Вагоны с помидорами

ВАГОНЫ С ПОМИДОРАМИ


Валентин Щелканов открыл глаза. Правая щека побаливала, глаз опух. Да и голова гудела, будто колокол. Сима яростно драила пол, громко двигала стульями. Будила? Вставать не хотелось, хотя, похоже, дело к вечеру. Валентин задумался. Кто же его так отделал? Медленно растирал лицо, пытаясь преодолеть тяжесть, прижимавшую его к постели. Нехорошо было, муторно. И ничего не вспоминалось.
— Слушай, — со стоном выдавил он наконец, — сколько времени?
Сима резко выпрямилась, хлопнула тряпкой об пол, ее крашеные волосы вырвались из-под заколок и заплясали.
— Проснулся! Хорош, нечего сказать, с синяком! От людей стыдно. Подымайся, на кружок пора, да не забудь, после Дворца ты на вокзал хотел пойти, вагоны с помидорами разгружать…
«Вагоны с помидорами» — эти слова, точно поворот ключа машины. Мотор заработал, весь вчерашний разговор с Режиссером всплыл в памяти.
 
…Какой это был день! Валентин читал во Дворце культуры прозу Булгакова. Туда Светлана, его давняя подружка еще по театральному училищу, и обещала привести Режиссера. Но они, конечно, опоздали и пришли только в ресторан, тот самый ресторанчик рядом с Дворцом, где Сима работает. И они услышали, как Щелканов пел — его попросили, и он пел, — хоть это услышали.
И теперь Светлана, стройненькая, в голубых джинсах и тонком сером свитерке с широкими рукавами, гордо, взяв Валентина под руку, вела его через весь зал знакомиться с Режиссером.
— Скорее, скорее, он не любит ждать. Похоже, ему понравилось, как ты пел, раз он хочет тебя видеть…
Ее глаза сияли, странные, татарские глаза на светлом русском лице, карие глаза с маленькими черными точками на радужной оболочке. Она радовалась… А Валентин думал, что Сима из коридорчика возле кухни может их увидеть…
Но столик стоял в углу, в закутке, и это обрадовало Валентина, авось пронесет, не скажут Симе.
— Стас, познакомся. Это Валентин Щелканов.
Стас — довольно щуплый парень, вряд ли старше Валентина, в очках, немодная стрижка ежиком, какую уже никто не носит, усики… Заурядный, в общем, тип… Он что-то сказал Светлане, та спокойно повернулась и ушла. Это не понравилось Валентину — он рассчитывал на ее поддержку.
— Садитесь! — Режиссер поглядел на Валентина, и тот понял, что этот человек не так прост, как показалось ему на первый взгляд. Крупные черты лица выдают силу, а из-под роговых очков не глаза глядят на Валентина, а два лазерных луча. Они проникают насквозь, оказаться в этом пучке энергии не очень уютно. Совсем некстати Валентин вспомнил о дельфинах — кто-то ему рассказывал, что они хорошо видят и в воде, и в воздухе, а эхолокаторы их принимают ультразвуки, инфразвуки, и есть у них что-то вроде ультразвукового прожектора… У этого Режиссера тоже, наверное, какие-то прожекторы включаются, дельфиньи эхолокаторы …
— Садитесь, — пригласил еще раз Дельфиний Глаз. Валентин сел, ноги как ватные. Светку бы рядом, взяла бы за руку, поддержала. И зачем ее отослали?
— Я слышал, как вы пели. Есть с чем работать. Очень жаль, что не удалось попасть на концерт. Может быть, сейчас почитаете. Тихонько, не смущайтесь. Пожалуйста!
Голос изменил Валентину. К тому же текст был где-то рядом, но ускользал. Это те несколько рюмок, что он успел выпить, стерли начало главы… Услужливо подскочила фраза из середины — он доверился ей, точно переступил границу другой страны, его понесло, и он напрочь забыл о Дельфиньем Глазе. Он вышел на берег, слыша только море, и горы, и смех …
«Как бы то ни было, Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту, и говорил:
— Не надо кричать в горах, он все равно привык к обвалам, и это его не встревожит. Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать. — Тут Воланд опять повернулся к Мастеру и сказал: — Ну что ж, теперь ваш роман вы можете кончить одной фразой!»
