Вверх по лестнице спускаясь

 Маленький эстонский  городок Пярну, куда мы с бабушкой приехали в 1963-м году,   удивил меня своей непохожестью на украинский Скадовск, ставший  мне родным за  два  предыдущие  лета.
Во-первых, это был, действительно, город.   Холодноватый,  немного торжественный в своей ухоженности и едва уловимом равнодушии к людям, живущим в нём. Так мне чувствовалось. Улицы были странновато пустые, серый, шершавый асфальт заливали глубокие тени высоких хвойных деревьев, неожиданная тишина по сравнению со звонким  Скадовском, где высокие ноты хлопотливых украинок перепевами поднимались над соломенными крышами белоснежных хаток, а к их вопросительным возгласам то и дело подключалось  полифоничное эхо соседних дворов.

Ничего подобного в Пярну и быть не могло.
Я сразу сообразила, что демонстрация чувств в этих пространствах неуместна и  неприлична.

Совсем-совсем другие здесь люди, вообще всё какое-то чужое, не такое  даже,  как в Москве.
 Я сразу притихла, в первый же день.
 Вмиг стала молчаливой и приготовилась просто смотреть, слушать, наблюдать…
 Мне было 10 лет.





-2-

Город мне очень понравился. Он был интересным, даже загадочным, но понять  его до конца было, конечно, невозможно. Что делать! Придётся постараться уловить хотя бы то, что удастся. Во-первых, нужно попробовать научиться   хоть  немножко   говорить  по-эстонски. Решила, что буду просить детей моего возраста мне помочь. Завела тетрадочку, стала записывать слова. Но помочь никто не спешил. Моя общительность натолкнулась на вежливый отпор.
Бабушка  сняла для нас крошечную комнатку со скошенным потолком в мансарде пятиэтажного дома на улице Тамсааре, 8-а. Главное – нашей хозяйкой была  русская, почему-то это оказалось важным.  Полина Ивановна,  красивая женщина шестидесяти пяти  лет, приветливая, спокойная, чисто и аккуратно одетая, с румяным живым лицом, круглыми тёмно-карими глазами, с фигурой колхозницы знаменитой скульптуры Мухиной «Рабочий  и колхозница»,  сама приютилась в соседнем с  комнатой чуланчике, в который была втиснута железная  коечка  с выцветшим  лоскутным покрывалом и  обгоревшим примусом  на  табуреточке,  вплотную придвинутой к засаленной подушке.
 Полина Ивановна наша не казалась такой уж одинокой, потому что с ней жил её любимец, единственный член её семьи – чёрно-белый кот Мальчик, обладающий  таким же независимым характером, как и его хозяйка.  Меня, обожательницу  кошек, кот не полюбил с первого взгляда   и смотрел всегда с неприязнью в мою сторону, еле терпел. А иногда и просто глухо ворчал, не стесняясь. Не нравилось ему, что мы с бабушкой заняли его  жилище, да ещё  и дверь на ключ закрывали, когда уходили, вот что. Я расстраивалась, с таким кошачьим  характером я ещё не сталкивалась. Заискивающе улыбалась ему,  добиваясь его расположения, но наедине оставаться побаивалась.

В моём любимом   журнале «Пионер» недавно вышла  повесть   Астрид  Линдгрен «Малыш и Карлссон, который живёт на крыше».  Понравился мне этот  Карлссон   очень  и я почему-то решила, что написано о нём неспроста.  Кто знает? Возможно,  что нам,  детям, намекнули, что, вот, мол, посмотрите,  ребята, нет ли в вашем окружении кого-нибудь, похожего на этого Карлссона?
Вечером, засыпая,   пристально  вглядываясь  в небо через окно нашей  мансарды, я прислушивалась к шорохам и звукам,  доносящимся с самой крыши дома, спрашивала у бабушки, что она по этому поводу думает. Бабушка отвечала  неизменное: «Фантазёрка ты, Валечка!» Такой ответ меня не устраивал и в моей голове появилось ещё  большее число вариантов ответа на него. 

