Троллейбус-призрак

Фантастически реальная и реально фантастическая история, произошедшая с героями этой повести и описанная в тринадцати небольших главах.

      Глава III,
за неимением первых двух, беспощадно сожранных боевым котом Мякишем, о котором мы узнаем несколько позже, знакомящая досточтимого читателя с одним из главных героев нашей славной повести.

   Когда будущую маму нынешнего сержанта Пупышкина неумолимо потянуло на солёные огурцы, она сразу поняла, что у неё родится милиционер. Помимо огурцов были и другие явные и смутные вестники грядущего события. Может, Пупышкин уколол мать изнутри кокардой или уже в утробе начал упражнять строевой шаг, до сих пор являющийся его ахиллесовой пятой, а может, причиной таких подозрений стала одна из спонтанных встреч мадам Пупышкиной с лихим и спорым на выдумку водопроводчиком Григорь Василичем Потягухиным – всё это нам неизвестно. Фактом остаётся лишь тот факт, что через некоторое количество времени, в течение которого прошло около девяти месяцев, у матери Пупышкина родился небольшой ребёночек – брат милиционера Пупышкина – Вадик. Но тут мамаша Пупышкина подумала-подумала и решила, что старший брат Пупышкину не нужен и Вадик стал младшим братом милиционера, тоже, кстати, Вадиком. А ещё через какое-то время обрастающая братьями, как весенний куст воробьями, мадам Пупышкина пришла к внутреннему заключению, что милиция – место опасное, и что дополнительные родственники в случае чего могут только усугубить общие страдания, и оба Вадика просто стали одним-единственным Пупышкиным.
   Детство, равно как и отрочество с юностью Пупышкина не были ни омрачены, ни освещены какими бы то ни было значительными событиями, посему мы тут легко можем сэкономить целый час, убитый бы на написание и на чтение того, чего писать и читать не стоило бы. Лучше направим этот час на обратный переход с летнего времени на зимнее и навсегда останемся в постылой стуже.
   У Пупышкина всё было, как и у остальных: пелёнки, эмалированный горшок, ясли, ветрянка, детский сад, средняя школа, синяки, двойки, первый выкуренный в туалете бычок, подглядывание за девчонками в раздевалке и на лестничных проёмах, робкие объятия и нервные поцелуи в потной темноте у кого-то в гостях, вручение аттестата и алкогольная кома, пара месяцев до армии, проведённая не пойми как и не известно где, собственно армия, дембель, гордо называющийся в словарях «демобилизацией», а в устах сослуживцев Пупышкина звучавший как «дэмобэл», первые сознательные попытки найти себя в жизни… Необходимо заметить, что милиционером Пупышкин стал не в одночасье, однако и не после многолетних дум и душевных терзаний. Просто так уж легла на будничный и серый стол бытия карта высшего пупышкинского предопределения. Пупышкин стал сержантом милиции, но, будучи от мать-природы и отца-водопроводчика оптимистом, он придумал для себя собственное звание «старший младшина». Зачастую он так даже и представлялся, находясь при исполнении или подшофе, неизменно скромно прибавляя фразу: «Очень приятно со мной познакомиться!»

     Глава IV,
в которой мы кое-что узнаем о верном спутнике милиционера Пупышкина – боевом коте Мякише.

