Воитель святослав книга 2

ВОИТЕЛЬ СВЯТОСЛАВ
Книга вторая
МИССИЯ КАЛОКИРА
Помпезный и великолепный императорский дворец Буколеон, что на берегу древнего Мраморного моря, имел и чудный рукотворный мандракий . Создаваемый искусственны-ми, выложенными мягким средиземноморским мрамором молами, далеко выдвинутыми в сторону Марморы , и весь выложенный изглаженный натекающими волнами, этот манд-ракий стал для базилевса Никифора 2-го излюбленным местом его послеобеденного гуля-ния. Построенный давным-давно, еще Феодосием 2-м, Буколеон был вообще прекрасно вписан в приморский пейзаж и безумно нравился Никифору. Особенно сейчас, ранней весной. Уже установилась привычка, стоило базилевсу отобедать, как варяги из лучшей схолы  дворцовой гвардии, выдвигались именно сюда, к мандракию, беря его под тесную охрану. Не будучи порфирогенитом , Никифор 2-й совершенно естественно недолюбли-вал и сам императорский дворец, эту заносчивую имперскую штучку из красного порфи-ра, где ему доводилось проводить так много времени, участвуя в бесчисленных церемо-ниалах своего двора. Представитель видного византийского рода, славных имперских патрикиев Фока, Никифор строил свою карьеру на военном поприще. Небесталанный вое-начальник, решительный и жесткий, способный администратор, он семь лет назад, выдви-нулся на высокую должность доместика схол . Действуя во главе восточных войск импе-рии, против постоянно теснящих ромеев, воинственных мусульман-арабов, Никифор су-мел одержать целый ряд блестящих, порой так даже и неожиданно дерзких, побед над ни-ми. Лихим и очень быстрым наскоком, он очистил, словно выметя начисто, остров Крит, от заполонивших его и оторвавших уже, было, насовсем от тела православной империи, арабов. Пленив при этом, захваченного им врасплох, критского эмира Абд ал Азиза, вме-сте с изрядной частью его воинства. Все было сделано так быстро, что никто из арабских соседей Крита, так и не успел подать им сколько-нибудь действенной помощи, они оказа-лись просто неспособны сделать это технически. Да и сама столица Крита, град Хандак, был взят Никифором, в результате короткого и яростного штурма, после чего последовала уже совсем злая, не нужная никому в принципе, дикая резня арабов, привольно размес-тившихся на острове. Укрепив и усилив Крит, путем переселения туда армянских и грече-ских поселян, почитавшихся в империи за благонадежных столпов державности, Никифор вернулся в Константинополь, порадовав сограждан роскошным триумфом, зрелищем в те времена в империи не таким уж частым. Тогдашний император Роман 2-й, почитая, что все необходимые почести своему успешному воеводе он выдал, отправил его подальше от столицы, и от своей слишком любвеобильной жены, красавицы-базилиссы Феофано. Сно-ва отправившись на восточные границы империи, Никифор Фока прославил себя многими новыми победами над арабами, особенно в Палестине и Сирии. Получив год назад извес-тие из столицы империи, что их базилевс, Роман 2-й, умер , Никифор немедленно вернул-ся в Константинополь. Ему воистину было зачем поспешать. Еще тогда в период своего критского триумфа, он был принят и весьма отличен по женски императрицей, прелестной Феофано. Автократор Роман, умерев, оставил двух малолетних царевичей, Василия и Константина, при которых Феофано и была объявлена регентшей. Ей уже тогда, после критского триумфа, сильно приглянулся мужественный, воинственный и вельми приго-жий патрикий, Никифор Фока, но их тогдашнему сближению, при живом-то базилевсе, мешал известный блюститель дворцовой нравственности, скушный и набожный святоша-паракимомен  Иосиф. Вместе с патриархом Полиевктом, они и добились в ту пору новой отсылки, считай ссылки, Никифора к войскам. Более того, его подчиненному, воеводе Ио-анну Цимисхию, паракимомен прислал письмо, предлагая тому ять доместика схол Ники-фора под стражу, и, заковав в железа, прислать его в Константинополь с соответствующей охраной. Цимисхий показал то письмо Никифору, и убедил его быстро взять свои меры. Время было очень неустойчивое, власть после смерти императора, никак не могла утвер-диться. Сыновья их были слишком юны, скорее даже дети. А в высшем чиновничестве империи шла безудержная борьба за верховную влась, в какую, ничтожнее сумняшеся, вступила и коронованная базилисса, вдова Романа 2-го. У нее были чрезвычайно высокие шансы стать регентшей при малолетних наследниках, вплоть до их вхождения в возраст. А там уж как получится. Права будут и у них и у нее, но за ней будет привычка властво-вать, равно как и привычка двора и клира ей подчиняться. И через неполных пять месяцев, после смерти императора Романа 2-го, в лагере войск Востока, под знаменитым в христи-анской истории, городом Кесарией, Никифор был поднят солдатами на властительном пурпуре и провозглашен императором. Он немедленно написал паракимомену, всему кон-стантинопольскому чиновничеству, духовенству и самому патриарху, послание, прося их, не мешать ему воцариться. Обещая дать младым царевичам достойное воспитание и поза-ботиться о них, отцу стойно. Во главе своих войск, он выдвинулся к Константинополю, оголяя восточные рубежи, но кто ж в тот момент о том думал? Решались вопросы верхов-ной власти и думать о тех несчастных дюжине городков, какие могут растрепать за это время арабы, было совсем некому. Он письменно и устно уговаривал и улещивал всех им-перских чиновников подчиниться воле войск, их защищающих. Происки паракимомена Иосифа, а он, упорный, их так и не оставил, успехом не увенчались. И уже в середине ав-густа, через полгода с небольшим, после смерти прежнего базилевса, Никифор был тор-жественно встречен, практически всем высшим  чиновничеством империи, в воротах Кон-стантинополя. И был приветствуем ими, как император. Вопрос о наследниках престола разрешился чрезвычайно просто – Никифор женился на свободной после смерти мужа-базилевса базилиссе Феофана, появ за ней, ее руку, диадему базилевса-автократора и сра-зу двух наследников на подросте при двух малолетних принцессах. За своих возможных детей мужеска пола, новый император отказался от права наследовать трон империи пре-жде детей Романа 2-го. Всем в пору было улыбаться. Все вроде уладилось, и он вполне твердо сел на стол базилевсов Восточной Римской империи, даже не рассчитывая сдви-нуться с него, пока жив. Патрикии и военные феодалы империи, входившие в ее государ-ственный Синклит, поддержали его практически все и сразу. Даже и с удовольствием, ду-мая, что они начинают, новую традицию Восточной римской империи. Становление им-ператора войсками, было распространенным явлением в старом Риме, том еще, западном. Особенно в этом преуспевали палатийские войска. Расположенные слишком близко, мож-но сказать непосредственно у работающих институтов власти, грубые наемники, воору-женные и собранные в боевые подразделения, не могли увлечься высокой борьбой право-вых норм и понятий, вопросов родства и первородства. Какое им было дело до законов империи, и ее обычаев, пусть даже и освященных веками. Как тут было оставаться равно-душными, если обратившийся к ним за помощью, в деле своего собственного посажения на императорский престол, соискатель, так лихо обещал им все и сразу. И неслась, оду-шевленная очередным актом своего высокого государственного значения солдатская мас-са к палатийскому холму, в Сенат, неся на плечах нового императора. А как, скажите на милость, тому потом спросить с них службу? Как послать их даже и в дворцовый караул, если на дворе холод и метет. Войска быстро утрачивали свое боевое значение, становясь исключительно орудием смены представителей высшей власти в империи. А уж, как мно-го теряла, при этом, имперская власть, становясь грязной шлюхой солдатского лупана-рия ? Извечно готовая осклабиться ввиду нового клиента, в угодливой улыбочке: «Чего, господин изволит?» Кажется, это время начинается и в Византии, решили богатые и гор-дые патрикии Константинополя. Ибо более чем у других, именно у них находилось воз-можностей становиться предводителями войск, быть поддерживаемыми и любимыми се-рой солдатской массой. Пока что, правда, это были не гвардейские войска, стопроцентно состоявшие из набранных на службу императору, варваров, еще не слишком освоившихся в реалиях империи. Никифора на власть ставила основная боевая сила империи, ее Армия Востока, воевавшая с арабами. Но тут уж – лиха беда начало! Вскоре все эти схолы и тур-мы варваров, набранные из викингов-северян, славян, сарацинов и гуннов, разберутся в ситуации и поймут все выгоды своего вооруженного расположения близ власти. То-то то-гда чехарда начнется! Императоров менять станут не по разу в год! Как перчатки! Весело и подвижно жить примутся! Но и сев на имперский трон, Никифор не переменил своих прежних привычек, чаще бывая в армии, чем в императорском дворце, и, тем более, в сво-ем нелюбимом Буколеоне. Вел он жизнь суровую, почти аскетичную, экономя на всем. Чем и порождал себе все новых и новых врагов среди знати, алчущей пышности и бо-гатств. Арабы, черт бы их побрал, всех, на самом-то деле, никак не хотели считаться с тем, что у молодого императора много дел в его столице. А кроме всего, там у него такая красивая и такая порочная молодая жена,  готовая лечь в постель с любым понравившим-ся ей претендентом, и начать интриговать о власти, уже с ним, с новым. А он, радуясь ус-пехам имперских войск, осаждал и брал на щит Тарс, Адаку и Аназабри, возвращая под свой уже скипетр Кипр и Антиохию. Несмотря на то, что базилевсом он был с приставкой «со», поскольку вместе с ним со-императорами являлись и несовершеннолетние дети Ро-мана 2-го, Никифор заметно активничал в политике. Именно при нем был частично вос-становлен суверинитет империи над Южной Италией, где пришли в столкновение интере-сы трех имперских народов: византийцев, немцев и сарацинов. Борьба трех сил, разгорев-шаяся на территории Сицилии, Апулии и Калабрии, шла с переменным успехом, их итальянские союзники, уже не по разу, да и не по два, меняли своих покровителей, регу-лярно и непосредственно, как дети, в погоне за вкусностями, переходя от одного к друго-му. Именно сейчас эта борьба только еще разгоралась, не предвещая быстрой победы, от-нимая у империи, все больше сил и средств. Экономить Никифору Фоке доводилось на всем и далеко не всегда это делать, было безопасно. Особенно, если речь шла об экономии на  дорогостоящих причудах красавицы Феофано. Никифор успел уже триста раз пожа-леть, что соблазнился таким легким, как ему показалось, выходом, женитьбой на вдове предшественника, императора Романа 2-го. Куда лучше было бы отослать эту прекрасно-лицую змеищу в самый удаленный от столицы и позабытый, как всем земным начальст-вом, так и самим Богом, женский монастырь. А, буде такового не окажется, так и нарочно его создать, не помешало бы. Заодно и богоугодное дело бы совершил. Но то, что не сде-лано – не сделано! Она – его законная жена, а разводов православие и тогда и сегодня, к счастью, не приемлет. Жизнь вообще процексс необратимый, неплохо бы людям пони-мать, что и семейная жизнь такой же, существенно необратимый процесс. Вот и приходи-лось мужику, заниматься политическими маневрами в собственной семье. И самым при-ятным для прогулок и посещения местом, в огромных дворцах, принадлежавших импера-торской семье, становился вот этот пустынный мандракий, чуть выдвинутый в теплые во-ды Марморы, от тыльной стены прекрасного Буколеона. Здесь обычно было тихо и пус-тынно, настолько пустынно, насколько только это может быть в императорском дворце. А кто это там?
Подбежал к начальнику персонального караула базилевса, куропалату  Рандверу, дворцовый служка-посыльный в высоком ранге спафарокандидата , шепчет тому что-то на ухо. Пароль, должно быть. Пропустили. Посыльный подбегает и замирает в глубочай-шем поклоне, ожидая разрешения передать базилевсу список на пергаменте. Когда-то его это показное раболепие забавляло. Но, к чести его сказать, изрядно успело надоесть, глу-пейшая и бездарнейшая потеря времени и сил, прости Господи:
- Давай свою цидулу, что ли?
Грубовато потребовал автократор, обрывая церемониал. Кто такую дурь и изобрел-то? Но прервать процедуру совсем оказалось не так-то и просто. Выстраивалась она дос-таточно упруго. Изящно изогнувшись, изо всех сил отклячив свой толстый зад, в неимо-верном последнем поклоне абсолютного подобострастия и всенепременнейшего восторга от лицезрения божественной персоны, тот передал императору послание и, освобожден-ный от этой почетной обязанности, долго пятился, кланяясь, не смея повернуться к импе-ратору спиной, пока не выскользнул в дверь. Там, Никифор как-то раз видел ранее, подо-бострастно-восхищенное выражение лица сменится разом на злобно-презрительное, а сам спафарокандидат, гордо выпятив грудь пред более низкими по званию кандидатами и протоспафариями, отправится отдыхать, к себе в палату. Он сегодняшнюю свою службу исполнил и может отдыхать с дорогой душой. Тьфу ты! Какую тьму бездельного люда держат тут при дворце! И какой дурак все это завел? Такие жуткие расходы! Зачем? Для чего? Не-ет! Он всю эту дурь поломает! Нечего всем этим клоунам при дворцах импера-торских делать. Спина гибкая? На ипподром, пусть народ за оболы  смешит и потешает! Хъоть какая то польза т него будет! Да хоть жрать и пить в три горла за казенный счет прекратит. И то уже польза! Ведь на содержание этого придурка можно трех – четырех солдат содержать, то ли на востоке, то ли на западе. А вот на это в имперской казне денег вечно недостает. Эти же клоуны, прикупив себе придворные должности за донатии , да-лее живут безбедно. И какой придурок придумал таким способом, донатиями! – попол-нять имперскую казну? Юстиниан, что ли? Умный ведь был мужик, а какую хрень приду-мал? Что ж, они считать не умеют, что ли, претенденты на все должности, какие донатии вносят? Небось, себе в убыток не посчитают! И с имперской казны все внесенное туда выберут и такой сторицей, что небо в овчинку встанет! А с другой стороны, донатий они вносят в твое царствование, а дивиденды с него получать, станут уже, возможно, в иное. Вот и прямая выгода, не правда ли?
Быстро развернув свиток, базилевс вчитался в его содержание, написанное прекрас-ным каллиграфическим почерком дворцового переписчика. Станет базилевс читать чьи-то там каракули, напрягая свое бесценное зрение! Как же! Обращался к нему архонт  Хер-сонеса. Обращался напрямую, минуя канцелярию дворца. Прислав в Константинополь хе-ландию со своим сыном, патрикием Калокиром. Рискованно! А ну, Божественный почтет, что сообщенное ему такой спешки не заслуживает? Архонта самого он когда еще дотянет-ся наказать! А вот сына его, он под рукой, можно покарать горячей рукой и, что весьма ценно, сразу.
Письмо извещало императора о том, что рабский рынок Херсонеса забит рабами, по-скольку все их купцы, отправлявшиеся в Хазарию, в города Саркел, Итиль и Самандар, вернулись назад, в город, привезя огромное количество рабов, почти все они сплошь хаза-ры, имеющие на рабском рынке совсем невысокую цену. Зане, работе домашней и произ-водственной, не обучены с детства. Интересно зачем ему знать такую хрень? Какие-то купцы, где-то там обмишурились! Положительно, этот дурак-архонт, вообразивший не-весть что, да и сын его, отменный придурок, заслуживают примерного наказания! Но все же, пересилив себя, стал читать далее. Почему-то все же обратились именно к нему само-му, должна быть причина.
Купцы рассказали архонту Херсонеса, что архонт киевский Сфендослейв, проник в хазарские степи с севера, по реке Итиль, от Булгар, разгромил войско кагана, усиленное спешно собранным городским ополчением, взял, разграбил и разрушил до основания сто-лицу Хазарского каганата, город Итиль-Казар. А вот сие уже чрезвычайнор интересгно, архонт опередил со своим известием всех имперских соглядатаем. Город Итиль-Казар был целиком и полностью разграблен, сожжен и разрушен, ну, это привычно и сколь раз уж видено, этой участи убежали только иноземные купцы, но всем им пришлось выменять на свои товары и выкупить за звонкую монету, почти что всех полоняников, захваченных руссами и сейчас они, по их словам, несут огромные потери, продавая их в Херсонесе и в Крыму. Потому как цены на рабов мгновенно упали ниже низкого, и прибыли у такой торговлишки попросту не стало никакой. Радуются, когда хотя бы свое возвращают! Вхо-дя в положение купцов, а ведь именно они и платили львиную долю налогов на содержа-ние администрации города, архонт просил императора разрешить купцам Херсонеса про-дажу хазарских рабов на рынках столицы и прилегающих городов. Обычно это не практи-ковалось. Товар у купцов из Херсонеса скупали оптом константинопольские торговцы, продавая его потом уже сами. Но, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, архонт просил своего автократора позволить такое отклонение от правил, в виде исключения. Ба-зилевс задумался, не дочитав послания. Не очень ему улыбалось давать такое соизволе-ние. Нервные связи с купечеством пронизывали всю империю, добираясь и до Буколеона. Отдавать такое распоряжение для Никифора Фоки означало получить недоброжелателей еще и среди столичного купечества, что в иное время могло вполне стать и критическим. У этих людей всегда водились денежки, способные оплатить любую каверзу. Но и запре-тить херсонесским купцам, распродаться с их товаром, было бы тоже неправильно. Хер-сонес и крымские климаты были житницей всей империи и в первую очередь Константи-нополя. Разорение же купцов из Херсонеса, могло снизить закупки зерна в климатах и ос-тавить Византию без большой доли продовольствия, что во все времена было чревато го-лодным бунтом черни. Вот и думай базилевс Никифор, голова то тебе, не только импера-торскую диадему на ней носить, дана, ей еще и думать надобно, хотя бы время от време-ни. Никифор уже понимал, что разрешение на провоз рабов через Константинополь и на торговлю в греческих и италийских городах он купцам Херсонеса, скорее всего, даст. Но не на торговлю на столичных рабских площадках. Это, пожалуй, слишком. Приняв такое соломоново решение, базилевс продолжил чтение послания архонта, уже не злясь на то, что тот поспешил обратиться прямо к нему. Дело того действительно стоило! Медлить было нельзя. Дальше тот сообщал, что войско архонта руссов, разгромив Итиль и захватив Саркел и Самандар, продолжило поход по северным предгорьям Кавказа, разбив живущих там касогов и ясов и взяв еще один крупный хазарский город Беледжент. Сколько пало мелких городов и кочевых стойбищ -  не сосчитать. После погрома касогов в Крым яви-лись ханы пацинаков Радман и Куря, пригнав с собой еще большое количество полона. Его у них тоже довелось выкупить, поскольку ханы грозились просто их бросить в Крыму, создав тем самым непрестанно тлеющий очаг бунта и разбоя. Именно эти ханы и расска-зали о превратностях похода архонта Сфендослейва и о глубине его стратегического за-мысла. Скрепя скрдце, Никифор должен был признать, что архонт руссов совершил бле-стящий поход, полностью и окончательно разгромив могучий Хазарский каганат, време-нами отваживавшийся противопоставлять себя и самой великой империи ромеев. Заинте-ресовавшись узнать как можно больше подробностей похода, базилевс пригласил при-звать к нему завтра, на аудиенцию в мандракий, патрикия Калокира. А еще послание со-общало, что Сфендослейв вышел на берега Тамани и штурмом взял славный некогда го-род Таматарху, ставший уже давно хазарским Самкушем. Подать помощь грекам, укры-вавшимся в Таматархе, архонт Херсонеса не счел возможным, дабы не навлекать на себя свирепый гнев того Сфендослейва. Правильно, конечно, не его это дело – решать вопросы войны и мира! Это во власти одного лишь базилевса. Русы же, расправившись с войсками каганата в городе, частью их уничтожив, и частью пленив, расположились в Таматархе на отдых. Наверное, останутся зимовать. Так предполагать, архонта заставляло то, что русы деятельно принялись править укрепления града, широко используя для этого, захвачен-ный ими полон.
Сообщенное архонтом сильно насторожило базилевса. Если это правда, что каганат столь основательно разгромлен, это поменяет все соотношение сил в районе климатов. Тогда наиболее опасным для империи являются не скукожившиеся остатки разгромленно-го каганата, не жалкие горские племена Кавказа, и даже не шальные пацинакские орды. В конце-концов, автократорам ромеев нету никакого дела до этих жалких и вонючих кочев-ников-пацинаков. Какое на самом деле дело базилевсу, если орды пацинаков разграбят несколько деревень поселений стратиотов , даже возьмут и разграбят целый город. Не-приятность? Да! Но и не более того! Нет, с ними он сладит, как ладили и улаживали все и вся до него. Вот объявившийся там же архонт руссов – это новая угроза. Базилевс знал ис-торию своей страны и прекрасно помнил, что с руссами она уже сталкивалась и даже пла-тила им дань и имела с ними клятвенный договор. А их архонт Олег, кажется, так и вовсе прибил свой щит на вратах их столицы, в знак того, что она была побеждена руссами. Еще один их архонт, Игорь, оказался неудачливым, его флот разметала буря, а позже он был побежден ромеями, Игорю пришлось уйти, только подтвердив прежний ряд, но, не до-бившись новых преимуществ. Архонтесса руссов Ольга принималась в Императорском дворце одним из его предшественников. Он же был ее крестным отцом при обряде креще-ния, в Святой Софии совершенном. Все это так. Но и Олег, и Игорь не раз ходили на ха-зар, подчас имели победы, иногда терпели поражения, но вот так, как этот Сфендослейв, просто взять и разметать огромное и могучее государство, не раз и всерьез угрожавшее даже самой империи, это было совершенно внове. Нет, это не новая сущность проникла в Причерноморье, став граничить с империей, просто прежняя сущность обрела новые си-лы. Сам удачливый полководец и воевода, Никифор прекрасно понимал, каков должен был быть удар, чтобы так вот, в одну единственную кампанию, смести с лица земли могу-чий, просуществовавший уже добрых 450, а то и все 500 лет, Хазарский каганат. Жить ря-дом с таким воителем, не имея с ним отношений, желательно дружественных и союзных, полагал мудрый базилевс, просто невозможно, да и не разумно. И внезапно, ему в голову, как показалось, пришла интереснейшая идея. А что если послать к архонту русов именно этого молодого патрикия Калокира, устанавливая дружественные отношения. Калокира он знал еще не будучи базилевсом, его почитали умным и изворотливым человеком, пре-красным исполнителем воли императоров, преданным и надежным. Такой аттестации, да еще пришедшей к нему со времен его молодости, он вполне доверял. Патрикий, вроде бы, бывал уж в Киеве. А если?.. Ах, черт побери! Вот это уже воистину интересно! Дело в том, что империя уже в продолжении 20 – 30 последних лет, вела вялотекущую войну на-бегов и пограничных конфликтов с Болгарским царством. Проклятые мисяне  упорно от-вечали набегом на набег, не забывая расплатиться кровью за кровь во всех приграничных конфликтах. Борьба была муторной и кровавой, требовала от империи все больше средств, но и остановить ее император не мог, как ни старался. Ослабление болгарского царства, ближайшего соседа империи, всегда входило в его планы и намерения. А что, если ис-пользовать для борьбы с упрямым болгарским царем Петром, архонта руссов Сфендос-лейва, с его опытным и сильным войском. Было бы особенно хорошо вовлечь обоих вла-стителей-варваров в затяжную упорную борьбу, принуждая их в этой непрерывной борь-бе, всемерно и постоянно изматывать и ослаблять друг друга. Потом же, когда оба про-тивника достаточно ослабнут, вступить в борьбу в качестве третьей, все и всех превосхо-дящей, силы и прибить их, желательно обоих и сразу. Это было бы наиболее устраиваю-щим империю выходом. Самым расчудесным из всех мыслимых и возможных. Но пона-чалу ему придется быть союзником Сфендослейву, по крайней мере, представляться тако-вым. А еще лучше нанять его войско, с ним во главе, на имперскую службу. Сколько бы это могло стоить? Сколько войска было бы в достатке Сфендослейву, чтобы и на Болга-рию напасть, серьезно ее дернув, но не стать опасным империи. 15 – 17 тысяч? Ну пусть 18! Один наемный воин обходится империи в 30 номисм  золотом в год. Если исходить из 18 тысяч войска, это 15 кентинариев  золота. Много, безбожно много, но Болгария то-го стоит! Уже почти решив вопрос, император отправился к своей почивальне. Последние месяцы, он все более начал опасаться императрицу Феофано. Опасаясь отравления, бази-левс стал, как можно чаще спать отдельно от супруги и не есть в ее присутствии. Став ее супругом, он много узнал о ней, чтобы ужаснуться тому, насколько извращенную, ковар-ную и подлую душу смог поместить Бог в прекрасную упаковку ее тела. Дочь простого константинопольского шинкаря, именовавшаяся в его доме Анастасо, обладала удиви-тельной и небывало гармоничной красотой, чудом во языцех. Но и отличалась молодая шинкарка удивительно коварным и подлым характером. Причем, отличалась буквально с детства жутчайшей и извращенной распущенностью. Как и где повстречала юная Анаста-со, еще более юного и мальчишески глупого наследника престола, занимаемого тогда Константином Багрянородном, будущего Романа 2-го. Роман был тогда плох. У него толь-ко что умерла номинальная малолетняя, просватанная за него невеста, Берта, которую он нежно и искренне, казалось бы, любил. В краткий срок Анастасо околдовала и полностью соблазнила глупого молодого парнишку, расстроенного первой в его жизни потерей. А тут подоспела и смерть Константина Багрянородного, Роман, получив к своему имени номер-ную приставку 2-й, стал базилевсом, повелителем и автократором империи ромеев. Из-рядно поглупевший от любви, как это всегда и случается с молодыми людьми, Роман, ре-шил жениться на своей подружке Анастасо, переименовав ее в более благозвучное и употребимое для дворца Феофано. Его мать и обе сестры, девицы грамотные, образован-ные и отнюдь не глупые, были, разумеется, всецело против этой женитьбы, но покажите мне хотя бы одного влюбленного дурака, какой бы прислушался к голосу разума! Ведь любовь она и есть ничто иное, как добровольное помешательство, подчас тихое, а иногда, так и буйное. Она заставила своего царственного обожателя изгнать из дворца принцесс, своих сестер, поместив их в отдаленный монастырь, удалив также от себя и мать, пусть не столь явно, как сестер, но, перестав с ней общаться, вне протокола. Мать не долго смогла сносить это горе, исчахла и вскоре тихо умерла. Но одуревшего от любви базилевса и это не привело в чувство. Бедняга Роман правил тоже недолго, истратив свои душевные и фи-зические силы в постели, успев, правда, родить с Феофано двоих сыновей, Василия и Константина и двоих дочерей: Анну и Елену. Никифор прекрасно помнил, как во время и после его триумфа за Крит, он стремительно сблизился с очаровательной базилиссой, и даже сам не заметил, как оказался в ее постели. Их любовь, если она когда-то и была, бы-стро отгорела, как только сошел в могилу Роман 2-й. Сам сошел? Или ему помогла Фео-фано? Об этом все предполагали молчать и не задумываться. Хотя, намеки по этому пово-ду патриарха Полиевкта, были не то, что весьма прозрачными, а, подчас, так и вовсе не-приличными. Став мужем прекрасной базилиссы, делившей трон уже со вторым импера-тором, Никифор вскоре стремительно ощутил ее отчуждение. По всей видимости, он тоже не был тем, кто нужен был Феофано. Ей бы жеребца из конюшни првести в постель! Ему не раз намекали, что базилисса ему не верна, более того, говорили, что она близка с еще одним военачальником и его бывшим подчиненным, Иоанном Цимисхием. Опасаясь, что в ход пойдет яд, Никифор давно уже стал есть в одиночку и спать отдельно от императри-цы. Да, есть у власти и негативные стороны.
Калокира к императору привели наутро:
- Ты знаком, патрикий с содержанием послания архонта Херсонеса?
- Да, божественный, архонт и мой батюшка, зачитал мне свое письмо, прежде чем отправить меня с ним к тебе, божественный. Не зная, что везу, я просто не посмел бы явиться к тебе, божественный!
- Имеешь ли что добавить к посланию?
- Да, божественный! Такие послания архонт не самого главного твоего города, боже-ственный, пишет тебе не каждый день! Отец два месяца собирал, проверял и перепроверял информацию, опросив сотни купцов и полоняников-хазар, некоторых, заподозрив в неис-кренности, даже пытал. Письмо он передал мне за несколько дней, до отправления хелан-дии, наказав мне держать ухо востро, слышать и видеть все, что могло бы быть тебе по-лезным. Предполагал, что вести, тебя заинтересуют. Я – сын своего отца, божественный, и твой подданный. Я старался быть внимательным и настойчивым. Мы вышли из гавани Херсонеса в день, когда к нам  пришли вести, что Сфендосляб вышел из Таматархи и су-шей, а также водой, на хеландиях. И направился через Азовское море, намереваясь по-пасть оттуда в Дон и, судя по всему, вернуться к Саркелу. Где он, как сказали кое-кто из проданных в рабство полоняников, создал себе опорный пункт в былой хазарской степи. Куда он пойдет оттуда, я не знаю, но имею основания предположить, божественный, что к себе в Киев. Несколькими днями раньше начала его похода к Саркелу, из Таматархи не-сколько сот пленников, преимущественно греки и хазары, божественный, были перевезе-ны руссами в Крым, и высажены там. Мы их успели опросить, божественный и выяснили: в Таматархе Сфендослейв оставил своего боярина и с ним гарнизон, для бережения града и крепости. Все ее стены они за зиму отремонтировали и привели в прекрасное состояние, рвы очистили и заполнили водой, ворота изладили новые, вместо ветхих старых, облег-чивших их собственный штурм и взятие града сего. Оборону города князь оставил в пол-ном порядке, припасами град, по словам полоняников, снабжен в изобилии. Сам Сфен-дослейв, судя по всему, намерен вернуться к себе в Киев.
- Хорошо, патрикий! И что ты по всему этому поводу думаешь?
- Я думаю, прости мне мою смелость, божественный, тебе надо установить сношения со Сфендостейвом!
- А ты бывал в Киеве, патрикий?
- Дважды, божественный!
- Моим посланником к Сфендослейфу поедешь!
- Что я должен там сделать, божественный?
- Ты, патрикий, должен соблазнить Сфендослейва, воевать болгарское царство с по-луночи, за деньги!
- За деньги, божественный?
- Тебе, патрикий, в казне выдадут огромную сумму в 15 кентинариев золота. Это рас-считано на 15 тыс. воинов, а также то, что пойдет самому Сфендослейву. Торгуясь, мо-жешь сказать ему, что это только задаток, столько же, а, может, и больше, он получит по завершению этой операции. Получишь в свое распоряжение скоростную хеландию, с эки-пажем и кормщиком, бывавшим в Киеве и знающим, как пройти туда. Я узнавал, туда на-до идти по весне, когда реки в их землях вспухнут от бесконечных талых вод. Правда?
- Совершеннейшая правда, божественный!
- А почему с севера купцы-нурманы приходят и летом, и по осени, и, даже ближе к зиме?
- Видишь ли, божественный, река Днепр, на берегу которой и стоит Киев, велика и полноводна, но в своем среднем течении имеет участок длиной примерно в 300 стадий, называемый порогами, по которому корабли, в нормальную воду, пройти не смогут, зане там со дна, днища кораблей норовят проткнуть мощные скалы, возвышающиеся даже и над водой. А в большую воду, что по весне, о, божественный, камни те скрываются веш-ней водой. Но большая вода у них наступает только весной, когда тают бесчисленные сне-га на их равнинах. Варяги же и сами русы, те пороги проходить умеют и в другие сезоны, не только по весне, божественный.
- И как же они проходят эти пороги, патрикий?
- Они вытаскивают свои, относительно небольшие, в сравнении с нашими хеландия-ми, суда, на сушу, божественный. Ставят их на круглые деревянные вальцы и волокут их вдоль всего этого участка, спуская в воду, по его прохождению.
- А наши хеландии, патрикий, для этого слишком велики?
- Да, божественный! Они слишком велики, нам их не протащить волоком без сто-ронней помощи. А места там глухие, помощи ниоткуда не будет. Кочевники, если вдруг наскочат и от них не удастся отбиться, просто полонят незадачливых корабельщиков, или перебьют их, забрав все имущество.
- То есть, совершить твою миссию можно только сейчас, по весне?
- Да, божественный, только по весне! Прости мой вопрос, божественный. А чем я обеспечу надежность экипажа хеландии?
- Для экипажа патрикий тебе выдадут по 150 номисм на каждого и 250 номисм для кормщика. Ну а работоспособность рабов, я надеюсь, патрикий, ты знаешь, чем поддер-живают?
- Знаю, о, божественный!
Низко склоняясь в поясном поклоне, выдохнул Калокир. Сумма, назначенная к вы-платам экипажу, неожиданно оказалась огромной, что свидетельствовало о том, насколько важной базилевс считает миссию Калокира. А это позволяло ему рассчитывать, при удаче его предприятия, конечно, и на соответствующую награду и повышение при дворе бази-левса.
Приказав, немедленно вызванному друнгарию , дать патрикию Калокиру лучшую хеландию, с лучшим экипажем, и давая тому понять, что аудиенция завершена, Никифор отвернулся от патрикия, продолжив свою прогулку по мандракию. Говорить стало не о чем, а задачу свою патрикий и без того уяснил. Молодой варяг Рагнар, посвященный в чин спафария , повимнуясь кивку куропалата Рандвера, тронул Калокира за плечо и, кратко рекомендовав, следовать за ним, повел патрикия на выход из дворца. Спафарий довел его до дворцовой канцелярии, передав с рук на руки жирному спафарокандидату , с писклявым голосом евнуха – служащему имперской казны. Со времен знаменитого Нар-зеса , евнухи в этом ведомстве случались совершенно нередко. Презрительно передернув плечами, никак не мог патрикий полагать этих кастратов нормальными людьми, Калокир все же поспешил за евнухом, направляясь к их канцелярии. Слава Богу, начальник канце-лярии казны, немолодой уже протосеваст, с ужасающе косыми глазами, глядя куда-то в угол, евнухом не был. Он объяснил патрикию, что выдаст ему указанную повелителем сумму уже завтра, рано утром. На вопрос патрикия, где ему ее хранить до самого выхода их хеландии в море, протосеваст , мерзко ухмыльнувшись, а как еще может ухмыляться иновник, сидящий при деньгах? – сказал, что ему до этого, слава Богу, нет никакого дела.
- Будешь принимать деньги, патрикий?
Издевательски вопросил он, явно рассчитывая на отказ. Отказ, который оставит все эти деньги уже списанные с казны в его распоряжении на неопределенное время. И, что самое важное, безо всяких обязательств с его стороны. Правда и без обязательств со сто-роны патрикия. Но все равно это оставляло чиновнику широкий простор для возможных комбинаций. И он с удивлением видел, как Калокир приказал своим рабам подтащить ве-сы, стоявшие в маленькой весовой комнатке, здесь же, в казначействе, а один раб, куда то убегавший, принес гирьку:
- А это еще зачем?
- Перед тем, протосеваст, как принять золото, мы его взвесим, а перед тем, как взве-шивать золото, обязательно взвесим все твои гирьки. А эта гирька будет служить нам эта-лоном. Все это я делаю по приказу божественного, о чем тебе сказал его охранник, спафа-рий Рагнар!
- А откуда я знаю, сколько он весит, твой эталон?
- Придется, протосеваст, тебе мне в этом поверить! Все! Разговоры закончены, про-тосеваст, начинаем взвешивать золото!
Протосеваст, осознав, что патрикий – тертый калач, всякое сопротивление прекра-тил, и не начиная. По прямому распоряжении императора, да еще и спафарий-варвар Раг-нар стоял тут же. И косил на все их манипуляции с золотом жадным глазом викинга. Раг-нар от природы не косил, но ужасающе косому протосевасту всегда казалось, что все во-круг его обязательно и всенепременно косят.
Придирчиво перевесив все разновесы и, забраковав два из них, патрикий еще более прдирчиво и досконально перешел к взвешиванью золота и тары, больших крепких меш-ков из буйволиной кожи. Операция заняла весь остаток дня. На Рагнар, ни Калокир, ни на секунду не отвлеклись от процедуры, совершенно замучив вороватого протосеваста вко-нец. Ему ведь четырежды приходилось посылать за добавкой золота. Сам отлучиться, по-ка шло взвешивание, он никуда не мог, даже и по нужде. К вечеру золото было пересчи-тано, дважды взвешено, сдано, принято и ссыпано в мешки. Все необходимые расписки были написаны и составлены по всей форме. Рагнар обеспечил только наблюдение за их сохранностью, пока они находились в казначействе, наотрез отказавшись их таскать на пирс. Пришлось патрикию с тремя рабами, по темну, не дождавшись дневного света, пе-ретаскивать пятнадцать тяжеленных кожаных мешков, каждый в кентинарий золота  на дворцовый пирс, где их ждала, выделенная друнгарием, хеландия. С неполной командой, подозрительно косящейся на мешки с золотом, едва собрав из разномастных рабов пол-ный набор гребцов, пришлось патрикию уходить в море. Золото, патрикий, подумав, пере-таскал с рабами к себе в каюту, расположенную, как и положено на корме хеландии. При-думать что-нибудь лучшее, как пополнить команду в Херсонесе и уже оттуда выйти в Ки-ев, патрикий не смог, а оставаться в Константинополе даже и на пару дней, было для него чрезвычайно опасно. Слухи об огромной сумме, погруженной на борт его хеландии, не-минуемо должны были распространиться из имперского казначейства, сделав ее экипаж просто ненадежным, а всех окружающих хеландию соседей – готовыми к немедленным активным действиям, пиратами. И, хотя патрикий и его рабы потрудились поместить ко-жаные мешки в мешки обычные, джутовые, купленные на рынке, рассчитывать на то, что жалкая эта уловка долго позволит оберегать тайну груза, размещенного в каюте самого Калокира, не приходилось. Уж слишком тяжелы эти невзрачные по объему мешочки на вид и слишком подозрительно в них что-то звякает. Базилевс при патрикии отдавал при-каз друнгарию подобрать Калокиру лучшую и быстрейшую хеландию. Если та, что он прислал, была лучшей, оставалось лишь тоскливо размышлять, каковы же у него обычные и уж совсем страшно было даже и подумать о худших. Экипаж, правда, смотрелся непло-хо, но был он отнюдь не полон. Пожилой кормщик Деметрий, заросший до самых бровей пегой, наполовину седой бородой, с густыми черными бровями и неимоверно низким ба-сом, показался патрикию странно знакомым. Они и на самом деле оказались знакомы. Ко-гда-то давно, этот кормщик ходил под его командой в Киев. То был его первый поход в сей град, и тогда он происходил по сугубо торговым причинам. Но обнаружить старого знакомого кормщиком на этой не слишком-то надежной хеландии было приятно. Ну, хоть уж что-нибудь…
Выходя намного раньше положенного, еще до наступления утра, из Золотого Рога , патрикий рисковал, наверное, но еще большим риском, по его мнению, было остаться в заливе, рискуя ежеминутно пережить нападение с берега. Двигаясь длинной кишкой Бос-фора к полуденному побережью Черного моря, Калокир все время затравленно озирался, требуя от своих моряков повышенного внимания. И не один раз проверял, насколько лег-ко меч его может покинуть ножны. Не то чтобы патрикий хорошо им владел и мог бы со-ставить серьезное препятствие для воображаемых убийц, алчущих золота, но, ощущая шершавую рукоять меча в ладони, он заметно успокаивался и отмякал. Хотя, какое там отмякал? Ему все время мерещилось, что вот сейчас вооруженная толпа заполонит близ-кие от их бортов берега пролива, размещаясь в сотнях лодок и сандалов, причаленных к берегу и атакуя хеландию. Порой он отчаянно жалел, что не попросил друнгария отпра-вить с ними дромон  с «греческим огнем» для сопровождения, хотя бы до устья Днепра. Но, нет! Тогда все и каждый, как на борту хеландии, так и вне ее, осознали бы, что она ве-зет что-то чрезвычайно важное, или просто чрезвычайно ценное. Вот поэтому он и скре-бется вдоль этих близких берегов, ежеминутно опасаясь абордажа, но при этом, даже не смея приказать экипажу надеть доспехи. Как бы чего не заподозрили? Прекрасно зная це-ну человеческим услугам и столичные расценки на них, патрикий не стал предлагать эки-пажу оплату по всей щедрости императора. Вот тогда уж они точно что-то заподозрят, решил Калокир и объявил, что за удачное выполнение миссии, по пришествии в Киев, вы-платит морякам по 70 номисм, а кормщику все 150, все закупки на содержание их экспе-диции, он изначально брал на себя. За такие деньги доброму, очень даже квалифициро-ванному, моряку империи, приходилось постоянно труждаться в течении добрых трех, а то и четырех, лет, а тут их предлагали за один, не самый, в общем-то, и длинный поход. Остаток денег, назначенных базилевсом для исполнения его миссии, мог пойти для разо-вых премий, необходимых взяток, закупок продовольствия и всего им необходимого, или, в лучшем для Калокира случае, стать наградой ему самому. Довольный своим вознаграж-дением за труды, экипаж хеландии ходил весело и даже на рабов стал покрикивать без прежнего раздражения. О рабах патрикий побеспокоился заранее, положив обращаться с ними много лучше, чем обычно. Их кормили втрое большей порцией похлебки из полбы, или чечевицы, с большим количеством настоящего мяса, а не требухи, как обычно. Долж-на была доставаться им и свежая рыба, выловленная с борта хеландии, что всегда дела-лось во время похода. Русское море, богатое рыбой, щедро дарила ею моряков. Наконец, бесконечно длинная, протянувшаяся от Марморы до Черного моря, кишка пролива Бос-фор, напоминающего искусственно прорубленный канал, закончилась и по левой скуле хеландии, с оттяжкой ударила упругая и зеленоватая морская волна. Выбрались! – мыс-ленно выдохнул патрикий, но к нему подбежал Деметрий и, указывая на необычно высо-кую волну, гуляющую по морю, а также на сразу засвистевший во всех снастях постоянно свежеющий ветер, предложил немедленно укрыться в ближайшей бухте. Кормщик пред-лагал отвернуть налево и приступить к поиску бухты, либо просто вернуться назад, в про-лив и ошвартоваться у его берега. Калокир, заподозрив кормщика в непотребном, прика-зал отвернуть вправо и спешно идти на поиск бухты, какая, вскорости, и обнаружилась. В глубине невеликой бухточки располагалась бедная рыбацкая деревня, которую вряд ли можно было заподозрить в низком коварстве, хотя в империи, надо сказать, случалось всякое. Но возбужденный донельзя патрикий, приказал встать на якорь посреди бухты, пережидая шторм снаружи. Здесь, прикрывшись скалами, они ощущали шторм только по тяжелой зыби ходившей по бухточке. Спать на этой зыби было просто невозможно и пат-рикий тяжко мучился целых двое суток бессонницей, не находя себе места, но решения своего не переменил. Он имел достаточно времени обдумать произошедшее и понять, по-чему же выбор базилевса пал на него, не слишком известного патрикия, происходившего из заштатного периферийного Херсонеса. А чего бы и опасаться базилевсу? Того, что Ка-локир просто сбнежит с золотом? Куда? Не так уж много в неустроенной Европе тех пор, где уже более полутысячи лет назад погибла Западная римская империя, было теплых мест, где беглый патрикий, пусть даже и обладавший огромным запасом золота мог бы устроить себе безбедную жизнь. А ведь разозленный император, надо быть, разошлет ис-кать его своих агентов. Они станут искать и найдут, будьте покойны, прекратив сразу и навсегда все его потуги! Нет уж! На восток? Там, соблазнившись его золотом, зарежут еще быстрее. Имея золото, по тем временам, надо было иметь и ратную силу, дабы его ох-ранять. А если же нет ратной силы – следовало иметь надежного государая, взявшего тебя под свою защиту. А за это с ним следовадло делиться золотом и серебром. Так поступали все купцы, платя огромные налоги и, тем самым, оплачивая свою безопасность. Но он-то не купец! А золотой запас, не подпитываемый торговой деятельностью, быстро иссякает. Да и искать такого государя встанет непросто. Тем более, что византийская империя ста-нет требовать его выдачи. Вначале не оповещая никого о его золотом запасе, а позже, по-няв, что просто так не выдают, и сообщив о нем. Зачем? А просто чтобы погубить его, Ка-локира. Покойной жизни тебе не дадут никак! Нет, тут выгоднее служить честно! Испол-нив щекотливое поручение базилевса можно рассчитывать на серьезное повышение в придворном чине и, возможно, денежное вознаграждение. А еще ж и семья его отца, ма-тушка, брат и две сестры остаются у базилевса в заложниках…
Кроме того, вспоминалось патрикию, как примерно 15 лет назад, он, тогда юный еще спафарий  встретил будущего базилевса, еще когда он был офицером катафрактариев Никифором Фокой, и помог ему выпутаться из финансовых затруднений, вполне грозив-ших тому долговой ямой. Неужели базилевс не забыл этого, а может, просто вспомнил, нечаянно встретив былого благодетеля.
В этих размышлениях патрикий коротал время на борту хеландии, дожидаясь окон-чания шторма. Их укачивало на зыби, разведенной штормом в бухте. Тяждко болелои многие рабы-гребцы. С детсва привычный к морю, патрикий легко переносил это испыта-нии е мертовой зыбью. Временами к ним причаливали рыбаки, предлагая мореходам све-жую рыбу. Они и рассказали интересную новость. Оказывается, пребывая в столице, Ка-локир пропустил одно совершенно чрезвычайное событие. К группе хорасанских купцов, осторожно выбравшихся проведать по осени, что творится в устье Итиля, после достопа-мятного похода руссов, на одном из забытых Богом островков дельты могучей реки, вы-шел человек, назвавшийся хазарским каганом. Он попросил купцов довести его до «циви-лизованных», как он выразился, стран, например, до Испании, пообещав заплатить ка-меньем необычайной чистоты, величины и ценности. Делать в дикой и опустошенной руссами местности, купцам оказалось нечего, торговать не с кем, подниматься к стоящей выше и, по слухам, совсемне разгромленной руссами, даже и нетронутой вовсе, Булгарии, не хотелось. Да и уцелела ли она? Мало ли! Купцы с легкостью согласились на предложе-ние неизвестного, а отойдя от берега, повалили его на палубу и тщательно обыскали, най-дя при нем еще с полдюжины подобных алмазов, несколько золотых безделиц. На левом плече неизвестного была обнаружена причудливая татуировка, искусно сделанная еще во младенчестве, его крайняя плоть была обрезана, причем, тоже в раннем детстве. Купцы еще не окончательно поверили, что у них в руках оказался бывший хазарский каган, но решили, что на это сильно похоже. Там у них и созрел план, какой они и привели в испол-нение.
Они заковали своего горе-нанимателя в рабские цепи и повезли его в Константино-поль сушей. А уже здесь, в столице империи, предложили самому ромейскому базилевсу, через проэдра  рынка, выкупить у них своего былого злейшего врага за определенную сумму. Мудрый базилевс согласился. Но, передавая купцам золото, посланный им спафа-рокандидат, просто арестовал купцов, а его чиновники изъяли все их имущество в постоя-лом дворе, где они и остановились. Среди их вещей обнаружились и все семь камней от-нятые ими у того кагана, а также действительно необычайно изящные золотые безделуш-ки, вряд ли принадлежавшие купцам. Не по карману они им были, ой, не по карману. Их собственные деньги и ценности также были конфискованы императором и поступили в казну. Купцов император повелел казнить через колесование на Ипподроме, при большом стечении алчного до таких зрелищ, столичного люда, объявив при этом, что жестокая смерть и окончательное разорение ждет каждого смертного, посмевшего посягнуть на жизнь и свободу владыки, отмеченного самим Богом. Нет той власти, что не от Бога, по-вторил базилевс слова Библии! Правда, расправа над купцами вряд ли сильно порадовала бывшего кагана, поскольку он-то сам так и не обрел свободы и столь желанной ему безо-пасности. И не оказался среди единоверцев. Его поселили на голых и бедных Принцевых островах, посреди Марморы, с единственным, оставшимся верным ему слугой. Так закон-чит свои годы былой повелитель могущественной Хазарии. Надо ли говорить, что восхи-щенные подданные на все голоса славили своего императора, называя эти его деяния муд-рыми и богобоязненными.
Но все кончается в этом лучшем из миров. Лучшем, просто по тому, что мы так и не нашли до сих пор себе, ничего лучшего! Кончился и этот несносный шторм. Хеландия ос-торожно выбралась из бухты, вслед юрким лодчонкам местных рыбарей, поспешавших на рыбалку во взбаламученное недавним штормом море. Когда ж и ловить рыбку, как не в мутной воде. Хеландия, прижимаясь к берегам кавказского побережья, ходко пошла по мутным после шторма водам моря. Он все-таки был не прав, обвиняя друнгария, тот и в самом деле выделил ему, пожалуй, одну из самых быстроходных хеландий. И экипаж и кормщик Деметрий вели себя превыше всяческих похвал, а рабы, хорошо питаемые и не слишком часто знакомившиеся с кнутом, гребли старательно и исправно. По ходу, Кало-кир решил не заходить в Херсонес, а идти прямо к устью Днепра, чтобы уж никак не упустить свой шанс войти туда с началом половодья. А и в самом деле, чего он потерял в Херсонесе? Нарваться на грабителей, отнимущих у него имперское золото, можно и в родном городе, а недостатка в экипаже хеландии за весь их поход так никто и не почувст-вовал. Примерно за неделю, они дошли до Крыма, но и там не посетили ни одного града, приветливо разбросавших свои гавани, и теплые таверны в них, по всему крымскому по-бережью, навстречу усталым мореходам.
Когда они вошли в Днепр, половодье шло уже во всю мощь, заставляя их поторапли-ваться к порогам, дабы пройти их до спада воды. Этот спад уже начался и становился вполне заметным, хотя разлившийся Днепр все еще напоминал море, своей безграничной ширью. Над страшным Ненасытцем, они прошли вовремя, как, впрочем, и над иными по-рогами, поспешая к недалекому уже Киеву. Как-то поздно ввечеру они причалили к сво-бодным причалам Почайны, доложившись о себе городской страже. Причаливая, патри-кий нервничал, а ну, как тут у руссов больше бандитов и татей, чем в родном ему Херсо-несе и Константинополе? Нападут, ограбят и убьют. Своего посольского звания он пока никому не объявил, вот и не с кого станет базилевсу спрашивать за нарушение священных обычаев приема послов и посольств. Но ночь прошла спокойно, а на следующий день, по-дивившись с утра, насколько же разросся Киев с его прошлого здесь пребывания, пять лет тому назад, он послал гонца на Гору, известить князя о том, что к нему прибыл посол ве-ликого императора и просит его принять. Гонец вернулся, извещая патрикия, что по от-ветным словам руссов, князя в граде нет, и будет он назад нескоро. Явившийся с послан-ным боярин настороженно и внимательно просмотрел верительные грамоты имперского посла, кивнув головой, мол, правильно все. Вернул грамоты патрикию. Их ему предстояло вручить самому князю, к коему он  был послан:
- Здрав буди, патрикий ромейский!
Поздоровался боярин, а его толмач мигом перетолмачил на неожиданно хорошем греческом. Знать бы патрикию, что греки в сем граде жили целым отдельным районом, не самым худшим и далеко не последнем в Городе.
- И тебе по здорову, боярин! По здорову ли ваш великий князь?
Исполняя протокол, справился о здравии хозяина Калокир.
- Слава всем богам нашим и главному из них – Перуну – князь наш здрав. Здрав ли базилевс – автократор империи ромеев?
- Слава Богу, божественный здоров и активен! На месте ли великий князь ваш? При-мет ли он меня, боярин?
Толмач патрикия старался вовсю. Он был местным, из полона, взятого хазарами лет 15 тому назад. Его русская речь иногда казалась немного архаичной, но была отменно по-нятна и правильна. Раб надеялся, что в конце миссии он обретет свободу и останется в родном Киеве.
- Нет, патрикий, князь наш ныне не в граде нашем  и будет назад он нескоро!
- Когда же, позволь спросить у тебя, боярин?
- Я так полагаю, к осени, патрикий! А может и уже по осени, ближе к грудню-месяцу.
Патрикий даже застонал. Идя сюда, он прекрасно понимал, что этим годом назад ему уже не быть, просто Днепр не пропустит. Но ему еще предстояло более четырех, а то и пяти – шести месяцев пребывать в жалком ожидании, подобно сторожевому псу, охраняя привезенное им золото. Словно зная о нем, боярин пригласил:
- Коли будешь дожидать князя, патрикий, имею полномочия пригласить тебя на кня-жий гостевой двор, специально для таких оказий и предназначенный. Там и покойней и безопасно вполне. Он под особой охраной гридей, дабы гостям посольским никто не ме-шал и порухи их чести, жизни и имуществу, не чинил.
Патрикий поблагодарил, а боярин, пообещав прислать слуг и гридей для помощи и охраны, чтобы начать переезд патрикия в гостевой двор, прямо сегодня. Уже к полудню патрикий был первезен во двор на Гору, приготовившись к длинному и томительному ожиданию. Он решил изучить, наконец, язык руссов. В прошлый раз, он это начал и даже делал успехи, но времени катастрофически не хватало. А сейчас, чем ему еще заниматься? И хорошо бы к возвращению князя уже знать по-русски достаточно, чтобы общаться с ним без толмача. Не то чтобы Калокир не верил толмачам и своему и княжому, а все ж так, глаза в глаза, оно точнее и проще как-то! Уже после обеда его толмач ушел на тор-жище, рассчитывая разузнать, где князь? Могло ведь быть и так, что князь в Городе, да принимать его по какому-то поводу не хочет, а боярам своим врать повелел, те и рады стараться. К вечеру толмач вернулся, рассказав, что князя воистину в городе нет, а ушед он бе, с дружиной своей и городовой пешей ратью на вятичей. Князь рязанский Славен, задумал задерживать выплату оговоренной перед походом в хазары, дани. Вот и пошел князь, еще не дождавшись схода вешних вод к перевозу у Вышгорода, в вятичи, по уже проверенному маршруту, поспешая. Силы других городов и земель, князь с собой не звал, полагая, что хватит для такого дела только своих сил, киевских. Тем более, что у вятичей, только рязанский родовой князь завозился изменой. Муромский помалкивает, даже по-мощь на рязана обещал, говорили на торжище подольском, ярые до разговоров торгаши. И откуда они все это и сведали-то? Несмотря на войну торговцев в Киеве было предоста-точно, торговля шла бойко. Земли окрест жили покойно и тихо. На душе у патрикия стало полегче. Действительно, князя во граде нет, а не так его выдерживают. Но, тем не менее, решил Калокир, напомнить по старой памяти о себе княгине Ольге, хотя никакого к ней поручения от базилевса, он и не имел. Княгиня прислала послу любезное приглашения, зовя его к себе на аудиенцию…


У ВЯТИЧЕЙ
Поход этого года действительно был решен и организован невероятно скоро. Как только по весне не прибыли с первой большой водой дани из рязанской земли, от вятичей, князь, не дожидаясь иных вестей, принялся быстро и чрезвычайно энергично готовить по-ход. Видно, ожидал он чего-то подобного. Кое-какие вести от своих проведчиков о том, что Славен рязанский с Алмушем булгарским стакнулся и сговаривается о чем-то оттай, он, безусловно имел еще с осени. Портом прибежал гонец из Мурома, князь-наместник коего, встав на место погибшего в хазарском походе Будилы, упреждал, что рязанский Славен готовит измену и склонял к ней его. Уже потому князь принялся готовить поход на вятичей-рязан и, возможно, на булгар. Видно, решил он, Алмушу не пошел впрок урок Хазарии, раз милостивое и спокойное обращение с собой, он воспринимает как признак слабости. Ну, это понятно и вполне в национальном характере тюрков, представителем которых Алмуш со своими булгарами и являлись. Деятельный и подвижный князь, даже обрадовался подобной оказии. Погрузив припас на ладьи, подняв дружину, собрав охот-ников с городов Киева и Чернигова и взметя окольных бояр, князь, собрав две с полови-ной тысячи конных и четыре - пять тысяч пеших, пошел к Вышгороду, где намерен был начать перевоз. Снова более 80 ладей заполонили собою Днепр, выгребая к месту слияния его с полноводной Десной. Запасов у княжого воинства было изрядно, шли они ходко, а путь их был проверен. Ратмир, побратим Жданов, попал к нему же и под команду, хотя и тоже стал нарочитым, таким же, как и Ждан. Но последнего, князь, заведомо предпочитая многим иным, словно испытывал на способность предводительствовать войсками. Вот и в этом походе, Ждан вел головной отряд конницы в 150 конников, прикрывая с берега ла-дейную рать. Приятное это чувство скакать в строю с мощными комонными воями Ряда Полчного, зная, что по твоему приказу эта силища устремится туда, куда ты укажешь, и станет избивать тех, кто заступил им путь. Странное это чувство, странное и сильное. Особенно оно сильно тогда, когда ты еще всего несколько лет назад был простым отро-ком, безмолвным княжьим джурой, волею судеб лишенным родства и родственной помо-щи, соответственно. Опору имея, только на свой характер, свое ратное умение, да на под-могу друзей, обретенных уже здесь, в дружине, Ждан показал себя необычайно справным воем, годным не токмо мечом махать денно и нощно, но и людьми распоряжаться. Не-сколько раз с огромным риском для жизни, он доказал свою преданность князю, а также, что для него стало уже важнее, доказал свое умение и старание управлять воями в бою, что далеко не так просто, как кажется. Он умел видеть в бою не только своих противников и не только тех, кто так или иначе мог противостоять ему, но и все, чем этот бой был на-полнен. Без такого видения никогда человеку не бывать не то, что полководцем, но даже и толковым воеводой. Оказал себя парнище и в посольном деле ходя к булгарскому князю Алмушу отроком при боярине Ратиборе, сопровождая, кроме того, и самого князя, на не-которые переговоры. Всем показал, что умеет держаться спокойно и достойно, долго пре-бывать собранным и внимательным, не выпуская из виду никаких деталей. А потом, по свершению переговоров, способен толково обо всем доложить и высказать, подчас, свое мнение. Сам будучи, и воеводой, и дипломатом, князь Святослав такие качества в подчи-ненных зело ценил, их за это быстро выделял, приближая к себе и к делам своим. Так ста-лось и со Жданом. Уже к концу подготовки похода в Хазарию, егда они возращались из Новгорода и Пскова, стал он замечать, что князь к нему вельми пристально присматири-вается. Ну, а последовавший затем, большой и длительный поход в хазары, дал князю от-менную возможность опробовать своего дружинного отрока и дать ему оценку. Оценка, судя по всему последовавшему, оказалась зело достойной. Последним временем, князь постоянно назначал Ждана командовать и подчас уже не малыми группами своих друзей и побратимов дружинников, а не только ратных из пешцов.
Сегодня полторы сотни конных Ждана, получили приказ князя сходить верст на 20 – 25 в степь, проведать, тихо ли там. Они уж подходили по правой ветви Сейма, к месту ожидавшегося волока. Следовало его обезопасить еще издали, чтобы не волочь ладьи в кольчугах и оружными. Тягловито сие, да еще и как тягловито. Князь не бегал тягла сам и не терпел, когда его дружинные, или ратники от того бежали. Но и искать им на шеи лиш-нее тягло также почитал не только всякого смысла лишенным, но и глубым. Нарочитые и отроки Ждана, развернувшись в лаву, шли по ровной степи, выглядывая все окрест. Луки снаряжены, тетивы излажены и заведены на подзоры, мечи проверены, хорошо ль из но-жен-то вылетают? Враз ли? Щиты опробованы, быстро ли могут быть из-за спин на левые руки выброшены? Запасное оружие у луки седла опробовано, способно ль скоро его дос-тать, буде потребуется? Ждан у передней луки седла держит добрую новгородскую секи-ру, проверенную уже в деле – добра-а! – пластает от головы до самой, ну, сами знаете до чего. А после такого пластания, люди дальше уже сами разваливаются, препон тому нет! Но, поскольку ближнего боя ныне не больно ждется, не с кем вроде, тулы, наполненные стрелами, перевесили поудобнее, чтобы руку не задерживая, дозволяли бы лучнику на счет раз-два, стрелку за пяточку из тула извлечь, да на тетиву сходу «на три» и бросить. И выстрела никак не задержать, не умедлить с ним, справляясь сделать его за счет «четыре, пять». А там еще и посмотрим, кто кому быстрее салазки загнет, кому жить, а кому и об-глоданным костяком во степи валяться. И кому, да с кого добычу сдирать? Гулко бьют неповинную ни в чем лесостепную землю своими тяжелыми копытами, перекованные пе-ред самым походом, кони нарочитого воинства русов. Никуда не торопясь, очень легкой рысью, дабы ничего не упустить, скачут дружинные.
