Попутчик

      В этом году я отдыхал в Кисловодске. В Питер надо было вернуться сразу же после окончания путевки, поэтому за две недели я решил взять билет обратно.
Пришел на железнодорожный вокзал, но к моему разочарованию, билетов, практически, не было, был один купейный билет – в последнем купе у туалета, верхняя полка. Я удивился, что билетов нет даже за две недели, несмотря на то, что туристические и прочие сезоны уже закончились.  Кассирша на меня посмотрела с сочувствием:
- Чего Вы переживаете?! Приходите в день отправления.
- А что?
- Что-что?! Уедете спокойно,  какой вам нужно, такой и возьмете билет.
Она так обнадеживающе мне это сказала, что я со спокойной совестью ушел. А сам задумался и стал припоминать: я очень много ездил по стране и всегда сталкивался с проблемой купить железнодорожный билет.
Когда студентами на каникулы отправлялись, мы всю ночь стояли у железнодорожных касс, чтобы купить билеты. Причем это всегда сопровождалось толкучкой, ожиданием в порядке живой очереди. Одно время пытались списки составлять, но потом по решению какого-то исполкома, или кем-то там ещё выше было запрещено составлять такие. Люди иногда сутками не могли уехать. Затем сделали более  централизованно: билеты находились не у кассирши, а у диспетчера. Пассажир обращался к кассирше , она делала запрос по телефону – звонила диспетчеру, и диспетчер сообщал номера вагонов и места или отказывал. Впоследствии стала внедряться автоматика и телемеханика. Вводили разные система: и «Экспресс», и еще какую-то… Билеты, таким образом, к кассиру поступали автоматически. Во избежание толкучки была введена и другая система: приходишь на вокзал, стоит автомат, нажимаешь кнопку, и он тебе выдает номер. Садишься, спокойно ждешь, пока над какой-то кассой не высветится твой номер. Подходишь, даешь этот квиточек, говоришь, куда тебе надо ехать и, естественно, получаешь отказ. Не знаешь, есть места или нет. Монитор компьютера  отвернут в сторону, пассажир этого не может видеть. И к этому я тоже приспособился, выбивая не один номерок, а несколько через одного, два, три человека. В этой кассе нет, а буквально через одного человека в другой кассе высвечивается снова твой очередной номер, подходишь, а там тебе – «Пожалуйста». Это все какие-то происки компьютерные.
Заводы и другие уважающие себя организации бронируют места для своих сотрудников, обеспечивают комфортный отъезд. Сложнее было возвращаться из командировки.
Я однажды в поезде с одним мужчиной разговорился, и он тогда сказал:
- А у меня практически не бывает проблем с приобретением билета.
- Как же это Вам удается?
- Я беру шоколадку, смотрю на кассиров. Ищу какую-нибудь женщину-кассиршу, которая не очень злится на мужчин. Подхожу и начинаю ее благодарить: большое, мол, спасибо, Вы меня очень выручили прошлый раз, и я успел на совещание, все вопросы решил. И все благодаря тому, что Вы мне пошли на встречу, что вы мне так помогли, продав билет, так что я успел попасть на совещание. Отдаю шоколадку, много любезных слов говорю.  А потом спрашиваю: не сможете ли Вы устроить мне билет туда-то, это действует практически безотказно. Представьте себе, ведь любая кассирша кому-то делала какие-то поблажки, но всех-то она не запомнит, а тут, в течение дня, имея один негатив от пассажиров, а может не дня, а целой недели… И тут вдруг появляется пассажир, который начинает ее благодарить, да еще и комплименты сыпать. Естественно, она с удовольствием такому пассажиру  делает услугу и находит билет.
Я это тоже взял на вооружение, действительно безотказно действовало до тех пор, пока по служебной лестнице не дорос до такого положения, когда на руках было удостоверение, грозное такое, с двумя гербовыми печатями, с красной полосой: «Предъявитель сего имеет преимущественное право на билеты, гостиницы и прочее, и прочее». А сейчас я пенсионер, мне отказано в билете.
И каково было мое удивление, когда я в день отправления пришел на вокзал уже с чемоданом, подошел к кассе, а кассирша там уже другая. Прошу билет. Кассирша, улыбаясь, спрашивает:
- А Вам в какой вагон?