   Поведать что-либо достоверное из гинекологического, как его обычно называл после обеда учитель истории в школе, где учился Пупышкин, древа кота Мякиша представляется делом весьма затруднительным. Несомненно лишь то, что жизненная линия кота Мякиша до того, как он прибился к семье Пупышкиных, была весьма извилиста и временами практически переходила в пунктир. Но однажды не то весной, не то осенью Мякиш встретил на улице спешившего на тренировку милиционера Пупышкина и как-то сразу к нему проникся. В смысле - залез в его спортивную сумку. Да, мы забыли упомянуть, что Пупышкин на всякий случай возможной встречи с коварными бандитами или красивой девушкой (что, в принципе, практически одно и то же) старался поддерживать себя в форме и посильно повышал свою физическую немощь. Обнаружив в своём рундуке с пыльными кроссовками и мятыми штанами пристально глядящего ему в глаза кота, Пупышкин рассмеялся и приютил одинокое создание, которое так же пришлось по душе пупышкинской маме. Так с тех пор они и жили вчетвером: Пупышкин, мама, кот Мякиш и холодильник. Здесь необходима пара слов по поводу последнего и, вероятно, неожиданного для вас члена милиционеровой семьи. Вот эта пара слов: не то чтобы у Пупышкиных было принято говорить холодильнику «доброе утро», советоваться с ним по насущным или геополитическим вопросам, звать его на прогулку и т.д. Нет, таких страстей, слава богу, не наблюдалось. Однако кот Мякиш имел по этому поводу своё личное мнение. Он не просто считал холодильник живым существом, он рассматривал его как чрезвычайно полезное домашнее животное, что-то типа человека. Какие суждения по этому поводу были у холодильника, мы с уверенностью сказать не можем, но, кажется, он был полностью согласен с Мякишем, так как по вечерам они – небольшой кот и громоздкое устройство для замораживания и сохранения продуктов питания от хозяев часто подолгу о чём-то шептались…
   Да, вот что ещё необходимо вписать в нашу славную и правдивую летопись: кот Мякиш умел разговаривать. В смысле - изъясняться по-русски. Вас это удивляет? Напрасно оно вас это делает. Вы же не удивляетесь, что дети в три года вполне сносно несут всякую околесицу по любому немыслимому поводу, а некоторые наиболее раскрепощённые в лингвистическом плане шалуны даже могут без усилий припечатать подслушанными у родителей фразеологическими сращениями. Так чем же хуже кот, тем более, если ему не три, а целых четыре с половиной года?
   Ну и напоследок пришло время объяснить, почему мы нарекли Мякиша боевым котом. А разве у целого старшего младшины мог бы жить какой-нибудь иной кот? Возможно ли представить себе улана без боевого коня или махаута без боевого слона? Почтенный читатель не ведает, кто такой махаут? То-то. Проникшись последним аргументом, переходим к…

   Главе V,
в которой мы наконец знакомимся с главной героиней этой дивной истории – мадам Лазолвановой – и узнаём, что с тех пор, как она родилась, на момент нашего повествования минуло немногим более полувека; что ничего особенно примечательного в её жизни до наступления описанных в дальнейшем событий не значилось; что внешности мадам Лазолванова была самой строгой, но заурядной, роста невыдающегося, веса умеренного, способностей обыкновенных, привычек безобидных, склонностей невредных, особенностей незамеченных и образа жизни самого благонравного, сиречь скромного. Затем мы узнаем, что никакого интереса к делам мистическим или того хлеще – потусторонним мадам Лазолванова отродясь не проявляла и тайных страстей по персонажам типа мистера Кроули или госпожи  Блаватской не выказывала. После этого мы узнаем о её неизбежной спутнице и великовозрастной в количестве пятидесяти семи лет девице Элеоноре Эспумизановой, которая волею промысла божьего вверилась мадам Лазолвановой в задушевные и единственные подруги, а заодно и о том, как об этом всём до поры до времени ровно ничегошеньки не ведали доблестные герои этих правдивых строк – грозный боевой кот Мякиш и его милиционер Пупышкин; но так как всё ясное рано или слишком поздно становится явным, неизбежно, как туман, наступает прозрение, которое и наступило, когда и куда положено своею седьмицей, то есть – пятернёй,  другими словами – неимоверной ножищей – прямо в лоно неподготовленного для этого и посему изумлённого донельзя, но всё же коварного и непредсказуемого Зла.

   Собственно говоря, прибавить ещё хоть что-нибудь к этой главе не представляется возможным из-за полного отсутствия оного.

Глава VI,
в которой внимательный читатель, вооружившись очками, если они ему для этого нужны, сможет прочитать именно то, что в ней написано.

