Внезапность первых атак. ч. 10

«Внезапность» первых атак.

В материалах отчета о практических  занятиях  по стратегии в Николаевской академии 1902 года, (о которых речь уже шла) имеются поразительные предсказания будущих событий русско-японской войны:
«При современном состоянии морского дела флот, атакованный на якоре, можно считать бесповоротно погибшим. А так как наш флот обыкновенно стоит на открытом рейде Порт-Артура или в незащищенной Талиенванской бухте, то при внезапном нападении одними даже японскими миноносцами наших судов не будет в продолжении нескольких минут».

Подчеркнём, что это было записано в  отчете стратегических занятий ещё 1902 году!!!
Какие же выводы были сделаны из этого грозного предостережения ?! Ровным счётом НИКАКИХ!!!
Русская эскадра в момент нападения японцев как раз и стояла на внешнем рейде Порт-Артура без охранения и выставления противоминных сетей, имея освещение мирного времени и представляя собой отличную мишень. Наше счастье, что мы так «легко» отделались тогда.

Роковую роль в крайне неудачном для нас начале войны сыграло извечное русское разгильдяйство, надежда на «авось»,  ротозейство, безынициативность  и привычка полагаться на мудрость «начальства».
 
Офицеры и другие участники событий откровенно рассказывали В. Семёнову о начале войны в Порт-Артуре:

«26 января! — Ведь все мы видели, как пришел пароход с японским консулом из Чифу, чтобы забрать и увезти из Артура японских подданных. Мы видели, как он стоял на якоре, чуть что не посреди эскадры, как он торопился уйти засветло. Кому же не было ясно, что это — война! Или вы думаете, что мы этого не понимали?!...
      Ко времени этого разговора из Чифу уже были получены (из частных, но достоверных источников) сведения, что на пароходе, приходившем в Порт-Артур 26 января, кроме консула, находился еще и неофициальный японский морской агент, проживавший в Чифу уже много лет. Говорили даже, что в Порт-Артуре он съезжал на берег под видом консульского слуги. Пароход, имевший за время стоянки полную возможность совершенно точно нанести на карту диспозицию нашей эскадры, выйдя в море, встретил на условленном рандеву японскую эскадру и передал на нее мнимого лакея, конечно, со всеми собранными им последними известиями.
         Большую услугу оказало японцам также «ученье отражения минной атаки», назначенное в ночь на 27 января, для чего в море были высланы четыре наших миноносца.
        Хотя это несвоевременное ученье (неизвестно по чьей инициативе) было отменено и миноносцам было приказано идти на ночь в Дальний, но последнее распоряжение на эскадре известно не было, и когда в 11-м часу вечера показались с моря миноносцы, идущие со всеми огнями, их, весьма естественно, приняли за своих. Утверждают даже, хотя факт этот неудостоверен, что один из миноносцев совершенно правильно показывал позывные сигналы «Стерегущего» — одного из наших отсутствовавших... Только глухие удары минных взрывов и звуки боевой тревоги на поврежденных судах рассеяли сомнения...
     - Но пары? сети? огни? сторожевые и охранные суда? — спрашивал я...
     - Ах, что вы говорите! Точно не знаете!.. Разве это мог приказать начальник эскадры? Надо было разрешение наместника!..
     - Отчего ж не просили? не настаивали?..
     - Не просили!.. Сколько раз просили! и не на словах только — адмирал рапорт подал!.. А на рапорте зеленым карандашом резолюция — «Преждевременно»... Теперь объясняют разно: одни говорят, будто боялись, что наши воинственные приготовления могут быть приняты за вызов и ускорят наступление разрыва, а другие — будто на 27-е предполагалось торжественное объявление состоявшегося отозвания посланников, молебствие, парад, призыв стать грудью и т. д... Только вот — японцы поторопились на один день...»


Похоже, что так и было: предполагалось патриархально-торжественное ВСТУПЛЕНИЕ в войну – с молебном, речами и выносом икон, как в 1812 году, при известии о вторжении в Россию  «полчищ басурмана Буанопарте».
Но в XX веке на «раскачку» в начале войны никто времени  давать не собирался.

 
Капитан I ранга Б. И. Бок в своих мемуарах вспоминал:

«Не знаю, был ли учтен наместником и морскими властями этот грозный признак решимости Японии; но, как известно, эскадра оставалась полностью на внешнем рейде и без сетевых заграждений.
Правда, с рассветом вся Тихоокеанская эскадра должна была выйти в море в неизвестном направлении. Но этот шаг, если он был тактическим ходом, опоздал.
С эскадрой должен был выйти в море и отряд миноносцев, на котором я плавал. Хотя час выхода эскадры, вероятно, почитался секретом, офицеры обычно узнавали об этом от команды, привозившей провизию с берега. Базар по различным косвенным признакам точно определял время выхода эскадры. Я был предупрежден о выходе эскадры официально своим начальством.
Вечером ко мне на квартиру зашел мой товарищ по курсу в академии, врач одного из стрелковых полков, стоявших в Артуре, и сообщил, что на утро их полк, видимо и вся их дивизия, уходят на реку Ялу...