Я вначале не понял.
- В купейный.
- Вам в середине, в начале  или в конце поезда?»
Я опешил, говорю:
- Давайте в середине
– Хорошо! А какое вам место?
- Желательно бы нижнее.
- Ближе к проводнику или в середине вагона?
- Давайте в середине
- Вот девятое место в девятом вагоне. Вас это устроит?
- Конечно устроит.
А сам думаю, в сказку я что ли попал, что вот такое вдруг, не с того не с сего, за две недели не было билетов, только один был – верхняя полка у туалета, а тут тебе предлагают любой вагон, любое место…
Я взял билет,  через некоторое время подошел поезд, я сел в вагон, и каково было мое  удивление, что в вагоне оказался я один. Я позвонил брату, сказал,  что я у него останавливаться не буду, что мне надо в Питер, что я еду в девятом вагоне на девятом месте.
  В Армавире брат с приятелем и сестрой приехали на вокзал. На дорожку они мне принесли любимую нутрию, приготовленную по двум рецептам и прочее. Передали большой пакет с фруктами и овощами. Поезд стоял две минуты, поэтому перекинуться удалось всего двумя-тремя фразами.
Я стоял, смотрел в окно. Мы только отъехали от станции Армавир, на горе виднелся Форштадт, а вот там, чуть ниже по течению Кубани, Прочноокоп или, как раньше называлась, Прочноокопская станица. На Форштадте стояли пушки,  когда-то они прочно защищали окопы. Еще ниже, за мостом через Кубань, вот на том пригорке был поставлен памятник Пушкину. Своеобразный бюст Пушкина на высокой колонне. Говорят, доподлинно известно, что именно на этом месте бывал Пушкин. Он писал: «Я здесь стоял, красой Кубани любовался». На самом деле, как раз с того мета и видно всю красоту Кубани. Правый берег здесь возвышен на довольно приличную высоту, наверное, метров на сто, а может быть и выше. Там открывается панорама на Новокубанск,  на  Армавир и на станицу Новокубанскую, открывается вид и на поселки, и на хутора...
Поезд двигался, а я смотрел в окно. Двигались примерно параллельно Кубани. Вот сейчас проехали станцию «Кубанская» – это город  Новокубанск, а дальше там за Новокубанском идет конезавод «Восход», биофабрика - все они практически на реке Кубани находятся.
Промелькнули следующие станции: «Отрада кубанская», «Гулькевичи».
И вот, на горе показалась самая большая, как я считаю,  станица  «Кавказская». Город Кропоткин, а станция называется «Кавказская». Я даже не знаю, почему так. Очевидно, «Кавказская станция» была в честь станицы названа, но точно я не знаю. На этой станции обычно долгая остановка. Когда поезд стал подходить, людей на перроне не было. Я вышел на перрон, немного погулял. Смотрю, идут два человека. У одного в руках  сумка, второй с чемоданом. Они о чем-то разговаривают, подходят к нашему вагону и заходят. Я не обратил внимания какие у них места, хотя можно было и услышать – я был недалеко.
Когда зашел в вагон,  то в моем купе был один из этих мужчин. Теперь нас уже было двое в вагоне. Интересно всё-таки компьютеры работают. Вагон весь пустой, а билет дали именно в мое купе. Мы познакомились. Этот мужчина сказал, что он «замыкался», как он выразился, еще не обедал, так что ужасно хочет кушать. Попросил меня составить ему компанию.  Компанию мне не очень хотелось составлять.  Потому что он сейчас, конечно, достанет бутылку, в лучшем случае водку или коньяк, а то, самогонку или собственное вино. Начнет хвалить и будет говорить, что это экологически чисто, полезно и прочее. Мне совершенно не хотелось выпивать. Да и вообще, в поезде я практически никогда не выпивал, даже будучи молодым.
Предвидя это, я начал отказываться. Он разложил на столе все, что у него было. А было у него достаточно: и рыба, и мясо, и овощи разные.
- Ладно, давай не стесняйся, присаживайся.
  - Да вот, мне тоже брат кое-что передал…
-  Это ты оставь! Где это тебе передали?
- В Армавире.
- А что, у тебя там брат живет?
