Интеллигенция и Ельцин в 1993 году

Анатолий Стреляный

15 апреля в Бетховенском зале Большого театра в Москве Борис Ельцин встречался с людьми, которых по советской бюрократической привычке продолжают называть «творческой интеллигенцией». Это - писатели, художники, артисты. ..
 
Встречу готовили недели полторы, писали речь президенту (он не стал ее зачитывать), составляли список участников. За места в этом списке, как водится, шла некоторая борьба. Несколько человек в ходе ее стали врагами на всю жизнь, двое слышно слегли, один от писателей. Президентская команда держалась от греха подальше, списки составлял свой брат-писатель, свой  брат-художник, свой брат-артист. Брат свой, но руководящий.
 
Бетховенский зал маленький, так что список был недлинный. Союз писателей СССР, как известно, давно распался, теперь на его месте несколько союзов: три или четыре демократических, один или два красно-коричневых, есть и неопределенные цвета, но в нынешних российских условиях всякая неопределенность почему-то тяготеет туда, где красно и коричнево. Со стороны Министерства культуры был будто бы намек: не худо бы включить, мол, кого-нибудь из них, как бывало при Горбачеве. Вслед за Баклановым, поднимался Бондырев. Ответ последовал решительный: если хотите плюрализму, так пусть это будут самые вожди, тот Бондырев, Куняев, хоть будет какая-то драматургия. Видимо, в результате этого мимолетного торга в Бетховенском зале появились, вызвав легкое оживление, Владимир Солоухин от писателей и Станислав Говорухин от мира кино.
 
Меньше всего хотелось бы сбиваться на тот утомительно глумливый тон, каким обо всем без разбора пишут некоторые московские газеты. Но сегодня эти подробности имеют, на мой взгляд, не совсем обычный смысл. Сама по себе борьба за место в таком списке – дело обычное. Если разобраться и только чуть-чуть преувеличить, то придется сказать, что она-то, эта борьба тщеславий, и есть вечный двигатель искусства.
 
Но тут намечалась встреча хоть и с президентом, но таким, который может быть висит на волоске. Попасть в этот список, значит автоматически оказаться в другом – в черном списке, который составляют нацисты. Если им верить, а тут им верить можно, они его давно составляют. На дверном стекле вагонов московского метров в эти дни появились списки с портретом генерала Стерлигова и его словами: "Русские идут". На одном я видел вставку от руки: после слова "русские" было вписано слово "фашисты". Фашисты ли идут, нацисты или коммунисты, намерения у них насчет нас одинаковые, их не скрывают.
 
Демократический строй в России пытается утвердиться, не преследуя своих врагов. Происходит то, что происходило в 17 году между февралем и октябрем. Если дело не сорвется, тогда можно будет, наверное, гордиться, говорить, что демократия утвердилась, пальцем не тронув ни одного коричневого, ни одного красного, не лишив слова ни одного бесноватого. Тогда Россия будет впереди всех демократий мира. В Англии, например, пока только высказывается, но не стало общепринятым мнение, что разрешать надо любые призывы, что со словом, каким бы оно ни было, можно бороться только словом.
 
Но утвердится ли в России демократия, если по-прежнему безучастно наблюдать, как люди литературно-поэтического хулиганства, люди интеллигентского выверта переходят на бандитский язык, открыто призывают к насилию? Это был главный вопрос, который задавался Ельцину и в Бетховенском зале. Чтобы услышать на него ответ, многие туда и шли.
 
Ельцина настойчиво спрашивали: в чем дело, почему он терпит антисемитизм, например? Фашисты носят плакаты, на которых его фамилия переиначивается в Эльцин, Эльцин-юда. "Это кто-то не умет выговорить мою фамилию", - сказал он беспечно. В зале не приняли эту беспечность. Резко говорил Николай Аркадьевич Петров: "Если эта мразь придет к власти, всем нам придется бежать. Вы играете в карты с шулерами. С шулерами в России всегда был один разговор – канделябрами по голове". Петров вспомнил о Невзорове. "Невзоров за время одной передачи четыре раза называет вас главарем оккупационного режима, и прокурор не находит в этом состава преступления. Сажи Умалатова призывает вешать демократов вниз головами. Борис Николаевич, – призывал Петров, – пора употребить власть. Это уже не ваше личное дело. Когда вас оскорбляют безнаказанно, вы всякий раз лишаетесь тысяч голосов, потому что видна ваша слабость. Не подставляйте щеку".
 
 Из ответов Ельцина стала видна невеселая картина. "Попустительство нацистам и коммунистам – это действительно политика, но не его, не Ельцина, а российской прокуратуры генерального прокурора Степанкова. Петров прав, Степанкова и стоящего за ним Верховного совета".
 
Может быть это политика и не приведет к катастрофе,-  говорили мы с Киселевым, когда все разошлись. - Народ как следует рассмотрит своих коричневых, и они повиснут в безвоздушном пространстве, на виду не такие опасные, как в подполье. Но и тогда останется вопрос: закон-то они нарушали. И что это за демократия, при которой прокуратура проводит свою политику?
 
В разговоре с президентом выяснилось, что это явление более отчетливое, чем можно было думать. Руководители целых узлов государственного механизма ведут себя так, будто гражданская война уже идет, решаются на прямой саботаж. Ельцин рассказал о поведении председателя Госбанка Геращенко. Оказывается, в эти дни предпринималась попытка задержать выдачу очередной зарплаты в стране. "Это же мина! – восклицал президент. – Мина под референдум. Только сильнейший нажим сдвинул дело. Я сказал сегодня Геращенко: имейте в виду, времена поменяются, будет не только 25 число, будет и 26. Только после этого Геращенко сказал: "Немедленно подписываю все документы".
 
