Как мы сажали и пилили дерево

Мы вместе сажали дерево. Настоящий саженец, купленный в огромном гипермаркете для тех, кто обустраивает свою жизнь. Его корни были в земле, перемешанной с какими-то белыми волокнами – «удобрения», решили мы и бережно уложили наш саженец в багажник. У тебя была такая красивая лопата, что другие садоводы-любители не находили себе места. У нее была красная ручка и рабочая часть, зеркалом блестевшая на озорном весеннем солнце. «Шведская сталь!» - сказал ты в магазине, и потряс перед моим носом этим шедевром. Ты дышал прерывисто, как после секса, потому что бежал ко мне через весь этот утомительный магазин, размахивая в воздухе своим орудием. Примеряя его на все лады, перекладывая из руки в руку и на плечо, как  копьеносец с гобелена, который в детстве я видела в Эрмитаже. Ты был первобытным охотником, и мы должны были идти на мамонта. Но зачем-то купили чахлую яблоню, которую до этого почти пятнадцать минут мурыжила в толстых пальцах другая огородница с огромным задом Dolce & Gabbana. Наверное, мне было все равно, что покупать, а ей нет. Поэтому она долго перебирала саженцы, трясла их, приподнимала и ставила на землю, словно пытаясь проверить, насколько прочно прикреплены к их основанию пластмассовые горшочки. И бубнила что-то себе под нос. Она уже переворошила половину секции, и снова вернулась к несчастной яблоне - хрупкой девушкой застывшей среди обильно цветущих роз - протянула свою массивную руку, намереваясь сжать  девушке талию до невидимых людям синяков - как я ловко выдернула деревце у нее из под носа. Она почти было обернулась ко мне, но увидела твое суровое лицо охотника и пальцы, грозно сжавшие рукоять лопаты...
После мы приехали в наш будущий дом. Тот, который ты хотел бы построить для еще не родившегося сына. Ты начал с посадки дерева на участке садового кооператива, потому что так было записано в твоем пятилетнем бизнес-плане. Вокруг еще не было заборов, и прочие участники садово-огородной жизни так вот запросто могли забрести друг к другу в гости. И справиться о будущих посадках, самочувствии, мнении о природе-погоде – словом, о тех глупостях, которыми огородники заполняют свои мысли во время усиленной работы на свежем воздухе. Из них ты был самым модным. Твоя лопата – ролс-ройс среди лопат, длинный шарф, обмотанный вокруг шеи ровно столько раз, сколько нужно, чтобы позировать на обложке журнала «Наш Сад» и линялые джинсы, заправленные в охотничьи сапоги, стоимостью с гардероб всех остальных садоводов, вместе взятых.  Я назвала тебя пижоном, а ты засмеялся и бросил в меня шишкой.
Мы бойко делились представлениями о почве, обсуждали дренажные особенности нашего участка, расстраивались, что забыли захватить экспонометр и компас  - особенно ты сетовал на отсутствие компаса - почти час следил за движением солнца в небе и изучал рост мха на стволе сосны. В конце концов, ты выкопал яму, а я водрузила туда наше сокровище. В этот момент мы молчали. Потому что было торжественно. Я аккуратно залила воду с минералами и витаминами,  как  было сказано в учебнике по садоводству – в два этапа. Поближе к корням и, повторно, уже после того, как земля была плотно утрамбована вокруг тонкого ствола. На пустом участке, где кое-где еще лежали остатки темного снега, стало светло и радостно, словно пасхальным утром. Мы задрали головы в небо и утонули в высокой весенней синеве. Вдыхая чистый, наполненный надеждами и разряженный обещаниями, воздух нашего светлого будущего.
«Какая красота!» - прошептал ты, поворачивая ко мне свое усталое лицо, и мне показалось, что в твоих глазах стоят слезы. Мы держались за руки до самой Москвы. Ты уверенно рулил одной рукой, потому что вторую я не отпускала ни на секунду. Наша одежда пахла свежестью, а тела приятно ныли, как после двухчасового занятия йогой. Ты рассказывал мне о всех сортах яблок, о которых знал. А я закрывала глаза и пыталась представить каждый из них на вкус. И от этого мне даже не хотелось есть. Поэтому ужинали мы почти за полночь. Продолжая обсуждать, что мы будем делать на нашем участке дальше. Ведь нашему дереву нужна компания. А значит, мы должны посадить поблизости еще несколько саженцев. Пусть у них будет сад.