Поднятый и вспугнутый ими быстро, все враз, борзо выскакивает-выносится из ма-ленькой балочки степной печенежский загон. Голов мергенских в 150 – 200, а то и поболе того вроде. Не зря они, раскосые, тут таились. К весям, наверное, подбирались, интересу-ются, поганые, не удастся ли чего, аль, может, кого, там скрасть. К вятским весям, понят-ное дело. А все одно – уже к нашим. Небось, положив коней в лежку, пытались их пере-лежать, выжидая, над ними пройдут дружинные, ай нет. Оказалось все ж над ними. Ле-жать дальше стало предельно опасно. Не на них рать идет, это правда! А  и им жить да-вать, так и незачем! Степные, уходя, ринули по дружинным полновесный залп стрел. Ми-гом извлеченные из за спин одеты на грудь надежные испытанные щиты, позволяя отра-зить дальние стрелы, а кони, получив шенкелей, встали с шагового ходу  в карьер, рванув за степными. Те легче и их кони степные, лучше берут в прием вначале скачки, быстрее разгоняются. Только они, овса не пробовавшие, не смогут долго держать нормальный темп долго, выдыхаясь. Все это дружинные знали и разумели давно, изучив, понятное де-ло, на практике. А потому комонники Ждана нисколь не расстроились, узрев, что степные резво ушли пред ними, они настроились на длинную в восьмую, а то и в четвертую часть дня, погоню. Заводных коней, ни те, ни те, с собой не имели, знать у степных больший за-гон не далее как в полудне пути. А у дружинных, главная княжая рать за спиной и тоже не на большем расстоянии. Началась большая и длительная погоня. Пройдя первую сотню перестрелов, заметили, что степняки перестали отрываться, а на второй уже принялись понемногу становиться ближе. После третьей и четвертой уже попали в зону досягаемости луков дружинных. Луки степных тоже доставали до дружинных, вот только стреляя назад, а не вперед, приходилось сильно разворачиваться, изменяя центр тяжести скачущей пары – всадник и лошадь. А, значит, замедлялся галоп, они сближались с дружинными все больше и больше. Стрелы дружинных накрывали степных все гуще, выбивая тех из седел, подбивая их коней, и уже позже кто-то из дружинных, на ходу добивал несчастного, ог-лушенного падением, продолжая скачку за теми, оставшимися. Вылетали из седел, на-ткнувшись грудью на меткую стрелу степных и дружинные, а кто так и летел кувырком, утратив коня. Но Ждан видел – степные сдыхают. Не столько сами всадники, они лишь сидят но конских спинах сиднем, сколь их кони. Не сдюживают взятого темпа. Он знал, что скоро те попытаются атаковать его дружину, обязательно накоротке, чтобы, вновь на-чиная скачку в догонялки, слегка оторваться от погони поначалу. Они уже не рассчиты-вают, что смогут уйти к своим. Но если попытаться еще раз – тогда может быть. Значит, наша задача – им второго шанса не предоставить. Вон их бек, лучше одетый и вооружен-ный, чем его мергены и на лучшем коне, привстав в стременах, начинает размахивать в воздухе руками, показывая своим, что следует делать. А что? Угадать не так уж и сложно. Из сложившегося положения беглецов и погони, ясно, что беглым надо пытаться, нанеся задерживающий удар погоне, уйти от нее как можно дальше к большому отряду, наверня-ка возглавляемому кем-то из ханов. То, что в степи гуляет конница князя Святослава, степняки уразумеют немедля, дураков и самоубийц среди них не чрезмерно. Наверняка они постараются уйти из той степи, что примыкает к киевским и черниговским владени-ям. Тягаться в бою с дружинными князя, охоты они не имеют, знают, гады, не светит им! Оставаться здесь для них, чревато огромнейшими неприятностями. Слишком хорошо спо-знали князя-пардуса и его ухватки ближние степные ханы, вряд ли возжелают продолжать с ним боевое знакомство, не ведая точно, где он и как он? Но зная только, что дружина его в степи, а его самого нет в Киеве. Ждан понимал, что бек, ведущий этот чамбул, к своему несчастию, упустил момент, когда он мог перестать прятаться и спокойно, без угрозы до-гона погоней, уйти в степь и соединиться со своим ханом. Он слишком долго надеялся пе-ресидеть руссов, там, в балочке. Пересидеть по-тихому, ничем не рискуя. И когда он уже взнял, сорвал с мета свой чамбул, стало слишком поздно. Конница руссов была уж рядом. И сейчас беку надо было решать вопрос, какой частью чамбула он может пожертвовать? Пожертвовать, бросив его навстречу руссам, с тем, чтобы они в гибельной для себя сече, малек приостановили дружину Ждана. Тогда иные уйдут. Если он предложит жертву слишком маленькую, она своей роли не исполнит, погибнув целиком, так и не задержав нарочитую конницу. Тогда отряд Ждана, стоптав их без задержки, пройдет по их костям, продолжая преследование. Слишком большую – будет утрачен всякий смысл жертвы, точнее она становится просто платой за побег бека и его мергенов-телохранителей, к сво-ему хану. Непросто сейчас приходилось беку, но решение свое он, похоже, принял, и ре-шение это удивило Ждана. Он увидел как не старый еще конник на молодом прекрасном коне, повел почти половину чамбула в уход, а вторая половина чамбула, возглавляемая самим беком, зрелым опытным степняком, рванула вперед, забирая от своих коней, их ед-ва уж не последнюю прыть, потом, подобрав узду и замедлившись, начала совершать кра-сивый поворот. Выходя на прямой и непосредственный удар по русской дружине. На под-ходе к руссам, печенеги, по обычаю своему, гадостно взвизжали, во всю дурь своих степ-ных мерзостных глоток, русы же атаковали молча, полагая, что дыхание лучше приберечь, зане скоро оно вполне потребуется. Обе атакующие конные массы были разделены меж собой начально, двумя – тремя перестрелами, за счет сильного рывка печенегов вперед. Но только вначале. Теперь же они резко сближались, несясь встречь. Снова пошли в дело луки. Ждан, уворачиваясь от стрел, стрелял и сам, радостно видя, что стрелы его раз за разом вышибают степняков из седел. Защиты у тех, почитай, никакой. Каждая стрела, угодившая в цель, брала свою жертву. Из тех, что летели по руссам, редко какая находила слабое место в доспехах нарочитого воинства, не зря же всяк нарочитый подбирает себе доспех сам, сам его и опробует. Платит за все князь, а подбирает тот, кому все это носить в жарком бою. Инако, как же на доспех тот рассчитывать? Конные массы быстро сближа-лись, а другая половина чамбула, словно прибавив, уже уходила вперед. Навстречу Жда-ну, забросившему, в ожидании тесной сшибки, свой лук в налучье и за спину и снимавше-го щит с груди, чтобы на своем месте, на шуйце дружинного, тот принял участие в сраже-нье, несся молодой мерген, очень звонко визжавший и не спешивший прятать лук, вон, вновь растянув его до самого уха. Ждан воаремя успел заметить, что стрела этого мергена, летит ему в лицо. Он слегка качнулся в седле, отклоняя лицо от летящей в него оперенной смерти. Когда по тебе стреляет один только человек, от его стрелы не штука и уклониться, а то так и отбить ее. Бронебойная стрела с острым навершием лишь задела оперением бар-мицу его шлема, дернув легонько голову Ждана. Он же, вырвав из гнезда у стремени, свое копье и привычно взяв его под локоть, видел, как суетливо и поспешно, бестолково даже несколько, печенежский лучник, затянув со стрельбой, отбросил лук, который так и не попал в налучье, потянув из-за спины свой круглый щит конника. Свою пику степняк не брал под локоть и не готовил ее к таранному, страшному удару. Он играл копьем, крутя им над головой и наслаждаясь своей молодой удалью. Может, он и не был сильно моложе Ждана, просто тот вел себя, как и должно нарочитому, да и воеводе, к тому же, а степняк похвалялся, подобно отроку неумытому, не умудренному еще годами боев. Копье Ждана выцеливало щит печенега, находившийся на уровне его груди. На сближении печенег по-пытался нанести удар копьем в корпус Ждана. Помноженный на силу инерции всадника и его коня, удар мог оказаться страшным. Но аккуратный взмах щита, выставленного под углом и, подымавшегося опытным нарочитым кверху, повел пику молодого степняка по-над головою нарочитого, ошуюю. А его собственное копье, внезапно сменило свою цель. Ранее целившее в прикрытую щитом грудь печенега, копье коротко колыхнулось, нацели-ваясь тому в лицо. Удар в лицо намного более трашен в таких схватках, но и куда более сложен по своему исполнению.  Поди, попади еще! Однако он полностью удался и то, что недавно было лицом молодого степняка, облившись кровью и серой субстанцией мозга, утратило свою целостнось. Его верхняя часть, начиная с основания носа, оторванная уда-ром копейного рожна, отлетела назад, а разом ставшее безвольным тело степняка, распле-скивая кровь и остатки собственного мозга, откинулось на круп его лошади. По стальной пластине оплечья Ждана, звонко щелкнула запоздалая стрела, и, взвизгнув, унеслась вверх, пущенная, по видимому, из задних рядов степняков. Позади него, в свою очередь, у кого-то из дружинных, звонко стеганула отпущенная тетива по защитной перстатице, и лицо воина, только-только оказавшегося перед ним, расцвело самым чудным на вид вои-на-супротивника, цветком – белого оперения дружественной стрелы. А сам он, взмахнув руками, с зажатыми в них намертво саблей, и щитом, утратив стремя, сунулся вниз, с ко-ня. Дробный и ритмичный перестук копыт лошадей, сближающихся конных отрядов, сме-нился разом оглушительным треском копейных ратовищ, звоном и скрежетом сталки-вающейся стали, а визг налетающих кочевников, уступил место победным крикам воинов, наносящих удачные удары, а также пронзительными воплями испуга и боли тех, кто эти удары получал. Это все дополнялось истошным ржанием дерущихся скакунов, преимуще-ственно жеребцов, грохотом их копыт по черепам коней противников и по телам людей. А на Ждана уже налетал сам, начальствовавший прежде надо всем чамбулом, бек. Его Жда-ну очень хотелось допросить, а потому, он решил того не убивать. Копье бека он тоже удачно принял на щит, отводя его еще левее, а свое копье нацелил в морду славному же-ребцу бека. Жаль коня, но он ведь не расскажет того, что Ждану нужно, а то, будь бы он разговорчив, конечно, оставил бы жить лучше его. Тот умер еще до того, как упал, но, еще падая через голову, проносил, подгибая передние ноги в коленях, бека на своей спине, одесную от Ждана и ниже его. Выпустив копье, Ждан не успел взять никакого оружия в правую руку. И попросту, со всего маха, ударил своей яростной десницей в кожаной пер-статице, с кольчужной сеткой поверху, по плоскому шлему хана. Шлем у того был обыч-ной мисюркой , очень любимой степняками за простоту и легкость. Это спасло руку на-рочитому, поскольку и мисюрок не бывает заоственного к самому верху свода, как, на-пример, у русских шеломов. Удар по плоской поверхности шлема был настолько силен, что, ошеломленный бек, попросту позабыв вытащить ноги из стремян, оказался полно-стью подмятым своим павшим красавцем жеребцом и не мог его никак покинуть, понево-ле дожидаясь окончанья схватки руссов с его частью чамбула. Ждан же, минуя уже ос-тавшегося в прошлом бека, лихо вырвал меч из ножен по левому боку, приняв щитом удар саблей слева, и нанеся удар мечом вправо. Опытный всадник Ждан был уверен, что с тем, кто полоснул по его щиту слева, покончат его товарищи и побратимы, а сам он спешил сделать то же самое относительно своего соседа справа. Потом же он повесил щит на грудь на ремне, перебросил меч из десницы в шуйцу, а десницей сорвал с передней луки седла секиру и пошел орудовать ими с обеих рук, ибо был он обоеруким воином. Такие, в любой дружине – краса ее и гордость, узорочье и слава. Не успевала секира вовлечь в страшное полукружье своего размаха чью-нибудь жалкую головушку, снося ее напрочь, а уже меч, серкающей змеей, метнувшись к чьему-нибудь горлу, отворял руду бедолаге, вырывая его, и из схватки, и из жизни…
Бой конных мимолетен и скоротечен, и вот уже все! Недавно, казалось, еще летели навстречу друг другу две конные массы, столкнулись, нашумели преизрядно и уже все! Всадников, оставшихся живыми, уже пронесло размахом скачки, одного мимо другого! Те, кто пали, уже лежат, либо, застряв мертвой ногой в стремени, тянуться за испуганной своей лошадью. Те, кто взял это поле, победно проскакали несколько шагов, затягивая уз-ду и останавливая схвоих распаленных схваткой, скакунов. Скакать то более уже незачем. Те, кого они преследовали, уже устремляются к окоему и, почитай, стали недостижимы.
Иные из степняков шедшие за отважным старым беком, поняв и приняв свое полное поражение, бросают щиты на спину и, припав к гривам своих коней, настегивают их, уно-ся ноги в разные стороны от места схватки. С дюжину всадников от былого чамбула, по-верженного Жданом бека, именно этим сейчас и занимались, а несколько лучших лучни-ков из дружины Ждана, поставив своих коней стоять смирно, старательно выцеливали их из луков посреди лесостепи. Русы бросали стрелы на восточный манер, выводя одновре-менно и лук на одной руке, а другой, растягивая тетиву. У этих нарочитых почти каждая стрела шла по цели, за ними подбору не было. Остальные деловито собирали стрелы, ко-пья и оружие врагов, добивали раненых степняков, грузили в седла своих раненых, слава Перуну, было-то их совсем немного, как и погибших, собственно. Тех тоже грузили в сед-ла своих, или степных лошадей, каких дружинники быстро изловив, согнали к месту боя. На уходящую половину чамбула вовсе и не смотрели, поскольку они уже превратились в почти невидимых, скача где-то там, за окоемом. Идти за ними было, к тому же крайне опасно, можно нарваться на всю орду, а она куда больше только что ополовиненного чам-була, как бы не в пять, а не повезет, так и во все десять раз. Тогда уже им придется соло-но. Зачем? Победа есть победа! Зачем, только победив, сразу искать себе и поражение? Для полноты ощущений разве? Так они и без того на высоте. Старый бек свою работу справил, подумалось Ждану, сам с половиной чамбула изгиб, но другую его половину спас. Вот те сейчас и идут на всех махах к своим, уносят свои шеи, не перерубленными мечами руссов. Ждан же поспешил подъехать к уже очнувшемуся и беспомощно дергав-шему ногу, из-под убитого под ним жеребца, кочевнику. Спрыгнув с седла, помог тому освободиться, связал его же арканом ему руки сзади и повел перед собой, подбирая тому лошадь. Слева лежал старый степняк, раскинув руки. Его голова, отделенная от тела чьим-то мечом, валялась в ковыле рядышком. Что-то почудилось Ждану знакомым, в этом из-рядно потертом лисьем малахае, точно гвоздем прибитом, так и оставшемся на отрублен-ной в бою голове, несмотря на то, что саму старую бошку попросту и без больших затей снесли с плеч. Неужто, Тугут? Осторожно, ножнами меча повернул голову к себе – точно, Тугут! Одно ухо, да и с виду он. Его-то морду да ему-то не запомнить!? Встрелись, знать! Вот где старик нашел себе могилу, а может и сыны его где-то тут. Но что тут поделаешь? Они – степняки, мы – оседлые! И жить нам рядом совсем-совсем не просто, только дер-жась за оружие и пластая, при случае, друг друга в охотку, от макушки и до самого паха. Мы то в их степь не попремся, нам она как бы и незачем, разве что распахать когда, и леса высеять, превращая степь в лесостепь, чтоб дерева защищали землю от ветров-суховеев. А вот они к нам лазают почасту и в охотку. Украсть чего из нашей утвари, хлеба наши ста-дами своими и табунами потравить, людей наших полонить и убивать. Потому-то и бей их, нарочитый, безо всякой жалости, где получиться и как получиться! В этом твой долг перед землей твоей и людьми на ней живущим, и не поддавайся воин ложной жалости! Все так, все так! А все равно грустно! Ему то этот старый степняк, чей обезглавленный труп останется валяться здесь в лесостепи, ожидая волков и воронов, некогда жизнь спас, причем, не так и давно. Хорошо хоть не своей рукой убил старика, кто-то из побратимов избавил его от этой злой доли.
Увидев, что все, что должно было собрать, собрано, Ждан кивнул своему соседу. Тот, сняв рог с пояса, вывел мелодию и отряд, окружив цепочку лошадей без всадников, но с грузом на спине, а также просто заседланных лошадей, лишившихся своих всадни-ков, легкой рысью пошел назад, по своему старому следу, самую чуточку забирая одес-ную от него. Надо быть, пешцы на судах, уже приступили к переволоку, им бы выйти на них попрямее, чтоб догонять покороче встало. А и ждать их, вперед выскочив, охоты нет. Вот и целится нарочитый, щурясь, примеряется. А и выйти побыстрее с места боя тоже след. Не ровен час, пойдут степняки посмотреть, что сдеялось со старым беком, выйдут на местьо их схватки и найдут по следам. Преследовать, возможно, станут. Тогда обиходить раненых встанет некогда, надо будет на махах к своим уходить, поспешая всемерно. Ну, да это вряд ли! Степняки сейчас, чай, настегивают своих скакунов, правя к своим кочевь-ям, разворачивать их, уходя подале в степь. Спознали бо – гроза их Святослав в степи! В березовом перелеске остановились передохнуть, обиходить по-первости раненых и пообе-дать. А Ждан взялся еще и бека допрашивать, интересно ему было, отчего старый тертый вроде мерген такой выбор сделал, знал ведь тертый калач, какова конница руссов в бою, понимал, надо быть – на смерть идет! И почему тот уходящий уполовиненный чамбул не сам возглавил? И какого хана они печенеги? Печенег, понимая, что накалить в костре ка-кой-нибудь кинжал, дело нескольких минут, запираться не стал, - да и зачем бы, спраши-вается? Все одно все сведают, не от него, так еще от кого. А ему муки принимать? – очень надо! Облегчил свою участь, предполагая, все равно ведль убьют, поведав обо всем, о чем его спрашивали. Хоть жизни лишат попросту, без изысков скорого допроса в степи:
- Выход князя Свендосляба в поход наши проведчики засекли в самом его начале, еще у Киева и ханы с беками в степи испугались. А ну, князь решил снова по нам прока-титься, пройтись по степи изгоном, пустоша кочевья, уничтожая и угоняя от нас наши ста-да, табуны и баранты. Вроде мы вам последние лета и не так уж досаждали, а как понять вашего кагана? Он силен и быстр, а как воевода безмерно мудр. Кто бы знал, что ему на ум придет? Вот и всполошились печенеги, собрались три хана ему противостоять, буде в степь полезет.
Спокойно и раздумчиво повествовал степной бек. Был он не слишком стар, справный еще муж и в кибити на полости с юной наложницей, и в степи на коне и оружно, но пре-бывал он уже в возрасте человека, имеющего взрослых детей. Ждан совсем не успел еще забыть языка степняков, усвоенного за год его пребывания в степняцком полоне, в коче-вье Тугута, понимал степняка отлично и без толмача, а и тот его не переспрашивал:
- А какие ж ханы нам решили противостоять и где?
- Радман-хитрец и подлый Куря, ушли к полудню, зипуны жалкие  шарпать в пред-горьях Кавказа с ясов и касогов, здесь остались ханы Еспа, Шитян и Ряба. Они и решили объединить свои орды.
- И много ль получилось у них?
- Всех вместе мергенов тьма  будет, наверное! Но то – мергены отборные, не как у меня в чамбуле, старые, да сопливые.
- А и немало! А ты к чьей орде уходил?
- К орде Еспы, он мой хан!
- А кто ж остатки твоего чамбула туда повел?
- Сын мой, Аршук, ему уже 23 весны минуло, он сможет и без меня, с намного уменьшившимся чамбулом справляться.
И несколько помедлив, задал вопрос, занимавший его не на шутку. Да и как тут не занимать, коли дело было о его собственной жизни, такой же единмственной, как и у всех:
- Что со мной сделаешь?
- Не решил пока! Свезу ко князю, он пусть решает. Тебя, коль не убил в бою, сейчас убивать, охоты нету. А в рабстве с тебя толку мало, сам понимаешь, не малый! Вот пусть великий князь и решает, ему виднее!
- Оно конечно – ему виднее!
Покорно согласился плененный степняк, вспомнив, наверное, как безжалостно, горя-чей сразу после боя рукой, добили свирепые урусуты раненых из его чамбула. Но то ране-ные, тащить их на себе весь поход, смысла нету, куда бы не шел князь. Да и присмотр за ними требует ненужных руссам в походе усилий. А оставить их раненых в степи – оста-вить на поживу волкам. Свои то к ним, вряд ли вернуться. Так что, то, что русы попросту и без затей добили раненых – это жест милосердия с их стороны. Милосердия, милые мои, а не зверства. Так его старый степняк, не отравленный, никоим образом, дурью нелепых, но слишком модных ныне, так называемых, общечеловеческих ценностей, в общем-то, и рассматривал. И сам на месте Ждана поступил бы точно также. Он же не ранен и сам за собой смотреть сможет, без дополнительной помощи. Так что может и удастся еще по-жить. Как знать? А жизнь ему еще вовсе не надоела, хотя, какая жизнь может быть у раба? Но живут же как-то, иные-прочие. Хан его со своей ордой дождав Аршука уйдет дальше в степь и кочевья погонит далее. И только потом вышлет малые развезды на разведку, уз-нать, где русы. Ведь хан будет думать, что русы вышли встепь по их головы, а они судя по всему, идут по чьи-то чужие.
Отряд Ждана, воротился к остальной рати, ближе к вечеру и Ждан, прихватив поло-ненного бека, пошел ко князю – доложить. Такой уж порядок был заведен у Святослава –он на походе должен ведать все, что ведают его соратники, инако как ему с ними упра-виться, можно ведь и нахомутать нелепицы и дури. Выслушав, что имел сказать Ждан, кое о чем дополнительно порасспросив бека, Святослав приказал Ждану дать тому заседлан-ного коня, саблю, лук со стрелами, щит, проводить через посты и выпустить в степь. Пусть едет к себе, коли уж повезло ему, и жив остался. На что хан, подумав, поблагодарил князя и сказал:
- Спасибо тебе коназ-пардус, только сын мой уже вступил во власть над чамбулом, какую я ему сам и передал. Как мы ее делить станем? Лучше я в твоем войске останусь. Думаю, хлеб твой даром есть не стану, а за жизнь свою, сегодня сохраненную и тебе ко-наз-пардус и воеводе твоему, что взял меня, как смогу, отслужу.
- Смотри сам степной воин и выбирай сам. У тебя разве один сын?
- Один, коназ-пардус, двух других хазары срубили, ал-арсии поганые. Дочери уже замужем, жена старая совсем, мать моему сыну. Он ее любит, досмотрит мать-то, не бро-сит, должно!
- Ну, ин, тогда оставайся! Пойдешь в дружину к Ждану. Как звать-то тебя, мерген?
- Ардуз-бек всегда звался, коназ-пардус.
- Добро Ардуз-бек. Покажешь себя в бою, так и в дружину посвятим, сподобим!
И бек со Жданом ушли. Ждан еще немного задержался, поговорив с Шугой, кто стал сейчас на его позалетошнее место, исполняя обязанности джуры у великого князя. И по-шли они с Ардузом к своей дружине, устраиваться ночевать.
Шел-тянулся обыкновенный, рутинный поход князя Святослава. Уже переволоклась через водораздел Днепра и Волги, закачалась на чистых и привольных водах Оки вся кня-жая судовая рать. На сей раз, со всеми добавившимися судами, она не превышала и 80 ла-дей. В самом начале их хода по Оке, Ардуз-бек попросился в ладью, поучиться грести и жить на воде. Достойный и опытный воин, слов нет, бек научился грести всего за пару дней, видя, что и великий князь это делать не только не гнушается, но и за честь почитает. У немолодого годами бека происходила частичная переоценка ценностей, процесс понят-ный и непростой. Потом же, он вновь запросился к конникам, а поскольку такой обмен людьми судовая и конная рати вели постоянно, устроить сие было проще простого. И вот Ждан снова едет бок о бок с Ардуз-беком и вольно беседуют. Бек за эти дни приобрел де-сятка три русских слов и пытается их использовать во всю мощь, но пристойно побеседо-вать может только со Жданом и другими дружинными, либо ратными, разумеющими степняцкую молвь. Да и беседуют они несколько однообразно, степной бек спрашивает, а Ждан отвечает, просвещая того, что и как делается у них в дружине и называя все это по-русски. Бек, морща брови и шевеля губами, запоминает новые слова, фразы и термины – старается. А тут еще новая для него морока. Плавно как-то и поначалу вроде даже неза-метно, кончились-иссякли лесостепи, уступая место благословенным лесам. Двигаться по ним, ни сам Ардуз-бек, ни его кони не умели. Вот и пришлось им сосредоточить все свое внимание на том, чтобы идти, не отставая от других, вытянувшись в тонкую, по одному всаднику, цепочку. У первой же веси вятичей, как и прошлым разом, их встретило безлю-дие. Весь ту вои княжьи зорить не стали, чем вновь удивили Ардуза. В их степных войнах такие вопросы не встают. Победитель побежденного зорит завсегда! Инако, откуда же взять добычи? А нет добычи – зачем воевали? Ждан его успокаивал всемерно, не кру-чинься, друг Ардуз, князь наш и бог наш, Перун, милостивы, без добычи нас, сирых, ни-как не оставят! Около веси той вятской взяли дневку, не заходя в сами печища, на лугах вятских и им ненароком попался один из вятских охотников. Его свели ко князю:
- Отчего мои верные подданные вятичи рязанские встречают меня, своего князя, словно завоевателя чужого?
- А пробегали, княже, мимо веси нашей, людишки князя нашего рязанского Славена, молвили, ты, будто в злобе полнейшей, идешь в наши земли. Идешь наказывать князя Славена за то, что он отложился от тебя. А и нас с ним вместях, чай, не помилуешь. Тре-бовали с нас рать пешую. Шутка ли, исполчиться всей весью, всех мужиков веси на рать послать. А жен куды? И пошто сие? Мы с тобой, княже не ссорились, ты нам люб! Славен отложился, вот пусть берет свою дружину и идет с тобой ратится. А еще лучше, советова-ли ему наши старики, восседай, князь, на комонь и зови Святослава на поединок. Он воин добрый, справный, вряд ли от поединка бегать станет. Примет. Вот и решите очно и лично все ваши вопросы. А нас почто в них мешать? Мы хлебопашцы, нам землю пахать нать!
- И не дали ему ополчения?
- Нет, княже не дали! И не только наша весь, а и все окрестные веси и градцы, своих людей ко князю не спосылали. Не врагом ты к нам прошлый раз приходил, не врагом и на сей раз станешь, должно… Ну, там, которые ближе к стольной Рязани живут, тем деваться некуда. Они рать должно дадут и за Славена встанут. Тут и в наших лесах тех же люди-шек видывали, будут, должно, княже, тебя беспокоить, стараясь заставить твоих воев нас зорить. Ну а начнется разор весям и градцам малым нашим, так и мы за луки, секиры, да рогатины возьмемся и станем тебя, княже, всячески донимать. Не взыщи уж… Для того, наверное, Славен, своих посылов в наши леса и засылает, как думаешь, княже?
Селянин сказал, а князь услышал, повелев всем конным ухо держать предельно вос-тро, опасаясь стрел из чащи и броней с себя на походе не сымать. Тяжко это, в начале жаркого изока идти конно и доспешно. Лесами, правда, идти доводилось, солнце не так донимало, пекло, но в меру. Да все равно, тяжело-то. Зато уж следующими днями они подверглись нападению из лесу. Метнули оттуда бронебойные стрелки пятеро лучников, а когда конные за ними бросились те уж и сами кинулись – удирать. И удрали бы, надо быть, да только троих подстрелили дружинные, а одного, ближе других подобравшегося Ардуз-бек арканом взял и к Святославу на допрос привел. Матерый, татю подобный му-жичище, весь в бороде, до самых глаз, придуриваться не стал. Скосив красным от былой натуги глазом на приготовления дружинных, затеявших калить железо, для пущей убеди-тельности допроса, запираться прекратил, приступив к повествованию:
- Так что, княже, князь наш Славен, не сильно надеется тебя в прямом бою в поле, скажем, одолеть, он больше на нападения исподтишка ставит. Вот и нас он с тем же сюда спослал. Нападать исподтишка, создавать у воев твоих ощущение, что их окрестные вяти-чи стрелят. Ты их учнешь к ногтю брать, они тебе тогда уж настоящей лесной войной от-ветят, не нашими блошиными укусами! И пойдет у вас с ними молотилово не по-детски.
- Хитер твой князь, вой!
- Хитер, княже великий, сильно хитер!
- А что ж людей подбирал таких, что разговориться готовы, чуть не сразу, только в полон угодив?
- Так, княже, ради такого дела, дурака упертого и завзятого ж не спошлеш! Не по не-му дело-то! Тут не грудь в грудь ратиться, тут думать потребно! Вот он нас, воинов лес-ной войны и приискивал посеред приказчиков гостей рязанских, да людей в полюдье за-сылаемых. Нам и места и люди в тех местах знакомы. Делу воинскому, мы пусть и не зело борзо, а все ж обучены слегонца. А нам его сии замыслы, как бы и не особо по душе, кня-же. Нам вольная сквозная торовля с остальной Русью и землями порубежными боле по душе, да и по выгоде кармана нашего. Да и жить мне, княже, охота. Знаю я, что понапрас-ну ты головы с плеч не сносишь, опаску в сем деле сугубую имеешь. Оттого и разговор-чив я вельми, княже!
- Ну, а еще чего, князь Славен, соратник мой по походу на хазар, удумал, поведай, раз уж разговорчив ты?
- Нападать он на тебя, княже станет больше на воде, да из-под древ лесных. Только тех лесовиков, вроде нас, было у Славена небогато, человек с 70, может 80. Сам же он бой тебе, если и даст, так только под стенами Рязани. Ведь и брат погибшего в походе Муром-ского Будилы, Буеслав со Славеном в согласие не вошел, тебе противиться не хочет, нуж-ды, говорит, нету. Вот и осталась Рязань в едином числе, да на отшибе, княже. Ей, говорил князь, и булгары помощь сулили, а вот пришел ты ратиться и где те булгары? Нетути!
- Так, ладно! А проведчиком от меня в Булгар ханский сбегаешь?
- А вот это, княже, так и с нашим полным удовольствием. Бывал я там ранее, в Бул-гаре том. С купцами бывал. Места мне там знаемые, да и с людьми я там знаюсь, со мно-гие. Молвь их мне такоже добре ведома. Так что княже, пошлешь – побегу. Да не за страх, как Славену, а за совесть. Ты мне от своих ладей только однодревку  дай. Там я на ней проскользну мимо Славена, а за Рязанью, в веси малой, у меня малая ладья имеется, со сговоренной командой. На ней, коль повелишь и в Булгар побегу.
- Велю, велю! Как тебя звать-то, смельчак?
- Гораздом мать прозывала, княже!
- Язык булгарский постиг, что ли?
- Постиг, конечно, князь. Нужен он мне был.  У купца с булгарами дело имевшего в приказчиках бяху.
- Ну, ин добре, Горазд, однодревку тебе дадут. Ждать тебя со сведениями добытыми стану к середине червеня. Интересуют меня количество войск у Алмуша, где стоят, как он намерен свой град стольный боронить, коли станет се деять. Буду к тому времени я у слияния Итиля с Окой. Найдешь?
- Найду, княже, чего ж там не найти, мимо того слияния и слепому не прйти, на слух услышит!
С тем и отпустили молодца. Только конница стала перемещаться еще более сторож-ко, да в вятских весях по Оке, нанимали лесных проведчиков, спосылая их чистить леса перед проходом конных дружинников. Вскоре такая тактика стала себя оправдывать, по-скольку нанятыми проведчиками были отловлены десятка три подсылов рязанского князя, так и не успевших даже стрелку из чащи лесной пустить. Войско же Святославово, по прежнему, беспрепятственно продвигалось по Оке, без задержек и больших остановок. Но за день расчетного пути до Рязани, на стремнине Оки, показались ладьи, шедшие под па-русами. Ветер им был попутен. Это князь Славен, решив, что на суше его коннице не ус-тоять перед витязями из дружины Святослава, поспешил поставить все на удар водной ра-ти на судах и вывел более 25 своих ладей на Оку. Он надеялся на лучшее знание Оки его кормчими, не подумав о том, что кормчие и вои Святослава куда более опытны в подоб-ных схватках, да и сам Святослав, воспитывавшийся с младых ногтей, дружиной в Новго-роде, не мог не научиться там славному искусству боя на воде. А и родом он из варяжско-го рода, еще дед его едва не всю жизнь пенил моря веслами, с городов окупы брал лихие. А и сам Святослав не по разу выскакивал в Варяжское моря, наводя на людей в тех краях страху великого, да и викингов, случалось бивал в юности далекой уже. Так что с опытом у пришлых всяко-разно было получше.
Быстро вздели кольчуги, и ратники, и нарочитые, торопясь, нахлобучили шлемы на подшлемники, обрядились в перстатицы и изготовили луки дальнобойные. Сежая смена, сев на весла, слегка разогнала ладьи, а те, кто встали с румов и окольчужились, в свою очередь, изготовились к лучному бою. Рязане тоже изготовились. А с их передней ладьи раздался крик:
- Почто, Святослав, рыщешь в наших лесах, аки волк бешенай? Почто опять к нам пришед?
- Пришед я, Славен, напомнить тебе твои роты  на оружие, пред ликом Перуна мне данные и боярами твоими подтвержденные. Почто роты своей не крепишь и не блюдешь? Воруешь почто с Алмушем сговариваясь?
- Заставил ты меня, Святослав, роту ту дать. Силой заставил великой!
- Нешто я сегодня слабей, Славен?
- А и слабей!
- Так, может, выйдешь против меня, конно ли, пеше ли, а? Вот и решим, кто из нас сильнее!
Но ладьи уже сблизились меньше чем на перестрел и рязаны первыми метнули свои стрелы в киевских. Поспешили, слишком много оказалось недолетов. Стрелы их, по сча-стью, дальние пока, ущерба, почитай, и не нанесли. Ладьи же быстро сближались и вот уже лучники Святослава принялись яро метать стрелы в рязанов. Луки дружинных витя-зей и ратников князя Святослава, давно имевших дело со степняками, были у них же и по-заимствованы. Это были составные луки, сделанные из дерева, рогов животных и их же жил. Обладая чудовищной мощью, они, к тому, же были и намного компактней простого охотничьего лука вятичей, сделанного из цельного куска тиса, альбо вяза. Все это, предос-тавляло дружинным серьезные леготы, при метании стрел из тесного пространства ладьи, где особо негде развернуться с большим-то луком. К тому же их кольчуги и щиты были гораздо лучшего качества, чем у вятичей, да они у киевлян часто попросту были, спасая своих владельцев от смерти залетной и ран ненужных. А у рязан, кольчуга на ратнике – в редкость. На нарочитом – то да! Излетной стреле никак не пробить цельной стальной пла-стины оплечья, боевого пояса, или, скажем, зерцала, что бы там не говорили новомодные ревнители лучного боя. Просто наконечник стрелы гнется и о сталь тупится. А вот тонкие одинарные кольчуги вятских воинов, стрелы, пущенные в упор, наживляли на раз. Потом первая ладья, подъяв весла с того борта, каким приближалась к ладье супротивной, при-жалась к нему, ломая ее весла и калеча гребцов. Полетели когтистые кошки, цепляя оди-нако, что борта, что людей на ладье сущих и вцепились в борта ладейные багры бывших гребцов. А смена, орудовавшая луками, удержавшись на ногах, готовая к этому столкно-вению, сумела дать залп стрел, в упор, по рязанам, прежде чем с воем и криками, подхва-тив мечи и рогатины ринуться на их ладью, решая исход боя в дикой ярости абордажной схватки. Тут-то как раз и сказалось большее умение биться на зыбких водах, стоявшее за спинами дружинных великокняжьих. И тут хваткие и бывалые княжие бойцы, отведавшие множества ладейных схваток, оказывались в преимуществе перед вятскими, бившимися до се, лишь по большим праздникам. А на ладьях князя Святослава из второго и третьего ряда, опытные вои снаряжали тонкостенные обожженной хрупкой глины горлачики , с детский, али женский кулачок величиной, земной смолой, али горючим животным жиром, да паклей, в них же смоченной, и затыкали их зажженными фитилями, метая после из пращи по судам врага. Попадая на палубы супротивных ладей, горлачики разбивались, поджигая фитилем масло и устраивая на чужом корабле очаг пожара. А насколько опасен пожар на ладье, выстроенной из сухого дерева до предела пропитанного смолой, которою промазаны на пакле и все углубления в обшивке, полагаю, всем и каждому понятно. Один такой очаг, еще ничего страшного, затушат, ну два… А когда таких горлачиков прилетало несколько, порой с дюжину, а еще и стрелы частым градом мели с воды по-над палубой, подчищая все и вся. Как тут не растеряться не слишком-то опытным корабельщикам, впервые попавшим в настоящую ладейную свалку. Конечно, жуткой эффективностью «греческого огня» , горлачики с земным маслом никак не обладали, но, перехваченные у досужих новгородских мореходов, иной раз отбивавшихся ими и от викингов на их драк-карах, а уж те-то в море да на палубах, умели все. Несчастных вятских импровизирован-ных мореходов, они в тупик загнали скоро и эффективно. Те, узрев, как лихо и быстро оказалась взята на абордаж их головная ладья, где бой уж совсем затих и как загорелись в нескольких местах, осыпаемые к тому же стрелами еще три последующие ладьи, сразу ут-ратили порыв и веру в свою удачу, и правду своего князя. Ладейная рать заколебалась, по-теряв стремление вперед, еще плотнее подставила себя под бесконечный град стрел с ка-леными наконечниками и под метко летающие из пращей горящие горлачики. Несомнен-но, далеко не все они вызывали пожар на чужом судне, но принуждали гребцов бросать весла, а воев, защищавших щитами своих мечущих стрелы лучников, оставлять щиты и бросаться тушить огонь пока не возникло настоящего гибельного пожара. Неприкрытые ничем и сгрудившиеся они сильно облегчали лучникам князя Святослава, взятие прицела, неся слишком большие, совсем неоправданные, потери. Все большее количество ладей, дымя и горя в самых разных местах, отходили из порядков ладейной рати, намереваясь пристать-приткнуться к берегу и потушить, для начала, хотя бы, пожары. Иные, утратив управление, крутились, сплавляясь по воле течения. Глядя на них, не улучшалось боевое настроение и на оставшихся ладьях. А великокняжеские ратники уже успешно зачинали абордаж еще на двух ладьях Славена. Видя такое превосходство пришлых, вятичи утрати-ли весь свой порыв и начали отступать. Пример в сем  постыдном деле, показала ладья самого князя Славена, когда на ней, достав издали, разбились, расплескивая округ себя ярое полымя два огненных горлачика. Ладьи воев Святослава, не отпуская вятских, кину-лись их преследовать. Путь отхода ладейной рати Славена был отмечен пятью - шестью полыхающими ладьями, поспешившими причалить к берегу, чтобы, хотя бы, позволить спастись людям ратным, на них прежде сущим. Те, кто приставал к левому берегу, имели время уйти в леса, а вот тем, кто, не трудясь задуматься, поспешил прислониться к одес-ному берегу Оки, пришлось иметь дело с конной дружиной пришельцев, командование над которой принял воевода княжой Претич. После коротких и совсем нежарких схваток, вятичей, малой частью перебив, полонили. По всему чувствовалось, что вятские, не слиш-ком-то горят желанием, сражаться за своего князя, полагая, что он сотворил глупость, от-ложившись от Киева и великого князя.
А когда через два дня, рано поутру рать Святослава приблизилась к Рязани, в поле перед городом их вновь, как и тогда, когда шли на хазар, ожидала вятская рать. Было там всего до трех с половиной сотен княжой конной дружины и сотен двадцать пешцев, вы-строившихся стенкой. И снова, как в прошлый раз, вятские не помешали пришлым выса-живаться на свой берег, у себя в виду, начавши сближаться с ними, только когда те уж стали ладить свою стену щитов на поле. Подойдя примерно на два перестрела, вятские ос-тановились, и от них выехал боярин. Он подскакал к стене пеших воинов великого князя, за спиной которых уже грозной тучей роились витязи Ряда Полчного. Натужась рязан гро-могласно прокричал:
- Князь великий Святослав, князь рязанский Славен вызывает тебя на пеший бой на мечах и со щитами! Выходи, князь, решите вашу прю без жертв ратных людей ваших! Решите в честном поединке! Пешими и на равном оружии.
Сквозь расступившуюся рать рязан, вышел Славен с мечом и шитом в чешуйчатой кольчуге ал-арсия, доставшейся ему явно, в их совместном со Святославом, походе на ка-ганат. Вышел и, не слишком поспешая, но и не медля, пошел к центру поля меж двумя ра-тями, а из рядов пешцов пришлых, раздвинув их вольно, выступил великий князь Свято-слав, выступая с мечом и щитом, в своей излюбленной двойной кольчуге с широким бое-вым поясом, стальным оплечьем и зерцалом. Все тот же кованный конический шлем с бармицей, что и обычно, покрывал голову Святослава, а на голове у Славена был краси-вый и высокий шлем хазарской работы, взятый на поле битвы под Итилем. Славен в боях с Хазарией показал себя славным и умелым воином, имени своему соответствовал, легкой прогулкой этот поединок для князя Святослава, никак не обещал стать. Выйдя в центр по-ля, и встав в пяти шагах, друг напротив друга, противники поприветствовали друг друга поднятием мечей и осторожно пошли по кругу, выбирая каждый момент для первого уда-ра. По-видимому, отчаявшись воспрепятствовать великому князю и его рати продвигаться к столице рязанского княжества по воде и понимая, что в поле он много слабее, Славен не захотел запираться в своем граде, надеясь выдержать осаду. В их совместном хазарском походе, он видел, насколько изобретателен великий князь, когда дело касается осады и взятия сильно защищенных городов. Его же, как предводителя воинства и земли, возмож-ность запереться в крепком месте полностью и совсем лишало всякой возможной инициа-тивы. Князь Славен уже с момента стычки с воинами Святослава на воде, не раз и не два пожалел о своей непродуманной идее отложиться от великого княжения. Не в добрый мо-мент посланец хана Алмуша, так по старому величал хана Булгарии, Славен, нашептал ему так прекрасно выглядевшие издали идеи независимого рязанского княжения, союзно-го с сильной Булгарией. Но вот явился к нему каратель – и где же сейчас его союзник? Однако ж, зная Святослава, Славен был вполне уверен, что им одним Святослав не огра-ничится, не тот он человек, неизбежно атакует он и Алмуша. Этот князь воистину идеал воителя, он так любит войну, что неведомо, нужны ли ему иные удовольствия, или он по-просту чужд их. Хотя, говорили, детей имеет. Значит, с женами бывает, не импотентен. Как бы то ни было, а ему оставалось лишь рассчитывать на собственное умение мечника, которое, как ему все говорили, было у него весьма изрядным. Все решится на этом поле и решится спором мечей, словно спор на торжище. А, впрочем, что такое жизнь? Это и есть торжище! Кто-то из них сегодня проторгуется, причем, уже навсегда! На судном поле инако и не бывает!
Славен прянул первым, пытаясь достать концом меча по коленям Святослава, ему же едва сразу не прилетело клинком по шлему. Лишь судорожным и резким движением, все-рьез нарушившим его равновесие он сумел уклониться от этого удара, а Святослав, вос-пользовавшись этой замятней, ударить мечом не мог, тот еще не завершил свое прежнее движениие по инерции. Но смог прыгнуть вперед и сильно толкнуть щит рязанского князя своим щитом. Славен упал на спину и, используя инерцию падения, перевернулся через плечо, немедля взмыв на ноги. При этом он утратил, было, свой щит, но Святослав, ука-зывая на него мечом, бросил:
- Возьми!
Что услышали обе рати, притихшие стоявшие по обе стороны поля. Рязанские бояре, собравшиеся в кружок, посреди своей рати, переглянулись. Мало кто из них, узнав о пере-говорах с послом хана Алмуша, сочувствовал возникшему устремлению своего князя об-рести независимость, в тесном союзе с Булгарией. Понимали бояре многоумные, опытные и жизнь немалую пожившие, что своей выгоды хан ищет, наложить свою лапу на вятские просторы желает. Те из них, кто ходили на Хазарию со Святославом, нисколько не сомне-вались в неизбежном и скором приходе Святослава к ним и к Булгарам. Этой своей уве-ренностью, они смогли заразить остальных бояр, так, что те, всю неделю, когда известие о приходе Святослава на Оку, стало явью, уговаривали князя решить все поединком, мол, ты старше князь, опытнее и сильнее. Да и мечом орудуешь, надо быть, много лучше! По-бьешь мальчишку! Молод он, молоко на убах не обсохло, загорячиться обязательно, по-хощет поединок быстро разрешить. Тем его и подловишь, заманишь под смертный удар. А войско у того сильнее и наше он точно побьет, тогда и поединка тебе не даст! Не дают его полоняникам! Князь окончательно сдался после того, как узрел скорое поражение и бегст-во своей судовой рати, каковую он считал не хуже великокняжеской, да и не больно меньше. Пять ладей, взятых великим князем на тесный абордаж и восемь им сожженных,  решили дело, убедив Славена, что так он Святослава не победит. Подталкиваемый почти всеми своими боярами и получая отовсюду, со всех подвластных ему вятских земель отка-зы населения ополчться против супостата, Славен понял, что кажется в своих мечтах о не-зависимом княжении рязанском, зашел слишком далеко. Назад взять уже ничего нельзя. Надо отдать должное князю Славену. Понимая, что именно его нерасчетливые и явно са-монадеянные действия оказались возможной причиной страданий родной земли, за все он решил ответить сам. И – либо отстоять свое право быть абсолютно независимым, победив в поединке Святослава, либо пасть от его меча. Может, потому и позволял ему щит свой поднять Святослав, желая равного боя. Подхватив свой щит, и утвердив его на левой руке, Святослав все это время стоял опустив свой меч долу, не совершая резких движений, Сла-вен заготовил новое действие. Рязанец прянув слегка в сторону от киевлянина, попытался, подсев тому под щит, нанести удар в бедро. Грек, обучавший его римскому способу рубки на мечах, делал упор на отработке именно этого приема, повторяя не раз, что в поединках на равном оружии, он, обычно, очень эффективен. Только Святослав, либо знал этот при-ем, либо его просто предвидел. Повел он себя очень просто. Отступив назад и развернув-шись, ударил рубящее по прикрывавшему эту атаку щиту рязанца, подскакивая при этом под свой удар и смещаясь левее. Славен, с огромным трудом сохранив равновесие после удара, направившего его левую руку со щитом вправо, внезапно осознал, что развернут к Святославу открывшимся и беззащитным левым боком, тогда как его правый смотрит не-ведомо куда! Он попытался развернуться, опуская руку со щитом, стараясь прикрыть от-крытый бок, но уже услышал противный скрежет прпобиваемой мечом противника коль-чуги, и тычок слева, под ребра. Князя уже бросило, помимо его воли, вправо, когда он ус-лышал как со страшной болью, ошуюю, пробивая печень, в его тело врывается страшное острие великокняжеского меча. Но настоящая боль настигла его позже, когда меч, остано-вившись в нем, был вырван назад. Ох, не в добрый час, князь Славен решил стать незави-симым правителем и князем. Святослав, отерев острие своего меча о княжеское корзно Славена, отсалютовал им умирающему у его ног рязанскому князю, направившись к сво-ему войску. А оно, сохранив стой и порядок, подчиняясь приказу Асмуда, Свенельд сей раз оставался дома, в Киеве, внушительно и неудержимо, рушило ему навстречу, славя его и расступаясь перед ним. Расстояние меж двумя ратями таяло, а рязанская рать никак не могла побороть свою растерянность. Бояре гудели меж собой, совещаясь, что деять? Пер-вым опомнился боярин Чурило и рявкнул ратным и дружинным стоять, рогатин не опус-кать по-боевому, отчего рязанцы перед лицом приближающейся тоже с поднятыми пока по-походному рогатинами киевской рати, так и не сделали ни единого движения. Чурило же, сдвинув на макушку свой легкий шлем и почесав голову, продолжил:
- Так, бояре, мы доигрались с князем нашим! Вон он убитый лежит! Что ж бояре, на-до, как и обещались перед поединком сдаваться, а перед тем пойти и узнать на каких ус-ловиях, а?
«Надо, надо!» - загудели вразнобой шмелиными голосами бояре, еще не понимая, что творится сейчас и здесь.
- Так я пойду, пораспрошу?
И снова в ответ общее гудение: «Иди, иди!». Хотя на сей раз кое-кто уже начал по-нимать, что Чурило прямиком сейчас с их же подачи, направляется в князья. Ведь великий князь, не может не приметить сообразительного боярина, настоявшего на быстрейшем и бескровном выполнении слова Славена, станет держать его в князя место, пусть даже и временно. А насколько постоянными порой оказывались временные вещи, бояре, люди уже пожившие и покрутившиеся у власти, знали не понаслышке. Но менять что-то было уже поздно. Инициативный Чурило, выбравшись из слегка смешавшихся рядов рязанской конницы, поскакал навстречу великому князю, держа перед собою два скрещенных копья. Ему навстречу выехал боярин из великокняжеской дружины и вместе с ним уже уехал в гущу киевских нарочитых. Ратники великого князя остановились, так и не опустив рога-тины по-боевому. Все луки, в обоих ратях, от греха убрали в налучья.
Уже к вечеру, рать великого князя привольно вошла в стольный град Рязань, вре-менно переняв у городовых гридей, все ключевые посты. На состоявшемся тот же день боярском совете был стремительно избран новый князь-наместник, как предложено было Святославом, именовать его впредь. Таковым стал именно Чурило, как и догадались тогда еще, в поле, наиболее мудрые из бояр, но несколько медленные разумом, сами не успев-шие заскочить наперед, оттеснив счастливчика Чурилу. Каждый из них тоскливо думал, что он сам мог ведь, приведи Перун быть побыстрее разумом, да дай немного удачи вя-щей, оказаться на его месте. Да уж, крепок задним умом наш мужик. Впрочем, тех, кто передним умом крепок и не должно быть много, иначе станут пихаться локтями, друг дру-гу мешать. А тогда-то и станут брать верх только те, что задним умом крепки! Князя таки избрали всем советом, в един голос. Никто не хотел выступить поперек реченного вели-ким князем, да и ясно все всем было! Порешили судьбу семьи Славена. Ей решено было дать в кормление малый градец, неподалеку от Рязани. Детей же мужеска полу, как вы-растут, направить в Киев в великокняжескую дружину, службой своей замаливать грехи отцовские.
А на следующий день, весь думный совет бояр рязанских, во главе с новым князем Чурилой, на капище Перуна и Волоса, клялись в вечной верности великому княжению. Перед тем, князь изрек:
- А роту мне принесет не токмо князь-наместник ваш новоизбранный, но и весь совет боярский, дабы знали все, случись когда еще такая оказия, и никто мне вести вовремя не подаст даже, ниже ответит своей головой не токмо князь-наместник – ответит весь совет боярский, коли не сможет мне довести свою невинность! Ясно?
И забубнили-забурчали припугнутые бояре: «Ясно, княже, ясно! Чего уж тут не по-нять?» Да и вправду все было ясно. Тут же и решили, кто и в каком количестве пойдет с великим князем на булгар, заплатить Алмушу, его должок. Задолжал ведь, лукавый му-сульманин, ох, задолжал! А такие долги, какой за ним повелся, иначе, как кровью в те ре-мена никем и не взимался. Не принято было вир за измену слова иначе платить. Да и вряд ли когда будет принято!

БУЛГАРСКИЙ ДОЛЖОК
Рать Святослава во вновь замиренной с Киевом Рязани, пополнилась на три сотни конных и почти десять сотен пеших, а число ладей выросла на целых 20 штук, доходя до сотни. Она бы, может, выросла и значимее, да просто больше не было ладей. Поход был продолжен. В граде Муром, рать долго не задержалась, только вечер попировав. А уже следующим днем, включив в себя две сотни конных муромлян и десять сотен пеших, объ-единенное войско руссов выступило далее. Уже к середине червеня, оно достигло памят-ного, по прошлому походу, места слияния Оки и Итиля. И вновь Святослав, осматривая место слияния двух великих рек, дивился и гадал: какие боги его таким создали-изваяли? Зовет оно прямо град крепкий тут поставить, так и манит. Не ко времени, жаль, не то у них направление. А место изрядное, запрет крепость тут основанная, всю внутреннюю Русь, не пуская в нее разгульную степь. Запрет и прикроет. Да и форпост в степь, случится тогда здесь изрядный. Теперь же путь его рати был прям, как и сама правда! На Булгар, на Булгар! И Ратибор, получив под свое начало малую ладью, снова пошел проторенной уже дорожкой в град стольный ханства, объявить обычное для Святослава:
- Иду на ны!
Малая ладья, как и прошлый раз, оторвавшись от ладейного флота, понеслась к Бул-гару. Вернулась назад она через неделю, когда рать Святослава, уже приближалась к пре-делам ханства. Ратибор, снова носивший весть хану Алмушу, поведал князю, что на сей раз, тот принял его уже с надлежащей выдержкой полудневной на пристани, потом была долгая процедура приема во дворце и никуда их не торопились довести по окончанию приема. Но все же принял он их в тот же день. Наверное, еще не потерял надежды хан до-говориться. Но князь, глядя вдаль по реке отрек:
- Нет, Ратибор, сей раз уж тот склизкий и зело жирный уж с ханским достоинством без боя не вывернется! Зря мы, что ли, с такой ратью, да в такой путь перлись, а?
- Это уж тобе решать, княже! Мы, как ты скажешь!
- Это понятно, Ратибор! Но ты же не несмысленный телок! Свое мнение у тебя име-ется?
- Свое мнение, княже? Есть, как не быть! Обязательно есть! Думаю княже жирного сего кота, Алмуша, нам должно хорошенько поколотить, взять с него добрую добычу! Но не до смерти! Ханство его все-таки итильскую степь стережет, оно и нам в помощь!
- Правильно мыслишь, Ратибор! Не зря я таки тебя думным боярином держу, а?
Толкнул легонько пдовым кулаком в бок. И, довольные друг другом, боярин и вели-кий князь рассмеялись.
Княжая рать уже вступила в булгарские пределы и кое-где передовые разьезды отро-ков, уже схлестнулись в жарких схватках с пограничной сторожей ханства. Как и повсю-ду, то были лучшие воины, каждый день практикующиеся в своем умении, проверяющие его на самом лучшем экзаменаторе – настоящем противнике, да в смертном бою. Конечно, только лучшие из лучших сторожей могли, в конечном итоге, попасть в царственный, или ханственный, если хотите, Булгар, но там, став ханскими чаушами, они лишались того главного что нужно для того, чтобы неизменно оставаться отменно-великолепным и не-превзойденным воином – боевой практики. Покойная жизнь, а она у Булгарского ханства последние 10 лет была воистину покойной, даже, несмотря на великие дела, вершившиеся по соседству, великолепно способствует накоплению жира и ленивой неге, а вот поддер-живать в аллертном, боевом состоянии мышцы и боевое умение, она отнюдь не распола-гает.
Вступая в земли булгарские, великий князь повелел повсюду перемещаться с опа-ской отменной, не полагаясь на видимое спокойствие населения. Но и зорить чужую зем-лю, такоже велено было со всем возможным тщанием и душевностью. На долгую на па-мять! И запылали города и городки булгарские, иссекаемые поголовно ратниками руссов, всецело изгибали посевы под копытами лошадиными, а также копытами тех стад, табунов и отар, отнятых у населения, что теперь кормить долженствовали рать руссов. Жалкое и страшное то зрелище – рать идущая землей врага. Как саранча, прости Господи, не щадит они ничего и ничего ей не жаль. Если кто из дружинных и ратных и жалел о запрете руи-новать и плюндровать  земли вятичей, те дали, наконец, свободу тем диким граням своей натуры, что давно уже просили адекватного выхода. Вся левая сторона величавого Итиля, затянулась густой пеленой пожаров и изобиловала картинами множественных и полных разрушений, особенно видимым на малых городках булгар. Войска приграничной сторо-жи, честно пытались сему воспрепятствовать, но было их отменно мало и вооружены они были не самым лучшим образом. Ну, как же, эти всадники не щеголяют на парадах двор-цовых и не мелькают постоянно на глазах ханских и начальственных, зачем им хорошее оружие, спрашивается? Они – воины и стараются бывать почаще в поле, а не стоять в пус-тых и покойных караулах дворцовых покоев. Они и с плохим замогут! Исполняют на практике древнейшую солдатскую и воинскую заповедь: быть подальше от начальства и поближе к кухне. Что ж если их кухня на четырех своих ногах, да под седлом чужака бе-гает, она ж все равно остатся кухней! Вот и не видят власть предержащие того, что их лучшие и самые боевые вои, недостаточно снабжены и плохо вооружены, а их собствен-ное начальство, попав во дворец, не знает, куда и как там податься, когда каждое дворцо-вое ничтожество, стремиться устроить над ними насмешку и затруднить их миссию. Ох, уж эти ничтожества! Как полны ими всегда все, без исключения, коридоры власти!
Смяв и сломив в коротких и неравных схватках малочисленную, по определению, пограничную сторожу булгар, руссы шли по обработанным и густо населенным землям без больших боев, ибо люди, отвыкнув за длинные времена покоя жить сторожко, не по-спешали сбиваться в боевые отряды и препятствовать продвижению чужой рати. Беда той земле, что долго не знает войн и несчастий. Народ, на ней живущий мельчает, отвыкает упражняться с оружием и чувствовать локоть товарища своего в строю. А то и вовсе за-бывает, с какой стороны и меч-то держат? Уподобляется оно едино лишь стаду, способ-ному только жалко мычать под кнутом явившегося чужого пастуха и бессмысленно ме-таться, пытаясь кнута того убежать. Они даже не дают себе труда осмыслить, что убежать кнута не получиться, не с их жировыми прослойками шустро бегать и ловко маневриро-вать. Именно такую трагедию и обрушила рать Святослава на землю булгарскую, неся ей поголовную гибель и полное разорение. Сам же Святослав спешил распросить новгород-ских гостей, справившихся выскочить из Булгара, где они гостевали на пути в Хорасан, где намерены были распродаться новгородским льняным полотном и мехами, купить же намеревались пряностей и шелков синских. Сразу после ухода из затона гавани малой ла-дьи с послом великокняжеским, рассказывали купцы, толпа вооруженных горожан ворва-лась с пирса на палубы двух торговых ладей руссов, еще одной новгородской и полоцкой. Вырезав всех там пребывавших, черный люд булгарский, ладьи те пограбили целиком и подожгли. Они же, на третьей ладье, поняв из прихода малой ладьи с боярином великого князя на ней, что надо держать уши востро, вовремя отвалили от пирса, а потом и выско-чили на веслах из гавани. Тем и животы свои сберегли, да и добро свое от плюндрования избавили. Потом уж на всех махах понеслись вверх по Итилю, рассчитывая узнать, отчего же возникло беспокойство такое и столь несносный гиль  у булгар. Некое время, отходя от города, видели они повсюду поспешные сборы в поход и поняли, что кто-то враждеб-ный ханству спускается с полуночи по реке. Поскольку толпа зорила лишь ладьи руссов, ясно стало купцам, что идет кто-либо из русских воителей, а уже через пять дней узрели над рекой приметную своей лазурью с золотом, хоругвь великого князя.
Выслушав рассказ купцов, Святослав немедля стал стаскивать всю рать свою воеди-но, невольно уменьшая тем ширину полосы повального разорения, учиняемого его воин-ством, ханству. А вскоре его передовые отряды донесли о первых стычках с чаушами хан-ского войска и, немногим позже, проведали и о полном составе воинства хана. Вел хан с собой большую часть своих чаушей, числом в тридцать пять сотен, да собрал окрест до сорока сотен конных булгар, по-прежнему промышлявших полукочевым скотоводством. Пеших с ним не было нисколь. Тех, что спешно собрали, по взъемному знаку, город Бул-гар и его окрестности было немного, и качеством они были далеко не те, чтобы вести их против великокняжеской рати, опытной и привыкшей побеждать. На городских стенах, защищая свои семьи, нашедшие приют в городе, они могли еще сражаться, и были не со-всем бесполезны. Так хан и поступил. Он приказал открыть свой арсенал и вооружать тех спешно набранных пешцов, обучая их, что надо деять, дабы не допустить неприятеля в город, защитив его добрые стены. Сам же хан, собрав всех своих верных чаушей и тех булгар-кочевников, что еще не забыли повадок своих кочевых предков, и могли составить ему легкую кавалерию. Разбавив эту массу, немногими сбегами из пограничной конной сторожи, остатков разбитых сотен, знавших с кем им предстоит иметь дело, хан оказался во главе исключительно конного войска, числом в добрые семьдесят пять, а, может, и во-семьдесят сотен, по своим боевым качествам способного сопротивляться руссам. Но, в отличие от пехоты, конница способна воевать только в движении, либо нападая, либо от-ступая. Осторожно сближаясь с ратью Святослава, хан планировал начать дело, лихой атакой легкой конницы, продолжив его сокрушающим ударом чаушей. Собственно чау-шей трудно было назвать тяжелой конницей, но имеющие неплохие брони, они, как и дружинная конница руссов, и легкой уже не были. В трех днях конных переходов от своей столицы, посреди полей уже неплохо взошедшей пшеницы они, и повстречались. Хан пре-красно знал численность рати великого князя. Знал что главная его сила  - объединенная пешая рать из 60 сотен пешцов, но и 30 тысяч его конных по силам своим превышали си-лы его чаушей. Спасти его и дать ему победу, мог только внезапный удар всей массой его войска. А потому, как только выяснилось, что неприятельская рать движется в полудне пешего перехода от них, хан, выстроив свое войско в боевой порядок, отдал приказ, тро-гать легкой рысью навстречу руссам. Он надеялся застать руссов еще не построившимися в боевой порядок и не преградившими путь его коннице нерушимой стеной пехоты, при-крывшейся своими большими червлеными щитами. Достоинства этой стены пешцов он спознал хорошо, наслушавшись многих рассказов, переживших тот бой под Итилем, ал-арсиев, посчитавших, что проще им спастись, подавшись на север, к своим единоверцам-булгарам, нежели уходить с каганом и искать убежища в дикой дельте реки Итиль. Часть этих ал-арсиев и оказалось теперь среди его чаушей, почтя за удачу вступить на новую службу, да к тому же к единоверцам, другая часть пошла разыскивать свое кочевое племя. Хан, начав готовить продуманную экспансию на полночь, рассчитывая покорить и при-соединить к своему ханству земли соседей своих, вятичей, считал нужным усилить свое воинство отрядом в 25 – 30 сотен настоящей тяжелой конницы, какой способно было еще, по словам посетивших его сбегов, выставить это племя, так долго составлявшее основную боевую мощь Хазарского каганата. Жаль вот только, что этих сотен нет с ним сейчас, ви-дит великий и всемогущий Аллах, воистину жаль! Не лишними бы они здесь оказались, ой, не лишними!
Посему, свою атаку Алмуш решил начать ударом своей легкой конницы в рассып-ном строю. Задача  этих конных проста – обстрелять пеших руссов из луков и свалиться с ними в коротком тесном бою. При всем том, по знаку боевого рога, они должны были, не задерживаясь оборвать бой, разрывая дистанцию и уходя на всех махах влево и вправо от пешцов, дожидаясь пока по ним ударят всей своей массой чауши, чтобы самим в это вре-мя пуститься в обход рати руссов с тылу. Нанеся руссам удар в спину, намеревался хан их обескуражить, и заставить заколебаться, а самое лучшее, так и побежать. Во все времена и любая конница, более всего любила рубить и сечь убегающих, зная в этом деле великий толк. Не исключением из сего правила, являлись и конники хана булгарского, Алмуша.
Но и рать Святослава двигалась по земле булгар с опаской изрядной, не разбегаясь широко и привольно. А спознали они о близости войска ханского за четверть дня конного пути до встречи с ним, ранним утром. Сразу же начали строить пешую рать. Сам князь со всеми конными встал, по своему, уже сложившемуся, обыкновению, за спинами пеших, изготовившись метать стрелы по-над их головами из тесного строя. Его же конная масса, прикрывала пешую стену с тыла, предохраняя ее, от обходных движений противника. И когда, на поросший мелким и чахлым кустарником, пологий холм впереди их рати, выне-сло массу конных, завизжавших при виде построенных к бою руссов, на все лады и во всю неизбывную дурь своих луженых степных глоток, князь спокойно распорядился, просто изготовиться к бою, не двигаясь с места, дабы нисколь не утратить порядка своего. Видя начинающийся наскок степняков, он подозвал к себе Свенельда и Претича. Свенельд ко-мандовал, как обычно, пешей ратью, а Претичу князь приказал принять начальство над 15 сотнями нарочитой конницы, состоявшей из боярских и вятских дружин. Завывая и улю-люкая, легкоконные булгары подскакали вплотную, ближе, чем на перестрел, пустив в сторону руссов тучу стрел. По команде начальников шеренг, щиты 4-й и 5-й из них, враз создали заслон над головами пешцов, приняв на себя стрелы, и были немедленно убраны потом, а по набегающей легкой коннице, из глубины пешего строя, перекидным способом, над головами первых трех шеренг, принялись метать стрелы пешие стрелки-лучники, а уже по-над их головами вели свою стрельбу конники нарочитые, со своих седел и стре-мян. Теряя равно людей и коней, конная рать булгар, пусть и без особого порядка, а все ж навалилась на пешую стену руссов, завязав с ней тесный бой. Залязгала-заскрежетала буй-ная сталь. Встал шум велик, от голосов многих, криков раненых и умирающих, воплей смертных и победных, жалобно-просящих и радостно-победительных. Все здесь смеша-лось воедино. Кони и люди, сталь и плоть, яростная радость победы и последняя горесть поражения. Тем временем, на холме показался вначале единый всадник, замахавший ко-му-то позади бунчуком с тремя хвостами наверху, а потом на него вымахала и лавина лучших всадников хана Булгарии, его собственных гвардейцев-чаушей. Святослав, свидев это, сказал Свенельду управлять пешцами, предварив, что, по его мнению, когда чауши покатятся с горы, оттуда дадут некий сигнал и легкоконные булгары отхлынут от пеших воинов, разрывая дистанцию тесного боя, забирая ошуюю и одесную от строя руссов. А в лобовую атаку пойдет конница чаушей, намереваясь, смести и опрокинуть пехоту воево-ды. Надо, чтобы Свенельд успел к их подходу исправить строй пешцов, слегка повреж-денный предыдущей атакой, и встретил чаушей в полном порядке. Лучше, так и подав-шись вперед, встречь атаке. По мнению князя, легкая конница булгар, откатившись от пешцов руссов, попытается, обогнув их по широкой дуге, ударить им в спину. Претичу с его конными сотнями приказывалось атаковать легкоконных заходящих одесную, в то время как сам князь атакует тех, кто ошуюю. Задача у них стояла не иссекать тех в пень, иль, там, в капусту. С этим еще успеется, коли встанет такая надоьность. Чернобог с ними, с теми нечистыми степняками, сила они невеликая, пусть удирают, добить их можно и по-сле. То еще успеется, повторил великий князь свою мысль, а если и утекут совсем – неве-лика беда. Что с ник, кочевых, взять-то? Зипун да коня? Сейчас же надо побыстрее их сло-мить своей тяжелой конницей, пользуясь ее известными преимуществами в тесном бою и отогнать подале, чтоб не мешали. Самим же, развернувшись выйти во фланги чаушам, ос-тановленным пехотой и нанести им мощные удары, долженствующие лишить тех поряд-ка, их порыва и разумного командования всей ратью. Воевода Свенельд, завидев, что чауши оказались под ударом с трех сторон, должен будет, поднатужившись, поднажать на них в лоб, со своими пешцами, дабы как можно быстрее их опрокинуть и погнать взад. Вот тогда, братие  и настанет время иссекать силу булгарскую в пень и в капусту. Потро-ша и пластая их на полы и вдребезги, до полного небытия! Раздав свои указания наболь-шему пехоты по ведению боя, великий князь отправился к той части нарочитой конницы, какую намеревался вести в бой сам.
