Про героя Буривоя - 1

Музыкальный аудио-моноспектакль этой сказки в исполненнии превосходного чтеца лауреата премии "Артист из народа" Игоря Ященко можно послушать здесь (бесплатно):
 http://www.youtube.com/watch?v=54r9ps68NG0&t=148s


          Хляби с неба воду льют,
          Птахи в ветках гнёзда вьют;
          За морями ж али тут
          Жил да был немалый плут.

          Раз поехал он на рынок
          И купил себе... ботинок;
          А потом в него залез,
          И потопал в ближний лес.

          А в лесу-то страшновато:
          Темень, жуть, земля мохната...
          Стал тут плут совсем не рад:
          Леший нашим ведь не брат.

          И вдруг видит – что за диво?
          Сердце стукнуло ретиво;
          Возле речки, у ракит
          Хатка ветхая стоит.

          Та избушка с курьей ножкой
          Повернулася немножко;
          Плут – вовнутрь, глядит – ага!
          В хатке ждёт его Яга.

          «Вот что, плут, – Яга смеётся, –
          Мне тебя сожрать неймётся;
          Попадёшь ко мне ты в пасть:
          Голодна я – прямо страсть!

          Но коль ты меня уважишь,
          Бабке сказочку расскажешь,
          Так и быть – я враз уймусь
          И за щи тотчас примусь!»

          Что же, плуту делать неча;
          Вот он, бабке не переча,
          Хохотнул, прищурил глаз,
          Да и начал без прикрас...

   Лапоть по небу летит, сокол во поле пыхтит, слуги в бары подрядились, господа в хлеву трудились, мы рыдали на пиру, и нашли в игле дыру. Поп чертям поклялся нами, клоп гонялся за слонами, ну а мухи еле-еле с голодухи лошадь съели. Ковали сковали волю, власти хаяли недолю, а обжоры в жирном теле кушать сроду не хотели.
   А в саду, в ночи безлунной, мы словили Гамаюна. Как распелся Гамаюн – вмиг размяк и стар, и юн. Три часа точил он лясы, и брехал нам для украсы: про любовь, и про коварство, и про всякие мытарства, про красавиц и героев, и про драку чар и воев, про колдуний, колдунов... Был сюжетец его нов.
   Мы же слушали, хваля, и дыханье затая.
   Знатно он там горло драл и народу сказку врал, а как вовсе изоврался, скок в окошко – и удрал!
   Я же с детства был сметливым. Сказку ту неторопливо я без фальши расскажу, всё как было, доложу. Мне задор, а вам терпенье, и в придачу изумленье. Гамаюна долог сказ – вот вам в ухи мой рассказ!


   Давным-давно, во времена незапамятные и сказочные, правил на острове славном Буя;не князь один удалый по имени Урала;д, и были у него два сына-погодка, Буриво;й с Гонивоем. И вот же какая вышла с братьями сими оказия: до того они меж собою отличалися, и внешне, стало быть, и своим нутром, что окружающие их люди только диву давалися, – ну словно родились они от разных княжеских жён!
   Буривой, сынок старшенький, пареньком рос отчаянным: и ростом он брата своего превосходил, и красотою лица, а также умом вдобавок сообразительным и живым приветливым нравом. Волосы на головушке бедовой были у него светлые и кудрявые, глаза голубые, словно цветы-васильки во ржаном поле, а кожа смуглою слегонца и почти безволосою.
   Да только не таков был братец его младший, своевольный Гонька. Ростом он от старшего брата довольно-таки отставал, да ещё притом и сутулился сильно, отчего казался даже чуток горбатым. Волосы же у него были прямыми и жёсткими, в точности по цвету как вороново крыло, глаза тоже были тёмными, а кожа – вот же странное дело! – бледною у него была, пребледною, словно кожура невзрачная у лесной поганки. Да и нравом младший княжич хуже был гораздо старшего брата, ибо не светлая половина ума у него почему-то развивалась, а сторона обратная, хитростью называемая, подлостью и коварством.
   Отчего у них вышло так разно, и Уралад, и жена его, да и все прочие голову зело ломали, покуда волху;н один знаменитый это дело им не растолковал. Произвёл сей дедок уважаемый гадания свои тайные и таково объяснил супругам заинтересованным: тут-де совершилось, сказал он, злобное колдовство, и на беременную Гонивоем княгиню Укра;су колдун какой-то мерзопакостный чары навёл ужасные.
