Зарницы грозы, глава 26 - дополнение

Кощей распорядился поставить на площадь большой палантир. Он хотел для этого сбросить статую Огнеяра, но лукоморичи сгрудились вокруг нее живым щитом. Заморцы уже подняли мушкеты, да увидели — птицы Гамаюн тут как тут, среди них и гарпии заморские, и сирены из королевств. Не отмоешься потом. Волшебный шар пришлось водружать между статуей и Велесовым дубом. На площади стало не пройти.

— Я такой же, как вы, — сказал Кощей по палантиру. Осунувшиеся люди, согнанные к шару, мерзли и безмолвствовали. — Поймите и простите меня, боги, за то, что я поднял меч на родную землю! Но тем самым я ее спасаю от очередного тирана. Мне очень жаль, что город пришлось закрыть. Всем, кто присягнет мне на верность, мы станем выдавать пищу.

Ответом ему было гробовое молчание.

— Мы не держим на вас зла, — продолжил Кощей с надрывом. — Вы всего лишь...

Он прикусил язык и вылупил глаза, потому что воевода упырей, генерал Пикман, саданул Бессмертному по лодыжке каблуком.

— Мы принесем благодать в вашу искалеченную страну, — завершил Кощей и палантир погас.

— Ты идиот, — равнодушно сказал Пикман, когда Кощей, держась за ногу, повернулся к нему и набрал воздуха. — Отец Микки Маус правильно делает, что не оставляет тебя без присмотра. Кто же все карты сразу на стол бросает?

— Что? — набычился Кощей. — Это же окончательная победа! Все! Нам осталось совсем немного!

— И стратег ты поганый, — так же равнодушно добавил упырь. — Занимайся своим делом, Бессмертный, тебе и так позволили очень много.

Пикман, конечно, был не то что Климмакс. Он командовал обезьянами, но и только. У него не было умения ведьм назвать вещи не своими именами, а Кощей это умение отточил слабо. Речи новый царь сочинял долго и в муках. Это было не то что кричать на сборищах, где толпа и так за тебя — хоть речь ей, хоть срамные частушки. Поэтому он посадил говорить в палантир своего друга, Чудо-Юдо, сбежавшее за море еще при Дадоне.

— Слишком глубоко сидит в русичах ложь Финиста, — учило Чудо-Юдо. — Еще будоражат их ядовитые мечты о великом государстве, а души греет жажда мщения. Пора понять, что трон сброшен и расколот, что реванша не будет! Ненависть будет порождать только ненависть до тех пор, пока вы не сдадитесь...

Желающих присягнуть Кощею оказалось прилично. Среди них были предатели, были и отчаявшиеся, изможденные люди, кто не мог прокормить своих детей. Но не только.

— Поступились честью, — сказал Баюну Векша, белый котенок, приблудившийся в заброшенный терем. — Присяга этому уроду все равно ничего не значит. А еду отдают тем, кто сражается.

— Разве кто-то еще сражается?

— Ну вот ты, например.

Векша спрятался в тереме от холода и от тех, кто мог бы его поймать и съесть — обезьян ли, людей. Не гнать же его. От своих друзей и братьев котенок пересказывал слухи, звучавшие, по большему счету, как утешительные сказки. Рысь его не разубеждал.

— У меня просто больше ничего нет, — ответил Баюн. — Да Кощей уже весь отпор попридушил. Здесь, по крайней мере.

— А Финиста не поймал.

— Финист мог уже обратно в королевства бежать. Хотя кому он нужен там.

— Наместник не такой!

Векше от роду полгода, но выглядит он младше. Тощенький — хребет торчит. Баюн ему предлагал часть своей добычи, и поначалу котенок отказывался, говорил, что уже взрослый, сам может найти еду. Но потом голод взял свое.

— Ты сам-то видел этих людей? — спросил Баюн.

— Не видел. Но я их ищу. Я тоже хочу драться, только один я не могу. Сказывают, они даже котам находят применение.

— Ага. В котле. Ты бы сидел тихо, Векша. Оставь войну двуногим. Или зверям вроде меня.

— Это ты так говоришь, потому что ты не кот! А вот до Финиста, я слышал от папы, одному храбрецу чужие насмешки были нипочем. Он преследовал Кощея во главе целого кошачьего войска. И погиб, как герой.

Баюн засмеялся. Векша посмотрел на него, как на личного врага.

— Ну, не хочешь — и не верь! Но ты зря думаешь, что если мы маленькие, то ни на что не способны!