   Однако наше знакомство с героями излишне затянулось. Как говорили древние и мудрые, дорога ложка к обеду, а дождик к четвергу. Ну, может, они так и не говорили или говорили, да не так: какая нам теперь к лешему разница? А может, они вообще не были мудрыми, эти древние? Прыгали, как идиоты, по веткам и гадили друг другу на головы, а мы тут их возносим до небес и впихиваем спустя столетия в их нечищеные уста всяческие парадоксы и бравурные мысли… Но что верно, то верно: пора переходить к действию, покуда действие само не перешло к нам.
   …Тончайший серп луны казался таким острым, что звёзды, боясь порезаться, робко жались в самой тёмной стороне неба, там, где оно без заметной границы сливалось с лесом. Видимо, настроение звёзд каким-то способом передалось и мадам Лазолвановой, молча (а как ещё?) стоявшей у окна: она с непонятной тревогой вглядывалась в призрачные очертания спящего города, время от времени переводя взгляд налево, туда, где в невидимой чёрной дали спал уже упомянутый нами лес. Причину своей тревоги мадам Лазолванова постичь не могла. Ну что из того: ночь, соответственно темно, по-детски немножко страшно, особенно из-за присутствия леса, в котором ночью чёрт знает что такое может твориться, но ведь это всё там, далеко, а не здесь, в уютной тёплой комнате…
   Мадам Лазолванова отошла от окна и села за стол. Перед ней, как пистолет перед самоубийцей, тихо лежал телефон. Мадам Лазолванова, борясь с непонятным искушением, отодвинула телефон в сторону и попыталась напеть отрывок из какого-то шлягера девяностых годов прошлого века. Вместо шлягера вышел судорожный кашель: тридцатилетний стаж курильщика – это вам хоть и не фунт изюма, но далеко и не пуд перловки…
   В оконное стекло что-то стукнуло.
   Мобилизовав все душевные силы, мадам Лазолванова попыталась не вздрогнуть, но всё же вздрогнула и против воли посмотрела на телефон, который, как ей показалось, начинал краснеть, что с ним бывало в те минуты, когда кто-то хотел позвонить мадам Лазолвановой, но почему-то не звонил. Стук повторился. Мадам Лазолванова прекрасно помнила, что она не закрыла окно, а лишь притворила его, и теперь ожидала ужасного.
   Ожидание длилось около часа. За это время телефон принял свой обыкновенный цвет, а месяц переместился ровно на то расстояние, которое та же мадам Лазолванова могла бы с лёгкостию рассчитать, если бы обладала астролябией, необходимыми знаниями и не сходила бы с ума от неведомого страха. Стук в окно не возобновлялся. Мадам Лазолванова, вся липкая от холодного пота, отклеилась от стула и, цепляясь за попутные предметы, переместилась на кровать. Гасить свет или подходить к окну она не решилась. Через сорок три минуты семнадцать секунд тяжёлый сон придавил её веки. Мадам Лазолванова уснула…

   Глава II,
сейчас вот совсем некстати найденная в покинутом мышином гнезде, где её, судя по всему, цинично припрятал неизвестно для каких целей предусмотрительный боевой кот Мякиш, которая повествует о событиях, о которых говорить уже слишком поздно, чтобы о них упоминать.

…………………………………………………………………………………………………….

   Глава VII,
без малейшей утайки и лишних прикрас рассказывающая о втором таинственном явлении, произошедшем вскоре после того, как мадам Лазолванова уснула, а неизвестный нам и не имеющий отношения к нашей повести И. И. Кочепыжный, излавливая таракана, прищемил себе палец секретером.

