Первое житие в Коми. Часть 1

Вхождение в другую жизнь началось с многчасового ожидания парохода из Котласа. Дебаркадера в Ирте, в это лето, почему-то не было. Пассажиры разбрелись по знакомым. Я сидел на бревне. Пустынная река, знакомые заросли ивы на Лопатинском берегу, песчаный клин острова Харлова, отсекающий от Вычегды  «добрый кусок» воды, для Вадьинского полоя, и неожиданная грусть расставания с родными местами, порой неласковыми, но такими привычными.

 Вычегда мелела, а тут ещё полой воду забирал. Решили речники закрыть полой. Делалось это по - советски: «…Изменит русла старых рек…». Наплели ивовых корзин, набили их камнями, и зимой в прорубь побросали, соорудили баррикаду-плотину поперёк русла полоя. Пришла пора большой воды, которая частично раскидала плотину, но основной удар пришёлся на Харлов остров: пробил себе новое русло могучий водный поток под его берегом. Неизвестна эффективность этого преобразования природы, счётчика расхода воды не поставили.

Ночь, хоть и летняя, но северная, прохладная, хотелось крыши над головой. Недалеко от пристани, за песчаным бугром старого кладбища, колхозный коровник. На территории коровника – изба, существовавшая, вероятно, раньше. После уже к ней коровник присоседили.  Мы жили бедно, но  изба жилой выглядела: кут занавеской прикрыт, на окнах занавески, кровать, одежонка какая-то, на полу тряпка-половичок.  Тут же  одно дерево, и на гвозде, около двери, телогрейка. Всё. Сестра попросилась посидеть до парохода, хозяин, не вылезая с печки, буркнул: сидите. Пришла хозяйка. Молча напилась, залезла на печку. Я уснул сидя. Долгожданный гудок парохода позвал на пристань. Предрассветная прохлада  заставила поплотнее запахнуть полы материнского пиджака, с одной большой рельефной пуговицей, но зато глаза открылись сразу. Отовсюду тянулись сонные пассажиры.

Пароходу, наверно, было стыдно за опоздание: внутри у него что-то клекотало и булькало. По узкому наклонному трапу спускались приехавшие, взамен им полезли мы. Прокричав прощание Ирте, пароход вздохнул: паровая машина приняла добрую порцию пара, натруженные колёса нехотя шевельнулись – мы поплыли. До свидания, родные места ! Но они не хотели, так разом, отпустить. По правому борту уплывали знакомые берега Лопатины, Пасты, Кересага. Сестра поставила фанерный чемодан, со всем нашим добром, на тёплый ребристый пол около машинного отделения: через стёкла видна работающая паровая машина, блестящие рычаги, шатуны, колёса – всё работало слаженно на то, чтобы мы приплыли на Межог. Межог-пристань на Вычегде, а есть ещё Межог-станция на железной дороге Котлас-Воркута. Сестра достала из чемодана домашний хлебушек, пучок зелёного лука с молодыми молочными луковичками, тряпицу с солью. Поели, вкусно, впервые как ушли из Кулиги. Спать уже не хотелось, пошёл бродить по пароходу. Я чувствовал себя бывалым, плавал в Котлас на пароходе, прежде, на экскурсии,  с Туробовым Иваном Михайловичем.

Впервые, разглядывал яренских пассажиров с палубы парохода, пристань с надписью «Яренск», причаленную к высокому берегу около устья Кижмолы, на котором  когда-то, в далёком детстве, стоял, смотрел пароходы, вытирая нос одной рукой, а другой, поддерживая штаны. Последняя архангельская деревня Выемково осталась позади, впереди Коми край, с лагерями, заключёнными, с нефтью и неизвестностью…

Неизведанные места: пристань Межог, нефтебаза и железнодорожный мост через Вычегду, высокий, ажурный, как же он выдерживает тяжесть паровоза и вагонов? С этим после разберусь, а теперь надо поскорее хватать свои вещички и бежать три километра, по рельсам и шпалам, на вокзал станции Межог. Гудели и дрожали рельсы: быстро вырастал паровоз, грохот и пар отлетали от него, тугая волна воздуха ударила в меня, пролетающие, тяжело нагруженные воркутинским  углем, вагоны закружили голову.  Вокзал оказался деревянным домом. Никогда не думал, что деревянный дом, прокопчённый до черноты паровозным дымом, может быть вокзалом, с небольшим прокуренным залом ожидания, с обшарпанными деревянными диванами с надписью «МПС», с бачком по  имени  «КИПЯТОК» и охранником на цепи, кружкой – собачкой.

Поезда ждать до вечера, но это меня не убивает: грохочущие составы зовут на улицу. Станционный посёлок – несколько домов, смотреть на них нет интереса. За железной дорогой штабеля брёвен. Поезда что-то не идут, обед наверно. Прохладно. Пойду и я пообедаю, съем хлебушка с луком и солью. Сестра сидела и читала мою любимую книжку, «Дальние страны» Аркадия Гайдара, которую сама же  купила и подарила мне; в моей библиотеке появилась первая книга. Пожевал. Посидел на диване. Почитал книгу, о приходе новой жизни на захолустный полустанок. Совсем как у меня, новая жизнь начинается. Новую жизнь, надо по - новому встречать.  Решил стихи написать. Голова есть, карандаш есть, бумаги нет. Есть книга, которая моя, в ней напишу, карандашом можно.

Время – час,
В вокзале холодно,
Нос замёрз,
Зато, не оводно.