- Не в Армавире, а в Новокубанске.
- Да? В Новокубанске?.
Он так посмотрел на меня, а потом спрашивает:
- А сам-то ты откуда?
- Я тоже из Новокубанска
- А едешь куда?
- Домой еду, в Питер
- Как? Из Новокубанска в Питер?
- Из Новокубанска я давно уже уехал.
- А ты что, родом из Новокубанска?
- Да, я в Новокубанске родился
- А в Питере как оказался?
- В Питер поехал учиться, да там и остался.
Он так на меня внимательно посмотрел и говорит:
- Слушай, а ты из Новокубанска после школы сразу уехал?
- Да, нет! Я два года там ещё работал.
- А ты, часом, не на радиоузле работал?
- Да! На радиоузле.
- А в Пригородный ты не проводил радио?
Пригородный – это от нашего городка поселок. Там было не очень много домов, света у них в то время не было, люди пользовались керосиновыми лампами. Радио было проведено давно, практически сразу после войны. Свет не проводили, столбы уже были гнилые, провода ржавые, контакта нигде практически не было на скрутках. Так что у них радио почти не работало. Я тогда работал еще монтером. Были выделены столбы новые и  мне помогли поставить их, а провода натягивал я один. Там  было много мальчишек. Они, конечно, около меня крутились, я им давал когти, показывал, как по столбам лазить. Многие пытались, но их босые ноги выскакивали с когтей. Не у всех это получалось залезть на столб, но, тем не менее, они старались. Я несколько дней занимался проводкой и все время вокруг меня была большая гурьба детей, которые с удовольствием мне помогали, если я о чем-то их просил, то подавали.  Мальчишки есть мальчишки, естественно, им было все это интересно.
Когда я это закончил, радио у всех заработал хорошо. Люди с благодарностью относились ко мне. Все угощали меня, кормили, самогонки всё хотели налить. Самогонка там была почти в каждом доме. От этого я, конечно, отказывался. Иногда с удовольствием обедал, потому что там умели готовить, особенно борщи.
Этот человек на меня пристально посмотрел и сказал:
- А в Пригородном, не ты проводил радио?
- Проводил.
- То-то я и смотрю, что знакомое лицо. Я же с Пригородного. Ты, конечно, постарше был, а мне было тогда лет тринадцать. Я с такой завистью на тебя тогда смотрел, как ты ловко лазил по столбам. С мальчишками ты был в хороших отношениях, ни на кого не кричал, никого не отталкивал, как другие монтеры, которые приезжали… А ты и когти давал, показывал как надо цепляться, лазить, поясом пристегиваться, как провода скручивать и подкручивать... Мы тогда с завистью на тебя смотрели, что вот, совсем молодой, тоже в нашей школе учился. Только закончил, а уже, пожалуйста, монтер.
- Да, давно это было. Точно, давно.  Вы чем занимаетесь?
- Чем мы занимаемся? Мы колхозники. Я школу окончил. После школы в институт на заочное пошел. Нас пять человек было у матери, отец погиб в войну. Она в сельском хозяйстве работала. Вспомнишь, иногда и на хлеб денег не хватало, а уж тем более на то, чтобы куда-то ехать учиться.  Поэтому на заочном учился. Потом армия. С армии пришел, также в колхозе работал. Все нормально, жизнь текла своим чередом, пока не началась перестройка… Перестройка еще ничего, но когда начали разваливать колхозы... Зачем разваливать было? Хозяйство налаженное, народ привык, работал. Нет! Давай, выделяй паи…
Он вздохнул с грустью и продолжал:
- Меня уже к тому времени выбрали председателем. Приятель у меня был заместителем. Видели мы, что в соседних колхозах пошли, как говорится, впереди паровоза, правительственное постановление выполнять. Разделили паи, всем повыделили, а что получилось в итоге?! Пай за бутылку водки скупали. Появились посредники черт знает какие. Народ спаивали, поотбирали у них все... Получились одни бомжи, да алкаши. Мы сидели с замом и думали, как не допустить такое с нашим колхозом. Что греха таить? И у нас выпивали, и колхозники выпивали, и мы иногда... А здесь понимаешь, что получается – дай ему пай сейчас, как просят, раздели земли и имущество... Фермеры, фермеры. Он будет работать, а чем он будет работать? Лопатой?! Лопатой много не наработаешь! Это хорошо слушать, что там, за бугром, у фермеров все есть: и мини-трактора и все, что угодно. А у нас что? «Беларусь», и тот разваливающийся. Мы думали, думали с замом – как из этого положения выйти, как не развалить колхоз? А народ-то что? Радио слушает, телевизоры. По телевизору показывают, что фермеры стали хорошо жить, все у них получается. И вот, однажды мы сидели, что греха таить, ничего у нас не получалось. Напились мы с замом, я не помню, как пришел домой, сразу уснул.