   Итак, мадам Лазолванова уснула, и ей привиделся совершенно безобразный сон. Приснились ей голубые слоны. В неестественном, то есть нынче – в прямом значении этого слова. Сон был так явен, что, проснувшись, мадам Лазолванова долго не могла понять: проснулась ли она или продолжает не спать, после того как проснулась? Таки решив, что она уже бодрствует, мадам Лазолванова прошлась на свою куфню, затеплила плиту и поставила на неё чайник в розовый цветочек. Мысли несчастной женщины кружились вокруг почти гамлетовского вопроса: а судьи кто? Если люди испокон веков исполнены подобного животного скотства, то почему бы, собственно, животным не пойти по неверным стопам человека, тем более, что они и без него во все времена вершили всё это бесполезное безобразие?
   Напившись чаю и так до конца и не разобравшись, проснулась ли она или всё ещё грезит, мадам Лазолванова решила выяснить, сколько, собственно, было в ту минуту на часах, то есть – где в тот момент располагались стрелки на циферблате в соответствии с местным временем. Внезапно мадам Лазолванова проснулась и увидела перед собою розового слона в чайный цветочек. Желание узнать, который час, исчезло само по себе ещё до того, как розовый слон сказал мадам Лазолвановой «доброе утро!», хотя в этом простом высказывании было указание как минимум на определённое время суток, пусть и не подкреплённое точными механическими приборами. Мадам Лазолванова пристально разглядывала цветочек чая на слоне, чувствуя, что пора бы ещё раз проснуться, дабы натурально не двинуться рассудком. Однако спасительное пробуждение не спешило. Слон по-прежнему висел в нескольких сантиметрах над полом и гудел хоботом что-то неразборчивое, но, вероятно, очень убедительное, так как мадам Лазолванова поймала себя на мысли, что она невольно поддакивает слону и даже делает левой ногой какие-то непонятные пассы. Этот внутренний диалог розового слона с левой ноги мадам Лазолвановой продолжался неизвестно сколько, поскольку часов так никто и не нашёл, ибо и не искал, посему мы не имеем точной информации о том, когда мадам Лазолванова вновь проснулась и обнаружила себя в водосточной канаве где-то возле чего-то в Англии  шестнадцатого века – одетой в непривычную одежду и вообще, чувствующей себя крайне неуютно без косметики «Чёрный жемчуг» и мысли о страховом полисе. Потом на секунду стало совсем-совсем темно. Когда секунда и темно исчезли, вновь наступило утро, но это уже было совсем-совсем другое утро, о котором в этой главе мы, несмотря на все старания, так ничего-ничего и не узнаем.

   Глава VIII,
в которой мы во многих, но не во всех детальных подробностях знакомимся с тайной мечтой милиционера Пупышкина и, как это полагается при встрече с прекрасным, непременно ощущаем духовный трепет, щебетание нервных клеток и приятное щекотание среди межрёберных ягодиц.