Следующий абзац выпал из памяти. Валентин потер лоб и махнул рукой, переходя к главному:
« — Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос Мастера в гром, и этот гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали».
— Довольно, — Режиссер чуть повел рукой, — пойдемте в зал…
Валентин не сразу вернулся сюда, за столик, из странной горной страны, выдуманной Булгаковым. Но вернулся, понял слова Режиссера, удивился, хотел сказать, что никакого зала тут нет, а может быть, даже и сказал, но его не услышали, и он поднялся и пошел, как механическая игрушка, за этим невысоким темноволосым человеком. Надо бы предупредить Симу, что он задерживается, ведь Вовка дома один, — мелькнула мысль и пропала.
Дельфиний Глаз и в самом деле привел Валентина в маленький уютный зал, точно такой, как в кинопрокате, — Валентин бывал там. Красные бархатные кресла, рядов десять всего — и экран во всю стену. Где они очутились? Уж точно, не в ресторане, Валентин мог бы поклясться. Молча уселись.
— Начинайте, — негромко скомандовал Дельфиний Глаз. Матовый свет в боковых светильниках медленно потух. По экрану запрыгали зайчики, — видно, кинооператор настраивал свой аппарат. И началось немое кино. Нет, не кино, а скорее, театр теней. Щелканов никогда прежде не видел ничего подобного. Неужели это и есть старинный театр «Латерна магика»? Но в его городе — откуда? Перед ним двигались фигурки — и с недоверием, а потом с интересом он узнавал себя, своих друзей, которых оставил за столиком ресторана. И мастера, смешного толстого человека, который считал, что Валька рожден для токарного дела. Работал Щелканов и в самом деле быстро и красиво — приятно и сейчас поглядеть, хоть и со стороны. Музыка — вдруг пошла музыка, как в кино двадцатых годов. Тапер играл тут же, в зале. Валентин не мог видеть музыканта, но простенький и бодрый марш явно исполнял пианист где-то рядом. Герой наш счастлив: сцена у реки. Они бегут с Симой, взявшись за руки, брызгаются водой …
Звездочки. Вторая часть — недолгая пора его студенчества. Драка — это не драка — это урок мастерства. С улыбкой глядел Валентин на своего учителя — его длинную тень можно узнать сразу. Вот репетиция — ставят Леонида Андреева, и он, Валентин Щелканов, играет «Того, кто получает пощечины». Он сумел передать несколько состояний своего героя — в его прошлой жизни и настоящей, в цирке, и той, что он строит в мечтах… Романтический получился спектакль — Валентин довольно улыбался. На экране он и Света (она играла наездницу, тогда и начался их роман) умирали, а потом вскакивали и раскланивались перед зрителями. Пожалуй, только сегодняшний концерт достигает — нет, выше стоит того, что он делал в студенческом театре.
Но вот улыбка сползла с лица: тени стали выхватывать из его прошлого то, на что смотреть совершенно невозможно. Зачем Дельфиний Глаз показывает ему это? И откуда знает? Светка заложила? Больше некому. Надо же, не поленились, даже кино про его жизнь сработали. Вспоминалось самое дурное: тени с хитрой издевкой разыгрывали такие эпизоды… Появлялась плачущая Сима с ребенком на руках, или начиналась драка на улице — уже всерьез, а не понарошку. И тот самый знаменитый артист пинком ноги вышвыривал его из здания училища. Даже обидно. Ну, отчислили, за неуспеваемость отчислили, но никто же его ногой под зад не пинал, и с лестницы он не катился…
А дальше и совсем скучно. Ежедневный разговор — Валентин его наизусть знает:
— Возвращайся на завод. Там тебя уважают, горя знать не будем. И заработок приличный.
— Нет, уж лучше грузчиком. Не могу от сих до сих — понимаешь? Я буду готовить программу и добьюсь, что меня восстановят, или поступлю в филармонию, или…
— Но на заводе ты на доске почета висел и в рационализаторах, в лучших рабочих ходил… Самодеятельность есть, коли невмоготу…
И так далее, в том же духе.
Разгрузка вагонов. Ну и ящичек он тащит! А вот сидит, гитара на коленях, а рука тянется к рюмке. И что любопытно: Света больше не появляется, а она, между прочим, не исчезала из его жизни.