   Только вот что это был за чародей злонравный, и как чары его крепкие с княжича снять, не ведал волхв седовласый нимало. Да и никто не ведал из служителей радостных сияющего Светови;та, посылающего через солнышко красное – свой ослепительно-золотой лик – на Землю-матушку лучи живительные. И хотя у Бога Световита лик этот был един, но люди земные, со стороны своей зрительной, натрое его как бы разделяли. Первым ликом –  утренняя считалась Зорька, вторым – Ярило жгучее полуденное, а третьим – вечерняя закатная Заря. Почитали люди древние Световита Небесного за своего Отца, и пели они Ему на радениях праздничных великую благодарную славу.
   Только вот солнце солнцем и день днём, но ведь сменяли их с неумолимой неотвратимостью тёмная холодная ночь и месяц неяркий, коими не Световит, как считалося, управлял, а его младший брат, Чернобо;г коварный. И у этого страшного тайного бога тоже были свои жрецы, которые прозывались ведьмами и колдунами. Скрывались они от прочего люда в чащобищах дремучих да в дебрях непролазных, а если и проживали в сёлах да в городах, то никто об их вере поганой даже и не догадывался. Вот они-то, эти злобные служители тьмы, колдуны, стало быть, да ведьмы, и наводили на добрых людей хвори и беды, поскольку не жизни божьей они служили, а чёрной смерти, и не лад с порядком им были надобны, а раздор и несчастья.
   Большая была у князя Уралада держава. Далеко на материк простиралася его владетельная рука. Никто из соседей близких и дальних не дерзал нагло на их страну напасть, да ведь беда не снаружи частенько приходит, а из самого что ни на есть нутра.
   Так и у них там случилось.
   Сначала бедная Украса от злой лихорадки в бреду скончалася, и ни один ведун помочь ей выздороветь не в силах оказался. А спустя полгода и сам уже Уралад за женой своей любимой в светлый И;рий отправился. Поехал он с боярами своими на охоту, и напали они вскорости на след огромного чёрного волка. И вот гонятся витязи удалые за хищником тем лихим и уж совсем было в чистом поле его догнали...
   Да тут волчара остановился внезапно, будто вкопанный, и на князя приближающегося страшно глянул. Вспыхнули отчего-то волчьи глаза багровым жутким пламенем, заржали все кони тут от великого страха, вздыбились они на ноги задние, а конь Ураладов на землю вдруг пал бездыханным, и грянулся сам князь оземь со всего маха.
   Ощерил тогда волк загадочный ужасную свою пасть и диким голосом он расхохотался, а потом поворотился он живо вокруг себя, обернулся со вспышкою дымною огромным коршуном чёрным, да и улетел себе прочь.
   Подбежали тогда опомнившиеся дружинники к князю своему любимому, глядь – а он-то мёртвый пред ними лежит: убился свет-сокол о землю стылую!
   Вот же горюшко-горькое в княжестве их наступило! Будто бы солнышко ясное в небе высоком туча сизая грозовая накрыла.
   Сожгли соплеменники тело князя погибшего на великой тризне, и отправилась его душа бессмертная к Богу Световиту в прекрасный лучезарный Ирий.
   Ну а Буривой с Гонивоем остались на Земле-матушке сиротинками.
   Так. Буривою тогда как раз пятнадцать годков минуло. Что ж, хоть и мал он оказался годами, но трон княжеский именно ему по праву наследования занимать надлежало: он ведь был сыном старшим. Венчали его на княжество волхвы главные на Великой Раде, и поклялся юный князь служить народу своему по старинной исконной правде.
   И вот же воистину чудеса: хоть был отец его, князь Уралад, правителем справным и вельми толковым, но молодой Буривой в деле управы не уступал опытному князю ни в чём, а может статься, и превосходил его даже малость. Такой вот оказался к служению княжьему у него талант.
   Все почитай буянцы сей своей удаче весьма радовались и князю своему молодому, чем могли, помогали.
   Один лишь Гонивой успехам брата совсем не радовался. Нет, на лице-то он радость эту изображал знатно, но в душе у него зависть чёрная со злобою ядовитою густо смешались, и произошло от того смешения страшное одно коварство.
   – Послушай-ка, братец, – обратился как-то Гонька к князю, когда наедине они осталися, – во всём-то, по моему разумению, поступаешь ты правильно, и управляешь княжеством нашим дюже ладно, – а всё ж таки молва о тебе в народе не слишком-то и хороша!
   – Как так?! – не поверил Бурша брату. – Быть того не может! С чего это ты, Гонька, взял? Ни от кого вообще за семь месяцев моего правления я и слова укорного не слыхал, не то чтобы охаивания с неприятием!
   – Хэ! Не слыхал... – напустил хитрован вид на себя важный. – Коли ты не слыхал, так другие зато слыхали...  Хочешь, я тебе докажу, что не вру я, а говорю правду?
   А Буривой по характеру горячим был парнем, заводным.
   – Ладно, братан, – заявил он азартно, – доказывай свою правду – я готов на всё!