   В нашей достославной летописи уже как-то вскользь упоминалось, что старший младшина Пупышкин не стремился с молодых ногтей к разводам и патрульно-постовой службе. В том, что он стал сержантом милиции, как всегда, отчасти повинен случай. По иронии разлучницы-судьбы этот же случай повинен и в том, что Пупышкин не стал тем, кем он мог бы стать, если бы вместо этого случая подвернулся какой-нибудь другой.
   Как-то на рубеже девятого-десятого классов Пупышкин вдруг возмечтал сделаться режиссёром и снять полнометражное кино, желательно на иностранную плёнку «Кодак», о существовании которой он узнал из журнала. Загоревшись, как торфяник сухим летом от спички пьяного грибника, Пупышкин сел за стол и, дымясь от мыслей, за один присест накатал сценарий. А так как на тот момент (да и на все последующие моменты тоже) литературный талант будущего старшего младшины не был оскорблён высшим филологическим образованием, то сценарий удался на славу. В довесок ко всему его было два: один – с дальним прицелом – для Голливуда, а другой – для сердца, изнывающего по берёзовому, в трёхлитровых банках, соку.
   Не будем утомлять почтенного читателя полными версиями этих творений, да и, честно положа камень за пазуху, мы не смогли бы этого сделать даже при всём нашем желании. О причинах данного казуса будет сказано чуть позже. Посему ограничимся лишь кратким изложением этих дивных опусов в нашей незамысловатой интерпретации. Ведь по сути, что самое главное? Суть. Ядро. Пуля-дура. Как сказал один практикант-парикмахер, испоганив стрижку третьему клиенту подряд: «Дура, главное, голова на месте осталась, а волосы – что пальцы: отрастут…»
   Так вот какая детективная сага представляла собой американизированный вариант пупышкинского шедевра…
   Частый детектив Джон Кабульский-Юриди мается от безделья. Ему страсть как хочется встретить сногсшибательную блондинку, которая смогла бы втянуть его в какое-нибудь очередное дерьмо, из которого было бы трудненько выбраться. Прогуливаясь по злачным местам, барам и амбарам, Джон постоянно натыкается на преступления, убийства и страшно изнасилованных женщин, но все они оказываются недостаточно блондинистыми. «Что-то будет?» – как бы спрашивает Джона зритель кинокартины.
   Тем временем искомая блондинка, даже не догадываясь о важности с ней случившегося, находит в своей бельевой корзине огромный труп, совершенно мёртвый и отвратительно выглядывающий из-под её грязных трусиков.
   «Неужели он так мёртв?» – как бы думает в ужасе блондинка, трогая труп лопатой. У трупа отваливается голова, и красавица видит, что в нём нет крови. При виде отсутствия крови, она падает глубоко в обморок и два раза кряду разбивает там себе нос.
   Мающийся от поисков детектив Джон находит блондинку, естественно, всю по самую маковку в крови. Увидев кровь, Джон делает правильные выводы и начинает во все стороны палить из карманного пистолета 88 калибра. Но тут, как из небытия, появляется огромный синюшный негр, который на ломаном негритянском предлагает следовать за ним: дескать, он кое-чего знает.
   Блондинка тут же приходит в себя, вытирает из-под носа юшку и, целуясь и обнимаясь, следует с детективом Джоном за синюшным негром.
   Негр, ничтоже сумняшеся, приводит внезапно влюблённую пару на какой-то совершенно отвлечённый заброшенный завод, где и устраивает им горячую встречу со своими хозяевами типа «засада». Из перестрелки становится ясно, что злодеями являются бывшие почётные доноры США, у которых за долгие годы самопожертвования и работы по службе откачали всю кровь, и которые теперь добиваются справедливости, выкачивая оную у других.
   Блондинка тут же рассказывает Джону о находке обезглавленного и обескровленного трупа, и всё становится на свои места: полиция больше не преследует мающегося детектива Джона за сто сорок шесть непреднамеренных убийств с превышением отягчающих обстоятельств и арестовывает труп. Синюшный негр становится в редеющие ряды Ку-клукс-клана, а блондинка остервенело накачивает себе бюст силиконом, после чего идёт выступать на конкурсе наготы, получает пудовый приз из фальшивого золота, прямо на пьедестале теряет с ним равновесие и падает, чтобы снова и снова подниматься к новым вершинам… Хеппи-энд.
   Для родного кинематографа сценарный гений школьника Пупышкина выдал похожий, но тоже сценарий. Вот и его краткое по будетнижеуказанным причинам содержание…