— Не думаю, — ответил рысь. — Правда, не думаю.

Снаружи донесся слаженный топ сапог. Векша спрятался, Баюн же выглянул в щелку двери.

К упырям и нечисти летучие обезьяны стали носить людей. Розовощекие молодые заморцы с мушкетами на плечах широко улыбались прохожим, отчего те шарахались. Они не понимают, подумал Баюн, эти мальчишки действительно не понимают, за что их так ненавидят в Тридевятом. Или в Залесье. Или в Беловодье. Они понятия не имеют о Вие и думают, что несут добро. Но, добавил он про себя, это не заставит меня их пожалеть.

— Может, у них есть еда? — мяукнул Векша из своего закутка. Последние дни добыча попадалась редко.

Могла быть. Судя по тому, как радужно эти заморцы настроены, они новики. Заморье любит, едва приняв человека в войска, кинуть его туда, где погорячее, чтоб закалился. А новик всегда голоден, и с обеда непременно припрячет краюху или кусок сахара.

— Не знаю. Надо подкараулить одного.

Если из терема пролезть в соседний двор, оттуда через дыру в заборе и немного поплутать переулками, то выйдешь к кабаку, где заморцы любят отдыхать. Туда Баюн и направился, как стемнело. Кабатчик одним из первых сдался Кощею, согласился обслуживать завоевателей, а за это вокруг его заведения поставили двойную охрану, чтобы люд не вздумал разорить запасы. Окна закрыты, двери заперты, пускают только заморцев. Внутрь не пройти, да Баюн и не пытался. Он лег в засаде поотдаль и ждал. Новоприбывшие долго не провеселятся — к девяти им надо вернуться в стан, иначе командиры бить будут.

Часа через два двери отворились, и наружу вывалились два расхристанных, разгоряченных непривычной брагой парня. Оглохнув во хмелю, они говорили громко — даже будь у Баюна неказистый человеческий слух, он и то бы услышал каждое слово.

— ...friends! Друзьями, нам надо быть друзьями, а не оккупантами! Ведь это славный народ, им просто не повезло с Отцом! Сегодня нам приносила цветы эта... как их называют... cycimora Василиса Ильинишна. У нее правильные взгляды. А еще она пострадала за любовь к свободе. Ей пришлось уходить в подполье, скрываться...

— Она не кикимора, — ответил второй, — просто выглядит так. И сколько тут тех, кто любит свободу? Единицы. Ты знаешь, что их тюрьмы стоят пустыми? Вольномыслящих было принято казнить!

Заплетаясь в ногах, заморцы дошли до того места, где притаился Баюн. Рысь оценивал свои силы. Двое — многовато. С другой стороны, они пьяные...

— Смотри-ка, Эб! — Второй заморец толкнул первого локтем. Вдоль улицы брела женщина. — Если верить сержанту, ее услуги стоят тарелку kasha.

— По-моему, у нее нет на это сил. И с чего ты взял, что она нам отдастся?

— Ну так давай проверим. Эй, леди! Леди!

Женщина подошла ближе. Свои пальцы, белые от мороза, она прятала в рукава и вновь выпрастывала. Кацавейка, бывшая когда-то по размеру, на ней болталась.

— Eat. — Заморец изобразил зачерпывание ложкой. — Food. Yes?

Слов его женщина не поняла, но догадалась, показала на свой рот и кивнула: да, хочу.

— Пойдешь с нами? — Заморец подмигнул и ущипнул ее холодную щеку. Женщина вновь закивала, но когда парень потянул ее за руку, помотала головой, указывая куда-то между домами.

— Чего она хочет?

— По-моему, отвести нас к себе.

— Испугалась?

— Может быть. Леди, мы ничего плохого...

— Слушай, до отбоя всего ничего. Давай завершим этот вечер приятно и пойдем. У меня чувство, что наутро от местного пойла мы будем не в форме.

Уходит добыча! Баюн возненавидел непрошеную пришелицу. Он смотрел, закипая от обиды и злости, как заморцы пропадают в переулке. Забыв про осторожность, рысь пересек улицу и последовал за новиками.

— Леди, ты живешь далековато. Давай здесь, а? — Второй заморец схватил женщину за плечи, прижал к себе. Та вывернулась и отскочила. Ее затравленная покорность сменилась гневом. Она стиснула худые кулачки.