Утром пришел на работу с больной головой, там у меня, понимаешь, в приемной сидят мои работники, кто за чем. А тут, понимаешь, голова болит, сидит еще какой-то тип дожидается, в костюмчике, в галстуке и трость у него в руках. Черт возьми, уже с палками ходят. Он с тростью, интеллигентного вида. Я в кабинет -  ко мне вся эта толпа: бригадиры, работники… Пока всех разогнал, про этого интеллигента и забыл. Выхожу, а он вежливо:
- Разрешите, войти?
А у меня башка трещит с похмелья, уже второй графин воды выпил, а тут еще с этим нужно разговаривать… Сейчас бы похмелиться…
- Ну, ладно, заходите».
Зашел. Представился, назвал себя Петром Васильевичем.
- Я к вам с предложением.
- Какое может быть у Вас предложение?
- Понимаете, такое предложение… Я понаблюдал, смотрю, что вы хотите сохранить колхоз.
- Хотим, да не получится у нас.
- Я бы Вам в некоторой степени мог бы помочь.
- Чем помочь?
- Я могу и советом помочь, а если надо, то даже и материально.
Голова болит, ужас, даже разговаривать не хочется.
- Что, голова болит?
- Да, болит голова, - отвечаю.
- Пьете?
- Пью.
- Больше пить не будете, - сказал он так, между прочим.
- А предложение у меня такое: чтобы сохранить колхоз, надо, чтобы люди поверили в Вашу силу, а чтобы они поверили, для этого надо им выплачивать зарплату два раза в месяц.
- О чем тут говорить? Два раза в месяц зарплату! Я еще с кредитами не рассчитался, я уже зарплату три месяца не выплачиваю, меня задушили кредиты, меня… Все закрыто, все арестовали, что я буду продавать? У меня даже нечего в залог дать банку, не будет мне кредита!
- Это временная проблема. Сейчас урожай у вас более-менее, ничего… Что-то где-то можно будет продать и с кредитами рассчитаться.
- Откуда деньги на зарплату?
- Это надо подумать…
- Потом, есть же постановление – разделить, выделить паи…
- Паи можно разделить, но зачем их выделять?
- Как зачем?  Есть постановление!
В этот момент ко мне в кабинет ворвался потомственный казак и начал:
- Председатель, давай мои паи! Я буду фермером.
Этот мужчина посмотрел на него и спросил:
- А что Вы будете выращивать, или разводить?
- Мы, казаки, здесь всю жизнь жили. Мы землей всегда управляли, мои прадеды и прапрадеды здесь были, и батька, пока его не сослали. Мы добро землю знаем.
- Да, конечно, казаки – это сила. Они всегда хорошо работали. Только, простите, а чем вы можете работать?
- Як чем?!
- Земля, ее ведь надо обработать, вспахать, проборонить, посеять на ней.
- Як сеют, так и будем сеять.
- Ну, вот.
Он достал папочку и говорит:
- Вот, смотрите, вот ваш пай, вот то, что Вам положено от колхоза, - называет, сколько ему земли положено, сколько неугодий под выпас скота, сокльо техники положено - «Беларусь» без коробки передач и со старыми скатами.
- Як без коробки?!
- Вот так получается – это Ваша доля. А от сеялки Вам достанется только бункер, от плугов Вам два лемиха. Посмотрите, пожалуйста – все по паям – все разложено.
- Дык, дык... Як же так?
- Разделите паи. Не вы же один работали, все колхозное, всем должны поровну.
- Як поровну? Так, вон Петро всю жизнь тилько водку жрал, а я работал, и дети мои работали, так як так?