   Милиционер Едрёнов мается от страшных приступов юношеского онанизма. Ему страсть как хочется встретить какую-нибудь любимую девушку (желательно побольше), которая помогла бы ему раскрыть его потенциал и ужасающее убийство с трупным запахом. «Еге-ге», – как бы думает про себя зритель, видя крупный план едрёновского потенциала и как бы чувствуя его трупный запах.
   Тем временем искомая девушка делает себе педикюр на пальцах и неожиданно достает из-под жёлтого ногтя некий таинственный предмет, который не виден зрителю за компьютерным спецэффектом. «Что бы это такое могло быть?» – как бы спрашивает зритель, интригуясь и захватываясь интимом происходящего педикюрного процесса.
   Милиционер Едрёнов, как племенной боров, слоняется по улицам в поисках преступлений, постоянно натыкаясь на трупы и убийства изнасилованных женщин, которые как бы символизируют царящие кругом правонарушения и беспредел. Вдруг к Едрёнову подходит бордовый негр и прямо сходу начинает с ним драться, да так удачно, что милиционеру поначалу приходится весьма туго: он пропускает один за другим несколько страшных ударов в пах и лицо, но, вскоре, берёт в руки кулаки и вяжет бордового негра к чёртовой матери семерным морским узлом. Негодяй тут же во всём признаётся и залпом выпивает тихо прятавшуюся на его груди грелку цианистого калия, после чего целует Едрёнова и умирает.
Ошарашено потирающий рукой след от поцелуя Едрёнов замечает, что это потирание постепенно приводит его к очередному неприличному приступу. Он пугается и опрометью бросается напрочь. Через шесть километров доброй опромети он встречает девушку, которая ранее делала себе педикюр на ногах, и рассказывает ей то, что ему поведал бордовый негр. В ответ на это девушка показывает Едрёнову предмет, извлечённый ею из-под своего жёлтого ногтя. Предмет опять не виден зрителю за спецэффектом, и это страшно интригует его, одновременно заставляя смотреть фильм до конца, до которого он ещё пятнадцейн минутен будет наблюдать статичную фотографию режиссёра Д. Ж. Ракова-Крабовиди (юный Пупышкин заранее придумал для себя такой роскошный псевдоним), стоящего под звучный гул и гулкий звук шрапнели в полный рост на рыжем коне в тёмно-светлую клетку. Хеппи-энд.
   Разумеется, внимательный читатель имел возможность заметить, что общего в этих двух сценариях, помимо хеппи-энда, было достаточно много: особенно их сближало наличие лирического героя, несущего тяжкую трудовую вахту в структурах блюдения правобеспорядка, блондинки и негра. Пупышкин решил никому не показывать свои труды, пока он не закончит школу. Потом он попридержал релиз своих блокбастеров до демобилизации, справедливо рассуждая, что солдату Российской армии вряд ли кто-то из кино-бонз выделит необходимую сумму, без оправданных опасений, что означенная сумма не будет переведена на пирожные и водку. С годами, вновь и вновь (правда, всё реже и реже) перечитывая свои сценарии, Пупышкин всё больше и больше сомневался в своём режиссёрском будущем. И вот как-то, придя со службы с воблой и пивом, Пупышкин увидел мирную маму и боевого кота Мякиша, которые в обнимку сидели на диване, вслух читали его вирши и буквально рыдали от смеха. На кухне при этом противно хихикал холодильник, до которого также долетали обрывки пупышкинских литературных пассажей. Старший младшина в отчаянии уронил продукты на пол и схватился, всем, чем было, за кобуру, почти искренне желая застрелиться. Но мама с Мякишем уговорили оскорблённое сердце художника не делать последнего, мотивируя свои резоны риском возможного наказания в связи с несанкционированным использованием табельного оружия. Пупышкин уступил просьбам любимой матери и боевого кота, не хотевших тратиться на лишние похороны и готовых видеть его по-прежнему среди живых, и уже на следующий день мусорная машина везла в своём железном чреве мелко изорванные клетчатые листки вперемешку с очистками от воблы и пустыми банками из-под пива. Именно по этой элементарной первопричине мы и не смогли познакомить досточтимого читателя сих правдивых строк с оригинальными авторскими версиями пупышкинского сценария, который, кстати сказать, канул в лету, так и не получив названия…
   Вот так незатейливо и тихо, как последний выдох клизмы, закончилась карьера Пупышкина в самом нужном, по мнению досель мумифицированного Ильича, из искусств.