Наше поколение в то время еще не знало войны. Ни Россия времен царствования императора Александра III и первых десяти годов царствования его сына, Николая II, не воевала. Ни в Европе того времени на нашей памяти войн не было. Их не было тогда и во всем мире. О войне мы знали только по истории и романам. А нам было уже по 27 лет. Какое это было счастливое время!...

За два–три дня до начала войны портовый минер лейт. Н. Н. Савинский, встретив на улице своего бывшего офицера с миноносца номер 211, мичмана Зотова, сообщил ему, что он только что вышел от японского парикмахера, который с улыбочкой спросил его (конечно, по–русски) : «Ну, что, воевать будем?»
На это Савинский ответил отрицательно. Японец с той же улыбочкой ему возразил: «Ну, а я думаю, что будем!» Позднее выяснилось, что этот парикмахер был полковником Генерального Штаба японской армии».


Есть и ещё одна, малоизвестная у нас история о том, как круто могла измениться вся история XXвека, если бы  во главе Российской империи стоял мудрый и талантливый  правитель, а не такая бесцветная и инфантильная фигура, как Николай Второй.

В 1903 году Вильгельм   всерьёз рассматривал возможность  заключения  с Россией ВОЕННОГО СОЮЗА  и даже посылал адмирала Тирпица в Петербург для того, чтобы прощупать настроение  царя и  царя провести необходимые переговоры с Николаем Вторым по данной проблеме наедине .

Вот выдержка из записок германского морского министра того времени, адмирала Тирпица.
«…Когда я прибыл в Потсдамский дворец (дело было летом 1903 года), там уже собрались: имперский канцлер фон Гольштейн; статс–секретарь иностранных дел барон фон Рихтхофен и генерал граф Шлиффен. Император был в отличном расположении духа и дружески приветствовал нас:
— Я пригласил вас, господа, чтобы обсудить вопрос о военном союзе с Россией. Думаю, что такой союз вынудит Францию примкнуть к нам.
Граф Шлиффен одобрил мысль, заявив, что с точки зрения стратегии, такой союз только желателен, но я возразил, что не могу вполне присоединиться к графу из–за опасения, как бы этот союз не обострил и без того напряженные отношения между нами и Англией, что было бы весьма нежелательно, и с чем, вероятно, граф согласится.
— Как известно вашему величеству, — пояснил я, — Россия накануне войны с Японией, и всё ее внимание должно быть направлено на Восток, почему, в случае какого–либо конфликта на Западе, она не в состоянии будет выделить более 200 тысяч штыков, что, при столкновении миллионных армий более чем недостаточно. Между тем, заключая с ней сейчас военный союз, мы рискуем быть втянутыми в дальневосточный конфликт. Всё, что мы можем сделать в настоящий момент, это постараться убедить Россию принять спешные меры к усилению своих вооруженных сил на Востоке, так как ее поражение там чревато для всей Европы и, в частности, для нас грозными политическими последствиями…
Граф Шлиффен ничего не возразил и только обиженно молчал. Фон Рихтхофен, напротив, одобрительно покачивал головой, а канцлер пытался поддержать императора. Совещание длилось свыше двух часов. В конце концов было решено пока воздержаться от заключения военного союза, но в случае возникновения русско–японской войны, сохранить по отношению к России дружественный нейтралитет...

«Уехал я, — вспоминает далее Тирпиц, — несколько дней спустя. Миссия моя была крайне деликатна. Мне было известно, что настроение молодой императрицы англофильское, и что она имеет большое влияние на царя. Императора же Николая, напротив, я хорош знал, как искренне расположенного к Германии…
Однако по моем приезде в Петербург мне ни разу не удалось, несмотря на все попытки, остаться с ним наедине: императрица неизменно присутствовала. Не смею сказать, обладала ли эта прекрасная женщина государственным умом, но, несомненно, она не сохранила симпатии к немецкому отечеству. Тем не менее, мне ничего не оставалось делать, как вести переговоры при ней, что было довольно стеснительно: приходилось очень осторожно касаться неблагоприятного стратегического положения России на Востоке. Но убедившись, что их величества слушают с видимым интересом, я позволил себе говорить откровенно, и между прочим, указал, что сосредоточенная в Порт–Артуре эскадра имеет, на мой взгляд, скорее декоративное значение, нежели боевое. Я прямо заявил, что мы кровно заинтересованы в победе русского оружия, так как поражение России на Востоке может неблагоприятно отразиться на нашем положении там. Царица молчала, хотя ее лицо выражало благосклонность; император же слушал весьма милостиво. В заключение он сказал, что ненавидит японцев, не верит ни одному их слову, и отлично сознает всю серьезность положения. Царь заверил меня, что все необходимые меры принимаются.
— Мы достаточно сильны, и парализуем всякое вооруженное выступление Японии. — На этом аудиенция кончилась, и я, получив ответное письмо, вернулся в Берлин»…