Лет с пяти я  мечтала стать  астрономом  и бабушка купила мне увеличительные стёкла для самодельного телескопа. Когда самодельный телескоп  был уже готов, нужно было его опробовать. Смотреть  на звёзды из окна было не очень правильно  для настоящего астронома  и я решилась. Снаружи нашего дома была пожарная лестница.
Она вела как раз к прямоугольной дверце  на крыше и я с восторгом заметила зияющую пустоту открытого чердака. Конечно! Всё правильно! Это неспроста!  Не будут же просто так печатать такую повесть в журнале для уже больших детей! Я обратила внимание –  там так и было написано – для детей от 10 до 14 лет. Ого-ого! 14 лет! Это же вообще совершенно взрослые люди! Не будут же им всякие небылицы предлагать…  Нет, всё не так просто. Возможно  и сам  Карлссон ждал, надеялся,что его кто-нибудь найдёт… Например, на этом чердаке и в этом доме? Кто может наверняка сказать, что нет? Вот именно! Никто не может сказать! А я его там  обнаружу  и весь город на  следующий день будет праздновать  и ликовать, что Карлссон решил поселиться именно в Пярну. А мы с ним ночью сможем  вместе смотреть на звёзды, ведь у меня есть  уже собственный  телескопч.

 
-3-

Да, это был такой момент жизни, когда раннее детство подходит к концу, а до подростковой  поры ещё далеко. Иллюзии  ещё не исчезли, ещё пленяют и будоражат воображение, ещё трудно  и очень страшно расстаться с ними навсегда.  Взрослый мир непонятен совершенно, только впечатления накапливаются и оставляются для размышлений на потом. Всё ещё хочется попробовать на вкус, во всём  ещё хочется убедиться на собственном  опыте.
Так в чём же дело?
 Вечером, когда наступили сумерки, я отпросилась у бабушки погулять ещё  немного во дворе под предлогом  незаконченной игры с ребятами. Как только уже все разошлись по домам, я  подошла к пожарной лестнице,  повесила на шею свой  самодельный телескопчик, смерила взглядом предстоящий путь и легко и быстро начала подниматься по ржавым железным прутьям. Во мне всё пело и ликовало от предвкушения возможного, такого волнующего, необыкновенного события.
  До третьего этажа я поднялась за секунды, но вдруг я увидела, как несколько взрослых людей, эстонцев, подошли к моей лестнице, как по команде. И откуда только они взялись?  Странно. Они смотрели на меня,  не произнося  ни слова, но и не покидая место у стены дома. Я приостановилась на полминутки, но, так как они молчали, всё-таки продолжила восхождение. Вот и четвёртый, вот  и пятый этаж. Это была торцевая стена  и дверца чердака, цель моего маршрута, была  уже видна.
Внизу послышался ропот. Люди начали что-то будто взволнованно спрашивать друг у друга, обмениваться короткими репликами, негромко, кивая в мою сторону, с тревогой задирая головы. Неожиданно я  увидела и свою бабушку. Доложили, всё понятно. Эх! Нет детям никакой свободы, всё только для взрослых. Она стояла, придерживая свою шляпу, видимо, онемев, потому что обычно-то, на пляже,  она окликала меня громко, никого не стесняясь, от чего я приходила просто в отчаяние, так мне было стыдно за её откровенное поведение. А сейчас – тишина абсолютная.
Самое главное в эти минуты было то, что мне открылся потрясающий вид вечернего неба, горизонта, уходящего в бесконечность, облаков, смотрящих, наверное, на города,дома, школы, мосты, кинотеатры, парки, леса и озёра, уже очень далеких от Пярну…  Ух, какое это было захватывающее, волнующее зрелище! Когда и где я такое ещё увижу? В Москве мы жили  на втором  этаже и так далеко, с такой высоты   небо  видеть я не могла, только воображала себе всякое.
 А здесь – вот она, картина! Я залюбовалась и забыла на какое-то время про  эстонцев под лестницей, даже про Карлссона забыла. Так  бы и смотрела на золотое с  красными подпалинами небо до самой ночи! Вот где восторг и счастье!
 Внизу  взревел  мотоцикл и я вздрогнула, вышла из оцепенения. Это была милицейская коляска. Повернула голову вверх и увидела, что дверь  чердака была закрыта на противный навесной замок. Какой  может быть Карлссон! Вот это был настоящий ужас. Как глупо! Проделать такой путь ради того, чтобы увидеть этот глупый ржавый предмет на дощатой двери? Как же я не подумала, что такое может быть? И ради чего же я поднималась?