   И поведал ему Гонька такую интересную историю: он-де в платье простое переодевался тайно и по городу вечерами тёмными гулял-похаживал. Ну и слышал не один раз, как подданные князя молодого ни за что ни про что хаяли да лаяли, потому что в глаза они ему укоры молвить боялися.
   «Давай и мы, – предложил Гонивой брату, – переоденемся в какую-нибудь рвань, рожи себе грязью чуток замажем, а как стемнеет, на улицу выйдем прогуляться!»
   Так они и сделали. Спустя часик-другой, как стемнело, достал младший брат из закута одежду бедную, облачилися они оба в неё живо, да через заднюю дверь наружу и вышли.
   И вот идут они вдвоём по улочкам нешироким, от малочисленных прохожих уклоняются, а к стоящим и беседующим приближаются, и речи всяческие обывательские в уши себе внимают. «Хм, – удивляется старший брат, – да ведь вовсе же никто обо мне и не упоминает! Балакают, правда, горожане о всякой всячине, да только всё о бытовых своих делах они рассуждают, а не о молодом князе».
   Побродили они эдак с часик где-то. Надоело юноше нетерпеливому пустое это хождение, ибо не услыхал он за то времечко и одного слова в свой адрес худого. Хотел было Буривой в палаты свои возвращаться, но Гонька в корчму одну захудалую, стоящую на городской окраине, завернуть ему предложил. «Давай, – говорит, – хлебнём чаю по кружке горячего, – да и до дому айда!»
   Ну что ж, Бурша на чаепитие оказался согласный, а то погода, как назло, выдалась довольно ненастной, и они продрогли там весьма основательно. Отворяют они со скрипом двери узкие, в полуподвал, освещённый лампами, заходят, и видят такую картину внутри корчмы: в помещении народу было маловато, и лишь в дальнем углу на лавке пятеро каких-то бродяг гурьбою сидели, этак развалясь, и брагу или мёд из ковшей своих неторопливо они лакали.
   Хозяин заведения оказался весьма любезен. Князей в оборванцах вошедших не признавши, смахнул он крошки тряпкой с ближайшего стола и чаю по заказу Гонивойкиному вскорости им подал.
   А Буривой на всякий случай помалкивал там, чтобы по голосу его случайно не признали.
   Испили братья из кружек глиняных малинового чаю и тут слышат, как бродяги эти промеж собою стали громко базарить.
   Один из них, грубый видом детина, вот чего заявил:
   – А я так вам скажу, братцы, что Буривойка этот нашенский – никчёмный князь. Полгода с лихвой он тут уже правит, а ни одной казни мы с вами при нём не видали. А разве ж так князья властью своей должны распоряжаться! Тьфу! Стыдоба одна, а не управа!
   Буривой, как слова сии неласковые, направленные в свой адрес, услыхал, так кружку медленно на стол поставил и на Гонивоя удивлённо глянул. Ишь ты, а ведь ты, братуха, оказался, выходит, прав, говорил его недоумевающий взгляд, – действительно меня ведь ругают!
   – Ага, – поддакнул в это время второй бродяга, тоже обличьем своим далеко не ангел, – кусок дерьма этот кня;зишка! Сладенький какой-то, нежненький, словно баба! Соплежуй, короче! Слизняк! Не, не вояка!
   У Буривоя от таких речей ажно сердце ретивое в груди молодецкой заколотилося. Хотел он уж было с места своего вскочить и с этим грубияном потолковать по-мужски, но всё ж таки гнев пламенный он усмирил кое-как и на месте сидеть на сей раз остался.
   – Точно, братан! – прогундел тут третий бродяга, огромный громила с рубленым шрамом на мрачной харе. – Хуже князя, чем этот Буряка, у нас досель не бывало. Морду бы ему набить за его слякотность, да выпороть на площади по бабьей его заднице, а потом с княжеской должности прогнать ко всем чертям! Хэ, тюфяк с клопами, а не князь!
   И вся отвязная банда до того похабно тут расхохоталась, что Буривой на сей раз утерпеть был уж не в силах: на ножки резвые он привскочил да кулаком по столешине – хрясь со всего маху!
   Треснул столик от удара сильного аж пополам, и вскричал тогда князь оскорблённый голосом рьяным:
   – А ну, посмотрим, каналья, кто из нас двоих тут баба! Выходи, мерзавец, драться, – забудь покамест, что я твой князь!
   Однако эти разбойники окаянные только этого окрика, видать, и ждали: не смутились они ну ни капельки и, словно по команде, бросились на парня всей своей оравой.
   Да, вишь ты, не на того, гады, они напали!
   Буривой-то наш не по годам был бравым, и силою своею и ухваткою он лучшим витязям нимало не уступал. Врезал он порки любителю по харе его небритой, и тот кувырком через стол покатился, ноги аж кверху задрав.