— Эй! — Заморец шагнул вперед. На лице женщины появилась едкая улыбка. Распахнулось окно, щелкнул самострел, и парень с воем и ругательствами упал. Из-за поленницы выдвинулась страшная тень, похожая на подземного ящера, и вырвала саблю из рук его приятеля:

— Не рыпайся, чушка.

От полумрака отделилась еще одна тень, широкая и рослая, оглушившая Эба кулаком в темя. Таким же ударом богатырь успокоил второго заморца.

— Илейка?

Самострел развернулся в сторону Баюна.

— Это наш, охолони! — сказала женщина.

— Или шпион Кощея, — ответил невидимый стрелок. — А ну выходи на свет, иначе заставлю выползать.

Баюн послушался.

— Первый соратник! — хлопнул в ладоши Илейка. — Ты что, тоже за ними охотился?

— Советник, — поправил рысь. — Мне эти двое не нужны, я хотел посмотреть, может, у них есть еда. Ничего не попадается.

— Да мы сами пояса затянули... А ты один?

— Почти. Котейка навязался на мою голову. Тоже голодает.

Илья взял заморцев за ноги и потащил. В темном закутке, прикрытом ветошью и обломками, был прорублен тайный вход в терем, низкий и узкий. Илейка туда проходил боком.

— Баюн, уж прости, хлебосольства нет особого...

— Баююн. — Ящер говорил не совсем чисто, с иноземными нотками, хоть и легкими. Оказался он зверем крокодилом с далекого юга.

—  В Тридевятом уже лет десять живу, — сказал. — Коркодел Коркоделович меня зовут.

— А меня — Варвара — Длинная коса, — вставила женщина. — Баюн, не стой, заходи.

Терем был Варварин. Внутри — запустение. Все, что можно было продать или обмениять, давно снесли перекупщикам, даже оклады с образов. Хозяином самострела оказался нава, из вояк: жилистый, лапы ловкие, глаза ястребиные.

— Твой Векша отчасти прав, — хмыкнул он, выслушав Баюна. — Наша четверка — часть сопротивления. Есть и другие группы. Лидера нет, каждая группа автономна. Никаких сражений, естественно, не проводится. Мы ждем возвращения маршала.

— А если он не вернется?

— А куда он денется.

Заморцев обобрали до нитки. Сняли одежду, сабли, ножи. Обшарили карманы. У одного и вправду было с собой припасено — в пустой табакерке прятал хлеб и остывший кусок мяса. Под пристальным взглядом навы Варвара отложила табакерку в сторону. Делить, значит, позже будут, подумал рысь. Да и сколько там делить — каждому на один зуб.

— ...а пока мы Уэна не встретили, — рассказывала женщина, — еще плоше приходилось. Коркодел даже юбку мою съел от безнадеги.

Нава Уэн присягнул Кощею. Ему это легко далось: у нав свои понятия о чести и позоре. Наврал с три короба, стал получать еду и делить ее между заговорщиками. От должности, которую ему навязали, увиливал, и пока получалось. Но на четверых этих выдачей еле хватало. Особенно тяжко было Коркоделовичу — мерз он страшно, а если такие, как он, застынут, то в спячку впадают, как медведи.

— Я хочу тоже присягнуть, — говорила Варвара, пока Илейка подбрасывал дрова в печку, — мне терять нечего. Мужа моего убили, сына убили. Снесу. Отмолю, если победим.

— Не если, а когда, — отрезал Уэн. — Что за пораженчество, бойцы?

— Я бы лучше присягнул, — виновато сказал Коркодел, — только меня повяжут. Я собаку ихнюю съел и ярыге по шее наклал.

Заморцы застонали, приходя в себя. Уэн встал с лавки, подошел и ударил ближайшего из них ногой в живот:

— А, паразит, очухался? Ну, как тебе первый день в нашей стране?

Заморец ответил бранью, за что получил снова. Нава вытащил из печки раскалившуюся кочергу. Варвара отвернулась.

— Что будете дознаваться? — спросил Баюн. Он, пока Уэн был занят, подвинулся ближе к табакерке.

— Да все. Кто пришел, сколько, командиры. Уэн записывает, потом мы всем остальным, кому можно верить, рассказываем. Мол, Финисту это пригодится.

Тот заморец, что заявлял, будто с русичами надо дружить, завопил. Нава отнял кочергу. Подошел Коркодел.

— Готов разговаривать? — спросил он по-авалонски.

— Эб, молчи! — выкрикнул второй и огреб кочергой по спине.

— До тебя мы дойдем, сопляк. Ты, Эбенезер, молодой еще, помирать не собираешься. Станешь отвечать на вопросы — больно не будет.