-4-


А вот ради того, чтобы увидеть это небо, это заходящее солнце и узнать, что в мире, кроме нашей ежеминутной  жизни, существует и вот  эта  жизнь небосвода,  неспешное  движение облаков, которые смотрят на нас,  удивляясь нашим  маленьким  ежедневным событиям. Эти облачные волны и вихри, начиная свой путь, наверное,   от Дальнего Востока, от моей родины, проплывая над всей нашей  огромной страной, над Советским Союзом, сегодня видели  и Скадовск, и Херсон- город юности моей бабушки, и Киев, и Одессу, и Днепропетровск, конечно же, видели, пересекли  Москву,  Ленинград, Таллин и вот уже над Пярну проплыли, а сейчас  направились куда-нибудь в Германию, наверное. Или даже в Англию...Вот что получается! Как же  всё не так, как нам кажется здесь, на Земле, когда мы об этом не задумываемся.
 А задумываться надо. Чтобы  что-то понять, надо хоть иногда подниматься вот так высоко-высоко и посмотреть на всё из  другой точки, из другого места.
 Милицейская коляска заглохла, милиционер приблизился к лестнице. Я увидела, как мне на коленки закапала кровь. Оказалось, что я, пока поднималась, стёрла  ладони  до крови об ржавые прутья пожарной лестницы… но не почувствовала ничего. Подумалось о том, что это стыдно – появиться перед людьми в таком виде. Милиционер, эстонец, встал на первые ступеньки лестницы. Вот уж зря! Я уже большая, что, я сама не спущусь, что ли? Мне стало обидно и грустно.
Пришлось спускаться, от облаков, от этого переворачивающего душу небосвода, столько успевшего мне сообщить, дать прочувствовать, так изменившего меня за секунды, сделавшего меня всё-таки немножко умнее, чем до того, как я начала подниматься по этой лестнице.
Спускаться мне пришлось  уже совсем другим человеком.
 Странные они, эти люди, собравшиеся  внизу. Многое я  могла бы им сказать, но вряд ли это было бы  им интересно, это было видно по их лицам. Для них было важно, что я не залезла на крышу, что не открыла чердак, что вообще ничего такого плохого всё-таки не случилось.
 Милиционер начал осторожно подниматься, кажется, он боялся меня испугать. Наверное, не был уверен, что я всё-таки спущусь. Понятно, что они про меня что-то не то подумали, эти люди.
 Бабушка моя, держащаяся подальше от зевак, стояла с лицом,остановившимся как циферблат часов, как на фотографии…  Бедная моя бабушка!
 Когда  мне до милиционера оставалось несколько ступенек, флегматичный, немногословный народ начал расходиться. Почему-то вспышкой в голове представилась подобная сцена в Скадовске, например. Правда, там нет таких высоких домов. Скадовск вообще не был городом в обычном представлении, он был похож на  раскинувшуюся в степях деревню, но с  кинотеатром и замечательной старинной аллеей высоченных кипарисов. Но там-то  совсем другие люди. Они, украинцы,  начали бы кричать, ахать, и уж точно полезли бы за мной на эту лестницу, уговаривая, расспрашивая о причинах такого странного намерения. Я для них не была  чужой  девочкой.
Интересно, почему такая разница в поведении и реакции? Я задумалась об этом впервые,  но вряд ли бабушка поддержала бы такую тему для разговора.