- Вы деньги получали за то, что работали. А пай - это, видите ли, доля, размер которой  зависит от того, сколько человек работало, сколько отработали, такая и доля... Здесь уже закон работает.
- Дык, як же так? Мне значит, тилько без коробки, а где же я коробку возьму?
- Я Вас и спрашиваю, как Вы будете работать? У вас нет ни трактора, ни плуга, ничего…
- Дык, дык, як же так?
- Я думаю, что так, как предлагает председатель – разделят паи, вот на эти паи вы будете получать долю прибыли.
- Як так, долю прибыли? Я буду вкалывать, Петро водку жрать и будем одинаково получать?
- Да, нет, не одинаково! За работу Вы будете получать зарплату – деньги, которые вы заработали, а на пай – ту долю от прибыли, которую получит колхоз.
- Дык, Петро не будет работать – будет водку жрать.
- Так вот здесь и будет так: тот, кто работает на пай, получает сто процентов, а тот, кто, допустим, водку жрал, тот на пай будет получать шестьдесят процентов.
- Дык, як же так?
- Чтобы получить прибыль, ее надо заработать. Так эту прибыль надо будет делить так: кто работал, тому 100% на пай, а кто, как ты говоришь, водку жрал, тому 50% или 60%. А на социальные нужные и на прочие общественно-колхозные расходы средства буду отчисляться из общей прибыли. И если это утвердят на колхозном собрании, то это будет уже в форме закона.
- Дык, як же так?
- Так! Если согласны работать, председатель гарантирует, что первая зарплата будет пятнадцатого числа, не такая, как сегодня в Москве, но это будет стабильная зарплата, размер которой будет зависеть от выполненной работы.
- Это надо подумать.
Он почесал себе затылок, а мужчина говорит:
- Подумайте, посовещайтесь, пока тут есть председатель. Ему тоже есть, что обдумать.
Я сижу молчу, а он говорит за меня, и причем такие вещи, которые мне в голову приходили, но я никак не мог сформулировать. А он… Откуда он знает, сколько кому причитается?
Когда ушел тот казак, он обратился ко мне со словам:
- Я что-то не так сказал? Вы не вступали в разговор...
- Все так, только откуда я деньги возьму?
- Деньги можно взять, конечно. Я могу на какой-то период, допустим, под небольшой процент дать кредит, но с одним условием.
- С каким?
Он подошел к карте и показал:
- Вот это вот неугодье Вы мне продадите. Денег, которые Вы получите за этот участок, Вам хватит , чтобы рассчитаться с кредитами, выплатить зарплату, и в дальнейшем кое-какие деньги у Вас останутся, чтобы обновить технику и для осени закупить солярку.
- Как? За что такие деньги? Это неугодья, и земля эта стоит копейки.
- Это она сейчас стоит, а я Вам заплачу за землю столько, сколько она будет стоить через десять лет. Это чтобы потом Вас не обвинили, что Вы слишком продешевили, или хуже того, что Вы взятку взяли, чтобы продать эту землю. Поэтому все будет оформлено договором, будет одобрено на общем собрании. Конечно, многих эта сумма, которую я вам заплачу за эту землю, даже в ужас может привести, но, тем не менее, денег этих земля стоит.
Я хорошо знал эту землю, там вообще гравий находится сверху, иногда его даже Кубань подтапливала, но, тем не менее, я согласился. Я вызвал своего зама, у того глазищи красные, голова болит, я понимаю, что тот опохмелился. Тут я схватился, думаю: «Господи, что же мне-то опохмелиться не хочется? Да и голова уже не болит».
Оговорили с замом. Договорились завтра обсудить на правлении.
Домой приехал поздно вечером. Жена собрала покушать, она видела, какой я вчера пришел, поэтому поставила на стол бутылку водки. Представляешь, меня аж передернуло, до того мне ее не хочется. Думаю, это мне-то, который никогда не отказывался выпить. Думаю, дай-ка, я все-таки попробую налить. А у меня, понимаешь, такое отвращение, такая неприязнь, что трудно объяснить. Говорю, - убери ее с глаз, не могу на нее смотреть. Жена удивилась, но с удовольствием убрала её со стола.
