У стойки

Украду. Возьму и украду. Перекину через плечо и унесу. Говоришь, сил не хватит? Ничего, мне все говорят, что я сильная женщина. Унесу.


Один глаз прищурен, одна бровь – вверх, губы иронично поджаты, а взгляд – жадный. По отдельности это все как кубизм, а вместе – шикарная женщина.


Она предпочитала посидеть у стойки, посмотреть на танцы, раньше чем идти туда – в невыносимый дым, в похотливые руки, в перечеркнутые полосы разноцветного света. Разноцветье она не любила. Излишне богатое воображение склоняло ее к монохромности в форме. Она предпочитала черные платья. Или черные рубашки. И чтобы тугой узел на голове. Губы истошно бордовым. Агентша кгб. Я боюсь эту женщину! Меня????


Иногда было совсем невыносимо. Я стучалась по дороге в комнату надежды и говорила какую-нибудь ерунду: Надь, пойдем кофе попьем. Или – Надь, пойдем поедим. А там, в своей красной комнате, Надь смотрел внимательно и в мгновение ока открывал бутылку коньяка – раньше чем начинался вой. Рраз – и рука со стаканом. На скорость. Только выть собрался – а тут уже все готово. Родной мой человек.


Пила она картинно. Так чтоб бар притих. А как ее, эту водку? Дождусь, пока он мне прямо в глаза посмотрит – и хлоп. Чтоб знал. Как Она пьет.


Эх, судьба наша несчастливая, - начинали мы уже вдвоем, эх, две мы такие одинаковые… такое было совпадение боли, что хоть плачь. Ладно бы один такой случай, а то две… звякали стаканы. Хе-хе… да пошло оно все! Как говорил Надь – туды его в качель. Украдем. Украдем мы их. Раз они такие.


Женщина оперлась локтями о стойку. Вы сама? Сама. А что же так? Нет, правда? А я всегда сама. А сама только глазищами нарисованными водит за ним. Жадно так. Страстно. Страшно.
На паркет выходила медленно. Как к фламенко готовилась. Или к бою. Вдох – глубже. В черном. И – широкий, щедрый ронд ногой, и – понеслось, в каком-то сладком головокружении. От дыма она теряла сознание пространства, чувствовала его с трудом, но глаза его ловила яростно – и в самой густой толпе. Видишь? Я умею быть счастлива сама по себе!


Смотри, Надь, нам ведь нужно не так уж и много. Нужен дом в безлюдной местности, машина и один мужик-шкаф. Чтоб схватил и в машину затолкал. Мы с тобой за половинку такого амбала сойдем, с нашим-то весом, вдвоем на девяносто не дотянем… значит, полтора шкафа, машина, дом. Ну, еда, кончено, вещи там для них необходимые, моему крем для бритья, твой лохматый так обойдется. Когда? – от былой грусти и тоски вселенской ни следа – да чем побыстрее. Чтобы стрррасть не выветрилась. Моего можно ночью, в подворотне. Он через подворотню проходит от клуба до машины. Мы нашу подгоним к самому выходу. Он с одной стороны зашел, а с другой – уже наш шкаф вынес загадочный брыкающийся мычащий сверток. Я за рулем – и поехали. Всех делов.


Она не любила разноцветный свет, ей хватало своей души параноика-холерика. Она любила когда красный, когда дыму немного, когда в объятьях. Удовольствие это было, наслаждение. Уже просто смотреть. У стойки, долго-долго, с взглядом профессиональной хищницы – да где там, с надеждой, прикрытой гордостью и отчаянием – следить за его работой. Хотелось курить. Сигару, чтобы дольше. И дыму больше. А потом, за углом, она, широко открыв глаза на своем привыкшем к гримасам лице, спрашивала у небес и зеркала: почему?


Почему когда мы танцуем, ты улыбаешься, а возле стойки ты расстроенная? Потому что танец – это единственное, что у меня есть. Ты.. больше ничего не хочешь спросить обо мне? Боишся? Бойся, бойся, я тебя украду однажды. Просто возьму и унесу.