-5-

Разговоров  о национальностях  в нашей семье не было вообще никогда. Моя бабушка моя была идеалистка, верящая, что я буду жить при коммунизме. До всего приходилось доходить своим умом и уже во взрослом состоянии.
На следующий день у нас с бабушкой был запланирован поход в кино. Она уже давно говорила о том, что очень хочет посмотреть фильм  «Русское чудо».  Билеты мы купили  заранее. Бабушка,  перед тем, как отправиться в кинозал, предупредила меня, чтобы я по дороге молчала, не говорила и не спрашивала ни о чём, ни до кино, ни после. Это было очень странно, но я послушалась.
Я обожала свою бабушку, считала  себя чуть ли не физическим её продолжением.   Фильм был чёрно-белый и какой-то очень серьёзный, явно для взрослых. Сначала  было показано ужасное состояние наше  страны до революции, как крестьяне падали  прямо в  борозды земли, умирая от голода, как женщины запрягались в плуги, как падали  замертво  коровы и лошадки, показывали, как  царь Николай II  прыгал в белых кальсонах с мостика в речку, как он записывал в дневник то, что с ним  происходило в течение дня(отличная идея!), как Россия спасла все народы благодаря Октябрьской революции. Это то, что я поняла и усвоила из этого фильма своим детским десятилетним умом. Моя бабушка смотрела фильм молча, иногда сдержанно тяжело вздыхая и покряхтывая, искоса посматривая  по сторонам. Взглядом она мне показывала, что я должна вести себя тихо. В зале стояла напряжённая тишина. Я сообразила как-то, что вокруг находятся люди, не совсем доброжелательно настроенные к этому фильму и …. к нам с бабушкой заодно. Как я это почувствовала – одному Богу известно.
 Вспомнилась вчерашняя сцена у пожарной лестницы, моё идиотское желание обнаружить Карлссона  на чердаке во время приближающейся ночи и  мне стало жарко от этих мыслей, стыдно уж очень…  Вот в чём дело! Мы же немного иностранки  с бабушкой здесь! Так тем более надо вести себя соответственно, а не привлекать внимание нелепым поведением. Вот оно что! А почему фильм-то не нравится? Разве неясно, что благодаря Октябрьской революции все и спаслись? А так бы давно уже все умерли! Царь-то вон  какой дурак  был совсем! Только и думал о том, что бы ему съесть на обед и как бы искупаться в пруду! Он же народ ненавидел! Вон до чего довёл!
 Неужели это им, эстонцам, непонятно?
После окончания сеанса люди выходили  из зала в полном молчании, угрюмо глядя себе под ноги… Мне стало  тревожно  и  я  покрепче   ухватилась  за бабушкину руку. Возвращались мы домой по единственной центральной улице Пярну. Бабушка шла, погружённная  в какие-то свои мысли,  против обыкновения не расспрашивая   меня о  моих впечатлениях от  фильма.  Обычно у нас с ней было принято всё обсудить… Я не решалась её тормошить.  Понятно, что моя любимая бабушка не обо всём могла со мной поговорить.
 Вдруг она остановилась, будто решая какой-то неотложный вопрос, посмотрела пристально на меня и сказала  немного виноватым тоном:«Валечка! Ты сможешь постоять вот у этого дерева минут двадцать примерно? Подожди меня, я сейчас зайду вот сюда, а ты стой и никуда не уходи! Я выйду  скоро, не волнуйся, самое главное – ни в коем случае не иди за мной! Видишь – вот сюда я иду и отсюда же выйду. Хорошо? Обещаешь?»

-6-

 Ой, как же странно такое слышать от моей бабушки! Она терпеть не могла никаких тайн и загадок, а вот  вдруг – такое! Хорошо, подожду…
Бабушка поднялась по ступенькам серого каменного крыльца красивого, очень большого храма. Он был  как дворец из сказки Андерсена.
 … Непонятно почему, но я как-то знала всегда, что в церковь заходить нельзя ни в коем случае, что за это могут даже наказать, это просто опасно. За бабушку мне было страшновато, но  деваться было некуда.  В этом был ореол загадочности, тайны. Ой, как  здОрово!
  Уходить далеко от бабушки я больше не хотела. Был печальный опыт.  На прошлой неделе. Как-то, из подслушанных невольно разговоров взрослых на пляже, я сделала вывод, что недалеко от Пярну протекает  знаменитый   Рейн, а, если долго-долго идти вдоль берега этой реки, можно прийти прямо в Германию…  Вот это да!  А почему бы и нет? Надо так и сделать. Уйду вечером, буду идти всю ночь и утром окажусь в Германии.  Бабушка не обидится, она меня поймёт,  ей сообщат  и она тоже туда приедет. Есть, есть в Пярну где-то на окраине города мост, наверное,  как раз через эту реку, вот туда я и пойду.
 А когда мы с ней вернёмся в Москву, расскажем, какие мы с ней замечательные путешественницы.Мои мама и папа будут очень даже рады.   
Ближе к вечеру я так и поступила. Пересекла весь город Пярну и вышла к окраине. Дома стали редкими, вот и мост, кажется…  Или нет? Начало   смеркаться  и стали зажигаться неоновые вывески  над магазинчиками.  Такой картинки я не ожидала,  заранее не предусмотрела.  Нет, это не Скадовск.  Буквы были нерусскими, людей вокруг не было вообще. Темнело медленно, но, самое главное, никакой большой реки я не увидела. И спросить не у кого. Автобусов тоже никаких не было.
 Возвращаться  нужно  было домой,  вот что стало ясно сразу. Неправда была про Рейн, не было там   никакого Рейна. Не окажусь я завтра в Германии!  Ой, как жаль!
Приключение не состоялось.  Интересно, успею ли я до ночи прийти домой? Ускорила шаги, вспоминая Скадовск и жалея, что город Пярну такой большой по сравнению с украинским  Скадовском. Да и там какое-то родное всё  было. В Скадовске я   очень часто  отправлялась  гулять одна, бабушка как-то не боялась.
Когда я почти бегом взбежала по деревянной, отполированной временем  винтовой лестнице в  нашу комнату в мансарде,
ночь всё-таки уже наступила. Бабушка сидела за столом, в пальто,  в шляпе, что-то быстро писала…  Увидев меня, бедная моя бабушка не проронила ни слова, разрыдалась в голос. Так страшно, так жутко мне стало.
 Я всё поняла.  Больше я уже никогда не оставляла  её в таком положении, конечно же. Обо всём об этом я вспоминала, стоя у этого дерева.