Музыка теперь взвизгивает, аккорды падают фальшивые. Едва ухо улавливает песенный мотив, как его тут же заглушают беспорядочные звуки, будто маленький ребенок колотит кулачками по инструменту. Валентин говорит резко, своим громким, на зал рассчитанным голосом:
— Хватит! Потешились!
— Почему? — мягко и вкрадчиво спрашивает Дельфиний Глаз сзади.
Пляска теней и звуков продолжается. Щелканову это изрядно надоедает, и он поднимается, чтобы выйти из зала. Тотчас смолкает музыка — тишина! Может быть, просто кончилась лента? Валентин поворачивает голову к экрану — там застыла его тень. За столом, голова упала, рядом бутылка...
— Почему вам это не нравится? Это ваше настоящее, и оно, кажется, вас устраивает …
— Тут все показано однобоко! — взрывается Валентин. — Я не алкаш, как можно понять по этому маразматическому фильму. И не только вагоны разгружаю. Я, к слову, кружок веду, Шварца ставим со школьниками. Приходите зимой на спектакль …
— Спасибо за приглашение. И все-таки это ваша жизнь, — Режиссер устало кивает на экран. — Как я могу взять на работу такого человека?
— Честное слово, если бы вы были сегодня на концерте, вы бы так не сказали. Вы бы поняли и поверили. Да уберите эту картинку!
Тотчас вспыхивает свет. Валентин переводит взгляд к экрану — и теперь, при свете, картинка не исчезла. Вопреки всем мыслимым физическим законам, она стала еще более четкой и яркой. Теперь была гравюра.
— Видите, я хотел исполнить вашу просьбу, но… не могу. Потому что это ВАША жизнь и только вы сами можете что-либо изменить в ней. Вы талантливы, но талант, знаете, цветок очень нежный. Если можете порвать со всем этим — сохранить свой дар, — задерните экран.
— Как задернуть?
Режиссер молчал. Оба глядели на шторку, серенькую шторку, которая болталась сбоку от экрана. Валентин все же, подчиняясь чужой воле, сделал несколько шагов вперед, к белой стене — и замер. Резко повернулся:
— Как задернуть? А что будет, если не задерну?
— Да ровным счетом ничего не будет. — Дельфиньему Глазу, похоже, стало жаль времени, потраченного на Валентина. — Завтра пойдете в свой кружок, а потом на вокзал, разгружать вагоны с помидорами. Все по-прежнему.
— По-прежнему? Нет, по-прежнему не будет! Вы же видели, что я могу жить иначе, вы же сами сказали, что есть талант!
— Задергивайте занавеску, — сухо и резко скомандовал Режиссер. Валентин не пошевелился.
— Я сильно сомневаюсь в вашем «иначе». Скорее всего, вы поссоритесь с женой, подеретесь с соседями и попадете в милицию. Вы не попадали еще туда? Принимайте мои условия — иначе изменение вашей жизни может идти только в таком плане. — Дельфиньему Глазу, кажется, стало ужасно скучно.
Валентин, раздосадованный его словами, сделал неуверенный шаг к экрану. Еще… Еще… Теперь он совсем у занавеса, пальцы уже ощущают холод шелка. Резко отдергивает руку …
Дельфиний Глаз вздыхает.
— Что за люди! Я же не предлагаю стрелять или резать занавес ножом… И даже не предлагаю вам вшить ампулу, а некоторые идут и на это и носят смерть в себе, чтобы только человеком стать. А вам только и надо — задернуть шторку! Пустяк!
— А что меня ждет, если задерну? Я могу знать?
— Хорошо, я покажу вам, — терпеливо ответил Дельфиний Глаз и щелкнул пальцами. Вновь погас свет — и ожили тени. То ли танец, то ли упражнение. Кто-то шел впереди, падал и поднимался, лез на кручу.
Валентин с облегчением снова опустился в кресло.
— Ну-с, что скажете?
— Я не понял, — буркнул Щелканов.
— Не захотели понять, — снисходительно улыбнулся Режиссер, — вы ждали успеха и легкой жизни, не так ли? А я предлагаю вам работу, хорошую работу, о которой, между прочим, вы мечтаете. В театральном прислушиваются к моему мнению, могли бы и восстановить. Попробуем вас в фильме… Идите, задергивайте, — прервал он сам себя. Но Валентин на этот раз даже с кресла не поднялся. Просто повернулся к Режиссеру:
— Конечно, я очень хочу сниматься в кино и учиться и обещаю, что буду серьезно работать. Но задергивать какие-то дурацкие занавески решительно отказываюсь.
