человек в форме без знаков различия. Но не столько на хозяина домика обратил внимание Мефодий Юрьевич, сколько на.. Юлию Дружич, которая ободряющее улыбалась ему, стоя рядом с кряжистым.
— Командир народно-освободительной армии Югославии  Иосип Броз Тито, — представился он, глядя не на полковников, а на лейтенанта, — и без паузы продолжил: — Мы благодарны друже Мефодию за подвиг, совершенный им на подступах к городу Заечар. Придет время, и наш народ наградит лейтенанта своим самым высбким орденом, а пока, — он раскрыл ящик стола и достал серебряный портсигар, — прими вот это скромный подарок.
И кряжистый  передал лейтенанту тяжелую коробочку, отливавшую гравировкой. «Друже Мефодию за храбросчь. Иосип Тито».
Сияющими глазами следила за всем этим Юлия. Та самая рыжеволосая, которую сначала спас он, а потом она ему ответила тем же.
...С гор спускался в деревянной кабине донельзя разболтанного ЗИСа-заправщика и все удивлялся, как шофер удерживает над пропастью машину, с цистерной, наполовину заполненной горючим. Бензиновый прибой так хлестался о стенки бочки, что лейтенанта болтало до тошноты.
Отсидевших на гауптвахте своих ребят он нагнал на отдыхе, уже на реке Морава. Еще до его возвращения чья-то всесильная рука освободила для него занятое было кем-то место командира самоходки. Встретили лейтенанта, не веря глазам своим. Мефодий Юрьевич достал старый портсигар, протянул механику:
— Давно ты, Василий, зарился... Пользуйся на здоровье.
И, уловив недоумение друзей такою необъяснимой щедростью, показал им портсигар свой новый. Пока те, разинув рты, читали надпись на нем, лейтенант вдруг набросился на механика:
— Что ж ты, симулянт, до сих пор не заменил
погнутую ось ленивца?!


* * *
— Отца жестоко ранили уже под Загребом. — Юлия Мефодьевна заканчивала свой рассказ, расстилая на скамейке ситцевую салфетку, в промасленной бумаге у нее оказались сосиски, еще из сумки извлекла она пару складных стаканчиков и бутылку водки. «Хотела, — с хуторянами помянуть отца, да где они, хуторяне?» Кодыкастый водитель, тоже выслушавший весь рассказ, принес из машины складной нож и еще стакан.
— Пусть земля ему будет пухом. — Просто и коротко сказала Юлия Мефодьевна.
— А дальше? — не выдержал водитель.
— А дальше комиссовали отца, и на хуторе он появился полным инвалидом А поскольку все другие мужики, которые вернулись страдальцами оказались еще большими, то и невеста отцу нашлась быстро — моя мама. В конце сорок пятого года и родилась я вот тут, на этом хуторе. Отец учителем работал, мама уборщицей и завхозом при нашей четырехлетке значилась. И уж когда совсем докапали раны отца, свезли мы его сюда, на кладбище. Наш памятник совсем скромным стоял, и я даже незнаю, кто поставил здесь эту плиту. Видать — Вася Шеншин постарался, коли остался жив. Или еще кто из экипажа... Будьте добры, — повернулась она к шоферу — достаньте из моей сумки коробочку с косметикой.
   Парень запустил руку в сумку, вслепую повозился там и извлек нечто, завернутое в плотную бумагу.
— Это?
— Ах, нет!.. Впрочем, доставайте. Взгляните на эту вещь.
Она развернула бумагу, и на ладони у нее тускло засветился массивный портсигар. Я бережно принял его, ощутив прохладу благородного металла. «Друже Мефодию за храбросчь. Иосип Тито». Из-за моего плеча сосредоточенно читал эту надпись и парень в кепке.
...Юлия Мефодьевна бережно завернула портсигар и опустила в сумку. Они садились в «Жигули», и совсем уж не знаю почему, парень украдкой спрятал свою легкомысленную косичку под кепку. И услужливо открыл дверцу перед женщиной. Он клятвенно обещал мне отвести женщину в Белгород к аэропорту. Бесплатно.

                август, 1989 г.