Выбравшись на гребень широкого и невысокого холма, вместе со своими чаушами, хан Алмуш застал начало атаки своей легкой конницы. Он с досадой видел, как согласо-ванно и спокойно то поднимаются, то опускаются, давая спокойно и деловито-размеренно работать своим лучникам, щиты, в глубине строя пеших руссов, а передняя шенега стены держит свои щиты слегка наклоненно вглубь строя, прячась за ними целиком, даже ост-рые навершия их конических шлемов далеко не всегда видны. Он видел, в каком спокой-ствии и порядке, приняли пешцы руссов в рогатины и секиры, его легкую конницу. Но где их конница? Где? Вон они! За спиной пеших, мечут стрелы в его легких конников! И как мечут, гады! Что ж, Святослав так и намерен отстояться с дружиной своей нарочитой,во все сражение, за спинами своих пешцов? На него не похоже, одначе. И, видя, как уже за-колебались его легкоконные, не выдерживая тесного боя с ярыми руссами и не умея за-ставить своих степных лошадей, бестрепетно идти на рогатины пешцов, хан приказал бе-ку, начальствовавшему над чаушами вести тех в атаку. Тяжело грохоча копытами, конни-ца чаушей, уставив пики вперед, полетела в атаку. Отшвыривая копытами своих скакунов мягкую и жирную луговую землю с сорванным дерном, екая селезенками коней, чауши лихо понеслись вперед. Красиво пошли, радуя сердце хана, борзо! Алмуш дал знак, и, ос-тавшийся в полусотне его охранения, чауш, подъял рог, надув щеки, заиграл условленный ранее сигнал. Вскоре хан увидел, как потрепанные тесным боем с пешцами руссов, его легкоконные булгары, с трудом вырываясь из схватки, как из жарких объятий любимой, принялись обтекать стену русской пехоты в двух направлениях, как и договаривались их беки с ханом еще до боя, погибая под их стрелами как конных, так и пеших руссов. Но не смели они удалиться подальше от кусающейся стрелами стены червленых щитов, опаса-ясь не успеть убраться с пути и попасть под копыта атакующих ханских чаушей. Он ви-дел, как русы, спешно правят свой строй, меняя всю первую шеренгу на свежих воев, из глубины построения, частично меняясь во второй и третей. Об том ему тоже не говорили сбеги, как не говорили о том, что княжая конница, по прежнему оставаясь за спиной своей пехоты, уже начала метать стрелы, в его атакующих чаушей. Те, торопясь достигнуть рус-сов, огня не открывали, стараясь лишь сильнее разогнаться перед ударом, и грянули они в руссов страшно, стена щитов начала очень медленно и жутко неохотно прогибаться в цен-тре. Прогибаться-то она прогибалась, но целостность свою сохраняла, и видно было, как усиливаются свежими воями центральные шеренги стены щитов. И те сумели-таки оста-новить продвижение вперед, нажимающих с фронта чаушей. Но что происходит? Конница руссов, оставив свое место, откуда она завзято метала стрелы в его чаушей, по-над голо-вами своих пешцов, двумя примерно равными потоками, уходила на фланги схватки, на-правляясь навстречу его легкой коннице, какая к этому времени уже находилась на самом разбеге своей широкой дуги полного разворота. Но ей предстояло пройти еще немногим больше, чем руссам. Значит, они сумеют их перехватить, хотя и тяжелее тех, легкокон-ных. Аллах всемилостивый! Где те шакалы, что рассказывали ему о методах руссов вести бой? Он бы никогда не попер бы на них в атаку, если бы знал, что Святослав всю свою не-сравненную конницу прикроет пехотой! Вот сейчас те грянут по устремившимся в тыл пехоте князя, легкоконным сотням его кочевых булгар, и, надо быть, сомнут их. Руссов ведь примерно столько же, сколь и степняков-булгар. Их кони немного крупнее и кормле-ны они не только травой и сеном, но и овсом, как и у всех оседлых, а, значит, сильнее степных лошадей! Их всадники тоже крупнее, тушистее и намного лучше вооружены, а, главное имеют заметно лучшие брони. Они уже положили копья горизонтально для яро-стного таранного удара встречь его легкоконным степнякам. Ох и грянуло же! Четыре группы конных примерны тысячи в полторы всадников в каждой, почти одновременно столкнулись в поле, на флангах уже идущей битвы, явив миру страшный грохот, скрежет сталкивающейся боевой стали, гром ударов, всплеск криков и заполошного воя. Ждан в начале сечи привычно скакал в передних рядах конной дружины, как добрый боец на копьях. Уже совсем обыденно, он всматривался в приближающихся конников, ловя их на прицел, привычно высчитывая упреждение, беря поправку на ветер и сближение, привстав в стременах, тянул тетиву к уху, отбрасывая другую руку с луком встречь врагу, с при-вычным хеканьем метая стрелу, и даже не проводив ее взглядом, уверенный, что не про-мажет, рвал из тула другую, привычным движением ощупав лишь ее пятку. На пятках срезней, а именно срезнями они метили практически бездоспешных кочевых булгар, име-лась бородка ясно различимая на ощупь, отличавшая стрелу от бронебойных соседок, не перепутаешь и не глядя, коль не в полусне обретаешься. Выхваченная из тула новая стре-ла, опять же вслепую, заученным навсегда жестом, бросалась на тетиву и снова руки, при-вычно расходясь в разные стороны, обыденно рвали, растягивая, лук. Привстав в стреме-нах, он совсем уж рутинно гасил ногами наиболее заметные рывки лошадиного аллюра, не позволяя ему срывать точность своих выстрелов. А глаз и мозг, делали свое дело, совер-шенно независимо. Три - четыре стрелы, не более того, успевает выпустить стрелок за время сближения двух конных масс, с момента, когда они вошли в зону уверенного мета-ния, и до непосоредственной тесной стычки. Очень уж быстро это сближение завершается столкновением. Попасть в цель из них, сможет едва половина. И это у самых лучших луч-ников. Ведь все это делается в движении, на не слишком ровной рыси своего скакуна, да еще по рысящему также неровно и встречь противнику. Момент, когда со стрельбой сле-дует заканчивать, и бросать лук, отточенным за тысячи раз применения, движением, в на-лучь, притороченную к задней луке седла, хороший конник чувствует шестым чувством. А Ждан, несмотря на свою молодость, хорошим конником уже все-таки был, и не просто хорошим, а отменно-хорошим, раз к нему всерьез приглядывался, такой воитель, как ве-ликий князь киевский Святослав Игоревич. Бросив свой лук в налучь, Ждан привычно свесил щит с груди, какую он ранее защищал от стрел, на шуйцу, а копье, выдернув его из петли-гнезда у одесного стремени, положил горизонтально острием по движению, забирая его тупую часть под свой локоть, накрепко зажав. Слегка пригнувшись, попрочнее уселся в седле, наклонившись, меж тем, вперед, сильнее уперев ступни ног в стремена. Коленями ощутимо сдавил лошадиные бока, давая знать коню, что сейчас правит им ногами. При-вычный к таким делам, жеребец лишь привычно отмахнул головой на аллюре. А всадник, избранный им как «свой», все вырастая в размерах, бешенно приближался. Уже прекрасно видны ремни-завязки его толстой буйволиной кожи панциря на боках, с несколькими на-шитыми на него бляшками, взмокший от обильного пота мех волчьего малахая над лицом, даже тоненькая и реденькая ниточка усов над верхней губой, и еще более редкая бородка. Степняк не стар и не молод, так себе, мужичонка лет тридцати, может тридцати пяти. Са-мый возраст для воина и опытен и силен. Не желторот и не стар еще. Щит у него помень-ше того, что у Ждана, и почти не обит железом. Такой вряд ли удержит таранный удар ко-пья, да только Ждану совсем не улыбалось втыкать копье в щит, какой булгарин преду-смотрительно держал перед собой, слегка отдалив от груди, рассчитывая так прикрыть бо;льшую часть тела. Шалишь, супостат, видывали мы и не таких! Показывая, что станет обводить копьем щит, целясь в лицо, Ждан быстро бросил копье вниз, направляя его в живот булгарского конника. Тот не успел перебросить свой щит вниз, прикрыв им, слиш-ком высоко поднятым, самому себе саму возможность видеть все происходящее. А его собственное копье, Ждан уверенно принял на свой надежный, купленный в Новгороде пе-ред хазарским походом цельнокованый щит, плавно отводя его в сторону, выверенным во многих и многих повторениях, ставшим едва ли не автомитическим, движением. Степняк слишком поздно представил себе, куда может направиться копье руса, и окончательно осознал это только тогда, когда оно, легко пробив буйволиную кожу его доспеха, с хру-стом разрывая податливую плоть, вонзилось ему в живот, пронзая внутренности и ломая позвоночный столб. Когда Ждан понял, что его удар пробил степняка насквозь и тот вы-летел из своего седла, ему уже некогда было интересоваться его самочувствием. Он сразу бросил изогнувшееся копье с нанизанным на него извивающимся, подобно червю, степня-ком и судорожно рванул свой меч из ножен слева, у пояса. Все же сегодня он с этим слег-ка задержался и едва не был за это наказан. По стальной пластине его оплечья, взвизгнув ударила сабля другого степняка, скользнув по плотно облитому доброй двойной кольчу-гой плечу, а Ждан, уже пронесенный размахом скачки далее, извернувшись в седле, едва успел рубануть того мечом в спину, на отмахе, и сразу же, развернувшись, спешил под-ставить свой щит под увесистый удар булавой степняка, утратившего копье когда-то ра-нее, в стычке с нашими пешцами, наверное. Иначе бы, решил Ждан, тут мне и конец! Степняк был весьма здоров и удар булавы у него получился соответствующий. Заныла шуйца под щитом, крепко зашибленная этим ударом, только обращать внимание на такие мелочи, Ждану было совсем уж некогда. Он еще успел краем глаза засечь, как шедший за ним с невеликой оттяжкой побратим Ратмир, сегодня им, к счастью, выпало рубиться ря-дом, всадил тому здоровенному степняку свое копье в основание шеи. Длинное, подобное лепестку осоки, острие его копья, почти срезало булгарину голову, но само копье, не за-стряв в мертвом теле, осталось у Ратмира в деснице. А Ждан, уже совсем придя в себя, видел, как иные булгарские легкоконные конники затягивают узду своих коней, быстро разворачиваясь и стремясь, используя начальную сугубую прыть своих степных скакунов, уйти от преследования. Под шлемом одного из них, пробив бармицу, прямо в затылке убегающего расцвело оперение стрелы Ардуз-бека, одного из лучших лучников его отря-да, именно потому всегда и остававшегося в дальних рядах, поддерживая стрелами пере-довых бойцов. Нелепо обременять людей, так умеющих стрелять из лука, сечей, когда они принесут гораздо больше пользы, метая стрелы, стоя в стременах. Еще и многих умельцев конной рубки спасут от иного небезопасного противника. Русский отряд все же полетел с разгона какое-то время, вслед за степняками и Ждану подвернулась спина, обтянутая ко-жаным панцирем, пригнувшегося к гриве своего жеребца, улепетывающего во все лопатки своего скакуна булгарина, со щитом, уже переброшеным на спину. И он, не жадясь на удар, со всего размаха, полоснул того мечом поперек спины, чуть пониже щита, переши-бая ему позвоночник в области поясницы. Жалко взвизгнув, степняк, дернувшись, ополз в седле, валясь и сползая наземь. Но Ждан, слышавший перед боем распоряжения князя, не позволил себе увлечься приятным для любого конника занятием – рубкой в спину бегуще-го врага. Он глянул влево, и на самом краю скачущей лавы конных руссов, увидал при-вставшего в стременах воеводу Претича, машущего над головой мечом и временами ука-зующим им одесную. Тот явно призывал к повороту вправо. Правильно. Эти булгары еще минут десять будут уходить, потеряв сразу голову и сердце. И только потом, опомнив-шись, кто-либо из оставшихся командиров, начнет их собирать вместе. Это займет у него с полчаса – час. Потом потребуется какое-то время опомниться и встряхнуться. Скорее всего, час – два. Только после всего этого они, пережившие эту стычку, станут снова ка-кой-то силой. А ведь это в самом лучшем случае. Наиболее вероятно, они так и станут удирать подальше от места боя до ночи, желая избежать еще одного контакта со страшной конницей русов. И Ждан дисциплинированно стал забирать вправо, одновременно про-пуская вперед себя Ратмира. У того сохранилось копье и его следовало пустить вперед. Претич совладал не дать своим дружинникам увлечься преследованием удирающих лег-коконных булгар, поведя доверенных ему конников в открытый левый фланг, давящих на твердо удерживающую свою позицию пехоту руссов, чаушей хана Алмуша. Разогнанный отряд конников наехал на чаушей, уже услышав, как с другого фланга по нему грянул страшный, на разгоне, удар конного отряда самого великого князя. Они выходили на чау-шей сбоку, и те не могли, отвлекшись от боя с пехотой, заставить своих коней ринуть себя навстречу руссам. Сделать это, находясь в тесном строю и сражаясь с цепкой пехотой, не так уж и просто. А как драться коннику, не атакуя, скажите, люди? Никак ведь и не полу-чится сие. Немочно просто. Копья тех дружинников, у кого они еще оставались с легко-стью били в бока чаушам, прошибая слабые, именно здесь, чешуйчатые латы, а потом, на головы тех несчастных, обрушилась страшная мельница мечей, булав и секир, атаковав-шей их во фланг конницы. То была и не сеча вовсе, то было простое смертоубийство. Простое и оттого страшное. В том и заключено мастерство полководца, чтобы, всемерно облегчив жизнь своей рати, подставить чужую рать под уничтожение. Свенельд истово и точно помня и исполняя приказ князя перед боем, да и сам неплохо соображая, что следу-ет сейчас деять, еще бы, с его-то опытом, криком и личным примером заставил пешцов поднапрячься и прянуть вперед, втыкая рожны своих рогатин, как в чаушей, так и в их ко-ней. Толкая и толкая их вспять, от себя! Те, не сдюжив, заболев внезапно ослабнувшими сердцами, атакованные с трех сторон, подались назад, затягивая узду своих скакунов, и полагаясь больше уже на их прыть, нежели на свое воинское умение и силу своего ору-жия. Началась безудержная и беззастенчивая сеча беглецов в спину. Лакомое то блюдо для любой конницы. Великий князь нашел все же время во всей этой горячке, оглядеть, привстав в стременах тот холм, на котором стоял прежде хан Алмуш, с полусотней своей охраны. А не готовят ли нам оттуда какой-нибудь дурной гадости? Успел, чтобы увидеть, как хан и его малая свита быстро разворачиваются и начинают скакать назад, явно более никакой бяки руссам не заготовив. Святослав, слегка приотстав от своих нарочитых, по-слал к Свенельду джуру, передать его приказ тому оставаться здесь на поле, собирать ра-неных и оставляя ему пару – тройку сотен комонных тому, для разведки и охраны. Сам же с остальными он намеревался преследовать хана, рассчитывая на его плечах ворваться в стольный град. Еще с десяток воинов он сразу послал за заводными лошадьми, понимая, что до Булгара не один день скачки, пристанут еще кони под тяжелыми нарочитыми в доспехе-то бранном. Нарочитые что ж, нарочитые выдержат, не впервой им и явно не в последний раз, а вот кони…
Чауши на своих скакунах были все же полегче дружинных, да и брони у них пожиже, и сумели от них немного оторваться уже к вечеру. Но к дружинным подоспели свежие ко-ни, чаушам подвести их было некому, да и неоткуда. Погоня продолжилась, то и дело, вскипая короткими и страшными для булгар, истребляемых подчистую, на скорую руку, схватками. Уже на следующий день, последние остатки ободранных и смертельно устав-ших чаушей добрались до Булгара, обнаружив Восходние ворота города, те, что со сторо-ны впадающей в Итиль, в отдалении, Камы, на бреге которой они и встретились с русса-ми, закрытыми. Конечно, очень много чаушей, ускользнуло, разбегаясь по пути в стороны от основной трпассы погони. Но это только самые умные из них. Остальных же, а остава-лось их несколько сотен, до полутысячи, еще бестрепетно и безжалостно дорубили в пень дружинники Святослава, с досады, прямо перед вратами их стольного града, найдя их за-крытыми. Булгары со стен своих дубовых, пытались метать стрелы в руссов, но не доста-вали, поскольку, убедившись, что врата закрыты, Святослав приказал отогнать чаушей от стен хотя бы на пару перестрелов. А просто, чтобы не вздумал кто помешать кровавому пиршеству его конных. Но никто, совсем никто, не решился выйти из города и подать по-мощь своим защитникам, избиваемым превосходящим в числе неприятелем, оказавшимся кроме того, на гораздо более свежих конях. Ведь скакуны многих чаушей просто валились с ног, превзойдя все пределы своей и без того небывалой выносливости. Хан Алмуш, юрк-нув в уютную норку своего дворца, точнее одного из них, Красной палаты, не появлялся даже на стенах, доверив это своему эльтеберу, начальнику дворцовой охраны. Он стал раздавать сей почетный титул, какой некогда носил и сам, утратив зависимость от раз-громленных Святославом хазар. Счастье его, что эльтебер оказался человеком в высшей степени порядочным. Только поэтому сегодня же хан и не утратил своей, такой желанной пару лет тому назад, независимости, вместе с головой. Но зрелище избиения последних чаушей, какое видели многие горожане, оказало на них зело прискорбное впечатление. В граде стольном булгар камских, закипали краткие свары, переходящие в бунты и еще большее счастье Алмуша, что его эльтебер оказался, к тому же, человеком твердым и вла-стным, но, почему-то, не претендующим на престол. Сам же хан задумчиво смотрел на шпиль минарета и четыре башенки мечети Джамиг, построенной им в честь обретения Булгарией независимости и законченной накануне прихода рати Святослава. Красивая и величественная, мечеть сия, одним своим видом вселяла в хана некое подобие спокойст-вия и твердости духовной. Хан приказал топить бани, намереваясь посетить их не далее, как сегодня. Ничего, погибших чаушей, конечно же, жаль, но он надеялся на крепкие сте-ны стольного града, слаженные теми же умельцами-русами из вятичей из доброго вятско-го же дуба.
Элтебер главноначальствующий в стольном граде, твердо и безжалостно давил лю-бые бунты, держа, при этом, бо;льшую часть войска на стенах, в опасении скорого штурма. Святослав же, оставаясь под стенами града, послал гонцов ко Свенельду, созывая его с пешей ратью, придти на ладьях к Булгару. Всех павших в той схватке с ханским войском, он приказал везти к городу. На третий день по избиению чаушей, под стенами Булгара, Свенельд со пешцы явился на ладьях многих под стены, приводя булгар уже в совершен-ное уныние. Им, вместе со своим, враз утратившим авторитет воителя, а, главное, мудрого правителя, ханом, еще довелось пронаблюдать за тризной руссов по погибшим товари-щам. Состоялась она посреди прекрасных каменных строений Малого города, что раски-нулся у Полуденных врат, вне стен самого Булгара Камского. Хан так любил там живать летом. Вынесенный из ограды крепостных стен стольного града и стоящий несколько оп-рично от него, Малый город имел свой дворец, свою мечеть с минаретом и иные хозяйст-венные постройки, все красивые, исполненные из песчаника и обожженного кирпича. И вот посреди сего великолепия, русы, правда, не руша его, но основательно разграбив и вынеся все ценное, раскладывали огромный погребальный костер. Дрова на сей костер, вместивший пять сотен воев и нарочитых, довелось таскать на себе, подгоняемым раб-скими кнутами и конскими нагайками, местным жителям, правда, только мужского пола. Женщинам русы, судя по всему, находили иное употребление, улучшая будущую породу булгар. Что поделаешь? Снова и снова повторялось извечное – горе побежденным! Окре-стные же булгары, под надзором свирепых руссов, исполняли и все многочисленные ра-боты по осаде города, возводя укрепления против всех трех его ворот, Восходних, Заход-них и Полуденных. Их ладьи первыми же днями осады попытались ворваться в длинный овраг-старицу, являвший из себя главный затон и гавань города. Этот затон довел бы не-приятеля, сумей он, паче чаяния, там прорваться, почти до середины града, ну уж до хан-ских бань, малого минарета и ханских мавзолеев так и точно. Однако еще тогда, когда Святослав мирно прошел, взяв откуп, мимо их града, поспешая на хазар , хан, опасаясь, что такое уязвимое место неизбежно привлечет внимание внимательного руса, ходившего по затону, к тому же, получать откуп, спешно выстроил там береговое укрепление. Протя-нув его на почти половину версты вглубь города, позже натянув поперек сужающейся старицы, пять неодолимых с воды цепей. Сейчас он благославлял себя за то прозрение, явственно представляя, как последние защитники города яростно рубились бы с руссами посреди Полуночного и Восходнего мавзолеев, между Белой и Черной палатами и хан-скими банями . А, расположенные там дома знати, давали бы прекрасную пищу огню. Не зря же он, прибежав в горад, сразу обосновался в Красной палате, отстоявшей как можно дальше от того опасного места. Да только русы, ткнувшись в укрепления по обрывистому берегу старицы, отошли и более своих атак не повторяли. Зачем, подумалось хану, мы упадем в их руки сами, как перезрелый плод, без дополнительных усилий и ненужных жертв.
Хан Алмуш внимательно наблюдал за руссами все эти дни, не раз и не два, спраши-вая у себя самого, чем же он руководствовался, затевая ту дурацкую интригу против Свя-тослава с рязанским племенным князьком Славеном? Для самого Славена, он слыхал, это уже завершилось смертью. А что будет с ним? Святослав ведь не шутит. Стоя там, на холме, на поле боя, хан Алмуш на какое-то время вообразил себя настоящим полководцем  даже поверил, что сможет, если и не разбить Святослава, то хотя бы доказать ему, что здесь, на этой земле, он, по меньшей мере, не слабее князя-пардуса. И когда его легкокон-ные всадники атаковали, он все еще верил в это, посылая вперед верных чаушей. А вот когда узрел, что вслед за его легкой конницей, отхлынувшей к флангам пеших руссов, ту-да же пошла и нарочитая конница князя Святослава, он понял, что все начинает идти со-всем не так, как задумывалось. Очень многое стало ясно-понятно, когда конные Святосла-ва, не слишком и вспотев, отбросили его легких верхоконных, по пути их уполовинив, как минимум, а то и иссекши на полные две трети. А еще тоскливее стало, когда конница кня-зя-пардуса, пренебрегая недобитыми остатками пастушечьей полукочевой легкой конни-цы хана булгар, грянули разом в оба фланга его беззаветно сражающихся чаушей. Он вдруг разом осознал, что будь у него даже вдвое, или втрое больше войска, чем у Свято-слава, ему того не разбить. Тот – истинный воитель, а его воины – скала, монолит, дробя-щий и изничтожающий любую силу. Он мог бы победить и даже убить Святослава, только завалив того и его воев по самую грудь трупами своих, и не ранее того. Он не стал дожи-даться, когда, сломленные Святославом, чауши, побегут вспять, он бросился бежать за-долго до того, что и спасло и его, и, наверное, город. Убегая, он долго и навязчиво слышал топот убегающих позади его чаушей и еще более громкий топот погони. Потом он стал удаляться и от руссов и от несчастных чаушей. У него ведь в одной из деревень по пути, были очень и очень предусмотрительно оставлены сменные кони. Далеко не худшие изо всех имевшихся. Для себя ведь оставлял. Тем не менее, они примчались в стольный Бул-гар с языками на плечах, уверяя всех и самих себя, прежде всего, что погоня висит у них на плечах и, требуя срочно, немедленно и всенепременно – слышите!? – запереть город, завалив ворота по осадному! Все трое ворот, начиная с наиболее опасных и, наверное, скорее всего окажущихся под прямой атакой руссов, Восходних. Ведь та несчастная битва случилась прямо у слияния Итиля с Камой и прибежал хан, разумеется, прямиком к этим воротам. Прямо сейчас их и закройте! Хан орал и бесновался, не слушая ничьих возраже-ний и предположений. Вы не понимаете, осны, русы висят у нас на хвостах! Заваливайте быстрее ворота, я повелеваю!!! И напрасно гораздо более талантливый в воинском деле, эльтебер, настаивал, уверяя, что надо вывести в поле сколько-то пехоты, набранной из го-рожан, построить ее, изготовив принять оборонительный бой против конницы, дав воз-можность своим убегающим чаушам под ее защитой попасть в город, а в воротах размес-тить сильный отсекающий отряд, способный отсечь и предотвратить попытку Святослава с его грозной, слов нет, конницей, ворваться в город, уже на плечах той пехоты, что долж-на их остановить перед воротами и отступить в город. Ужасно испуганный и утративший всякое чувство реального, полностью позабывший о своих полководческих амбициях, по-лонивших его еще накануне, хан Алмуш, кричал, что проклятый дурак эльтебер, ничего не понимает. Русы висят на плечах его, хана, они, булгары, ничего не успеют сделать, как русы, подобно разъяренным львам, ворвутся в град и сделают с ним то же, что сотворили с Итилем, Самандаром и Беленджентом. И что намного раньше Бог христиан и евреев сделал с Содомом и Гоморрой. А то и просто захватят его, поголовно вырезав население, как захватили пару лет назад Саркел и Самкуш, превратив их в свои опорные пункты в степи и на морском побережье. Тот же Самкуш-Тьмутаракань знатно преграждает сейчас всем вход в Сурожское море  и в Дон, в него впадающий. А Саркел-Белая Вежа разделил степь надвое: придонскую и задонскую. Может у Святослава и были такие мысли, как знать? При их личной встрече, он показался хану человеком дальновидным и предусмот-рительным.  Но ждать своих убегающих чаушей и погони, им довелось практически всю ночь. Времени было вполне достаточно, чтобы принять почти любые меры! Но они, про-сто молча, стиснув в отчаянии кулаки, пронаблюдали как прямо у стен их стольного гра-да, свирепые русы, никуда не торопясь, смакуя смерть, как изысканное блюдо, добили с полтысячи, а то так и более того, добежавших до города и ожидавших увидеть открытые ворота, чаушей. Впрочем, добили не всех. Что-то около полусотни бывших его храбрецов, понявших, что они просто брошены своим ханом, укрывшимся в граде, а их бросившим принимать смерть в чистом поле, противу намного превосходящей их по всем статьями, конницы руссов, у всех на глазах сдались. И были вполне с почетом препровождены ру-сами в свой лагерь. Потом же сюда, в лагерь руссов, пришло еще около сотни – полторы  чаушей, тех, кто сумел ускользнуть от их погони, по пути к Булгару. Они тоже почти все были приняты руссами, без какой бы то ни было злобы и подозрительности. Несколько дней булгары со стен города наблюдали, как русы готовят приметную справу к приступу, усилиями местного населения, опустошая всю округу. Потом пришла на судах их пешая рать, и они увидели тризну по павшим в битве руссам. Их оказалось тоже вполне немало – сотен пять ратных и дружинных вместе. Огонь погребального костра в Малом градце по-лыхал, славно освещая весь град, а русы, прощаясь со своими павшими, распевали гимны своим богам, и пьянствовали на глазах у безмерно запуганных булгар. А вот сейчас они стоят под стенами, производя какие-то работы силами полоненного местного населения, и явно намереваясь взять-таки город. Ров они уже начали приметывать, гоня для этого пленных булгарских окрестных селян, по всей глубине. Булгары со стен отказывались стрелять в сородичей, даже и под страхом немедленной смерти. Хан Алмас сидя в своем тенистом дворце, думал, что он уже не прочь, полностью опустошить свою скарбницу, выплачивая дань руссам и поклясться князю Святославу в чем угодно, даже в вассальной зависимости, только бы они вновь ушли. Похоже, о том же думали и его подданные, по-скольку однажды в начале зарева-месяца, к нему явилась депутация купцов с просьбой начать с руссами переговоры и предложить им выкуп, пусть очень большой, но выкуп. Главное, что бы те согласились уйти домой, оставив их в покое. Град стремительно ни-щал, а ведь его еще ожидала голодная осень, так как все поля вокруг града и многие на полночь от него, были старательно вытоптаны руссами и вытравлены их стадами, табуна-ми и барантами, прежде принадлежавшими самим булгарам, а веси на них стоящие, разо-рены дотла. Величина табунов, стад и барант, сопровождавших войско руссов, возросло многократно, во много раз превышая число воинов. Прежде это были булгарские табуны, стада и баранты. И князь и его воеводы понимали, что переправа этих огромных табунов и особенно стад через большие реки, станут для них тяжелейшей проблемой на обратном пути, с барантой проще, ее можно перевозить частями на ладьях, но, оставлять эти четве-роногие сокровища их бывшим хозяевам, были не намерены совсем. С последней декады зарева, русы начали какие-то сложные работы, сгоняя окрестное население, заставляли их сносить грунт и высыпать его, создавая насыпь-аппарель, прицеливающуюся к гребню стены. Когда воины со стен, своими стрелами, стали сильно препятствовать такой работе, у работающих появились подвижные деревянные стенки, перемещаемые группками обя-зательно женщин. Рабы из полона работали, казалось бы, очень медленно, но аппарель, тем не менее, быстро росла, неуклонно и ежеден приближаясь к избранному к штурму участку стены. Главное, что русы, при всем этом, потерь не несли вовсе, все потери ложи-лись на несчастных булгар. Эльтебер, не выдержав, попытался делать вылазки. Только на-стоящих воинов, после данной Святославу битвы, в городе едва набиралось с десяток со-тен, да еще было пять – шесть десятков сотен вооруженных горожан. Эти, увешанные на-ступательным и защитным вооружением, все что нашлось в городе, живые мишени, могли помочь лишь одним – отвлечь внимание ратников руссов от настоящих воинов-булгар, давая тем время, что-нибудь сделать. Когда открылись ворота города и в ней показались выстроенные в ровную колонну вооруженные горожане, русы не спешили на них напа-дать, отступая пред ними и метко избивая их стрелами. Уже это одно привело горожан в полное замещательство. Они то ждали тесной свалки. Малые группки настоящих воинов, оставшихся в живых чаушей, бросались к пленным и уничтожали прикрывающие их пе-реносные дощатые стенки, освобождая полон от пут, изумляясь, отчего же те не разбега-ется? А куда им было бежать? Русы их худо ли, бедно, а кормили. Отобрав предваритель-но все, что у них было своего съестного. Ужас положения этих людей, был в том, что они не знали, что им делать, оказавшись на свободе. Идти к своему бывшему дому? Но он ра-зобран по бревнышку на осадные постройки близ крепости и дрова для погребального ко-стра, либо просто развален в жалкие серые руины, если был возведен из самана. Их запа-сы зерна и сена, а также весь скот, забраны руссами. Сельскохозяйственный инвентарь старательно уничтожен. Что им делать? Им нечего есть, нечем кормить свои семьи? У них нет семян и тяглового скота, а также нет инструментов. Значит, нет шансов выжить и на будущее. А русы, они кормят, пусть и их же собственными бывшими запасами, но кормят. Заставляют работать? Да! А кто и когда кормил селянина, да и просто работного человека, не спрашивая с него труда. Эти люди проклинали хана и всех его беков и эльтеберов, по-лагая именно их виновниками своих бед, что было, в общем-то, недалеко от истины. Вои-нам-чаушам, участвовавшим в набеге, пришлось даже резать своих собственных соотече-ственников, как мужчин, так и женщин, поскольку разбегаться, а тем более бороться с руссами, они отказывались. Они скорее принимались бороться с самими чаушами, видя в них ближайших виновников своих бед.
Русы же быстро разобравшись в тактике эльтебера, отсекли вооруженных горожан от ворот, и принялись играть с ними в маневренную войну, к каковой те органически не бы-ли способны. Как кошка, бывает, играет с мышью, оттачивая свои охотничьи навыки. Так и русы, маневрировали и перестраивались, посреди врагов, оттачивая свое воинское мас-терство. Малые группы чаушей, истреблялись малыми группами конных нарочитых. Ох и повеселилась же нарочитость, покрасовалась на борзых конях, в бронях светлых, взъяв мечи харалужные, блистали шеломами высокими, гарцуя свободно на поле том смертном. Врата эльтебер держал открытыми, собирая последних уцелевших в этой бойне, горожан, закрыв их только уже воистину перед самым носом руссов. В город вернулось меньше четверти вышедших из него. А ведь погибло там менее половины. Остальные попросту сдались, отчаявшись, увеличив число рабов и без того вполне достаточное. И снова и эль-тебер и его хан, с тоской наблюдали, как ширится и растет ужасная аппарель, придвигаясь все ближе к стене. Ясно было уж всем, как только она к стене подойдет, так и не станет тогда города Булгар Камский, поскольку понимали все, что не остановить им ярых руссов в их порыве, егда устремятся они на штурм и слом тот.  И уговаривать тогда станет слиш-ком поздно! Может сейчас помыслить о сдаче? Робко пока и шепотом, эта мысль уже об-суждалась меж осажденных, наход себе с каждым днем все больше поддержки и апологе-тов.
При этом все большее количество несчастных полоняников, среди коих было уже немало и бывших горожан, поражали стрелы со стен. Что же, их тела только увеличивали аппарель, ложась в ее основание. Хан понял, что аппарель сия, скорее всего, будет до-строена и тогда их городу просто не быть, как не стало Итиля, Самандара и Беледжента. А запасов продовольствия в городе становилось катастрофически мало. И его воины, и го-рожане давно уж и всерьез недоедали. Как же? Все городские хранилища наполнялись по-следний раз еще прошлой осенью и оказались к зареву-месяцу практически пустыми. Ведь со дня на день уже ожидался привоз дани с окрестных весей и городков. Именно зарев и был наиболее щедр в этом плане. Все, что окрестные и дальние селяне, намеревались сво-зить в столицу, исполняя свою продовольственную повинность, досталось ненасытным руссам. И многое сверх того тоже им досталось. По какому праву, спросите вы? А все по тому же праву сильного! Перед кем некому и нечем право это оспорить. Булгары были обречены голодать, что в городе, что окрест. И все это из-за его дурацкой интриги, когда ему, Алмушу, показалось счастливой и интересной мысль возбудить рязанцев и муромчан выступить против Святослава и великого княжения. Муромчане оказались умнее всех, они не отложились от князя, наоборот, известили того, о замышляемом против него, первыми, а Славен рязанский, уже заплатил за свою глупость своей жизнью. Земель его Святослав не тронул, доносили проведчики, оставив их не разоренными. Лишь назначил нового кня-зя-наместника, некого Чурилу, бывшего ближнего боярина Славена. Чурилу хан знавал прежде. Умен боярин и опытен, пожалуй и поумнее и поосторожнее Славена покойного встанет. Чем же заплатит за свою дурь он, Алмуш? Разорением земель большей половины ханства? Гибелью огромной части населения? Своей собственной бесславной гибелью? А может и вовсе полной погибелью всего народа булгарского. В состоянии это сейчас свер-шить киевский великий князь, ой, в состоянии!
Может быть. Но и Святослав не сильно может ждать, кончается зарев, ему надо от-правляться  путь. А, может, он намерен здесь зимовать? Как знать, может и намерен. Запа-сов у него предостаточно, скота, на мясо своим воям, навалом, дерева для согревающих костров окрестные веси поставят ему в избытке. Как и укрытий от буранов и вьюг, сущих в сих краях длинными зимними месяцами. А то, что это будет означать гибель едва ли не трех четвертей всех булгар? А может и всех их враз! Так какое до сего прискорбно факта дело Святославу? Он не булгарский хан, он великий князь руссов! Это оказалось послед-ней каплей, и Алмуш, наконец, решился. Выйдя на привратную башню, он через толмача стал звать великого князя руссов для переговоров. Тот долго не являлся, потом подъехал к воротам, предусмотрительно оставаясь вне дальности метания стрел, лениво спросив, зыч-ным голосом полководца:
- Чего тебе Алмуш? На том поле, где полегли твои конники, мы, сдается, все уже об-судили, обрядили!
- О мире хочу с тобой ряд держать, великий князь!
- О мире? Был у нас с тобой мир, Алмуш! Уряженный и договором скрепленный. Да ты его порушил по своей злой воле безо всякого повода с моей стороны. И других то же сделать подбил. Да те уж расплатились! Теперь плати ты, Алмуш!
Алмуш, разумеется, заметил, что великий князь упорно не зовет его ханом, даже в ответ на то, что тот старательно именует его великим князем. Это могло означать, что пе-рестал он быть ханом, в глазах Святослава. Тогда конец! Спасти его сейчас может одно. Может быть, Святославу нет охоты зимовать на берегу чужой реки? Тогда ему пора дого-вариваться и уходить. Надо предлагать, другого раза у него, Алмуша, не будет:
- Великий князь, я готов заплатить! Назови цену!
- А приезжай к нам Алмуш, прямо сейчас и приезжай, поторгуемся. Ты ведь знаешь, мое слово, в отличие от твоего – нерушимо! Или приезжай, или, клянусь Перуном - пере-морю вас всех голодом и дойму приступом, ровно тараканов!
Недолго молчал Алмуш, раздумывая. Понял он прекрасно, что се – его последний шанс! Иного ему не дадут! А станет он просить по обычаю, отослать к нему в град кого нибудь за него заложником, Святослав вполне способен ничего не ответив, оборвать пере-говоры и далее приступить к исполнению своих угроз, переморить их всех ровно тарака-нов и приступом донять. Аппарель-то все близится, все растет, погребая под собой все больше и больше булгар, его подданых. И хан решился:
- Хорошо, великий князь, я выеду из града для разговора с тобой!
И отправился со стены. Когда отворялись Полуденные ворота, дабы выпустить сво-его хана, эльтебер стащил к ним всех чаушей еще остававшихся в Булгаре и наиболее бое-способных ополченцев. Но, русы, отступив от врат града, попыток атаковать его не чини-ли. Хан с толмачом выехали безо всяких препятствий и проехали к рати руссов, приве-денной по такому поводу в боевой порядок. Русы провели хана в Малый город, где был разбит их основной лагерь. Он был изумлен, увидав, что несколько шатров там стоит только для раненых, остальные вои спали под открытым небом, как, собственно и сам князь великий. Для переговоров, русы постелили дорогой хорасанский ковер, взятый где-то в деревенском доме, какого-то богатого горожанина Булгара. Сев на сей ковер, хан и великий князь приступили к переговорам. Долго они судили и рядили, как им быть, да только практически по всем позициям переговоров аргументы великого князя были на-много сильней. Чем рисковал он? Холодной зимовкой, не более того! При обилии корма и топлива, здоровым и сильным людям, она не шибко страшна! Разве что напрасной поте-рей времени. А чем рисковал хан? Своей собственной жизнью, гибелью своего стольного града и его населения, гибелью трех четвертей населения всего Булгарского ханства. А, может и вовсе полной его погибелью. Было ему о чем подумать, как полагаете? В конце-концов решили, что хан даст выкуп за себя и свой град стольный со всеми его людьми, выкупит у Святослава весь его полон булгарский, а также купит у него 2/3 всех стад, та-бунов и барант. И две трети всего собранного руссами по сусекам булгарским зерна. Это решало для Святослава проблему транспорта при возвращении его домой. Претило вели-кому князю топить зерно в Волге, не имея возможности отвезти его на Русь. А еще запла-тит виру за то, что подбивал князя-наместника рязанского Славена, выступить против ве-ликого князя. И подтвердит их прежний ряд, добавив к нему несколько новых условий. А кроме того за разграбленные и спаленные купеческие ладьи должен князь заплатить злую виру семьям тех купцов, новгородских и полоцких. Меньшая вира причиталась тем куп-цам, что расторопностью своей смерти избегли, а еще, сказал князь, причитается им от тебя награда. За то, что не дали себя твоей черни возмутившейся побить. Изволь награ-дить торговых гостей, коль преступил пред ними. От меня им тоже награда выходит, но то дело иное. Мое и их. Тебя нисколь не касающееся. То люди моей земли, с ними я разби-раться, без посредников каких бы то ни было волен.
Хан все платил, понимая, что казна его подметена окажется, едва ли не до дыр. А еще Святослав потребовал дани ото всех купцов града и получил ее. Выплатив все и уже провожая, подобно доброму хозяину, зело удачно расторговавшихся мечами и рогатина-ми, гостей, хан молвил, растерянно глядя на огрузневшие, под тяжестью бывших его бо-гатств, ладьи Святослава:
- Эк, ободрал ты меня, великий князь, словно липку!
- Да, хан, неплохо мы с тебя взяли за твою подленькую интригу. Только ж и по делу, согласись. А еще хан, ты теперь долго занят будешь исправлениями нанесенных тебе про-торей и убытков. Некогда станет новые интриги у меня за спиной злоумышлять! Ну а сно-ва казны прикопишь, обогатеешь, милости просим! Мне к тебе в Булгарию пробежаться, истинно в радость встанет. Путь ведом добре, опорные точки на нем расставлены. Оплата без запроса! А войску без дела доброго быть вредно, сам теперь знаешь! Приду не задер-жусь, и не сомневайся даже, хан! Ну а, буде, за розум возьмешься и интриги измысливать против меня погодишь, так, может, и вместе на кого-нибудь сходим, зипунов дружине, а себе славы и богатства приискать. Мое слово, хан, верное, то ты и сам теперь знаешь! Ну, а выбирать тебе, хан!
Нелегко было Алмушу слушать такие речи, осматривая жуткий разор и пожарище, царившее вокруг. Да что поделаешь? Мотивы все те же – горе побежденным! Одно хоро-шо было в речах сих княжьих – великий князь снова и во всеуслышанье именовал его ха-ном. Несмотря на то, что он дал союзные обязательства, мало уступавшие былым вассаль-ным, от Хазарского каганата, номинально Алмас все же вассалом не был, оставаясь неза-висимым ханом. А это ласкало слух. Дети его были пока еще малы, подручные беки и эль-теберы той силы, что позволила бы им с ханом тягаться, еще не поднакопили. Власть его стояла крепко, пусть и на чрезвычайно разоренной земле. Первые плюсы себе он зарабо-тает, хотя бы частично ворочая скот и зерно селянам, давая им надежду восстановить рух-нувшую в одночасье жизнь. Потом за хлеб же выкупит у ремесленников стольного града все их плуги и иной сельский инструмент. И снова станет раздавать его селянам. Те, больше всех претерпевшее от сей войны, меньше всех и вспоминать станут, что началась она из-за глупой интрижки их хана. Как же, вон он, какой добрый. Помог им, когда каза-лось, уже никто и ничто не поможет, даже и сам Аллах, дал скот, дал зерно, дал инстру-мент и нужный инвентарь. А что ему благодаря, они все это, вместе с домами своими, урожаем и многими родственниками и утратили, ему уже и не вспомнят.
Снова стало мочно ковырять землю, не опасаясь бешенных руссов. Нет – хан ни в чем виноват. Это эти жаднущие беки и эльтеберы, а хан, он добрый, в Аллаха верует свя-то, нас, сирых любит. Он только исправляет все, что эти беки и эльтеберы натворили. То-то, гады бешенные, носов своих из города не кажут вовсе! Знает кошка чье мясо съела!
А хан будет первые годы стараться на отрыв собственной башки, пытаясь дать по-слабления претерпевшим людям своим. Понимает хан добре, а сам не поймет, муллы разъяснят: надо, чтобы его прегрешения в памяти людской избылись, покрываясь делами добрыми, во благо земли вершимыми. Тогда его власть вновь встанет прочной, да и госу-дарство вновь заматереет, расцветет и наберется сил и богатств. Стоит оно на бойком тор-говом пути, богатеть начнет всяко-разно опять. Глупостей, подобных той, что он со Сла-веном учинил, ему бы боле не делать – и все будет славно. Люди спешно ставили времен-ные землянки, осень на дворе, скоро зима явится. Останешься без жилья семью поморо-зишь, детишки перемрут, старики вслед за ними. А и скоту надо было чего для жилья зимнего сооружать, пусть и временное. Так и селились, вместе со скотами своими, теснясь все под единой крышей, поставить другую, ни сил, чаще всего, ни материалов не было. А недостроенная гигантская аппарель, не добравшаяся до рвов города на полтора – два де-сятка шагов, долго еще пугала горожан своим жутким видом, напоминая о пережитых ужасах набега и осады руссов. Лишь три года спустя, хан, наконец, прикопил сил, разру-шить сию аппарель, узрев, сколько же тел булгарских лежит в ней. Да и все предшест-вующие годы, тела убитых собирали по всей Булгарии, свозя в общие ямы, опасаясь зара-зы, как после повального мора, чумы, или, скажем, оспы. Долго еще исправлять все нане-сенные им этой войной язвы.

ДОМОЙ, ДОМОЙ
Княжая рать, переправляясь через частые волжские притоки и, раз за разом, перево-зясь, уж больно они полноводны и широки, стремилась к Оке. Не раз и не два поминали ратники и дружинники мудрость князя, сумевшего запродать булгарскому хану и боль-шую часть скота, оставив себе необременительную, потребную для кормления ратных, меньшую часть. Ох и мудр же князь великий. Надо же, заставил-таки булгарина свое же и выкупать. А инако, смеялись дружинные и ратные, как тому и быть то было? Земля обез-людит, обрабатывать ее станет некому не на чем и нечем, а с тем и ханству его пропасть завсе. Несмотря на то, что шли землями дружественными, особенно пойдя уж по Оке, да вдоль Оки, великий князь строжил ратных, не давая им расслабиться, помня, сколь многие и из успешных, изгибали безвестно, порой и целой ратью из-за такой вот расслабленно-сти. Отпустив прочь, по своим домам вятских ратных, приметил князь, что дружина его потерь в числе не имела, хоть и некоторые знакомые с детства лица, исчезли. Просто, пока они стояли под Булгаром, ко князю явилось добрые три, а то и четыре сотни бывших чау-шей, просясь на службу. Не всех брал к себе князь, но и далеко не всем он отказывал.
Дружина пополнялась новыми людьми, учившимися воевать, и вести себя, как это принято было в дружине Святослава, но и вместе с тем привнося в нее новые боевые приемы и ухватки. А сквозь вятичи, рать текла спокойно, без стычек и боев, не зоря окру-гу. Вся ярость разозленных руссов уже досталась булгарам, и они за нее заплатили стори-цей и кровью своей, красной, как и у всех на сей земле, да и мошной великой. Остановив-шись в Рязани, имел великий князь долгий разговор с новым князем-наместником Чури-лой, кто, понимая произошедшее с прежним князем Славеном и прослышав вдосталь о том, как был наказан хан Булгарский и земля его, ни сном, ни духом не помышлял тягать-ся со Святославом. Да что там тягаться, противоречить даже, и то, никак не хотелось. За-бываются, к несчастью, подобные уроки, изникая из памяти людской. Чурило, тот вряд ли, а вот дети его вполне могли чего уже и по иному мыслить. Так тут уж киевскому князю ухо востро держать надо, чтобы его поданным не мыслилось дури разной. Известное дело, не всегда подначальный виноват, бывает, что и начальственную дурь избыть некому ста-нется. Всяко в этой жизни бывает!
Рать великокняжья, скрипя многими веслами в уключинах, и топоча подковами по берегам, поднималась вверх по течению Оки, стремясь к ее истокам. Спешили, сознавая, что до первых настоящих холодов, надо переправить конницу, стада и баранту через Днепр у Вышгорода. Иначе исхворается скот, лучше его встанет прирезать. То-то и тру-дились ратные, налегая на весла, в своих, огрузневших под вагой добычной, ладьях. По-путный ветер взялся помогать только один день, иссякнув уже утром другого. На волоке встретили листопад , а князь все торопил, приговаривая, что Днепр перелезть надо еще до начала груденя , там уж и снег нередок и по воде сплошь и рядом шуга плывет. Не тот Шуга, что у меня в джурах обретается, а та шуга, что мокрым снегом зовется, шутил вели-кий князь, глаза, при том, имея донельзя серьезные. Шуга в сем походе явил себя отмен-ным воином, да и джурой знатным. В бою с булгарской конницей прикрыл бок князя сво-им щитом от удара копейного, а и сам цел остался, что ему князь в особую заслугу поста-вил. Знать, научился отрок справу воинскую править, коль сумел и дело свое кровное спроворить, и сам уцелел. Ободренный княжой похвалой, Шуга старался еще больше. Его действительно неплохо обучили делу воинскому. Стрелы Веселин-Шуга метал уже знат-но, что из седла скачущего коня боевого, что с твердой земли, что в ладье боевой стоя. Со Жданом ему в деле сем соревноваться было пока рановато, так то же Ждан. Стоя под Бул-гаром, отличиться в бою было мудрено, но и тогда, под час единственной вылазки, пред-принятой булгарами, Шуга, в числе иных отроков весело рубился с чаушами, препятствуя исполнению их замыслов. Присутствовал он и на переговорах великого князя с ханом Булгарии, слыша их молвь и дивясь, как повсегда не жадный и не любящий торговаться Святослав, взял за горло и не выпустил, заставив сделать все на своей воле, изворотливого и явно умеющего и любящего поторговаться булгарина.
Рать поспешала, едва ли не бегом бежала по Оке и по ее берегам. Добро, что земли приязненные, уже, считай, свои. Кое-где в весях вятских, лепившихся чаще всего близ впадения малых рек-притоков в величавую Оку, им помогали перевозить скот через реки-притоки, а они не по разу оставляли в селах ослабевших животных, коих не чаяли долго гнать дальше. На месте, передохнув и подкормившись, они вновь обретут прежнее тело, а коли гнать их дальше, так просто падут, обратившись в падаль, корм для падальщиков, как летающих, так и четвероногих. Но, подгоняемые великим князем они переволоклись в Сейм и продолжали двигаться к Днепру, уже совершенно точно по своей земле. Здесь князь принялся еще охотнее раздавать скот по весям, предпочитая брать с собой к Днепру только самых сильных и выносливых животных. Также редели и табуны булгарских ло-шадей, былой гордости своих оказавшихся слишком слабыми хозяев. Еще быстрее истаи-вали числом баранты, доставляя основное питание воинам княжой рати. Вдоль по Сейму все чаще стали встречаться полянские и северские веси, где рать могла бы и остановиться, передневать, да только не давал им такого отдыха великий князь, гоня и гоня их вперед, к Десне. И уже спускаясь вниз, по Десне, пришли они в первый крупный град великого княжения – Чернигов, где были встречены радостью народной и всеобщим величанием. Но и Чернигов пробежала княжая рать, словно его и не было, оставив только сколько-то скота и зерна, а также отпустив по домам черниговских ратников и дружинных. Им и принимать поздравления, остальным же – гнать стада, табуны и баранты, везти в ладьях добычу. Везти и гнать все это домой – в Киев. Только благополучно придя домой, можно считать поход окончательно свершившимся. Словно завершая эту гонку, выходили они, наконец, к Днепру. Случилось это в первых числах грудня, когда в небе над ратью уж по-казались первые «белые мухи». Вода Днепра казалась даже на вид холодной и стылой, но старейшие дружинные, собранные на совет князем, решили все ж, что переправлять скот можно. И началась переправа, трудная и хлопотная. Каждая ладья, оставляя сколько-то ратников на том, правом, высоком берегу Днепра, охранять ту добычу, что она везла и го-нять по полю скот, какой уже первёзся. Гонять, чтобы согревался движением, после пере-правы по холодной уже предзимне стылой воде. Ладья за ладьей шли поперек Днепра на всего-то двух – трех передних парах весел, а с кормы дружинники держали на веревках обмотанных по рогам Буренок, коров и быков, таща их за ладьей, коням тоже помогали плыть, тем, что тянули тех в поводу. А там, на том берегу, сев в седла, отчаянно гоняют их по лугу ратные, согревая четвероногих движением, гоня прочь приставучую с переохлаж-дения простуду. Еще и еще раз возвращаются ладьи, снова и снова переправляя некую то-лику скота. Ждан все это время со своей дружиной в полторы сотни мечей, ходил конно вдоль берега, обеспечивая еще с одним таким же отрядом покой и безопасность перепра-ве. Князь ушел на тот берег незадолго до того, как начали переправляться, поручив Ждану осмотреться, не покинули ли чего где-то второпях. Уже начав перевозить свой отряд, с его лошадьми, заводных перевезли ранее, в табуне, Ждан все продолжал объезжать такие мес-та, где мог кто-нибудь задержаться. И нашел-таки молодого ратника, лежавшего под кус-том и пылавшего жаром. Растолкав его и порасспросив, Ждан узнал, что ратника свалил здесь жар с утра, когда он уже должен был переправляться. Ждан погрузил молодца в сед-ло своего коня и повез его к переправе. Вез он его шагом, для его боевого коня на этом аллюре и два человека не были запредельной тяжестью. Когда Ждан вывез ратного к ла-дье, был уже черед его и его товарищей на переправу, а на левом берегу Днепра остался только мусор и скотий навоз, ничего и никого более. Ждан сидел в корме лодьи, держа в руках узду своего боевого скакуна, своего друга и товарища. Никому иному доверить его поддержку на переправе нарочитый не мог, да Ии не хотел. Чуть дальше его по борту си-дел, делая то же самое, Ратмир, сообщая ему новости, от очнувшегося ратного. А все ока-залось совсем просто. Молоденький ратник простыл еще на прошлых переправах, но от-несся к своему недугу, как это часто бывает с мужчинами, несерьезно и небрежно, пола-гая, само, мол, пройдет. А не проходило, парня бил сухой кашель, он слабел, надсадно и одышливо дышал. Его десятник, войдя в положение ратника, освободил того от всех дел и обязанностей по перевозу через Днепр, предложив ему просто подойти на переправу ко времени. А потом, замотавшись в водовороте спешных дел по переправе, просто позабыл о нем. Бывает же так, да и не редко совсем случается. Может, где-нибудь там, на том бе-регу, десятник и вспомнит о нем, да решит, что тот сел на ладью, или в лодку, перепра-вился на ту сторону, а там пристал к какому-нибудь иному десятку. Так ведь тоже случа-лось, и не раз, и не два. Кто ж мог представить, что больной парнишка, затуманенный вы-сокой температурой, отошел куда-то в сторону, и там, сломленный крайней усталостью, прилег. Просто прилег, надеясь полежать какое-то время, отдохнуть, а там идти переправ-ляться. Да вот заснул, а проснуться через краткое время не смог. И если бы не Ждан с его объездом, так бы и остался на берегу под кустиком. Это в начинающемся-то грудне-месяце, больной и с высокой температурой. И изгибнуть бы парню дуром, безо всякой пользы для отечества, но повезло – нанесло на него, незадачливого, воеводу нарочитого Ждана с его объездом. Под этот и другие рассказы их ладья, не потеряв ни одной лошади, переправилась через Днепр. Вообще же переправа далеко не всегда сходила так гладко. Дружина князя утратила на переправе более 50 голов лошадей и рогатого скота. Утонуло и парочка ратных. Люди к концу похода, сделав уже дело, становятся менее осторожными и чаще попадают во всякие глупые оказии. А ведь далеко не каждый и далеко не изо вся-кой оказии-то и выпутается. Но с этим молоденьким ратником все обошлось. Походные лечьцы княжой дружины, приняв парня, взялись его выхаживать крепко. Трав нужных, молока и масла при рати было предостаточно, вот парнишку и вылечили. И его первая рать, к счастью, не стала для него и последней. Княжая же рать, приведя себя в порядок, передневав на правом берегу, у места переправы, пошла далее, уже по правому берегу Днепра. Часть воев с воеводы своя, пошли вверх по Днепру, то верховские, но подавляю-щая масса дружины и ратных следовала вниз, к Киеву, вслед за ладьями. Еще только зачав переправу, князь первыми отправил гонцов и уже на следующий по переправе день, их повстречали многочисленные княжьи и боярские тиуны с пастухами. Все табуны, стада и баранту, кроме тех, что на собственное пропитание рати все еще потребны были, у войска забрали, погнали опрично, облегчив ратных и лишив ненужных им функций. Здесь опа-саться было уж и вовсе нечего, но Святослав воинским порядком не пренебрег. Считал великий князь, что порядок этот в крови у ратных, а у дружинных, так и подавно, быть повинен. И приучал к тому же дружину и рать свою вполне свирепо и настоятельно. Пе-ремещаясь по своему родному, правому берегу Днепра, рать несла боевое охранение, пе-редовой и замыкающий дозоры. Да и так рать шла, соблюдая полный порядок, а на воде в ладьях была воля воеводы Свенельда, причем, воля, с княжой схожая. Ждан вел головной дозор конной дружины, встречая повсюду радостные улыбки селянок, всегда готовых пе-рекинуться шуткой и не только шуткой, с дружинными. Но из-за их спин появлялись их бородатые мужи и отцы, и тех словно сметало от изгородей. Домой метитесь, домой! Дет-ки плачут, скотина ревет! Не дело длиннокосым шляться, где не попадя. Добра от того не станет. Что, дома работы мало? Так добавим! А то, прилипли! Верно сказано – волос дли-нен, да ум короток! А сами мужики всматривались в проезжающих мимо дружинников, выискивая знакомцев. Пораспрошать бы на ходу их, что да откуда. Не найдя знакомцев – да и откуда бы? – чадь ведь нарочитая! – выискивает селянин отрока попроще, к нему бы с вопросом обратиться. И вдруг:
- Эй, Лымарь, ты что ль?
А из-под добротного шлема грозного нарочитого, смотрят до боли знакомые улыб-чивые глаза:
- Ай ты это, Хуст? Уже ль?
Вспоминает селянин бойкого парня из их веси, подбивавшего клинья, было дело, под дочку тиуна. И в самом деле, Хуст, кому ж еще так и улыбаться-то, да скалиться глумливо и безбожно? И подается селянин из-за тына, а дружинный, испросив взглядом разрешения у старшого отряда, подъезжает к Лымарю. И спешит крестьянин с самым главным вопро-сом:
- Это вы, однако ж, откеля будете, с дружиной-то, Хуст?
- А из булгар идем, слыхал, что ль? Князь сим летом на вятичей ходил, примучивал их вновь. Вот и к булгарам по пути заскочили!
- Ну и как оно?
Спешит разговеться новостями мужик, то-то будет, что рассказать вечор мужикам, чем похвастаться. Надо же! Хуст его ведь тоже узнал! По имени деревенскому назвал. А ведь прошло уже шесть годков-то, почитай, как он с села их изник! А он, вон он, в наро-читых оказался, даром что из селян.
- А что, как оно? Вятичей вновь примучили, князь наш великий с князем рязанским на поединке бился, один в один. И зарубил его. После того с вятичами снова ряд взяли…
- А булгары?
- Так рязанов от Руси отложиться булгарский хан Алмуш и подбивал знатно.
- Ну, и?
- Ну, и побили мы тех булгар в поле, только что не всех совсем изничтожили! Под корень извели! Всю почитай их землю знатно опустошили, люду ихнего полонили не-счетно. Потом их стольный град в облогу взяли с ханом, запершимся в нем. Почти два ме-сяца облоги и тем стало жрать неча. Пытались вылазки деять, да мы их во время тех выла-зок, всякий раз били. А с окраин мы все больше полону сгоняли для осадных-то работ. Вот их хан, поняв, что не сдюжит, и поклонился князю Святославу. Посулил огромный выкуп: за себя, за свою подлость с рязанами, за град свой стольный, за землю свою, за стада и за зерно на еду и на семена. А потом он у нас же и весь полон выкупил…
- Весь полон? Ахти, вам! Здорово, да-а! Ну, а князь чего?
- А князю чего? Он свое дело мечом-то уж сделал, окуп взял и ряд с ханом на всей своей великокняжьей воле заключил.
- А те булгары к нам с помстой  не будут, а? Летом, скажем?
- Не боись, Лымарь не будут! Ни летом, ни в зиму не будут! Не по силам им станет к нам, лет этак 15 – 20 ходить. Да и раньше их как будто не бывало к нам, нет?
- Не, ране не бывало у нас таких. То добре, Хуст!
- А известное ж дело, добре! Ну, а у вас тут как, давненько я здесь не был!
- Давненько Хуст, ой, давненько!
- Что там у вас тиуном, как и прежде, Гнездило, что ль?
- Не, Хуст, Гнездилу летось князь мимоходом из тиунов-то турнул, да Глузда, стрыя твоего и поставил!
- А лада моя как?
- Лада твоя замуж вышла и живет в соседней веси. А ты, Хуст, не зайдешь ли? Ква-ску у меня из погреба отведать, а? Квасок у меня уж больно добер этот год, заборист да скусен. С хренком пенится, все честь по чести!
- Не, зайти не могу, Лымарь, а сюда пднесешь, с охотой изопью. Квасок у тебя пом-ню, завсегда истинно добер был!
Лымарь, извернувшись от прясла, орет:
- Эй, Айна, тащи суда жбан квасу из погреба-то! Знакомца средь дружинных у князя узрел!
Усмехаясь в пышные свои усы, Хуст смотрел, как, переваливаясь от толщины нездо-ровой, тащит Айна, жена Лымарева, из погреба обливной кувшин квасу. Жену свою, Лы-марь, на памяти еще мальца тогда, Хуста, привел из похода с князем Игорем в степь. Поял бабу из полону хазарского. И оно ж никто не знал, как у них там все было в постели, а на людях жили они хорошо, достойно. Айна оказалась скромна, работяща, да плодовита, принеся Лымарю семерых деток, да это только выжили семеро, а было их, как бы не все пятнадцать. Смуглая и улыбчивая, Айна поднесла статному нарочитому жбан со словами:
- А испей ты Хустушко, на доброе-то здравие!
- Благодарю тебя Айнушка, а и у меня тебе дар сышется!
И, запустив руку в мошну-кошель на поясе, вытащил красивое золотое колечко и протянул его, зардевшейся от нежданного дара, женщине.
- Да и тебе, Лымарь, за то, что признал односельчанина, да и за квасок твой зело доб-рый, вот…
И протянул Лымарю хазарскую золотую монетку, взятую на теле одного из чаушей. А Лымарь, довольный удачей, тут же вопросил:
- А скажи, Хуст, наборы в рать кто ведет? Может и мне в следующий раз вспомнить старое, заратиться.
- А что, Лымарь, дело доброе! Да и князь наш великий, не чета прежним, что ни по-ход – то и удача! В убытке не будешь! Так что давай, брат, дерзай! Ну, извини, мне пора. Поеду свой десяток догонять.
И Хуст, толкнув коня легким шенкелем, протрусил средней рысью на свое место и вскоре скрылся средь дружинных нарочитых. Княжая конница бесконечной чередой шла по улице этой большой, вытянутой вдоль торного наезженного шляха веси.
А все также шедший с головной заставой Ждан, вскоре уже подходил к Киеву. На-рядные княжие и боярские терема он увидел на горе издали, и возрадовался им всем серд-цем, только сейчас поняв, как он устал за этот поход. Все же весь поход он командовал полуторами сотен нарочитых. Как же устают тогда большие воеводы: Претич, Свенельд, Асмуд? А сам князь? Ему ж такой махиной воев править доводиться! Впрочем, Ждан уже имел достаточно опыта, чтобы начать понимать – тот, кто научился водить в бой сотню, сумеет управиться и с тысячей, может не сразу, но сумеет. А там и до сотни сотен рукой подать. А впереди, от острова на Днепре донеслись до слуха конников Ждана, приветст-венные вопли. То, наверное, кияне завидели передние ладьи ладейной рати. А вот и воро-та. Выступившая из-за поворота, конница, под княжим штандартом, прибавляет рыси, а Ждан и его нарочитые, наоборот, затягивают повод, беря обочь дороги. Возвращаться до-мой поперед князя, никуда не годная практика! Не дело, нет, не дело! Надо дождать Свя-тослава и встать вслед за ним. Вот уже едут мимо них. Князь весел и бодро мигает Ждану, приветливо ему кивая. Ждан умело и достойно без склоки вливает свои полторы сотни в тело княжой дружины. Те, кто весь поход тропили путь впереди, должны и в конце его не последними быть. А сбежавшиеся к вратам кияне приветливо вопят своему князю, при-ветствуя его новые победы. Нарочитые помоложе кидают знакомым девам кольца и дру-гие золотые и серебряные безделушки. Весело, радостно! А вечером всех ждет пир и рас-сказы ратных о своем успехе. Все городовое киевское боярство уже в суете и хлопотах. Не стать бы обойденным, не приглашенным князем на пир. То – большой позор и поруха древней боярской чести. Достаются и чистятся старательно самые лучшие одежды, гото-виться особое оружие, принадлежность каждой зажиточной боярской семьи, не для боя выработанное, а для такого вот представительства. То, над которым больше трудился ук-рашатель-ювелир, чем делатель-кузнец. И из терема в терем носятся мальчишки-посыльные, дети обельных холопов и закупов с вопросами боярина к боярину-соседу, зван он уже, ай нет? А коли зван, так, когда-то было, да как обставлено-то? Суетятся бояре вятшие, гадая, позовут, не позовут? А коли позовут, так куда посадят? Честь будет бояри-ну, али бесчестие кромешное? По пальцам считают сколь раз был зван боярин, ко князю, службу править, да и какую службу? Разовое то поручение, али что серьезное? Хоть га-далку призывай, знать как надо, право слово!...
Пир был задан на следующий день ввечеру, когда дружинные и ратные отмылись в банях, отодрали всю накаревшую походом глубинную грязь, позабивавшуюся в поры ко-жи и во все складки их натруженных тел, какую только только ярый пар банный и вытал-кивает на поверхность кожную вместе с обильным потом, откуда ее, с легкостью, уже из-рядной, убирает старательное мочало. Враз просветлевшие и порозовевшие, аки молочные поросята на пиршественных столах, нарочитые и отроки дружинные, гордо выступали по двору княжого терема, крутились у повалуши дружинной, перетирая и рассусоливая ново-сти, по-хозяйски, старательно выпячивая мускулистую грудь, шлялись по рынку, переми-гиваясь и переглядываясь со смешливыми, да румяными киевлянками, женками, да доч-ками купеческими, да боярскими. А и девы и женки простого люда тоже без внимания не оставались. Тут заглавным было смазливость физиономии, статность фигуры, да готов-ность вящая к любовному приключению. А важность положения, древность рода, да бо-гатсво сугубое, то для нарочитых дело пятое, а то и осьмнадцатое вовсе. Им с прелестни-цей не к браку пробираться, им бы ночь провести нескучно, а потом уж, как оно получит-ся. Какое им дело до ее закромов? А вот до ее прелестей им дело есть, и еще какое дело-то! Чего больше, жениться там, али б хоть поженихаться, так то не для дружинных, не си-деть им на одном месте, не пестовать пузанов-детишек мал-мала-меньше. Немногие из них не прогуляют дары княжие, да взятое с боя, тешась вольной младостью своей. А еще меньшие числом, замогут дожить до серьезного возраста, да стать боярами вящими. У этих будет и терем с собственной повалушей и небольшой дружинкой, воспитанной, как их в княжой дружине некогда воспитывали, мурыжа. Будет и жена, румяная, да статная, на зависть и оплодотворение всем прочим дружинным, в том числе и его собственным. Будут и дети, много детей. Все ли его? Об этом лучше и не задумываться, коли боярин по полгода в походах. И будет покойная жизнь, толстое брюхо к солидному возрасту и зыч-ный ругательский голос. Иные нарочитые семей не заведут никогда. Да и некогда им, свой короткий промежуток от начала дружинного отрочества до нарочитого мужания и смерти в лихом бою, проведут они в походах длинных да тяготных, боях лихих, ярых, но кратких, как вспышка молоньи. На конской спине, да на ладейном руме, будет им и дом, и сенник мягкий, и печка теплая. Так осуждать ли их за то, что второпях хватают, чего не попадя, стараясь пошире посеять свое семя, да порадоваться вдосталь свое мужчинское самолю-бие, наслушаться радостных бабьих любовных стонов да криков. А и чем они провини-лись? Тем, что не отбирают пристально, кого им приласкать? А чем простолюдинка хуже купчихи, али, скажем, той же боярыни? Менее стервозна! То да, хотя и как сказать! Бы-вают, хотя и очень редко, и посреди простолюдинок такие стервы, что иной купчихе и боярыне не грех им в подручные ученицы идти, стервозности как след выучиться. Ох, и чешутся кулачки у купчин, да бояр против тех охальников дружинных! Да, поди ж ты их почеши! Не тот случай, твое степенство. Расчешут и тебя и дворню всю твою косопузую! Так расчешут, что цельный год те чесаться позабудут. Боярин, тот может быть кого и про-учит, потому, как с детства был тому же учен, что и нарочитый. Авось да не потерял уме-нья-то мужеска?