   Но тут и Буривою по роже досталося. Отлетел он к стене шершавой, назад потом споро отшибнулся, от летящего в него кулачины ловко увернулся, и вметелил по челюсти одному из злодеев, а второму ногою в пах заехал... И пошла у них там такая драка ярая, что ежели со стороны поглядеть, то можно было даже ахнуть. Пятеро здоровенных вояк с одним витязем храбрым не могли справиться, и даже он их стал было как будто одолевать, ибо из пятёрки ватажников трое уже в отрубоне валялися.
   Да тут вдруг взметнул Бурша громилу нападавшего себе на плечи, а потом на вытянутых руках его он поднял и швырнул тушу дебёлую во второго врага, сшибив его летящим телом, словно биткою кеглю.
   И... И!.. Помутилося вдруг отчего-то в ясных княжьих очах, по мышцам могучим вялая волна у него пробежала; закачался свет-сокол наш ясный, словно на ветру ясень, да в беспамятстве на пол он и брякнулся.
   ...А как стал он через времечко неизвестное опамятоваться и раскрыл, наконец, слипшиеся свои очи, то обнаружил с удивлением вот что: лежал он, оказывается, в полумраке  на полу подвала затхлого, а руки и ноги его мощные цепями были прочными схвачены. Попробовал было обманутый князь цепи те гремящие сгоряча порвать – да куда там! Их, наверное, и сам медведь не порвал бы, не то что скованный и ослабевший юнак.
   Горько, ох и горько сделалось у Буривоя на душе! Как комарик в лапы злодеев он ведь попался. Обдурили его, опоили, гады, какой-то дрянью, и вот на; тебе – пленённым оказался владыка державный!
   А пуще всего то его огорчало, что предал его не кто иной, как родной брат, коего их общая матушка, так же как и самого Буривоя, под сердцем своим вынашивала. Не иначе как на власть княжескую Гонивойка позарился, догадался в тяжких раздумиях старший брат – он же после него первый был наследник княжьей державы!
   Три дня томительных в подвал сыроватый никто не заходил, несмотря на крики Буривоевы гневные и на его громкие призывы. Наконец, на день четвёртый, загремели запоры на дверях кованных, и вступили в тёмное подземелье двое. Одним из вошедших был, очевидно, слуга, крупный такой малый с безумными совершенно глазами, а зато вторым оказался, как Буривой того и ожидал, братец его коварный, Гонивойка-предатель.
   Хотел было благородный пленник к совести братниной обратиться и язвить ужо её думал словами упрёка жгучего, да потом вдруг передумал. И то верно – разве у подлецов совесть-то имеется? Зряшное дело искать у них то, чего у них нету. Этих негодяев без лишних слов бы, – да к справедливому ответу!
   Только вот силы чинить расправу у князя скованного теперь не было.
   Осветил Гонивой зажатым в руке факелом избитое и исхудалое лицо брата, усмехнулся он этак презлорадно и вот чего ему сказал:
   – Здорово живёшь, бывший князь! Вот тут теперь ты и будешь править! Ха-ха! Крысами, значит, мышами и пауками... Покуда не околеешь здесь, как шелудивый пёс, на соломе на этой трухлявой!.. Знай же, братец – теперича я буянский князь! Я! Я!!! А ты, хотя и жив пока ещё, но – нету, нету тебя! Ни для кого, кроме меня, нету!.. Мог бы я тебя сразу убить, да только я пятнадцать лет твою особу удачливую возле себя терпел, так что и ты потерпи свою никчёмность столько же!
   Раздулся Гонивой от спеси своей нутряной, и будто повеяло вокруг него духовной вонью. Сумасшедшая злая радость плясала в очах его тёмно-карих, но мало-помалу она улеглась.
   Не понравилось, видно, новому князю каменное спокойствие обманутого им брата.
   – Почему молчишь, Бурша? – вопросил обманный князь узника сидящего. – Отчего великому правителю и слова в ответ не молвишь?
   Усмехнулся и Буривой в свой черёд, ибо жалкою ему вдруг показалась Гонивоева подлая душонка. Ничего он предателю не ответил, а зато плюнул в его сторону липкою слюною и попал негодяю точнёхонько в крысиную его морду.
   Аж перекосило от злобы уязвлённого мерзавца! Подскочил он к пленнику не сдавшемуся и уж ногою на него замахнулся, чтобы его ударить, да... не нашёл в себе решимости сделать это под немигающим Буривоевым взглядом.
   Позеленел Гонька от ярости, заскрежетал он скрипуче зубами, да и выскочил быстро вон, словно из паза гнилая пробка.
   А преданный им брат остался бедовать в своём мрачном и страшном каземате. И потянулись для несчастного пленника нескончаемо-тягучие дни тюремные.