Дом мы начали строить спустя несколько лет. Ровно в тот день, который для этих целей был четко обозначен в твоем плане. Ты вновь обстоятельно готовился к этому событию, и я не буду вдаваться в подробности поиска необходимых материалов и инструмента. Мы решили, что  дом будет небольшим. Дабы не затмить красоту нашего единственного дерева (не помню, почему мы отказались от дальнейших посадок). Для его постройки тебе потребовалась помощь дизайнеров, строителей, чернорабочих и друзей, которые исправно наведывались к нам на участок на протяжении долгих месяцев. Иногда, когда ты специально и заранее об этом предупреждал, я отказывалась от идеи совместной поездки, чтобы не путаться под ногами, пока ты занят решением важных строительных вопросов. Иногда вы оставались в недостроенном доме на ночь, потому что у кого-то ломалась машина, или кто-то выпил на свежем воздухе, или еще по какой-то уважительной причине, но ты всегда жутко извинялся и говорил, что скучаешь.
Я ждала тебе этими вечерами с субботы на воскресенье. Или с воскресенья на… как можно более терпеливо. Но это было сложнее всего. Ждать и терпеть одновременно. Поэтому когда ждать было почти уже невозможно, а терпение куда-то исчезало,  я звонила тебе с ужасными и некрасивыми словами. Кричала, плакала, швыряла трубки и злобно размазывала сопли. Я клялась не пускать тебя на порог. Проклинала. Угрожала. Предлагала приехать к вам общественным транспортом, чтобы ты встретил меня на станции. Твой голос звучал очень устало. Ты перечислял все сделанное за день, ссылался на невозможность добраться до станции и невозможность жить за порогом, на который я отказываюсь тебя пускать. И напоминал мне о нашем дереве, которому без меня было так пронзительно одиноко. И я замолкала, устало вздрагивая в пустой постели.
Мы ссорились все чаще. И ты все чаще уезжал на всю ночь. И я все чаще засыпала одна, не желая звонить и повторять все уже сказанное снова и снова. Мы все еще любили друг друга. И иногда, когда ты привозил меня в уже почти обжитой дом, где оставалось доделать лишь самую мелочь, мы смотрели друг другу в глаза молча и нежно, как будто все эти слова и поступки не лежали между нами горой зловонного мусора. Как будто красота нашего мира была неизменна, а небо слепило глаза прозрачной синей чистотой, как и в тот самый первый день нашей садовой войны. «Я люблю тебя», - шептал ты, еле слышно. А я хотела бы сказать: «И я люблю тебя», но не могла. Слова застревали где-то в горле и никак не могли вырваться наружу. Вместо ответа я кивала и отводила взгляд.
Наша яблоня выросла. И мы сняли первый урожай. Всего 20 яблок, из которых три упали раньше срока, а в двух завелись черви. Остальные пятнадцать мы поделили поровну: тебе семь, а мне восемь. Жадным ты не был даже в таких мелочах, это правда. И я помню, как радостно и трепетно мы хрустели, сидя друг напротив друга в уже купленных в новый дом мягких креслах. Ты откусывал кусок и протягивал остаток яблока мне: «Попробуй», - говорил ты набитым ртом. - «Мое вкуснее!» И мы обменивались этими надкусанными яблоками, нахваливая их друг для друга. И твои всегда казались мне вкуснее моих собственных. Так мы их и съели. Все 15 штук.