Больше ничего не сочинялось, стёкла вокзальных окон начали позванивать, приближался тяжёлый состав, я выбежал принять его. Без остановки, прогибая рельсы и шпалы, промчался товарняк с воркутинским углем. За большой железной дорогой, среди штабелей брёвен, обнаружил малую железную дорогу. В придачу к ней – тележка, тяжёлая, но если хорошо поднатужиться, то можно сдвинуть её с места, потом-то идёт легко. Это занятие заняло времени пару часов, про паровозы и вагоны, временно забыл, насмотрюсь ещё, вот такой игрушечной железной дороги не будет.

Сестра уже забеспокоилась: скоро поезд придёт. Я каким-то местом сообразил, что пора менять малую железную дорогу на большую. Вышел вовремя, с юга приближался пассажирский поезд Котлас – Воркута. Сбылась моя очередная мечта: поезд тронулся. В общем вагоне, под стук колёс, появилась собственная песня. Вагон изрядно мотало, невнятное кряхтение сопровождало это. Деревянные перегородки и полки издавали дополнительный скрип разболтанности. Но зато на стенках вагона – пепельницы, чем и пользуются пассажиры: сизый дым захватил верхнюю   половину вагона, слоями плавает на уровне второй полки. С такой скоростью я ещё не ездил. Мелькают бесконечные ели и берёзы, телеграфные столбы, провода странно ведут себя: снизу – вверх, сверху – вниз, так и плывут в засаженном окне вагона. Чем руководствовался машинист паровоза, непонятно, но останавливался не около каждого столба, стоянки были коротки, и вновь, вагон, на  железных колёсах, катится по железным рельсам. Редкая остановка не начиналась или оканчивалась забором из вертикальных, вплотную стоящих брёвен, с паутиной колючей проволоки, с фонарями по забору, со скворечниками сторожевых вышек на  углах ограждений зон.

На станциях побольше, поезд стоял десяток минут, пассажиры поезда выскакивали, шныряли, выискивали кто –чего, ларьков не было, бабки, снабжающие горячей картошкой с  молодым зелёным луком, огурцами или грибами, ещё не вошли в моду. Только оштукатуренные и побелённые будки с надписью «Кипяток» преподносили удовольствие пассажирам,  чайниками и, даже  кружками, запасались популярным продуктом, до следующей солидной остановки. Я пристроился у открытого окна в туалетном тамбуре. Тёплый воздух,  в куски разорванный «курьерской» скоростью поезда, влетал в окно, вместе с ним паровозная сажа, кусочками со спичечную головку, била по лицу. Правый глаз у меня вышел из  строя, горел и слезился, кусок какой-то паровозной дряни сидел в нём. Ладошкой я прикрывал глаз, так было легче, левый продолжал исправно работать, поезд мчал меня в неизвестное, за 4р70коп. – такая цена нарисована на картонном прямоугольничке, с дыркой посредине. Написано ещё Межог – Ухта, это для того, чтобы не забыл, на какой станции сел и на какой вылезать надо. Забота.

Странная гора показалась на горизонте, правильный конус,  террикон нефтешахты, догадался я. Сестра рассказывала, про такой интересный способ добычи нефти. А с шахтами знаком: любимая песня – «… Там, на шахте угольной, паренька приметили…», - про шахту и шахтёров. Местность становилась холмистой, поезд изгибался змеёй, мне не по себе: вагон бросало то в одну сторону, то в другую. Сестра сказала, что скоро вокзал ухтинский, надо готовиться. А что готовиться? Нищему собраться, только подпоясаться – ходила в нашей деревне поговорка. Закинул на спину мешок-котомку и готов. Поезд сбавил ход, дёрнулся несколько раз, остановился. Хорошей погодой встретила нас Ухта, но плохим вокзалом: деревянный дом, ни чем не лучший межогского. Но  Межог – остановка, Ухта –город. Приехавшие начали потихоньку редеть: у кого не было поклажи, пешком отправились, грузовые машины подбирали других. Мне сестра сказала: сиди на чемодане, пойду узнаю. Я сижу и смотрю, люди, вроде, такие же, может быть, более шумные и суетливые, одеты лучше, заплаток на верхней одежде нет. Осмотрел свой материнский пиджак с большой фигурной пуговицей, что-то стеснительно мне стало, прикрыл её ладошкой. Над вокзалом и железной дорогой нависла гора, в левую сторону посмотреть – подходит она ближе к дороге и становится круче, вправо – уходит в сторону и превращается в обычное равнинное состояние.

Пришла сестра, сказала что поедем на городской автовокзал. Везёт мне с этими вокзалами: за сутки третий будет. Теперь уже нормальный – городской. В кузове грузовой машины, с тёплым ветерком, хорошо едем в город. На мосту через реку, массивные деревянные кружева заставили, невольно, ужать голову в плечи,  заставили оглянуться после проезда. На площадке, отсыпанной гравием, машина остановилась, вылезли: наконец-то мы в Ухте. Ехать нам на Вой-Вож, за сотню километров, ехать нечем, автобус будет завтра утром. Солидное здание железнодорожного техникума, свысока смотрело на нас, на самом верху фасада – барельеф И. Сталина, в обрамлении красных знамён. А где же автовокзал? На краю площадки (на месте нынешнего почтамта) сооружение из досок, под общей крышей: закрытый, с окном и дверьми, закуток и площадка со скамейкой. Тут мы и заночевали. Пассажиров  не было, только всю ночь, тёплую и ещё светлую, бродил какой-то пожилой, заросший и грязноватый, мужичок. Я его спросил: «Что вы ищите всю ночь ?».  «Историю партии, - ответил он, - как я её потерял в 35-ом году, так и найти не могу». Утром пришёл автобус, мы сели и поехали на Вой-Вож, а мужичок остался продолжать свои розыски.