А к обширному да изузорнному княжому крыльцу идут конно и пеше гости пригла-шенные. Вон, дружной гурьбой вваливаются дружинные, насмешничают над окружаю-щими, громогласно подшучивают над степенными боярами. И горе тому боярину, что, по-забыв на покое сугубом, дружинные ухватки своей собственной младости и молодечества, попытается, раздувшись от важности и спеси, пристрожить охальников младых. Только еще пуще посмеются над ним и эти, да и другие-иные не преминут зацепить, коль цепля-ется. Как тут обойти? А тут подъехал боярин, что был в сем походе, боярин земский, во-лостной, но и матерущий же! Ровно медведь, хозяин лесной, на две лапы вскиновшийся. Без рогатины к нему и подходить-то страшно. А коли у него рогатина? Как бы нужный чулан не занадобился враз. Дружинные к нему со всем почтением, признавая в нем чело-века, полностью соответствующего их понятиям, о том, каков тот человек-та быть и дол-жен. Над этим и шутки иные шутятся, необидные, а и даже лестные его боярскому, воин-скому и мужскому самолюбию, вроде того, где, мол, боярин свою боевую секиру оставил. Не под праздничным ли корзном, он от взоров нескромных, боевой метал прячет. Колго-тясь, не скрали б, мол, страшилу мою, нелюди! Нет, мол, братие, да рази ж такую страши-лу преогромную, да под таким жалким лоскутом изузоренной материи расшитой припря-чешь? Да ни в жисть! Тут со всех дружинных треба ихние корзны пообрывать, чтоб секи-ру боярскую, как то приличествеут, завернуть с почетом, разве что великого князя едино-го в корзно оставить, ну может еще воевод набольших, Свенельда с Асмудом, а уж с Пре-тича-то со Сфенкелом и Жданом, да и  иных командующих нарочитых, обдирать долой, и жалоб их не рассматривать, коли явятся таковые! И гремит по-над крыльцом дружный хо-хот, смеются у врат, гостей встречающие князь с княгиней, смеются иные гости, опраши-вая оказавшихся рядом нарочитых, а что, мол, за секира такая знаменитая?
Тот им, презрительно смерив взглядом, что, мол, с тебя взять, с горожанина пузато-го, рассказывает, да громко так, что даже соседи дальние и те поневоле начинают при-слушиваться. Явился боярин в рать нарочитую княжую с дружинкой своей малой, но при такой преогромной секире, что многие и призадумались, горазд ли боярин окажется ее хо-тя бы взнять над головой да рушить грозно на супостата супротивного? А тот не только взнимал и рушил, но и махал ей, подобно мельнице ветряной, круша супостата, налево да направо, жаль, вот только – вместе чаще всего с жеребцами их боевыми. Почему жаль? Да слишком много тех жеребцов боярской секирой оказалось побито и не досталось дружин-ным в добыче! И вновь гогочут дружинные, всхрапывая на вздохах, своим лошадям бое-вым стойно, а вслед за ними безудержно ржет, уподобляясь табуну жеребцов стоялых, ко-былу течную внезапно  узревших, вся огромная княжая пиршественная зала.
Рассадкой гостей, ведает тиун княжого терема со своей специальной дружинкой из дружинных воспитанников, отроческого посвящения сожидающих. На пир они не званы и зреть пиршество способны, только будучи находясь в пособной дружинке тиуна. Что про-ще рассадить дружинных нарочитых да отроков, тем отдельно столы стоят, нарочитые ся-дут по лавам покрытым коврами, вверху, обсев те части стола, что ко князю с княгинями, женой и матерью ближе, отроки же сядут в нижних концах стола, те что на выход скорый смотрят. А вот бояр рассадка, то дело хитрое, большого навыка требующее. Да если и есть у кого навык тот, так и не кому боле его иметь, как тиуну терема княжого. Опытен он зело и сединами весь иссеребрен вельми. Вся голова, вон, белая, словно первым снегом обме-ло, да смести позабыли. Эк, его! За отдельным столом, приставленным ко столу князя со княгинями, воеводы его дружинные. А за тем столом, где сам князь со княгинями, сидят только набольшие воеводы княжие, Свенельд, Асмуд и Претич. Претича князь прочит по-слать в Чернигов на княжение посаженное, князем-наместником сделать. Жаль, нету здесь же Тужилы, да Летко Волчьего Хвоста. Им бы тоже за стол княжой воссесть довелось бы. Те в своих градах, им подвластных ныне, княжью службу правят, будучи боярами на-большими и властными. А и тысяцкий киевский Тужило Твердятич там же меж них. С иной сторону, ошуюю от князя, еще стол стоит и тоже на возвышении. Там место бояр градских, набольших и купцов богатейших да великому княжению вельми способствую-щих. Ждан с Ратмиром рядком сидят за нарочитой частью дружинного стола, у самой его главы. Не дело воеводам дружинным, еще не став даже и набольшими, своими дворами не живущими, от дружины нарочитой и отроковней отделяться, честью на пиру с побрати-мами кровными тягаться. Это с кем то? С теми, с кем вместе кровавую жатву мечами, се-кирами, да копьями делили, с кем вместе, сквозь дождь стрел каленых, к ворогу прорыва-лись? С теми, с кем за одним щитом от того дождя, зело колючего и смертного, сжавшись, прятались, чья спина грела твою, ее же и прикрывая, кто не раз срубал супостата, уже за-несшего гибельный шамшир  над твоею оставшейся без защиты главой? С ними что ли? С ними увольте! Побратимы мы, а сие приходит, если приходит, конечно, навеки! И отмен никаких не ведает!
Зашумел и загудел голосами, рассевшись, наконец, пир велик. Утомленно оглядыва-ет его последним взглядом тиун, не разобидел ли кого? Нет, вроде все как след и реально-му положению вещей соотвествует целиком и полностью. Снуют слуги, яства новые раз-нося, да объедки со столов убирая, обходят гостей княжие виночерпии, а главный из них стоит за спиной князя, да следит за его перстом указующим, немедля бросаясь честь ока-зать особую тому, на кого великим князем указано. Княжая чаша, то честь велика, она словом ответным чревата, словом мудрым, да не во хмелю сказанным. Первым такую речь рек Свенельд. Уже который пир, ему, набольшему, первая чаша, потом тысяцкий, потом Асмуд. И пошло поехало. Очередность княжого подношения тоже важна сугубо. Чем ты ближе к началу очереди, тем князем более ценим и значим более. Удостоился такой чести и Ждан. Встав и приняв чашу обеими руками взнял ее над главой своей и тако рек:
- А по здорову тебе князь великий руссов, водить дружины наши на ворогов земли нашей и твоих ворогов. Водить также удачливо и яро, как водил ты нас до се! Здоровья и благополучия твоей княгине матери и княгине жене, чадам твоя и други твоя!
И, поклонившись поясно, не расплескав при сем из чаши, неможно бо! – пьет Ждан, ни капли не сронив, честь княжую под одобрительный рев столов дружинных и боярских. Улыбается ему, поощряя, Святослав, улыбаются княгини Ольга и Преслава, старая и мо-лодая, по-доброму, по-матерински. Дружным взнятием полных кубков встречает тост сей пиршественная зала и вновь и вновь убеждается великий князь, что не зря отличает он Ждана, чужого здесь еще три года тому, а сейчас своего, как, возможно, никто боле. А внизу стола дружинного выпячивает грудь под шитьем новой рубахи Шуга, гордясь че-стью, оказанной его побратиму-брату. А и отчего бы ему и не гордиться! И он себя в по-следнем походе не последним человеком в дружине оказал. То-то и князь, беря во джуры сына битого им на поединке родового князя вятичей Славена, просил Шугу без обиды вы-брать себе любое место отрока доблестного достойное при дружине его. Пошел Шуга в отроки оружничие к Ждану, попав, наконец, под начало того, с кем еще из полона степ-няцкого ушидствовал. А в знак того, что переход сей частью полагать следует, повесил князь на выю Шуги, гривенку малую серебряную, какую не всяк и нарочитый носит, а только те, кто оказал себя достойно в лихом бою. Шумит, гудит пир велик, княжой, звучат тосты, чаще умные и честные, поскольку иным за княжим столом звучать и не след вовсе. Не честь се, ох, не честь! Вот пришел час первой братины, и подали князю сосуд великий серебряный, с ладьею схожий, как бы не треведерный. С рукоятями под обе руки. Одно слово – братина. Налил в него виночерпий не два ли полных ведра вина фряжского. Отпил из него князь, усы омочив и отослал братину по столам первой очереди, приглашая всех к ней приложиться, породнитися всяко. Вернулась к нему братина пустой и была вновь на-полнена и отпита князем, пройдя теми столами где первая не ходила и вновь вернулась ко князю пустой. Семь раз наполняли ту братину, и семь раз плыла она над столами, никем не сроненная и не пролитая. Не дай Перун такого бесчестия кому. До смерти поминать ведь такую незадачу неудачнику станут. То как с рати кромешной, струсив, сбежать. Хоть пьян ты вусмерть, хоть трезв позорно, а братину прими достойно и твердо, вздыми ея над главой своей и приложась на глоток добрый, братский.
А за окнами терема княжого пировала рать пешая, и не раз, и не два выходил к ней князь, веселие ратных разделяя, как делили летось с ними труды ратные, труды великие.
Смотрит на все это патрикий Калокир, званый к пиру княгиней Ольгой, в надежде быть князю представленным, глядит и дивиться зело. Не бывает таких пиров в император-ских дворцах и покоях. Таких, чтобы люди пили и ели весело, яду в чаше не опасаясь, что-бы за столами мало злословили, а больше здравицы возглашали. Да и патрикии имперские давно позабыли, как их предки, бывало, так же веселились. Власть имперская – власть ци-вилизованная. Не в обычаях имперских дело поединками-то решать, как, вон, архонт сей, разрешил его с отложившимся от него рязанским князем, как его там, Славен, кажется. Сына же его, отрока лет шестнадцати в джуры себе поял, опять же отравления не стра-шась. Видано ли такое в империи? Нет уж, власть деля, владыки и будущие автократоры божественные, ничтоже сумняшеся, подсыпают друг другу крысиную отраву, изничтожая после детей отравленного, яко звери хищные! Что это, наивность молодой государствен-ности, али национальный характер, сторонящийся ядовитой европейской и византийской цивилизованности. Древний-то Рим, основа всех нынешних царств и королевств европей-ских, тоже ядами баловался зело. Да и сейчас он паки и паки, тем же не гребует. Ахти нам, сирым!
Княгиня Ольга призвала его на пир сей, пообещав, мол, там, на пиру, улучу минуту, представлю тебя патрикий великому князю, сыну моему. Ожидал патрикий зреть мужа преогромного и бородатого от самых глаз поросшего густейшей окладистой бородой, а зрит он молодого, но уже справного мужчину, среднего роста, широкоплечего и отменно сложенного. Подбородок у него брит, а над верхней губой усы тот лелеет пышные, кон-цами своими свисающие вниз у уголков губ. Нос небольшой, прямой. Глаза поставлены, возможно, чуть шире чем у греков, светло стального, сероватого оттенка, отдающего в го-лубизну. Брови вразлет, но в гневе, должно, сводятся к переносью. Лоб чист и высок, мо-жет, оттого так высок, что голова его обрита, а присутствует на ней только длинный ухо-женный клок волос, называемый у руссов оселедец. Уши нормальной формы, красивые, в правой мочке висит серьга златая с каменьями, отсюда не разглядеть какими, только сда-ется патрикию, все ж, две жемчужины и изумруд. Шрамов на лице немного и они невели-ки. Руки у князя большие, истинно мужские, тяжелые и сильные. Таким, что меч держать, что жену ласкать, что братину на пиру ко рту подносить, что веслом ворочать, все едино добро. Одет князь в простую льняную рубаху с вышивкой по подолу и вороту, подпоясан красивым кожаным ремешком, на коем в ножнах покоится большой и широкий кинжал, даже и от удара мечом не ломающийся, такие предпочитают народы кавказские, горские. Ножны кинжала простые, толстой кожи буйволиной, без украшений сугубых, как и нож-ны княжого меча, хотя на пиру и князь без боевого оружия, не место тут оружным быти. Князь не носит колец и цепочек, обходится без оберегов, кроме золотого знака Перуна на груди, их главного бога, солнечного колеса со спицами изогнутыми посолонь. В вороте рубахи видна мускулистые грудь и шея воина, в лучших его годах. Как и все русы, одет он в белые холщовые порты, заправленные в красные, отличной киевской выделки, сапоги. На сапогах нет шпор, не пользуется ими князь, как не пользуют их и его дружинные. Са-дясь, снял князь корзно, отстегнув серебряную заколку в виде атакующего сокола, знака и тотема всего княжого дома. Взор у князя резок и пронизывающ, быстр и умен. Голос зы-чен, как и положено гласу воителя, повелевающего дружинами в грохоте и скрежете рат-ном. Улыбка светла и приязненна. Улыбается князь не слишком редко и не слишком час-то. Но и хмурится не сильно. Судя по цвету кожи и остроте скорой его движений, зело здоров князь, немощи, как телесной, так и душевной, всецело чужд. Да и не по возрасту ему еще немочи-те. Молод он для них, для немочей тех. Говорит нечасто и немного, при-чем, когда говорит, голос не возвышает, слушают его внимательно, боясь упустить чего из сказанного. Должно, умеет спрашивать князь о выполнении своих распоряжений. Силен князь русов, очень силен и решителен. Может, и зря божественный зовет его в Болгарию. Иметь такого соседа вряд ли лучше, чем иметь соседом царя Петра Болгарского. Он и подвижней намного и воинственней, да и воины его, судя по всему – монолит. Нет, на месте божественного, он бы подумал опять и опять. Натолкнуть молодого и воинственно-го князя, привыкшего к стремительным и решительным походам, всегда готовившего и проводившего свои воинские операции с самыми радикальными целями и решавшими эти задачи с неизменным и блистательным успехом, на мысль лихую для империи ромеев, от-нюдь не долго, а вот потом унять…. Конечно, суммарные вооруженные силы империи, намного превосходят силы Хазарского каганата, не говоря уж о силах Булгарского ханст-ва. Но, утвердившись у западных врат империи, воинственный и удачливый князь Свято-слав, сможет стать для нее постоянным и неизбывным раздражителем. Конечно, империя найдет способ избавиться и от такого ворога, купить его, а не получится – убить. Великая цивилизация всегда отличается от цивилизаций зарождающихся, к каковой патрикий Ка-локир относил и Русь Святослава, тем, что в ее распоряжении, имеется множество мето-дов воздействия, на последнюю. В самом деле, любая начинающая свою историю цивили-зация, тяготеет к благородному разрешению всех вопросов мечом, поединком, договором, наконец. Она истово блюдет договора, старательно поддерживает честь себя самое и сво-их владык. Гордится своей силой и молодостью и очень боится прослыть слабой и веро-ломной. У любой давно уже устоявшейся цивилизации это все позади, она интересуется одним лишь – своею выгодой. Честь для нее – пустой звук, поскольку ее правители давно уже усвоили, что, имея постоянные хроники, и наемных хронистов, историю пишут они и предстанут пред судом потомков, именно такими, какими и захотят, ну, там, более или менее соответствующие реально свершившемуся. А, значит нравственно все, убийства, отравления, подкуп, прямой обман, с единственным условием, они должны приводить к поставленной цели. Именно такова империя Византийская, именуемая империей Ромеев, наследница славы и грехов империи Римской. И таковы ее императоры. Но, с другой сто-роны, а если Святослав соберет воистину огромное войско, сильно превышающее зака-занные 15 – 16 тыс.? И нанесет чересчур сильный удар? Что случиться тогда? Не придется ли великой империи Ромеев рухнуть, как рухнула некогда под ударами гуннов Аттилы, Римская империя, такая великая и такая победоносная? Что оставалось патрикию? Про-должать договариваться с великим князем? Или дождавшись будущего весеннего паводка идти назад в Константинополь, за консультациями? Но тогда к Святославу он сможет вер-нуться только два года спустя, вновь по весне. А деятельный и подвижный архонт руссов вряд ли станет дожидаться Калокира. Какое ему дело до колебаний патрикия. Он над ни-ми, наверное, лишь посмеется, варвар. И займется своим очередным проектом. Каким? А черт его знает с его варварскими проектами! И, как знать, не окажется ли тот более дли-тельным, чем поход в булгары и вятичи, оттягивая решения вопроса, может быть, уже на годы? Русы сильны и активны, но и врагов у них много, как, впрочем, и у все проживаю-щих под солнцем и звездами этого мира. Что делать птрикию? У него есть твердый и без-альтернативный приказ, приказ самого автократора, какой некому ни отменить, ни пере-менить. У него огромная сумма золотом, выданная сокровищницей базилевса. Значит, ему нужно договариваться с архонтом руссов. Договариваться о том, о чем просил его бзи-левс. А если ситуация в империи и Болгарии изменилась? А базилевс, отдавая ему приказ, разве предлагал ему какую-то альтернативу? Нет, было твердо приказано договориться и все! Значит? Значит, надо начинать переговоры со Святославом и договариваться! А там будь, что будет! И Калокир сидел на пиру, пил хмельные меда и добрые привозные вина, совершенно не пьянея и ждал, наблюдая за всем происходящим. Чего ждал? Знака архон-тессы Ольги. Она твердо обещала представить его своему сыну, великому князю. Сидя в Киеве все лето и два первых месяца осени, Калокир, не обремененный другими обязанно-стями продолжил изучения языка руссов и сейчас способен был общаться на нем без по-мощи толмача. Торговый договор, где масса тонкостей, в том числе и языковых, ему, ко-нечно, не заключать, просто не осилить. А поговорить с князем – вполне способно. Значит надо ждать знака благородной архонтессы-матери. Надо отметить, что за время ожидания князя из похода, Калокир свел знакомство и с архонтессой Преславой, вскоре поняв, что ее влияние на молодого архонта, заметно уступает влиянию старой архонтессы-матери. Вот, ожидаемый им знак, архонтесса Ольга легонько кивает ему головой, он привстает и кланяется ей в ответ, заметив понимающую улыбку Святослава. А вокруг шумит и кура-жится, казалось бы, над его нерешительностью, пир велик. Архонт руссов, делает Калоки-ру призывающий знак рукой, а его слуга ставит рядом со Сфендослевом малую лаву, на одну персону. Все, все сомнения прочь! Время, наконец, приспело. Надо начинать делать порученное ему дело! Встав и пробираясь меж лавами с гуляющими нарочитыми, Кало-кир направился ко князю. По знаку Святослава, его охрана, единственно трезвая здесь, помогает патрикию достичь князя. Наконец Калокир, оказался рядом и услышал, как ар-хонтесса представляет его:
- Се, княже, посол базилевса ромейского, патрикий Калокир. У него дело к тебе!
Патрикий кланяется в пояс, а князь радушно предлагает:
- Садись, патрикий! Но о деле мы поговорим завтра ввечеру, я прикажу тебя привес-ти в терем. Заодно и верительные грамоты от базилевса принесешь. А сегодня нам весе-литься надо. Добрый и славный поход свершил я с дружиной и ратью своей. Слыхал, чай?
- Слыхал, великий князь, как не слыхать-то!
- Ну и добре! Так жду тебя завтра ввечеру. Так?
- Так, великий князь!
Подтвердил патрикий, поняв, что на сегодня все, надо откланиваться. Вновь махнув поклон в пояс, и дождавшись княжого знака рукой, иди, мол, патрикий поспешил на свое место за столами. Пир продолжался!
Вскоре появились дудочники и скоморохи, принявшись забавлять присутствующих. Получив свою награду и ведро браги, они ушли. Немного посидев еще, ушли и княгини. После того как с Калоктром говорил сам князь, торговые гости, средь которых тот и вос-седал на том пиру, заинтересовались его скромной персоной. Нашлись среди них и те, кто совсем неплохо говорил по-гречески. Стали искать-разыскивать и находить общих знако-мых, потекли заздравные чары. Калокир, кого отпустило напряженное ожидание встречи с князем, быстро и верно хмелел.
Домой его довезли теремные великокняжеские слуги, а князь, глядя на напившегося вдрызг, но державшегося по прежнему скромно патрикия, ничего не изрек, только еще раз улыбнулся, и приказал стоящему у него за спиной тиуну обязательно довести ромея до двора, где тот живет. Запомнить двор сей, а ввечеру привести его в терем.
Проснулся патрикий до светла и попытался пожевать губами, ощущая страшную за-суху во рту и боль в голове. Какой ужас! Надо было открыть глаза, а делать это было опасно. Перед ними все так и плыло! Он попробовал повернуть голову и посмотреть в сторону. Но дурнота стала просто непереносимой, и его едва не вырвало. Страдая, и по-стоянно желая испить воды, он попытался снова заснуть, и не смог. Наконец, не в силах больше терпеть изнуряющую его жажду, он, сделав усилие над собой, сел на лавке, где ему было постелено. Слегка поплыло перед глазами и в голове. Во тьме помещения по-стоялого двора, для княжих гостей и посольств, патрикий рассмотрел деревянный ковш с водой, подвешенный на цепочке к притолоке у печи. С трудом встав, и сильно пошатыва-ясь, держась за стены, он побрел к воде. Боже, как мутит-то! Ох-хо-хо, грехи мои тяжкие! Наконец добравшись до вожделенного ковша, и едва на нем не повиснув, патрикий при-пал к нему и принялся безотрывно пить. Служащие сего постоялого двора потрудились с вечера наполнить ковш свежайшей родниковой водой, так и не успевшей нагреться за ночь. Прохладная вода принесла сиюминутное облегчение, но, наполнив водой желудок, он ощутил очередное неудобство, она сильно надавила на мочевой пузырь. Возникло иное желание, совершенно противоположное предыдущему. С трудом обув свои щегольские херсонесские сапожки, патрикий, завернувшись в висящий на входе плащ побрел в темно-те к дворовому сараю, сразу за которым располагался нужник. Внезапно, из под ворот са-рая, к нему с яростным рыком рванулся цепной пес. Об этом кудлатом и страховидном дворовом кобеле, он как-то и позабыл даже. Гнусно запахло, по ногам потекло что-то го-рячее, и идти дальше стало как бы и незачем. Доделав уже начатое, облаиваемый стара-тельным псом, патрикий, гнусно ругаясь вполголоса, вернулся в комнату. Там сняв и по-весив у входа плащ, он вытерся каким то полотенцем, лежавшим на лаве, и снова подошел к ковшу. Еще раз, от души напившись, вернулся на лаву и снова заснул, облегченный…
Утром, проснувшись уже далеко после третьего крика петуха, патрикий снова слабо пошевелился. Голова болела намного меньше, мутило тоже послабее, чем ночью. Но в нем сразу боролись два страшных желания. Пить и… совсем наоборот. Слишком уж стара-тельно, хорошо и много он напился ночью, когда вставал. А он разве вставал? Но гнусно воняющий мочой рушник, брошенный на пол посреди комнаты немедленно подтвердил – да вставал! Причем с аварийными последствиями. Снова не рискнув одевать порты, обя-зательные для носки в сих северных уже широтах, патрикий опять завернулся в свобод-ный ему плащ и обул все те же сапоги, по счастью не допустившие ночью, извергнутую взбесившимся организмом мочу, вовнутрь. Проклятый пес, так напугавший патрикия но-чью, снова с рыком выпрыгнул из под дверей сарая, но на сей раз патрикий шел с чьим то посохом, взятым им у крыльца. Пес благоразумно отступил к сараю, а патрикий смог, на-конец, посетить нужный чулан и справить там все свои утренние патрицианские дела. Что ж, число проблем уменьшилось, причем сразу на две – большую и маленькую. Но главная все-таки осталась. Что делать с организмом, пошедшим вразнос. А ведь ему ввечеру надо еще идти ко князю. Эту простую мысль из головы патрикия не смог бы вышибить и мо-лот, не то что какой-то там хмель! Какой-то, он может быть и какой-то, да вот все дело  том, что и в таком виде идти ко князю никуда не годиться. Что делать? Но в комнате его уже ждал кормчий хеландии, привезшей патрикия сюда, Деметрий. Кормчий, его моряки и рабы-гребцы хеландии, жили отдельно от патрикия, на борту своего судна. Во-первых – дешевле, во-вторых – привычно. Но Деметрий, уже давно понявший, что сидеть им здесь до следующей весны, три раза в неделю приходил к патрикию, если тот не звал его чаще. Увидев патрикия, кормщик спросил:
- Был на пиру, патрикий?
- Да, Деметрий!
- Голова болит?
- Ой, болит…
Скривился, словно после кислого лимона Калокир, а Деметрий-кормчий, ухмыль-нулся:
- Мед, брага, вино? Все?
- Все!
Едва выдохнул патрикий.
- Давай десятую часть гривны, патрикий!
С трудом разыскав свою мошну под лавкой, Калокир дрожащими пальцами извлек из нее уже отрубленную четверть гривны и, морщась, протянул ее кормчий:
- Ложись на лаву, патрикий и попытайся заснуть, только не пей больше сырой воды, умоляю!
- …?
- Я буду через склянки !
Хлопнула дверь, и кормчий исчез. А патрикий вновь прилег и честно попытался за-снуть. Получалось у него не очень. Так он и боролся с собой, пока не вернулся кормчий. Тот притащил с собой узелок с двумя вспотевшими со льда, наверное, кувшинами и кера-мическим судком с крышкой. В судке оказалась горячая и густая похлебка из мяса и раз-варенных круп. К этому было предложено два ломтя хлеба. Из одного из кувшинов, осо-бенно гнусно, после вчерашнего-то перепоя, пахнуло брагой. Патрикий в ужасе отшат-нулся:
- Ты что, Деметрий? Смерти моей хочешь?
- Нишкни, патрикий! Наилучшее средство от этого дела! Поверь моему опыту!
Опыту кормчего верить можно было в делах морских, речных и именно в этом. Ка-локир, сдаваясь, поднял руки:
- А что во втором?
- Квас на хрену. Тоже неплохое средство, да только брага намного лучше!
Оглядевшись, сбегал к столу, принес оттуда, сполоснув у ковша, два кубка и обку-санную Калокиром деревянную ложку для патрикия:
- Сейчас выпьем по первой чаше браги,  поешь сразу горячего крупника  патрикий. Как вновь родишься, я тебе говорю!
И налил по полной чаше ядреной, судя по запаху, браги. Выпили. Патрикий опорож-няя кубок, самым натуральным образом чувствовал, как светлеет в голове и отступает прочь невыносимая прежде дурнота. Когда он поставил на стол опустевшую чашу и при-нялся за крупник, он снова уже был человеком, еще не совсем адекватным, на прием к императору он все еще идти бы остерегся, но все же человеком. Заметив, что Калокир управился уже более чем с третью крупника, Деметрий разлил еще по чаше:
- Давай, патрикий, продолжай лечение!
На сей раз, Калокира долго уговаривать не пришлось. Выпив вторую чашу и вновь наворачивая крупник, он подумал, что, пожалуй, уже можно бы и на аудиенцию к импера-тору. Крупника осталось менее трети, и Деметрий налил снова, приговаивая:
- Вот, патрикий, выпей эту и дальше только квас.
- А то что?
- А то, случится запой! А это уже плохо. Прямой путь к опойству! Понял?
- Понял! Тебе виднее Деметрий!
Уже совершенно бодро сказал Калокир, прикладываясь к третьей чаше браги. Доев крупник, он, уже немного осоловело, следил, как Демтрий завладел кувшином с остатками браги, подвинув к нему кувшин с холодным пенным квасом. Отпив слегка квасу, патри-кий сразу вспомнил о деньгах:
- Деметрий, а где ж серебро? То, что тебе в сдачу дали. Ты ведь говорил только о де-сятой части от гривны! А я тебе целую четверть дал!
Щедрость не входила в добродетели известного херсонесского патрикианского дома Калокиров.
- Эх, патрикий! Я ж тебя лечил! И чего я, дурак, меду не купил, все вкуснее, но и до-роже ж?!
И протянул обрубок гривны в осьмушку от полной. Ясно было, что хитрец сей чего то все же утаил, но спрашивать кормчего далее у патрикия не хватило духу. Они еще дол-го сидели и, вздыхая, пили каждый свое, Деметрий – брагу, патрикий – квас. Но оба были довольны жизнью. Патрикий был счастлив от состоявшегося излечения, а Деметрий с удо-вольствием думал, что оставшегося от четвети гривны Калокира, хватит ему еще на хоро-шую пьянку на киевском торжище.
Ввечеру за Калокиром явился отрок дружинный. Вчера патрикий его видел на пиру. Отрок передал веление великого князя, следовать за ним, прихватив верительную грамоту базилевса. Они снова пришли в княжие хоромы. Князь его принял в небольшой комнате, где был накрыт стол на двоих, и сказал отроку:
- Останься, Шуга, прислужишь нам за столом.
А сам, приняв от патрикия верительные грамоты, долго их рассматривал, особенно печати и подписи. Был князь грамотен, или нет, патрикий не знал, конечно, только архон-тесса Ольга грамоте точно разумела. Значит, должна была выучить и князя. Она же смот-рела и его врительные грамоты, очень даже тщательно, читая текст. Посмотрев грамоты, Святослав отложил их в сторону:
- Ну, ин добре, патрикий, все в порядке. Так что можем приступать к делу.  Тому, что твой базилевс спослал тебя в этакую даль, поучаствовать в нашем пиру, по случаю моего успешного похода в вятичи и булгары, нимало не верю. Бережливы вы ромеи зело для та-кого почета соседу-то. Так что приступай к делу!
И показал знаком Шуге, наполнить чаши душистым ставленым медом. Медвяный дух сразу заполонил всю комнату, гоня слюну и приглашая испить меду.
- Великий князь, извини, я не знаю коварства сего напитка, а мне сказали, что если испить его еще и сегодня, то можно впасть в опойство!
Князь и Шуга, как по сигналу, рассмеялись.
- Ну, патрикий, ты и сказал. Чем сегодня с утра здоровье поправлял?
- Брагой и крупником!
- Сколь браги выпил?
- Три чаши, великий князь!
- Разумно, патрикий, вельми разумно! И достойно! Да ты не бойсь! То уже все было, а то сейчас по-новой начинается. Токмо я с тобой деловой разговор говорить хочу. Мне напиваться не след, да и тебе опойствовать, вроде, как и ни к чему. Мы, патрикий, понем-ногу, по чуть-чуть. Опойству такое питие не потворствует. Приступай, знай, к своему де-лу-то, патрикий!
- Мой базилевс, великий князь, приказал мне, повести с тобой речь вот о чем. Вести-мо тебе, али нет, не знаю, но мой базилевс, ведет в своей державе сразу три войны: одну на восходе, с арабами халифата и персами, другую на заходе с болгарами, а третью в Ита-лии с императором Оттоном 1-м.
- Слыхал, слыхал! Сильна же, должно быть, его держава, коль три войны враз тянуть возмогает! Ну и каковы ж успехи твоего повелителя?
- На восходе дела идут вроде как неплохо, арабов мы тесним, отнимая прежде захва-ченные ими у нас же города.
- То дело доброе! Всем богам зело угодное!
- Но ты же сам воитель и государь, знаешь, наверное, война дело такое – где тонко – там и рвется!
- Как же, как же, тем более воюя на три места. Ну а что ж на заходе?
- В Италии, великий князь, война течет вяло, выливаясь в постоянные мелкие стыч-ки. А на заходе империи, в Мизии и во Фракии , наши рати, великий князь, уже который год сражается с болгарским царем Петром, без конца нападающим на наши земли. Борьба меж ними великий князь, идет там с переменным успехом. Вот, мой властелин и просил бы тебя, выступить в сей войне, на его стороне, против царя болгар.
- Ха, патрикий! –
Прихлебнул меду Святослав:
- Так, выгода твоего властелина понятна, моими руками болгар удушить, это, конеч-но можно, только, а я то, патрикий, с того деяния сугубого, что иметь буду?
- Любовь и ласку императора, великий князь.
- Знаешь, патрикий, я уж давно не малый ребенок, любовь и ласка отеческая мне не потребна. У меня свой отец был! Да и матушка своя имеется!
- Прости князь, не подумав, сказал! Имелось ввиду, что мой автократор станет тебе верным союзником в делах твоих.
- Коли союзником, так противу кого? Всех своих врагов, я вроде, смирил! Ты это, полагаю, слышал?
- Слышал я, великий князь! Только жизнь ведь долга. Всякое может в ней случиться, может и тебе сей союз занадобиться!
- Может! Может! А все ж, противу кого, патрикий?
- Да противу всех, князь!
- Так не бывает, патрикий! Все мои враги не могут быть врагами твоему базилевсу и наоборот! Не потянут просто! Так ведь?
- Так!
Понурился Калокир, но тут же приступил с другого конца:
- Тогда, великий князь, мой повелитель велел предложить тебе выступить против ца-ря болгар за плату?
- Как велика та плата?
Сразу оживился князь.
- На той хеландии, что привезла меня сюда, великий князь, имеется 15 кентинариев золота, мой повелитель полагает, что этого достаточно чтобвы оплатить твою помощь, в течение года, с пятнадцатью тысячами воинов. И столько же по исполнению договора.
- А кентинарий это сколько?
Патрикий пояснил и, опасаясь, что князь почтет сие недостаточным, немедленно до-бавил:
- Но вся добыча, великий князь, что ты возьмешь у болгар, станет принадлежать те-бе! Мой повелитель не намерен ее оспаривать, ни в каком случае!
- Хотел бы я посмотреть, как он сможет ее оспорить!
Усмехнулся слегка издевательски этот, что там говорить, по-прежнему слегка непо-нятный архонт руссов.
- А еще, великий князь, император своею казной выкупит у тебя весь полон.
- А что за земли там, патрикий?
Утратив интерес к торгу, перевел разговор Святослав:
- Земли неплохие, великий князь, но зело гористые.
- А что за народ там живет? И вообще, патрикий, опиши мне, вкратце, ее историю, земли той!
- Здесь и сейчас, великий князь?
- Здесь и сейчас, патрикий!
И патрикий начал свой рассказ. Поведал он, что земли Фракии и Мезии заселены были испокон веков, всегда пока существовала их империя, а она существует невообрази-мо долго. Четыре – пять веков тому назад в этих землях, после гуннского и аварского по-громов, осели славяне. Осели, мирно расселившись по всем землям Фракии и Мезии. Они признали свою зависимость от империи, вначале обратившись в федератов, а после так и вовсе стали подданными императора. Но чуть меньше, чем три века назад, воинственные болгарские племена, близкие родственники тех булгар, что летось поколотил великий князь, принадлежавшие к племенной ветви утигуров, вторглись в эти земли, основав там свое государство. Почти полный век просуществовало это государство на восход от Бал-канских гор, прилегая к понту Эвксинскому, и на полуночь от Родопских, по обе стороны Старых Планин . Потом они все далее спускались к полудню, теснили империю, в то же время, уживаясь со славянским населением тех территорий настолько, что принялись пе-ренимать их язык. И, в конце-концов, были ассимилированы благодарными имперскими славянами полностью, подарив тем заимообразно свою военную организацию. С тех пор, не прекращаясь, и идут войны болгар с империей. Идут с переменным успехом, да и Бол-гария то усиливается, достигая, как, например, при царе Симеоне, отце нынешнего бол-гарского царя Петра, своего наивысшего успеха, становясь действительной угрозой роме-ям, близкой и весьма опасной. Но, к счастью ромеев, царь Петр, не обладал талантами от-ца и был весьма нечестолюбив. Сейчас он стар и смотрит в могилу, а его наследник Борис, второй по счету болгарских царей, сего имени, представлялся патрикию, примерно таким же, как и его отец. И если бы ромеев не отвлекали все время их постоянные войны с ара-бами на восточных пределах империи, и с немцами в Италии, болгар бы византийцы уже давно примучили бы. А земли, на каких сидят те болгары, гористы, но долины в тех горах, тучны и плодородны, земледелию зело угодны. Климат ровный и теплый, народ добрый, да веселый. Их военная организация, гораздо слабее хазарской, скорее схожа с булгар-ской, какую великий князь уже видал и бивал. Славяне усвоили эту организацию от более сплоченных и организованных болгар, осевших на их землях, в то время как болгары, дав свое имя народу, взяли у него молвь и культуру, превратившись, к сему времени, в славян поголовно. Вот на этого врага и призывает император князя, прознав о его успехах ратных и великом его умении.
- Добре! –
Сказал Святослав:
- На следующей седмице приглашаю тебя патрикий на ловы! Поохоться со мной на единца, на лося, на волка, а, может, и на тура. Зело велик и силен зверь тур, опасна охота на него, а оттого и веселит оно сердца мужские! После охоты опять побеседуем, патрикий. Мне многое о Болгарии той сведать надобно, прежде чем ответить согласием, а отказ, мне сдается, тебе и не нужен. Да и у тебя, патрикий, время имеется вдосталь. До весны, ни ты никуда отсель не денешься, ни я, ни император с царем Петром к нам не придут, правда? Будем решать и думать, а порешим коли – учнем готовиться!
На том и закончилась первая беседа Святослава с патрикием, отпустил он его, сам же пошед думать зело. Тут его и застала мать-княгиня Ольга, обеспокоенная переговорами с патрикием, и даже не представлявшая, о чем сейчас думал сын ее и повелитель. Она пре-расно понимала, что, сломав, словно детскую игрушку, Хазарский каганат, снова приму-чив вятичей и показав булгарскому хану Алмасу, кто есть кто в пределах итильских, Свя-тослав временно остался без работы ратной, вельми им любимой и почитаемой. Все опас-ные и беспокойные соседи великого княжения, как внутренние, так и внешние, либо при-ведены в подчинение, либо разорены дотла, либо просто уничтожены. Мелкие стычки с викингами, на полуночи новгородских земель, и с данами, осевшими в Риге, на полуночи кривских владений, уже не удоволят ее соколенка, ставшего настоящим соколом. Ему ве-ликое дело надобно, подстать размаху его плеча богатырского! По малым стараться – лишь руки себе отбивать! Великое! Только какое вот? Что там замыслил князь? Она же, мельком увидав его, после беседы с тем ромеем, лишь мельком скользнув глазами по его лицу, она поняла, новое воистину великое дело у сына ее, кажется, намечается! Уж ей-то, матери, да не знать, как и когда меняется лицо ее сына. Но, ее достоинство истинной ве-ликой княгини, требовало не беспокоить властелина далеким от реального дела интере-сом, не изводить мелочной заботой, но княгиня Ольга была еще и матерью, а мать хотела ведать всегда, о чем думает и печется ее единственное чадо? Да, к тому же, все последние годы, стремилась Ольга исполнить еще одну задачу, поставленную себе ею самой – кре-стить в христианскую веру сына своего Святослава. В этом немолодую уже княгиню все-мерно поддерживал ее духовник, настоятель ее дворового храма, отец Феофил, наставляя княгиню на путь подвижничества. Святослав нисколько не избегал матери, но мыслями своими всерьез поделиться не спешил. Однако сегодня был день, когда совет матери, ви-давшей империю и императора своими глазами, вблизи, был ему особенно необходим. И потому, когда мать спросила его, повидался ли он с патрикием Калокиром, Святослав рас-сказал ей и о встрече, не утаив и предложения, привезенного патрикием. Встревожив-шись, княгиня Ольга очень долго беседовала с сыном, выкладывая тому все, что она суме-ла узнать о Константинополе и империи. Все же она едва не полгода ждала аудиенции у императора, живя, там, среди ромеев , даже язык греческий заучила княгиня. Слушала все, что они говорили о своей стране и своих правителях, интресовалась событиями в им-перии. Ее же в первую очередь интересовало то, что сын ее и великий князь думает о сем предложении и Святослав, по-видимому, не находил нужным скрывать свои мысли не просто от матери, но от самого близкого ему человека, имеющего, к тому же, опыт влады-чества и личного посещения интересующей князя державы.
- Конечно,
Сказал великий князь,
- Базилевс хотел бы, вовлекая меня в войну с болгарами, ослабить болгар и связать войной активную ноне Русь, со мной, великим князем киевским, на челе. Для него лучше всего, если бы мы стали долго бороться с болгарами, оспаривая друг у друга города и кре-пости. В этом случае, он, справив свои дела на восходе с арабами, мог бы однажды пройти все болгарское царство насквозь изгоном, разорив его и обезлюдив. Закрепившись где-нибудь, он затеял бы со мной длительные переговоры, зная, что Русь далеко, припасов и подкреплений мне дожидаться тщетно. А еще, просто перебросив свое освободившееся войско из своих владений на восходе в те, что на заходе, он смог бы угрожать мне и воо-руженной силой. Хитро, слов нет, хитро. Но я тут узнал, что болгары те не родня нашим волжским булгарам, хоть и одно имя носят. Точнее, так родня, только далеко не все и вельми дальняя. Они, оказывается, славяне, и, говорят, пользуясь молвью зело нашей по-добной. Правда, сие? Как думаешь, мама?
- Наверное, правда, сын мой и князь! Еще в Константинополе встречали мы болгар, так те говорили почти той же молвью, что и мы. Понятно было абсолютно все. Одного из них, по моему велению, зазвали в гости мои бояре и расспросили. Он и рассказал, что царь их, Симеон, кажется, расширил и усилил свое царство, но постоянные и беспрестан-ные войны с ромеями зело бескровят их, лишая сил, подобно тому, как постоянно крово-точащая рана лишает человека руды, усыпляя его. Так что, я так поняла, в Болгарию ты не пойдешь? Так что ли?
- Нет, мама, не так! Пойду и даже, скорее всего, этим летом! И не из-за денег ромей-ских, хотя и они нашей казне лишними не станут. И не из-за добычи доброй, не из-за по-лона обильного. Все это, как и в случае с хазарами, дело второе, коли не третье, завсе. За этим я бы возмог и ближе куда сбегать. В Моравию, там, в Польшу, а то так в немец, везде сего добра навалом. Как нам важнее всего прочего было разрушить Хазарский каганат, до оснований его главных, так и здесь хочу я, мама, земли те своими сделать, а понравится там, то и стольный град свой туда перенести. Ромеям, понятное дело, весело встанет, сме-нить беспокойного соседа Симеона на не менее его беспокойного Святослава. Вот тогда базилевс ромейский и извертиться уже по-настоящему! Так мама?
- Так-то так, сын и князь! Да только сильна и велика есть, держава ромейская. Никто и никогда над ней еще не стоял, хотя, слыхала я, многие пробовали. Олег, отец мой, щит на врата цареграда прибил, а все одно ряд с ними взял, власть свою даже и не пытаясь на империю сию распространить. Понимал, тятенька, силы у Руси еще на то недостает. А вот они надо всеми своими соседями и не по разу возвышались. Сил у них много, а мало им окажется, так за деньги свои купят! Те же болгары, говорят, с самых времен своего прихо-да во Фракию ту, только и делают, что с ромеямипротивоборствуют. Тратяться в войнах тех безбожно, нарлод свой обедняют. А ты на что расчитываешь?
- Я, мама, рассчитываю на то, что богары те славяне тоже, как и мы. Есть возмож-ность нам сговориться, идти с ними заедино. Тогда ведь империи не устоять. Надо бы только мне с болгарами сношения учредить, да с царем их Петром, возможно, и союз за-вести. Хорошо бы, сделать сие, еще до похода, да далеко больно, не получится, верно. Тут своих бы всех собрать.
- Смотри, сын, не обманули бы те ромеи, больно уж опытны они в уловках кляузных. Они-то с болгарами, единоверцы, как бы не сговорились у тебя за спиной, тебя же и погу-бить.
- А толку в этом для них сколь? Далеко мы от них больно, не завоюешь нас никак. Пока до Киева степью подниматься, любое воинство изгубить не штука. Да и народ наш не из тех, кто выи свои радостно под имперские хомуты подставит. Не так разве?
- Оно то так, сынок, да вот и тебе тоже бы крест принять, стать христианином. Оно б и лучше было бы. Все же единоверцы, чай не так просто лгать и обманывать станет!
- Скажи, мама, а единоверцев своих они, христиане твои, что ж, и не обманывают во-все?
И хотелось строй княгине, христианке-неофитке, ответить резко и отрицательно, как можно, мол, Бог немедля покарает, но, видя лукавый взгляд разумника-сына и князя, не стала княгиня-мать лукавить:
- По всякому, сынок, бывает, по всякому. Однако ж, наверное, все же реже!
- Нет, мама, спознавал я, не менее. Все так же, как и со всеми. Да, и вообще, давно уж уяснил я, все эти клятвы те, сильны и обязательны, коль даются сильному. Тому, кто, походя, спросить может, как, мол, там все? А коль слабый, клянется слабому, так и не стоит та клятва ничего. Когда сильный обещает слабому, не факт что исполнит. Может забыть просто. Причем, часто безо всякого злого умысла. Все клятвы и обещания сильны тогда, когда сильный клянется, или обещает сильному. И вера тут, мама, вовсе не причем!
- Все это, наверное, так, Святослав, да только все ж вернее. Смотри вон округ тебя все христианские государи землями володеют, и только ты один в язычниках ходишь.
- Округ меня, мама и мусульман навалом, ты ж меня в ислам не зовешь и в мечеть не тащишь. Бывало и иудеи, те же хазары, к примеру. Так что мне сейчас, иудаизм прини-мать? Да и нельзя мне, мама в христианство. Посуди сама, что ж такое. Вся дружина моя Перуну молитвы шлет, а я Христу вашему! Опять же рать моя конно и пеше в атаку бе-жит, «Пер-рун» в тысячи глоток орет, один я, опричь ее, «Христос» кричать стану? Дело то будет?
- Станешь ты христианином, станут и они! Не сразу, наверное, а – станут! Да и не кричат «Христос!» христианские войны! Христос смирный был, к терпению и любви су-щей призывал, учил любить ближнего, прощать ему обиды, зла не держать…
- Нет мама, нам во всех боях наших монолиту подобными быть надо, а не раскалы-ваться по кусочком, тот во Христа, тот в Перуна и Волоса, тот в Тенгри и Умай веруют. Так не пойдет мама! И давай мы с тобой этот разговор оставим для лучших времен. До-пускаю, когда-нибудь дело до того дойдет, мама, да только не сегодня.
И сникает княгиня-мать, понимая, не время сейчас для разговора подобного, пого-дить надо. Дозреет сын, сам все поймет и сам ко Христу придет. Да и всю свою дружину за собой приведет, а то и весь народ руссов. Так, скорее всего, и будет. Сейчас же, пока, этот вопрос с ним обсуждать – без  пользы, как воду в ступе толочь, а этого ни она сама, ни сын ее, терпеть ненавидят!
Вместе с тем княгиня наблюдала, как сын каждый день зимы развивает все более ак-тивную подготовку к походу. Уже давно, как отправлены гонцы в Новгород, Смоленск, Псков  и Полоцк. В санях да по льду рек и озер дойдут вполне справно, невзирая на зим-ний час. В Чернигове и ближних к Киеву городах тиуны и княжие доверенные людишки походные, уже приступили к сбору и первичному обучению ратей. Князь с дружинными все чаще пропадал на ловах. Таскал он туда и патрикия ромейского Калокира. Судя по ус-лышанным старой княгиней отзывам дружинных, тот явил себя на охоте не слишком уме-лым добытчиком, но и не трусливым тож. Наверное, охотиться по снегу было патрикию совсем непривычно, да еще на небывалых в их краях лосей, зубров, туров, крайне редких медведей. На единцов, помнится, и сам император выезжал охотиться, когда княгиня до-жидалась аудиенции с ним в Константинополе. Так что единец патрикию должен быть знаком. Еще несколько раз, Святослав призывал к себе патрикия, требовал к ним в комна-ту пергамент и чернила, потом долго рассматривал какие-то чертежи. Она спросила, что там малевано, сказал – то чертежи земли болгарской, что где и что за чем следует, как ре-ки текут и как горные кряжи тянуться, где какие приметные места имеются. А еще справ-лялся князь о дорогах зело, все прознавал, где, куда ведет, кем и когда была обустроена и как оберегается. Княгиня знала к тому же, что князь, еще по осени, как только первый раз перемолвился с патрикием, отправил туда на проведку целую группу лазутчиков и куп-цов. А кого-то уже и в обрат дождался. Те присматривали ближние пути, вдоль Днепра и через степь комонно. Князь и ранее не упускал и малейшей возможности проведать что-нибудь о соседних с его землями, краях, прикидывая, наверное, а не придет ли там ратить-ся с кем? Но сейчас, в преддверии большого похода, такой проведке уделялось огромное внимание. И тратились на нее вполне серьезные средства. Однако, окончательное слово все еще не было сказано. Боярского совета пока еще князь не собирал, рати ближних го-родов и дружины земских киевских бояр, не скликал. Но запасы на поход и оружие гото-вил усиленно. Княжеские тиуны пригоняли поближе княжие табуны, боярские пригоняли табуны, принадлежавшие боярам. В желающих добровольно споспешествовать князю, не-достатка не было. Его успешные походы на ближайших соседей, а также войны с хазара-ми и булгарами, оказались зело прибыльными для участников. Оставаться в стороне ста-ло, вроде как и накладно. С дружиной так и вовсе понятно! Тем любо все, что князю по душе! Странно сталось бы, коли б было инако! Полно было охочих и в пешую рать князя. Знали все, в отличие от иных князей, своих пешцов князь николи не бросает и бережет их всемерно. По всем киевским и иных городов русской молви кузням, чинили старое, побы-вавшее уже в боях оружие и ковали новое. Особливо речь шла о кольчугах. Князь точно положил себе, окольчужить всех своих пешцов, а всех дружинных обрядить обязательно в добрые кольчуги двойного плетения, с оплечьем, зерцалом и обязательным боевым поя-сом со стальными пластинами. Щитники делали новые и ремонтировали бывавшие в боях щиты, особенно щиты пешцов, дополнительно обивая их железом. Нарочитые и отроки, те и сами присмотрят как след за своими щитами. Ковали и склепывали новые шлемы, ремонтировали старые, делалась новая сбруя, строились ладьи. Казны доставало и с боль-шим избытком. Многое все же, той же дружиной и ратными взято было и на хазарах и на булгарах, а и на тех же печенегах, не гляди, что голодранцы они! Весь Киев шевелился и гудел, ровно пчелиный улей. Да и только ли Киев? Чуть позже, уже по зиме, когда, по-крывшись льдом, прочно встал Днепр, приехали всем в Киеве знакомые печенежские ха-ны, Куря и Радман. Снова запершись с князем и его набольшими воеводами, вели долгие разговоры. Потом  яро пировали и, наконец, отбыли к себе. В суете сборов, Святослав ед-ва выбрал время съездить в Вышгород, навестить Добрыню и сына Владимира. Малец уже зачал проходить обучение дружинное, прошел постриг. Ушел гонец и в далекую Угорию, к тестю,  правителю угорскому. Его Святослав тоже, надо быть, призывал в союзники в этом походе. Наконец, когда завершились зимние ловы, был объявлен и сбор большой Бо-ярской Думы. На ней ни Ждану, ни Шуге быть уже не довелось, не по чину. До боярина никто из них еще не дорос, а джуру княжого, оба уже переросли. Однако ж, решение той думы известно стало и им немедля. Сильно забогатевшие на выгодах от прежних княжих походов, бояре и вятшие купцы киевские сопротивляться и отговаривать князя от похода дальнего не стали. После приговора Думы, подготовка к походу стала в Киеве всеобщей. Да только ли в Киеве. Занимались ею и все окрестные города и веси. Князь же, призвав к себе, в очередной раз, Калокира, объявил ему, что посольство его увенчалось успехом полным, поход решен и следующим годом имеет место и время состояться. Обрадован-ный Калокир, передал, наконец, ромейское золото князю. Освободился от сего бремени, мучавшего его безмерно. Да и то, этакая сумма чужого золота, за какое ты отвечаешь! И отвечаешь головой! Этакая ноша кому угодно прискучит. После их первого разговора со Святославом, тот выставил специальную охрану к хеландии патрикие, но все равно, серд-це патрикия было постоянно не на месте. Мало что придет на ум руссам? Они то здесь – дома, это он – в гостях! Все, наконец-то, было решено и с плеч патрикия словно сняли ог-ромный груз, ответа за золото и за возможное выступления князя. Но на них же и лег но-вый груз, груз непонятности, а надо ли это сейчас тому же базилевсу. Да и то, что всегда отравляло жизнь любому посланнику-ромею, а жив ли и властен ли сам император. Не поменялся ли в Константинополе базилевс, сделав все старания,  все рвение своего по-сланника неуместным? Сколько ведь раз и такое бывало! И скольких людей приводило сие в ничтожество, если даже и оставляло в живых вовсе. Для патрикия начиналось воис-тину страшное время. Изрядно подумав, он решил, что назад в Константинополь с первы-ми признаками половодья отошлет хеландию, под командой кормщика Деметрия с посла-нием императору, описывающим все произошедшее в самых выгодных для патрикия то-нах. Так ему будет удобней. Да и выжить так легче, пожалуй. Если император все же сме-нился, патрикий окажется вдалеке от него, не сразу и дотянешься,а там – мир велик, и не на одном Константинополе свет клином сошелся. Это патрикий стал понимать внезапно и недавно, ознакомившись с неверочятными просторами Руси и спознав, наконец, сколь ве-лика сия земля и сколь мала и уныла империя. Все золото императора он, конечно, отдал князю, как ему и было велено, но свой гонорар, а также те номисмы, что он выиграл на оплате службы Деметрия и его моряков, они остались при нем. С этим кошелем патрикий никогда не разлучался, даже и в нужном чулане, сидя орлом, бывало, нащупывал его. С этими деньгами ему рад будет любой город и любой владыка. Займется коммерцией, ста-нет торговать, старательно обходя империю, особенно первое время. А там… А-а, все за-бывается, а императоры так не вечны на своих престолах, что просто диву даешься. Ровно их как крыс поганых травит некто зело немилостивый! Глядишь, и он снова сможет воз-вратиться в родной Херсонес, а то и вновь начать жизнь в Константинополе.
Ну, а если в столице все в порядке, так и еще ведь лучше. Он поспешит возвратиться, объявив, что тщился присмотреть, чтобы варвар-архонт, не кинулся со своими ратными, куда не попадя, атаковал именно того, кого ему было велено атаковать самим божествен-ным. Тогда ведь можно будет и серьезной награды дожидаться, или присвоения почетного звания, например – анфилат . Это было бы здорово! Вот тогда перед ним действительно все врата станут распахнуты в имперской столице, и все пути открыты. И он сможет под-ниматься по иерархической дворцовой лестнице. А там, смотришь, и сможет перетащить из Херсонеса отца и младшего брата с сетрой, пристроив их при дворе. Вот тогда он воис-тину станет великим. Итак, решено, Деметрий уйдет отсюда с его письмом, с началом по-ловодья, он же, Калокир, уйдет только с княжой ратью, которая, как он уже узнавал, вы-ступит позже. Не все, кто должен был прибыть, в состоянии прибыть так, чтобы выйти в путь с вешними водами. Как Святослав намерен преодолеть пороги, Калокир не знал, на-верное, все-таки волоком. Не по воздуху же, Святым Духом несомый! Но это же безумно трудно. И ратники князя потащат свои ладьи вдоль Днепра, пока не минуют весь район порогов. Хорошо, что Бог создал его относительно компактным, всего около 60 верст. А то, при размерах этой страны, это ведь могли оказаться и многие сотни верст. Тогда имело ли бы смысл тащить за собой ладьи? Да, расстояния этой страны воистину невообразимы. Стоит ли удивляться тому, что армия персидского царя Дария, увлеченная скифами, предшественниками славян на сих бескрайних просторах, просто исчезла здесь, истаяла, вернувшись к переправам только своей малой частью, спасая царя и его казну. Интересно, а что тот Дарий надеялся здесь найти? Велдь городов, что сейчас сущи в землях сих, тогда и в помине еще не было! Может, другие были? Не то ли самое произойдет с любым, кто попытается сюда вторгнуться? Остается только надеяться, что у византийских базилевсов всегда достанет ума тут не появляться со своими фемами и тагмами . Пусть уж их, варва-ры, бродят сими просторами наедине и сами, без них, ромеев. Им привычней! Хватит с ромеев и бескрайних аравийских пустынь, где кое-кому, в том числе и нынешнему импе-ратору, довелось погоняться там, за неуловимыми и такими же дикими, как и их несрав-ненные верблюды, арабами. И все же, патрикию, стало чрезвычайно интересно посмот-реть, как Святослав исполнит сей поход, как он пройдет бесконечными водными и сухо-путными путями, какие проходили и до него его предшественники Игорь и Олег. Точнее, Олег и Игорь, если уж по порядку следования событий. Раз проходили они, пройдет и Святослав. Но как это делали те, никто кроме их самих и их воев, не видел, а как это ста-нет делать Святослав, предстоит увидеть Калокиру. Патрикий подумал немного и закупил несколько больших свертков доброго пергамента, каковой здесь легко сыскался на тор-жище и чернил. Хотелось бы, конечно, синской туши, но ее он здесь так и не нашел. Про-сто патрикий решил писать дневник, может потом сможет собрать свои записи в солид-ный книжный труд, прославив свое имя.
Отвьюжили, издеваясь над людьми, последние метели лютого , взломав лед, про-гремел ледоставами сухий, в начале капельного и теплого уже березозола, Днепр вздулся, раздуваясь излиха большой водой, унося послендние ледовые поля на полдень. Пробежа-ли из верховий в низы первые, самые смелые ладьи, с отчаюгами кормчими у правильных весел, маневрируя меж льдинами. Патрикий поспешил отправить в обратный путь свою хеландию, приказав Деметрию поспешать. Не застрять бы им на порогах. Тот, ухмыляясь, довольный тем, что его личный гонорар скуповатый патрикий все ж увеличил, едва не на четверть. Письмо патрикия-сланника базилевсу было у Деметрия. С кормчим и экипажем патрикий рассчитался честь честью, как и обещал перед выходом. Те побежали радост-ные, прикупив на киевском торжище местных товаров, большей частью пушнины, пред-полагая с выгодой хорошей распродаться в империи. Тем более, что их хеландия числи-лась за силами друнгария, входя в военный флотимперии и сборами, как мытным, так и торговым, не облагалась и даже не досматривалась. Имелся серьезный шанс стремительно разбогатеть, не изменяя базилевсу и не уходя с его службы. Чего же и лучше-то хотеть?
Начали прибывать первые рати и дружины. Каждым утром теперь киян будил не пе-тушиный вопль,  бранные выкрики и скрежет сталкивающейся ликующей боевой стали. И раньше, князь и его дружинные, любили поутру поразмяться, «позвенеть мечами», как они сие занятие называли, хотя вряд ли такое мелодичное слово, как «звон» может опи-сать тот противный скрежет, каковой издает самая лучшая сталь, сталкиваясь в шальной буести отчаянной мечной рубки! Проживая три сезона, полные девять месяцев в Киеве, патрикий пообык к таким звукам по утрам, поняв, что каждый боярин обязательно упраж-няется со своими отроками, совершая ежедневное воинское правило, а когда из похода возвернулась дружина, эти звуки стали уж и совсем привычными. И не только от повалу-ши дружинной, то ладно бы! Но и от, срамно сказать, великокняжьего терема. То князь имел привычку каждое утро поразмяться, имея по мечу в каждой длани с джурами свои-ми, вздев брони и боевыми мечами, да еще и в полную силу. А когда, так и лучших меч-ников своей дружины призывал на такие разминки к себе Святослав. Представить себе базилевса, каждое утро скачущего по заднему двору, в любую погоду, с мечами, в кольчу-ге и шлеме, отражая наскоки двух ярых и вооруженных юнцов-джур, патрикий не мог. Он вынужденно признавал сих руссов-тавроскифов бешенными, отдавая должное их боевым навыкам. Нередко такие разминки кончались травмами, хотя дружинные и признавались ему, что стараются в последний момент сдержать разящую сталь. Свои ведь. Инако, давно бы уж поубивали друг дружку, только разминаясь. Когда же в Город стали стекаться зем-ские и собираться городские рати, начались еще и упражнения в строю. Звон оружия ви-тал над Городом, вместе с воинственными запахами голодной до крови стали и доброй защитной кожи доспехов и доспешных подкладов, а также ароматами сыромяти ремней и сбруи многих и многих лошадей. А рати все собирались, шли вразброд и кучками бояр-ские малые дружины, пришли и три драккара викингов, застрявшие прошлым годом в Любече, приглашенные князем разделить с ним «тинг мечей». Наконец князь решил, не дожидаясь самых дальних, новгородцев и псковичей, выступить, используя последние дни паводка. Тем придется волочься через пороги, а зачем трудить понапрасну основную рать, не лучше ли ее потренировать биться строем на досуге, пока станут ждать своих из новго-рода и Плескова . Пройдя пороги, они станут лагерем, поджидая северные рати, и помо-гая им на переволоке ладейном. Что те придут, никто нисколько не сомневался, надежные были люди, надежные, хожалые и бывалые. Все было решено, и поход стартовал. Там уже, за порогами, разберуться они, все ли взяли и чего позабыли. Будет еще времени и возможности, чпешно спослать за недостачей в Киев, или другие, более близкие к погра-ничью, грады.

ПОХОД В БОЛГАРИЮ (НАЧАЛО)
Поход начался по еще не схлынувшей, половодно-мутной, днепровской воде и шел легко, хотя самые ярые пороги уже заявляли о себе, даже сквозь большую воду, смертель-но опасными водоворотами, погубившими две ладьи в рати. Поход снимал первую крова-вую жатву, собирал свои первые жертвы, хотя ратных и поспешили вытащить, кого по-спели. А кто и потонул, так собственно и не распочав великий поход. Тяжело, по раскис-шей вешней земле, досыта напоенной влагой от стаявших снегов, подходила княжая кон-ница, до самых седел разбрызгивая обильную грязь, гоня с собой и табуны заводных ко-ней, стада и баранты прокормного скота для рати сей великой. Мало им пищи в степи по-камест, да и скудна она чрезвычайно, приходилось везти с собой и многочисленные торбы с овсом, лошадиной утехой, снимая их и с причаливших на стоянку ладей. Пертаскивали свои суда тавроскифы, на удивление патрикию Калокиру быстро. И знал ведь он прикрас-но, что никакие они не тавроскифы, а русы. А, поди ж ты, привычка – вторая натура! Обык так в Византии и отвыкать-то не хочется. Сидя в шатре, едва ли не единственном во всем лагере руссов он записывал виденное в первые же дни похода, в свой так долго леле-янный в мечтах и снах, дневник. Аккуратно окуная костяное, полированное добро и чест-но, писало-стилос, в чернила, патрикий старательно выводил, стараясь следовать прави-лам каллиграфии, принятым в империи, даже язык высовывая, самым своим кончиком, изо рта, от усердия великого:
«Лета 967 от рождества Спасителя нашего Христа и в 6476 от сотворения мира, ар-хонт руссов-тавроскифов  Сфендослейв, выступил по просьбе базилевса ромеев, Ники-фора 2-го из рода Фоки, на болгар, с великим воинством своим.»