    Поначалу-то был он жаждой воли зело преисполнен, и искал князь различные способы к обретению милой свободы. Да только понял он через времечко изрядное, что дело это, как видно, зряшное. Подвал, в котором Буривой томился тоскою неуёмною, невелик был да весьма-то тёмен, и имелось в нём одно-единственное оконце под самым грязным потолком. В первый же день своего заточения Бурша это окно обследовал, вскарабкавшись наверх по стенным камням и ухватившись руками за витые решётки. И увидел он с той стороны вот что: сразу же за стенами толстенными находилось небольшое лесное озеро, окружённое сплошь густым лесом. Холодный, очевидно северный ветер гнал по озеру волны в сторону каменного здания, и те волны разбивались о стену с тихим плеском.
   И думать даже было нечего, чтобы те решётки оконные как-нибудь да сломать – это под силу, наверное, было бы герою лишь какому-нибудь сказочному, а не обычному, хотя и крепкому, парню.
   Слуга, раз в сутки приносивший узнику скудную похлёбку и менявший в помещении ночной горшок, как оказалось, был полуидиотом. Его жестокие хозяева отрезали ему за какую-то провинность язык, так что Буривой и парой слов не мог с ним перекинуться. Ну а вдобавок этот молчащий недотёпа был огромным, словно буйвол, и одолеть его в схватке было бы делом трудным. Да и какую пользу получил бы Бурша от этого одоления, если убежать в открытую дверь он всё равно не смог бы, поскольку ножная его цепь была прикована ещё и к железному кольцу в массивной стене.
   Буривой быстро худел и заметно слабел. Вонючая непитательная похлёбка и кусок чёрного хлеба с холодною водою были для молодого растущего тела явно недостаточными. Грызущий голод, хоть и притупился со временем, но всё же мучил его неизбывно и постоянно. Кроме того, наступили уже холода, и наш парень отчаянно мёрз в своих жалких лохмотьях, зарывшись от стужи в кучу прелой соломы.
   Но воля князя была всё ещё крепка: он твёрдо верил в свою удачу и надеялся на счастливый случай, который непременно должен будет ему представиться, чтобы покинуть навсегда ненавистный и мрачный подвал.
   Поначалу Буривой пытался выцарапывать на стене тонкие полосочки острым камешком, таким нехитрым образом отсчитывая прошедшие дни; но как-то раз он тяжело заболел и несколько дней метался в горячке, а когда всё же выздоровел, то потерял он к подсчёту времени всяческий интерес. Оно, время, было почти однообразно, и каждый новый день от следующего ничем практически не отличался.
   Чтобы окончательно не ослабеть и не отупеть в тисках забвения, молодой князь заставлял себя делать различные движения и упражнения, используя для этого даже свои тяжёлые цепи. Кроме того, он постоянно проговаривал вслух различные стихи и пел песни, а также беседовал со всякой живностью, какая появлялась в его каземате: с потолочными мелкими пауками, с залетавшими в окно мухами, а также с забегавшими в камору поживиться оставшимися крошками крысами.
   Так в тягучей смоле ненавистного плена прошло более трёх долгих лет. Буривой определил это по тому, что три уже раза озерцо сковывало зимним льдом, и три раза оно покрывалось затем обильным ковром из кувшинок жёлтых.
   Наступила четвёртая весна. В высоком и страшно худом парне было невозможно теперь узнать прежнего атлетичного молодого князя. Его длинные волосы отросли ниже пояса и, свалявшиеся и грязные, казались тёмными, а не светлыми. На лице у Буривоя появилась небольшая юношеская бородка, а его глаза казались огромными и были исполнены чисто звериным стеклянным равнодушием и душевною мертвящею немотой.
   Три раза за прошедшие годы его навещал торжествующий и надменный князь Гонивой. Он сильно растолстел, отпустил жиденькую чёрную бородёнку, и его чванная прыщавая харя отчаянно просила какого-нибудь кирпича... Обманщик-князь злорадно и безжалостно потешался над униженным братом. Он рассказывал ему об упрочении своей державной власти, о большой толпе прислужников, лизоблюдов и прихлебателей, певших ему взахлёб хвалы и дифирамбы, о молодых роскошных красавицах, собранных со всех земель ему на усладу, и о железном твёрдом порядке, навязанном им народишку буянскому для его же, народишка, вящего блага... Ужасный вид старшего брата особенно радовал гнусного предателя и заставлял его аж трястись от издевательского смеха. Да, это было для Гонивоя забавой и злобной потехой, ибо смелый и сильный от природы Буривой, превосходивший его всегда и во всём, представал перед ним жалкой на себя пародией. Бывший герой превратился ведь за годы лишений в отвратительное и вонючее животное.