   Глава Х,
так как глава VIII в силу неуёмного милиционерового словоблудия вышла такой огромной, что её вполне хватило бы на две других, в которой мы узнаём, что произошло с девицей Элеонорой Эспумизановой за то время, пока мы писали, а вы читали вышеприведённую главу VIII.

   Девица Элеонора Эспумизанова была рода древнего, но женского. Это делало ей честь до определённого возраста, по прошествии которого жизнь превратилась в рутину, выхода из которой Элеонора найти не могла, так как не пила крепких алкогольных напитков и не коллекционировала модели воздушных корабликов. Сдружившись с мадам Лазолвановой, фройляйн Эспумизанова нашла в её лице достаточно морщин, чтобы вновь почувствовать себя молодой и сильной. Этого чувства хватило ровно на пару месяцев, после чего Элеонора вновь стала прежней, но уже обросшей несколькими новыми  проблемами, комплексами и тревогами.
В ту неистовую ночь, когда не важный для сей повести и неизвестный нам И. И. Кочепыжный стриг себе циркулярной пилой руки на ногтях, девица Эспумизанова, искупавшись в сидячей ванне, полулежала перед выключенным телевизором и смотрела в запылённый экран, на котором она ещё вчера, вернувшись из «Якитории», нарисовала иероглиф, смысл которого она не понимала, но всегда желала постичь. Вдруг Элеоноре Эспумизановой явственно почудилось, что линии иероглифа стали двигаться и вскоре сложились в другой иероглиф, смысл которого был ещё более непонятен, чем смысл первого. Мужественная девица бегло икнула от лёгкого испуга и, ничего не пугаясь, попыталась пройти в ванную комнату, так как она вдруг вспомнила, что забыла распарить на своих прежде никогда не бывших роскошными ногах мозолей и удалить с них натоптыши. Однако невидимая сила, явно сильная, но невидимая в силу неясных сил, лишила сил обессиленную девицу Элеонору и лишила её сил.
   В эту страшную минуту кот Мякиш вдруг проснулся, перекрестился на образ, который возник в его безсознании и, повернувшись на другую спину, принялся видеть во сне молоденьких кошечек, перебирающих вибриссами в заскорузлых амбарах переспелый изюм.
   Бессильная Элеонора Эспумизанова, сдаваясь, изо всех сил посылала незримые и неслышимые сигналы всем, кто мог их увидеть и услышать. Вся веселенная хохотала, слыша и видя эти нечеловеческие потуги человека превозмочь первоприроду событий…

Глава XI,
в которой все наши герои наконец встречаются.

   Насилу отойдя от ужасной ночи, мадам Лазолванова вышла прогуляться и заодно покататься на… (а что подумал читатель?) на трамвае. Будучи человеком консервативным, мадам Лазолванова любила рельсы, так как они исключали бунтарские мысли. Но вместо трамвая к остановке вдруг подошёл… (что опять подумал читатель?) автобус. Мадам Лазолванова посмотрела на лицо водителя, развернулась на каблуках и пошла по весенней, несмотря на поздний август-месяц, улице. Птиц слышно не было вовсе, но незримое присутствие огромной Земли под ногами создавало иллюзию простора, полёта и свободы, как в известной песне со словами.
   Вдруг мадам Лазолвановой до такого неприличия захотелось съесть колоритную булочку, что она остановилась практически посреди тротуара. Посмотрев в свою правую руку и увидев там полукружие краковской колбасы, которую она позабыла вчера выложить дома, мадам Лазолванова оглянулась в поисках ближайшей кондитерской фабрики или, на худой конец, продовольственного склада. Но, оглянувшись, она увидела прямо перед собой бравого милиционера Пупышкина, на плече которого в маске попугая сидел боевой кот Мякиш. Мадам Лазолванова была готова поклясться, что кот вместо обыкновенного в таких случаях «здравствуйте!» сказал ей «кукареку!». Старший младшина вежливо икнул и, вильнув на манер рыбки ладонью, молча попросился пройти. Мадам Лазолванова посторонилась, и Мякиш, сидя на плече Пупышкина, пошёл дальше по улице, немного покачиваясь на ветру и время от времени поправляя сползавшую с рыжей морды попугайскую маску…
   Шли они оба-два с ежегодного милицейского бала, устраивавшегося каждую субботу на общественных началах, но за казённый счёт в клубе водопроводчиков.
   Откусив колбасы, мадам Лазолванова присела на лавочку, очень кстати случившуюся неподалёку. Мысль о тёмном лесе, стуке в ночное окно, коте в маске, пьяном милиционере и неизвестном ей И. И. Кочепыжном не приходила, несмотря ни на какие усилия. Мадам Лазолванова вздохнула, но не успела и выдохнуть, как зазвонил её телефон, в трубке которого стояло китайской аппаратуры чуть ли не на три тысячи сорок шесть рублей с гаком! Трубка заговорила женским голосом Элеоноры Эспумизановой. Испугавшись того, что неживой предмет, пусть даже и китайского производства, вдруг заговорил человеческим голосом человека, которого она хорошо знала и любила, мадам Лазолванова бросила телефон в урну, стремительно, насколько это позволял артрит, встала со скамейки и поспешила прочь оттуда, где она только что была, туда, куда она пошла. Но не прошед и трёх с половиной шагов мадам Лазолванова буквально столкнулась с девицей Эспумизановой, тщетно вслушивавшейся подслеповатым ухом в отрывистые гудки телефона. От сильного удара очки мадам Лазолвановой упали с носа и тут же угодили прямиком под сороковой размер девицы Элеоноры. Ни черта не видя перед собой, мадам Лазолванова, растопырив руки, направилась к ближайшему крупному предмету, который зарегистрировал её сетчатка – к… (что опять подумал читатель?) к подошедшему трамваю. Проникнув на ощупь в салон, мадам Лазолванова села на освобождённое для неё каким-то старичком место и, мягко подпрыгивая на стыках, покатилась по лояльным любому правительственному режиму рельсам в сторону заката, невидимого за каменными прериями...
    Девица Эспумизанова, оторвав ухо от телефона, тихо поудивлялась постигшему её удару, счистила с подошвы о бордюр остатки разбитых линз и сориентировала свой сороковой размер в направлении «Якитории», заманчиво манящей пластмассовой сакурой в соседний переулок.