Как видим, при доброй воле Николая Второго заключение военного союза и установление дружеских отношений с Германией тогда было вполне возможным делом. Это могло бы В КОРНЕ изменить всю стратегическую ситуацию в Европе, да и в мире. Вся история XX века могла бы пойти по другому... Но, как известно, история не терпит сослагательного наклонения.
Приведённое Тирпицем высказывание Николая о том, что Россия «парализует» всякое вооружённое выступление Японии, лишний раз говорит об уровне компетенции последнего российского императора в военных и государственных вопросах.



Другой загадочной историей была пресловутая «внезапность» нападения японских миноносцев на русские корабли в ночь на 27 января. Наша эскадра, напомню, совершенно открыто стояла на внешнем рейде Порт-Артура. Не было выставлено сторожевое охранение, противоминных сетей, боевого затемнения и других мер предосторожности.
Это при том  что было известно о прекращении дипломатических отношений, отзыве посланников, массовом отъезде японских граждан из русских портов. На глазах у всей эскадры 26 января японский пароход вывез из Артура всех японских граждан, в т.ч. и консула из Чифу. Этот японский пароход имел возможность точно зафиксировать расположение кораблей русской эскадры, что они, несомненно, и сделали. Не случайно были торпедированы лучшие русские броненосцы.
Наше счастье, что японцы провели атаку силами всего 4-х миноносцев, а не всего своего минного флота.
Участники событий возмущались:
«Крепость готовят к бою после начала войны! 27-го января  стреляли только три батареи: форты были по-зимнему; гарнизон жил в казармах, в городе; компрессоры орудий Электрического утеса наполняли жидкостью в 10 ч. утра, когда разведчики уже сигналили о приближении неприятельской эскадры!...
Вечером пошел в Морское собрание… Сплетни и слухи, одни других невероятнее, так и висели в воздухе. Одно только признавалось всеми, и никто против этого не спорил: если бы японцы пустили в первую атаку не 4, а 40 миноносцев и в то же время высадили хотя бы дивизию, то и крепость и остатки эскадры были бы в их руках в ту же ночь...»


Обратите внимание: корабли эскадры были атакованы японскими миноносцами ночью 26 января 1904 года. Около 23.00, были подорваны 2 наших броненосца, которым пришлось «выброситься» на берег, чтобы не перевернуться, а в крепости – «сонное царство»: гарнизон береговых батарей «на зимних квартирах», а орудия стали готовить к бою только в 10.00 утра 27 января...
   
Интересен и другой факт: как известно, в корейском пору Чемульпо находились русские стационеры: крейсер «Варяг» и канлодка «Кореец».  26 января (8 февраля), в 4 часа дня, канонерская лодка Кореец снялась с якоря и вышла в открытое море. При выходе с рейда Чемульпо лодка Кореец встретила японскую эскадру в составе шести крейсеров и 8 миноносцев.
Согласно рапорта командира «Корейца» капитана 2-го ранга Беляева,  при выходе из гавани японский крейсер «Асама» блокировал путь его канонерке, а миноносцы выпустили по ней три торпеды, две из которых прошли мимо, а третья затонула в считанных метрах от борта, показав рули.
(Японцы, кстати, категорически отвергают факт своей минной атаки на «Корейца»).
На Корейце был подан сигнал «отражение минной атаки» и сразу же, так как лодка входила на нейтральный рейд, «отбой». При этом было сделано два выстрела из скорострельной револьверной 37 мм пушки (позже японцы назовут их первыми выстрелами русско-японской войны, при этом умолчав о торпедах).
«Корейцу» пришлось вернуться на рейд Чемульпо.
Там находился «Варяг», который был просто  ОБЯЗАН предупредить Порт-Артур об этой атаке японцев.
Этого командиром «Варяга» Рудневым сделано НЕ БЫЛО. Обычно ссылаются на то, что японцы «перервали кабель связи» с Чемульпо. Но ведь  Руднев имел  и РАДИОСВЯЗЬ с Порт-Артуром!!! Этот факт мало кто знает.

