Сука любовь

Простреленный бок то и дело дергало, а при  малейшем неосторожном движении боль разливалась по всему телу. Так, зажимая рану правой рукой и волоча за ремень автомат в левой, Гусь ввалился в полуразрушенный сарай с распахнутой ветхой дверью. Кое-как закрыв её за собой, он, опираясь рукой о стену, пробрался в самый дальний угол и уже тут обессилено рухнул на кучу бесформенного тряпья.
На улице быстро темнело, в сарае и вовсе был полумрак, но даже в потемках были заметны мокрые следы его ладони на посеревших  от старости кирпичах. О том, что внутри может быть опасно, он, конечно, подумал, но отнесся к этому почти безразлично. С такой раной ему без помощи не выжить, а ждать её Гусю было решительно неоткуда. Слабость накатывала волнами, глаза то и дело непроизвольно закрывались, и сталкер на секунду проваливался в спасительное беспамятство. Однако, видения из прошлого, что подсовывало ему подсознание, были настолько жестоки, что он толчком возвращался в реальность, наставлял ствол в сторону дверного проема скрюченными от холода пальцами, боясь одного – не успеть выстрелить, когда за ним придут люди, всё-таки убившие его два или уже три часа назад.
Ничего не предвещало беды, он как обычно бродил по невысоким холмам среди аномалий южнее Агропрома, собирая свою обычную мелочевку, когда вдруг он увидел, как к нему быстро приближаются несколько человек в кожаных куртках  и капюшонах.  Врагов у Гуся вроде не было, хабара тоже, поэтому он не сразу испугался, а когда услышал, возглас одного из бандитов, что, мол, попался, Седой, даже немного успокоился, определив, что его приняли за другого. И когда над головой свистнула первая пуля, просто дал короткую очередь для острастки в их сторону. Фигура одного из преследователей смешно дернулась, сложившись  пополам,  упала вперед, и так застыла в позе эмбриона. И тогда сталкер принялся бежать, справедливо полагая, что сможет оторваться от  них в узких проходах среди аномалий, но правый бок предательски дернуло и, выронив оружие, Гусь упал на спину, съехав с бугра по пожухлой мокрой траве. Впрочем, преследователи замешкались, отыскивая путь, что позволило ему, подобрав автомат и зажимая рукой простреленный насквозь бок, попытаться уйти без надежды на спасение.
В сарае совсем стемнело. Холод, высасывая последние силы, добрался до каждой клеточки  измученного тела и сталкер то снова бредил, то забывался в беспамятстве, то вновь приходил в себя, яростно пяля глаза в сторону едва различимой двери. Он не надеялся дожить до утра, но и прервать свои мучения разом ему не хватало смелости. Не хватило тогда, не хватало и сейчас.
Путь в Зону у каждого свой. Сейчас, перед лицом смерти, у Гуся перед глазами ясно вставала картина тех событий, двухлетней давности, что привели его сюда в поисках забвения или смерти.
В тот вечер, когда все началось, Владимир, как обычно последние два месяца, долго сидел в машине после работы под окнами своего дома. Пил. Была зима, стояли морозы, но печка работала исправно, создавая автономный уют. Тихо играло радио, подходила к концу вторая за день пачка сигарет, дорогой коньяк медленно таял. Домой, к жене не хотелось. Не потому, что она была стерва, отнюдь, они счастливо прожили десять лет, просто Владимир влюбился. Самым наипоганейшим образом. В Женьку. В ту, в которую, было нельзя. Потому, что дружили семьями, потому, что это было по-настоящему подло.  В этом не было ничего необычного,- служебный роман, - такое случалось на нашей грешной земле миллионы раз. Слишком много времени они проводили вместе, слишком много думали друг о друге и симпатия переросла сначала в привязанность, а потом…  А потом, оказалось, что все всё видели, и его жена и её муж, и вообще все вокруг, кроме них самих. Что они этого ждали. Ждали и боялись. Боялись и дождались.
Они даже не были вместе. Не успели. Не хватило смелости предать своих до конца, а через две недели, с тех пор, как он пришел домой, и признался жене, что любит Женю, всё кончилось. Две недели его дом становился адом.  Жена, то в ярости бросалась на него, лупцуя по роже, то признаваясь в любви, умоляла не уходить. И Владимир каждый вечер оставался, зная, что всё равно завтра уйдет. И она, наверное, в душе  понимая, что не удержит его, пускала в ход все свои женские средства, пока не осталось последнее…
Два сегодняшних скандала остались далеко позади. На смену тоске и злости пришла пустота в груди. Пустая резная бутылка отправилась в сугроб по красивой дуге, двигатель смолк, и Владимир с трудом  выбрался из машины, просидев в ней четыре часа. В комнате были жена и сын. Еще где-то поблизости кружила теща, которая, долго не зная в чем дело, принимала размолвку между ними на свой счет.  Не обращая на них внимания, он, шатаясь, разделся и упал на диван. Спустя минуту, жена растолкала его, и, протягивая пустую упаковку из – под таблеток, заявила торжественным голосом:
- Я выпила их все. Я больше не буду тебе мешать…
Он даже немного протрезвел, сбегал за марганцовкой к соседям, круто развел, и заставил ее выпить. Она не хотела, но тут её стало вырубать и она сама испугалась. Он притащил ей ведро, её рвало, но слабость только усиливалась, и он побежал вызывать скорую.
А семилетний сын, плакал, пытался открыть ей глаза, и страшно кричал:
- Мамочка, я тебя очень – очень сильно люблю, ты только не умирай!
