Сероглазка

Такая нежная... Такая милая... Такая хрупкая...

Всю свою жизнь я восхищался старшей сестрой. Порою, жалел даже, что старший в семье — не я. До того мне хотелось оберегать Олю, защищать её... Разница в возрасте между нами была совсем небольшая — каких-то четыре года. Почти как у всех. Но до сих пор я помню, что, даже будучи двенадцатилетней пигалицей, Олюшка вела себя, как настоящая взрослая. И для этого ей даже не нужно было воровать помаду у матери вместе с её любимыми туфлями, как делали многие её сверстницы. Нет, сестра всегда обладала исключительно трезвым умом, какой-то вовсе недетской мудростью и проницательностью. И вдобавок — замечательными серыми глазами, которые улыбались даже сквозь слёзы.

Я отчётливо припоминаю её длинные с чуть изломанными костяшками пальцы, сжимающими фортепианную партитуру; больше, чем музыку, Оля любила только книги. «Удивительно одарённый ребёнок», — восхищались преподаватели. «И откуда такая светлая голова у девочки?» — ахали друзья и знакомые. Девочка с неимоверным достоинством передёргивала плечом, садилась за инструмент, деловито заправляя короткие пряди льняных волос за уши, и бегло выполняла какой-нибудь сложный этюд. Та-та-та-та-та — мелькают пальчики по клавишам!..

А говорила она тоже совсем не по-детски, пусть и уморительно писклявым голоском: она рассуждала логично, умно, не упуская деталей. Возможно, всё дело в действительно хороших книгах, составивших её словарный запас и манеру речи — неизменно спокойную, вежливую. Стоит ли говорить, что и в школе она получала прекрасные баллы, была примером для всех?

На моём фоне Олюшка тем более смотрелась выигрышно, но я никогда не завидовал ей: как всякий мальчишка, любил свободу, вкус которой так одурманил меня в средних классах. Сестра же в пору моих прогулов и выговоров упорно готовилась к поступлению в ВУЗ. Она выбрала для себя специальность словесника, филолога.

Иногда я сомневался, что мы с ней можем быть родственниками — до того не похожи.

Но всё закончилось.

Всё закончилось, когда уравновешенная, ясная, хрупкая Олюшка полюбила. Впервые в жизни, ярко и трепетно, всем своим сердцем — и тут же ринулась в эту взрослую жизнь со всех своих каблуков, часами перебирая наряды и ночами рыдая в подушку. Выбранный ею объект нисколько не подходил ей: грубый, разнузданный, разбитной… В общем, погуляв занятия ещё пару классов с бутылкой пива в руках, я, наверное, стал бы похож на него. Я даже больше скажу: он мог испортить сестрицу, затуманить её замечательно светлую голову.

И вот пришёл я сегодня домой, небрежно закинув в угол школьную сумку; слышу — играет. Не быстрый, чёткий этюд, но что-то тянущее, болезненно-сладкое, словно шрам на сердце. В миноре сплошном играла моя сестра. Играла и плакала. Слёзы, словно драгоценные искорки, капали на чёрные и белые клавиши.

Такая нежная, милая, хрупкая...

Обидеть сестру всегда казалось мне преступлением. И я ненавидел её выбор, недостойного её подонка до того самого мига, пока не остановился на пороге комнаты Олюшки... пока она не обернулась, улыбаясь сквозь влажную пелену своими замечательными глазами.

— Я ему врезала. Между ног прямо. Он даже не смог разогнуться. Что скажешь, братец?

И я не сдержался, захохотал: вот вся ведь в меня...