Конечно, патрикий, проживая в Киеве почти год и изучив добре язык руссов научил-ся чисто и правильно произносить имя великого князя – Святослав – но в дневнике он предпочел сохранить принятые в Византии транскрипции. Все ж, как он ни хорохорился, а где-то внутри себя, рассчитывал опубликовать свое детище в Константинополе, а, значит, константинопольским образованным грекам, носа за стены града своего век не высовы-вавшим, должно быть понятно о ком речь. Вот и будем Святослава звать, как принято у ромеев. Так он и продолжал:
«Великое множество ладей руссов проследовала от их стольного града в Киеве, ми-новало место на Днепре-Борисфене , где по все времена года, кроме весны, с ее поло-водьем, путь из руссов в Константинополь, сам Бог преградил порогами великими, непре-одолимыми водным путем. Более двух сотен ладей поспешало за князем и бесчисленная конница русов, больше половины мириада  числом, шла берегом по суху. А на ладьях тех руссов до 50 варваров на каждой, оттого число пехоты руссов превысило мириад с четвер-тью. Спустившись по Борисфену к полуночи, встали напротив остова Хортица, развернув лагерь на высоком речном берегу, правом, близ того места, где после переволока ладьи руссов спускаются снова на воду. Здесь русы принялись долго ждать. Все это время ар-хонт Сфендослейв использовал как истый полководец, тренируя ежеден свое воинство. Странно было видеть, как слаженно и быстро пехота руссов выстраивает стену из щитов, четко и организованно сдваивает свои ряды, готовясь встретить атакующего неприятеля, как конного, так и пешего. Как складно и единомоменно кладутся воями горизонтально рогатины, встречь возможной атаки. Такой четкости в строю, достигают только лучшие легионы империи, она скорее свойственна была войску старого Рима, побеждавшему всех и вся именно за счет такой согласованности и выверенности движений всего строя. Не многие нынешние фемы  ромеев могут сейчас похвастаться чем-то схожим. Эти непре-рывные учения продолжались уже больше месяца, когда на Днепре закачались бесчислен-ные ладьи пешей рати из Новгорода, Пскова, Смоленска и Полоцка. Привезли они с собой еще почти столько же пеших, сколь и было у князя досе. То были добрые все вои, повое-вавшие, не раз уже и с архонтом Сфендослейвом уже ходившие. Встречал их Сфендос-лейв радушно, обнимаясь с военачальниками, а кое-где, так и с простыми ратниками, зна-емыми им с прошлого похода. Двумя днями позже, полем пришла и конница сей рати, ты-сяч около двух добрых воинов, секшихся везде и со всеми. На совещании набольших вое-вод и воевод полевых было решено продолжить путь, идя одновременно водой до устья Днестра и сушей. Пришедшие ладьи привезли и свежего припасу. Перегрузив часть его на те, что были уже здесь ранее, следующим днем, русы уже окончательно двинулись в по-ход».
Только не мог знать, патрикий, как отобразить так поразившую его четкость, отме-чавшую все действий этих варваров-тавроскифов. Как ловко и быстро были спущены на воду их ладьи, как без спеха, но четко и в темпе заняла свои места, рассевшись по ладей-ным румам-скамьям, их пехота. И сразу взялась грести, сильно, красиво, споро, умело, одним словом. На румы гребцов садились не только простые ратники, но и воеводы, ста-рательно подчиняясь ритму, задаваемому бубном кормщика. Странно все это ромею, при-выкшему к тому, что гребут на хеландиях рабы, а воина и матроса за весло может усадить, только разве что ярко выраженная, смертельная опасность. Тут же садится на весла на-больший воевода и гребет за счастье то для себе почитая. И дивятся тавроскифы непонят-ливости ромея, говоря, что у них и князь великий веслом не брезгует, егда в ладье идет. И дикостью ромейскую практику гребли почитают, смеясь, вопрошают, а сражаться патри-кий, кто у вас станет, коль врага на воде встретите? Рабы что ль? Они тебе насражаются! Как же, держи мошну ширше, патрикий! И обыкает надменный патрикий этой навычке тавроскифов, поминая, что точно также ведут себя и викинги, коих немало на службе им-перской. Оттого и бьют они раз за разом имперские суда на море Средиземном, коли те лишены вдруг оказываюся, спасительного для них «греческого огня».
Так, вольно спускаясь на полудень, подгоняемая мощным течением Днепра, шла к Понту Эвксинскому ладейная рать руссов. Вот уже и дельта днепровская обширная с плавнями превеликими. Тут русы быстрой рукой охотились, добывая себе на прокорм в плавнях птицу и зверя. Рыбу же они ловили, походя, весь поход. В сем продукте недостат-ка во весь поход они не знали нисколь. Обилен Днепр всяческой рыбицей и сети руссов всякий раз набивал ею изрядно. Наконец борта ладьи лизнули разгульные морские волны синего-синего Понта Эвксинского , и они закачались на настоящей морской волне, пово-рачивая вдоль берегов на заход солнца, выходя из бурной струи днепровского течения, отгонявшего ладьи в открытое море. Потекли одесную изумрудные берега приморских равнин, маня возможностью пристать  ним и володеть ими. Меловые карстовые пещеры, каменистые скальные выходы и чистейшие песчаные, с крупной галькой, пляжи. Мир был широк и раздолен, бурлив и нов. Русы глядели на все это водное приволье, широко рас-пахнутыми светлыми глазами, словно дети малые, впитывали его внутрь себя, чтобы своими длинными и суровыми, заваленные обильными снегами зимами, согреваться у до-машнего огня этими видениями теплого моря, чайками над ними и ладьями на нем. Но море, как известно, стихия коварная. Еще в полдень, на заходней стороне, идущие на ладьях, только-только наблюдали маленькую темную тучку, когда главный кормщик за-беспокоился и стал шептаться со Свенельдом, осуществлявшим командование над ладей-ной ратью русов. Их совещание длилось недолго и после него, обеспокоенный сверх меры Свенельд, приказал ладьям взять ближе к берегу, стягиваясь к имевшимся в этих местах природным бухтам. Сама ладья Свенельда замыкала этот проход к бухтам. Она еще не ус-пела войти в спасительную ветровую сень берега, как грянул шторм. Он пришел порывом, пав на море разом, вдруг, и все округ из райских кущ немедля обратилось в ад. Небо и мо-ре одновременно встали дыбом, перемешавшись меж собой, сливая в один бурлящий ко-тел и краски свои и стихии. Все завыло, заулюлюкало и застонало на все лады. Массы во-ды, сорванные с верхушек огромных волн, неведомо откуда и взявшиеся, носились над ладьей, визжа и стеная в воздухе, тысяче рассерженных злых духов подобны. Гребцы-русы, более привыкшие к относительно спокойным водам рек и озер, тем не менее, из-лишнего беспокойства не оказывали, безупречно слушаясь кормщика,  гребя во всю дос-тупную им дурь. Кормщик, явно не утратив сердца, продолжал следить за скрупулезным отбиванием ритма на бубне и упрямо правил к берегу, одному только ему, похоже и ведо-мому, в обступившей их мути и хляби. Лица кормчего и воеводы Свенельда, оставались совершенно спокойными и уверенными, где-то даже довольными случившимся. А чего еще было ждать от воеводы, всю юность свою проведшего на шатких палубах драккаров викингов, исплававших все европейские моря, уже тогда навоевавшегося по самое крутое не хочу. Да и кормщик на ладье воеводы, наплавался по водам Балтики, бывал он по-видимому и в водах Понта Эвксинского. Ладья, легко и непринужденно швыряемая вмиг расходившимся морем, как жалкая скорлупка, тем не менее упорно выгребала в проход в бухту. Страшнее всех, наверное, в ладье было Калокиру и его слуге, нанятому в Киеве в услужение патрикию, киевского грека-христианина, Филиппа. Они, никак не задейство-ванные в гребле, должны были пытаться спрятаться от буйства ветра и воды. Но они ли-шены были и того единственного, что поддерживает человека в подобных ситуациях – осмысленной работы. Той работы, что заставляет человека забыть о грозящих ему опасно-стях и отвлечься ото всех неудобств. Наконец, патрикий узрел, что свободная смена греб-цов, вооружась чем ни попадя, чаще всего, своими шеломами, вычерпывает воду, беспре-станно наливающуюся в ладью из-за бортов. Оно, может, и бесполезно по большому счету – моря то все равно не вычерпать, но ладью на какое-то время явно облегчало. Схватив свою шляпу и приказав делать то же самое слуге, патрикий принялся рьяно вычерпывать воду, наряду со сменами гребцами из ратников руссов. Легче стало не сразу, но вскоре, согретый движением, патрикий перестал ежиться от холода, пронизываемый ветром, каза-лось бы, насквозь. Да и вяжущий, постоянно бурлящий желудком, страх, ослабел, отсту-пая. Так, занятые деятельной работой, они и не заметили, как ладья вошла в проход и, по-стоянно сдуваемая порывами шторма к камням, продолжила свой путь в бухту, где собра-лась примерно половина ладейного флота руссов. От ветра сейчас их прикрывали высокие скалы, волны  в бухте уже на некотором удалении от прохода сложно было назвать бур-ными. Их ладья, отойдя от прохода, где остались две сторожевые ладьи руссов, удержи-ваемые якорями, тоже встала на якорь. Патрикий принялся кутаться в свой плащ, думая, что его маленькая, похожая на нужный чулан, каюта на хеландии, все ж намного удобнее этого места на ладье. А говорят, отчаянные русы и викинги плавают, на примерно таких же утлых корабликах, и далеко-далеко на полуночи, где ночь и день, сменяясь, тянутся по полгода. Где льды живут и в середине лета, а море не нагревается никогда. Воистину же-лезные какие-то люди. Да и люди ли они вовсе? Патрикий не мог себе даже представить, насколько часто эта мысль станет посещать его в этом походе. Промокший плащ плохо согревал. А даже подумать о том, что можно бы вынуть из холщовой сумки пергамент и писало, и начать писать, было попросту страшно. Нет, не здесь и не сейчас! Слишком ко-рявы замерзшие руки, наверное, не менее коряв окажет себя и язык промерзшего, как со-сулька, бедного грека-ромея. Сидящий рядом рус, не слишком-то учтиво, толкнул благо-родно патрикия локтем в бок. Намереваясь грубо ответить, патрикий, тем не менее, по-вернулся к тому. Но обычный и, скорее всего нисколько не знатный ратник добродушно протягивал патрикию небольшую глиняную бутыль. Патрикий уже отведал зимой то, что сию посудину наполняло, думая тогда, что только варварские глотки могут нуждаться в таком напитке. Но он, и это святая правда, отменно согревал в зимнем холоде и, наверное, не лишним станет и здесь. Благодарно кивнув ратнику, патрикий принял у того бутыль и, сильно выдохнув и вдохнув, приложился к ней. С трудом отдышавшись, после большого глотка, Калокир с удовольствием прислушивался, как по его внутренностям благодатно пробегает жидкий огонь, отгоняя прочь леденящую остуду. На душе сразу же стало легче. Протянув флягу Филиппу, патрикий приказал передать ее дальше, сам же снова принялся озирать происходящее вокруг. Варварский бальзам, именуемый руссами водкой, казалось, вернул промерзшему насквозь патрикию, зрение. Укрывшиеся в бухте русы, не предались сразу отдыху, не позволяя внезапному холоду и усталости сломить их волю. Они занима-лись починкой своих ладей. Некоторые для этого довелось вытащить на отлогий берег, состоящий из крупного морского песка, усыпанный средней и мелкой галькой, иные ре-монтировались прямо на плаву. Русы явно надеялись, что это будет лишь кратковремен-ный перерыв в их походе. Выросший в Херсонесе, патрикий всегда был близко знаком с морем и много плавал, но видеть такое поведение людей, едва успевших убраться в за-щищенную бухту и укрыться от шторма и бешенного ветра, было ему в новинку. На поло-се песка у среза волн, появился ратник и замахал руками, прозвучала команда Свенельда и их ладья, быстро пересекая бухту, подошла к нему. Ратник, войдя в воду, достиг ладьи и что-то громко сказал Свенельду. Ветер буйствовал все еще сильно и патрикий не расслы-шал сказанного, но по гребцам покатилась весть, как по цепочке – укрыться успели все. Остальные ладьи отстаиваются в ближайших бухтах побережья. Вскоре, словно подкрав-шийся невесть откуда морок, начала сгущаться ночь. Ратникам и иным раздали вяленное мясо и ставленый мед в бурдюках. Готовить в той свистопляске волн и ветра, что была днем было немыслимо. Поели холодным, определяясь на ночлег, кто где залег. Утром шторм стих и Свенельд немедля вывел свою ладейную рать в море. Его еще трудно было назвать спокойным, но, скорее всего, только свежим. Раскачиваясь на резком волнении, послештормовой зыби, ладьи, вновь собрав предписанный им их воеводой Свенельдом строй, снова двинулись на заход солнца. Они поспешали к Дунаю. Когда стал угасать и этот день, патрикий понял, что Свенельд не намерен сей ночью приставать к берегу, а ре-шил продолжить путь. Наверное, князем был отдан строгий приказ о том, когда судовая рать должна прибыть к устью Дуная, на встречу с конными, воевода неуклонно и упрямо повел ладьи и в ночь. Никто не возроптал и не заныл. Калокир смотрел с борта ладьи на море, с тоской глядя на лунную дорожку, увлекавшую к центру неспокойных еще после недавнего шторма морских вод. И, внезапно, патрикию стало так тоскливо, так захотелось домой, даже в Херсонес, а не в Константинополь, что он едва сдерживался, дабы не взыть от тоски. Переборов себя, патрикий укутался в плащ и прилег среди тюков на палубе ла-дьи, пытаясь уснуть. В конце концов, под скрип весе и плеск волн в борта ладьи, ему это удалось. Когда Калокир проснулся, скрип весел и плеск волн был все таким же вечным, какой убаюкал его, вечером, но солнце стояло уже не слишком и низко. Судовой кашевар, давно уж, наверное, изготовил пищу, предложив патрикию миску с горячей и густой по-хлебкой из мяса и круп. Прикусывая от большого куска хлеба, как приучили его есть на Руси, патрикий быстро выхлебал обкусанной деревянной ложкой свою чашку, почувство-вав в теле благотворное сытое и теплое расслабление. Гребля никак не прекращалась. Сменившаяся очередь гребцов, подходила завтракать. Похлебку быстро доели, моя свои миски забортной водой, в то время как кашевар заботливо выскреб-отмыл огромный ка-зан, в коем готовил похлебку на все воинство сущее в ладье. Весь этот день прошел в не-прерывном и неустанном движении вперед. Ромей подумывал, не взяться ли ему вновь за дневник, всякий раз откладывая это, говоря себе, мол, как это встанет – писать в море – лучше уж делать это на суше.
К устью Дуная, рать вышла ближе к вечеру и сразу узрела на берегу группу конных, средь которых привычно выделялся великий князь. Князь вошел в их ладью, со своим не-изменным джурой, другой джура, приняв их лошадей, отъехал к далекой отсюда темной массе конной рати. Их ладьи, пройдя вперед, пристали к берегу, не желая по ночи входить в обширную дельту Дуная. Князь же узрев на борту Калокира, милостиво поговорил с пат-рикием, интересуясь мнением того, о походе ладейной рати. Но уже к утру князь перешел на ладью, ушедшую вперед, их же ладья, начав пропускать мимо себя иные, постепенно перебралась назад и стала замыкающей для всего ладейного флота. Быстро и нигде не за-держиваясь, прошли они обширную дунайскую дельту, направляясь далее по реке, вверх по течению. Уже через два дня, русы двигаясь на своих ладьях, денно и нощно, достигли древнего, выстроенного еще римлянами города Дриструм, называемого ныне Доросто-лом . Предупрежденные обычным княжеским посланием, «Иду на ны!», из града вышли болгарские комиты , возглавляемые неким болярином. Выстроившись, они стали сожи-дать руссов. Число их было весьма изрядно, может, 20, а, может, и все 30 тысяч. Конная рать руссов только еще подошла к  левому берегу Дуная, готовясь к переправе, но дожи-даться их князь не стал. Прозвучали команды и русы, разом со всех ладей, выскакивали на берег, отбегая и строясь там, выставив пред собою свои большие и высокие щиты. Высад-ка происходила на диво организованно и быстро. Стена щитов на берегу Дуная росла бы-стро и неожиданно для обескураженных болгар, кто так и продолжали стоять огромной бесформенной тучей, без четкого строя и без лада. На что они рассчитывали? Неужели и с ромеями они воевали без строя? Нет, вроде прошло какое то движение по толпе, она нача-ла выстраиваться, переводя щитоносцев в первый ряд, а копейщиков во вторые два.
Святослав сам возглавил стену пешцов-русов, поведя их на болгар. Те бесхитростно двинулись встречь. Они встретились посреди поля. Русы ломили яростно, тесня болгар щитами, поражая их рогатинами, пуская стрелы по крутой траетории, по-над головами своих первых шеренг, так, чтобы, падая сверху, те поражали противоборствующих им болгар. Треск скепищ, лязг мечей и секир, грохот многих ударов по щитам, слились во-едино. Более глубокий строй болгар, они строились в 12 – 16 шеренг, да и было их просто больше, поначалу имел некоторое преимущество, давя своей массой, но вскоре русы пере-стали пятиться, остановив их. Еще порыв вперед и болгары дрогнули. Избиваемые русса-ми, они стали отступать назад к Доростолу, надеясь там запереться и выдержать осаду. Да не таков был князь Святослав, его вои только усилили нажим, сражаясь все яростнее и бой с болгарами у открытого входа в Доростол, превратился в попытку их бегства в город. Еще усилив нажим, русы, на их плечах, ворвались в град сей, и началась злая сеча. В еди-ном порыве, русы прорвались в глубь города, пленяя булгар. Население Доростола, обес-покоенное сечей, частью пряталось по домам, частью просто старались покинуть град свой, разбегаясь по окрестностям. Уже к вечеру город был полностью очищен от царских войск и взят на копье. Первый болгарский город в этой войне пал. Святослав еще перед боем запретил своим воинам грабить жителей-болгар, имея в виду, наверное, сделать в будущем, их своими подданными. Он не препятствовал бегству жителей из Доростола. Едва отдохнув ночь, князь и его ладейщики занялись срочной переправой конной рати. Дунай река поменьше Днепра, конечно, но и она зело велика. Перевоз конных завершили только уже к следующему вечеру. Первый захваченный в новых землях город, показался Святославу вельми немалым и крепким. Добротно сложенный, по меркам старого еще Рима, того, заходнего и, как там тогда было принято, из больших тесаных камней-блоков песчаника. Таких, чтоб одному человеку только-только поднять. У ворот и по углам горо-да, стены входили в невысокие, но ужасно прочные и выглядевшие остойчивыми и призе-мистыми, башни. У великого князя сразу сложилось мнения, что лучше тыловой операци-онной базы для войны с Болгарией ему уже и не придумать. Нечто вроде болгарского Саркела, место для сбора и перераспределения войск и ценностей. И все дивился Свято-слав и воеводы его, осматривая внушительные стены Доростола, почему болгары его и защищать-то не стали, как след. Почему добрая  половина всеко воинства тут собранная, сбитая с места княжой ратью, побежала мимо стен – прятаться в окрестностях, а другая половина и, главное, ее предводитель, позволили руссам беспрепятственно ворваться, ви-ся у них на плечах, в столь сильную крепость, даже не попытавшись застопорить их в во-ротах. Перенося все на себя, Святослав не раз говаривал, что уж он то с такими-то силами, заставил бы противника топтаться у стен доростольских с месяц, а то и более, пока бы припасов хватило. Припасов же в городских подвалах оказалось совсем немало. А то еще бы и попытался бы разбить того, выходя для боя с ним под стены града. Не знал тогда ве-ликий князь, как скоро, придется ему это все продемонстрировать, и болгарам, и ромеям. Главное же, чему он дивился, так это непотребству болгарского военачальника. Как так можно было себя вести? Ну, хорошо, решил ты не дать руссам высадиться, так атаковать их следовало, когда они только принялись выпрыгивать из ладей на прибрежные дунай-ские пески, атаковать, встречая выпрыгивающих воев в рогатины, в момент их самой большей уязвимости и неготовности к бою ярому. И, главное, засыпать их стрелами, ме-тая те, с дождем ливневым сходно. Почему так не сделали, а просто едва установив поря-док и строй, кинулись вдруг, на уже построившуюся и обретшую надлежащий сухопут-ный порядок рать руссов? Это же глупо! Дождав-таки, пока она построиться, умнее было уж дождаться и пока атакует, придя в движение. Передвигаясь любая рать строй свой те-ряет неизбежно, тогда как стоящая на месте, его сохраняет. Обсудив сие со многими по-лоненными болгарами князь пришел к выводу – болгары попросту не знают, за что они воюют, потому так неустойчивы в бою. Ведь воевали же они с византийцами едва ли не три века напролет. И не скажешь, что плохо воевали! Чаще все ж удачно, нежели наобо-рот. Бывало время, особенно при комитопуле Симеоне, когда болгарское царство, прямо-таки нависало над империей, как медведь над пойманной овцой, грозя ее опрокинуть и смять. Представить, что все это было возможно без какого-то порядка в их армии, Свято-слав не мог, а, потому, вынужден был искать причины слабой боеспособности болгарских воинов, оказанной ими под Доростолом.
Оставив гарнизон в Доростоле, великий князь поспешил с остальной ратью к городу Великий Преслав, где перенесенная из Плиски, первой столицы Болгарского царства, об-реталась ныне столица болгар. Путь рати руссов пролегал от дунайских низменных долин в предгорья Родоп, где еще не было высоких белоснежных горных хребтов, а местность сильно всхолмлялась, указывая только лишь на грозную близость каменистых и высоких горных хребтов. Ждан, командуя передовым отрядом конницы, ехал рядом с великим кня-зем и вместе с ним восхищался красотами земли болгарской, поражаясь схожестью молви местного населения с речью руссов. Воинству было строго настрого запрещено зорить землю, по пути к стольному Великому Преславу. Они наблюдали, как настроение болгар в городках и весях, во множестве стоявших на их пути, изменялось от враждебно-настороженного, кто их знает, мол, чего от них и ждать-то, от новых завоевателей, до вполне спокойного и даже откровенно дружелюбного. Святослав не раз говорил Ждану, что нравится ему земля сия и начинает он думать зело, а не перенести ли сюда ему свою столицу. Тут, мол, сходятся все пути торговые, Ждан, вот на их скрещении мы и сядем. Заходили они и в храмы многие, христианские, как гости заходили, спокойно, посмотреть токмо. Дивились на лепость служб и красоту убранства храмов лепую. И не раз шевельну-лось в душе князя, зароненное еще матерью зерно сомнений, а не правильнее ли и ему, со дружиной и ратниками его, ко Христу прислониться? Но не ко времени князю было думку сию думать. Ему надо было войну воевать, особенно, когда пред ними предстали на высо-ком холме, на берегу реки крепкие стены царственного, хоть и не вельми большого и мно-голюдного Великого Преслава. Подойдя ко граду, рать руссов взяла его в кольцо, явно го-товясь ко штурму. Но высланы были к ним для переговоров от царя болгар Петра, боляре. Они подготовили личную встречу Святослава с царем. Град же Преслав стоит на неболь-шом притоке реки Голяма, Камчия. Поднимаясь, по все повышающейся местности, к Пре-славу, князь Святослав постоянно ловил себя на том, что выбирает за своего противника лепое место, где можно было бы, с большими надеждами на успех, дать ему оборонитель-ный бой. Когда ты идешь снизу вверх, да еще по местности, какая постепенно начинает становиться все более гористой и скальной, помалу превращаясь из предгорий в горные хребты и мощные массивы, таких местечек обнаруживается совсем немало, да и шансы на успешное ведение оборонительного боя, все время повышаются, зане возможные позиции, с каждым разом становятся все крепче и выгоднее. Его дружинные и ратные идя все время в гору, извертелись головами, вглядываясь в окружающую местность. Еще только виднел-ся вдали, по пути их перемещения суровый хребет Старых Планин, местность вогруг изо-биловало не только суровой горной породой, но и зеленью частых горных равнин, коими изобиловали предгория Планин вокруг. Мягкий климат сей местности, пришелся по вкусу не токмо великому князю, но и простым ратникам. Окрестные земли казались им богаты-ми и плодородными. Поля, обработанные по весне, в данное время были пусты. Наверное еще не пришел час прополок и иных сельскохозяйственных работ, да и военные действия явно не располагали селян мозолить глаза воям. Это и во все времена и у всех народов, было небезопасным. Встречавшиеся по пути села, бывали обычно пусты, там рати руссов встречали разве что самые древние старики и старухи, не имевшие сил убегать, жить по лесам и прятаться. Жилища их оказались зело бедны и жалки, жадностью ратников не рас-паляли, да и князь приказал воздержаться от грабежей местных славян, зане рассчитывал не иметь в них хотя бы противников. Это возымело свое действие, грабежней по пути не случалось. А столица Болгарского царства все близилась. Поднимаясь вдоль каменистого берега бурливого и своевольного Голяма, с прозрачной и холодной водой, явно не спо-собного носить на себе ладьи и большие суда, русы вскоре оказались у впадения в него еще одной стремительной горной речки, каковую местные проводники, сговоренные ве-ликим князем за золото, еще в Доростоле, называли Камчия. По их словам, дорога, свора-чивающая и поднимающаяся вверх по берегу Камчи, вскоре приведет рать руссов к столь-ному граду Болгарского царства, Преславу Великому. И вправду, еще до вечера русы по-дошли к сему граду.
У города Преслав наличествуют два пояса укреплений, начиная со стен, окружаю-щих внешний двор, а в его центре выстроен двор внутренний, помещающий в себя цар-ский дворец. Стены высотой в 5 – 7 саженей были сложены из все тех же тесанных кам-ней, каких полно в округе, светло-серого цвета. Толстые и остойчивые. Брать такие, долж-но быть, совсем непросто, да вот не видно только, кто собирается их защищать. Много ли их и как они настроены. Впрочем, первая встреча великого князя с царем состоялась и за-кончилась вполне мирно. Оказалось, что окрестные боляре  не привели к царю свои дру-жины, оставив его только с постоянным гарнизоном столицы, составлявшим всего лишь 20 сотен человек. Царь Петр 1-й не счел возможным противиться руссам, имея столь мало войск, хотя и понимал, что русы, не имеющие с собой большого парка осадных машин вряд ли сумеют скоро взять Преслав. Но, зная Святослава понаслышке, Петр был уверен, что, коли поставят себе целью – возьмут. Причем уж тогда обязательно. И он решил впус-тить руссов с их князем в свой стольный град. Спознав, что болгар там только 20 сотен, Святослав взял с собой столько же, приказав остальным разбить лагерь на реке Камчия, неподалеку от города, там имелась невеликая зеленая луговина, где можно было с удобст-вом расположиться, выпасать коней и купаться людям. Чистоту телесную в войске вели-кого князя берегли свято, зане тот и сам считал и другим сумел внушить, что сохраняя те-ло чистым, легче рассчитывать и сохранить его здоровье. Ждану повезло, две сотни наро-читых, бывших в его распоряжении вступали во град, вместе со Святославом. Болгары смотрели настороженно, не понимая еще, что за новая напасть пала на их головы. Но, вслед за своим царем, успокаивались. Многое указывало на то, что сие не враги. Говорят почти той же молвью, что и болгары. Не христиане, но древние обычаи и верования почти такие же, какие были у них здесь в дохристианскую пору, да и сейчас, что там греха таить, кое-где остались. Может именно они и справятся с ромеями? Спокойно и достойно, два-дцать сотен руссов вошло в Преславу, а Петр 1-й, после трехдневного раздумья, признал себя вассалом великого князя киевского. Ситуация сильно поменялась, отныне многие го-рода, начиная с бывшей столицы царства, Плиски, признавали Святослава своим сюзере-ном, открывая ворота даже и малым отрядам, им рассылаемым. Имперские войска и им-перия далеко, думали они, русы рядом. Что проиграли наши предки, приняв добром языч-ников булгар, пять с половиной веков тому назад? Те ведь вообще из кочевников были, извечных врагов оседлого населения, да и молвь их была со славянской не схожа совсем . А и ничего! Даже смогли создать великое царство, грозившее самой империи. Может, сей-час ситуация еще лучше. Эти пришлые имеют почти тот же язык, близкую и легко сопос-тавимую с нашей, культуру, навычки, но молодую и сльную кровь, уже утраченную на-шими предками, слишком долго якшавшимися с империей и проживавшими в ее преде-лах. Может, с ними вместе, мы, наконец, сломаем хребтину империи ромеев, давящую на нас половину тысячелетия и выжимающую из нас все соки. А потому под властью Свято-слава вскоре оказалась все древняя Внешняя Мезия. Он приблизился к перевалам Родоп, хребту Старые Планины, за которыми начиналась уже собственно империя, фема Фракия, и ждали его имперские войска. Собственно не столько ждали, сколько боялись его и его руссов. Там солдаты империи мерзли в высчокогорных караулах охраняя перевалы и бо-ясь, что русы, неудержимой лавиной рванут мимо них на фракийские просторы, извечно становившиеся местами битв для разных стран и разных народов. Сколько видели те рав-нины, а сколько же они пережили!? Русы пока не строемились ворваться в собмственно империю, дожидаясь гонцов от базилевса. Они свои договорные обязатальство исполнили. Что молчит базилевс?
Святослав не единожды задавал такие вопросы патрикию Калокиру, призывая еего к себе. Тот извещал великого князя, что уведомил императора о его походе еще весной , отослав от себя хеландию. И в данный момент никаких достоверных сведений не имеет. Его общение с мирным население Мезии дало ему понять, что серььезных изменений в империи, за время его сидения в Киеве не случилось, что позволяло надеяться на то, что императорские намерения оставались прежними. Однако, один из местных имперских чи-новников, по ряду причин заключал, причем, насколько его понял патрикий, весьма обос-нованно, что в Царьграде произошло нечто вроде переворота и у власти по его мнению, оказался уже некто иной, не Никифор 2-й из родовитого дома Фока. Это могло сущест-венно усложнить обстановку во власти. Патрикий считал, что им следовало, расположив войска на недлительный отдых, выждать. Дождаться, пока появится определенность в си-туации в столице империи, а уже тогда всерьез думать, что делать далее.
Не то, чтобы такое изменение ситуации всерьез путало планы великого князя. пожа-луй, что даже наоборот. Не захотят коли, новые власти империи придерживаться старого договора, то и его руки свободны. Тогда он может не колеблясь излиха, включать болга-рию в свою сферу жизненных интересов, а, может, так и вовсе напрямую присоединить ее к своему великому княжению. Такая мысль у Святослава была, становясь со временем все сильнее и сильнее…

КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЕ МЕТАМОРФОЗЫ
Иоанн Цимисхий потянулся в постели, сильно зевнул и уставился в потолок. Рядом сонно пошевелилась любвеобильная Феофано. Она была все еще чертовски хороша, хотя и родила двоих наследников еще предшественнику Никифора и двоих девчонок-принцесс, перевалив через тридцати трех летний возраст. Ее тело все еще манило мужчин и требова-ло от них ласки. Роскошные иссиня черные, цвета воронова крыла, волосы царственной прелюбодейки, никогда не знавшие оскорбительного воздействия краски, лежали, разме-тавшись, на пышных подушках ложа. Вчерашний вечерний пароксизм страсти, просто по-тряс любовников, и Феофано заснула, не озаботившись даже обычной сеточкой для волос. Уже сегодня, вычесывая колтуны из своей бесподобной шевелюры, она примется злобно шпынять бедных служанок, словно это они виноваты в том, что ее обуяла похоть. Трудно понять логику женщины, особенно, если ее нет, подумалось спросонья Иоанну. Ну, в са-мом деле, как прикажете объяснить поведение Феофано. Она носит диадему императри-цы-базилиссы уже при втором императоре и страстно его ненавидит, желая сменить не-счастного Никифора 2-го из рода Фока, и проча на трон базилевса его, Иоанна Цимисхия. Мол, Никифор ослаб совсем, утомленный государственными делами, а, кроме того, при-нялся, негодяй, экономить на святом – на украшениях и нарядах базилиссы и ее окруже-ния. Сволочь! Вот и надо сменить его на Иоанна! Ага! А на кого она пожелает сменить его, Иоанна, когда им пресытиться? С кем станет делить ложе и плести новые интриги, подобные тем, что сегодня плетет с ним, деля с ним ложе? И чем, интересно, ей не угодил Никифор? Ослаб? Ну да! Он ведь тоже не молодеет, а общее ослабевание в постели, к со-жалению, для мужчин в возрасте, уже не исключение – правило. И что за жизнь, прости Господи, такая! Как только ты начинаешь делать что-либо серьезное, помимо удовлетво-рения женщин, становишься им сразу неугодным. Так что? И с ним будет также, как они, сейчас вот, планируют Никифору? Или только и делать, что очертя голову служить ее низменным страстям, не вылезая из постели? Нет, милая, я не согласен! Мне хотелось бы и империей поруководить, чем-нибудь полезным прославить свое имя, Бог даст! Не толь-ко же альковными утехами с прекрасной Феофано, ченрт бы ее побрал! А и нынешний ба-зилевс, его старый сослуживец и начальник, Никифор Фока, сейчас очень многое делает правильно, по мнению Иоанна. Например, его экономия на церемониях и нарядах бази-лиссы и ее окружения. Что за дурость, право слово, обвешавшись драгоценными каменья-ми, с утра до ночи, шляться по дворцу, сменяя их по случаю, и вовсе без случая? И таская за собой еще целую орду таких же обезьян, так же обвешанных драгоценными каменьями, золотом, сереьром в шелках и в драгоценных золотошитых уборах. А чем прикажете пла-тить армии, на какие шиши содержать флот? Да ведь и вся эта бабья шобла, жрать потре-бует, набегавшись по дворцу, вертя хвостами слева направо. И не чего-нибудь, корочка хлеба их не устроит. Им подай изысканные блюда, приготовленные кем-нибудь тоже не-вероятно изысканным и столь же невероятно дорогим. А государству в это время не хва-тает на самое жизненно необходимое!
Иоанн насуплено посмотрел в сторону все еще спящей любовницы. Ему, благород-ному доместику схол Иоанну, из знатного армянского рода Куркуас, родственного, кста-ти, пусть и не слишком близко, ставшему императорским, роду Фока, такая ситуация улы-балась весьма криво. Нет, он, безусловно, хотел стать императором, но он хотел жить ба-зилевсом, а не умереть с императорской диадемой на голове. Она, конечно, прекрасна, но не прекраснее самое жизни, право! Ладно, милая, посмотрим. Не тебе дочери кабатчика, постигшей все прелести любви в ранней юности, тягаться в деле интриг и предательства, с урожденным византийским патрикием, пусть и не греческого, а периферийного, армян-ского происхождения. Но кто, скажите на милость, интересуется в империи этническими корнями человека, подчас на ее трон взбирались даже и самые неотесанные варвары. Да, да, уважаемые, бывало и такое! Юстин , к примеру, тот придя к власти из простых илли-рийских крестьян, до конца жизни так и не научился читать. А его племянник и следую-щий базилевс Юстиниан , так тот и вовсе стал великим! Прославился и своими делами и законами. Ха! Кто бы это не помнил сейчас о новеллах  Юстиниана! До сих пор империя живет по слову его. И жить по нему станет еще очень и очень долго! Вот именно в этом Иоанн был совершенно свято уверен.
Итак, все случится именно сегодня! Бережливость и строгость в расходовании госу-дарственных средств, сокращение числа церемоний и заметное снижение их пышности, не могли не снискать Никифору множества влиятельных и могущественных недоброжелате-лей. Не только эта сука Феофано, кормилась от сего стола, очень много иных желающих подобрать с него объедки. А Никифор, видишь ли, принялся экономить. Выскочка чертов! Он не происходил из династии императоров и не был порфирогенитом, и, потому, рас-сматривался военной знатью империи как равный, поставленный выше их, лишь волей случая. Его разумная государственная бережливость и попытка ограничить безумия зем-левладельцев и всесилие церкви, только усугубляли сию ситуацию. Хотя, как раз церковь и патриарх, пока не роптали. Иоанн, будучи человеком, отменно неглупым, понимал, что все, что делает Никифор, делать надо, но как-то по-другому. Иначе, это может взорвать ситуацию в стране! А тот сделал еще одну глупость, призвав в Мезию этого пардуса в че-ловеческом обличье, архонта руссов Сфендослейва. Сам будучи высокопоставленным во-енным, Иоанн знал о его кампании против Хазарского каганата и против Булгарского хан-ства, практически из первых рук. Он лично расспрашивал информированных людей, при-сутствовавших при тех катастрофах и сбежавших оттуда. Неужели, Никифор рассчиты-вал, что такой воитель будет послушен ему, аки агнец. Хотя, надо отметить, что пока Сфендослейв договор соблюдал и Болгарию захватил слишком быстро, просто порази-тельно и подозрительно быстро и, практически, без потерь. Иоанн не мог даже и предпо-ложить себе, как так могло получиться, что именно те болгары, противившиеся империи и ее потугам их покорить, сотни лет, так легко уступили архонту тавроскифов. Почему это-му варвару Сфендослейву, они только что не упали в объятия, отдав ему почти сотню своих городов и все попутные веси, за какой то жалкий месяц – полтора? Что случилось? Иоанн находил на этот вопрос единственный ответ – болгары узрели в диком архонте тав-роскифов и язычнике, союзника в их нескончаемой борьбе с империей. Такого же созника, какими некогда стали протоболгары, пришедшие в Мезию из Поволжья. Именно поэтому их царь Петр так просто и быстро пошел на союз с ним и принес ему присягу на вассаль-ную зависимость. Ему, Сфендослейву, а не базилевсу империи! А ведь в его договоре с Никифором вряд ли было оговорено со Сфендослейвом такое условие, чтобы ему не при-нимать ленной присяги от болгарского царя. Кто бы мог о таком подумать даже? Он ведь, по большому счету, такой же суверенный властитель всего живого на подвластной ему земле, как и базилевс на земле империи. Сюзерен одним словом. И принимать вассальны-ен кляитвы может на том же основании и с тем же успехом, что и базилевс ромеев.
А вот чего от него ждать сейчас? Все свои обязательства перед империей он выпол-нил, иных на нем нет, а обязательства империи перед ним, пожалуй, не погашены еще окончательно. Можно ожидать, что он вломится во Фракию и направится прямиком к Константинополю. Спросить должок. Там, правда стоит рать стратега и доместика запа-да  Варды Склира. Числом воинов она не уступит Сфендослейву, качеством воинов, очень хочется надеяться, тоже. Все иные силы империи, кроме, разве, гвардии базилевса, а это всего лишь полдюжины схол наемников из числа варваров, пара – тройка тысяч бой-цов, сосредоточены на ее восточных пределах и заняты вяло текущей войной с арабами и куда более активной войной с персами. Он сам еще недавно был там, отправляя долж-ность доместника схол. По обычаю доместик схол командовал всеми войсками империи на востоке. Он делал это почти три года, пока сам Никифор, по старой памяти излишне доверявший ему, не вызвал его в Константинополь. Пока еще непонятно зачем. Тут к нему и поспешили обратиться заговорщики. А, к тому же, он сумел сблизиться с базилиссой и, не перегруженный делами и заботами, стал желанным гостем в ее постели. Иоанн Куркуас однажды уже отказался вредить своему родственнику Никифору Фоке. Тогда ставкой в игре была позиция того на востоке империи и титул доместика схол . Она не прельстила Иоанна. Он выбрал дружбу с Никифором. Но Цимисхий не собирался делать сего и во второй раз, поскольку сейчас ставка стала неизмеримо более высокой. Это диадема бази-левса. Все полагают, что его трон займет некто, угодный этой развратнице Феофано. Опять женится на ней, сохраняя наследование престола за ее и императора Романа детьми, Василием и Константином. Номинально они и сейчас являются соправителями империи, но только номинально. На самом деле, правит, конечно, Никифор Фока, не имеющий, по специальному соглашению с патриархом, права передачи престола, в наследство своим детям, буде, они у него с Феофано окажутся. Такое же царствование намерена предложить и ему эта капризная и вечно течная сучка Феофано. Ну, там мы еще посмотрим, а занять трон сейчас очень даже интересно. Тем более, что заговор выглядит весьма похожим на тот, что может завершиться удачей. Так!
Иоанн быстро и резко встал, последний раз потянулся, умылся из серебряного кув-шина с водой, стоявшего в серебряном же тазике на резной, слоновой кости, скамейке в отдалении, за ширмой, и стал одеваться. Надо еще встретиться с заговорщиками, оговорив с ними последние детали предстоящего заговора-переворота. С Феофано обо всем было договорено еще вчера. Остальное должно быть за ним и его соратниками…
Базилевс Византийской империей, государства, начавшего так называться совсем не-давно, просто чтобы отличаться от Священной Римской империи германской нации, уст-рояемой Оттоном 1-м, и не упоминать в названии государства своего, ставшего ненавист-ным по ряду причин , имени Рима. Города, где засел, правя им, один из самых последова-тельных врагов Константинополя и его патриархии, папа римский. Никифор 2-й, происхо-дивший из старого патрицианского военного рода империи, Фока, пребывал в довольно-таки скверном расположении духа. Похоже, он таки сглупил с этим варваром Сфендос-лейвом, не потребовав от него клятвы возвратить империи Болгарию, уже после ее завое-вания. Просто никто не мог и предположить даже, что тот сделает это так быстро и легко. Все ожидали долгой натужной борьбы, а потом и долгих, очень вязких переговоров. Странно, но Святослав щепетильно верен своему слову, не желая отступать от него не на шаг. И даже то, что он принял вассальную присягу от болгарского царя, нисколько не противоречит их соглашению. Такой поворот, никак не ожидавшийся, в нем никак и не оговаривался. Вот только им, грекам империи, от этого может стать только хуже. А сего-дня, разговаривая с отправляющимся в Аркадиополь,  доместиком запада, Вардой Скли-ром, базиилевс внезапно понял, что империя, призвав сюда архонта руссов, с его неверо-ятно подвижным и неожиданно сильным войском, никак не оговорила с ним, как и когда он должен уйти. Да и расчетов с ним денежных не закончила и не хотела их завершать. И тот сейчас, на вполне законных основаниях, хотя о каком законе тут может идти речь, за-владел Мезией, большей частью Македонии и, кажется, намерен полностью завладеть Фракией. Просто как залогом исполнения базилевсом своих обещаний, выплатить вторую половину суммы. Этими старыми имперскими фемами , какие она так долго оспаривала все с теми же болгарами. А ведь там и до самого Константинополя рукой подать! Да, сглупил он, ай, как сглупил, придется за это заплатить своею головою патрикию Калоки-ру! Уже сегодня его объявили вне закона, за измену базилевсу и империи, а завтра преда-дут анафеме повсеместно, во всех храмах. Так всегда было принято в империи. Базилевсы ведь ошибаться не могут, по самому определению, как божественные существа. Патриарх разослал соответствующее уведомление повсюду. Империя велика и далеко не во все хра-мы это повеление святейшего владыки прибудет завтра, но по Константинопольским хра-мам анафемствовать несчастного Калокира начнут уже именно завтра. Да и не важно это, важно, чтобы императорское имя не упоминали рядом с именем того варвара, архонта руссов. Хотя нет, конечно! Не надо обманывать самого себя, это бесперспективно. Он на-шел стрелочника, но эта политика известна в империи уже очень давно и злые языки не преминут поставить ему и это лыко в строку! Да ну и черт с ними! Есть ли ему дело до злых языков? Вот что-то подозрительно зашевелились эти несносные константинополь-ские патрикии. И Феофано сегодня удивительно ласкова и предупредительна, хоть ты к ране открытой ее прикладывай. Вот это действительно настораживает. Они не были близ-ки уже около года. Он, занятый многотрудьем дел по управлению империей, к этому и не стремился. Труды императора поглощали все его силы и доказать собственной жене, что он все еще работоспособный самец, просто не хватало ни сил, ни желания. Хотя, правды ради, следует сказать – Феофано отменно красива! Но не до нее ему, истинный Бог, не до нее! Они ложатся в одну постель не так уж и часто, но вот сегодня Феофано усиленно его зазывает. Надо сказать евнуху Коллодию, чтобы изготовил добрую дозу возбуждающего настоя. Правда это скажется завтра на его работоспособности, но ладно. Надо же, в конце концов, исполнить свой супружеский долг! А дела, черт бы их не побрал! Подождут дела, пока император отоспится!
Отдав распоряжения евнуху, базилевс снова вернулся мыслями к Фракии и этому ру-су Сфендослейву. Знать бы еще, как тот себя поведет дальше? Хотя, что тут знать? Как его все кличут? «Князь-пардус»? Вот как пардус он себя и поведет! Быстро и нахраписто! Стараясь заглотить столько, сколько успеет. Надо спешно перебрасывать испытанные си-лы с востока на запад. Хотя, у Варды Склира сил достаточно и воевода он опытный, но и только, что опытный! Если Сфендослейв станет все делать, как это предписано трактатом Маврикия, обучающим воевод, что и как им надлежит делать на поле боя, тогда Варда Склир, видит Бог, окажется отменно хорош. Он скрупулезен и аккуратен. Но на Сфендос-лейва такое поведение не слишком похоже. Впрочем, ладно! Со своей позорной ошибкой, со Святославом, он как-нибудь, да разберется сам. А вот как быть на востоке? Заметно ак-тивизировались персы, а доместик схол, Иоанн Куркуас, прозванный Цимисхием за свой маленький рост, торчит в столице, вместо того, чтобы безотлучно находиться при войсках на востоке. Завтра же подпишу новеллу, запрещающую доместикам схол и доместикам запада, пребывать в Константинополе больше недели кряду и оставлять свои войска более чем на тот же срок! Решено! Когда-то Цимисхий был честен с ним и, предупредив его от интриг паракимомена империи, помог, в итоге, стать базилевсом. И советом и делом. Но когда се было? И правда ли то!?
Неслышно вошел Коллодий, принес настойку и, по обычаю императорского дворца, отхлебнул из чаши глоток, показывая, что не отраву принес. Отхлебнул при начальнике схолы свеев , несших внутреннюю охрану дворца. И это тоже соответствует внутреннему дворцовому Протоколу. Тот должен был обязательно убедиться, что питье базилевсу по-дано безопасное. За охрану персоны базилевса отвечает он, причем персонально! А свеи охрану несут надежно, никого чужого к покоям императорской четы не допустят. Зажав нос, воняет сей напиток прегадостно – но чего ж не сделаешь ради того, что бы доставить удовольствие женщине? – император, сделав над собой усилие, допивает всю чашу до конца. И, собравшись с духом, встает, направляясь в спальню. Сегодня он работал как обычно, не меньше и не больше, и спать пошел как обычно, после полуночи. Становясь все старше, не сказать бы о божественном – старее – базилевс все меньше нуждался во сне. Ложился как обычно, ну, может, часом раньше, вставал же только с петухами, како-вых он повелел завести в службе дворца, немедленно, по своему вступлению на престол. Эти петухи были постоянными раздражителями и возбудителями агрессивного темпера-мента красавицы Феофано. Но этим Никифор, видит Бог, поступиться не мог, да и не же-лал.
Тяжело ступая по прекрасному мозаичному паркету коридора, ведущего к монаршей опочивальне, Никифор по ходу убедился, что оба парных поста свеев, у начала коридора и у дверей в опочивальню, на месте. Светильники с земным маслом ужасно коптили, но да-вали достаточно света, дабы идти по коридору. Вот и парный пост у самой опочивальни. Два рослых, крепко сложенных, особенно на фоне щуплых и невысоких ромеев, свея, в блестящих кольчугах с круглыми, сплошь обитыми сталью щитами,  красных плащах и высоких красных сапогах, лучшей кожи, в высоких кожаных шлемах, обложенных су-жающимися кверху стальными пластинами, стояли по обе стороны от двери. Вооружены сии викинги, привычными им широкими мечами в кожаных ножнах. Мечи эти приспо-соблены рубить, но не колоть, их острия закруглены, любая кольчуга и даже кожаный толстый, моржовой кожи, например, доспех, остановит колющий удар такого оружия. Не всегда, но часто. Зато рубящий удар им поди-ка еще задержи! А еще у них секиры на длинном ратовище, широкие и блестящие. Излюбленное оружие викингов. Эти воины, снабженные дома не Бог весть какой броней, не слишком хорошо удерживающие строй при перемещении, сумели запугать своей бесподобной яростью, и держать в страхе божи-ем всю тогдашнюю Европу. А ведь они даже не способны драться конными, они исполь-зуют подчас лошадей, чтобы быстрее быть ими доставленными к полю боя, и не более то-го. А там снова спешиваются и дерутся пеши. Всю жизнь воюя на востоке, где конь был всем и стоил, порой, дороже сына и жены, Никифор прекрасно знал, насколько это непо-стижимое неприятие лошади, уменьшает возможности скандинавов. Но тот напор с коим викинги бросаются на врага, и их отчаянная стойкость восполняет все их недостатки. А также их природная сила и воинское воспитание. Говорят видоки, у Святослава вои ни-чуть не хуже, пожалуй, так и лучше. Они приучены биться с коней, в отличие от викингов, и знают вкус к доброму таранному удару копий в конном строю. Тогда Святослав, воис-тину страшный враг и решать с ним надо побыстрее. Перебрасывать войска с востока на запад, очень долго и муторно, а что поделаешь? Кажется, это стало неизбежным. Он оста-новился у мозаики на входе в опочивальню, изображавшую смерть Гая Юлия Цезаря. Уж не предупреждает ли она? А-а-а, чепуха все! Так она его уже три года как предупреждает! А вот, кажется, и настой подействовал, толкая императора быстрее в опочивальню, где ждала его сладострастная и любвеобильная Феофано. Открылись тяжеленные двери, сба-лансированные и правильно навешенные, открылись удивительно легко, без малейшего скрипа, пропуская императора войти в подготовительную комнату. Мужскую комнату опочивальни. С другой стороны, такая же по размеру, комната для женщины. Заодно, комнаты сии исполняют роль звукоизоляторов. Благодаря им, и тяжелым толстым дубо-вым дверям, в коридорах ничего не слышно, из происходящего в монаршей опочиваль-не…
….Феофано утомленно села, на своем краю огромной постели в императорской опо-чивальни. Сегодня Никифор превзошел сам себя, словно вспомнив молодость, когда ему было всего лишь двадцать пять и на нем не висели, подобно бесконечному цепкому ре-пейнику все эти неподъемные проблемы великой империи. А сегодня он вкалывал в по-стели почти как беззаботный Цимисхий. А тот ведь куда моложе, оторван от дел домести-ка схол на востоке империи, и, в отличие от своего императора, не пашет днями, как бык. Наверное, Никифор опять налакался той настойки! Придурок! Все эти мужики изрядное дурачье, стремятся доказать, и, прежде всего себе, что они по прежнему те еще кобели. Вот оболтусы! Да я бы на их месте, отослала бы все бабье подальше и посещала бы нас, только когда уж совсем невмоготу приспичит. И была бы абсолютно права! А, главное, сколько бы сил было сэкономлено для дела дельного! По постелям жен кувыркаться – ни-каких сил не напасешься, а все дела, им вверенные, остаются в небрежении, пока эти ко-бели доказывают себе самим и своим любовницам, свое кобелиное достоинство. Хотя, че-го она разошлась? С этим – Феофано покосилась на храпящего и раскинувшегося во сне, причмокивающего пухлыми губами, была в нем толика негритянской крови, ой, была, за-тесалась-таки потаскуха, переспавшая с негром-невольником, и среди его благородных предков, Никифора – все решено! Стар стал, поизносился. А все туда же – ревнует! Не по-нимает, козел старый, что ей, с ее красотой, нужен кобель помоложе. И поактивнее! Им-перия? Какое ей дело до империи? Ее неувядающая красота – вот ее империя! Феофано неслышно встала, накинув на плечи прозрачную накидку, вышла в свою комнату на вхо-де. Точно такую же, как и мужская, на той стороне опочивальни, со своим отдельным вхо-дом, абсолютно симметричным императорскому. В комнате с вечера ожидают, спрятан-ные Цимисхий и Пробс, столичный патрикий и ловелас. Они слышали ее утехи с импера-тором? Да и не черт ли с ними? Пусть слышат! Может хоть чему-нибудь научатся! Каких трудов ей стоило провести двух этих придурков в опочивальню. Одетые дворцовыми ев-нухами, они внесли ее на внутридворцовом паланкине, а эти тупые свеи на входе так и не заметили, что ни паланкин, ни евнухи назад не появлялись, стоило ей только, выйдя из дверей опочивальни, с ними поговорить. Тупо пялились на ее полуприкрытые прелести и отвечали односложно, расплываясь в глупейших улыбках, едва не капая слюной из своих полуоткрытых пастей. Ф-фу! Она и прошлась, виляя тазом, играя на этих глупых по самые брови насыщенных мужскими гормонами, самцов. Они и поплыли, представляя, как тис-кают ее на своих грязных шкурах. Главное же в том, что и она сама возмечтала о том же самом, что ее на медвежьих шкурах берет грубый варвар, берет грубо, едва не насилуя, а она отдается с таким сладострастием, что ниже живота сразу заломило. А то еще берет и не один! С трудом и успокоилась, зато Никифора дождалась наполовину возбужденной, подготовленной к предстоящему совокуплению.
Выйдя в свою комнатку, Феофано сразу узрела две пары испуганных глаз смотрящих на нее с безмолвным вопросом, безо всякого обожания. Н-ну, козлы, я вам это припомню! Но сейчас надо делать дело, иначе недолго и ее красивой головке скатиться под грязным мечом палача в его грязный таз. Ощутив на себе ее требовательный взгляд, Иоанн и Пробс неслышно подскочили к дверям, встав по обе стороны. Зачем так не слышно, подумалось Феофано, все равно ведь никто не услышит: дверь так толста и плотно пригнана, что на-ружу ни звука не проскользнет, а утомленный Никифор спит совсем как труп, каким, на-деялась сия коварная ветреница, он вскоре и станет в действительности.
- Пора, Иоанн!
Бормотнула базилисса, открывая внешние двери опочиваьни. Она вышла и, встав шагах в пяти, от застывших истуканами гвардейцев-свеев подняла хорошо просчитанным движением руки вверх. Накидка, покрывавшая плечи, соскользнула, словно ненароком, слегка задержавшись на крутых бедрах красотки и пала к ее ногам. Два свея, глядя на на-гую базилиссу со спины, с трудом сглатывали обильную слюну, не смея глаз оторвать от этой гладкой спины, из-за которой, вследствие поднятых рук, угадываются тяжелые, пре-красной формы, груди. Своих детей Феофано не кормила, опасаясь за форму грудей, их пережимали тугой повязкой, предотвращая накопление молока, сразу после родов близне-цов Василия и Константина. Мальчишек выкормила кормилица, а мать берегла свои пре-лести для будущих преступлений. С ее девчонками –принцессами произошла та же исто-рия. Два забывшихся свея, безотрывно взирая на стоящую к ним спиной, нагую императ-рицу, мечтая только о том, чтобы она повернулась к ним всем своим естеством. Им ли бы-ло заметить, как из комнаты, какую они вроде бы и охраняли, выскользнули две тени, оде-тые в черное, нанося почти одновременно и симметрично, две смертельных удара корот-кими мечами, почти кинжалами, прямо в горло. Оружие Цимисхий и Пробс выбирали так с умыслом, для надежности и достоверности удара, а отрабатывали его, удар сей, дней де-сять кряду. Фонтаном брызнула кровь. Не издав даже крика, оба воина оседали на пол, обильно поливая его перед собой, своею же кровью. Цимисхий и Пробс, с натугой при-держали их, тяжелых, чтобы не загремели, падая со всего размаха, на мозаичный паркет, своими доспехами. В конце длинного в сто шагов коридора еще один парный пост. Коли загремят эти доспехами, прибегут оттуда еще два свея и порубят их, как мартышек! Фео-фано, подхватив накидку и, закутавшись в нее, юркнула назад в опочивальню, она свою часть дела сделала. А Пробс с Цимисхием, на цыпочках, как были без сапог, метнулись к караулу на входе в коридор из половины императрицы. Там их ждали сообщники, но путь им преграждали еще два охранника. Их следовало немедля убрать! «А» было сказано, на-до было говорить и «Б»! Здесь они уже осторожничали намного меньше, больше слушать грохот и реагировать на него в этом крыле дворца, было некому. Только внешняя охрана. Выскочив из-за спин охранников и от души полоснув тех тоже по горлу своими клинками, Цимисхий и ,Пробс очистили дорогу своим сообщникам. Еще два кровавых фонтана. И снова придерживая тела, грохот металла по мрамору им и здесь ни к чему, ударит гонгом по до предела натянутым нервам, заговорщики позволяют им опуститься на паркет. А от ближайшего прохода, там накопившись, стремительно бежит к ним десяток знатнейших военных патрикиев империи, участников заговора, возбужденно размахивая мечами. Они так долго ждали и теперь, разувшись, босиком несутся в опочивальню, предводительст-вуемые Цимисхием и Пробсом. Противно оскальзываются босые ноги в крови двух ви-кингов возле почивальни. Сопят и бегут заговорщики, не обращая на это внимания. Ну, Куркуас ладно, он рассчитывает стать следующим императором, соправительствуя при малолетних Василии 2-м и Константине 8-м, но фактически являясь единственным и пол-ноправным императором, зависящем только от прихоти Феофано и благословения патри-арха. А Пробс? Что двигает патрикием? Как ни странно гомосексуальная любовь, если эту извращенную хрень можно так называть. Его «возлюбленного», патрикия Фому Склира, родственника нынешнего доместика запада, казнил неделю назад базилевс, по своему личному распоряжению, уличив того в растрате казенных средств. На подарки своему любовнику, партнеру в их гнусной «любви». Вот Пробс и воспылал ненавистью! Все вме-сте, распалившись бегом, и пролитой кровью, совершенно ни к чему непричастных свеев, они врываются в главную палату опочивальни, все еще удерживая рвущееся из их грудей хриплое дыхание. Не воины они – военачальники, давно уж не бегали в доспехах, теперь им и без них-то бегать тяжеловато. Подскочив к спящему императору первым, Пробс по-лоснул того мечом по черепу, но удар неверной руки, что взять со столичного патрикие-педераста? – скользнул по волосам, содрав их, вместе с кожей, разбудив императора и бурно отворив ему кровь. Никифор, ничего не понимая, вскинулся на локтях, глядя на всех, ворвавшихся в его любовное гнездышко, ошалевшими от бессмыслицы происходя-щего глазами испуганного джейрана. А Иоанн Цимисхий, схватив его за бороду и мараясь в крови базилевса, обильно стекающей из обширной раны на голове, образовавшейся от удара Пробса, нанес ему несколько ударов гардой меча по лицу,  дробя зубы, ломая нос и разбивая губы. Потом императора стали бить все заговорщики, нанося удары без толку и без лада, ногами и кулаками, пока еще не пуская в ход свое  оружие. Пресытившись стра-даниями израненного базилевса, Иоанн вырвал ему бороду, вывихнув при этом нижнюю челюсть. Потом, оттолкнув ногой только слабо мычащего всего залитого собственной кровью императора, так что тот снова упал на спину, Иоанн пронзил тому грудь своим мечом. И заставиш всех заговорщиков нанести хотя бы по одному удару императору воо-руженной рукой. Он тщательно следил, чтобы все заговорщики, как один, обязательно по-грузили свои мечи в еще трепещущее, в предсмертных судорогах, тело. Кто-то гарантии ради, разнес ему надвое череп. Феофано отстраненно наблюдала за этой вакханалией и по лицу ее, ставшему страшным, блуждала странная, одновременно и самодовольная, и рас-терянная улыбка. Окровавленное тело базилевса Никифора 2-го, уже не дергаясь, валялось в луже собственной крови. А обезумевшие от слепящего, безумной нерассуждающей яро-стью, безумия, снизошедшего на них, заговорщики, умудрившиеся, в толчеи безумной спешке, нанести и друг другу раны, порой, вполне серьезные, ошарашено озирались, ста-раясь понять, наконец-то, что же они такое натворили? Схватив тело бывшего императора за ноги, они потащили его, пятная мозаичные полы, быстро подсыхающей кровью, к чер-ному, хозяйственному, выходу из женской части дворца. Стоявший там караул из трех ва-рягов, успел изготовиться к бою, их убили, но ран у почти всех, прибавилось. Только Ци-мисхий, единственный реальный боец реди них, смог обойтись без ощутимых ранений.  Бросив отягощающее их тело, на улице, заговорщики исчезли, отправившись спешно по домам, отмываться и врачевать свои раны. Базилевса забрали с улицы лишь под вечер, восстановив порядок во дворце, положив его тело в ящик, и поставив сей импровизиро-ванный гроб в храме Святых Апостолов, где и свершили позже обряд погребения, даже не обмыв и не переодев, как должно, тела. Но уже следующим днем, Иоанн был спешно зван к патриарху Полиевкту. Благообразный старец с седой, в утратившей былую густоту бо-роде, сидел перед Иоанном в высоком кресле, отдаленно напоминающем трон:
- Скажи, патрикий, ты сам к убийству императора руки не приложил?
- Н-нет, владыко, нет! Как бы я мог, владыко?!
- Целуй крест на сем!
И патриарх протянул Иоанну свой золотой нагрудный крест, символ его патриарше-го достоинства и сана. Цимисхий истово приложился к нему, стараясь казаться при этом как можно более набожным.
- Хорошо, патрикий! Дашь ли ты те же обязательства, что и вероломно убиенный сей ночью базилевс Никифор, в том, что касается законных наследников престола, сыновей императора-порфирогенита, Романа 2-го, тоже порфирогенитов Василия и Константина?
- Дам, конечно, владыко, ведь император Никифор был мне еще, к тому же, и родст-венник!
- Целуй крест на сем, патрикий Иоанн!
Снова Иоанн Куркуас, спеша и крестясь, истово прикладывается ко кресту.
- Святая Церковь, патрикий Иоанн требует, чтобы все заговорщики были немедленно казнены, в том числе и базилисса Фофано, предавшая своего базилевса. Тех всех – предать смерти, сию ехидну от дворца отлучить и сослать, крови ея не проливая! Исполнишь ли сие?
- Немедленно и всенепременно исполню, владыко! Все одиннадцать заговорщиков, убивших покойного императора, мне хорошо ведомы, владыко, Феофано, давшая им про-ход в императорскую опочивальню, тоже. Ее я думаю сослать на Принцевы острова . Хо-рошо бы, конечно, ослепить и вырвать язык, но она – базилисса, мать двух соцарствую-щих базилевсов и двух принцесс. Неможно сие!
- Именно! Правильно мыслишь патрикий! Церковь наша вселенская тебя в этом под-держит, как и твой приговор! Но откуда такие точные сведения о заговорщиках, патри-кий?
- Я уже опросил видоков, владыко, торопился, стараясь обрести побыстрее полную ясность в свершившемся!
Выпалил Иоанн, поняв, что слегка перестарался со своей информированностью о за-говоре. Да только владыка и сам все понимал, зная прекрасно о степени участия Иоанна в сем комплоте. Но он должен был обеспечить передачу власти, не допустив пролития боль-шой крови. В этом был интерес империи и интерес Святой Церкви Христовой. Приходи-лось патриарху смиряться с присутствием на троне империи цареубийцы, надеясь, что уже одно это сделает его осторожней в будущем и позволит после его естественной смерти передать власть законному наследнику Романа 2-го, Василию 2-му. Вместе с Константи-ном, впрочем, кому причитался порядковый номер 8-й. Но Константин, скуднохарактер-ный, слабый умом и здоровьем, властью нисколько не интересовался, тяготея только к развлечениям. Сорока четырех летний Иоанн Куркуас по прозвищу Цимисхий, что по-армянски означает «маленький», казался ему достаточно умным, молодым и подходящим для этой цели. К тому же, понимая, что и патриарх и церковь, осведомлены об его участии в убийстве базилевса Никифора 2-го, тот, в иной острой ситуации, станет вести себя по-мягче, не обостряя ее излиха:
- Целуй святой крест и на сем, патрикий! И про базилиссу Феофано, главное, не за-будь! Она, ехидна, душа сего заговора! Она!
Постоянные прелюбодеяния, с кем не попадя, развратной сластолюбицы Феофано, давно уже переполняли чашу терпения патриарха и иных иерархов православной вселен-ской церкви. В то, что она сама опомнится и успокоится, никто из них, разумеется, давно уже не верил. Слишком долго святые отцы молча наблюдали ее активность и слишком много о ней знали. Она же дура, как и многие женщины, вообразившая себя гениальной актрисой и конспиратором, о том даже и не догадывалась, хотя и чувствовала давно уже настороженное отношение к себе иерархов церковных.
- Я прямо сейчас и отдам соответствующий приказ, владыко!
Поспешил Иоанн с ответом, боясь, что, оставшись наедине с базилиссой, может по-терять эту свою решимость сделать все так и никак иначе. Нелегко мужику отправить в неведомое женщину с какой он совсем недавно делил ложе, хотя и знает он распрекрасно, какова эта змея! Теперь же отступать ему стало некуда. Все было решено и оговорено, причем не наедине.
- Хорошо Иоанн, Святая Церковь не станет возражать против твоего провозглашения базилевсом!
Дело было сделано. Иоанн летел как на крыльях, поспешая в кабинет базилевса, надо было заниматься делами. Все приказы по церемонии возведения в императорский сан и грядущей коронации, были уже отданы. Осталось срочно распорядиться судьбой всех за-говорщиков и подлой Феофано, отправив к ним гвардейцев из свейской схолы, удручен-ных дурацкой смертью своих товарищей. Мстя за своих погибших товарищей и побрати-мов, эти никого не упустят! Начиналась его новая жизнь, жизнь божественного базилев-са…
А уже следующим вечером, к одному из голых и нелюдимых островов Принцева ар-хипелага , причалила малая хеландия, пришедшая от видимых с островов, дворцов. Два безмерно разжиревших евнуха, стащили с нее упирающуюся и жутко визжащую женщину и, не обращая на ее вопли и слезы никакого внимания, потащили ее к сделанной в скали-стом обрыве естествнной стены из песчаника, открытой келье. Туда же, обгоняя их, побе-жали еще два евнуха, неся охапку одеял, одежд и посуды, а также узел со съестным. Так обрела свой новый приют мать двух правящих, пусть и номинально, пока, базилевсов и двух принцесс, их сестер, бывшая любовница только что воцарившегося базилевса Иоанна 1-го Цимисхия, базилисса, вдова двух прежних базилевсов Романа 2-го и Никифора 2-го, недавно с ее помощью обретшего вечный покой. И прочая, прочая, прочая…
Ее новая обитель была выбрана с умыслом, бывшая базилисса каждый ясный день могла отсюда видеть императорский дворец, построенный императором Константином 1-м, чьим именем, и назван был сей град велик. И буколеонский мандракий. Некогда, сей дворец был, ее домом, сейчас же она довольствовалась жалкой пещерой в песчанике, не-забвенно давно вырытой каким-то сумасшедшим пустынником. Раз в неделю, малая хе-ландия причаливала к берегу острова и оттуда два жирных евнуха спускали корзину с продуктами для Феофано на полную неделю. Потом, хеландия уходила, оставляя былую базилиссу в прописанном ей базилевсом Иоанном и патриархом Полиевктом одиночестве и душевном покое, пусть и принудительном.