Но она уже была без сознания.
Врачи промывали желудок, делали кучу уколов.  И, в конце – концов, увезли её с собой. Он не поехал с ней, был слишком пьян, поехала мать, теща, которая беспрерывно плакала и причитала, обвиняя его во всем. Сын, обессилив от истерики, уснул. Стало тихо. И только тут Владимир безудержно разрыдался.
Рано утром его разбудила теща. И по ее страшному опухшему лицу, он сразу все понял. И тогда, мучаясь от жуткого похмелья, оказывается, от дорого коньяка натощак тоже бывает похмелье, он бежал прочь из дома, прочь от любви и от жизни. Прочь от себя…
Что-то изменилось вокруг. Гусь очнулся, удивляясь тому, что еще жив, перехватил автомат поудобнее, силясь вспомнить, сколько патронов осталось в магазине. Его все также трясло от озноба и от нахлынувших воспоминаний, но адреналин, попав в кровь, вдруг придал ему бодрости и ясности ума. Где-то совсем рядом хрустнула ветка под чьей-то неосторожной ногой, и сталкер весь подобрался, готовясь подороже отдать свою тающую жизнь.
Мелькнул свет налобного фонаря, и Гусь выстрелил сквозь дверь, радуясь тому, что это не собаки пришли на запах его крови.
- У–у! Мать! – донеслось снаружи, и сталкер понял, что снова не промахнулся, - ты кто такой, мать твою!!
- Гусь, вольный, уходи. Я буду стрелять, - крикнул он в ответ фальцетом, и вдруг мучительно закашлялся, обдирая пересохшее горло.
- Вот, сука! Я тоже вольный, Винтом кличут. Ты же в меня попал!
- Извини, меня мародеры подстрелили, я их ждал.
- Лучше бы они тебя завалили, у-у, бля!
- Куда я тебя?
- В плечо, а тебя?
- В правый бок, навылет.
- Давай зайду, гляну. Не стреляй. 
- Заходи, я уже не жилец, крови потерял не меряно.
Снова зажегся свет фонаря, и дверь осторожно открылась. Гусь силился разглядеть вошедшего, но свет его ослепил, да и силы вновь стали покидать. Стараясь  не потерять сознания, он сквозь сощуренные веки настороженно наблюдал, как Винт приближается к нему вплотную, готовый выстрелить в любую секунду.
- Вован, ты? – изумленно воскликнул вошедший сталкер, - вот, тварь, носит же земля тебя ещё. Но теперь-то, похоже, отбегался…
И тут Гусь узнал его. Владимир, тезка, Женькин муж. И что – то внутри перевернулось, хотя казалось, что там уже давно нечего переворачивать. Ужас сковал его душу. Кошмар, от которого он бежал все эти годы, настиг его перед самой смертью. Этого просто не могло быть.
- Блин, - сталкер обессилено опустил оружие. – Не может быть. Ты то, тут как?
- Сначала тебя искал, так и думал, что ты в Зону подался, потом просто тут жить стал.
Гусь закрыл глаза, привалившись затылком к стене. Бок ныл и дергал все сильнее, уже почти не выносимо, в ушах стоял гул, и голос Винта доносился как будто издалека. Но все - таки он спросил.
- Меня искал? Зачем?
- Убить хотел. Женя после того, как твою жену похоронили, сразу уехала, я целый год умолял её вернуться. А потом решил мстить.
Гусь молчал минут десять. Кажется, вновь впал в забытье.  Винт занимался перевязкой плеча присев в трех шагах.  Было тихо, настолько, что Винт вздрогнул, услышав вновь слабый голос своего главного врага.
- А мои как? Сын?
- А тебе какое дело?  - огрызнулся Винт, со злостью в голосе.
- Не знаю.
- Плакал, сильно плакал. Потом они продали, что смогли, из мебели и вещей, и с бабушкой уехали. Я их не видел больше.
Они вновь надолго замолчали. Винт думал о своем, а Гусь просто медленно умирал, ощущая, как комок в груди, словно обруч сжимавший сердце с тех самых пор, как погибла жена, медленно тает. Бок перестал болеть, ему становилось легко, так, как,  наверное, не было никогда. Ни в минуты давно забытого счастья, ни тем более, в преследуемом его последние годы горе.   
- Ты красавец, Вован, столько жизней загубил, столько судеб сломал, и сбежал, - проговорил вдруг Винт спокойным голосом. Видимо вид поверженного врага тоже что-то переломил в нем. – Подыхаешь теперь здесь как собака, и даже не похоронят тебя по-человечески.
Винт повернулся к Гусю и увидел, что тот тихо умер. Это сразу стало понятно, по остекленевшему взгляду. Тогда он достал сигареты и закурил, разглядывая ненавистное лицо мертвеца. «Что же Женя нашла в нем такого тогда?» - в сотый раз задал он себе свой главный вопрос. «Говно, ведь, человек оказался. Трус»…
Винт закончил работу к обеду следующего дня. Раненная рука болела, но он считал себя не вправе оставить все как есть. Разломав простреленную дверь, он сбил грубый крест, и, воткнув его в тот конец могилы, где были ноги Гуся, повесил на кривой гвоздь маску оставшегося бесхозным противогаза.
 Как он ненавидел этого человека. Как мечтал найти его и убить. А теперь, похоронив, испытывал только глухую тоску по жене и дочери, что бросили его навсегда по милости этого неудачника. И ещё по своей собственной испорченной судьбе, в которую вмешалась чужая любовь. Сука любовь.