Смех таился в уголках губ Режиссера, а взгляд его под очками продолжал оставаться внимательным и серьезным.
— Отправить бы вас в ресторан, к вашим дружкам. Вы это заслужили вполне, честное слово. Но мне просто жаль отказываться от такого актера. Давайте нарушим условия игры и, хоть вы и не задернули занавеску, продолжим экзамен. Но знайте, ваши шансы сократились до десяти из ста. Воспользуйтесь этими десятью разумно.
Из кинозала через какой-то холодный голый коридорчик они прошли в другую комнату. Дельфиний Глаз распахнул дверь уверенным движением.
— Отдохните перед пробой, поучите текст. Мне бы хотелось, чтобы у вас получилось.
Валентин огляделся. Он оказался один в маленькой комнате с темно-красными обоями. Окон не видно, но одна стена задернута тяжелой бархатной гардиной густого малинового цвета. Он подошел к ней, отодвинул — и отшатнулся. На него глянуло бесконечное небо — единым черным провалом — без искр и желтого блеска луны. Словно не на городскую улицу выходило оно, а сразу во Вселенную, в бездну. Его перспектива? Прислонился к стене, постоял молча, успокоился. Чепуха! Просто город спит.
Сел в кресло. Комната пустая, только стол и шкаф у стены. Ни графина, ни репродуктора, ни газет на столике. И пол стерильной чистоты. Какая-то камера вне пространства и времени. Точно для него, Валентина Щелканова, и создана. Как декорация на студии — и в этих стенах еще никто не был. В дверце шкафа — зеркало. Актер смотрит на себя внимательно, как любой художник — на материал для работы. Неважнецкий материал: усталое выражение, кожа бледная, дряблая, а глаза потеряли блеск и стали какими-то пустыми, водянистыми.
Сам себе поставил задачу: рассердись! И с удовлетворением отметил, как ожило лицо, суровым стал взгляд. Улыбнулся, сбросив чужое настроение. Талант при нем, о чем беспокоиться! Вернулся к столу, взял машинописный текст. Но вот читать, вдумываться не хотелось. Устал он сегодня. Поспать бы или хоть выпить, взбодриться.
Откинулся в кресле, все тело налилось приятной тяжестью. Казалось, сейчас придет легкий сон, но только мельканье кадров снова увидел он. Вздрогнул и открыл глаза. Умники! Валентин поднялся и стал выдвигать ящики стола. Сам не знал, что хотел найти. Только когда распахнул дверцу шкафа, понял: искал не зря. На полке — бутылка старого вина, рядышком — стакан. Плеск и бульканье, слишком громкое, напугало Валентина. Показалось вдруг, что сзади стоит Дельфиний Глаз, глядит своими локаторами. И негромко, приглушенно хохочет. Быстро, украдкой Валентин оглянулся на дверь. Закрыта. Но когда, уже не глядя, хотел взять стакан, рука хватила лишь пустоту. Даже потер себя по лбу — что за проделки! С тоскливым и злым чувством опустился в кресло. Жаль, что не удалось промочить горло. Но как бы то ни было, сыграет он сегодня отлично! Зубрить не будет, импровизация выручит… Чуть отдохнуть, отключиться …
Кажется, кто-то позвал его. Света? Он по-прежнему сидел в кресле, но уже не в пустой комнате, а прямо посреди съемочной площадки. Голос Дельфиньего Глаза:
— Выучили текст? Нет? Что ж, оставили себе один шанс из ста. Ложитесь на диван. Вам плохо. Заходит ваша жена с любовником. Чувствуя смерть, вы их прощаете.
Хотя Валентин не видит Режиссера, его спокойное и властное слово действует на актера магически.
Он понимает, как уродлива, глупа сама ситуация, но Валентин уже входит в атмосферу будущей сцены, уже чувствует в себе боль и тоску. Походкой тяжело больного человека добирается до обшарпанного дивана, обитого увядшими цветочками. Осторожно укладывается и ощущает даже некоторый комфорт, хотя его и жгут юпитеры, а дальше, за камерами, мелькают люди. Выскакивает девушка, резко хлопает дощечкой… Правда, кажется, проба… Валентин закрывает глаза. Шелестит бутафорская дверь, и в комнату кто-то входит. Валентин замирает. Вокруг него двигаются, шепчутся… Жесткие волосы касаются лица. Симка! Ее волосы, ее шаги, ее голос!