На следующий день я собрал правление колхоза, объяснил предложение, рассказал о том, как можно сохранить колхоз – все, как вчера Петр Васильевич говорил.  Еще для большего убеждения я пригласил Ивана, которого вчера Петр Васильевич за пять минут убедил, что из колхоза выходить нельзя. Иван сидел в уголке, слушал, а потом поднялся и сказал: «Вы тут как хотите, а колхоз должен остаться колхозом. Никакой казак не будет лопатой работать, надо технику. Гуртом будем работать, не надо никакой дележки. Надо работать колхозом».
Это было, конечно, грубо сказано, но с пониманием. На том и порешили. Решили, что мы эти  неугодья у Кубани продадим. Продадим официально, через банк. Правление приняло решение, но его надо было утвердить ещё на колхозном собрании.
На следующий день мы объявили о колхозном собрании. На удивление собрание прошло в единогласии. Так что я диву давался, никогда такой трудный вопрос не решаляс так быстро, а решение не принималось единогласно.
В дальнейшем события развивались так: на этом же собрании, Петр Васильевич предложил, чтобы приняли в колхоз на должность экономического советника Аркадия – молодого человека лет тридцати пяти. Никто не возражал. Мы приняли этого человека, причем приняли в колхоз, как колхозника, на должность экономического советника. Поехали в Армавир, оформили в банке куплю-продажу на эту землю. Фирма АО «Прогресс» официально приобрела под документам землю, банк все проверил. Никаких вопросов не возникло и мне перечислили, вернее не мне, а на счет колхоза перечислили деньги. С Петром Васильевичем было условлено, что обо всех финансовых делах должен знать Аркадий, т.е. он участвует во всех финансовых операциях и обязательно на всех платежках  должна быть его виза. Нас это не очень обременяло, поскольку он, этот Аркадий, оказался очень толковым парнем, умел видеть все вперед. Я даже больше скажу – девяносто восьмой год, знаешь, что за год был, тем более август… А он, то ли проныра, то ли знал все; он в июне мне сказал:
- Все деньги переводи в валюту.
- Как же в валюту?! Чем я буду рассчитываться?
Представляешь, как он угадал! Мы деньги перевели в валюту, но я не буду объяснять,   что из этого получилось.
Он аппетитно кушал, без выпивки, естественно. Никакой выпивки у него не оказалось, он продолжал рассказывать:
– Короче, закрутилось, завертелось. Аркадий оказался человеком, который все видит наперед, все предусматривает. То организовывает строительство, причем, как у нас строилось раньше в колхозе? Нанимали бригаду шабашников, они что-то строили, что-то воровал… В общем, долго и нудно. Здесь же, по приглашениию Аркадия, приезжала фирма, у них все было отточено, все отработано. Настолько все быстро строилось, что я диву давался. Буквально вчера приезжал, еще фундамент делали, а сегодня смотрю, уже и крыша возведена. С техникой еще было интереснее; откуда мог знать Аркадий, как мог предвидеть? Вчера закупил станки, а сегодня, смотришь, уже приходят комбайн и трактор. Еще он мне сказал: «Покупай у соседних колхозников паи, не дай людям себя обмануть! Причем за паи предлагай приличную цену».
Тут, конечно, в соседних колхозах, в которых раздали паи, народ стал попивать. Мы все стали скупать и присоединять. Я вначале опасался этого, а потом вижу, что это и людям на пользу и нам, как говорится. Увеличиваются и фонды, и земли хорошие. Также в этих соседних колхозах мы скупали технику.
       Пришла уборочная;  закрутилось, завертелось все. После уборочной мы разделили на паи и предложили колхозникам, чтобы они сами решали, кто сколько себе на хозяйство хочет взять:  сколько зерна, масла, сахара. А то, что останется мы можем купить. К примеру, излишки зерна, которые не нужны для собственных нужд колхознику, грубо говоря, мы готовы были у них купить по пять рублей. Здесь, конечно, посредников всяких разных понаехало, понимаешь, как вороньё набросилось на колхозников, начали их уговаривать: «Раз у Вас колхоз покупает по пять рублей, мы по восемь-десять рублей купим». Но у нас было условие - отпускать зерно только с моей подписью.