-7-

 Бабушка не возвращалась довольно долго, но вот, наконец, я  её увидела. Она стояла на крыльце церкви и как будто замерла.  Лицо её было багровым, она старалась успокоиться.  Она не хотела , чтобы я увидела её в таком состоянии. Она знала мою впечатлительность. Моя любимая бабушка горько плакала, теребя  в руках свои очки, то снимая их, то опять надевая… Я сильно испугалась.  Меня осенило спросить у прохожей пожилой женщины, правда ли, что детям нельзя заходить  в церковь, пока бабушка ещё отворачивалась от меня, приводя  себя в порядок.
Мне никогда ничего не стоило заговорить с любым человеком в случае необходимости, спасибо бабушке, она меня этому научила.  «Язык до Киева доведёт!»,  « Мир не без добрых людей!»- любила она приговаривать. Понятно было, что спрашивать  у бабушки о том, можно ли детям заходить  в церковь,  было бы с моей стороны  бестактно и пришлось выяснение этого вопроса отложить до Москвы. Бабушка проговорила как-то очень проникновенно, глядя мне в глаза: «Валечка! Не говори родителям, что я в Пярну заходила в церковь, хорошо?» .«Ну, конечно, не скажу, бабуленька!»  Так это и осталось нашей тайной.
Бабушка моя очень верила  в коммунистическую идею и дружбу всех народов во всём мире.
Она обладала поразительно лёгким и добрым  характером, несмотря на свою  очень нелёгкую  жизнь и судьбу.
 Мою бабушку приговорили  к смертной казни за подпольную работу  в марксистских  кружках и сочувствие революции в Харькове в 1920-м году,  белогвардейцы пороли её  шомполами, она шла по этапу … Дочь дворянки и коллежского секретаря, сестра Члена Учредительного Собрания, толстовца, замученного в  Лефортовской  тюрьме, она очень верила в победу коммунизма во всём мире,  сочувствовала крестьянам  и рабочему  классу, мечтала об их освобождении  от «векового гнёта капиталистов»…
Но она была очень умным и поразительно добрым человеком, порою до абсурда.  Я  её обожала.
 А в 1991-м году  я была со своей семьёй в городе Пярну. Моя мама тогда так и сказала:  «Поезжайте, поезжайте, а то не сегодня–завтра туда так просто не попадёте – станет заграницей!» Я усмехнулась – не поверила.

              А когда вернулась в Москву, случился путч. Как раз 19 августа. Как хорошо, что удалось до этого побывать на улице Тамсааре, дом 8а. Этот дом там так и стоял.

 Интересно, он сохранился сегодня? А та лестница – по которой я спускалась, желая подняться? Но ведь теперь туда так просто не попадёшь!
Моя мама была права.  Неправа была моя бабушка.
А зачем я всё это рассказала? А?
 Как я мечтаю о том, чтобы у меня была внучка!