Соли на рану подсыпала Мария Владимировна Миронова. Она спрашивала Ельцина: как он может работать с предавшим его Руцким? "Я бы говорил наоборот, - ответил  Ельцин – как ему можно после этого со мной работать. Имея честь офицера, уйди в отставку". "Он должен был это сделать", - сказали из зала. "И давно", – согласился Ельцин. Ему прямо сказали, Геннадий Хазанов сказал, что Руцкой - это его, Ельцина, грех с самого начала. Как можно было делать вторым лицом в государстве полуграмотного полукоммуниста, да просто человека с таким нелепым самолюбием. "Ваш грех", - повторял Хазанов. "Конечно", – отвечал Ельцин. Потом воскликнул: "Он же слово офицерской чести мне давал, я ему верил!".
 
С домашней простотой рассказывал как ему тяжело в эти дни. Мучительно было сидеть на последнем съезде под этими потоками грязи. "Посадить туда любого человека, к концу первого дня умрет, не выдержит". Интересовался, оказывается, мнением Клинтона о том порядке подсчета голосов на референдуме, который установлен съездом. Клинтон ответил: если бы в Америке была такая система, то есть если бы при подсчете исходили не из числа явившихся голосовать, а из числа имеющих право голоса, то Америка за двести лет не избрала бы ни одного президента.
 
Шахтеры Кузбасса, которые в дни съезда прислали в Москву эшелон своих представителей, сказали Ельцину, когда он у них был недавно, что если надо, пришлют и десять. "Я им ответил: не надо, москвичи справятся сами. Защитили же они Белый дом в августе 91-го".
 
Говорил об отношениях с Прибалтикой, с Грузией. "О Грузии: Шеварднадзе выводить войска из Абхазии не хочет. Мы говорим: тогда и наши будут там стоять, вмешиваться они не будут, но порядок будет такой: если в часть влетит один снаряд, то из этой части в ту сторону, откуда он влетел, полетит два". О Прибалтике так же прямо: "Если Литва приняла правильные законы, которые не обижают русских, мы вывели свои войска. А если Эстония просто преследует русских, если и Латвия то же самое, то мы Эстонии и Латвии говорим: пока не наведете порядок в этом вопросе, наши войска будут у вас стоять. Я и Клинтону сказал: вы же всегда за права человека. Я помню, как Америка по этому вопросу советский союз критиковала и правильно делала, так что же вы насчет Эстонии и Латвии не очень? Нажмите на них".
 
Рассуждал о величии России. "Когда мы вместе с американцами разоружимся, то величие будет меряться не военной мощью, оно будет в истории, традициях, культуре страны, и тогда сравнение будет не в пользу США, там всей истории двести лет, а у нас тысяча лет". В зале добродушно недоуменно засмеялись. Алексей Симонов просил президента заступиться за таджикских людей культуры: над ними издеваются, бросают в тюрьмы по вздорным обвинениям. Только что посадили режиссера Доната Худаназарова. Сажают честнейших, лучших. Ельцин ответил по-обкомовски: "Хорошо. Сегодня или завтра свяжусь с Рахмоновым. Обстановка там с нашей помощью стабилизируется. Откуда исходят эти репрессии – понятно: там прокоммунистических элементов больше, чем где бы то ни было. Свяжусь, попрошу, чтобы разобрались".
 
Записок было мало. В одной Ельцина просили прямо сказать, есть ли у него реальная сила постоять за себя, не пустить к власти красно-коричневых? Он ответил: "Я должен честно сказать – пока силы есть". Артем Анфиногенов рассказал об одном из плакатов, который несли демонстранты в поддержку Ельцина: "Съезд – это чудище обло, озорно, стозевно и лаяй".
 
Ельцин выглядел здоровым, бодрым, внимательно вглядывался в своих собеседников, хорошо реагировал на реплики. Я ожидал увидеть его более измотанным. Одна народная артистка объяснила мне, что он водолей, у водолеев настроение и работоспособность скачут. По ее вычислениям, которые она проделала перед этой встречей, хороший день Ельцина как раз четверг. Это и был четверг.
 
На встречу было отведено полтора часа. Минут сорок казалось, что все затея провалилась. Не знаю, уместно ли здесь это рассказывать,- люди уже должны представлять себе, что это такое - собрание российских знаменитостей, - они ведь смотрят театральные вечера по телевизору, да и Чехова читают, Булгакова.
 
Одна знаменитость жаловалась, что с театра берут большие налоги, просила президента об отдельной встрече, чтобы рассказать об этом подробно. Трудности с реквизитом, с паспортами за границу, долго выдают. Ельцин объяснил, что налоги устанавливает не президент, а Верховный совет. Знаменитость несколько растерялась: "Не президент?". В зале шумели: решил бить челом барину, так вникни сначала в дело. Петь-то без подготовки не выходишь, уважаешь публику... А мы что - не публика?
 
Почтенная, много сделавшая для культуры, но очень уже старая женщина, рубя рукой воздух, рассказывала президенту России, что ей не нравится слово префектура, что в эту самую "перфектуру" трудно дозвониться, что там не все ходят на работу, что она знает (она, а не "перфектура") несколько иностранных языков, но это слово все равно ей не нравится. Один человек, Григорий Бакланов открытым текстом настаивал на введении президентского правления. Его поддержали. Ельцин на это сказал, уходя: "Совесть у меня чиста. Я им протянул руку раз, протянул два, протянул пять раз, и всякий раз получал отпор. Ну что ж, нет, так нет. Надо дождаться 25-го, дождаться положительного исхода и тогда решать".