В тот раз у меня был Аркадий в кабенете, а тут Иван заходит:
- Председатель, подписывай мне бумагу, я свое зерно продал в два раза дороже, чем покупаете вы.
Аркадий посмотрел на него внимательно и спросил:
- А можно мне посмотреть, по каким ты документам пролдал?
- Да, все официально, вот договор, здесь все четко написано.
Аркадий взял этот договор, прочитал, посмотрел и говорит:
- Вас обокрали, у вас забрали зерно, а Вы ни копейки не получите.
- Дык, як же так?
- Да, вот так! Вы просто отдали бесплатно свое зерно. Мы покупаем у вас по пять рублей, а вы отдали его посреднику бесплатно.
- Дык, як так? Тут вот! Написано.
- Да, написано, только вы не все прочитали. Здесь мелким шрифтом сказано, видите?
- А что там написано?
- Здесь написано, что Вы своим транспортом должны это зерно поставить на элеваторы в городе Батайске за свой счет
- Дык, як так? Он же вот написал – по десять рублей берет.
- Да, по десять он Вам заплатит, только заплатит в городе Батайске, когда Вы туда привезете это зерно, сдадите на элеватор, заплатите за хранение.
- Дык, як так?
- Так здесь написано: Вы на своем транспорте, Вам я могу посчитать, сколько стоит машина, чтобы до Батайска отправить зерно. Вот и получается, что мы бы у Вас зерно по пять рублей, а вы продали (тут Аркадий сразу посчитал) за тридцать копеек.
- Як так?
- А, вот так вот! Прочтите! И смотрите!
- Дык, я его, я его…
- Вы ничего не можете сделать, Вы подписали документ. Согласно закону, Вы должны выполнять свои договорные обязательства.
Иван стоял, опешив. Его глаза округлились:
- Дык, як же так, як же так?
Вот так получилось. Я обратился к Аркадию:
- А можно что-нибудь сделать?
- Да, можно. Можно признать сделку недействительной, но для этого нужно решение суда.
- Как решение суда?
- Так, решение суда! Договор официально подписан и расторгнуть его можно только по решению суда. Сейчас нужно срочно, чтобы Иван обращался в суд с исковым заявлением; мы можем выступить в защиту.
Мы, конечно, выиграли то дело.  Было доказано, что это полуобман. Потом процессов таких много было. После этого уже никто не пытался на сторону что-то продавать. Все поверили, что никакой мороки нет, если это будет все в колхозе, если это будет сделано от имени колхоза.
Но, самое интересное получилось, когда вся эта суматоха чуть утихла, я вдруг обратил внимание на своего заместителя. Он стал бодрый, веселый, под глазами мешки у него исчезли. Он помолодел даже, свежий какой-то стал. Вечером как-то зашел ко мне, и тут до меня дошло, что я столько времени в рот спиртного не брал, даже тогда, когда мы механизаторам устроили праздник после завершения уборочной. У меня такое было отвращение к водке. Я вместо водки воду пил. Посмотрел на своего заместителя и спрашиваю:
- Слушай, а когда ты последний раз выпивал.
Он задумался:
- По-моему, с тобой в последний раз.
- И что, после того в рот не брал?
- Я помню, утром похмелился, а у тебя тогда сидел Петр Васильевич. Он ко мне зашел потом, а у меня такое было, понимаешь, настроение, и он спросил: «Пьешь?». Я сказал: «Пью». А он, так, между прочим: «Больше пить не будешь». И ты представляешь, с тех пор так я и не пил.
А я тоже вспомнил, он же мне тоже самое сказал: «Больше пить не будешь». Как Господь говорил! Мы задумались: «Господи, неужели он нас запрограммировал? Может он нас и на другое что-то запрограммировал? Давай проверим?». А что тут проверять? Отвращение – оно и есть отвращение. Жизнь стала полноценной, жены довольны, и мы посвежели. Вот представляешь, с тех пор я в рот не беру, не то, чтобы держусь, а просто не хочется.