Новиков долго ломать не пришлось, пожгли чуть да иголки под ногти загнали. У навы при этом был такой бесстрастный вид, словно он не людей калечил, а по дереву вырезал. Все рассказанное со слов Коркодела записал в маленькую мягкую книжицу, потом взял самострел и обоим заморцам вышиб мозги. Илейке зал знак: волочи их отсюда.

Едва и богатырь перестал в сторону Баюна смотреть, рысь схватил табакерку и пустился наутек.

— Куда, куда! — закричала Варвара. — Стоять!

Рысь ударил ее лапой и вырвался в морозную ночь. Дворами, дворами, петляя, виляя, не задумываясь, есть ли погоня или она только мерещится. Только когда ослабел и выдохся, стало понятно, что голоса за спиной — это посвисты ветра. Баюн разделил мясо и хлеб надвое, проглотил свою часть в три укуса и, как ни хотелось еще, заставил себя закрыть табакерку. Ему было стыдно. Но, успокоил себя рысь, Уэн со своими друзьями может достать себе еще еды. А вот что его, Баюна, ждет завтра, неизвестно.

Он снес остатки мяса и хлеба Векше. Рассказал котенку, кого встретил, и пожалел, что рассказал. Векша аж струной вытянулся:

— Где? Я хочу к ним!

— Ну как ты им поможешь? У заморцев будешь попрошайничать?

Вразумить котенка не удалось. Убежал Векша в ночь, про все опасности позабыв.

Варвара опрометчиво присягнула Кощею, и тот определил ее заморским кметам в прачки. Тут уже не до подманивания врагов, тут как бы их внимания избежать. Да и вскоре оказалось — зря. Видя, что народ кое-где уже готов подняться, только бы умереть в бою, а не от истощения, Кощей испугался. Он уговорил Пикмана и вернул к жизни рынки. Летучие обезьяны раз в неделю приносили туда провизию. Каравай хлеба стоил, как в былые времена три коровы. Расплачивались многие и не деньгами, а самоцветами, кольцами, ожерельями. У кого драгоценностей не было, те несли одежду, обувку, шкуры, даже ножи и кремни. Торговцы брали все, потом опять меняли на что-нибудь — втридорога. Заморская пища — дрянь еще та, безвкусная, мясо тягучее, хлеб как из пыли, овощи восковые. И того мало, зато много сластей в бумажках, булок навроде расстегаев или приторных варений. Дураку понятно, отбросы спускают, пищу бедняков. Но русичи за каждую крошку драться были готовы.

Умирало, тем не менее, много. То и дело можно было видеть людей, впряженных в маленькие волокуши, на которых лежали тела. Хоронить не у всех доставало сил, и трупы сваливали куда-нибудь в лесок. Заморцы тем временем снесли в центре Лукоморья пару теремов, чтобы устроить там гробницу для Хеллион Климмакс и еще каких-то знатных начальников, убитых при захвате города. Подвезли уже камень и мрамор, но за работу пока не брались. Посреди главной площади лежали несколько больших плит с именами и буквами "R.I.P". Остатки ведьмы хранились у Пикмана в большом стеклянном сосуде.

О судьбе котенка Баюн более не слыхал. Рысь предпочел думать, что тот нашел, кого искал, и принес им пользу. В каком-то смысле так и было. Векша прибился к четверке Уэна, но, не умея разговаривать, не добился того, чтобы его сделали бойцом. Он жил у Варвары, питаясь жмыхом и брюквой, а однажды съел найденного в углу терема большого заледенелого червяка и отравился им. Промучившись два дня, котенок умер. Варвара зарыла его у себя во дворе, насколько удалось раскопать жесткую зимнюю землю.

Как появилась какая-никакая снедь, Кощею присягать перестали. Он отверг советы упырей вновь закрыть рынки, а вместо этого повелел разрисовать стены придуманной им картинкой. Чтобы дородная розовая баба с корзиной фруктов в руках, вокруг ребятня, солнце, цветочки и подпись на двух языках: "Конец вражде. С нами — или ни с кем!" У Отцов научился, они тем же макаром себя прославляют. Уже через несколько дней на всех этих бабах написали похабень, срам им на лбах нарисовали, а уж над подписью как только не изгалялись. Баюна это развеселило. По улицам ходят сгорбленные, серые, тощие лукоморичи, самому от голода и тоски тошно - а кто-то находит, и силы, и дерзость, чтобы плюнуть врагу в глаза: знай наших!