Первым государственным актом базилевса Иоанна, принявшего дела империи после Никифора 2-го, была посылка посла в печенежские степи к ханам Куре и Кумче. Первый из них, обиженный тем, что Святослав не позвал его в поход на Византию, предпочтя ему хана Радмана, обычного наперстника хана Кури, во всех его походах, жаждал мести. Да Радман, к тому же, был и впятеро сильнее Кури. Второй, утратив большую часть своих кочевий в прежних чистках степи Святославом, был изобижен им донельзя. Посылая пе-ченегам всего по 5 кентинариев золота, Цимисхий намекал им, что Святослав, де, герой-ствует ныне в Мезии и Фракии, я его там придерживаю. Воюйте Киев себе без помех. Не бойтесь, великий князь не вернется! Посмотрите, ханы, в Киеве скопилась уйма золота и иных ценностей, а его главного охранителя там нет. Сидит старая княгиня с малыми кня-жатами. И почти без войска. Все Святослав увел в Мезию и все оно при нем! Отчего бы вам не пойти и не взять то золото? Ханам было отчаянно страшно, даже далекого от них Святослава они несказанно боялись, понимая всю неизбежность его мести, но киевские сокровища их блазнили еще больше. Они спешно принялись готовить поход.
Иоанн же, отдав распоряжение относительно назначения на восток, командовать войсками, евнуха Николая, присвоил ему звание доместика схол, чего по отношению к евнухам никто и никогда не делал. Когда-то, еще не будучи евнухом, Николай показал се-бя достойным полководцем, но замеченный императором Романом в прелюбодеяниях во дворце, в том числе и с его ненаглядной Феофано, был по его приказу оскоплен, однако дворца не покинул. Цимисхий ждал, что, став доместиком схол, тот не утратил своих ка-честв военачальника, вместе с мужским достоинством. К этому назначению его подталки-вало и то, что уже два доместика схол подряд, становились императорами при царствую-щих малолетних базилевсах. Одним из них был он сам, другим его предшественник. Это грозило стать недоброй традицией, отравляющей жизнь любому базилевсу. В принципе все было понятно. Дела на восточной границе, всегда напряженные, требовали постоянно-го содержания там самых крупных и боеспособных воинских соединений, способных наи-лучшим образом поддержать претендента на престол воинской силою. И надо было всегда иметь там самого агрессивного, распорядительного и волевого военачальника. Лучшего воеводу империи. А это было безмерно опасно уже для самого базилевса. Однако стать императором самому, евнуху Николаю не грозило, ни при каких условиях, по одной лишь простой причине – императоров-евнухов в природе нет, просто нет, даже как особого вида извращения. Сам же Иоанн собирался сосредоточить все свои усилия на западных делах. Он намеревался, временно приостановив войну с Оттоном 1-м, пристально и лично за-няться Святославом. Давненько что-то оттуда не было никаких вестей. Это могло значить нечто совершенно исключительное, поскольку Святослав был из тех людей, что рождены для дел совершенно исключительных. Забывать этого новоиспеченному базилевсу никак не стоило. Пока же Иоанн обдумывал, где и как ему еще набрать войск и деятельно гото-вился к скорому своему помазанию на властвование империей. С этими двумя вопросами следовало всемерно поспешать. Патриарх согласился провести процедуру помазания на царство быстрее обычного, входя в положение императора, кому надо было быстрее осво-бодиться от других проблем, сосредотачиваясь на угрозе с запада, каковая становилась всем все более очевидной. При всем этом Цимисхий уже исполнил все предварительные требования патриарха.
Доместик запада Варда Склир, поспешал к своей армии, располагавшейся близ горо-да Аркадиополя во Фракии, много полуденнее впадения реки Тунджа в реку Марица. Ар-мия и выделенные ею небольшие части, отдельные друнги  и тагмы , перекрывали пере-валы, ведущие из Мезии во Фракию и закрывала собой столицу империи с запада, со сто-роны Европы. В обычной ситуации, даже и воюя с болгарами, этого было бы вполне дос-таточно, но тут ситуация была далека от рутинной. По ту сторону Родоп обитал ныне страшный для ромеев зверь и весьма еще неведомый, русы с князем своим великим Свя-тославом. Только приехав в Аркадиополь, и избрав его своей постоянной резиденцией, доместик узнал об изменениях во властных структурах в Константинополе и получил но-вые инструкции. Они повелевали ему держать под своим контролем проходы через пере-валы в империю и не выпускать оттуда на широкий простор Фракии, этого дикого архонта руссов Сфендослейва. Приказ был ясен, а вот как его исполнять – Бог весть! Однако, имея войска численно совсем не уступающие, или уступающие руссам не сильно, доместик ре-шил не унывать заранее. В конце-то концов, этот Сфендослейв ведь тоже не Бог, ошибки свойственны и ему, а он, Варда, военачальник опытный – вот и дождется он своего часа! Дождется с гарантией! И победит, прославив свое имя на всю империю! Он докажет всем и вся, что Склиры, древнейший патрицианский род империи всегда были ее основой, яв-ляются ею сейчас и, уж во всяком случае, будут им в будущем! Пошатнувшееся в послед-нее время, всвязи с приходом к власти базилевсов-непорфирогенитов, положение их рода снова упрочится. Склиры станут претендовать, и не без успеха на виднейшие посты в им-перии, усиливая свое влияние на ее дела.

ФРАКИЯ И АРКАДИОПОЛЬ
А рать Святослава, вытянувшаяся длинной цепочкой, имея во главе дружинников болярских из местных болгар, проводниками, двигалась по ущелью реки Тунджа, намере-ваясь, обойдя заставы ромеев, выйти к прикрывавшей столицу фемы , армии и разбить ее. Помогало в передвижении по горным козьим тропам то, что войско руссов, практически не имело обозов. Все свое, и съестное, и ратное имущество, воины несли на себе, либо везли на заводных лошадях во вьюках. Вели руссов местные болгары, конные дружины коих, в добрых двадцать сотен мечей общим числом, присоединилась к воинству князя. Болгары же и рассказывали руссам о ромеях. Все удивляло здесь наивных варваров-руссов. И привычки ромеев воевать по-писанному, и их строгий и, в то же время вельми, распутный и, даже неприкаянный, уклад жития и, особенно, армейской жизни. Глупое по-ведение их военачальников и многое, многое еще. Ждан шел, как и все его нарочитые, пешком, по берегу быстрой, но мелкой горной речки Тунджи, ведя в поводу своего боево-го коня, жеребца Светлого, за ним и тоже в поводу, протянутому уже от седла жеребца, где его крепили к задней луке, шел его заводной конь. Шли уже долго, шли, таясь, от глаз ромейских. Его две сотни нарочитых двигались в самой голове рати, сразу вслед за болга-рами-проводниками. Такое передвижение, вытянувшись в ниточку, не имея обычного боевого охранения из конных, чрезвычайно опасно. В иной обстановке, оно было бы не-мыслимым. Князь все это понимал, как и все его воеводы. Но шел на этот риск. Много раз, беседуя с Калокиром и иными ромейскими гостями, еще зимой в Киеве, они знали – ромеи, уж точно, так не воюют. И не могут себе представить, что так будет воевать их противник. Они вообще, чаще всего, воюют по написанному. Калокир рассказывал, что у ромеев есть такой трактат по военному делу, написал его некий Маврикий, вельми опыт-ный полководец на службе базилевса. Там, поучал их патрикий, собраны все допустимые приемы и способы ведения войны с разными типами противника. Сей трактат зело секре-тен, и скрыт от сторонних глаз, в империи его таят не меньше «греческого огня», только за попытку раскрытия состава которого, полагалась немедленная смертная казнь, с конфи-скацией в казну всего имущества преступника. Там собран весь опыт войн империи, соб-ран и разумно проанализирован. Как водить войска в разной местности, как располагать караулы, выставлять заставы, какую иметь дистанцию меж отдельными тагмами, друнга-ми, бандами и фемами  и даже меж отдельными солдатами. Как устраивать лагерь, как и когда менять караулы. Какие готовить ловушки… В общем, все, все, все. Нет, конечно, серьезные, выдающиеся полководцы, по сему трактату не воюют, но средние, пусть даже вельми опытные и битые, воюют и всегда. Даже если они терпят поражение, у них есть узаконенное властью обоснование своих действий, я все делал, как учит наука! Противо-стоящий им с войском доместик запада Вада Склир, пожалуй, из тех, кто воюет по сему трактату. Он опытен и бит, не раз и не два, побеждал противника в боях, но ничем осо-бенным в тех войнах не блеснул. Побеждал просто потому, что сил было больше, да и оружие его солдат было лучше, чем у врага. Но ничем особым те победы, насколько пом-нил Калокир, не выделялись. Патрикий последними днями и вовсе приуныл, говоря, что, наверное, в Константинополе хватились, что сделали нечто не то, что надо бы. А отвечать за все грехи на всех уровнях предложат, скорее всего, ему. А что, он на виду, фигура не самая мелкая, не с кормщика же его хеландии Деметрия, спрос спрашивать. Кстати, где он сейчас, неведомо? Можно бы конечно и с кормщика, за отсутствием других достойных фигур, но – уровень не впечатляет. Он все-таки патрикий, с него и спрос больший. Вот ему этот самый спрос в столице и предложат, объявив его, скорее всего, вне закона. Вот, говорил он, войдем в исконно имперские земли, там все и спознаем. Калокир сам напро-сился идти в сей поход, и обретается сейчас при князе. Хочет патрикий сам, своими уша-ми, все слышать, своими глазами документы зреть, если получится. Ну, хочет – пусть по-смотрит! Это дело его, отказывать в нем неправильно было бы.
Русы уже целые сутки, шли по узкому ущелью, постоянно прикидывая и высматри-вая, где и откуда ударили бы они сами. Ударили бы насмерть! Таких мест было очень и очень много. Так много, что становилось непонятно, как здесь вообще можно на кого-нибудь нападать? Получается, в этой жизни, горного жителя прикрывают и укрывают го-ры, ему знакомые и родные, неприятелю – чужие. То-то и оно, что взобравшись на такую верхотуру, можно любого неприятеля бесчестить и оскорблять, как тебе только не забла-горассудиться. Выставляя себя чрезвычайно храбрым, мужественным и никого не боя-щимся! Он пока до тебя долезет, так уже ухандохается, что бери его голыми руками, не больно то и вспотев при этом. Ты попробуй таким же храбрым на равнине жить, когда все границы открыты и идет к тебе без препон всякий, кто с добром, тех гостями зовут, хле-бом-солью привечают, а кто и со злом, тех супостатами кличут и сталью угостить и упот-чевать до смерти, норовят. Вот если ты на равнине привычно встанешь стеной щитов не-одолимой, против любого супостата и его, встретив грудь в грудь, отбросишь и погонишь со своей земли, тогда ты хоробр, слов нет. Но их, отчего то, тут так не встречали, не лете-ли из-за камней каленые стрелы и не катились с верхотур заоблачных тяжеленные камни, не выскакивали на гребни каменистые близкие ярые бойцы с мечами и кинжалами, вызы-вая биться. Ничего не происходило. Все время вокруг камни и камни, редкая и зело скупая зелень меж ними, да только журчит, мчась по самому дну ущелья, вода невеликой реки Тунджы. Бурлит, журчит, несясь потоком малым, злая и очень холодная вода от таяния горных ледников и снегов. Она пресна, даже чрезмерно пресна и холодна, но не вкусна, словно чего-то в ней нет. Улыбаются местные болгары, всегда эту воду пьем, вроде все в ней есть, не знаем, чего вам, равнинным, в ней не хватает? Может грязи? Так ее ж недолго и добавить, совсем недолго, попроси только. Смеются проводники, смеются ратные и дру-жинные, веселее становится на сердце. А зелени кругом самая чуть, малая малость самая и все какое то маленькое, скукоженное. А больше не бывает разве, спрашивает у проводни-ков? Земли в горах мало, отвечают те, вздыхая, камни вокруг, оглянись, друг ситный, от-куда же зелени силу брать? Оттого же и деревца все такие чахлые, вот спустимся ниже там зелень так и попрет, была бы в почве вода. И правда, вроде и спустились всего-то ни-чего, а зелень буйно заполонила весь окоем, уже чередуясь с камнем впополаме. И куда веселее бредут кони, тянутся при каждой заминке к изумрудной травке, да и люди повесе-лели, понимают, скоро дойдут. Вот, наконец, вода зашумела чересчур обильно, и Ждан из-за спины проводника увидал более широкую воду. То обещанное место впадения Тунджи в Марицу. Все, следует выбираться из гор и начинать переправу. Первыми, как и задумы-валось, через реку пустили печенегов с двумя болгарами. Те проведчики опытные, пусть разнюхивают. Нарываться на излюбленные греками удары тяжелой конницы из засад ве-ликому князю никак не улыбалось. Но переправу то надо начинать, все равно. Благо реки пусть и быстры, да не глубоки, конница вброд перейдет, а пехоте можно и канаты протя-нуть с берега на берег. Осторожно в две параллельные цепочки перескочили на другой берег Марицы, еще до впадения в нее Тунджи печенеги с несколькими проводниками-болгарами и сразу ушли, пойдя легкой рысью, изникнув с глаз. Прошли реку вроде без серьезного труда, но бурдюки у седел лучше все же надуть для страховки. И вот уже обе его сотни, двумя цепочками коней осторожно сходят в воду. Каждый комонник сел в сед-ло боевого коня, он крепче, как правило, к тому же, жеребец, больше на себя полагается, да и на друга-хозяина тоже. А заводного, взяв под уздцы у самой морды, ведет справа, прикрыв его корпус частично, корпусом боевого жеребца. Смело и спокойно пошли же-ребцы, лишь прядая ушами, но, даже не шарахаясь от играющей под брюхом холодной воды, доверяя своим друзьям-наездникам осторожно ставят ноги. Горды своим мужским началом, задиристы и воинственны. В самом глубоком месте, вода поднялась почти до ко-лен ног в стременах, но и все. Тянут за собой нарочитые Ждана и восемь добрых канатов веревочных, закрепив их на том берегу за дерева потолще. А переправившись и выйдя на берег, тако же крепят и на ромейском берегу. То для пехоты, которая выходит в массе своей уже из ущелья. Пешцы руссов люди не хилые, однако ж и вес тащат не малый. Оружие, кольчуги, оплечья, припас, а щиты большие и крепкие. Щиты же бросать – не дело совсем. За чем тогда от стрел неприятельских прятаться станешь, чем встретишь, егда припрет, их копья и мечи. Тащи пешец свой щит, он и твоя ноша неподъемная и твое спасение в лихом бою. Без щита ты гол и страхолюден, а со щитом тебя самого всяк убо-ится. Вот и тащат, а куда ж ты денешься, не на гулянку к теще шел, в рать собираясь, а на дело честное, ратное. Вскоре все устроилось, конные четырьмя цепочками шли через реку выше пешцов, а те восемью цепочками переправляются там, где перешли реку первые всадники и натянули им страховочные канаты. Комонники Ждана, уже раскинулись неве-ликими дружинками, ходя дозором, оберегая рать свою от возможного внезапного напа-дения и согревая своих коней. Появились первые проведчики из печенегов и поведали, что впереди на десяток – другой перестрелов никого нет, другие малые их команды пове-дут проведывание на большее расстояние. Князь Святослав в слепую бродить не привык, он о противнике выведывает все, что возможно. Вслепую пусть, вон, ромеи перевалы гор-ные стерегут у нас за спиной. А чтоб им веселей было болярские дружины, из союзных руссам боляр болгарских, устроят им развеселые деньки с сегодняшнего начиная. Вот и прикуют все внимание сугубое к себе. А нам того только и надобно. Мы осмотримся, ос-воимся, да и пойдем чехвостить все слева направо! Хор-рошее то дело! Славное! Вскоре пришла еще дружина комонных в сотню мечей, передав приказ князя отодвинуть разъез-ды охранительные еще дальше. А к вечеру пришли угры, меняя людей Ждана и прибав-ленную ему сотню. Ждан повел своих назад, к берегу. Сей вечер, питаться им было велено скромно. Сырым мясцом из под седел, отбитым и мягким, не зажигая костров, да сыром сухим из сум переметных. Нечего баловаться, пока можно, лучше скрыть наше здесь по-явление, то всем ясно. Да все равно, долго ведь не скроешь – не иголка все ж. Два десятка тысяч пеших, да примерно десять -  двенадцать тысяч комонных, а то и все пятнадцать. Как бы знать сколь их там у Радмана, да у угров. Силы ромеев сочтены еще болгарами. Вот вернуться проведчики, принесут последние вести. Ромеев немало, полные три меры  конных, это тысяч осьмнадцать да примерно с двадцать тысяч пеших. Не менее чем нас. Так что дело честное – нос на нос и зоб на зоб! Посмотрим у кого руки длиннее, мечи ост-рее, а лбы крепче! Вернувшись, Ждан был зван на воеводский совет, ко князю. Князь со-общил о своих намерениях разбить противостоящего им неприятеля, желательно в поле-вом бою, без осады, муторной и чреватой многими зряшными потерями. А для того им, возможно, придется поиграть и в поддавки. А нам что? Мы, княже, люди дружинные! Как скажешь – в поддавки, так в поддавки. И звучит новый приказ, и раскладываются многие костры, не стесняясь и не пряча даже дымов. Печется мясо и варится горячее ратным и дружинным. Оно нам и без всего этого не в тягость, но коли можно, так отчего ж? Сказал князь выходить в открытую, выйдем в открытую.
Боярин Ратибор с двумя отроками быстрыми переходами вышедший дня на три раньше главной рати, пройдя самым нормальным образом через византийские заставы на перевалах, представившись и явив себя, как положено послу одного властительного вла-дыки, к другому, шел, одвуконь каждый, в Константинополь. Следовало отдать должное ромеям, препон боярину не было нигде, повсюду начинали повторять «Посол архонта рус-сов к базилевсу! Посол архонта руссов к базилевсу!», пропуская посла безо всяких задер-жек. В Аркадиополе, доместик запада Варда Склир, личным приказом, приставил к ним чиновника в ранге магистра, владеющего славянским языком. Говорил тот на болгарском, руссам вполне внятном, с удовольствием поясняя все по пути. Словно напугать их тщился изрядностью построек греческих. Ми-ила-ай! Нас этим не проймешь, мы тертые! Посоль-ство ехало, торопясь, как было приказано князем, хотя магистр ромеев то и дело просил, заедем, мол, отдохнем, хороший город. Опытный в делах посольских и много повидавший Ратибор, улучив момент, бормотнул отрокам, чтобы ромей не слышал:
- Ага, хо-ороший город, хороший город! Гостевые небось с архонта местного содрать не прочь, оттого и хорош городишко тот!
- Какие гостевые, боярин?
Поинтересовался один из отроков все время крутивший головой и редко закрывав-ший свой, еще желтый, по молодости, клюв, от удивления сугубого.
- А такие, желторотый, что если мы где остановимся, так магистрат города того дол-жен выделить на наше содержание известную сумму денег. Вот магистр наш и рассчиты-вает лапу на нее наложить! Да я бы и не прочь, мне их городов, равно как и казны ихней, право, не жаль нисколь! Да и не нам их чиновников воспитывать, но поспешать нам по-требно зело! Князь наш так нам приказал, отроки! А приказы князя, в отличие от приказов их базилевсов, всегда исполняются!
И они поспешали, пропуская мимо себя многие и многие красоты древней, веками ухоженной, Фракии. Мимо ее городов и весей, подолгу нигде не задерживаясь. Наконец, на горизонте замаячили высокие стены с очень внушительными башнями, а за необори-мыми стенами теми угадывались прекрасные здания прекрасного града, со храмами и дворцами многия. Константинополь, приехли! Подъехав к городским стенам, магистр гордо объявил, что въезжают они в ворота Каризиуса Порта в длинных стенах Феодосия. Потом, уже проехав мимо церкви Апостолов, они въехали в ворота в стене Константина, пожалуй, не менее монументальной, нежели те длинные стены Феодосия, что они минули вначале. Отроки шушукались меж собой, что совершенно немыслимо взять такие мощные стены, особенно когда столь народу живет изнутри. Однако боярин строго на них шикнул:
- Раскудахтались, «немыслимо, немыслимо». Прикажет князь, так все станет мысли-мо! Возьмем и вся недолга! Поняли, что ль, гаврики?
Отроки примолкли, пялясь без меры на красоты, их окружающие. Да и боярин смот-рел не отрываясь, а магистр разливался соловьем на гнездовании, повествуя. Провез он их под величественным сооружением акведука, и каких то старых парадных зданий, изукра-шенных колоннами многими, ввозя на площадь Форума Константина, обступленую все красивыми и великими строениями. Там дальше в глубине, за форумом, одесную от них, нерушимо стоял Ипподром византийский, а они подьезжали к цели своего путешествия императорскому дворцу, высившемуся напротив прекрасного храма Святой Софии, отку-да, невзирая на поздний час, доносилось прекрасное пение, невероятно красоты и слажен-ности распев, названный магистром утренним церковным. Русы заслушались, подъезжая к дворцу так, что на сам красный дворец, порфирное творенье Константина и внимания-то не обратили.
Ионанн Цимисхий сведав, что едет к нему посол от великого князя руссов Святосла-ва, приказал, под страхом немедленной и жестокой смерти, послу препон никаких не чи-нить, нигде в дороге не задерживать, все давать, что ни спросят. Ему передали, русы ниче-го не просят, но зело поспешают к императору, а посему базилевс не пожелал впечатлять варваров пышностью византийских церемоний, приказав, сразу по приезду вести послов к нему. На возражения распорядителя церемониала, невсместно, мол, божественный, не бы-вало так николи, ответил:
- Божественному всяк вместно, что ему по душе! А не бывало – так будет!
И все свешилось по слову Иоаннову. Небывалое сбылось. Послов архонта руссов провели к нему, все ж протащив их сквозь длинную анфиладу дворцовых зал, поражая варваров богатством и изощренностью отделки и впечатляя изобилием позолоты, мону-ментальных скульптур и изящной лепки. А сопровождающий их еще от Варды Склира ма-гистр, сам не менее руссов пораженный богатством и великолепием палат, по каким шест-вовал, с ужасом услышал циничную фразу, брошенную боярином-послом, сопровождаю-щим его отрокам:
- А говорили нечего с них взять, сколь лет, мол, берут, все уж взяли! Награбили ро-меи со всего мира окоемного, нанесли к себе в нору! Тут и нам еще лет на сто хватит! Один этот зал ободрать от золота в добрый откуп встанет.
И ответ одного из отроков, того у кого рот от изумления не закрывался, но тем не менее циничный до крайности:
- Эх, боярин, не повредить бы всю эту красоту, как брать сей град учнем! Жаль, из-никнет без следа, разрушившись!
Боярин же в ответ только хмыкнул. Дворцовые служки-евнухи вводили их в залу, где собрано было общество к какому и императору выйти не зазорно. И незачем послам было знать, что они еще не успели проехать врата Каризиуса Порта, как по внутреннему граду заметались скороходы базилевса, сгоняя его спешным распоряжением вельмож в импера-торский дворец. Иоанн все же намеревался поразить князя руссов рассказами его послов о пышности и многолюдстве имперских церемониалов. Оттого их и водили практически по всем залам имперского дворца и один из них даже посетили дважды, что не укрылось от внимательного и придирчивого взгляда, скептически настроенного, боярина Ратибора, вы-звав на его устах лишь легкую, немного презрительную улыбку. Он-то знал, какое впечат-ление произведут на князя их рассказы, и знал, что более всего того интересует, а потому и всматривался сугубо в то, кто и как несет охрану стен града и его дворцов. А еще ста-рался запомнить лица вельмож базилевса, указанных магистром. Наиболее интересным был ему, конечно, хранитель казны. После трех часов ожидания на ногах, слегка раздраз-нившего посла, наконец, магистр церемоний громко возопил, призывая всех склониться в поклоне, поскольку выходит базилевс. Изузоренная золотой замысловатой вязью дверь, почти трехаршинной высоты, открылась, и в ней появился одетый в великолепный пурпур царственных барм , базилевс. Держа в руках, обязательные лишь при большом выходе, скипетр и державу , базилевс обошел по кругу своих раболепно склоненных в поклоне сановников. Он шел, постоянно натыкаясь взглядом на ровно стоящих трех послов-руссов, кто по приказу боярина Ратибора, разом оперлись руками на свои мечи в ножнах. Разоружить послов на входе во дворец было немыслимо и вот – их оружие уже нанесло свой первый удар. Наконец Цимисхий, пройдя всех сановников, достиг послов. Его обход был нарочно подгадан так, чтобы заставить тех ждать. Пусть совсем немного и пусть только здесь, но ждать. Чтобы прониклись, худоумные варвары, величием имперским. Наконец, базилевс оказался лицом к лицу с боярином и куропалат , исполнявший сегодня обязанности магистра церемоний, провозгласил сочным басом:
- Послы архонта руссов Сфендослейва, боярин Ратибор со отроки своя, к тебе, боже-ственный!
При этом ожидалось, что русы поклонятся, уяснив, что пред ними сам базилевс, мо-жет не осознали прежде. Но те, по кивку Ратибора, приподняли на палец железные ого-ловники своих ножен над полом и громко, все вместе, стукнули ими по мозаичному полу, поприветствовав, таким образом, византийского автократора, точнее, одного из трех авто-краторов, имея ввиду, соправящих с Иоанном, пусть и чисто номинально, Василия 2-го и Константина 8-го. После этого, Ратибор впервые открыл рот:
- Император ромеев, великий князь руссов Святослав, сын великого князя Игоря, та-коже сына великокняжеского, послал мя, боярина свово Ратибора, со отроки своя, тебе, базилевсу, его слово княжое молвить!
Иоанн вполне уразумел оскорбительный смысл вступительной фразы. Не  содержит приветствия, и обычного пожелания здоровья, знать не с добром русы сюда явились. То ладно. В том нет бесчестья. Всего лишь обычай дипломатический, дело привычное. Но включавшей пикантное сравнение – с ним выскочкой, никакого отношения к роду импе-раторскому не имевшего, говорил наследный великий князь, сын и внук великих князей, природный государь, заведомо много выше его стоящий в иерархии природных властите-лей и владык. Можно выдумывать много чего и говорить совершенно всякое, но от этого никуда не убежишь. Он – божественный базилевс только по случаю, по стечению обстоя-тельств, только преступив законы человеческие и божьи, и убив своего властелина, такого же временного, кстати, как и он сам. А Святослав – великий князь по рождению и от рож-дения. И к власти сей был предназначен, еще едва обозначившись в утробе матери своей, княгини Ольги. Конечно, сие было оскорбительным и обидным, но отвечать на это пло-щадной бранью, а тем более преследованием послов и вовсе уж никак не годилось. Следо-вало, сделав вид, что все нормально, выслушать послов и распроститься с ними вполне милостиво. А Ратибор, между тем, продолжил не менее громогласно, нежели начал:
- Великий князь руссов, Святослав Киевский, стоя в земле болгарской, на границах империи твоей, тебе рече: «Хощу землю твоя и град твой стольный велик за собя пояти! Иду на ны!»
И умолк посол, огорошив всех немыслимостью сказанного. Только через полста уда-ров сердец заговорила, абормотала, забубнила толпа сановников, угрожающе приближа-ясь к трем руссам, гордо вскинувшим головы и опершимся на свои мечи. И только варяги из схолы данов продолжали безмолвно и спокойно стоять у всех входов в залу. Прежде иных опомнился сам базилевс. Все же был он полководцем, причем из тех, кто способен оказывался к выдающимся шагам, не прописанным в знаменитом среди византийских военачальников трактат Маврикия «О правилах и порядке ведения действий воинских, а также войск перемещения и отдыха». Он был полководцем выдающимся и таким же предполагал оказаться правителем. Опомнившись, базилевс отрек:
- Передай архонту посол: «Базилевс услышал его и понял!» И поспеши вернуться к нему!
Сам же немедленно и вполголоса распорядился выдать послам 50 номисм золотом, из них 30 номисм боярину и по 10 отрокам, в награду за смелость и твердость. И сопро-вождать их до самых руссов тщательно оберегая, не было бы им какого ущерба, не дай Бог. Понимал Иоанн, что после таких речей обидеть послов хоть малым – навлечь на свою голову, уже голову базилевса ромеев, позор несмываемый ничем и никогда.
Отдыхать во граде посол и отроки его отказались, немедля устремившись назад. Пришлось и магистру, отряженному с ними еще Вардой Склиром из Аркадиополя, с де-сятком конников из имперской гвардии, сопровождать посла, забыв о своем прежнем на-мерении отдохнуть в Константинополе, таком близком и ставшим вдруг таком недосягае-мым. Снова уныло потянулись сквозь пыль навстречу уже начавшемуся нашествию. На подъезде к Аркадиополю узрели они первых сбегов, известивших о том, что страшные ру-сы Святослава, вкупе с печенегами и уграми из Паннонии , ворвались во Фракию из Ме-зии, хотя заставы имперские на перевалах до се не сбиты и, как слышали сбеги, ведут бой со болгары.
Так оно и было. Святослав использовал скрытность и внезапность, дабы без труда собрать свое воинство в тылу застав ромейских, немедля взял на копье Адрианополь. Здесь было не царство болгарское, союзнические отношения не стесняли, и Святослав дал волю своим воям и союзным с ним уграм с печенегами. Грабеж и пожары заполыхали во всех западных фемах империи. Потянулись на восток, к столице многие тысячи сбегов. Они же переполнили и Аркадиополь, где держал свою штаб-квартиру доместик запада Варда Склир. Святослав верно уразумел, что все это немедля побудит Варду, первона-чально намеревавшегося отсидеться за крепкими стенами Аркадиополя, выйти в поле и дать ему бой. Сидеть осаду, даже и кратковременную в переполненном сбегами городе, немыслимо и глупо. И первые предвестья тому князь получил почти сразу. Печенеги и уг-ры, осуществляя разведку в интересах всей рати, обнаружили две византийских засадных конных тагмы в зарослях по их пути к Аркадиополю. Что ж, все по учебнику. Как там, Калокир, говорил? А, вот! Следует истощать противника атаками своей тяжелой кавале-рии из засад, помещая ее, насколько это возможно, скрытно. Неплохой совет. Да вот ук-рыться большой засаде конных в здешних прореженных лесах, да от проведчиков из коче-вых, практически не возможно. Не возмогли и ромеи. Первую тагму атаковали конные уг-ры, налетев на них со всей прытью и посреди дня. Тяжелая конница греков-катафрактариев величаво пошла вперед, легко сминая и отбрасывая легкоконных угров. Но те, по совету великого князя сильно медлить и класть свои головы, сцепляясь с катаф-рактариями греков, не стали, а отскочив, принялись сечь тех дождем из стрел, метаемых ими с седла. Отскакивая, всякий раз, от опасного для легкоконных частокола копий разо-гнавшейся катафракты , норовившей довести дело до рукопашной схватки, и смять коче-вых тяжестью своих добрых коней, и своего блестящего вооружения. Да вот только ме-тать стрелы из луков, да на всем скаку их коней, катафрактариев , в отличие от руссов, угров и печенегов, никто и никогда не учил. Дорого это зело, да и долго по времени – доброго лучника воспитать, тем более – верхоконного. Да и доспех у них был куда тяже-лее даже и двойных кольчуг с оплечьями, зерцалом и боевым поясом со стальными пла-стинами. Правда и стрелы угорские их доспех совсем не брали, стегая по чешуйчатой броне и всадников и их коней. Но стоило катафракте первой тагмы выскочить на чистое, как ее атаковали конные русы Ждана и Градислава, еще одного нарочитого воеводы князя. Снова копыта коней отбрасывают назад мягкую землю обширного луга, словно отринув прошлое. Улетает оно вспять, вместе с полем, избранным конными для своих скачек. Бы-стро сближаются с катафрактариями, русы, меча стрелы на сближении. А это всегда эф-фективней, нежели убегая. Во-первых, к скорости стрел, добавляется общая скорость дви-жения конных ратей встречь друг другу, во-вторых, все время сокращается дистанция от стреляющего до цели, а в третьих, стрелять вперед намного удобнее, чем назад, да и цель выцеливать, не изворачиваясь в седле, намного проще. И находят стрелы руссов слабые места в доспехах ромеев. Но все ближе и ближе те рати.  Все больше и могущественнее предстают во взглядах сближающихся врагов, всадники противной стороны. Метнув по-следнюю стелу на сближении, Ждан привычно бросает лук в налучь за спину, а щит с гру-ди перемещает навычным движением на шуйцу, выбирая взглядом своего будущего су-противника, с кем бы ему преломить копье. Столкновение тяжелоконных отрядов, отме-тилось громовым грохотом стали, страшным треском крепчайших скепищ, криками побе-дителей, жалобными воплями побежденных. Еще метнув последнюю стрелу, Ждан с удов-летворением отметил, как валится из седла, хватаясь, разведенными в отмашке руками, за такой податливый воздух, выцеленный им катафрактарий, а перед лицов у него, блистая серым соколиным пером своего оперения, расцвела его собственная стрела, уже пробив-шая черепную кость катафрактария и добравшаяся до его мозга, если, конечно, таковой у ромея изначально имелся. Сейчас взгляд Ждана уперся в чешуйчатого катафрактария, с очень низко опущенными стременами, так, что он словно стоял в них. Его копье, нацелен-ное Ждану в плечо, он принял щитом, отводя его ошуюю и чуть выше, в то время как свое копье, хекнув, всадил ромею в забороло. Того пробрало враз и по-хорошему, а его шлем, сорванный вместе с головой с плеч, взлетел высоко в воздух, поскольку копье ударило не-сколько снизу вверх. Поодаль во фланг ромеям ударили конные нарочитые и отроки Гра-дислава. А Ждан привычно тащил меч, думая, а не бросить ли щит снова на грудь, воору-жая обе руки наступательным оружием. Но узрел пред собою копье катафрактария, только порадовался, что не поспешил. Копье он умело и привычно принял щитом отводя его вле-во. А сам, опершись на левую ногу, привычно полоснул мечом по блестящим под заборо-лом глазам грека. Жуткий визг последней боли дал понять, что сей удар, не канул зря. А вот теперь – пора. Щит повисает на шее на ремне, дополнительно прикрывая грудь, меч переброшен в шуйцу, а десница познала благородную тяжесть булавы. Обоерукий воин – страшное творение природы и тренировок, не приведите все боги мира встретить такого в близкой сшибке конных масс. Он косит на обе стороны, с обеих рук, работая, что твоя мельница, да еще и на две стороны. Ждан успел снести голову одного катафрактария бу-лавой, просто вбил ее в плечи, вместе с шеломом, воткнув меч в плохо одоспешенную бо-ковину другому. Но внезапно пред ним оказалось чистое поле с привольно разбросанны-ми трупами катафрактариев на нем, а также их тяжелых коней. Проскочившая их, и из-рядно поредевшая катафракта, полностью утратившая свой строй, попала в объятия уже полностью оправившимся и востановившим порядок уграм. Легкие сабли последних, по-прежнему, были не так уж хороши были против тяжелых доспехов катафрактариев и тех вытаскивали из седел арканами, добивая потом на земле. Одесную от двух сотен Ждана через битую ими катафракту точно также прошел отряд Градислава. Такие отряды, по-следним временем князь стал звать полками. Под арканами и саблями угров, греки быстро дотаивали, теряя всякую прыть. Они все, ну, или почти все – наемные солдаты. Чего им стараться и погибать, коли дело их швах! И греки начинали сдаваться. А тремя верстами заходнее с поля доносились такие же звуки. Там плющили и изничтожали вторую засад-ную тагму печенеги с болгарами. Первая кровь сей войны взята, и взята нами! Теперь Варде Склиру надо призадуматься, а нам – усилить разведку.
Ромейский доместик схол и патрикий Склир выслушал доклад спафарокандидата Иоанна Алакаса, сообщившего об уничтожении руссами двух засадных тагм, общее ко-мандование которыми, вверялось ему, дал знать доместику, что первые его попытки сбить с толку врага, оказались тщетными и уменьшили численность его конницы, примерно на 800 человек. А их и было-то у него, всего три меры, состоящая каждая, в свою очередь, из трех мерий, каждая из коих имела до сего события в своем составе по нескольку тагм, до-водивших ее численность, до 20 сотен. Теперь две меры похудели, примерно на 4 сотни всадников каждая. Для начала птрикий увел своих солдат с поля, закрывшись за стенами Аркадиополя. Ему следовало о многом подумать и многое обсудить с магистром, вернув-шимся из столицы. Он трижды заставил магистра, передавшего послов руссов с рук на ру-ки их разъезду, повторить рассказ о свидании послов с базилевсом и призадумался. На-много более изощренный, нежели его подчиненный магистр, в делах двора базилевса, он сразу понял обиду, нанесенную базилевсу Святославом и, зная божественного по прошлой совместной службе, на востоке империи, мог с известной долей вероятности, предполо-жить его ответные действия.
Вообще, после доклада патрикия Алакаса, благородный патрикий Варда Склир уже совсем, было, решил, запереться в Аркадиополе, пропуская войско архонта руссов, к сто-лице и угрожая ему ударом в спину. Ели же русы, паче чаяния предпримут штурм крепо-сти, стен Аркадиополя, старинных высоких, доброй каменной кладки, им быстро не пре-одолеть, а сильная армия в их тылу, его армия, была бы той силой, какая могла их зажать, вместе с гарнизоном Константинополя у стен столицы и уничтожить, либо полонить по-головно, положив предел сей войне. Наверное, такое решение и было бы самым мудрым. Патрикий не сомневался, если все, что он знал о Святославе, правда, тот на столицу не пойдет, а станет осаждать Аркадиополь, теряя людей под его стенами, весьма внушитель-ными и крепкими. Базилевс же, переместив войска с востока империи, неизбежно высту-пит, и наглому, зарвавшемуся руссу ничего не останется, как отступить из Фракии и за-нять проходы через перевалы в Мезию, недавно очищенные болгарами от ромеев. Но пат-рикий алкал служебного роста, а Святослав, казалось ему, так подставлялся! Разбить его было бы очень полезно для дальнейшей карьеры доместика запада. Да и в Аркадиополе собралось чересчур много сбегов с окрестных поселений и ферм, городу угрожал голод и вполне возможные эпидемии, поскольку его гигиеническое состояние из-за огромной ску-ченности народа и принанного им скота, было очень далеко от нормального. Не прини-мать сбегов, гоня их от врат города, доместик не мог, все же это были верноподданные империи. А скот их должен был пойти им же на прокорм. Но как он загромождал и не-имоверно загрязнял город, прежде всего, своими испражнениями. А ведь осада еще и не начтиналась! Привезти базилевсу голову архонта руссов, отразив, а, еще лучше, уничто-жив его войска, было бы верхом желаемого для себя славным доместиком запада, Вардой Склиром. Но и просто отбросить того за перевалы, поколотив, тоже было бы славно и не-вероятно полезно для его дальнейшей карьеры при дворе. И патрикий приказал двум ме-рам своей конницы скрытно, ночью, выйти из городских стен и скрытно просочиться в рощи, окружавшие поле и дорогу к Аркадиополю от Адрианополя с двух сторон, подгото-вив, таким образом, две засады для войска архонта русов. Завтра он, с оставшейся мерой конницы, и всей двадцатитысячной массой пехоты выйдет в поле, перекрывая дорогу к Аркадиополю. Действиями конницы, врубившейся в силы подступающих руссов и отхо-дящей, он постарается заставить их атаковать его войска, а тут и сработают обе его заса-ды, зажав оборзевшего архонта Сфендослейва, ровно свинью в плетне, с двух сторон. Это полностью сочеталось с рекомендациями трактата, Маврикия и полностью отвечало бое-вой практике имперских войск, а, значит, должно было сработать! Одного только еще не понял премудрый зело патрикий. Не понял он того, что он, только опытный воевода, пусть даже и очень опытный, имеет дело с полководцем, богами созданным только для того, чтобы побеждать.
Святославу донесли его проведчики из угров и степняков, о тех двух отрядах, что отрядил доместик схол, из Аркадиополя, в засады. Первым желанием князя было напасть на засады по раздельности и истребить их. Но что далее? А далее, Склир, словно улитка, утянется в свою раковину-Аркадиополь, запрется в его стенах, и выковырять его оттуда станет очень и очень сложно. А и оставить его позади, все еще сильного, и вполне опасно-го, тоже никуда не годилось. Это ограничит свободу его маневра во Фракии. Значит, сле-довало идти в ловушку греков, заставляя их вложиться в удар по его армии всеми силами. Святослав нисколько не сомневался, особенно после разговора с Ратибором, что Варда Склир, увидав его идущим в ловушку, бой примет. Зря он разве отсылал в засаду эти от-ряды? Стали они там, полностью открыв ему замысел греческого воеводы. Один удар, слева, предполагался явно во фланг, другой с одесной стороны во фланг и в тыл. Все это предстояло перетерпеть и отразить. Наутро, пустив впереди, ошуюю от пешего войска, печенегов хана Радмана, угров он оттянул немного назад, пуская их одесную. Всю тяже-лую конницу руссов и болгар выдвинул вперед, подперев ее для пущей остойчивости, своими пешцами. В заднюю шеренгу пеших он тоже поставил воев со щитами, пусть пока и висящими у них за спиной. Рано поутру, заметив прямо пред собой конницу греков, пре-граждавшую путь на Аркадиополь, стоящую именно там где она и должна была стоять, дабы наилучшим образом взаимодействовать с обеми засадами разом, и сведав от провед-чиков о многочисленной пехоте у нее за спиной, Святослав принялся с ними сближаться. Теперь он знал достаточно о противнике, чтобы атаковать его, постаравшись не упустить их назад, в город. Вперед великий князь выдвинул печенегов Радмана. Те, по своему обы-чаю подняв вой, пошли на врага рассыпным строем. Катафрактарии ромеев встретили атаку степняков, как то и положено доброй коннице, атакуя встречь сами. Долго рубиться с хорошо защищенными броней всадниками, сидящими на таких же защищенных и тяже-лых конях, печенеги не смогли, начав откатываться назад. Желая усугубить их отступле-ние и отбросить тех на конных и пеших русов, доместик подал сигнал к атаке первой за-саде, нависавшей над левым флангом рати великого князя. Таранный копейный удар во фланг, сковал и полностью смял печенегов. Но Святослав еще перед боем предупредил Радмана о такой возможности. Если он не сможет выскочить из-под удара, его отбросят на копья пехоты руссов. И там, зажатые меж пешцами и катафрактариями, легкоконные пе-ченеги сгинут целиком и полностью. Хитрый печенег тогда, на совете, только сощурился, сейчас же он исхитрился смять правый фланг катафрактариев и проскочить со своими ос-тавшимися пятьдесятью сотнями на волю, выводя их из заготовленной им мясорубки. Вы-строенная в центре построения ромеев мера катафрактариев, были встречены атакой тя-желой конницы руссов и болгар, в то время как ударившие из засады катафрактарии, на-ткнулись на развернувшуюся им навстречу пехоту русов, выстроенную в глубокий, сплошной строй. Те, стоя в глубоком строю, прикрывшись стеной червленых щитов, удерживаемых ратниками первых рядов, встретили греков частым и метким дождем стрел, метаемых с места. Били ратные, как и велел им Святослав по лицам и заборолам, стараясь угодить в щели, а солидная густота этого колючего дождя давала желаемые ре-зультаты. Перед блестящей линией атакующей катафракты, катилась волна мертвых тел, закованных в боевую сталь, как лошадиных, так и человечьих. Однако остановить катаф-ракту совсем, дождь стрел был бессилен. Вот луки второго, третьего и четвертых рядов стены, прикрытой щитами, уже отброшены привычным движением в свои налучья, а ро-гатины и секиры на длинных ратовищах этих рядов, изготовлены на встречу катафракте. Первая шеренга уперла свои более короткие рогатины тыльным концом в землю, нацелив их в грудь разогнавшимся лошадям.
Очень трудное это дело, заставить лошадь пойти на рогатину, нацеленную ей в грудь, либо в морду, а если сразу и так и этак, то и вдвойне трудно, а, скорее, так трудно в квадрате! Тут же перед катафрактой возникла вмиг стена щитов и чудовищный еж из на-верший рогатин более глубинных рядов строя. Оттого-то и замешкались катафрактарии перед строем, потеряв стройность своей такой яростной, борзой и пылкой, до сих пор, ата-ки. Заупрямились кони, непривычные зреть перед собой этакого страшного ежа. Все же все войны последних столетий, империя вела, имея главной и решающей силой воинства, именно тяжелую кавалерию. И вела с народами, видевшими своей главной силой, также тяжелую кавалерию. Очень важны были стреляющие лучники. Ромеи не желая терять время на их подготовку сами, нанимали себе таковых из окрестных кочевых народов, тех же печенего и хазар, к примеру, начиная с гуннов. Но все они, стабильно были заняты на востоке, здесь у доместика запада их попросту не было. Да и не рассчитывали ромеи уди-вить руссов стреляющими конниками, тем более что те и сами были такими. Замешатель-ство катафрактариев перед частоколом нацеленных в них рогатин, не прошло катафракте даром. По команде Свенельда взвыл рог и пешцы всех четырех первых шеренг руссов ра-зом рванули навстречу катафрактариям, и громко возопили нечто пугающее, стараясь на-носить рогатинами удары в морды и груди лошадям, только увеличивая ступор и замеша-тельство ромейских скакунов. Рогатины ударили все разом, задние же ряды пешцов, на-чиная с пятого, только участили свой бой из луков, поверх голов первых шеренг, не спеша их подпереть и вступить в рукопашный бой. Ведь именно по конным, возвышавшихся над пешими, им не мешали бить спины и головы впереди стоящих товарищей. А конные, к их несчастью, почти стояли, получая свои стрелы тоже не от танцующего на лошади всадни-ка, а от почти неподвижного пешца, то есть, куда более прицельно. Потери у конников сразу возросли многократно. Ромеи дивились, видя такой порядок и такую нежданно вы-сокую дисциплину в войске варваров. Когда-то пехота старого Рима, еще республикан-ского, или, на худой конец, при первых императорах Византии, тоже была способна на такие подвиги. Но только не нынешние ромеи. Эти, набираемые из стратиотов и по свою-одному набору, были хороши в бою с не слишком организованной и дисциплинированной пехотой армий востока, зачастую валившей встречь врагу нестройной толпой. Могла дос-тойно встретить атаку конных на месте, поражая их усиленным метанием дротиков из глубины строя. Но не более того. Праща и лук были уделом легкой пехоты, псилов, и ис-пользовались только до того, как отряды пешцов столкнуться в рукопашной схватке-резне, к этому времени, псилы, отбежав за фланги своей тяжелой пехоты, из боя выбывали полностью. Здесь же дикари и варвары, презренные тавроскифы, демонстрировали циви-лизованным воинам, как следует бороться в схватике пеших с конными, выработав эти приемы в своей бесконечной борьбе с ярой степной конницей. В это же время катафракты третьей меры, той, что оставалась в Аркадиополе и вышла на поле боя, вместе с домести-ком запада, столкнулись лоб в лоб с тяжелой конницей руссов и союзных с ними болгар-ских боляр. Осыпанные прежде чем столкнуться с руссами, их стрелами, ромеи слегка подрасстроили свой строй, а встречный удар конных копейщиков был суров и одинаково тяжел, с обоих сторон. Пережив это страшное столкновение, Ждан буйствовал в рядах ромеев, хвалясь вместе с иными обоерукими нарочитыми руссов, своим великим боевым умением. Казалось бы, все просто – меч в деснице принимает-ловит удар меча противни-ка, шуйца же страшным ударом полупудовой булавы вминает ему шлем в голову, или зерцало в грудь, ломая, при этом, словно цыплячьи косточки, ребра и череп взрослого че-ловека. Или булава смаху лупит по подставленному щиту сверху, а меч своим острием, подобно жалящей змее устремляется к практически незащищенному доспехом боку ка-тафрактария. Там ведь только застежки панциря. А щит, на онемевшей от страшного уда-ра руке, так тяжело переместить вбок, и взять надежную защиту от меча. И тот снова кон-чает плохо. Оно ж очень неприятно, захлебываясь кровью вылетать из седла, падая под копыта грызущихся и топчущихся лошадей. А то, встретив сразу, устремленные ему пря-мо в лицо, и булаву, и меч, ох и порадуется же бедный конник…
Святослав, обычно охочий до доброй конной рубки, сегодня воздержался, оставшись с пешцами, командовал которыми, как всегда, Свенельд. Ждал князь атаки второй засады, конечно ждал. И смутно было у него на душе. Маялся он, видя бой конных, но и на месте все-таки оставался. Одна засада выстрелила и уже отброшена пешцами, а на нее саму с флангов и тыла уже навалились пришедшие в себя и заметно освирипевшие, печенеги Радмана. Однако, до удара второй засады бой не мог определиться полностью, все еще вися на ниточке предположений. А если ее нет, второй-то засады? Но проведчики четко указывали, что есть два засадных полка катафрактариев. Где второй? В это время одесную порядка руссов, взвыли рожки угров. Приведший их Вайка , сын предводителя угров Ар-када, именно так обещал дать знать об атаке засадных катафрактариев, с его стороны. Ну что ж, вот она, долгожданная, и состоялась. Слава Перуну! Долго сдерживать ее 6 тысяч угров не смогут и Святослав, как и решил перед боем, отделяет от бьющейся с катафрак-тариями левого фланга пехоты половину тыловых шеренг, своей с умыслом очень глубоко построенной пехоты, с восьмой по шестнадцатую, поворачивает их кругом и ведет, спе-шившись сам, встречь атакующим катафрактариям. Угры их уже не одерживают, они, по-неся потери, отскочили в тыл всем сражающимся и приводят себя в порядок. Все как и было оговорено накануне, молодец Вайка. Остановить атакующую катафракту, дело пехо-ты руссов. Легкой коннице сие не под силу! И Святослав останавливает своих пешцов, приказывая упереть передним двум рядам свои рогатины пятками в землю, а двум после-дующим – бить рогатинами через их головы. Лучники из более глубоких шеренг, уже пе-редвинули свои тулы на спину, чтобы ловчее выхватывать бронебойные стрелы из них и бросать сразу на тетиву. А стрелы метать по-над головами первых четырех шеренг. Да, сегодня срезней в тулах лучников нет, только бронебойные наконечники и они уж понес-лись навстречу, набирающей разгон, после стычки с уграми, катафракты. Но князь, подве-дя пешцов ближе, пространства им для разгона практически не оставил. Конные навали-лись на пеших не слишком разогнав свой бег. Те, под их давлением, слегка подались на-зад, изогнувшись полумесяцем. Но и сами катафракты уже оказались под атакой. Отбро-шенные с их пути, но не сломленные окончательно, угры, приведя себя в порядок, рину-лись атаковать тех со всех сторон, кроме, разве что, той, где они бились с пешцами-русами. Конник страшен пешему только в движении, когда он, составляя единое целое со своим конем, несется на него, угрожая смести со своего пути, своею всепобеждающей инерцией. Сидящий на стоящей лошади, он беспомощен, только и может, что мечом ма-хать, опираясь своей пятой точкой на седло, даже не имея возможности уклониться, как след, в то время, как в него тыкают рогатинами и не одной, а несколькими. Да и секирами его беднягу молотят непомерно. А остановленные катафрактарии, один за другим стаски-вались с седел, крюками, какими коварные русы, снабжали длинные рожны своих рога-тин. Стащенное же на землю это чудо природы, уже не страшилище – скорее жертва. МА-лоподвижное, не способное, зачастую, даже встать самостоятельно. Их глушат ударами по голове, добивают отвесными ударами рогатин сверху – вниз. С иных сторон отважные уг-ры наскакивают, уже не остерегаясь инерции движения тяжелых всадников и выставлен-ных встречь им рядов крепких копий и яро полосуют своими саблями, норовя найти место послабее, в доспехе. Прорези для глаз, отверстия для дыхания, завязки доспеха – все ока-зывается под угрозой, равно как и все стыки доспехов. Бьют в них в упор калеными стре-лами, то и дело находящими это слабое место в доспехах. Вытаскивают из седел арканами и волокут за собой по полю, чтобы там добить на свободе, или полонить, буде всадник покажется им интересным. Ох и много же чего можно сделать со всадниками тяжелой ка-валерии, если их уже удалось остановить. Вот до этого счастливлого момента он сам мо-жет проделать с тобой все что ему заблагорассудится, а теперь уж нет. Он твой! Ешь его хоть с маслом, хоть так! А с другого фланга тем же заняты и печенеги Радмана, понесшие самые большие потери в завязке боя.
Непонятнее всего впереди. Стоят, чего-то ожидая, тяжело вооруженные пехотинцы империи – скутаты. Они опираются на свои большие и тяжелые круглые щиты – скуты. Те, что дали им свое имя. Их защитное вооружение состоит из шлема, длинной до середи-ны бедер, кольчуги, перстатиц и наголенников. Ну, и, конечно, этого самого скуты. Почти двадцать тысяч их выстроено здесь, в поле. Ждут своего времени для участия в битве. И гадают, куда повернет та огромная, в добрую дюжину тысяч, группа конных, что схвати-лась, встретив друг друга, и, словно обнявшись, прямо перед ними. Конная масса колеб-лется, то подаваясь в сторону пеших греков, то, наоборот, в сторону пеших руссов. Флан-ги позиции греческой пехоты, для повышения ее боевой устойчивости, обкопаны глубо-кими трехметровыми рвами, предохраняющие пехоту, от обхода конных сил неприятеля, с флангов.
А прямо перед тяжелой пехотой в рассыпном строю, то бишь, и вовсе без строя соб-раны группами пешие лучники и пращники ромеев. Это псилы, легковооруженная пехота империи, они вообще лишены защитного доспеха. Только кожаные колеты, ни от чего не способные защитить. Их защита в их мобильности. Собраны они перед скутатами. Все как написано в том священном для любого ромея-военачальника трактате Маврикия, коего многие крестят псевдо-Маврикием. Но что им делать? В кого метать свои стрелы и камни, а также глиняные обожженные шары? Перед ними только хвосты лошадей и спины своих же ромейских катафрактариев. Где русы? А вот русы, как раз и рубятся с этими катафрак-тариями, в некотором пока еще отдалении, и прирыты ими же самими от камней и стрел ромейских псил! Может начальник псил знает в кого метать свои снаряды псилам? Нет, и начальник в таком же недоумении. Ну, тогда, может набольший начальник в курсе? Сам доместик запада? Нет и Варда Склир замер, осознав, что все, что было у него, уже в бою. Не задействованной оказалась только пехота. А пехоте просто совершенно некуда и ата-ковать. Так и стоят сердешные. Ждут, может, чего? А, вот, уже дождались! Последний раз, колыхнувшись под страшным напором нарочитых конников, русских и болгарских дружин, подались окончательно назад, прославленные катафрактарии ромеев. Вначале, отдельные всадники и малые группки всадников, отлетают от толчеи схватки, улепетывая назад, а потом и вся мера, сбитая немного превосходящим их своим числом противником, уже катится, разгоняясь все больше и больше, назад, распугивая вначале псилов, а потом и скутатов. Только поздно им убираться с пути, разгоняющихся с каждым новым прыжком лошадей своих же конных, гонимых к тому прямо на них, взявшим верх, распаленным противником, в охотку рубящим бегущих в спину. То-то тешится сейчас обоерукий Ждан, раздавая смерть на обе стороны и поочередно и враз. Ему в бою оцарапали бок, но не сильно, лишь саднит слегка под кольчужным подкладом. Добро, что у русов в бой приня-то идти в чистом. Глядишь, и рану не засорит. Антонов огонь  не прикинется. Обидно от такой-то царапины помирать! А так лечьцы обработают рану вечером, завтра в седле об-дует ветерком и всех делов-то! Все ближе и ближе удирающие катафрактарии к своей пе-хоте. И сворачивать им некуда – схватки на флангах, сместившись вперед, оказались уже и ошую и одесную. А следом за конными, соединившись, наконец, бежит тяжко пехота руссов, вновь став единым целым. А с боков все продолжают свое страшное дело печене-ги с уграми и вся эта страсть страшнющая, катиться на бедную пехоту ромеев, подобно стаду взбесившихся мастодонтов. И, обезумев от страха, бросают свои стрелы и шары с камнями, в своих же катафрактариев, мечущиеся по полю, обезумевшие от животного бе-зысходного страха, псилы, стараясь прошмыгнуть между рядов нервничающей и переми-нающейся боязно, с ноги на ногу, тяжелой пехоты. Им, скутатам-то, бежать и еще тяже-лее, доспех не пустит, да и не убежишь от конного-то, догонит враз!  А бегущие катафрак-тарии все ближе, вот уже можно рассмотреть их в деталях, а в промежутки между ними, видны рубящие бегущих греческих конников, грозные нарочитые русы. Страшно налетела ромейская конница на свою же пехоту, встретившую их, а что прикажете делать? Жить-то хочется! – в копья! А следом за взбесившимися от страха катафрактариями, летит, рубя в спину и вырубая в пень, в капусту, в сечку, страшная нарочитая конница, а уж за нею во всю прыть поспешают пешие русы, норовя дать работу своим рогатинам и секирам. Не все же им, скрипя зубами и упираясь со всей дури, насмерть стоять, отбиваясь, неплохо бы и повеселиться победно, повластвовать в охотку, над обескураженными вконец, сби-тыми с боевого настроя, ромеями, ставшими легкой добычей для любого нерастерявшего-ся воя. С флангов же, неистовствуют вовсю, злобствуя во всю ширь своих диких душ, пе-ченеги с уграми. Их праздник пришел, хотя с утра было, временами, и совсем даже кисло. Могли ведь и вырубить в пень. Могли-и-и! А вот сейчас, эх ма! Раззудись рука, да раз-махнись плечо! Бей, руби, полони! Все, что угодно и в каких душе свирепой угодно, коли-чествах.
А что ж Варда Склир? Он поражен до глубины души! И оскорблен. Однако не расте-рян! Еще до того, как бегущие катафрактарии врезались в имперскую пехоту, он отделил семь – восемь друнг, все кто могли, по его мнению, успеть к воротам, все той же пехоты, стоявшей ближе к городу, в резерве, и погнал их к недалекому уже входу в город. Ну, это ему, конному и той полусотне верхоконной охраны, что при нем, недалекие, а каково уве-шанными зашитным доспехом и тяжеленным скутой-щитом пехотинцам-скутатам? Одна-ко, выбор невелик. Хочешь жить? Тогда беги! Нет – оставайся и твоя очередь, скорее все-го, придет. Сразу, или погодя? Это уж как повезет. А, может, и долежишь, притворяясь дохлым, до ночи, а там, Бог мой, батька, дай мне быстрые ноги! Вот пехоту уже сломили и всю протоптали копытами и ногами, своими и чужими, бегут к городу. Крик, рев, топот! И кровь и грязь, образованная пылью, смешанной с кровью. Вся земля побурела, изменив цвет свой, как и трава, там, где она еще оставалась, чудом не содранная кованными копы-тами тяжелых боевых коней. Но доместик запада и те, что с ним, вбегают, наконец, зады-хаясь, под маннящие своей густой прохладной тенью своды ворот и ждут совсем недолго. Только тех, кто бежит гарантировано без руссов на плечах и за плечами. Городские врата закрываются, оставляя всех неуспевших умирать на равнине, умирать уже перед городом. Только те, кто умудрился бежать в роши, где до боя таилась засада катафрактариев, толь-ко они, счастливые, могут расчитывать уцелеть, не став полоном. Да и то до поры. Ведь когда-то им надо станет оставить свои убежища! А остальные? Остальных, чаще всего, добивает горячей рукой, сильно пострадавшая в тяжком бою, пехота руссов, либо полонят и убивают печенеги и угры. Раненых ромеев добивают всех. Когда с ними возиться и, главное, кому? Никому их, бедных, не жаль! Русы, угры и печенеги радостными воплями обозначают свою сокрушительную победу над гордыми ромеями, в поле перед Аркадио-полем.
А доблестный доместик запада, дрожа от страха на стене города Аркадиополь, дума-ет, станет Святослав штурмовать город, или нет? Скорее всего, нет! Некогда ему. Путь на столицу свободен, надо идти туда. Это потом, много позже, доблестный патрикий, встре-тившись со Львом Диаконом, тоже патрикием и хронистом императора, собирающем ма-териал для своей «Истории» на его вопрос, сколько потеряли ромеи?- ответит: 55 благо-родных патрикиев – начальников тагм, мерий и мер, имевших имперский сан спафариев, спафарокандидатов и магистров. А кто станет считать простых солдат? Они что, по ваше-му? Люди? Они «рыжее мясо» ! Расходный матриал империи. Кто б и когда б их считал! Ну и еще один дурацкий вопрос, а сколько же пало там руссов? Ну уж он-то никак не за-станет патрикия врасплох. Он давно уже все прикинул. Перед Константинополем, руссов и их союзников, оказалось примерно три мириада, он, помнится, доносил, что под стены Аркадиополя пришло целых пять. Значит, два из них приходится на его долю под Арка-диополем. Вот такая у него арифметика! И никакое то было не поражение. То была слав-нейшая победа византийского оружия, освященного в верных руках доместика запада Варды Склира, самим божественным базилевсом Иоанном 1-м, из славного рода Куркуа-сов. И честный Лев Диакон, добросовестно переписал показания доместика востока в свою «Историю». Смел ли он усомниться, в словах столь высокого ранга военачальника, обласканного самим императором? А почему русы не ушли, побежденные, из под стен Аркадиополя, а, наоборот, продолжили свое движение к столице империи, именно после победы и оказавшейся наиболее беззащитной? Нет, эти вопросы себе лучше и не задавать!
Но русы под стенами Аркадиополя, этими вопросами не задавались. Зачем? И так все более чем ясно. Потери высокие – это да! Погибло почти по трех тысяч печенегов и угров, почти пол тысячи нарочитых руссов и примерно столько же болгар. Более трех с полови-ной тысяч пеших ратников пало на поле сем. Утраты тяжкие, слов нет! Но и победа бли-стательная и полная! Да, сегодня у них победа. Они практически истребили большое им-перское войско, загнав его жалкие остатки за эти каменные стены. Штурмовать сей град? Зачем? Выковырять оттуда еще оставшихся живыми ромеев? А они нам мешают? Нет? Так вот пусть поживут, пока не мешают. Станут мешать – найдем возможность их при-хлопнуть, как мух по осени. Сейчас главное – собрать своих павших и раненых и ободрать тела павших ромеев, добив раненых. Стали на них навешано навалом. Непорядок ее здесь под стенами оставлять, нам и самим пригодиться. Собрать оружие, переловить по полям и лесам коней. Тоже еще понадобятся. Вон печенеги с уграми отправились людей ловить, тех, кто разбежался с поля боя. Интересно, что они с ними делать станут? Всем имею-щимся при рати лечьцам приказано идти собирать своих раненых подавать им помощь. Помогать им, переносить, придерживать и так далее, будут любые вои. Отказаться помочь лечьцу, подающему помощь раненому, в рати руссов, не способен никто. Это просто по-ставит человека вне закона и вне рати. Да и не было таких николи. И уже утром, осматри-вая поле со стен, видит доместик запада, его солдаты и горожане, кучи привольно разбро-санных голых ромейских тел. Их доспехи, оружие и одежда погружены в возы, согнанные уже со всей округи. Причем, эти возы, прибывая к Аркадиополю, везут дерево в огромных количествах, дерево от разобранных домов и мостов, не такое уж и дешевое здесь, в этой местности. Телеги отправляют под загрузку собранными трофеями, а из сгруженного с них дерева, выкладывают огромный костер, кладя на него тела погибших в бою и умер-ших от ран после боя, руссов. Печенеги и угры поодаль, каждый себе наособку роют ямы для своих погибших, точнее роют не они, а многочисленные пленные, взятые накануне. Болгары такоже, роют своим погибшим христианскую братскую скудельницу. Русы, как и болгары, возиться со своими мертвыми никого не подпускают, сами их обиходят. прово-дят к навьим. Неможно того чужим рукам касаться. Свои должны порадеть! Смерть - вто-рое по важности, после рождения событие в жизни человека и уважать ее слкедует соот-ветственно! К вечеру костер готов и еще до темна, пока солнце не село, русы его зажига-ют. Именно, что до ночи, пока светлые боги не спят, примут души павших. Полночи ог-ромный костер освещает всю обернутую к нему часть города, а перепуганные ромеи, всю ночь слушают дикие песни руссов, а воины со стен, наблюдают их еще более дикие пля-ски. Утром русы собирают пепел и отвозят его в реку, а печенеги и Угры, похоронив сво-их, прирезали столько же византийцев из полона на их могилах, принеся жертву своим богам. Остальной полон, а это почти пять с половиной тысяч человек пригнали к стенам Аркадиополя и предложили доместику запада и городскому магистрату выкупить их. Иначе, полон тот сейчас же и посекут под стенами, и тоже посвятят в жертву своим богам. Добрых два часа ждал полон исполнения своих судеб, дурея от страха – выкупят, или нет? Наконец над их головами на стене объявился Варда Склир, заявляя, что солдат своих из полона они выкупают. Те, впервые за три дня, облегченно вздохнули. К вечеру, рассчи-тавшись с покупателями, расторговавшиеся конные печенеги и угры, согнали ромеев к воротам, а сами отошли к так и оставшимся поодаль руссам. Ворота приоткрылись и быв-шие пленные бегом бросились в город, стараясь побыстрее оказаться за его стенами. Ру-сы, угры и печенеги издевательски захохотали и заулюлюкали. Стыдно было на все это смотреть ромеям, да что поделаешь? Не захотели смотреть врагам в лицо, или не смогли, так уж терпите теперь, учитесь!