А колхоз? Мы еще один колхоз присоединили к себе, живем, богатеем, все у нас нормально. Дети в Питере учатся, как раз еду их навестить. У нас страда кончилась, все налажено. Не знаю в самом ли деле человек может запрограммировать парой слов, но, тем не менее, я могу точно сказать - человек обладает таким даром. Я потом заметил, что ещё несколько человек у нас в колхозе совершенно перестали употреблять спиртное. Как позже выяснилось, у них это тоже после беседы с Петром Васильевичем. Очевидно, в самом деле у него такой дар есть – людей спасать. Он спас наш колхоз – именно спас, а никак иначе. И меня и моего зама спас, и еще ряд людей от этой гадости.
Вот сейчас мы с тобой сидим, беседуем. И нам хорошо на душе не потому, что мы что-то выпили, а просто приятно сидеть, вкусно обедать и разговаривать.
               
Сидели мы так с ним, беседовали. Он сидел напротив меня лицом по ходу поезда, а я спиной. Я никак не мог понять выражения его лица. Сидел передо мной человек: открытый, настоящий казак, даже чуб у него еще казацкий. То вдруг это суровое лицо, то вдруг нормальное, улыбающееся. Меня это даже беспокоило, я думал: «Что такое с человеком творится?», – пока я не проследил за его взглядом. А когда проследил, что этот человек болеет душой за Россию, за нашу землю. Я стал следить за его взглядом: когда он смотрел в окно и видел красивое, ухоженное поле, у него на лице появлялась добрая, приятная улыбка. Вот поезд проскакивает и видно безхозяйтвенное, заброшенное поле, на котором растет только бурьян. Его глаза превращаются в щелку, губы растягиваются, кулаки сжимаются, и казалось, что вот этими кулаками он бы сейчас прибил нерадивого хозяина этих полей…
Но вот поезд проезжает, выходит опять чистый, хороший, ухоженный поселочек, у него на лице вновь появляется улыбка, глаза открываются, он с интересом рассматривает новые постройки, интересуется ими, задает мне вопросы, спрашивает мое мнение о построенных коттеджах, посевах и дорогах.
Мы о многом успели поговорить: о детях, о рыбалке, о современных методах строительства жилья. Его особенно интересовало именно жилье. Ему так хотелось, чтобы его колхозники жили в полном достатке. Когда он узнал, что я в одно время работал в ФРГ, он сразу начал расспрашивать меня, как там живут люди. Его интересовало, насколько народ тот трудолюбивый, почему у нас часть населения такая ленивая?
- Наш народ - самый трудолюбивый, но его слишком долго били по рукам, самым настоящим образом, такими законами, как нетрудовые доходы. Доводили человека до того, что он мог идти на преступление. А потом все эти сталинские и хрущевские перестройки, вплоть до ельциновских. Вот тогда бы Петра Васильевича к Ельцину направить, чтобы…
Он не стал грубые слова говорить, сказал: «О мертвых или ничего не говорят, или только хорошее. Об Ельцине хорошего я не могу сказать ничего». Я рассказал ему, как однажды побывал на ярмарке в ФРГ. Там съезжались фермеры, продавали свою продукцию, но меня поразило то, что торговали там и дети. Причем дети от десяти до пятнадцати лет, довольно дорогими вещами торговали - и часами, и приемниками. Меня еще поразило, что там взрослых как-то не было. Со мной был немец -  инженер. Я у него спросил:
- Слушайте, а что это такое?
- А это Ваши пионеры.
- Как наши пионеры?
- Да!
Он называет  организацию, наподобие нашей пионерской и сказал, что они в течение недели с фирм собирают пожертвования. В субботу распродают, а деньги они отдают голодающим детям Африки.
- Это все взято от Ваших пионеров, от Вашего социализма, от будущего коммунизма – тоже много взяли. У нас в деревнях, если посмотреть, тоже от Ваших колхозов много чего взято, может не в полной мере, но у нас, допустим, кое-какие элементы Вашего коллективного труда используются.
Мне, конечно, было тогда интересно, потому что в то время считалось, что у нас колхозный труд – самый непроизводительный. А почему он был непроизводительный? Да потому что интереса не было. У нас же слово «колхозник» было почти оскорбительным, потому что тот же колхозник практически был, как в свое время крепостные, у них даже паспортов не было. При этом молодежь, особенно мужское поколение, уходя в армию, никогда не возвращались назад. Они уходили на стройки, строек много было в то время, уезжали в города. Поэтому так у нас и пропало сельское хозяйство, особенно средняя полоса.