   Единственной неприятностью, коя несколько расхолаживала буйное Гонькино злорадство, было то, что Буривой свои чувства при нём не выражал нисколько. Ну даже ни капельки не выражал! Он просто-напросто смотрел пред собою без тени чувства на застывшем лице, а если и взглядывал на насмешника, то лишь как на какое-нибудь пустое и неинтересное ему место. Он считал ниже своего достоинства внимать в себя этого спесивого негодяя и заставлял свой опустошённый рассудок вовсе о нём не думать и даже после его ухода о нём не вспоминать. Униженный верижник приучил себя жить одним лишь текущим мигом, и никакие воспоминания или тщетные упования больше не волновали его угасающий разум.
   Не волновали почти никогда.
   Но пришедшая в очередной раз тёплая и солнечная весна всё же встревожила немного окаменевшее Буривоево сердце. Уже ранним рассветным утром его будили весёлые трели окрестных вольных птиц, которые воскрешали в нём надежду на что-то дивное, восхитительное и прекрасное, но потерянное им, очевидно, навсегда. Он слушал витиеватые соловьиные рулады, бессильно лёжа на грязной гнилой соломе, и горькие слёзы текли у него из широко открытых, голубых как синь неба, глаз.
   За последние полгода своего плена несчастный и одинокий узник подружился с неким маленьким живым существом. Это была крыса, вернее, молодая крысиха. Она ничуточки не боялась большого человека, поскольку этот человек частенько одаривал её кусочком чёрствого хлеба, а также грел зверюшку у себя на животе, нежно поглаживая её мягкую шёрстку. Буривой постоянно разговаривал с крысой, – вернее, он бредил, выталкивая из себя различные слова просто так, ради самих словесных звуков.
   Сегодня ему сильно нездоровилось, на тело его и разум накатила ужасная слабость, и он даже не смог заставить себя позаниматься обычной цепной гимнастикой. Расслабленный пленник рассказывал притихшей крысе о свободе. «О, как прекрасна свобода! – шептал он ей. – Как она мила, радостна и ни с чем не сравнима!»
   – Как я завидую тебе, дорогая Леля! – искренне произнёс опустошённый Буривой.
   Ведь крысу он прозвал почему-то Леле;ной, а сокращённо Лелей. Помнится, в детстве ему нравилась одна боярская дочка; её тоже звали Лелей, но она очень рано умерла, причинив своим безвременным уходом огромное горе маленькому княжичу.
   Это было довольно странным, но Буривою почему-то казалось, что небольшое хвостатое существо его прекрасно понимает. Крыса глядела на него своими глазками-бусинками очень внимательно, и попискивала вполне даже сознательно и вроде как с состраданием.
   Потом Бурша впал незаметно в опустошённое забытьё. Ночью его сильно залихорадило, горячий липкий пот скатывался у него по бокам на грязную солому, и какие-то отвратительные зловредные жабы строили ему из дальних углов гнусные и мерзкие рожи.
   Это были болезненные видения.
   Внезапно он понял, что находится по горло в каком-то топком зловонном болоте. Вокруг квакали зелёные лягухи, и те же самые уродливые жабы нагло лезли ему на голову. Буривой начал захлёбываться противной жижей и рванулся за глотком воздуха из последних своих оставшихся сил.
   И вдруг... жабы и лягухи шарахнулись почему-то в сторону, а к утопающему витязю плавно подплыла удивительно красивая белоснежная лебедица. Она махнула на князя своими сильными крылами-опахалами, и совсем было утонувший Бурша поднялся при помощи налетевшего ветрищи из гиблой этой трясины и бережно перенёсся на спасительную для него земную твердь.
   Тут он внезапно проснулся. Было раннее тихое утро. В приозёрных кустах начали уже пробовать голос сладкоголосые певучие пичуги.
   Буривой почувствовал себя значительно лучше. Он глянул рассеянным взглядом перед собой, и его брови полезли тотчас на лоб, поскольку на расстоянии вытянутой руки от себя он узрел свою любимую Лелю. Крыса сидела на полу и довольно глядела на него, а возле её лапок лежала – нет, Буривой не мог поверить своим глазам! – это была пилка, маленькая зубчатая пилка для пиления железа.
   Пленник закрыл глаза и сильно зажмурился. Но когда он снова их распахнул, ожидая, что бредовое видение исчезнет, то увидел, что крысы там больше не было, она бесследно пропала, но пилка, – пилка по-прежнему лежала на том же самом месте!
   Буривой медленно протянул руку и взял железное изделие непослушными пальцами. Нет, это был не бред – это и в самом деле была пилка для пиления металла. Не иначе как таинственная крыса принесла это оружие узников через свою нору в дальнем углу.