— На кого ты меня оставляешь, соколик мой ясноглазый!
Удивленный Валентин поворачивает голову, чтобы поглядеть, она ли… Поворачивает с трудом, весь в образе… И точно, Симка! Лицо залито слезами, стоит на коленях. С ума сойти! Однако надо вести роль, хотя тут и появилась собственная жена.
— Сима, кто это с тобой? — Валентин пытается выполнить задачу, поставленную Режиссером, — язык еле двигается, слова вырываются с хрипом …
— Это так… Это никто… Наш официант Костик …
Подь ты! Дельфиний Глаз сказал, что будет жена с любовником. Неужели это смазливый и глупый как пробка Костик? Хочется заорать на Симу, но он помнит, что идет проба, сдерживается и продолжает тихо, с болью:
— Костик! Он для тебя — Костик? Я на смертном одре, а ты о чем думаешь?
— Прости меня, милый! Прости и благослови нас! — Сима тянет к дивану Костика, и тут Валентин уже не выдерживает, соскакивает, летит к жене и Костику:
— Я, кажется, вас благословлю сейчас!
Негромкое категоричное «Стоп!» — и Валентин остался один на площадке, как будто никого с ним и в помине не было. Из полутьмы выступил Дельфиний Глаз. Его крупный рот улыбался, а глаза под роговыми очками были непроницаемы.
— Хорошо начали, но испортили в конце. Даю вторую попытку. Помните, по пьесе вы должны простить жену и любовника. Как хотите импровизируйте, но прощайте. Вот сверхзадача. Постарайтесь.
Щелк — и пошел второй дубль. Вновь в дверь осторожно втискиваются Сима и Костик. Сима, растрепанная, зареванная, опять бухается на пол у дивана, обнимает мужа:
— На кого ты меня оставляешь, соколик мой ясноглазый!
Снова медленно поворачивает голову Валентин, видит Симу и Костика, старается притушить в сердце ревность:
— Не плачь, Сима, мышка моя ненаглядная… А кто это с тобой?
— Да это Костик, официант наш. Прости меня. Нас прости. Виноватая я, — взвизгивает Сима и падает на грудь мужа.
— Ясно, — стонет умирающий, — конечно, я прощу вас. Я ухожу из этого мира, а на смертном одре не должно быть места ревности. Женитесь и живите счастливо. — Вдруг новая мысль приходит ему в голову. — А любит ли тебя твой Костик? Сумеет ли он заменить Вовке отца, а тебе стать хорошим мужем, лучше, чем был я? -— Эта тирада дается больному с трудом, и слезы накатываются на глаза.
Сима и Костик быстро переглядываются, потом Сима мощной рукой тянет Костика вниз, заставляет стать на колени.
— Сумеет, родной, сумеет. Костик, скажи, что ты меня любишь…
Голова Валентина поднимается над подушкой, он судья сейчас, он бог почти, он ждет ответа. Но Костик вдруг понял, что его сию минуту женят, и он, донельзя испуганный, на четвереньках начинает отползать к двери, тихонько похрюкивая. Валентин при виде такой метаморфозы напрочь забывает о приближающейся смерти, соскакивает, протягивает руку над мгновенно окаменевшим Костиком.
— Куда, гад! Закрутил Симке голову — и тикать! Нет, не уйдешь!
Голос Дельфиньего Глаза:
— Достаточно.
Режиссер сам появляется на площадке, и теперь в его лице Валентин улавливает даже теплоту.
— Отлично провели сцену! Оправдали и свое внезапное выздоровление. Юморок — это хорошо. Я доволен, хотя не следовало все-таки забывать, что вы тяжело больны. Попробуйте еще раз, я должен видеть, как вы соскакиваете — должен быть приступ боли или обморок, который и позволит Костику удрать… В общем, думайте, работайте…
— Пусть тогда выйдет просто актриса, — почти закричал Валентин, — а вы выводите мою жену. Это уже не искусство получается, а чёрт-те что! Сима мне изменяет, а я должен гладко вести свою роль, прощать! Условия для работы невозможные, тут надо северные платить… Хоть я и старался, вы видели, я старался. А вы могли бы остаться в образе на моем месте, с женой-партнершей и вот с таким элементом неожиданности?