А зимой были морозы. Синоптики отписались в СМИ какими-то невнятными статистиками про «самую суровую зиму с тысяча девятьсот лохматого года» и пообещали короткое, но теплое лето. Мы мало выбирались в наш дом – потому что ты увлекся новым проектом и теперь присматривал себе катер. Однажды нам позвонил поселковый сторож, следивший за нашим заброшенным хозяйством за две тысячи рублей и ящик водки, и сказал, что из-за холода лопнули трубы. «Все пропало!» - сказал он в конце. «Померзло!» И ты помчался спасать. Я звонила тебе почти каждые полчаса, потому что не могла найти себе места. Звонила и плакала. И говорила, что мне страшно. А ты пытался веселить меня рассказами о том, что весной мы все перестроим. «Да и вообще, все было сделано не по уму. Можно гораздо лучше все сделать. И сделаем». Ты всегда так говорил, когда тебе тоже было страшно.
Собственно, ничего страшного не произошло. Трубы лопнули, вода вытекла на пол, полы вздулись и замерзли. Бревна повело, но это не катастрофа. Все срубы ведет зимой. Об этом даже в интернете можно почитать. И я читала, взяв в пустую кровать свой ноутбук. Читала, пока не заснула. И последней прочитанной мыслью была мысль о том, что любой дом – это сплошные хлопоты, и большей частью – неприятные. А утром, когда взошло воспаленное, бордовое зимнее солнце, ты вышел на крыльцо. Замерзший, провозившийся с камином чуть ли не до утра, не выспавшийся, заросший щетиной, вышел, потягиваясь, как в рекламе про «холодное утро в Арктике» и набрал мой номер. «Яблоня погибла», - сказал ты и отключился. То есть, ты, наверное, не бросил трубку, просто связь прервалась, или это я случайно нажала не на ту кнопку. Ты сказал эти два слова очень просто. Почти по слогам. Как будто знал, что у меня проблемы со слухом. Может быть, ты сказал что-то еще. Наверное, ты долго говорил, просто я не слышала. Я не могла поверить, что те два слова, которые я успела услышать, прозвучали. Наверное, ты должен был сказать об этом как-то иначе. Чуть позже. Может быть, весной. Когда мы бы оба приехали в наш несостоявшийся садик в первые теплые выходные. Я бы увидела засохший ствол и почерневшие тонкие ветки и заплакала. А ты бы обнял меня двумя руками и раскачивал из стороны в сторону. И говорил про новый сад.
Весной мы покупали пилу. Ты покупал. Оставив меня в отделе с саженцами. Я смотрела на них, и все они были уродливы. Ты прибегал ко мне, скорее, чтобы проверить, что я все еще здесь и не ушла куда-нибудь в другую секцию, где меня бы сбили газонокосилкой или лестницей-стремянкой. Ты был бодр и полон сил. И удивлялся, что я вдруг совсем не верю в садоводство. «Мы даже не заботились о ней!» - удивлялся ты. «Подумать только, ни разу не белили ее. Хотя моя бабушка всегда белила яблони. И сливы. Знаешь, сливы она тоже белила.» А я молчала. Смотрела на расставленные по всему залу горшки с саженцами и ждала, пока ты уйдешь в экспедицию за пилой и, наконец, оставишь меня в покое.
В назначенный день мы погрузились в машину. Ты выбрал ножовку. Тоже из шведской стали. Ты считал, что шведская сталь исключительно подходит нашему участку. Или на нее были скидки, я уже не помню. Мы ехали в тишине. А ты, как и когда-то давно, пытался взять меня за руку. И даже спрашивал, про мои планы в отношении сына. И я хотела сказать, что очень хочу этого ребенка. Как и в прошлом году. И в позапрошлом. И все предыдущие много лет, когда я делала аборты, потому что дом был не готов, а план еще не наступил. Но когда я об этом говорила, получалось что-то некрасивое. Такое злое, как отряд маленьких троллей. Оно набивалось в машину, и ты в ужасе срывался на крик. Мы не стали заезжать за ворота. Хотя с тех пор, как это началось, все вокруг понастроили домов и заборов. И на каждом участке появились какие-нибудь да ворота. А у нас они были даже на пульте дистанционного управления, потому что в хозяйственных делах ты был законченным эстетом.