Тем же вечером, ужиная со своими воеводами Святослав их поздравил с их лучшим, по его мнению, сражением. Но брать в тесную осаду Аркадиополь он не собирался, по-скольку не намеревался предоставлять базилевсу лишнего времени на мобилизацию его сил и ресурсов для сопротивления. Только сейчас, сказал великий князь, спознав огром-ную мощь империи ромеев, он понимает, что у его великого княжения нету пока сил, что-бы вести борьбу на ее полное уничтожение, или подчинение себе. Увидев рядом с ковром, на каком они ужинали, собаку, Святослав от души рассмеялся и сказал, что это было бы равносильно тому, что хвост той собаки внезвпно вознамерился бы руководить всем псом. Нет, сказал великий князь своим воеводам, ни там в Киеве, ни здесь во Фракии, я нис-колько не намеревался, ни уничтожить, ни, тем более, подчинить себе империю ромеев. Нет у меня для этого покамест сил, братие. Нет! Я, сказал князь, всего лишь намеревался и намереваюсь сейчас, сесть здесь на Дунае, устроив здесь столицу моего великого княже-ства, перенеся ее из Киева. Здесь скрещиваются пути товаров из разных стран, здесь легко устанавливаются контакты с иными державами, рядом теплые моря и добрые пути повсе-местно. Хочу, братие, устроить столицу своей державы здесь, в устье Дуная! Лепо мне там, как нигде!
А рано утром, союзные рати убыли из-под города, взяв направление на Константи-нополь, так и не взяв Аркадиополь в тесную осаду. И окрасились огнями многих пожаров, густо  населенные с глубочайшей древности, просторы приморской Фракии. Уже не надо было быть Свенельдом и Сфенкелом, ходившими по морю с детства, чтобы почувство-вать, нет – почуять, неизвестно каким чувством, близость моря. Да одного ли моря? В месте сем сходятся сразу три моря, Черное, Средиземное и Мраморное, и проливы меж ними. Туда и устремилась мощная рать великого князя киевского, Святослава, едва лишь зализав раны, после боя под Аркадиополем. Более 30 тысяч руссов угров и печенегов, ши-роко раскинувшись по древней земле Фракии, принялись жечь и грабить ромейские горо-да и веси, полоня и убивая проживавших там мирных бывателей, насилуя их жен и дев, щедрой рукой привнося на коренные земли империи, все, на что испокон веков, так богата война. Византийские турмы и фемы, врываясь на чужие территории, бывало, несли им тоже, что сейчас пришлось отведать подданным базилевса полной чашей, на своей собст-венной земле.
Отблески этих пожров уже давно достигли Константинополя, давно уже над ним по-текли, в воздушных потоках, жирные и ядовитые дымы множественных фракийских га-рей. О поражении доместика запада и о практическом уничтожении его войска, импертор известился на третий день, после оного. Прибежал гонец от Варды Склира, видевший сражение лично, просочившись сквозь порядки руссов. Войско руссов могло ему воспре-пятствовать, да цели такой не имело. Базилевс-то известился о понесенном его полковод-цем поражении, а войск, способных отразить нашествие свирепых варваров, распаленных самой возможностью грабежа и поголовного разрушения, ни в столице, ни в ее ближай-ших окрестностях не было. Вообще-то, они существовали, эти войска. Часть их вела не прекращающуюся десятилетиями войну в Италии с императором Оттоном 1-м и Священ-ной Римской империей германской нации, соперницей империи, другая часть боролась в жаркой Палестине, с надоедливыми арабами и их халифатами, раскинувшимися по поло-вине Азии и Африки, выползающими и на европейские берега в Испании, Сицилии и той же Италии. Еще определенная часть войск беспрестанно вела изнурительные, едва ли не каждодневные бои с Персией, снова и снова пытающейся восстановить былую славу и ве-личие персидских древних царств. А тут и еще одна напасть! Напасть приближавшаяся непосредственно к самому сердцу империи, ее столице, да еще по самому короткому и прямому пути. Было о чем задуматься базилевсу. И ведет это войско такой вождь от одно-го воспоминания о котором, дрожь по коже скребет. А еще до того, как задуматься, при-няться стягивать к Константинополю войска, все, какие можно было где-нибудь обнару-жить. Порой их убирали непосредственно с поля боя, где-нибудь в Палестине, Персии, или Италии, уже изготовившиеся к схватке с кем-то из этих давнишних врагов империи, сразу ставшими не столь уж и опасным, скорее ритуальными. Да и какая в нем может быть опасность, в том враге, коли он отдален от самой империи, тысячами лиг и стадий, а то еще, так и морями. Отовсюду шли, возвращаясь, к столице корабли и транспортные хееландии с войсками и огненоносные дромоны . Эти варвары, злился император Иоанн, нервно расхаживая по залам Буколеона, эти проклятые варвары! Они ведь даже не пони-мают, какую они лавину привели в движение, какая мощь на них предполагает обрушить-ся! Но чтобы обрести сию мощь, Иоанну нужно было время. Его следовало выиграть. Лю-бым путем и способом! Всегда в таких случаях, империя прибегала к испытанному ору-жию слабого, но и разумного тоже – дипломатии. Навстречу Святославу было выслано посольство дворцовых сановников с богатыми дарами. Они встретились с варварами, ко-гда до Константинополя, до его длинных стен, устроенных великим императором Феодо-сием, оставалось только полдня конного ходу.
Святослав тоже все прекрасно понимал. Просвещенный Калокиром, относительно других проблем империи, он понимал, что новый император Иоанн сейчас усиленно соби-рается с силами. Но он также понимал, что вот сейчас, он, допустим, обложит сей град, зело велик, и приступит к осаде, ведь и дурню понятно, что с наворопа его не взять, зане – вельми укреплен еси. А к императору начнут прибывать войска, все время его усиливая. По морю, где противодействовать имперскому флоту руссам невмоготу, их огненосные дромоны станут владычествовать на водах. Штурм города будет становиться все менее возможным, а прервать сообщение города с миром по морю, сил его ладейной флотилии явно недостаточно, как недостаточно сил и у его сухопутной рати, дабы взять град сей. А у ладейной, так даже, чтобы его блокировать. Надо было договариваться. И добро, что сам император стал искать договора сего. Отчего он так поспешал? Последними днями, Свя-тослав убедился, что новый базилевс – противник достойный. Он не стал даже пытаться защитить малые города и веси Фракии, зане понимал, что сие недостижимо в его положе-нии, когда враг ворвался на эту землю и пленит ее, защитить он может только главные центры. Но и Святослав не мог вовлекаться в длительные осады. Да и штурмовать много-численные крепости сей давно уже обсиженной и обжитой людьми разных народов, зем-ли, для него было просто чревато погибелью, бесцельной тратой своей победоносной ра-ти. Если бы великий князь играл в шахматы, он выразился бы очень коротко и просто – пат! Они с базилевсом пребывали в патовой ситуации, каковую могло вполне разрешить только время. Но болгарские строители, собранные Святославом, уже принялись строить в устье Дуная, ниже того места, где в Дунай впадает Прут, но выше его сильно разветв-ленной и обильной дельты, город Переяславец, город, который князь уже решил сделать своим новым стольным градом, куда он намеревался перенести стол великого княжения русского, из перопрестольного Киева. Мал пока и слабо защищен его Переяславец, но сие - дело временное. Укрепиться, дай только срок. А земли здешние, Святославу нравились сильно, стекались сюда товары и люди ото всех народов и земель, привнося свое богатст-во. Но и сидеть здесь надобно крепкому государю, воителю, не из последних. Разбив ви-зантийское войско под Аркадиополем и побив более мелкие рати, местных фрормирова-ний в Македонии и Фракии, великий князь понял, что удержаться здесь, отделенный Ста-рыми Планинами от империи, наладив связь с остальной Русью, он сможет. Для этого, правда, ему придется изрядно повоевать, присоединив к своим владениям еще и Валахию, но что-что, а вот именно, надобность повоевать, князя никогда не пугала. Любил он дело сие с младых ногтей и всей душою, отдавался ему с превеликим удовольствием и полно-стью и, несмотря на свои не старые еще годы, толк в нем знал сугубый. Но для этого надо было именно сейчас, в схватке с базилевсом Иоанном, по крайней мере, не уступить.
Все эти думки великого князя, Ждан знал и разделял. Сейчас, командуя передовым отрядом нарочитых и отроков, не слишком торопливо продвигавшегося на восход, а и приказа не было такого – торопиться, старательно поджигая все встречное и раграбляя любое очутившееся перед ними человеческое жилье, храмы и общественные сооружения, они стабильно и тщательно несли сторожевую службу. Внезапно Ждан увидал скачущего карьером всадника, в посадке и манере нести копье коего, он ощутил нечто слишком зна-комое. Наездник быстро приближался и Ждан вскре узнал в нем Шугу. Что? Снова? В са-мом начале этого похода, Шуга однажды уже допустил мальчишество. Соскучившись по Ждану, он оставил свое место, ему назначенное его десятником, Ратмиром, и прискакал к Ждану. Тогда он был примерно наказан, чтобы и другим было неповадно. Ужели парниш-ка снова задурил?
Шуга лихо подскакал, сбросив карьер, до легкой рыси лишь на подъезде, и четко об-сказал цель своего приезда:
- Десятник Ратмир, воевода, приказал передать тебе, что идет встречь со всем своим десятком! Ведет к тебе большое посольство от базилевса!
- Посольство? Сколь человек в том посольстве?
- Да с дюжину, Ждан. Важные все такие, мордастые, а один так и вовсе непонятный – жирный, без бороды и усов, морда гладкая, а голос писклявый. Кастрат, что ли?
- Евнух, Шуга! Так это у них называется у них, в империи, Калокир сказывал, евну-хи, бывает, на важных должностях сидят. При ключах там, али при печати, а уж при же-нах их, так только евнухи и обретаются! Ну а от касратов он отличается только что назва-нием. Понял, что ли?
- Тьфу ты, нечисть какая!
Сплюнул в сердцах Шуга, разбирая поводья. Видно было, что собирается парень на-зад. Но сейчас, когда он здесь по делу, так быстро отпускать его, Ждан намерен не был:
- Поезжай рядом, Шуга!
И когда тот пристроил своего вороного, стемя в стремя со Светлым, Ждана, поинте-ресовался:
- Как рана-то?
В бою под Аркадиополем, Шуга хоробрствовал изрядно, посек немало народу, но и сам не уберегся, был сброшен с коня копьем катафрактария. Если бы не Ратмир, при-крывший отрока своим конем и посекшего рванувшегося его добивать катафрактария, Шуге бы не сдобровать. Так он понимал, на деле усваивая, боевую дружбу и всеобщее, круговое, побратимство княжой дружины Святослава. Бой под Аркадиополем, Шуга за-вершал на чужом жеребце, обвешанном железом. На жеребце того катафрактария, кото-рый его и ссадил с коня копьем. Добро еще щит у Шуги был добрый. При том при всем, уже на чужом коне, Шуга сумел отличиться, зарубив хорунжего и добыв хоругвь доме-стика запада, с вышитым серебром по красному полю ликом Христа-спасителя. И только после боя оказалось, что удар копья все же пропорол ему кожу на боку. Слава Перуну, лечьцы быстро выяснили, что костей копье не попортило и внутренних органов не задело, так царапина, как и у Ждана. Только у того не рваная от копья, а ровная, резаная от острия меча. От больших неприятностей обоих спас добрый доспех, да и их собственное воин-ское умение, конечно.
- Да ну Ждан, то разве рана? Так – царапина! Вина попил вволю, лечьцы рекомендо-вали, говорят, утраченную кровь помогает восстановить…
- Знаю, мне то же самое велели. Вот, до се пью!
Отстегнул он флягу с виоградным местным вином, сделал несколько глотков и про-тянул Шуге:
- Ежели в меру, браток, так оно и на здоровье!
- А ты что, когда-нибудь меры в бражничестве не знал?
- Я знал всегда! А вообще, оно по всякому случается, сам знаешь!
- Да уж знаю!
Шуга настороженно, и в то же время восторженно, оглядывался. Слишком много и слишком непривычно строились здесь греки. Пареньку из вятичей, с детства привычному к шуму вековых крон сосновых дерев над головой, да приволью неудержимому лесостепи и степи за ней начинающейся, где все больше березки, да осинки, все здесь, в гористой стране было странным и диким. Ждану, уже повидавшему ранее, еще в хазарском походе, Кавказ и Таврию, было попроще. Они еще поговорили о том, о сем, покойно качаясь в седлах, на продвигавшихся шагом лошадях, когда впереди обнаружился малый обоз, ок-руженные десятком Ратмира. Охрана ромеям была зело потребна, а то ведь враз, вихрем налетят степняки Радмана, либо угры и пограбят все, изнахратят, катафрактариев раста-щат арканами, послов попросту присоединят к полону. Полону ромейского, тут, во Фра-кии, печенеги и угры набрали так много, что едва справлялись его гнать и охранять. Кор-мить не кормили, говоря, что их смерть будет на совести базилевса, коли не выкупит их, как можно быстрее. Пусть по дешевке, всего по номисме за голову, а и тоже не пито, не едено! С такими союзниками уши постоянно следовало держать настороже! А то ведь и отгрызут – не вздохнут и не сплюнут.
Ромеи, стараясь выглядеть грозно и блюсти, елико возможно, честь базилевса, подъ-ехали с достоинством, окруженные десятком своих катафрактариев, затравленно посмат-ривавшим на конников Ратмира и, на шедшую им встречь, двумя колоннами, по два бойца в ряд, дружину Ждана. Уже разобрались, конечно, что не князя встретили, но – улыбают-ся. Набольший посольства, весь в золотой парче и в золотых перстнях и браслетах, выехал вперед, рядом с ним константинопольский болгарин, переводчик:
- Посол божественного базилевса империи ромеев, к великому архонту руссов Сфен-дослейву, паракимомен  Андроник!
Прозвучало это увесисто и вполне основательно, Ждан ответно подбоченился, едва не поморщившись от кольнувшей остро болью, раны в боку:
- Нарочитый воевода дружины великого князя киевского, Ждан!
- Имеем дело к великому князю, от божественного базилевса империи.
- Вас проводят, паракимомен!
Десяток Ратмира, враз собравшись воедино, отлетел вперед, на свое исконнее место, отсалютовав Ждану и послам. Остановив свой отряд, Ждан поручил десяткам Добромира и Жука, взяв послов под свою опеку и охрану, сопроводить их ко князю. Что ему делать в сем случае, нарочитый воевода хорошо знал, оговорили это с князем третьего дня. По-сольство, окруженное свежим десятком комонных, пошло вперед, а если по отношению к направлению движения рати руссов, то, наоборот, назад, к Святославу. Внимание Ждана привлекли два крепких возка, ехавших с посольством, явно под особым присмотром и ка-тафрактариев и самих послов ромейских. Тяжело груженые, окованные вкруг железными полосами, да крепко слаженные. Прав был князь. Откупаться станут греки, дань предла-гать. Пора уж! А то ведь скоро, говорят полонные, и стены самого Константинополя ви-дать станет. И обгоняя посольство, приказав минуть его незаметно, послал Ждан отрока, сказать князю, упредить того о посольстве. Опытный десятник Жук, взявший под охрану ромеев, поспешать не станет, да и как спешить с такими-то возками? Не больно с ним по гористым-то дорогам и побегаешь! А и сказано Жуку, поспешать медленно, засыпая на ходу.
Великий князь Святослав, известившись о посольстве базилевса ромеев, еще при его подходе, успел приготовиться к приему послов. Юный угорский принц Вайка и хан степ-няков Радман, были оторваны князем от формирования колонн полона, и призваны, на имеющие состояться переговоры. Посреди чистого изумрудного поля, на фоне живопис-ных, только что образованных их воинами, развалин и уже догорающих пожаров неболь-шой веси, гнездилища какого то греческого стратиота, не далее как вчера, ставшего вме-сте со всеми своими домашними простым полоняником, расстелили ковер, содранный со стенки его же бывшго дома, весело догорающего под щедрым сорлнцем Фракии. Свято-славу, здесь же, на ковре, был изготовлен импровизированный походный трон. На какой-то ящик из-под фруктов, поставили глубокое с высокими обеими луками, способными по-служить великому князю и подлокотниками, при нужде, ромейское седло катафрактария. При приближении послов, на него воссел Святослав, а Вайка, Радман, Свенельд, Сфенкел и Ратибор, встали полукругом за спиной у великого князя. Посол, паракимомен Андроник и все сопровождающие его патрикии, спешились, недоезжая до ковра, и подошли к нему, оставшись стоять на траве. Видно было, что ромеи больше смерти бояться, ступив на ко-вер, нарушить какой-нибудь варварский обычай и тем сорвать важные для них, может быть, даже жизненно важные, переговоры. Первым заговорил Андроник, сразу поняв, кто здесь может сидеть, а потому и безошибочно обращаясь к Святославу:
- Великий князь руссов Сфендослейв, божественный базилевс римской империи Ио-анн, послал нас к тебе, справиться о твоем здоровье и обсудить с тобой, возникшие между империей и твоим княжеством недоразумения.
- Недоразумения? Ну, наверное, это можно и так назвать тоже. И что же император?
Насторожился великий князь.
- Император, великий князь, шлет тебе дары, как свидетельство о его милости вели-кой. Разреши нашим воинам положить их пред тобою?
Святослав, улыбаясь, показал рукой на ковер и катафрактарии послов, спеша и тол-кая локтями друг друга, разложили на их золотые монеты, на золотых же блюдах, драго-ценные камни в изящных имперских оправах, какие более нигде и делать так не умели, золотистые синские шелка, несколько великолепных седел имперской формы обитых зо-лотом с каменьем по передней луке. Последним на ковер легли три греческих кавалерий-ских меча-спаты  лучшей имперской работы и две дамасские сабли в великолепных, ук-рашенных каменьями и золотой насечкой ножнах. Рукояти и сабель и мечей, были изряд-но выложены золотом, серебром и каменьем всяческим. На злато, каменья, шелка и укра-шенья, князь и внимания-то почти не обратил, кивнув своим джурам:
- Схороните…
А вот к мечам сразу потянул руку. Полюбовавшись, как играет солнце на чистом ме-талле, вынутом, с чистым и тихим звоном, из осыпанных каменьями ножен, небрежно брошенных к его ногам, князь проверил балансировку меча и опробовал, как ложиться ру-коять в руку. Оставшись доволен, также осмотрел и иные мечи, предложив хану и принцу ознакомиться с саблями, какие после них осмотрел и сам. То, с каким почтением он брал в руки боевую сталь, как ее пробовал, говорило о многом. Ромеи приезхавшие к нему по-слами, были не воины, настоящий же воин, враз поймет все о другом воине, уже по тому, как тот берет в руки оружие. Как и на какие свойства, он его проверяет. Сразу можно бы-ло в великом князе спознать бывалого воина, имеющего дело с оружием с детства, при-выкшего ему вверять, и жизнь свою, и честь. Ромеи загрустили, а князь ответил:
- За подарки спсибо! Только, уважаемые послы, не взыщите, в походе мы, отдари-ваться нечем! Разве что отошлем с вами в дар базилевсу Иоанну, пару – тойку недавно взятых в плен чиновников. Так чего там хочет брат  наш, базилевс Иоанн?
- Несколько дней назад, две седмицы, что ли, послы твои, прибыв к нам во дворец объвили во всеуслышанье, что идешь ты войной на землю нашу.
- Так! И пришел я уж, как зреть вы моджете сами, и полоню вовсю землю вашу!
Подтверждающе кивнул Святослав, а ромей продолжал:
- Вот божественный базилевс и хотел узнать непосредственно от тебя, что является тому причиной?
- Ваш предыдущий базилевс, Никифор, тот, что сидел в стольном Царьграде, до ны-нешнего Иоанна, пригласил меня воевать с ним Болгарию и обещал помощь оружием, дружинами и припасами, а пуще того, обещал заплатить за помощь полновесным золотом, без запроса! Выплатил вперед задаток, какой мне привезли прямо в Киев. Болгарию я по-воевал, приведя в полное повиновение, а ни помощи, ни припасов, ни денег от него не уз-рел. Это вам как?
Послы поняв, что князь не окончил, стояли с каменными лицами, ожидая продолже-ния.
- Вот я и пришел в землю вашу, жгу ее, зорю и полоню, напоминая о невыплаченном долге. А когда возьму град ваш стольный, так и все, что у вас есть, мое будет! Говорят все вокруг, он зело богат!
Посол сразу изготовился отвечать, ибо вопрос этот обсуждался и отвечать на него готовились:
- Но, великий князь, наш прежний базилевс, Никифор 2-й, внезапно, волею Божией, помре, не оставив своему наследнику никаких упоминаний о сем долге. Сам посуди, вели-кий князь, нешто с мертвого спросишь-то?
- С мертвых спрашивать, я, посол, власти не имею, это правда! А вот с наследников мертвеца спросить, да с пристрастием великим– это да!
- Да великий князь, это понятно! Но, может, ты пошлешь своих вятших людей, для переговоров с нами по сему поводу, дабы выработать соглашение между твоим и нашим государством. А на время переговоров, ты уймешь своих воев.
Принц, хан и воеводы за спиной князя рассмеялись после этих слов, как будто пара-кимомен сказал нечто удачное и смешное. Улыбнулся и князь, отчего молодое лицо его, сделалось сразу много добрее и не таким мрачным, как было ранее:
- Говорить с вами, патрикий, поедет мой боярин Ратибор, он вам знаком добре, по моему посольству накануне войны. А вот воинам своим, патрикий, зорить вашу землю за-претить я не могу. По всем законам войны, паракимомен, воины, победив войско, защи-щающее некие земли, грабят эти земли, как им заблагорассудится, сам то знаешь. Вот, ко-ли мы с твоим базилевсом придем к ряду меж нами, тогда я уведу воинов из земель его и грабежи, надо быть, вскоре прекратятся сами собой. Войско ведь чем-то надо занять, пока оно ждет, договоряться ли вожди, правда?
Ответить на это что-нибудь достойное паркимомен не имел, поскольку принцип – Горе побежденным! – изобрели совсем не русы, да и применяли его не только они. Все что оставалось паракимомену, так это поинтересоваться:
- Когда же ты сможешь, великий князь, послать с нами своего посла, для ведения пе-реговоров?
- Для того, чтобы вы ромеи поняли, что я не тщусь разорить ваши земли во Фракии до тла, скажу вам – своего посла, боярина Ратибора, отошлю я уже завтра, прямо с вами. Так что ты с ним сумеешь поговорить уже по пути к вам, выяснить точные цифры наших претензий и все что империя нам задолжала.
- Хорошо, великий князь!
Согласился посол, да и что ему еще оставалось.
- А пока, паракимомен, тебя и всех твоих спутников, я приглашаю к себе на поход-ный обед.

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ
Паракимомен Андроник, милостиво усаженный самим базилевсом, на изузоренную скамейку из слоновой кости, докладывал о результатах посольства, сидя, что было вели-кой, да и совершенно нежданной, честью для посла. Ведь и правда, решения проблемы он не привез, Святослава из империи не вытеснил, хотя таких задач ему и не ставилось. Про-сто базилевс прекрасно понимал нынешнее положение дел и хотел подбодрить паракимо-мена перед предстоящими ему сложными переговорами. Ведь дымы фракийских пожаров в ясную погоду уже можно было прекрасно наблюдать и с башен заходних стен Констан-тина. Скоро уж под стенами вполне могли начать гарцевать всадники-русы. Паракимомен, собравшись с памятью, докладывал, стараясь не упускать важных мелочей:
- Князь руссов, божественный, человек молодой, лет ему около тридцати, возможно, немногим меньше. Рост имеет средний, лицо суровое, черты лица крупные, мужские, гла-за стальные, сероватые. Нос прямой невеликий, губы средние. Рот не велик, не мал. Плечи широкие и покатые, руки большие и, наверное, сильные. Голос баритонального тембра, зычный. Голову и подбородок бреет, но на голове имеет клок волос, наверное, говорящий о его высоком положении среди руссов. Украшений он не носит, только золотая серьга с двумя жемчужинами и рубином, кажется, в правом ухе, да серебряная застежка в виде то-темного изображения сокола, какое присутствует и на его хоругви, застегивает его корзно на левом плече. Носит он и пышные усы над верхней губой, они спускаются по уголкам рта книзу. Одет рус был в кольчугу добрую, скорее всего, двойную, с оплечьями из сталь-ных пластин, зерцалом и боевым поясом, со стальными же пластинами, защищающими живот и бока. Шлем конический, кованный. Меч у него на поясе прямой, обычный меч конника. Похож на нашу спату. Украшений ни на рукояти, ни на ножнах, нет никаких. Кинжал широкий, кавказский, скорее всего. И тоже совершенно без каких-либо украше-ний. Одет и вооружен он также как и его вои, божественный. У всех руссов украшение на оружии отсутствует, а вот у ханов печенежского и угорского, оружие изрядно изукраше-но, божественный.
Базилевс милостиво слушал своего посла, поощряя полноту его повествования. В князе русов он чувствовал достойного врага и, естественно, желал знать о нем как можно больше. И паракимомен продолжал:
- Говорил архонт руссов резко, но не злобно, сидя на седле нашего катафрактария, а за спиной его стояли угорский принц Вайка и хан пацинаков Радман. Последний нам доб-ре ведом по Крыму. Неулыбчив и серьезен великий князь. К дарам твоим, злату и камень-ям многим, с паволоками драгоценными, отнесся вельми холодно, хотя у пацинака, да и у угра тоже, глаза явно загорелись. А князь сказал только отрокам обыденно этак, схорони-те, мол, до времени. Зато оружию он, божественный, внимание уделил особое. И в руки взял и вертел, из ножен вынув. А ножны каменьями изузоренные, бросил к ногам, как не-надобные. Твои мечи проверил на баланс, как в руку ложатся, и вообще сталь рассмотрел, непритворно, придирчиво и прилежно. Остроту ногтем проверял. Мнится мне, божемст-венный, что муж сей, зело воинственен и базилевс Никифор, плохую услугу империи ока-зал, приблизив его к нашим пределам.
- Мне такоже мнится пакимомен! Ну а что тебе открылось в переговорах с его боя-рином? Я так понял, ты поспешил их начать вести, еще по пути в столицу.
- В рамках данных тобой указаний, божественный, только следуя твоему распоряже-нию, отданному мне перед посольством! Боярин Ратибор, повторив сказанное архонтом, назвал сумму их финансовых претензий, божественный!
- Как велика?
- Невероятно велика, о, божественный, боюсь и произносить!
Базилевс печально усмехнулся:
- Так все равно ж придется, паракимомен! Сколько?
Патрикий, вздрогнув от последнего вопроса-окрика базилевса, наконец, произнес:
- Тридцать кентинариев золота, божественный!
- Ого!  Аппетит же у варвара! И что ж, после этого, он уйдет? Насовсем?
- Нет, базилевс, уйдет только из Фракии. Он строит градец в устье Данувия , Пере-славец называется и намерен сесть там, на постоянное житье.
- Вот как?
Задумчиво проговорил базилевс, мысленно еще раз «благодаря» своего, убитого им же самим, предшественника:
- Ну, а из Фракии, как думаешь, уйдет?
- Получив деньги, всенепременно уйдет, божественный.
- А что боярин? Удастся с ним поторговаться? Может подкупить?
- Нет, божественный, беседовал я с ним всю дорогу назад в столицу, ни подкупить, ни проторговаться его заставить, на мой взгляд, не получится! Да ты и сам, божественный, должен помнить того боярина. Это он приносил нам объявление войны!
- Тогда понятно. Что еще?
- Заставить свои войска не зорить наши земли пока идут переговоры, великий князь русов отказался, божественный, сославшись на законы войны.
- Та-ак! Все?
- Нет, божественный. Хан пацинаков Радман и принц угров Вайка, божественный, предложили тебе выкупить их полон, каковой они уже сочли в девять мириад. Тут я, поль-зуясь твоим повелением, уже поторговался, как мог.
- И сколько ж те разбойники хотят?
- Но номисме за голову, божественный!
- А иначе?
Почувствовав недосказанное паракимоменом, спросил, напрягшись, базилевс.
- А иначе, божественный, они грозятся пригнать всю эту толпу под стены Констан-тинополя и перерезать их тут, всех до единого!
- О, Боже! Это же вызовет неизбежное восстание черни, паракимомен!
- Боюсь, что да, о, божественный!
- Ты думаешь, паракимомен, они способны на такое зверство?
- Уверен, что да, божественный! Чтобы убедить меня в этом они пригнали к нам че-ловек триста и деловито, как баранов, их умертвили у нас на глазах. Это ужасно, божест-венный, но они на это явно способны!
- Что еще?
- Еще, божественный, русы требуют муки, круп и иного припаса!
- Все?
- Пожалуй, все, божественный!
- Ладно, паракимомен, мы пойдем на эти условия! Делать нечего, надо выигрывать время! Наш предшественник, кажется, доигрался! Но исправлять то все это, все равно нам! А как он экономил, Никифор этот! Теперь нам вся его экономия боком вылезет на одних выплатах руссам. Ты слышишь паракимомен?
- Слышу божественный, слышу!
Слетев со скамеечки и низко кланяясь, лепетал испуганный приступом гнева бази-левса, Андроник. Но базилевс уже справился со своим гневом, сказав перепуганному пат-рикию:
- Ладно, паракимомен, иди. Твою верную службу я не забуду!
И уже не смотрел, как поминутно кланяясь и пятясь, изник в дверях перепуганный царедворец. И чего он на него наорал? Что с него взять? Всего лишь паракимомен! Деньги же руссам придется собирать! Он не слишком верил в то, что Святославу удастся взять Константинополь. Но, если хотя бы часть того, что о нем говорят, правда, то такая вероят-ность имеется. Тоже ведь и Саркел был неплохой крепостью, а по всем рассказам, не про-стоял и половины дня. Ну, ладно, в Итиль им ворваться толпа горожан помогла. А в Са-мандар, а в Беледжент. Да и Таматарха дня не простояла. А булгарский хан, Алмас, гово-рят, и по сей день трясется, вспоминая Святославову осаду. Да, конечно, Константинополь не Булгар, но и сил у нынешнего Святослава куда как больше, да и опыта тоже. А болгар-ские города он на копье побрал, так и просто махом, тогда как ромеи, помнится, там года-ми возились. А он всего лишь за весну и месяц лета, всю страну немалую под себя под-греб, только-только в ней высадившись. Так что, так или иначе, но ему надо выигрывать время для переброски немалых контингентов войск, и хотя бы за это, уж точно придется платить. Придется! А ведь придется еще и полон у дикарей выкупать. Нельзя же им по-зволить перерезать тех, как баранов, прямо под стенами стольного Константинополя! Ес-ли бы где-нибудь во Фракии, пусть и неподалеку, так и не черт бы с ними!? Но здесь, под стенами стольного града? Нет! Тогда ведь и вправду – чернь ринется на ипподром и в храм Святой Софии, начнет все грабить и громить, придется снимать войска со стен и бросать их в город, на подавление бунта черни. А если варвары о том спознают, а они-то уж точно пронюхают и приурочат к этой замятне свой решительный штурм? Так можно и все сразу потерять. И трон, и  голову с драгоценной диадемой базилевса! А трон это ведь такое седалище, какое чаще всего и теряется именно с головой на пару. Нет, ему всего лишь 45, рано ему пока голову терять, да и на троне еще усидеть, кажется, можно. А сколько было Никифору? Кажется 57. Пожил уж, старик. Пора было уж и честь знать, не заживаться на этом свете. Вредно это. Казну он недавно ревизовал. Вообще, первое, что он сделал, сев на трон, была пристальная ревизия казны и ведомства ее обслуживающего. Совсем неплохо прикопил этот пошлый Никифор: 115 кентинариев золота и 199 серебра. Не зря его обвиняли в скопидомстве ушлые патрикии, ой не зря! Казну он нашел в непло-хом состоянии, не отягощенную, кстати, долгами. Со внутренними долгодателями Ники-фор разбирался просто, те исчезали в неизвестности и вся недолга. А иные уже опасались и долги предъявлять базилевсу. Эти, умные, заживались на этом свете. Золото теряли, а жизнь сберегали. Оно и понятно! Жив, коли, так золото его и прикопить снова возможно, восстанавливая свои былые протори. Правда больше в долг давать своему собственному властителю, внутри империи, никто не хотел, но это ведь и не обязательно. Существует слишком много способов изъятия неправедно накопленных богатств у патрикиев и куп-цов. Ничего, империя богата, без денег он не останется! А вот те патрикии, кто вместе с ним подняли руку на особу божественного базилевса, все отправились в расход. Как он и обещал патриарху, он сурово покарал заговорщиков. Всех, кроме себя, любимого, разуме-ется. А их имущество реквизировал, забирая в казну, вспомнив сулланские проскрипции в Древнем Риме . Он получил главный приз, главную ставку заговора – диадему базилевса. Патрикий Пробс, вместе с ним убивавший постовых варягов, лишен языка, ослеплен и пошел на плаху. Ему получилось снисхождение за то, что не только с беспомощным, сон-ным и безоружным базилевсом был смел. Остальные двенадцать, лишившись зрения и языка, как и грешный бедняга Пробс, пристроены гребцами на хеландии и дромоны, по-жизненно. Феофано до сих пор согревает своим дыханием пещеру на ближайшем из Принцевых островов. И у него, Иоанна, нет никакого желания отменять ей эту ссылку. И так, стерва, отделалась легче других, тогда как ее вина, уж вряд ли меньше вины того же Пробса, к примеру. Ведь это она, только покинув после бурного пароксизма любви, уж они то с Пробсом все это слышали, постель базилевса, отвлекла великолепием своего раз-вратного тела, тех дураков-наемников. Она и дверь открыла и проход, разместив там всех заговорщиков. Да и Пробса вместе с Иоанном в свою комнату у спальни, именно она при-вела. Как ее прощать, коли иные, гораздо менее ее виновные, уже ответили? И всем дру-гим наука – жизнь божественного базилевса неприкосновенна. Если кто и может над ней чего-нибудь умыслить, тот и сам должен стать базилевсом. Одеть диадему. Тогда ему все простится, но только тогда! Собственно, диадему эту он и одевает только в торжествен-ных случаях. Не сказать, что носить обруч из золота со вплавленными в него иконами Христа Пантократора и Девы Марии, так уж удобно, а еще и висюльки эти жемчужные, что свисают по вискам и качаются у щек. И вообще вся диадема выложена жемчугом и каменьями. Красива, но ужасающе неудобна. Символ власти, однако! Гораздо более цен-ны те почти 35 кентинариев золота и почти 170 серебра, что выручила казна, подверстав все конфискованное имущество казненных заговорщиков и их семей. А еще у него воз-никла идея присоединить к заговору кое-кого из богатейших купцов, а тем, кого обойдет эта коса, предложить внести в казну донатий . А что? Во времена Юстиниана это приме-нялось и с весьма приятными для казны результатами. Почему бы и ему не вспомнить по-ложительный опыт предшественников на сем престоле? Не все в прошлом подлежит заб-вению. Тем более что тот был назван потомками Великим!
А выплатить 30 кентинариев этому выскочке – киевскому архонту, придется, хотя то, что он ему задолжал одной той вступительной фразой своего посла, иначе как копьем, или мечом и не вернешь никак. А вот – придется платить, и припасы давать, смиряясь с раз-громом и разором всей Фракии и почти всей Македонии. Но тут главное – лишь бы сей дикий Сфендослейв убрался в Мезию, туда в устье Дуная. Он же, накопив войска, высту-пит туда сам и наведет там порядок раз и навсегда. А предпринять что-нибудь, убравшись в Мезию, архонт руссов уже не успеет. Пацинаки, похоже, уже выступили к Киеву. Ему станет не до того. Так, что там у него с переброской войск. Несколько фем пехоты, самое большее, до трех, а также 2 – 3 меры конницы, придут из Италии, но это потребует много времени, здесь они окажутся только по весне будущего 970 года. Еще пять фем пехоты и три меры конницы катафрактариев, он снимет из Азии. А вот конных лучников снять от-туда не получится совсем. Сильно нужны там, ведь все войска восточных властителей как раз стреляющими конниками и изобилуют. Если у него таковых не окажется, его там ста-нут бить и, скорее всего сильно, отнимая все труды прежних времен. Русы же делают ставку на своих пеших воев. Странно! Никто, кроме них и еще морских бродяг викингов и варягов, таких ставок не делает. Но эти, ведь, выигрывают непрестанно!
Кого сделать доместиком схол? Уже решено – евнуха Николая! Это, наконец, пре-рвет худую практику, когда два подряд доместика схол, Никифор и он сам, становились базилевсами. А потом? Да хоть суп с котом! Ему-то какое дело? Он, сидя на троне, решает свои вопросы! А следующий за ним базилевс, примется решать свои. Причем, исключи-тельно по мере их поступления. Его главнейший вопрос – Сфендослейв. Вот это прямая угроза и ему самому, и его праву ношения диадемы. Да и угроза самому существованию империи, ее основам. Вот ее-то, прежде всего, ему и предстоит решать! Очень бы хоте-лось улучшить подготовку имперских пехотинцев. Скутаты еще так-сяк, а вот псилы, те совсем у него никудышние. Готовить лучника, даже и пешего, долго и очень трудоемко. Его следует с детства учить тянуть лук и держать на вытянутой руке его тяжесть. А ведь еще следует, научить его на глаз прикидывать дистанцию, хотя в подразделении это обычно и делает командир, определять упреждение на поперечное движение цели, на про-дольное, поправку на ветер, на превышение цели, да много чему еще надо научить буду-щего лучника. Ни за месяц, ни за год этому не выучишь, начинать следует, опять же, с детства. Вот пращников, тех учить проще, хотя, конечно, тоже есть свои ньюансы. Но тут годом двумя можно и бойтись. Приличного скутата можно выдрессировать и за год, при-личного катафрактария – за три – четыре. Вот конным лучником становятся только в про-цессе кочевой жизни, или пожизненной службы при условии постоянного упражнения в метании стрел с седла. Интересно есть ли такие же проблемы у Сфендослейва?
Вот он, говорят помощники, очень быстро ходит со своим войском, почти бегает. Его пехота и конница лишены обозов, все свое несут на себе. У них же, в империи, каждая пешая турма и фема  сопровождается обозом на бычьей тяге, так дешевле, чем на конях, обоз сей везет доспехи пехотинцев, а также часть его вооружения и припасы той турмы или фемы. Все это движется ужасно медленно, да и солдаты империи, разучились ходить наподобии легионов Древнего Рима, как республиканского, так и имперского. Солдаты те, едва тянутся и всегда ноют, требуя выплаты жалования, какое им регулярно, впрочем, за-держивают. А вот непосредственно перед боем, осознав свою ценность для власти, солда-ты привычно берут своих стратегов за горло, это он помнил с тех пор, когда молодым стратигом командовал фемой в Адрианополе. Перед тем как выйти отражать набег болгар, содаты его фемы стребовали с него все, что им причиталось. А так просто отказывались идти, понимая, что ввиду неприятеля поздно усмирять их мятеж. Надо платить. Если они добудут победу – она все спишет, а потерпят поражения, так все эти разборки меж солда-тами и военачальниками никого и не заинтересуют даже. Военачальника покарает бази-левс, а их, наверное, разошлют, тех, кто жив останется, по разным фемам и разным гарни-зонам. А тех, кто не выживет – покарает противник. Только-то и всего.
Кстати, известие о поражении доместика запада Варды Склира под Аркадиполем, он получил на третий день после свершившегося и грубо, откровенно по-солдатски, выругал-ся. Чтоб тому дураку Склиру, посидеть за стенами града, выжидая, что станет делать и ку-да двинется Сфендослейв, со своими тавроскифами. Хотя нет, поспешил он с осуждением! Получив более подробный рассказ о битве под Аркадиополем, он честно поставил себя на место доместика и понял, что, наверное, попался бы в ту же ловушку и сам. Уж очень под-ставлялся Сфендослейв, предпринимая наступление на войско перед городом, проходя меж двух густых рощ, где так удобно было поместить засады. Исходя из писанной и не раз уже подтвержденной практикой и утвержденной всеми царствовавшими до него, бази-левсами, стратегии и тактики империи, он все делал правильно. А победить не сумел! Да не сумел. И все потому, что его противник, нарочно организовав себе слабости в своих порядках, впрочем, очень быстро ликвидируемые по ходу выдвижения, словно точно знал, куда воспоследуют удары из засад. Так он ведь и знал! А откуда Сфендослейв сведал о засадах? Х-ха! О Боже, отучи нас Святый, считать своих противников дураками, или де-тишками несмышленными. С разведкой у варваров всегда обстояло намного лучше, чем у имперских сил. Просто проследили, как эти отряды занимают свои места. Могли бы унич-тожить их, или, хотя бы, потрепать частями. Но не стали этого делать, боясь, что остатки этих отрядов и Склир с пехотой и третьей мерой катафрактариев запрется в городе. И ста-нет грозить ему ударом в тыл при его походе вглубь Фракии. Нет, он предпочел спрово-цировать выдвижением печенегов на третью меру конницы, размещенную доместиком прямо перед городом, удар им во фланг, прерасно зная, что степную конницу очень легко рассеять, но она, отскочив от схватки, если ей это делать не воспретят, быстро вновь собе-рется, организуется и снова сможет вступить в сражение. Его пехота, повернув фланг, встретила катафрактариев частоколом копий, что давно уже разучилась делать пехота им-перии, и остановила их, заставив утратить свою страшную для атакуемых, инерцию. Степ-няки же, восстановив относительный порядок, сразу занялись любимым делом, принялись нападать с флангов и с тыла, нанося максимальный ущерб катафрактариям, бескровя их и лишая сердца. Удар второго засадного полка приняли на себя вначале угры. Тоже легко-конные, да порядка и дисциплины у них намного больше, чем у степняков-пацинаков. Они должны были продержаться какое-то время, прежде чем тоже отступить. И продер-жались! А архонт руссов использовал это время, чтобы развернуть кругом задние шеренги своей пехоты, с умыслом построенные так, чтобы щитоносцы их шли спереди и сзади, в первой и последней шеренге. И пехота руссов оказалась способна отразить еще и этот удар. Отразить и остановить катафрактариев, на коих снова сзади и с флангов пали, отри-нутые ими в завязке атаки, угры. Последняя мера катафрактариев, выстроенная перед пси-лами, пошла в атаку на руссов еще до атаки первой засады, но сама оказалась атакована тяжелой конницей руссов и болгар. Атакована, остановлена, и связана боем, а потом и оп-рокинута на своих псилов, а уже вместе с ними, на кутатов. И ничего ведь не скажешь, все правильно делал доместик запада, абсолютно все! И войско выстроил верно, и удары с разных направлений по врагу предусмотрел. Только возможность того, что проведчики архонта руссов усмотрят, куда становятся в засаду катафрактарии, не рассмотрел. А и ес-ли бы рассмотрел? Наверное, решил бы, что славяне атакуют засады еще до удара по глав-ныи силам, разобьют их и отбросят остатки к городу. Да и он сам, окажись на месте ар-хонта руссов, поступил бы, наверное, именно так. Надежнее так-то! А вот Сфендослейв, тот предпочел рискнуть, просчитав все развитие боя с ромейской стороны. Сильно же он рассчитывал на невероятную стойкость и организованность своей пешей рати, а также на мощь своей конницы, какая и сумела-таки, в прямом столкновении, сломить третью меру катафрактариев. Вот опрокинутые и на добрую треть выбитые катафрактарии всех трех мер, и были свалены руссами и их союзниками на имперскую пехоту, давя и рубя, и пси-лов, и скутатов, всех вместе, гоня их к городу. Следует еще отдать должное неудачнику Склиру, успевшему собрать до трех тысяч остатков от своей армии и отступить в Арка-диополь, не дав руссам и их союзникам ворваться в него, на плечах убегающих ромеев. А то бы план Сфендослейва сработал бы совсем без осечек, совершено идеально, представ-ляя из себя, новые Канны , сильно модернизированные и усложненные. Как воин, и как полководец, Цимисхий восхищался свершением варвара, отдавая должное его таланту военачальника. Он понимал, чуял, нюхом опытного воеводы, что противник перед ним страшный, умный, опытный, привыкший побеждать. Начать царствование с победы над таким, было бы до крайности лестно базилевсу, мужчине и воину. А, главное, того же требовали и интересы империи.
Хотя вновь и вновь обдумывая, зачем Никифор, совсем не глупый человек и весьма опытный военачальник, призвал в Мезию этого архонта руссов, этого Сфендослейва, Ио-анн внезапно начал понимать, что имел тот ввиду, не только ослабление Болгарии, но и возможность приобретения нового надежного союзника. Ведь Сфендослейв никогда досе-ле не изменял своему слову, всегда исполняя обещанное. Если бы и Никифор исполнил обещанное, тот, скорее всего, обосновался бы в своем Переяславце, и империя получила бы надежного союзника с полуночи, который в союзе с ними, мог бы сильно грозить ко-варному западу, где все время точат зубы на имперские деньги и имперские сокровища. И загребуще жадному востоку, наверное, тоже. Тот бы тоже имел свою выгоду – обеспечен-ную южную границу и сильного союзника для войн против запада и степи. Не так уж и глупо, далеко смотрел, однако, убитый им базилевс Никифор. Только поспешил он. Надо было делать все на год позже. А все эта сука течная, Феофано, все она, стерва! Не терпе-лось ей, паскуде, не спалось в тепле! Ничего, сейчас на острове охладится, сучка!
Вошедший спафарокандидат, начальствующий сегодня над караулом, доложил, что явился протоспафарий Фотий, покорно прося божественного, принять его. Этого возвра-щения он ждал уже с полмесяца. Он посылал Фотия к пацинакам с золотом и предложени-ем взять Киев, пока он держит Сфендослейва здесь в своей стране. Ему симпатичен был Сфендослейв, но на войне – как на войне! Коли противнику можно нанести удар в спину, это делают незамедлительно и без дурацких сожалений и антиномий! Вошедший протос-пафарий, выглядел утомленным с дороги, но все положенные при дворе поклоны, отбил строго по протоколу. Хорошо выдрессирован, однако. Если все в порядке, надо сегодня же произвести его в ипаты . Между тем Фотий ждал реакции базилевса на свое появле-ние:
- С чем вернулся, Фотий?
- Полнейший успех, о божественный! Впрочем, иного и быть не могло, ведь это твоя, божественный, идея и воля!
Лесть еще не успела приесться Иоанну и иногда воспринималась, как искренне вос-хищение им самим, Иоанном Куркуасом, прозываемым Цимисхием.
- Пацинаки выступят на Киев и возьмут его?
- Ханы пацинаков, Куря и Учма уже выступили, божественный, обещая продать тебе детей архонта Сфендослейва и его жену, коих они рассчитывают изловить в Киеве! Я сам, божественный, собственными глазами зрел, как выступали к руссам их орды. Это доволь-но-таки убедительные силы! Но они еще будут выжидать, собираясь в степи. Должны принять участие в сем мероприятии иные ханы, иначе, эти двое опасаются, что те, вместо того, чтобы атаковать руссов, нападут на их самих и захватят беззащитные кочевья, ли-шив самих ханов опоры и источника их силы. И эти опасения, видит Бог, не напрасны. Боюсь, божественный, на окончательные сборы пацинакам потребуется еще едва не пол-года. А, кроме того, они желают напасть осенью, ведь именно тогда Сфендослейву станет почти невозможно возвратиться назад и отстоять свою столицу!
- Хорошо, Фотий, ты прекрасно исполнил данное тебе поручение, этого я не забуду!
Фотий, поняв, что аудиенция завершена, кланяясь по всей форме этикета, пятился из палаты. Когда он изник за дверью, Иоанну подумалось, ну, вот, Сфендослейв, тебе и будет занятие, пока я собираю свои силы против тебя. А тебе архонт деваться некуда, придется предпринимать меры, иначе свой страны можешь лишиться! Вот и посмотрим, так ли ты быстр и отважен, как рассуждает о том досужая людская молва!

КИЕВ В ОПАСНОСТИ
Княгиню Ольгу оторвало от охвативших ее тяжелых дум состарившейся женщины, внезапное появление отрока из городских гридней. Ох и стара же она стала, ох и стара. Ведь ей уж лет под восемдесят  будет, коли она, конечно, не сбилась, давно уж, со счета своих собственных годов. Она самая старшая не то что в Киеве, но, может, и на всей земле руссов. Ведь только она помнит рассказы очевидцев про похороны легендарного уже Рю-рика, и знала живым не менее знаменитого Вещего Олега. Может где-то в языческих ро-щах и капищах, еще и есть не менее ветхие старцы волхвы, но что старее ее, так вот уж вряд ли! Ольга, в девичестве Прекраса, была родом из-под Пскова и замуж пошла очень поздно, и своего единственного не умершего в раннем детстве сына Святослава, родила так и того позже , в возрасте, в каком иные женщины уже и вовсе рожать не пытались, ей ведь уже было тогда за 50, кажется 52. Сколько Игорю наушничали, помнится, чтобы он прогнал от себя эту бесплодную бабу, имея ввиду ее, а поял бы плодовитую, да родови-тую, молодую, к тому же. Но Игорь держался за нее, словно зубами вцепившись, все на-деясь, что она понесет. Она и рожала, да дети не жили, первый мальчик дожил до трех лет и умер от глотошной , девчушку, родившуюся вслед за ним, в четыре года унес мор, он тогда сильно позлодействовал над Русью. Потом, двое последующих мальчуганов, не от-тянули и до году. Сгорели в горячках оба по весне. Но кого ж то смущало, а рты людям не завяжешь, вот и шептались округ, вдалбливая мужу – меняй, мол, несчастливая она. Но она все ж была дивно хороша собой, да и умна зело, Игорь, сам далеко не семи пядей во лбу, как бы там и одна пядь поместилась-то, ценил это. Да и воспитатель его Вещий Олег, ее отец, бывший и князем и волхвом одновременно, всегда ему вещал: «Понесет от тебя Ольга и родит тебе и Руси такого богатыря-сына, что долго о нем будут помнить и люди и нелюди!» И ведь правду говорил вещий князь. Сама же Ольга, его дочь, и имя это свое, окончательное, получила, в имя отца глядя. Тот хотел, чтобы его имя осталось людям. За то и держался Игорь Ольги, что она – Олегова дщерь, давала ему натуральное, никем не оспариваемое право, княжить в Киеве, ее отцом обретенное. Именно Олег ведь побил, за-севших в Киеве Аскольда и Дира, именно он отбился от хазар и взял первый достойный ряд с Византией. Он примучил соседние народы, радимичей и древлян, распространив власть Киева по-над всеми полянами. Тогда как княжение новгородское и над другими землями руссов, сущее поял Игорь от отца своего, Святославова деда, самого Рюрика. Не мог позволить себе Игорь, упустить такого шанса дать Руси наследника, сводившего уже самой кровью своей, воедино Русь северную, новгородскую, словенско-кривичскую, ра-димичско-дреговичскую и Русь южную, киевскую северско-полянскую. Не мальчик был бо, но муж сугубый, хоть и не семи пядей во лбу, как уж было сказано! Вот так, родством крови и единством языка и крепилась земля русская, становясь по настоящему сильной, грозной врагам своим единством. Ну а сынок ее с Игорем, единственный, Святослав, ро-дившийся за три года до гибели отца, как и предсказывал некогда Вещий Олег, воплотил в себе ту грозную и обьединительную мощь, что и соединяет Русь воедино. Далеко он сей-час, ох, далеко! Опять уплыла мыслями княгиня из мира сего, опять! А отрок ждет. Ольга, вконец опомнившись, сварливо спросила:
- Чего тебе, отроче?
- Светлая княгиня, госпожа, под стенами города появился большой печенежский от-ряд, добрый десяток сотен, а с дальних сторожевых вышек, от степи кои стоят, поднима-ются дымы черные. Сие значит, госпожа, степняк в большой силе, к Городу идет!
Ольга уже окончательно собралась с сердцем и сразу вопросила:
- К тысяцкому гоняли ле?
- Погнано, пресветлая княгиня, было единовременно и к тысяцкому, и к тобе!
- Добре, ворота закрыли ле?
- Да, княгиня, как только первые дымы завиделись, стал из подгородних полей люд землеробческий в град собираться, с семьями своими и скотами многия, а когда на преде-ле окоема, тот чамбул сотен в десять объявился, все ворота киевские были уже закрыты на засовы и завалены по осадному. Город сел в осаду, княгиня!
- Добро, отрок, позови ко мне тысяцкого!
И отрок, мигом извернувшись, исчез за дверью. Стара Ольга, не стара, а медлитель-ности в исполнении своих приказаний раньше не терпела, да и ноне вряд ли стерпит. Дав-но уж не бегали степные на Русь, давно. Зело устрашил их сын ее Святослав, да и проре-дил он их не менее того, истребляя повсеместно изгонами. Говорил, что регулярно то де-лать следует, дабы у них лишнего люда не нарастало, а вот завоевался там, на Дунае, а эти и порасплодились непомерно, опять пришли. Снова готовы сделать Руси больно. Княгиня, конечно, понимала, что обвинения те напрасны. Не успеет нарости новых воинов за пару-то лет. Никак не успеет. Тут десяток – другой годков нать. И очень досадно было, что не было в Городе сына. Будь бы здесь Святослав, поездили бы те степные немытые вонючки под киевскими стенами, как же! Уже бы неслись к себе в степь, щиты на спины забросив и спрятав глупые свои бошки, а, сбежав, забрались бы под юбки к шароварам подъюбочным своих баб и там бы уж тряслись, так тряслись, щелкая зубами от страха! Вволю и до ико-ты! А потом бы по степи широким неводом пронесся густой изгон, отбирая у степных их главную силу и богатство – скот. Весь, до последнего барана. А что не сумели бы при-гнать, просто побили бы не дрогнувшей рукой. А все семьи степняков, да и самих тех уда-лых мергенов, обрекая на верную голодную смерть. Жестоко? Наверное. А как еще при-кажете бороться со степняком? Ловить его убегающего по степи? Или отражать только, его такие веселые бесчисленные набеги? Слуги покорные! Но – не нанимались! Уж лучше мы, собравшись разом, прочешем всю степь, не мергена убегающего ловя, а скот его, ну, если подвернуться под горячую руку и все их кочевья пошинкуем в мелкую сечку. А скот их себе отгоним, нам он тоже встанет не лишним, сгодиться. Ну а степняку чего ж и по-желать, веселого издыхания с голода, разве что! Ольга не была жестока от природы. Жизнь тогда была такая. Да и степняки-те, регулярно вторгаясь на земли оседлых соседей, жалости особенно не знали. Что не иссекали, то жгли и рушили, а еще полонили и прода-вали невесть куда. Куда, как говориться и ворон костей русских не нашивал. То-то и жа-лости к ним никто не питал! Но сын был далеко, а визг поганых степняков, он вон он, уже слышен, как и грохот копыт их многих коней. Конечно, не пошли бы они к Киеву одним чамбулом в десять сотен сабель, не самоубийцы же они. В Городе и без ее Святослава до-брых воев немало. Никуда не торопясь, Ольга поднялась в верхнюю башенку княжого те-рема, откуда видна была луговина перед главными вратами. Идти на башни, али стены? Зачем бы это? Руководить отражением осады? Там что, мужиков недостанет, чтобы ей за ними бревна дубовые на стене юбкой подметать. Вон она и отсюда видит, старческая дальнозоркость прибавляла остроту и без того неплохому всегда зрению княгини на рас-стоянии, тысяцкий, Тужило Твердятич, побежал к воротной башне. Тому и взаправду, на-до поспешать. Его это дело, его. Степняк приходит всегда не вовремя, но сей год припер-ся, в самый пренеприятный момент. Старые припасы приедены, новых не свезли еще, только собирались. Вот и дособирались! С досадой пристукнула сухим кулачком по подо-коннику Ольга. Как досадно они попались. А всего-то и надо было поменять темп привоза и все! Эка! А ведь и сын, помнится, рассказывал, как он также вот хана булгарского к сда-че понудил без штурмов кровопролитных. Так что? Тоже сдаваться будем? Это степняку-то? Ну-ну! Стара она уж для рабского-то рынка, да и ранее туда не стремилась! А что там за визг у ворот? Что степняки на штурм с наворопа пошли? Похоже. Да, точно! Вон стре-лы зажженные в Город уже летят. Уж и подожгли что-то! Будет работенка бабам да де-тишкам. А вон и гридни на стене свои тулы пустошат, стрелы по степнякам торопливо мечут. Много их, легко плодятся. Вот сына бы дождать! Он их поголовье-то быстро со-кратит, в разы поуменьшит! Как их собственное поголовье, так и поголовье их скота тож. Но сын далеко, а они здесь и степняки тоже здесь. Вон, сволочи, прости Господи, по сте-нам карабкаются! Ольга набожно перекрестилась. Как и все неофиты, поначалу она жда-ла, чтоБог откликнеться едва ли не на первую же ее молитву. Теперь времени прошло не-мало, четырнадцать лет, как она крещена, пришло понимание веры, ее мудрости и несует-ности. Она уже видела, что тот степняк, что влез на стену, уж полетел вниз головой со стены, пропертый рожном гридня. И по всему участку стены показывались головы и тор-сы степняков. Гридни пока успевали тех сбрасывать, но то на одном, то на другом участке уж вскипали на гребне стены рукопашные схватки. Туда бежало-торопилось пополнение, направленное тысяцким. Уже по всей внешней стене Подола, куда ни кинь глазом, везде кипит бой. А вдоль всей стены, присыпанная грунтом площадка шагов на 20 – 25. То пло-щадка для метательных машин. А вон и главный розмысл  Радко и его помощники, суе-тятся у машин, командуют мужиками-мещанами, на них работающими. Бабы и детишки таскают туда мелкие каменюки, мужики-обыватели городские, накатывают большие. По-том скрип рычага, разгон большой деревянной ложки по кругу, гулкий стук ее удара о де-ревянную же перекладину-пеперечину, и огромное беремя камней летит за стену. Оттуда таким подаркам вторят вой и крики. А Радко и иже с ним розмыслы, командуют, мужики снова оттягивают метательную ложку и бабы с детишками снова торопятся их наполнить камнями. Розмыслы торопятся, командуют мужикам, те подправляют ломами тяжелые танки. Меняют прицел, Радко говаривал. Ездил он с нею в Константинополь. Ох, и побе-гал же он там, все машины осматривал, был от каждой бочки затычкой. Зато потом, вер-нувшись в Киев,  никому отдохнуть не давал, все метательные машины строил. Вон они – работают! Что там у ворот? Почему открывают? Отряд конницы, мечей в 300 выстроился, копья положили горизонтально – для таранного удара. Только ворота раскрыли, как степ-няки толпой ломанулись в них, размахивая сабелюками. А им в морду – страшный таран-ный удар в копья, накоротке! Погнали поганых из ворот, бегут, а наши их рубят, пластают мечами, как свиней, на полы! Что там тысяцкий забегал? Строит стенку из пеших…
Конные, выскочив наружу, отбросили страшным ударом подобравшихся к самым воротам степняков, гонят их дальше, а иные поджигают кучи дров и хвороста. Примет устраивили, нелюди! Конница, бросив преследовать степняков, враз затянув узду, развер-нулась и пошла назад, в ворота. Успели. И конники успели проскочить и ворота успели затворить, вон уже заваливают. А пешие, разбегаются по своим местам. Это их должно на случай, коли степные хлынут в ворота, открытые для нашей, отходящей с вылазки, кон-ницы, тысяцкий собирал у ворот. Разумно, ничего не скажешь, разумно!
А вечером, собравшись в княжих палатах, и  обсудив свое положение, пришли к вы-воду – долгой осады Киеву не сдержать. Людей-то хватит, а вот припасов, тех – нет! Что делать? Слать вестника к соседям, первое дело, конечно, в Чернигов и, главное, ко князю, на полдень. Князю сгоряча наговорили обидных слов, обидных, но и праведных же. Кня-гиня не возмутилась, понимая, что люди правы. Среди напавших степняков, гридни виде-ли и совсем старых и малых. Похоже, ханы притащили сюда всех своих мергенов, какие были в кочевьях. Толпу собрали преизрядную, тыщ на 40, коли не более того. Подсчиты-вали продовольствие и своих людей. Людей достанет, а еды до обидного мало. Ладно, еще сколько-то там найдется у купцов припрятанного. Чего-то по хозяйским засекам, да бояр-ским теремам. Да скот ближних сбегов-селян. Все равно – до обидного мало.
А степняки и во второй день шли на штурм, и в третий, практически не давая городу вздохнуть. Горели дома и склады, кое-где прогорала уже и стена. А вестника ко князю, так погнать и не случалось. К черниковскому наместнику, боярину Претичу, ушел, а на Дунай – нет. Ловили их степняки, опасаясь, и глумливо вешали прямо перед городом, рассчиты-вая отнять у горожан волю к дальнейшему сопротивлению. Наконец один молодой гри-день, вызвавшись, пришел ко княгине:
- Я пойду, пресветлая княгиня, дойду до князя и дам ему знать!
- Как ты дойдешь, гридень? Четверо уж сгинули!
- Я, госпожа их молвь добре ведаю с детских лет, возьму вечером уздечку, словно коня своего потерял, оденусь в их зипун и малахай и пойду, выбравшись за стены, не та-ясь, как свой! Благослови меня, светлая княгиня, Христинин я!
- А что, княгиня, надо спробовать. Авось да пройдет!
Поддержали юного гридня и воеводы со стен. Юноша и ушел, благословленный кня-гиней. В ночи слыхать было, как всполошились степняки. Потом степные долго орали и метали стрелы в Днепр. А что там было и как – безвестно! Штурмы следовали через два дня на третий. В городе было много раненых. А выдачи продовольствия приходилось уменьшать, ото дня ко дню. Отбиваясь от степняков, горожане вынуждены были оставить Подол, отойдя в Детинец. Отступ сей Тужило Твердятич организовал достойно, общее число людских потерь смог серьезно поуменьшить. Взять их там оружно было немыслимо трудно, а вот голод, тот, пожалуй, возьмет. Однажды утром Ольга пришла в свою башен-ку, как обычно, полная мрачных дум. Киева им не удержать, просто нечем кормить людей. Скоро начнут падать самые слабые…
Время шло, и положение осажденного Киева все ухудшалось. Казалось, вот-вот, и не сдюжит. Внезапно в стане степняков началось какое-то непонятное движение, да и не дви-жение даже, а немыслимая суета и замятня. Степняки массами гнали коней в свой стан, а уже оттуда уходили многими группами, тысячами и тысячами. Бросали своих раненых и свои шатры. Творилось нечто непонятное. Что? К полудню лагерь степных опустел. Ушли все, кроме раненых и немощных. Те ползали по бывшему лагерю, жалобно стеная и воя. Не зная, что и подумать, киевляне выслали несколько конных разъездов. Те вернулись к вечеру с тысячным отрядом конницы из Чернигова, переправившимся через Днепр. При-вел их боярин-воевода Претич, но под лазурным стягом с золотым пикирующим соколом. Под великокняжеской хоругвью. На вопросы что случилось, воевода, со смехом, отвечал:
- Прибежал ко мне ваш вестник, княгиня и бояре, так, де, и так, говорит, Киеву не выстоять. И описал ситуацию. Я и приказал всем своим собираться быстрее, а сам мыслю – много мне не собрать, и поганых от стен киевских, силой моей малой никак не отринуть. Собирать больше - времени нет. Тут я и подумал: князя нет, так пусть имя его грозное на нас поработает! И своим дружинным, кто родом из печенегов приказал одеться по степ-няцки, да замешаться меж степными, распространяя слухи, что великий князь Святослав, разъяренный, идет их карать за дерзость превеликую. Сами, мол, зрели, едва ушли из под копыт его нарочитости! Мы только то и успели, княгиня, что их тысячный отряд опроки-нуть, да испластать мечами, а все остальное они уж сами сотворили – и в свой лаерь при-неслись с дурными воплями и панику подняли. Да вы все и сами видели. А по следам мы их, княгиня прошли. Далеко они в степь подались и от их огромного, несущегося ныне в глубь дикой степи, табора все новые отряды отделяются и уходят, куда глаза глядят. Рас-сыпается их рать, разбегается. Станут теперь они по степи прятаться, князя Святослава сожидать. Да я еще дальше за ними проведчиков из бывших степняков снарядил. А на подходе, княгиня, первые караваны с продовольствием.