   Глава XII,
в которой таки наступает долгожданный экшн и Последняя битва Добра со Злом для тех уважаемых читателей, кто это искренне любит и к тому же не забыл свои очки на комоде.

   О, досточтимый и уважаемый читатель! Автор вынужден признаться в своей полной бездарности и невозможности передать на бумагу тех картин, кои возникли в этой главе, так как он пока не овладел в более или менеем совершенстве неотъемлемыми нынче форматами 3, 4 и 5D, столь необходимыми для поглощения попкорна и цоца-цолы во время наслаждения любой, даже самой паршивой и последней Последней битвой. Но, уважаемый и досточтимый читатель, поверь на слово, что битва эта была не такова, она была умопомрачительна, ошеломительна, бескомпромиссна, жестока, невероятна, справедлива, спецэффектна, сексуальна, брутальна, добродетельна, непорочна, кровопролитна, потрясающа, колоритна, благонравна, чудовищна и вообще: был полный бумбамбахбамбумбахбумбухбахпум!!!


Глава XIII
и последняя, наконец срывающая оставшиеся покровы и обнажающая всю правду-пятку (врождённое целомудрие и, благо, приобретённая интеллигентность автора не позволяют ему произносить женские части организма) о том, почему наша подзатянувшаяся повесть о мадам Лазолвановой, девице Эспумизановой, старшем младшине Пупышкине, коте Мякише и многих других называется «Троллейбус-призрак».

    Некоторое количество десятков лет назад автор сих правдивых строк был одиннадцати раз кряду смотревши японский высокохудожественный мультифильм «Корабль-призрак». Очень может статься, что именно этот факт, а не тот, что автор просто решил покуражиться, и явился причиной означенного названия. Хотя история мировой литературы знает и не такие кандибоберы. Назвали же, к примеру, братья Гримм одну из самых известных в мире сказок «Бременские музыканты» «Бременскими музыкантами», хотя тот, кто хоть раз читал эту сказку, в очках или с телескопом в руках, прекрасно знает, что весёлые зверушки так и не дошли до города Бремен и никакими музыкантами ни там, ни где-то в ином месте не стали…
Правда теперь, по окончании нашего увлекательнейшего повествования, всё это уже не имеет ровно никакого значения, впрочем, как и само повествование.

    P.S. Автор никогда не видел постскриптумы под рассказами и лицезреет данный постскриптум впервые с таким же изумлением, как и редкий, с досады оставшийся дома после прочтения сего чтива читатель.