Наша яблоня стала как-будто темнее. Чернота с веток перебралась на ствол, и дерево, на фоне первых  набухающих почек сирени, казалось сгоревшим. Я почему-то вспомнила, как впервые увидела его тогда в самом начале. Как перед этим мы ехали в магазин, и я даже не была уверена, что ты мне нужен. Наши отношения только-только начинались, и твое увлечение бизнес планированием не сочеталось с моим увлечением макраме. Я сидела и дулась на тебя за твое опоздание. И за какие-то глупые слова, которые ты бросил в качестве оправдания. А ты говорил и говорил.
Может быть, если бы та толстуха не трясла ту яблоню так цинично, а я не была такой жалостливой ко всем паучкам без исключения, я бы развернулась и вышла на улицу. Поймала такси и уехала. И никогда не взяла бы трубку на твой звонок – ведь тогда все еще было возможно. Но случилось, как случилось. Толстуха трясла, а я - была, и в итоге мы, как два воздушных шарика, наполнились жизнью. И гелий наших мечтаний поднял нас высоко над землей. И выдохся. «Ведь гелий,» -  это ты говорил, потому что в школе увлекался химией – «второй по легкости газ в таблице Менделеева».
Мы вышли на улицу. И ты достал свою прекрасную новую ножовку. И приложил ее к бедру, как меч. Ты все еще увлекался оружием. «Ну что, милая, поможешь мне? А потом мы с тобой разожжем костер, и я напеку тебе картошки. Ты же помнишь, что я пеку лучшую картошку на свете?» Ты слегка надавил на кончик лезвия, и оно звонко «дзынкнуло», разгибаясь и пружиня в воздухе. Я обняла сухой ствол и прижалась к нему щекой. Ты очень долго не мог приспособиться. То тебе казалось, что я близко стою. То ты вдруг вспомнил, что не умеешь пользоваться ножовкой. То ты увлекся пространным рассказом о каком-то знакомым, который умел пилить лобзиком и сверлить перфоратором. Словом, ты тоже нервничал. И когда ты наконец начал пилить, я не выдержала и закричала. Я кричала очень долго. Так долго, что даже не заметила, как ты сел в машину и уехал. Я кричала, потому что выносить это не было никакой возможности. Кричала в пустоту. И без всякой надежды. Я трясла эту яблоню, раскачивала ее во все стороны. Схватила ножовку и с силой вонзила ее в черный ствол не под тем углом, от чего зубья застряли. А может быть, погнулись. А может быть, у меня просто отнялись руки, потому что я уже не чувствовала боли. Лишь дергала застрявшее лезвие туда сюда. И еще плакала. От страха, что ты не вернешься.
Ты вернулся. Привез мне яблоко. Забрал из рук ножовку. «Ну вот, погнула мой инструмент. Теперь надо ехать за новым. Пойдем в дом». И ты пошел к дому. А я осталась стоять. И стояла до тех пор, пока вокруг не спустились сумерки и в окне не загорелся свет. А потом развернулась и побежала в сторону станции. Где-то в это время там должна была быть электричка. Я все еще помнила расписание пригородных электропоездов по этому направлению. Помнила с тех самых пор, когда ты стал оставаться с ночевкой. Ты не звонил мне. Потому что понял, что это конец. А может быть, потерял телефон. Или не мог дозвониться. Но нет. Ты был обижен. Ты так и не смог понять, почему какое-то долбанное дерево разрушило наше счастье. Странно, но много лет я не замечала, как мало ты можешь понять в принципе. И как ты не хочешь ничего понимать. А может быть, намеренно не хотела замечать, ведь гелий это одноатомный газ, поэтому было бы странно ожидать от него всякой зауми.  Я ехала в электричке, в метро, шла пешком от метро до дома – я ехала очень долго. Может быть, эта поездка стала началом длинного, утомительного путешествия в мир, где тебя нет и не будет. И только яблоко в кармане напоминало о том, что где-то, оставленный мною чуть раньше тебя, есть другой мир. Яркий, полный слез и эмоций.
Мир, где мы сажали и пилили дерево.
Вместе.