Жертва

Ровно в полночь через северные ворота в город вошёл человек. Он был в длинной чёрной одежде, какую обычно носят монахи, с надвинутым на голову капюшоном.
          Город казался вымершим. Длинные улицы, залитые лунным светом, были безлюдны, всё население собралось в Атриуме на традиционную перед праздником года казнь.
          Человек в капюшоне прошёл на центральную площадь.
          Полуобнажённые стражи с изогнутыми кривыми мечами стояли у входа. Свет факелов освещал их неподвижные, как у изваяний, лица.
          Человек шагнул мимо них под высокий каменный свод в чёрную пустоту. Тяжёлые створки ворот со скрипом распахнулись, пахнуло спёртым воздухом, сыростью, стая летучих мышей вспорхнула навстречу.
          Человек сделал несколько шагов и остановился.
          — Можно начинать, — произнёс низкий суровый голос.
          Гулкое эхо, отталкиваясь от стены к стене, унеслось под купол в гудящую темноту.
          Человек щёлкнул пальцами, и вспыхнул яркий свет. Зала Атриума осветилась. Длинные ряды уходящих вверх ярус за ярусом сидений были заняты людьми. Но это не были живые люди. Скелеты, прикрытые кое-где полуистлевшей одеждой. Не один, похоже, год сидели они здесь, обрастая паутиной и пылью. Река времени влекла их из неизвестности прошлого в неизвестность будущего.
          Человек в капюшоне обошёл по кругу арену.
          — Ты хочешь жить, — снова раздался низкий суровый голос.
          В этих словах не было вопроса, но человек всё же ответил:
          — Да.
          Он щёлкнул пальцами во второй раз, и зал наполнился жизнью: голосами, шелестом, вздохами. Словно бы ветер пронёсся вдруг по рядам. Люди зашевелились, задышали, задвигались, смерть отступила под натиском нараставшей на кости плоти.
          — Между жизнью и смертью нет разницы, — сказал голос.    — Жизнь — маска смерти, а смерть — упокоившаяся жизнь. Хочешь ли ты продолжить?
          — Да, — сказал человек снова. — Я хочу видеть пробуждение. И я хочу видеть боль. Жизнь, смерть — это то, что находится по другую сторону разума.
          Он щёлкнул пальцами в третий раз, и людей в зале наполнило самосознание.
          Мальчик лет двенадцати стоял посреди арены. Похоже, пытку огнём и термитами он уже прошёл. Лицо у него было синее, опухшее, руки — связаны за спиной.
          Глашатай в чёрном с красным подбоем плаще объявил:
          — Эндрю Комингес. Пойман с поличным при воровстве имущества сэра Говарда Уэйна. Казнь — утопление в кипящем масле. Мнения?
          Со всех сторон понеслось.
          — Смерть!
          — Жизнь!
          — Смерть! Смерть! Смерть!
          — Жизнь!
          — Смерть!!!
          — Я, сэр Говард Уэйн, требую более справедливой казни — четвертования!
          — Можно ли его отпустить? — спросил человек в капюшоне.
          Шум в зал утих. Тысячи глаз устремились на незнакомца. Казалось, его заметили только сейчас.
          — Не соблаговолите ли назвать своё имя? — спросил глашатай. Чёрная бровь чопорно поднялась на белом, как снег, лице.
          — По обычаю, это не обязательно, — сказал человек сухо.
          — Он прав, — крикнул кто-то из публики.
          — Но что он может предложить взамен? — крикнул другой.
          — Как у каждого, у него есть многое: достоинство, честь, знание, вера, мужество, быть может — власть над чем-нибудь, любовь, в конце концов — сама жизнь.
          — Но мёртвого нельзя убить, — снова крикнул кто-то из публики.
          — Как и живого, — добавил человек тихо.
          — Я снова требую справедливости, — вмешался тут сэр Говард Уэйн. — Задета честь моего домена. Будьте беспристрастны.
          — Понятия чести расплывчаты, как мир, покрытый туманом, — сказал человек в капюшоне. — Чего вы хотите?
          — Справедливости! Возмездия! Зрелищ!
          — Всего-о-о!
          — Как человек с неопределёнными убеждениями, вынужден вас предупредить, что обладаю немногим. Оглядываясь на свою жизнь, нахожу, что нет в мире чего-то более бессмысленного и никчемного.
          — Итак, — сказал глашатай. — Вы непреклонны. Но какова ваша цель?
          — Жертва. Так сказано в начале времён.
          — Слово, произнесённое под этими сводами, нельзя перечеркнуть. Что ж, да будет так… Мнения?
          — Жизнь за жизнь!
          — Смерть за смерть!
          Человек в капюшоне подошёл к мальчику и перерезал верёвки.
          — В этой жизни, — сказал он, — никак нельзя быть в чём-нибудь уверенным. Например, когда умирает человек, куда девается мир?
          — Вы уже на пороге этой тайны, — сказал глашатай.
          Он сделал знак, и незнакомец, опустившись на колени, склонил голову. Тёмная сумрачная тень выступила из-за колонны. Широкая бархатная мантия с капюшоном покрывала её с головы до ног, словно аура смерти. В обтянутых чёрной лайкой руках блеснул меч…

          — Кто это был? — спрашивали, расходясь, люди.
          — Уж точно человек. Кровь такая алая, — отвечали другие.

          В опустевшей зале Атриума остался один глашатай. Когда вбежал запыхавшийся стражник, он поднял голову.
          — Где, где он?! — закричал стражник.
          — Ты опоздал. Мера дня сегодняшнего исполнилась. Если что имеешь, приходи завтра.
          — Но… Я был сегодня у ворот. И видел, как ОН прошёл.
          — Да, я знаю… Это было не просто, но упрекнуть нас не в чём. Мы не изменили ни преданию, ни традициям. По крайней мере, никто не скажет, что мы не были… гостеприимны.
          — О, Боже, что же теперь будет?!
          — Жизнь, — ответил глашатай.

          Над мёртвым городом, покорном преданию и традициям, всё ещё стояла ночь. Она длилась 10000 лет. 10000 лет луна всходила и заходила, но солнце там не появилось ни разу. Там всегда была полночь. Улицы были безлюдны, дома пусты. Всё население, страдая бессонницей, собиралось в Атриуме на собственную казнь.
          Одинокая фигура в капюшоне покидала город через северные ворота.
          — Открыл ли ты что-нибудь новое? — спрашивал голос.
          — Может быть, — отвечал человек. — Главное же в том, что они до сих пор не понимают, что такое милость.
          — Что ж, они учатся. Не будь слишком суров.
          — Я оставил им свою кровь. Если хочешь, чтобы кто-то жил, нужно за него умереть. Это Закон.
          — Сколько же нужно смертей, чтобы жизнь победила?
          — Количество значения не имеет. Главное, готовность к этому.
          Городские часы пробили полночь. Секундная стрелка медленно поползла по циферблату, отсчитывая первую минуту нового дня. Где-то в неопределённом будущем забрезжил рассвет.

          2000 г