   Обстоятельства для немедленной и важнейшей работы складывались исключительно благоприятно. Погода, как это часто бывает у моря, вскоре испортилась: подул сильный северный ветер, полил холодный дождь, так что пилить можно было беспрепятственно, особо не опасаясь, что кто-нибудь это услышит. Поэтому всё утро и весь день, исключая время короткого обеда, Буривой потратил на трудное, изматывающее, но необыкновенно окрыляющее его дело. Повиснув на окне на одной левой руке, стоя босыми ногами на выступе стенного камня, правой рукой он перепиливал оконные решётки...
   Кропотливое и нудное пиление далось ему совсем не легко, узнику явно не хватало сил, левая его рука и ноги быстро уставали, поэтому приходилось спрыгивать на пол и подолгу отдыхать, умеряя гулкие удары ослабевшего сердца. Но всё это было сущею ерундою по сравнению с тем светом лучезарной надежды, который снова возгорелся в угнетённой и отчаявшейся Буршиной душе. Густая кровь стучала у него в висках, глаза безумно горели, и необыкновенные упорство и воля вспыхнули во всём его естестве факелом зовущей цели.
   К ночи вся подготовительная работа была сделана. Буривой перепилил два толстых прута в окне, так что он вполне мог протиснуться в образовавшееся неширокое отверстие. Массивные обручи на руках и ногах он перепиливать не стал, зато звенья цепей распилил довольно быстро. Между тем совсем уже стемнело. Ветер заметно умерился, а потом и стих совершенно. Буривой вполголоса позвал Лелю. Но его избавительница как пропала, так больше в подвале и не появлялась.
   Безо всякого сожаления окинув взглядом смутные очертания каменного мешка, принёсшие ему столько мук, молодой князь решительно направился к окну. Вылезть в свободный проём стоило ему огромных усилий, поскольку мышцы, истощённые за годы плена и перетруженные долгим пилением, отказывались ему повиноваться. Но всё же, спустя несколько минут отчаянного напряжения, беглецу удалось выбраться из подвала наружу.
   Воздух свободы был свеж и пьянящ. У Буривоя закружилась голова. Он напряг всё своё самообладание, чтобы не плюхнуться со всего маху в воду, и не поплыть, что было сил, на тот берег. Нет! Так поступить было бы последней глупостью. Насколько он знал по грубым голосам, иногда проникавшим в подвал, наверху, очевидно на башне, несли службу замковые охранники. Поэтому Буривой осторожно и медленно слез по щербатой стене вниз, всего где-то на три аршина, и так же медленно и почти неслышно погрузился в холодную воду. Раньше он плавал очень хорошо, но сейчас, из-за страшной своей слабости и тяжёлых обручей на руках и ногах, он едва мог держаться на водной поверхности. Поэтому, проплыв совсем немного, он решительно повернул вбок, и вскорости его ноги ощутили под собою вязкое илистое дно.
   Буривой вышел на долгожданный берег и с беспокойством оглянулся назад. Каменный приземистый замок высился поодаль тёмной мрачной громадой. Ни единого огонька не было видно в его узких бойницах.
   Внезапно на башне появился чей-то движущийся силуэт. Стражник!.. Буривой тут же присел и спрятался за густыми кустами. Сквозь листву он увидел, как часовой постоял-постоял, а потом повернул голову по направлению к озеру, и у съёжившегося в зарослях Буривоя отчего-то зашевелились волосы на косматом затылке.
   У башенного таинственного часового были светящиеся пламенные глаза!
   К великому счастью, он ничего подозрительного для себя не увидал и через минуту-другую медленно удалился восвояси.
   Что же это за замок, подумал в страхе Буривой? Что-то смутно-знакомое зашевелилось в его памяти... Неужели он находится на Запретном проклятом острове?! Неужели он три года провёл в обществе заколдованных мертвецов?!
   Об этом небольшом острове, находившемся неподалёку от великана Буяна, ходили жуткие слухи. Поговаривали, что в старину на нём жил один страшный безбожный колдун, а когда он умирал, то в бешеной злобе заколдовал всех своих приближённых и слуг, а затем отравил их всех до единого. Тот колдун провалился якобы в тартарары, а его слуги восстали из мёртвых и стали жить в замке призрачной непонятной жизнью. Всех, кто случайно или намеренно попадал к ним на остров, они старались поймать и тут же сожрать, ну а убить этих существ оказалось невозможно, потому что никакое оружие их вообще не брало.
   Сколько мог быстро, пошёл Буривой прочь от этого проклятого места, и через какое-то время он действительно вышел на широкий морской берег.
   Лёгкий ветер с морских просторов бодрил душу и свежил кожу. Вдали виднелся несомненно остров Буян, и его скалистые высокие берега манили вдохновенного беглеца к себе неудержимо. Он нашёл на берегу большое сухое бревно, выброшенное туда бурей или прибоем, скользнул вместе с ним в шипящие волны и поплыл по направлению к Буяну, держась за бревно и сохраняя скудные силы.