Участник обороны Порт-Артура  Я. И. Кефели вспоминал об упущенных возможностях русского флота в начале той  войны:
«Начну с беспроволочного телеграфа.
Уже летом 1902 года, когда я из России прибыл на эскадру, на всех судах 1–го и 2–го ранга (кроме миноносцев) были установлены аппараты беспроволочного телеграфа, действовавшие по азбуке Морзе, на 14 морских миль. Дальше (естественно для того времени) они не брали, ни как отправители, ни как приемники. Но незадолго до начала русско–японской войны первый изобретатель беспроволочного телеграфа профессор Попов, бывший в то время преподавателем морского офицерского минного класса в Кронштадте, значительно усовершенствовал свой же аппарат и увеличил в десять раз расстояние для отправки и приемки депеш, доведя его до 140 морских миль.
Это давало нашему флоту огромное преимущество перед японским.
Так как почти весь активный флот Балтийского моря в это время был в составе Тихоокеанской эскадры, изготовленные во Франции новые аппараты «Попов–Дюкрете» решено было в числе 36, тотчас же отправить в Порт–Артур. Сам знаменитый изобретатель должен был поехать для их установки и для дальнейшего их совершенствования. Попов надеялся тогда создать и изолированную отправку депеш только к намеченному адресату.
Накануне поездки в Порт–Артур профессор Попов, как ученый, получивший уже мировую известность, был назначен на должность директора Электротехнического института в Петербурге. В Порт–Артур же, вместо себя, он предложил отправить своего лучшего ученика, мичмана С. Н. Власьева»

Итак, все крупные боевые корабли Тихоокеанской эскадры ещё до войны были оборудованы радиостанциями. Их усовершенствование (увеличение дальности связи в 10 раз), произведённое накануне войны Поповым могло бы дать русским кораблям большое преимущество перед японцами.
Однако проблема  была в том, что многие наши флотские командиры просто не понимали тогда КАК надо использовать радиосвязь на войне и действовали по старинке, управляя в бою флажками и сигнальными шарами.
Радиосвязь было новым и плохо изученным делом,  и командиры побаивались ей пользоваться: «кабы чего не вышло». Классический пример этого – запрет адмиралом Рожественским использовать мощную станцию русского транспорта «Урал» для глушения японских радиопереговоров накануне Цусимского сражения. (А вот японцы – очень активно пользовались радиосвязью на протяжении всей войны).
Но до этого эпизода в начале 1904 года – было ещё далеко...   


И вот что получилось с этими 36-ю новейшими «поповскими» радиостанциями:   
С. Н. Власьев вспоминал об этом в своём письме Я. Кефели  от 3 марта 1943 года:
«Я был командирован на Дальний Восток с двумя минными квартирмейстерами, специально изучившими вместе со мной в минном классе сложную настройку новых станций Попова для значительного увеличения дальности передачи. Мы выехали по железной дороге. Мне дали отвезти с собой только два аппарата, каждый размером в чемодан, которые я и поместил в своем купе на полке. Остальные же 36 аппаратов штаб «из экономии» отправил морем вокруг всей Азии на пароходе «Маньчжурия», который, как известно, был захвачен японцами в начале военных действий.
Мы прибыли в Порт–Артур за месяц до начала войны. Один из привезенных мной аппаратов «Попов–Дюкрете» я установил на флагманском броненосце «Петропавловск», а другой на Золотой Горе.
В это время на крейсере «Варяг», стоявшем в Чемульпо, старшим минным офицером был лейтенант Р. Берлинг так же, как и я, ученик Попова, специально работавший у него по беспроволочному телеграфированию. Я списался с Берлингом, и нам удалось сговориться о соответствующей настройке аппаратов.
За три дня до войны мы впервые связались. Я телеграфировал на «Варяг» позывные Золотой Горы и получил в ответ позывные «Варяга». Об этом было доложено штабу эскадры.
Таким образом связь с «Варягом» в принципе была налажена «по воздуху» ДО событий в Чемульпо. Поэтому кап. 1 р. Руднев, командир «Варяга», 26 января мог бы по беспроволочному телеграфу сообщить в Артур адмиралу Старк о том, что Чемульпо блокировано японской эскадрой адмирала Уриу».
Этим заканчивает свои воспоминания кап. 1 р. С. Н. Власьев.
К сожалению, неизвестно, была ли сделана подобная попытка на «Варяге»? А если была сделана и не удалась, то почему?» - спрашивает Я.И. Кефели в своих мемуарах.

Скорее всего, сделать это Рудневу это просто не пришло в голову. Ни в своих рапортах, ни в воспоминаниях о бое про радиосвязь  он вообще ничего не пишет, хотя неоднократно упоминает о том, что японцами была прервана ПРОВОДНАЯ связь с Чемульпо.
Впрочем, о бое «Варяга» написано предостаточно, и больше к нему мы возвращаться не будем.
Было немало и других,  малоизвестных, но очень интересных  событий на море.
 

На фото:
"Адмиралы Тихого (Николай 2-й)  и Атлантического (Вильгельм 2-й) океанов".

Продолжение: http://www.proza.ru/2012/04/01/707