А в это время Бонапарт переходил границу

            
 
            

По случаю прибытия в Вильну государя, в самом центре города, на Большой улице был размещен транспарант, на котором коленопреклоненный гений, благоговейно приносил дань императору, сидевшему на троне. Тут же присовокуплены были стихи, в которых Александр I по доброте сравнивался с римским императором Титом.
 
Государь и в самом деле очень милостиво принимал в виленском дворце духовенство, военные и гражданские власти, знатнейших дворян, членов университета, купечество и еврейскую общину и со всеми был радушен и приветлив, каждому умел найти ласковое слово.

Тихая провинциальная Вильна, не избалованная вниманием сильных мира сего, вдруг стала политическим центром - Главной квартирой русской армии. Сюда за государем переместился весь императорский двор, от Великого князя Константина Павловича и графа Аракчеева до принцев Ольденбургских.


Город был заполнен генералами, высшими офицерами, дамами, чиновным людом и знатными персонами главного города обширного приграничного края.

Среди прочих прибыл в Вильну  статс-секретарь и вице-адмирал  Александр Семенович Шишков. Это был сухощавый седовласый старик, с выправкой военного моряка. Темно-карие проницательные глаза его, смотрели с надменной холодностью.

По своему обыкновению он любил каждый день прогуливаться по улицам Вильны, любуясь местными видами и совершая набеги на букинистические лавки.
В это июньское утро он уже некоторое время перебирал книги, выставленные  жидом - лавочником на столике рядом с сомнительного вида заведением, торговавшим, как и все в округе контрабандным товаром.

Листая томик Лафонтена, Шишков принужден был обернуться, услыхав позади себя, чей то громкий и резкий голос.

— Я всего ожидаю от малодушной слабости Александра. После первого потерянного сражения он уступит все земли по Двине и Днепру, после второго — Петербург и Москву и удовольствуется Казанью и Астраханью, - прусский офицер  говорил по-немецки напористо и методично, его голос звучал с монотонной четкостью судьи, читающего приговор.
- Однако сейчас необходимо сделать все возможное, чтобы добиться диверсии со стороны Англии, Швеции и Германии в тылу у французов.
Александр  Семенович тот час узнал говорившего.

- Гнейзенау! – именно так назвался этот офицер, третьего дня на приеме у государя. О нем говорили как о талантливом штабисте, едва ли не лучшем стратеге прусского штаба, впрочем, он кажется не  пруссак, а австриец.

Собеседник Гнейзенау, что называется, был богато одарен матушкой – природой, его высокая,  исполинской стати фигура, словно нарочно была сотворена для ношения мундира русской гвардии. Генеральские погоны венчали  обширные плечи этого Ахиллеса,  любой войн в русском стане сразу узнал бы в нем генерала Ермолова.

Алексей Петрович,  являл собой натуру замечательной физической силы, и казалось готов  ее применить к столь неучтиво дерзкому немцу.

- Сударь! – угрожающе расправил богатырские плечи Ермолов.
Они стояли лицо в лицо. Одно – невыразительное, с незначительными чертами, поражающее отсутствием симпатии;  другое – мужественное, прекрасной лепки, с гордым и величественным профилем.

- Не смейте,  вашим немецким аршином мерить Россию и ее государя! Ваши австрийские и прусские величества теперь приставлены чистить бонапартовы сапоги, более же они ни на что не годны.

- Что? Что? – зашелся Гнейзенау, и его редкие усики угрожающе зашевелись. Казалось еще мгновенье, и он бросится на Ермолова.
 
Однако гнев его уже прошел, Гнейзенау отступил на шаг и задумался.

- Кажется, мы наговорили друг другу лишнего…    Я был непозволительно резок, прошу меня извинить. Завтра я покидаю Россию, Гнейзенау кивком головы дал знать, что разговор закончен и через мгновение исчез среди гуляющей публики.

- Алексей Петрович, голубчик! - воскликнул   растроганный увиденным Шишков. Они сердечно обнялись, как старые добрые друзья.

- А хорошо вы срезали этого наглеца! – из выражения глаз Шишкова было видно, как горячо он одобряет ермоловский ответ Гнейзенау, - а ведь государь предлагал этому колбаснику поступить на русскую службу.

- Ах, Александр Семенович, как легко русские доверяются иноземцам, готовые всегда почитать способности их превосходными, - Ермолов страстно заговорил о засилье  немцев в русской армии, о том,  в каком отчаянно тяжелом положении оказалась Россия накануне вторжения Наполеона.

- Армия погрязла в разводах, праздниках и волокитстве. Молодые офицеры пьют, играют.  Вся Вильна превратилась в один карточный стол и скоро будет утоплена в вине.

Все — в бездействии. Тяжко на душе, как подумаешь, что неприятель самый хитрый, самый счастливый, искуснейший полководец в свете  стоит на пороге границ наших.
 
Шишков, слушая все принимал близко к сердцу, и нередко останавливался восклицая:

 - Опасно возлагать спасение государства только на обе наши армии. Уже при самом открытии похода они разрознены, оставлены на собственные силы и не могут согласовывать свои передвижения. Конечно, храбрость наших солдат ручается  в самом мужественном сопротивлении и в подвигах блистательных...

От волнения на лице адмирала проступил  румянец, чуть отдающие  желтизной волосы растрепались.

Удивляло Шишкова и то, что мы зашли в Вильну и завезли запасы, предполагая оставить оную без всякого сопротивления...

- Зачем идти в Вильну с намерением оставить ее и нести как бы на плечах своих неприятеля внутрь России?..

Так они прогуливались, пока их беседу не прервал зычный голос цесаревича Константина.

- Этими негодяями командовать – истинное несчастье! Ермолов, ты только посмотри на этих болванов!
 
Глядя на марширующих, на плацу солдат, Алексей Петрович ничего, не ответил, только низко поклонился Великому князю, шепнув при этом Шишкову:

- А Константин Павлович также необузданно гневлив, как и его покойный отец.

Наследник  российского престола обучал солдат, показывал им, в каком положении держать тело, голову, грудь, где у ружья быть руке и пальцу, как красивее шагать, повертываться...
 
Наблюдая за всем этим Ермолов не мог сдержать улыбки.

- Великий князь болен общей болезнью Романовых – «военно-строевой лихорадкой».

- То ли время теперь, — отвечал Шишков, — чтобы заниматься такими мелочами!...