   Когда он, наконец, достиг противоположного берега, радости его не было предела. Спасён! Наконец-то он спасён! Главная надежда и смысл жизни последних его лет были теперь воплощены в дело.
   Но едва лишь измотанный до предела беглец вскарабкался кое-как на крутой берег, как смутная, но сильная тревога неожиданно им овладела. В это самое время из-за туч выглянула луна. Она осветила водное пространство между островами и – сердце у Буривоя заколотилось как колокол! – он заметил вдруг большую лодку, отчалившую только что от Запретного острова. Приглядевшись получше, он узрел три неясных фигуры, находившиеся в той лодке, причём один из преследователей сидел, а двое других быстро и сильно гребли. Но главный ужас, властно охвативший Буривоя, был вовсе не в этих заколдованных воинах, хотя он отчётливо видел их пугающие очи, пылающие злобно багровым огнём. Нет, это было не самым страшным, ибо на носу лодки сидело нечто невероятное, похожее издали на чудовищную собаку. Глаза у жуткого зверя были огромными, подобными ярким фонарям; он сидел сначала молча, а потом оскалил свою громадную пасть, в которой торчали тоже светящиеся большие зубы, и протяжно завыл.
   Низкие, ни на что не похожие звуки таили в себе неотвратимую угрозу. Они раскатились по окрестностям могучей волной и ударили в уши застывшего, словно статуя, Буривоя.
   Его сильная, но ослабленная за годы лишений воля дала здесь очевидный сбой. Что-то похожее на неудержимую панику овладело его истерзанной за время заточения душой. Не помня себя, кинулся князь бежать вглубь Буяна, лишь бы быть подальше от моря и от троицы страшных мертвецов с их адской собакой.
   Кругом рос сосновый высокий бор. Спрятаться в таком лесу было совершенно невозможно. Буривой хорошо знал, что находится сейчас на небольшом полуострове. Тут везде был один только пустой лес, и вовсе не было жилья человеческого. Никто не желал селиться близ Запретного острова, а и те, кто проживал там ранее, или бесследно пропали после совершённого встарь колдовства или, всё бросив, оттуда вскоре бежали.
   Беглый князь невероятно устал. Его ноги отказывались ему подчиняться, они так забились и утомились, что Буривой поминутно падал, запнувшись в горячке бега за кочку или корягу. Отвыкшее от бега сердце до того часто билось у него в груди, что, казалось, вот-вот разорвётся на мелкие кусочки. Но останавливаться и отдыхать было ему нельзя, ибо неумолимые преследователи, очевидно, напали уже на его след и с каждой минутой неотвратимо к нему приближались.
   Ещё недавно так бурно радовавшийся своей удаче Буривой был теперь близок к совершеннейшему отчаянью.
   Неожиданно впереди него посветлело. Там, кажется, должна была быть дорога, догадался о проблеске Буривой.
   Только – чу! – что это? Неужели там огонёк? Измождённый бегун остановился, переводя запаленный бегом дух, и тут вдруг услышал в двухстах шагах позади себя ужасающе громкое и страшное рычание. Стремительно обернувшись, он увидел, как прямо на него мчится эта колдовская собака, и её выкаченные, точно яблоки, бешеные глаза излучали из себя  поистине пекельное пламя.
   Бросив в перетруженные мышцы последний остаток ничтожных своих сил, загнанный тварью князь кинулся бежать. Он бежал как раненый олень, борющийся за свою жизнь до последнего мгновения!
   – Помогите! – хрипло вскричал беглец. – Помогите ради Световита!
   Совсем уже близко за собою он услышал тяжёлый топот и шумное дыхание огромного зверя. «Всё! – молнией пронеслось у него в мозгу. – Это конец!..» Обо что-то споткнувшись, Буривой без сил рухнул на землю. Он исчерпал себя буквально до конца и мужественно приготовился к лютой неминуемой смерти.
   И вдруг... откуда-то спереди донеслись звуки свирели! Кто-то невидимый и неизвестный играл там весёлую задорную песню.
   Позади Буривоя раздался сдавленный стон. Чудовищная тварь остановилась вдруг как вкопанная, не добежав до Буривоя совсем почти ничего. Но потом случилось ещё более странное дело: жуткая агрессивная псина испуганно и виновато заскулила и… стремглав бросилась наутёк.
   В перенапряжённом сознании спасённого князя запрыгали огненные светлые зайчики. Он ткнулся лицом в черничный куст и, нырнув в тёмный омут беспамятства, совершенно лишился чувств.

   Продолжение: http://proza.ru/2012/03/29/506