— Я не женат, — сухо ответил Дельфиний Глаз, — но сцена есть сцена, а семейная жизнь — по другую сторону рампы. Ваша жена появлялась, потому что вы не задернули занавеску и вся прошлая жизнь — с вами. Но мы пойдем вам навстречу — в сцене будут заняты настоящие актеры. Отсебятины не надо. Все — четко. Прошу.
Третья попытка. Валентин устал, было жарко, но он очень хотел провести роль на этот раз без сучка-задоринки. Лег и закрыл глаза. В комнату вошли Светлана и сам Дельфиний Глаз. Светка упала на пол у дивана и начала причитать:
— На кого ты меня оставляешь, соколик мой! На кого покидаешь!
— Не плачь, Света, ненаглядная моя. А кто это с тобой?
— Это же Стас, наш режиссер, я знакомила вас в ресторане. Виноватая я. Прости меня и благослови нас …
— Ясно, — стонет умирающий, — конечно, я прощу вас. На смертном одре не может быть места ревности. Я прощу вас. Но любит ли он тебя так, как любил я …
Света тянет Режиссера вниз, он становится на колени, и они целуются. Валентин старается все время помнить: сцена есть сцена, а любовь — по другую сторону рампы. Но целовались-то они не понарошку, вот что, и Валентин не выдержал, сел на диване:
— И давно ты с ним?
Он забыл о роли, о том, что от Режиссера сегодня зависит его судьба. Лицо его налилось настоящим, не актерским гневом.
— И давно ты с ним?
Света удивленно поглядела на Валентина, поняла его состояние и, надеясь вернуть все на прежние рельсы, прошептала:
— Валя, роль, роль!
Но у Щелканова словно отрезало чувство сцены, оно пропало, исчезло, рассеялось, как легкие тучи. Усталость и опьянение сделали свое дело. В этот миг для него существовала лишь реальность: Света и Дельфиний Глаз, и он пошел вперед, ничего не соображая. Диким взглядом смотрел он на Режиссера, точно хотел отомстить и за Светку, и за унижение в бархатном зале. Хотел одного: ударить по этим все понимающим очкам, и занес уже руку… Что произошло потом, он не помнил. Падая и теряя сознание, он еще слышал испуганный крик Светы …

* * *
— И не забудь: после кружка ты хотел идти разгружать вагоны …
Именно так, Сима в точку попала. То самое, что обещал ему Дельфиний Глаз, если он не задернет занавеску …
Спать, спать! Забыть этот искус, будто его и не было вовсе. Как хорошо сделать вид, что ничего не было. Вот только щека болит… А на самом деле? Кто знает об этих пробах? Да никто! И можно спокойно идти в кружок, а потом — разгружать вагоны. Только один вопрос. Один вопрос занимает его.
— Сима, что у тебя было с Костиком?
— С каким Костиком? Что-то ты совсем от водки рехнулся, бормочешь про какую-то занавеску — задернуть, что ли? — Жена подходит к окну и задергивает шторку. — Теперь еще Костик тебя интересует. Есть такой официант у нас, а что?
— Ты с ним встречалась? — вопрос еще, как на репетиции, игра…
Сима вдруг расплакалась:
— Какой Костик! Никто мне не нужен, ты бы человеком был! На завод возвращаться не хочешь, пьешь, буянишь…
— Меняй работу, и чтоб вечерами дома была! А с Костиком я еще поговорю!
Валентин завелся, кажется, всерьез.
— Валя! Валя! Валя! — повторяла Сима как заклинание, но слезы ее, голос ее только масла в огонь подливали. Валентин подходил все ближе, становился все страшнее. Сима видела уже его в таком состоянии и знала: нужно убегать, ждать, когда он успокоится, отойдет… Хорошо, что Вовки дома нет …
— Валя! Валя, ну что ты! — слова не действовали, Щелканов не слышал слов. Как была простоволосая, Сима метнулась на площадку, позвонила соседям. Женщину пустили, а перед самым носом Валентина захлопнули дверь. Валентин начал колотиться медленно и методично, намереваясь ее высадить. Он не успел еще закончить это дело, как рядом с ним встали двое в форме.