Следующими днями  проведчики доносили вести, что печенеги дейситвительно рас-сыпались по степи и отгоняют свои стада и кочевья подальше, опасаясь изгонной охоты на них Святослава и его конников нарочитых. Опасность для Киева миновала. Иного гон-ца ко князю решили не гнать. Пора ему вернуться, да и в самом деле, прочесать изгоном степи, больно много расплодилось степняков в них. Надо убавлять!

ДОРОСТОЛ – КИЕВ - ДОРОСТОЛ
Князь Святослав со всей свой ратью, кроме тех 4 тыс. пешцов, что он оставил в Ве-ликом Преславе, во главе со Сфенкелом, поручив тому охрану царя болгар и его столицы, вернулся в Доростол. Сфенкел появился у князя вскоре перед походом на каганат и был отлично принят в дружине. Прогулявший в Киеве все имперские деньги, высокий блондин с волосами цвета соломы, пришелся ко двору в княжой дружине. А еще он много и инте-ресно рассказывал князю о Византии, коей тот интересовался, явно незряшно. Наблюда-тельный свей, прослуживший пять лет в гвардейской схоле викингов в Константинополе, сумел за то время многое узнать и понять. Интерсовали его ведь не только вино и ромей-ские доступные девы, интересовала еще и сама империя. В хазарском походе Сфенкел вы-двинулся своей смелостью и распорядительностью. Ему князь стал поручать, вначале ко-мандование малыми группами дружинных, возведя в нарочитость, а к концу похода и принялся доверять ему более крупные свои подразделения. Дальше – больше. И уже под Аркадиополем, Сфенкел командовал вкупе всей болгарской конницей и показал себя пре-красно. Переяславец только-только начинал строиться, там всем занимался воевода Ик-мор, богатырь и толковый военачальник, и князь решил избрать себе пока временной ре-зиденцией свою накопительную базу – город Доростол. С царем у болгар стало неладно. Царь Петр умер, царь Борис, наследник Петра, пребывал в плену у ромеев. Для пущего бережения болгарского стольного града, возглавлять гарнизон Великого Преслава, Свято-слав отослал опытного и распорядительного Сфенкела. С ромеями, конечно, взят ряд, все вроде бы было мирно, а все ж опаска некоторая не повредит. Там, в Преславе вся казна болгарских царей. Пусть ее Сфенкел и охранит, пока еще тихо. Но в один из таких мир-ных и безоблачных дней, когда русы, отдыхая от трудов ратных, с удовольствием что-то ладили, починяя свой доспех и лошадиную сбрую, весь овеянный пылью очень дальних дорог в Доростол, легко пропущенный всеми постами, даже снабженный одним из них, свежим конем, ворвался нежданный всадник. Когда он осадил коня уже в городе Доросто-ле, безошибочно и сразу разыскав дом, гже жил великий князь и спрыгнул с коня, один из отроков, стоявших у крыльца, заботами воеводы Свенельда, поспешил отделиться от дру-гих и, взяв его коня в повод, отвел того к ближней коновязи. Иные отроки ошеломленно смотрели на приехавшего конника. Шел он в раскорячку, как человек, пусть и привычный к скачке сугубой, но проведший на коне слишком много времени, без малого даже пере-рыва, ноги у которого, казалось, просто закаменели насмерть. Видя, что его собственные подставки, по-прежнему не слушаются своего хозяина, отроки поспешили подставить ему свои плечи, введя того в горницу, к только что позавтракавшему со Свенельдом и другими воеводами, князю. По пути отроки опрашивали гонца, одетого подобно степняку, но с ли-ца – руссу, что, мол, такого могло случиться, чтобы так поспешать, как он поспешал. Судя по его говору и тому, как был он одет, был отрок сей явственно киянином, причем кое кто из дружинных князя, признавал в нем городового гридня Миколу. Задавали вопросы пар-ню, откуда ты, да что там, мол? Тот ответил только, хрипя и делая перерывы вслед за ка-ждым словом:
- Печенеги… рвутся… в… Киев…
И примолкли отроки, вводя гонца в горницу, усаживая без спроса его на скамейку, поднесли, схватив со стола, опять же без спросу, кто напиться чего, кто хлебца. Но дело взял в свои руки опытный Свенельд, не раз видевший прибытие из гона  таких чудес, он шуганул бестолково заметавшихся отроков и вместе с другими воеводами занялся гонцом, а всем уже стало понятно, что это именно гонец. Князь даже вышел из дому, затеяв разго-вор с отроками перед крыльцом. Он понимал, пока он в доме, гонец будет спешить быст-рее заговорить, а они поневоле станут вслушиваться, просить его повторить и из-за этого станут попусту терять время. Вскоре из здания выглянул Свенельдов отрок, зовя князя:
- Княже, он уже может нормально все рассказать!
Князь немедленно и почти бегом кинулся в избу, удивляя своих отроков, ну и вы-держка же у князя великого, дотерпел, никого не дернув, не подогнав даже и словом.
Гонец сидел на лаве, держа в руках кубок с питьевым медом. Свенельд сказал ему, глядя прямо в глаза, словно гипнотизируя, а, может, действительно гипнотизируя:
- Ну, вот, брат, теперь давай, говори. Видишь князь здесь?
И ощутив попытку гонца встать, попридержал его:
- Это все после парень, ты не думай ничего, все воротиться! Пристал ты просто, экое время, проведя в седле. А сейчас ты знай, говори! А двигаться заможешть уже к вечеру. Это от скачки долгой и непрерывной. Рассказывай давай, кто ты есть, откуда, куда и кем послан? И, зачем, главное?
- Я Микола, княже, киевский гридень.
- Из княгининых христиан, что ли?
Спросил князь, зная, конечно, что мать воглавляет в Киеве невеликую общину хри-стиан, молящихся с ней в одном храме своему богу.
- Из них, княже!
Подтвердил гридень, приступая к повествованию:
- Пресветлая княгиня, могутный тысяцкий и иные бояре киевские, княже, послали мя к тобе, известить, что Киев в осаде, степняки сопят под градскими стенами, рычат, стара-ясь через них перевалить. А кое-где так уже и перевалили, с ними бьются на улицах. По-дол уж и отдали почитай весь. Люд градский собрался весь в Детинец. Да там бы и отби-лись, княже, но что плохо – припасов в граде нет, почитай вовсе. Прошлогодние приели, а летошние не завезли, больно в правильное для них время, степняк на нас пал. Из-за этого град наш и изгибает. А его бояре-воеводы, тысяцкий и княгиня великая Ольга послали мя, требуя, чтобы я тебе сказал дословно, прости князь: «Чужих земель собе ищешь, а твою, тем часом, враг смертельный зорит и полонит! Приходи князь боронити Киев-град, поне-же можешь нас, княгину-матушку твою и детей твоих, княжичей, уж и в живых не за-стать!» Еще раз прости, княже, мне так передать было велено!
- Ты говорил, степняки в Город ворвались, а градские в Детинце заперлись? Так ли это?
- Так, князь! Те приметами прожгли в нескольких местах стену внешнюю, и мы По-дол, поборовшись за него всяко и люто, были вынуждены оставить. Отходили с боями, целую неделю дрались на улицах. Людям городским и тем сбегам селянам, кто в град до осады еще попал, дали возможность всем сбежать в Детицец. Да переполнен он больно, княже, а еды в его хранилищах почти и нет совсем, княгиня, взяв дело в свои руки, все время снижает выдачи съестного. Скоро уж полный голод почнется.
Свенельд задал вопрос, что мучил всех остальных:
- А много ль степных под Городом?
- Поначалу, воевода, было с три десятка больших чамбулов, тысяч до 30. Мы уже думали, было, а не совокупить ли нам всю силу киевскую, да не выйти ли в поле? Но к ним подходили еще и еще. Тысяцкий так и не решился, хотя в гридне все думали, что только так и надо! Бурчала гридня!
- Бурчала? А что ж ко мне сразу не слали? Али сами отбиться надеялись?
- Не, княже. Сами и не надеялись, много степных больно. Они ж только тобя и боят-ся, огня пуще! Вот пересидеть напасть сию сильно рассчитывали, княже. Было б доста-точно припасов, так и пересидели бы! Сил в Городе не мало! А гонцов, княже к тебе мы сразу спосылали. Да только степняки их всех ловили и у нас на глазах исказнили страшно. А вот сланец к воеводе Претичу, в Чернигов, тот, верно, прошел. Не зрели мы его устра-шающей казни, знать, не спойман он был.
- Ну а ты как к нам выбрался?
- Я, княже, в детстве был у степняков в полоне, и хотели они меня усыновить, да не поспели. Отбили меня стражи прикордонные, да в гридню киевскую на воспитание отда-ли. Из плена того я и молвь степняков, аки нашу, родную, добре ведаю. Я и попросил кня-гиню, тысяцкого и совет воевод, меня слом послать к тебе князь. Они решили, что тебе передать, я заучил то наизусть, переоделся степняком, прихватил уздечку и, как стемнело, выбрался из города потайным ходом за вал и ров. Да и пошел прямо на степняков, не пря-чась нисколь, мол, свой я, степной, коня сбежавшего ищу. Те, кто помогать брался, кто шугал подальше. Иди, мол, растяпа сущеглупый, к себе! Такому как ты добрый конь, гри-ли, нехристи степные, только в тягость! Не помешали мне, поганые, дойти до Днепра, и ладно. Спасибо и на том. Только тут и спохватились голомозые! Да я их ждать не стал. В реку сиганул. Плаваю я княже добре, что на воде, что под водой. Те стрел в воду пометали во множестве,  а кинуться следом боятся. Известо, какой из степняка пловец, такой же как и из его сабли, он воды с детства и до старости боится, мог бы не пить, так и не пил бы! Лодий у них нет, вот я и уплыл вниз по Днепру. Вижу степняков по берегу уж не видно, я и выбрался на сушу, княже. Только ты, князь, и вы воеводы знаете, в степи человек без коня и не человек вовсе, так, разве что мокрица ползущая. Два дня я охотился на степня-ков, пока, наконец, не узрел двух из них, коней в Днепре выпаивающих. Неторопливо так-то, покойно, словно это уж они живут здесь, а не мы! Соб-баки! Я и напал на них внезапно с сабелюкой. Оного зарубил сразу, с наворопа, развалив надвое и бошку его и малахай на ней сущий. С другим дрались мы добре, но недолго. Оскользнулся он, а я выжидать нока поганый на ноги встанет не стал – маханул его сабелюкой-то по буркалам, а после и добил ударом в сердце. Коней их забрал только троих, они с заводными были. Один мне не дал-ся, ускакал в степь. Не время его искать было, к тебе, княже, поспешать было нать! Я и поспешал. По солнцу да по звездам правил свой путь. Бог мой Иисус Христос миловал, пришел, вишь.
Гридень размашисто положил крест на грудь и продолжил:
- Привел к самому Дунаю, проведя чисто сквозь кочевья печенежские, что в право-бережной днепровской степи сущи. Я гридень, на коне воин не больно сильный, стрелы на скаку метать не учен, мог бы и не уйти, кабы не Божья помощь! А так ушел! Дунай пере-плыл вместе с последним конем, остальные пали по пути. Встретил твой разъезд, княже. Те, услышав, что Киев под угрозой, немедля дали сменного коня, и указали куда бечь да-ле, жалели, что проводить не могут, приказ твой сполняют. Вот я и здесь, княже, у тобя.
- То действительно счастье твое, гридень, да и наше, наверное, тоже!
Ответил князь и немедля вопосил:
- Что делать станем, воеводы?
Первым слово взял Свенельд, так по возрасту, да и по опыту выходило:
- Домой тебе князь идти нать! Нельзя позволить, чтобы степняки Киев пожгли. Он, князь, опора твоего княжения великого, его всяко и беречь надо. Пешую рать и сколько-то конных, тут оставишь. Не пропадут и без тебя. Надо, так и я с имя вместях останусь, как-нибудь, княже. Самому ж тебе, княже, с охочекомонными вборзе бечь в Город нать, гля-дишь еще и поспеешь ко времени!
Точно такоже высказались и иные воеводы княжой рати, кроме Сфенкела. Не было того в Доростоле. Командовал он в Великом Преславе стольном гарнизоном из 4-х тыс. руссов, оставленных там великим князем для бережения пущего. Так и было решено, сбо-ры в поход начались немедленные, да так, что перевозить дружинных с конями их боевы-ми и заводными, через Дунай, принялись в ночь, времени дабы не тратить даром. И, пере-везясь, прямо от Дуная, развернув всю свою конницу изгоном, повел ее князь широким неводом, не терпя никаких задержек. Мчалась, неслась по степи лихая шеститысячная конница руссов, где то с тысячу комонных князь оставил Свенельду, для бережения и подмоги.
Невесело враз стало в степи. Все табуны, стада и баранты двигались в одном только направлении, только в том в каком двигалась княжая конница. Попавшие, на свое несча-стье, на ее путь-дорожку кочевья, сметались с лица земли, как их там и не бывало никогда. Вырезалось и выбивалось все. Грудным детишкам мозжили головенки о тележные оси, собак и тех избивали всех. Кибитки и прочий хлам степной сжигали рукой скорой и мило-стивой. Временами, пытаясь прорваться сквозь невод изгона, кидался чамбул степных ре-заться в сабли, рассчитывая дать выйти по их следам бабам своим, старикам, да детишкам малым. Не тут то было! Чамбулы исекались в резне тесного жуткого боя до последнего мергена, раненые добивались поголовно, кочевья излавливались вслед за ними и изни-чтожались под чистую. До котенка и кутенка. Никому пощады не было, как и тепняки ее никогда и никому не давали. Вот и воздавалось им, полной чашей. Как сами меряли, так же и им отмерилось. Денно и нощно шла вперед дружина, полоня и кровавя кровью степ-няцкой зазеленевшую уж, по весеннему часу, степь. Ждан уже заматеревший на коне и в походах и тот едва с ног не валился, когда ненадолго слезал с коня. Все ж детишек степ-няцких, да баб было и жаль. Иногда, так и до слез. А что поделать? Иной войны степь не приемлет, и бить за жалость сугубую, станет самого жалельщика и его близких, тоже баб его и всех домашних, старых, да малых. Вот так и получалось, жалеешь и любишь своих, хочешь им жизнь облегчить и продлить, муж и отец – бей и кровавь в усмерть степных, без разбору и жалости. Они и не жалели никого, кровавя клинки свои по самую крестови-ну рукоятей. К Киеву подходили, гоня огромные табуны, стада и баранты, уже спознав у степных, что ушли те, града не взяв. Ох, и изумленвы были те немногие, кто удостоился допроса княжого, спознав, что князь уже здесь, вопрошая, он что, летает со своими кон-ными? Только ведь от него из-под Киева сбежали, спознав что зашел князь с олуночи и радовались, что гонит их в степь, град свой наверное бережет, боясь, что навалившись, сомнут. А он, вон он где! Но это изумление было недолгим, его прерывал блеск клинка перед глазами, вслед за коим, наступала вечная темнота, а может, и мир иной, тот, что для степняковых навьих сущ. Обезобразил боевой и карательный гнев, нестарые сугубо лица дружинных, обтянув их напряженной кожей. Свел судорожно брови над переносицей, за-острил чеканные прежде профили.
Подходя к городу, видели дружинные, суету людскую и слышали стук топоров с виз-гом пил. Отлегало от сердца – жив град стольный, не сломался, отбился. Били сваи в зем-лю тяжкими бабами, ставили-рубили клети, забучивая их каменьем, обозначая заменой сгоревшие от приметов частых прясла стен. Обсыпали их грунтом, дерновали. Рубили за-борола. Фундамент-то не сгорел, не мог он сгореть-то, в земле сущий. Спешила княгиня великая, град свой стольный в порядок привести, хоть и немочна стала она сугубо. Встре-чали киевляне градские своих дружинных радостно, почувствовав себя, наконец, под за-щитой. Мать и тысяцкий водили князя по граду, разъезжали с ним по весям окрест, указуя на поруху проиведенную степняками. Ту поруху, что надо быстрее восстанавливать. Князь предложил матери использовать казны более, говоря, что привез еще. Он и дейст-вительно привез выход ромейский и добычу дружинную и ратную, князю положенную по обычаю. Как ни поспешал, а привез! Сам же князь и дружина его, подбирая и включая в себя боярские дружины, готовил поход изгоном в степь печенежскую. Состоялись пере-сылки с Радманом. Тот, хитрый, предлагал князю, мол, степи, примыкающие в Понту Эвксинскому и горам Кавказа, я, великий князь и союзник мой верный, почищу сам, не бери в голову, одновременно предполагая заметно усилиться, самому, вбирая в себя, раз-громленные им роды и кочевья других ханов. Всего ден десять отдохнув, князь и дружина его, усиленная конными из Чернигова, приведенными Претичем, а также, дружинами ма-лых городков, перевезясь через Днепр и собравшись воедино, сметав союзно до 8 тыс. конных, выступила. В степь уходила грозная сила. Сила, выделенная Русью в отмщение за последний набег. Степняки сделали Руси больно. Теперь она стремилась сделать уже не-выносимо больно самим степнякам. Чтобы боле неповадно было! Трепетали прапорцы на копьях, колыхалась лазоревым полотнищем на ветру большая великокняжья хоругвь, в ритм ей колыхались иные хоругви поменьше. Рядами ехали суровые всадники, одетые в добрые двойные брони русского дела, прекрасно оборуженные, все одвуконь. Да еще и со вьючным конем в дальнем поводу. Шли, как всегда ходил князь в такие походы, без обо-зов и подвоза. Степь все даст сама, раз уж напросилась на такую для себя радость-то! Уг-лубившись в степь развернулись в широкий изгон и пошли измерять степь конским аллю-ром. Далеко убежали степняки, напуганные княжим гневом, да куда ж ты дальше степи и убежишь-то, нашкодивши! Из нее им куда податья? К оседлым соседям? Им такие при-шельцы и даром не нужны. Да еще и с таким воинством на плечах. Спознав в чем дело, еще погонят вооруженной рукой князю руссов встречь! Всего три четыре дня холостого хода и начали попадаться по пути отдельные чамбулы и кочевья. Уходя из под Киева, степняки так и не смогли удержать своего единства, распавшись на отдельные орды. Только Куря, Учма и Пора решили ударить на князя вместе и с наворопа. Да разведка у князя поставдлена была изрядно, не хуже чем у самих степных ханов, спознала о ходе встречь изгона, почти 14 тысячной массы легкоконных степных, задолго до боя. Дружина князева выстроилась тремя полками, слово сие явилось в лексикон воевод сим летом, на Дунае. Первый полк, центральный, ведомый Претичем, намеревался встретить степных грудью, тогда как князь и Ратибор собирались ударить с двух сторон, в оба фланга. Уже снялись и встали на крыло местные вороны, насторожив иных степных стервятников. За-кружили над местом, где, по их расчетам, скоро столкнутся, в свирепом смертоубийстве, люди и их кони. А две громадные конные массы, ощетинясь оружием и бронями, летели встречь друг другу, изготовившись  столкнуться, вышибая дух и ломая копия. Вот уже ру-сы видят степняков, а и печенеги зрят русов. Не могут не зреть. Раз мы их зрим и они нас тоже зрят! Пока еще только тонкой полоской на горизонте, причудливо меняющейся в яр-ком солнечном свете, но полоской, все близящейся и все разрастающейся. Вот уже в об-щей массе можно раглядеть-различить отдельных всадников, они разрастаются на глазах, становясь видимыми уже в деталях. Над степью несется, нарастая визг и вой атакующей степной конницы. Русы летят в атаку молча, сберегая дыхание – в бою занадобится. Обе стороны уже взялись за луки, передвинув тулы поудобнее, чтобы рвать оттуда трелу, рит-ма не сбивая ненужной задержкой, и вот в воздухе зашелестели тысячи стрел. С обоих сторон вскоре оказали себя убитые и раненые. Кто вышиблен из седла, кто, наоборот, об-нял верного скакуна за шею, прилег на нее. Ждан летит средь своих, меча стрелы по под-летающим степнякам, а в его грудь, укрытую добрым щитом, тем, что был куплен еще до хазарского похода в Новгороде, уже ударило с полдюжины стрел. Одна скользнула по шлему и одна по оплечью. А еще 3 – 4 оперенные смерти отражены стальным черпаком на морде и на груди у его лошади. От одной, летевшей прямо в лицо, он уклонился. Дивиться ли этому? Не стоит! Он ведь в первых рядах атакующей онницы! Было бы по-настоящему удивительно, если бы по нему не стреляли! Но и стрелы, щедро бросаемые по целям, что впереди Жданом, тоже ложаться недаром. И уж, по меньшей мере, одного степняка он из седла выбил. Тот обхватил стрелу, пробившую ему горло, двумя руками и сверзился вниз, под копыта атакующих коней. А, нет! Вон еще один! Пропустил под щит, а доспеха там нет, как нет! Вот и корчись теперь мерген, имея каленую сталь наконечника стрелы в жи-воте. Как ее переварить, подскажите? Только и остается, что корчиться в седле. Ну, ладно, мерген! Ты корчись, а нам пора с луком расставаться. Верный лук привычно летит в на-лучь, а щит не менее обыденно слетает с груди на левую руку, в то время, как правая, словно играючи, вертит копье. Бросает его тупым концом назад, острое жало копейное выставляя вперед, встречь степнякам. Эх, сколь раз в эти игры играно, сколь переиграно! Скосил глазом одесную. Точно также устраиваясь половчее, идет в карьер Ратмир, уткнув свое копье встречь степным. В седле не ерзает, не нервничает. Он свое давно уж отъерзал, добрый нарочитый и славный побратим. Ошуюю стелется каурый конь Шуги. Тот уже тоже, после болгарского похода муж нарочитый, не отрок дружинный. Отличился там Шуга, засаду катафрактариев аккуратно высмотрев. По делу князем в нарочитость возве-ден, исключительно по делу! А по возрасту, скажи ты, сопля соплей!
И тоже сташий уже привычным для Ждана-воеводы взгляд назад, как идет его дру-жина? Идет, как положено, тесным строем, неглубоким, так против степняка ж он глубо-кий и не нужен, семь – шесть шеренг-рядов, и уже многовато! Не катафрактарии ромей-ские, чай! Но больше глядеть назад некогда, сшибаются…
Пику встречного степняка Ждан принял щитом, сделав это, как и следует в самый распоследний момент. Встретил и оттолкнул ошуюю и выше, как делал это обычно. Свое копье, поменяв направление в самый последний момент, точнехонько направил тому в бок. Давно воюет нарочитый воевода, рука у него верна и глаз не сморгнул, а копье не вздрогнув, легко выносит бок степняку, прикрывавшему щитом грудь и голову, зная, что туда чаще всего и метят нарочитые русы. Только рано он сие делать начал. Вот и вырвало у него острие копья Ждана из бока клок большой мяса с ребрами, освобождая дорогу на-ружу иным внутренностям и неостановиму уж потоку руды. Взвыл бедолага степняк, не своей волей покидая свое седло навсегда и, катясь на траву степную, кровавя ее, под ко-пыта скачущих лошадей. Ждан же, не утратив копья, ищет себе иную цель. А ты куда? Видит он здоровущего степняка, вздевшего саблю над Ратмиром, занятым кем-то одес-ную. И распахивает тому зипун на груди острием копья, взнимая его по-над седлом и тут же, не задерживаясь роняет копье с наткнувшимся на него печенегом, его время кончи-лось, бросает щит, возвращая его на срудь, выхватывая оба своих меча. Один из ножен на боку, другой привешенный у седла, справа, чтобы ловчей было тащить левой рукой. Так, он оборужен на обе руки! Косец к покосу готов, степняки – стройся! На Шугу навалился здоровый печенег с дубиной, молотит по щиту того что твой кузнец, не давая времени на ответный удар. Меч совершает плавную кривую, переходя из плоскости в плоскость, и вонзается тому громиле прямиком в подмышку. Замер гоблин, почувствовав сталь в своей собственной груди, второй меч, одновременно с первым, рубит спину степняка, пытающе-гося слева напасть на обернутого вправо Ратмира. Удивлен, ошеломлен степняк и теряя сознание и жизнь, падает. А ты думал! На что ж тогда и нужны побратимы-то! В конном бою все меняется быстро. Кажется, всего-ничего назад, только и столкнулись, а уже с ле-вого флага по степнякам, остановленным дружинными Претича с треском и скрежетом буйным светлой стали, бьет княжой полк, а с правого, Ратиборов. Степняк заметался, по-няв, что угодил в пастку. Замандражировал, утратив сердце. Дружинные еще более свире-по нажимают, рубя, коля и топча своими жеребцами, заставляют степных затянуть узду, пытаясь повернуть в толчее. Толчеи это, само-собой, лишь добавляет. А русы напирают все более и более яро! И секут, секут, секут, как капусту для закваски-засолки по осени. Еще всего с полсотни – сотню ударов сердец, колебались мергены, но вот они уже, валя из седел друг друга и нахлестывая своих лошадей, помчались вспять, закинув щиты свои за спину. Степные скакуны с места берут резвее более тяжелых жеребцов дружинных, и пе-ченеги сумели положить меж собой и преследованием, дистанцию в пару конских скач-ков. Эка, удивили! Все знакомо, не впервой! Оба меча, Ждан заученным движением бро-сил назад в ножны, добывая из налучья, лук. Верным движением, сверху вниз, подтянул колчан, чтоб он выставился с опереньем содержащихся в нем стрел, над левым плечом, и затеял метать стрелы. С такой дистанции это занятие далеко не многотрудное. Да еще и вперед, одно сплошное удовольствие! Гли-тко! Вон мерген забросил щит за спину, да ре-мень, на каком он висит, длинен больно. Не потрудился степняк взять пред боем замер, вот и пропадай сейчас. Воинское дело все сплошь такое – мелочей в нем нет, все важно и критично! Самый верх плеч и шея степного под малахаем с короткой кольчужной сеткой бармицы, вполне открыты. Туда-то и срезнем, да так, чтоб хребтину поганому разрубить. Срезень для такого дела – то, что надо. Мерген безвольно утыкается в шею лошади, враз утратив все возможности к движению. А Ждан обращает свое внимание на того, что уди-рает рядом. Он как раз развернулся с луком, метнув стрелу в Ратмира, так, что тому дове-лось нагнуться. А самому мергену в развернутую для выстрела грудь, врезалась меткая стрела Ждана. Н-на, падло! Так и скачут довольно долго, меча смерть друг в друга, одни спереди, другие самую чуть сзади. Но защита у руссов куда как лучше той, что у степня-ков. Наконец, мергены, осознав – не уйти?- Враз прибавив, коля ножами спины коней, но-ровя выиграть мгновенья для жизни, оторвались еще на полдюжины лошадиных скачков, и стали, развернувшись. Княжая конница уже почти их достигла, когда их лошади снова вдруг резко прянули вперед! И снова заработали мечи, собирая свою жатву. Копий то уже почти ни у кого и нет, истратились все во встречном бою. Уже к вечеру, дорубив мерге-ном, иссекши их в пень, дружинные, устало пыхтя, и сопя, проводили взглядом тех не-многих степяков, кто все же сумел оторваться. Догонять их не было ни сил, ни желания, ни нужды. Куда им деваться? Из степи не сбежишь. Русы остановившись обочь смертного для степняков поля, стали искать своих убитых и раненых, допрашивать и добивать пече-нежских. Оставлять их живыми было не можно. А вдруг оставляешь в живых того, чья стрела свалила ребенка Курчи, твоего побратима, или бабу Нежаду, старую лечьцу грид-ней, известную всей дружине. А, может, это его сабля разрубила седую голову деду Жданцу, состарившемуся дружинному, успевшему-таки зачинить перед степными ворота Киева, подперев их своим мертвым тело. Прожил дед жизнь бойца и умер, как боец. Дос-тойно и славно! То-то порадуется он, витязь старый, свершившейся мести. А сколько баб и детишек руссов, погубили эти нелюди, отловив их вне стен градских? Вот и пришли их мужчины спросить смертную виру с убийц и с их родных. Пришли и спросят. А виру ту завсегда спрашивают едино только кровью и ничем боле. И с убийц и с тех, кто с ними кров делит, обслуживает их нужды, угождает им. Принесли им всем давно заслуженную уже отплату – смерть! И напрасно тут просить пощады, да степные, все понимая, ее и не просили. А русы, простояв ночь, отправили своих раненых с охраной малой назад, со-жгли, собрав весь хмызняк по всей округе, своих погибших, благо и было их относительно немного, вновь раскинули свой изгон. Опрос пленных показал, что хан Куря с поля боя ушел-утек целым, два остальных печенежских хана, ходивших к Киеву, так здесь и оста-лись, украшая поле схватки своим трупьем поганым. Жаль, конечно, что Куря ушел, да что ж поделаешь. Дальше настоящего сопротивления загонщики не встречали, ну, не счи-тать же сопротивлением жалкие попытки некоторых степняков, едва ли не в одиночку за-щитить свои стойбища, от каковых после прохожднения загона, оставались только голо-вешки да трупы. Волкам и воронам степным пожива верная. К Дону и Саркелу дружин-ные вышли, гоня огромные стада скота, табуны лошадей и баранты овец. Но за Дон пере-правляться не стали. Скоро начнутся заморозки, травы годной в пищу лошадям, сильно убудет, надо завершать, сей год, степные ловы изгоном и возвращаться в Киев. В город входили, радуясь уже тому, что стена почти повсюду восстановлена. Розмыслы восста-навливали свои метательные машины, люд подольский усиленно строился, используя вспомоществования от княгини. Та, усвоив слова сына, казны действительно не жалела, поняв его правильно. Святослав, привыкший видеть матушку свою энергичной и власт-ной, был поражен, насколько же она остарела, все ей становилось безразличным. Мать поинтересовалась, не пора ли ему возвращаться в Киев, а Святослав ответил ей, что хочет столицу своего княжения перенести в Переяславец на Дунае.
- Хочу я, мама, сделать там центр земли своей. То есть место, где сходятся разные потоки из разных стран. С восхода паволоки и драгоценные каменья, с полудня – морские продукты и фрукты, с захода сталь и механизмы, с полуночи – воск, хлеб, меха и чадь и вои. Хочу я сесть там и контролировать все сие. А потому я там и град строю, Переясла-вец, в устье Дуная. Радом с империей. Место беспокойное, понимаю. Да только и мы, ма-ма, соседи не самые спокойные!
- Стара я уже сын, надо оставить в Киеве кого помоложе.
- Кого, мама, думаешь?
- Хорошо бы Святополка, сын! Он уже вырос и киевляне, я замечала, к нему ласковы зело.
- Думал я об этом уже мама. А Олега пошлю к древлянам! Там тоже надо упрочить наше влияние и присутствие.
- А Владимира куда же, Святослав?
- Владимира, мама, просят у меня новородцы. Они смеются, мол, ваши киевляне, пусть с сыном угорской принцессы целуются и милуются. Нам Владимир милее. Сын кня-зя нашего природного и, заодно, нашей русской бабы. Наш он, природный.
- В Новгороде Владимир осильнеет больно, сын.
- А слабый он мне зачем? Я же сидя в Переяславце буду по-прежнему князем вели-ким, главою всей земли русской. А сыны мои станут мне опорными точками в самых важ-ных пунктах.
- Хорошо бы сын, коли б так! Смотри сам, сын, и делай сам. Тебе жить!
С сомнением в голосе протянула княгиня.
- Мама, брось ты это, что ж ты, помирать собралась?
- Чувствую, сын, призовет меня мой Бог к себе скоро! Уж совсем-совсем скоро.
Печально, но без страха и тоски, отвечала сыну старая княгиня. Возраст ее и по на-шим временам преклонный, тогда и вовсе был ветхим. Шутка ли 79 лет? Не зная как ее успокоить, сын, как мог, старался разбередить мать, развеселить ее. Удавалось это плохо. Несколькими днями позже, княгиня великая Ольга, по-видимому, исполнив свое жизнен-ное назначение, тихо, но беспечально умерла. Светло и спокойно. Хоронил старую княги-ню, воистину весь Киев. Судьба этой великой женщины, безусловно, повлияла на судьбу стольного града руссов. Ведь именно она после смерти мужа, когда великое княжение лосталось трехлетнему Святославу, смогла уберечь молодое государство русское, не дав ему рассыпаться на бесконечные мелкие уделы отдельных племен и родов, еще совсем недавно пребывавших независимыми. Отсюда и ее страшный гнев на древлян и ее плодо-витая и плодотворная хозяйственная деятельность. Лишившись ее, Святослав лишился прочного тыла, не способного предать, матери своих детей не предают, если они настоя-щие матери. Ольга же была именно настоящей матерью и своему сыну и его державе. Ко-нечно, он оставляет в Киеве надежную верхушку боярскую и своего сына-подростка. Но сын его юн, кто станет влиять на него, неизвестно. С Владимиром с тем проще, с ним До-брыня, воспитатель беспристрастный и уй , свой, дружинный, правильного воспитания человече, этого не отменишь. А еще хуже Олегу. Тот уехал в Овруч, к вечно бывшими не-покорными древлянам. Столицу древлян в Овруч перенесли из Искоростеня, сожженного еще Ольгой в отмщение за убийство князя великого Игоря, ее мужа и его отца, деда моло-дого князя Олега. Жестоко мстила тогда мать, но ведь иначе было и нельзя. Иначе все мо-лодое, едва собранное дедом Олегом и дедом Рюриком, государство, могло быстро и за-просто рассыпаться на части. Могло, но Ольга удержала. Теперь его очередь держать все вместе! Уход из жизни родителей, дело обычное в жизни. Случается оно у большинства людей. И это правильно! Неправильно, когда судьба заставляет родителей хоронить своих детищ. Вот это уже ужасающе неправильно и несправедливо! А детям хоронить родите-лей заповедано при самом их рождении. Что уж тут поделать? Но вместе с тем, похоронив самого близкого себе человека – мать, любой из нас, даже если он уже взросный и состо-явшийся человек, чувствует, что с ней ушла часть его самого, его бессмертной души, че-рез нее к нему и пришедшей. Нечто удивительно светлое, связанное с ранним детством, то, что не забыть и не повторить уже никак. И вместе с тем, рука об руку с нашими роди-телями уходит из жизни та защита, какую они тебе давали, в детстве от людей и внешних сил, как то природных, так и рукотворных. Позже они словно стояли между тобой и Богом (богами в случае Святослава), как бы прося за тебя и за тебя же представительствуя. Все, они ушли, и этой защиты более нет! Ты остался перед Богом (богами) один и за все уже отвечаешь один, сам и только сам. Такие вот чувства тяготили князя Святослава всякий раз, когда он поднимался в башенку, откуда матушка еще совсем недавно смотрела за оса-дой Киева печенегами и где она любила бывать ранее. Со смертью матери, на него обру-шилась гора рутинных хозяйственных забот и он сразу спознал, что значила в граде сем его матушка, и кем она была. Святослав не бегал от решения хозяйственных вопросов, но, приняв раз решение, он стремился его исполнять, если оно оказывалось выполнимым в принципе. Это невыполнимым не выглядело. В самом деле, коль уж он назначил Свято-полка править Киевом, разумно будет дать ему этим занятся, пока он сам еще тут и, слу-чись что, волен сам все и поменять. Тому Святополку и было то всего 12 годков от роду, но пора было приступать к работе его команде боярской. Должна же она показать, как сра-ботается с юным князем и сработается ли вовсе. Мать Святополка, угорская княжна Пре-слава, пыталась возражать, пеняя мужу, мал, мол, мальчишка, куда ты его запрягаешь в такой-то воз. Но Святослав был неумолим. Куда мал? Уже 12 парню, скоро сватать будем. Нет уж, Преслава, пусть привыкает. Се – доля его! А и что? Не шибко бойко поначалу, с оплошностями и проскальзыванием, но дело пошло. И еще раз Святослав осознал госу-дарственный масштаб фигуры своей матери. Да, это была настоящая великая княгиня! Сам же Святослав все чаще оказывался не на ристалищном поле, где упражнялись моло-дые дружинные и гридни. Его все чаще можно было застать именно здесь, в княжом тере-ме, в любимой башенке его матери. Он не пытался вызвать ее дух и посоветоваться с ним. Вот еще! Воин, он с презрением относился к подобным глупостям. Просто здесь, на месте, как бы намоленном его матерью, думалось ему необычайно хорошо, хорошо и светло как-то. Он уже понял, что уйти из града по весне, как он и намеревался у него не получится, недоделано дело с печенегами. В этот раз он дошел лишь до Саркела. Придется повторить и сходить в Задонские степи, лежащие по-за Саркелом. Радмана, выступавшего его союз-ником, Святослав решил предупредить перед самым походом. Он ведь тоже печенег. Как знать, не утекает ли от него чего-нибудь Куре и как там его, хану Шойше. Напрасно он, конечно, не доверяет Радману, а лучше все ж поостеречься. Но здесь свое дело он гряду-щим летом доделает. Правда и там, на Дунае, осталось тоже недоделанное дело, но его он уже оставил на время, поскольку поход в Киев был попросту неизбежен. Вот и придется то время слегка порастянуть. Конечно, согласие базилевса на его расположение на Дунае, не выглядело искренним, но великий князь, никогда не нарушавший свое слово, не хотел верить и в вероломство других, пока не убеждался в обратном. А уж тогда он попросту карал того, кого уличал в вероломстве. Так было со Славеном рязанским, так было с Ал-мушем булгарским, так было с радимичами и степняками-печенегами. Древлян за веро-ломство покарала еще его мать. Сейчас он все же решил – следующим летом он еще раз пройдет изгоном Донскую и Задонскую степи, степи же по правой стороне Днепра, он пройдет частой гребенкой уже послеследующей весной, когда пойдет назад, на Дунай. После этого, надо думать, несколько лет кочевые будут держаться подальше от Киева, развязав ему руки, решать свои задачи. Еще Святослав думал, где ему взять подкрепления своей рати в Доростоле. Хотя бы тысячи четыре и конных с полтыщи, дабы покрыть свои потери под Аркадиополем и в иных местах. Просить их с Киева, сердце не лежало – горо-ду сильно досталось от осады. Надо просить у радимичей, дреговичей и древлян. Да, они в этот поход пока что вложились меньше всего, вот с них он и потребует. Тем более своего собственного князя им дал, пусть стараются, да и Олегу не грех порадеть, как следует за семейное-то дело.
А еще, кстати, в летнем походе он посмотрит, как там обустроился Летко Волчий Хвост. Хозяйственен воевода и зело хитер, не должен был степнякам в обман даться.
В постоянных раздумьях и пересылках с древлянами и радимичами прошла вся зима, хотя, конечно, очень много времени было уделено охоте и ловам. Надо ведь было гото-вить запас и восполнить опустевшие хранилища Детинца. Но припас на Дунай он возьмет все с тех же радимичей и древлян. Это уже с ними оговорено, дадут, куда им деваться?
Занятый делами и обустройством новой жизни столицы, великий князь только уже к концу понял, что сотворил он, деля города Руси меж сыновьями своими. Пока он жив, нет в том горя. А случись что? Он ведь воин и в боях беречься чрезмерно не обучен, всякое может статься. Не раздеруться ли сыновья? Тем более что Владимир его и Малушин, Оле-гу и Святополку брат сводный, только по отцу. Не получилось бы как в иных землях, ко-гда брат убивает брата, деля власть. Понятно, что наказ о старшинстве киевского князя над иными, буде с ним что, оставлен. Да вот будет ли он блюстись? Се вопрос не празд-ный! Эх, останься бы матушка жива, не стал бы он спешить с назначением князьями сы-новей своих, еще незрелых, бестрепетно оставляя и Киев и великое княжение, на ее на-дежные рамена .
Прошла зима, отвеяв над Городом, грозными порывами последних февральских вьюг. Не зря все ж месяц сей зовется на Руси лютым, лютый он и есть. Пришел слякотный и переменчивый сухий, с его оттепелями и началом ледостава. Пришел березозол с мощ-ным разворотом  талых вод, подобным морю великим разливом расшалившегося в поло-водье Днепра, прилетом птиц и началом полевых работ, робким поначалу, но неукосни-тельным. Святослав нетерпеливо дожидался травня, когда в степи объявится первый корм для лошадей, дабы опять не таскать с собой обозы. А кони степняков по весне особенно заморенные, только перезимовав и еще не отъевшись на молодых зеленях. Оттого, кстати, кочевые и не воюют по весне никогда! Не тянут их коняшки, а куда степняк без коней? На погост разве! А мы грянем и по весне! Наши же кони всю зиму питались сеном с добавле-нием овса, голода, или, там, хотя бы недоедания, не ведали вовсе. Они и пойдут в охотку, и резвость такую покажут, какой степнякам сейчас, ну, никак не добиться, от своих исху-давших и неотъевшихся, с зимовья, коняг. Еще одно преимущество и весьма немаловаж-ное, скажу я вам. Корм же коням первое время во вьюках пойдет, пока травы маловато. Святослав потому и слыл удачливым полководцем, что не пренебрегал такими мелочами. Да и мелочи это только для очень недалеких людей. А для народа понимающего, это то с чего, собственно и слагается победа! К последней декаде березозола его нарочитое воин-ство все собралось, изготовившись к выступлению в большой летний поход, длиною во все лето и начало осени. В начале половодья, к середине березозола они отправили на Ду-най подкрепление и припасы, те, что прислали древляне с радимичами и те, что запасли зимой сами на охотах и ловах. Ладьи с пополнением и припасом принялись спускаться к полудню. Переволоки у них не будет, половодье ведь. А князь, с нарочитой конницей сво-ей, дождать не чаяли, когда же по Днепру перестанут плыть последние льдины, и можно станет перевозиться на левый берег. И время се, наконец, пришло. Дождались!
Великолепным солнечным днем, в начале травня, конница великого князя, перевез-лась, в два полных дня, через Днепр, изготовившись к походу изгоном в степь. Изгон, как и всегда, собственно, начинался вяло. Попалось им по пути с десяток другой кочевьев, не-сколько срочно собраных чамбулов по сотне – другой сабель, пытались выскочить из час-того невода изгона. Вспыхивали короткие, но жаркие схватки, телами степняков выстила-лась дорога руссов в степь. Пытались степняки и прятаться по частым в степях балочкам да оврагам, но, зная такой их навычай, русы, никуда, сей раз, не спеша, самым тщатель-ным образом и обшаривали, как раз, эти балочки, да оваги, ведь угадать их в степи, даже и издали – совсем не надо родиться степняком. То любому опытному вою ясно-понятно. Кочевья, через которые прошли русы, оставались только в памяти, если еще и было их кому помнить. Их жалкое сопротивление, тяжелая конница, ломала махом, врываясь внутрь огороженных кибитками куреней. Разом уничтожая, всех пытавшихся оказать воо-руженное сопротивление, брались за невооруженных. Кончали одинаково, что самое ин-тересное, и те, и те. Пощады не было, а степные, поняв, что ее и не будет вовсе, что русы мстят за их летошний поход на Киев, ее и не просили. Знает кошка, чью мясу съела!
По мере заглубления изгонной сети в степь, кочевья стали попадаться чаще. Встре-тилось и несколько чамбулов, весело рысивших  сторону окраинных весей руссов. Навер-ное, пообщаться хотели с соседями? Исключительно по-соседски. Не получилось. Вот и оставалось только степнякам перед смертью недоумевать, отчего это соседи, после их та-кого непринужденного общения, звереют так, что и не узнать их вовсе? Дикие, наверное! Только немногие из степняков и успевали, хоть что нибудь подумать. Тех, кто не пал от светлой стали, пожирали костры из их собственных кибиток. Домашние любимцы разде-ляли судьбу своих хозяев, если не успевали улизнуть в степь. Выживут ли там – вопрос и немалый? Но шанс, по крайней мере, есть. У тех, кто своими трупами украсил былое ко-чевье, и такого-то не осталось! И озаряли кострища на местах былых кочевий своим ноч-ным свечением однообразие степного ландшафта, подавая знаки на горизонте, а потом разнообразили его живописно валяющимися головешками и костяками, обглоданных тру-поедами тел. Донскую степь прошли-прошили из конца в конец, и не по разу. Не раз на-талкивались на свои же отметки, оставляли новые. Наконец, к концу червеня, прозабав-лявшись, таким путем, весь изок, вышли изгоном к Дону, прижимая к нему последние поднятые из их укрывищ кочевья. Отчаявшись, степняки, побросав свое жалкое добро, а их стада с табунами и барантами были утрачены еще ранее, попытались переправиться через Дон, в виду гонящеего их неприятеля. Начинались упражнения в метании стрел, а воды донские щедро окрасились кровью. Не все же нам рыбку лопать, перешучивались дружинные, иной раз нать и ее покормить. И кормили, как еще скармливали-то целые ко-чевья, топя их в воде. Грязная сия работа мало кого радовала, но понимали дружинные – делать-то ее надо! Надо, если не хочешь, чтобы степные нагайки привольно свистли над хребтами пригожих славянских дев, баб и ребятишек. Оставляй их всех пеплом, если не желаешь, чтобы пеплом и головешками обернулись родные веси и грады. На подобные картины на своей земле, дружинные, в большинстве своем, нагляделись в детстве и юно-сти, а кое-кто, как Шуга со Жданом, например, хлебнули и плена степного вдоволь. Таким незачем было себя подстегивать. Ненависть черным сплошным пузырем взнималась из глубин души и обволакивала ее, не оставляя времени для соплей и сантиментов. То удел трусоватых людишек хивущих много позже их, привыкших поручать свою защиту, кому-то иному, специально сему делу обученному. Те же ничтоже сумняшеся,творили суд и расправу своею праведной рукой! Творилась древняя расправа оседлых, над извечно им докучающей степью. Творилась безжалостно и яро, забыв про милость, жалость и пощаду, помня только про понесенные жертвы и обиды. А были те жертвы и обиды неисчислимы, как трава в степи и как звезды в чистом летнем небе.
Переправа через Дон прошла легко. Только и погостили, что в Белой Веже. У Летки Волчьего Хвоста все было в порядке, все досмотрено, он же описал великому князю и вое-водам его, где отсиживаются, скорее всего, еще оставшиеся кочевые, как их там легче за-стать и добыть. Не валял дурака Летко, сидя здесь и воеводствуя, проведывал степных, круглый год. А близ града-крепости распаханы поля, засажены рожью да пашеничкой, ов-сом да ячменем, а уже под самыми стенами крепости бабы дружинных, чаще из степня-чек, да и наших баб оседлых, не в редкость такие здесь будут, разводят огороды, радуют мужиков своих овощем с гряд. Ну,  как, вопросил князь Летко, хозяйство твое степные не зорят? Не надоело ль тебе здесь сидеть, воевода мой и боярин? А всяко бывало, отвечает тот! Но и нас, княже, тобою в крепости оставленных, тоже ведь не пальцем делали. Мы тоже изгоном бегать горазды, все палом, да под меч честной пускать. Что ж с того, что на-доело, так порой и взвыть хочется, стойно бирюку  степному, а делать-то ча? Таким большим на всю степь изгоном, как ты сейчас идешь, у нас, княже, ходить силов нет, а вот ближайшую окрестность сквозь мелкое сито просеять, в том и мы горазды, князь. Восхва-лил Летко великий князь, не ошибся я в тебе витязь, сказал. Большою золотою гривною княжою он нарочитого мужа своего украсил, возводя того в боярский сан набольший. Са-ми же дружинные, передохнув с седмицу, и отойдя душой от ими же самими творимых ужасов, снова воссели на конь. Через реку возились с помощью ладей, да хеландий, сущих у Белой Вежи. Кои из них, так еще и самим князем оставлены в его хазарский поход. А Летко усердно их сохранил. Вот они и пригождались к делу. С их помощью перевезлись за два дня, никуда особо и не спеша, хотя князь временами и хмурился. И снова, выстроив широкий изгон, пошли, спускаясь к кавказским горам, на полдень. Там остановились, только узрев, что уже по землям оседлых пылят. Остановились, развернули изгон, и по-влекли его вспять, подбирая тех кочевых, кого не поднял, не найдя, наверное, их первый загон. А уже по осени снова прошлись-пробежались изгоном вдоль берега Дона, выходя и на берега полузабытого уже Итиля. Кто из стеняков укрылся в пределах правобережной булгарии, было неведомо, но русы зрели – переполох там поднялся знатный. Сами напо-ловину кочевники, булгары кочевых не жаловали, а выходить оружно и бронно встречь руссам, даже и, не пытаясь, как некогда, в прошлом. Сохраняя признаки державного вели-чия, сразу же ко князю пробилось ханское посольство. Описав, что творят, русы агрессив-ности не высказали, испросив ханского соизволения покупать у его подданных потребные рати припасы. Хан милостиво разрешил, а украинные его сельчане таким сношениям так и просто рады были. Как же, распродались, гли-ко, и везти никуда не надо и деньги платят живые.
Отстоявшись у оседлых границ, передневав пару дён, снова развернулись назад, в изгон. Опять вышли к Дону, собираясь у Белой Вежи. Там снова отдохнули, правда, на сей раз, князь уже торопил, напоминая, что к Днепру выйти надо еще до первых льдин, иначе много скота и коней погубим холодной водой. А стада, табуны и баранты с ними были не-сметные, да и у Белой Вежи дожидались немалые, те, что оставили там, прочистив Дон-скую степь, еще до исхода в Задонскую. Не побывал князь, сей раз только в степи При-понтийской и в Крыму. Но там кочевал и производил зачистку его союзник Радман, а Радману великий князь верил, были основания. Все ханы и беки печенежские, на Русь прибегавшие, и под Киевом геройствовавшие, за свое геройства поплатились, равно как и их роды. И только Куря, хитрый, но тупой Куря, не попал в невод. Удивлялся князь, пока допрошенные перед смертью печенеги, не объяснили ему, что Куря сильно был обеспоко-ен изгоном прошлой осени. Зная князя, сообразил-таки хитрый хан, что этим все не кон-чится, и откочевал вдоль восходнего берега Понта Эвксинского в империю. Испросив раз-решения императора и заплатив тому в казну добрый донатий, не менее того, что получе-но было им в награду за киевский поход, укрылся хан на землях ромейских. Эх, жаль ка-кая, думалось князю, позно спознал, а то бы пошел за ним и в имперские пределы. Не бы-ло такого в нашем договоре  императором, чтобы врагов моих у себя он мог бы прятать! Не было! А, может, и не пошел бы. Терпеть ненавидел Святослав, слово свое княжое ру-шить, даже и в ответ на такое же коварное поведения того, кому он слово то давал. Да и Радман, приехавший к Дону, повидаться с великим князем и обновить свои с ним догово-ренности сказывал, совсем, мол, Куря ослабел. Стад, табунов и баранты у него против радмановских, едва десятая часть осталась, а он еще и казну тратить вынужден, у импера-тора жизнь своим родовичам покупать, укрывища им испрашивая. Куря ныне, даже если всех сопливых и старых совсем на конь посадит, едва тьму наберет. У Радмана, к примеру, и три и, возможно четыре тьмы наберется. А сейчас, после всех чисток святославовых Донских и Задонских степей, к нему еще народ кочевой сбегался, видя, что тихо у него. Так у него и добрые пять туменов, в таком разе, могут собраться. Куря же, очень сильно ослабел, то правда, но, скорее всего, выживет, если только под княжой гребень далее не угодит. Остальные же ханы степные свою жизнь утратили под харалужными мечами дру-жины княжой, их роды у кого пресеклись, а у кого и обречены на весьма и весьма тяжкое и муторное выживание. И все твоей княжой милостью, Святослав.
- Не моей, хан, отвествовал великий князь, а едино своей собственной алчбой бе-шенной! На Русь им сбегать приспичило! Меня, видишь ли, спознали, там нет. Вчера не было, а днесь, вот он – я-то! Так что погибель на свои роды те ханы сами навлекли, неча им на меня и пенять-то. Когда я узрел, как они у Киева и на Подоле насвинячили, сколь душ невинных погубили, поверишь хан, имел бы силы, всю вашу степь из края в край на дыбы бы поставил, а после перевернул бы кверху ногами, да и затопил бы сплошняком! То-то было бы рыбке приволье. Да и теперь, знаешь, небось, даже и детишкам малым мы с моими дружинными пощады не давали, всех под чистую мели. И скот угоняли весь, даже и новорожденных телят жеребят и ягнят с собой угоняли. И, дураков нет, знаем, что до Руси не дойдут, падут малые, станут поживой для волков, воронов и прочих трупоедов, коих сим годом расплодится в степи великое множество. Пусть так, пусть лучше серые бирюки плодятся и в стаи сбиваются, чем хоть что-то каким-то, дуром от нас ускользнув-шее, степным оставить. Ты ведь с ними общаешься, хан, не можешь не общаться – люди твоего языка, скажи им, чтоб не ходили на Русь. Там их смерть проживает. Мы их истреб-лять не устанем. А следующими разами не до Итиля гонять станем, а и за Итиль пойдем, булгар в союзники возьмем. Ты, хан, мое слово знаешь, сказал – сделаю!
На том и расстались они с Радманом, претензий друг к другу не имея.
На левый, степной берез Днепра, вышли к концу серпеня, принявшись переправлять бесчисленнвые стада и баранты с табунами. Ладей и лодок не хвтало, а однодревки-душегубки в этом деле не в помощь. Перевозились добрые десять дней. Всеми этими дня-ми меж обоими берегами Днепра, сновали ладьи и лодки всех размеров, перевозя бесчис-ленных баранов и овец, коров же  быков, обмотав рога верьвью, понуждали плыть за ладь-ею, облегчая ей переправу веслами, и придерживая от хлебания речной воды. Коней та-щили за ладьями и лодками уздой, помогая справляться с буйным течением мощной реки. Перетопили, конечно, скота предостаточно, да и людей пропало в реке немало, а все же перевезлись еще до первых холодов, осев в Киеве, на зиму. Снова потекли ловы и хоты, как обланые, так и одиночные, множили и рыбные запасы. Всю зиму продолжали труд сей, но однажды, уже когда пал на зелю сухий и слышно стало в воздухе как звонит во все свои сосульки весенний капель, первый признак живительной весны, прибежал в Киев вестник, все тот же, добре знакомый великому князю гридень Микола. Именно он напро-сился к Свенельду, пройти раз уже пройденный путь, но зимой и в обратном направлении. Взял парень с собой четырех степных лошадей в завод, припасу на них навьючил, и по-шел, одну лошадь по пути съел сам, другую зарезали волки, расплодившиеся в степи, по-сле всех тех изгонов, что гнал по правобережной стороне днепровской князь, на пути в Киев, мертвечины им покинуто было предостаточно. Одвуконь дошел. Сразу острожев и поняв, что зря бы к нему Свенельд зимой гонца не погнал, князь хрипло спросил:
- Какие вести привез, Микола?
- Плохие, княже! С хорошими меня бы в зиму в степь воеводы не погнали! Твой боя-рин и набольший воевода, Свенельд, велел тебе передать, князь, что базилевс ромейский слово свое осквернив, изолгав и изругав облыжно, перевалы Старых Планин перевалил, и в Мезию, зверю дикому подобно, ворвался. Болгар, кои перевалы на хребте держали, кого подкупил, кого порубил. Прошел одним словом, княже! Сейчас он возится у городов и крепостей южных, болгар тамошних воюет. Пожег ладьи наши внезапно, напав на них в устье Дуная с дромонами своими, снабженными «греческим огнем». Прости, княже, недо-глядели, рыбу для рати свежую добывая, не остереглись. Только ладьи того подкрепления, что ты прислал летось, оказались вытащенными на берег, для ремонта, и посему уцелели, да еще некоторые, такоже ремонтируемые. Если ты в Киеве закончил, поспешать бы тебе назад княже. Силы большие император ведет, сам при воинстве своем состоя.
Князь немедленно начал собираться в поход. Впрочем, он так и так думал возвра-щаться на Дунай, готовить ему было нечего, все было собственно готово. Пришлось, правда, ему, сей раз, тащить за собой поводы и арбы с овсом и зерном, на корм коням, да и дружинным тоже, травы то в степи, после зимы лютой, чуть ничтожная. Шли быстро, вновь развернувшись изгоном, отлавливая последних степных мергенов и их каким-то чу-дом ускользнувшие от дружинных объятий кочевья. Гнали с собой большие стада и ба-ранту. И в начале березозола вышли к Дунаю, напротив Доростола, сходу начав перево-зиться через уже очистившуюся, много полуденнее все ж, чем Днепр у Киева, реку. А князь Святослав сразу же окунулся в дела болгарские…

ИМПЕРИЯ
К конце лета года 970, пока князь Святослав пустошил изгонами, приводя степных в адекватное их истинному положению, в этом мире, чувство, степи донские и задонские, император Иоанн Цимисхий собрал, наконец, достаточно войска, чтобы начать войну с нарушившим покой империи дерзким архонтом руссов. Собрав достаточную силу, импе-ратор, наконец, почувствовал себя уверенно и оказался готовым лично возглавить поход сей, покинув свою сторлицу. В начале лета, когда его приготовления к большой войне, были в самом разгаре, базилевс внял мольбам хана пацинаков Кури, разрешив тому, войти в имперские пределы и сесть там со своими мергенами и семьями. Базилевсу сразу же до-несли, что пацинаков удивительно мало. Мергенов едва мириад , а всех их вместе так едва пять – шесть мириадов наберется. Базилевс ждал и почти мечтал о том, чтобы Свято-слав в своем праведном, надо отметить, гневе на пацинаков, вломился в имперские преде-лы и начал бы их избивать. Тогда бы он с легкою душою порвал их со Святославом ряд, повелев своим историкам и хронистам, расписать как можно более яркими мазками, вар-варскую неверность архонта руссов своему слову. Не то, чтобы император так дорожил своим словом, вот уж нет! Империей всегда правил принцип, что базилевс всегда хозяин своего слова – сам его дает и сам его назад забирает! Но все же хотелось бы хотя бы раз почувствовать себя и выше и благороднее этого варвара, Сфендослейва. Однако и Куре он покровительствовал отнюдь не из человеколюбия. Имелась у императора еще одна мысль, относительно этих пацинаков. Нет, толкнуть их вновь на Киев, он больше не рассчитывал, понимая, что вряд ли они соберут сейчас достаточно сил, для такого предприятия. Уж слишком хорошо Святослав почистил сейчас степь, освобождая ее не только что от из-лишков населения, но и от самого этого населения вообще. Крымские греки извещали ба-зилевса об этом, радуясь, дураки, что станет и им полегче! Способности Святослава при-нимать такие радикальные решения, а, главное, их исполнять, Иоанн Куркуас, базилевс и автократор, человек, удостаивавшийся ежеден обращения к себе «божественный», совер-шенно искренне завидовал. Базилевс понимал, что война со Святославом, которую он дер-зал начинать, собрав все нужные ему только для ее начала войска, тоже может оказаться для него таковой. Ведь даже если он выгонит Сфендослейва из своих пределов, тот вполне способен принять решение на уничтожение империи. И тогда, намного лучше подгото-вившись и спланировав свои действия, он атакует их, уже намереваясь раздавить импе-рию. А ведь раздавит! Так что права на ошибку, или поражение, у него нет! На крайний случай, в результате сей войны, должен быть договор со Сфендослейвом. Слово он свое блюдет, это правда, и договору с ним можно будет врить. Хотя надежнее, конечно, просто убить беспокойного архонта тавроскифов. А вот здесь ему может вполне даже занадо-биться, недобитый Сфендослейвом, грязный пацинак, Куря! Может и даже очень! Сейчас Сфендослейва ни в Доростоле, ни в Переяславце нет, это точно. Если ударить сейчас, дез-организованность варваров, лишенных своего вождя, имеющих слабое верховное руково-дство, может помочь ему захватить всю Мезию. Но, или он ничего не понял в Сфендос-лейве, или тот обязательно вернется! Хорошо бы разбить руссов полностью и наголову. Сфендослейв, конечно, наберет и приведет новую рать. Но и начинать ему придется все сначала. Он, конечно, заткнет устье Дуная  все портовые города. Но все огромное побере-жье Мезии и Трансильвании так просто не перекроешь. Нет, и тогда ему войны со Сфен-дослейвом не избежать. Разумнее будет, захватывая и полоня Мезию, дождаться Сфен-дослейва в Доростол и там с ним сразиться, решая все в очном поединке полководцев. За собой Иоанн знал, что он полководец настоящий, но и все, что ему доводилось спознать о Сфендослейве, говорило, что и он самый настоящий. Вот они и решат, кто из них двоих самее в этом прекраснейшем из миров! При этом на его стороне будет ряд немаловажных преимуществ. Он сможет получать подкрепления в ходе войны, а Сфендослейва он такой возможности постарается лишить с ходу. Пока его нет на Дунае, он постарается разбить руссов частями. А в Мезии он станет распространяять слухи, что идет в Болгарское царст-во с их наследным царем Борисом 2-м, восстанавливать законную болгарскую власть и изгнать захватчика Сфендослейва. Личный поединок с ним? Увольте! Цимисхий славно фехтовал конно и пеше, но драться в очном поединке со Сфендослейвом, у него не было никакой охоты. Разве что языком, да на словах. Есть способы, прости Господи, покончить жизнь самоубийством и попроще, например, отпустить с Принцевых островов бывшую базилиссу Феофано, и она его совершенно точно отравит, как он не берегись. А еще, кро-ме того, что он усиленно готовил и свозил во Фракию, опытные, понюхавшие «кровавой фрамеи» , войска, он возобновил древнюю традицию персидских царей. Стал набирать из лучших юношей патрицианских семей особое соединение катафрактариев «бессмерт-ных». Их численность он хотел довести до 10 тыс. человек, пополнять их, восстанавливая число, после каждой войны. Но служить там должны, только лучшие из лучших, уже от-личившииеся в предыдущих боях, в других частях империи. Это станет его палочкой-выручалочкой, личной гвардий на поле боя, тем аргументом, что следует всегда приберечь к концу битвы. Новые ипасписты . Последний довод императора!
Войну с архотом руссов Сфендослейвом, базилевс решился начать зимой, полагая, что до весны архонту руссов не смогут дать знать в Киев, о нападении войск империи на Мезию, а, значит, Сфендослейв приедет только к середине лета, когда исход кампании, как он надеялся, будет решен, решительно и бесповоротно. Останется поставить жирную точку в личном свидании базилевса и архонта. Свои действия в этой начинающейся кам-пании, базилевс уже распланировал далеко наперед. Поначалу очень важно было чисто преодолеть, прочно захватив их, перевалы Старых Планин. Пройти подобно руссам, козь-ими тропами, базилевс не рассчитывал – не то у него войско. Те шли налегке, без обозов, без припасов, все таща на своих плечах. Таких тягловитых и выносливых пешцов, бази-левсу было взять негде. Конные руссов, пробираясь козьими тропами, говорят, вели своих коней в узде, потому и не понесли серьезных потерь в конском и людском составе. Его катафрактарии такого не осилят. Ходят они гораздо хуже, нежели ездят в седле. Но есть выход. У него на службе есть несколько схол балканских и кавказских горцев. Они отлич-ные скалолазы и в горах, говорят, могут пройти везде. Они обойдут с тыла заставы болгар, а с фронта тех атакуют иные войска. Зажатые меж молотом и наковальней, болгары будут быстро сломлены, чудес, как известно, не бывает, их проломают и захватят перевалы. А там и войска двинутся сплошным потоком, сметая жалкие заставы, этих жалких болгар-ских боляр, поверивших Сфендослейву. А он, к тому же, примется распускать слухи, что пришел лишь освободить их от Сфендослейва с его руссами. Не Бог весть, какая хитрость, а ведь может и сработать. Далее он пойдет к их столице, ее следует захватить как можно быстрее, еще до приезда Сфендослейва. Тот быстро разберется в обстановке и станет пре-пятствовать. Ему вовсе не хотелось на своем опыте изучать, каков Сфендослейв в деле малой войны? Войны засад и внезапных нападений. Базилевс понимал, что вся сплошь стреляющая из луков конница руссов, быстрая и мобильная, почти как конница степняков, годится для такой войны куда больше его неповоротливых и тяжелых катафрактариев. А что Сфендослейв выберет именно такой способ борьбы, Иоанну казалось совершенно очевидным. Так что – надо поспешать!
Война началась с действий флота. Цимисхий сразу рассмотрел ошибку Свенельда, привычно и без опаски сугубой, ловившего рыбу на пропитание рати в обильном Понте Эвксинском, с ладей. Держа их на воде, при береге, в самом устье Дуная. Внезапное напа-дение имперских дромонов, было для руссов полной неожиданностью. Они успели, отча-янно бросаясь в воду, вытащить на берег всего два – три десятка ладей, остальные так и были сожжены у берега «греческим огнем», обильно разливавшимся имперскими дромо-нами. Добрые три сотни ладей попросту сгорели. Позже императору донесли, что оста-лись только ладьи, примерно 80 штук, вытащенные руссами на берег в самом Доростоле, да еще штук двадцать – сорок уцелело от устроенных им пожарищ. Дромоны флота импе-рии блокировали устье Дуная, перекрывая сообщение руссов по воде со своими землями. Доброго же дерева для постройки большого количества судов в Мезии добыть руссам бу-дет весьма затруднительно, даже если у них и окажется много времени и сил для таких предприятий. Война начиналась хорошо для империи, весьма удачно. Пока что его войска дрались лишь с болгарскими болярами, сохранявшими верность Сфендослейву. Дрались не без потерь, но вместе с тем и весьма удачно. Бзилевс, вместе со своими «бессмертны-ми», счел возможным к ним присоединиться именно сейчас, и война пошла немного бы-стрее. Множество раз, продвигаясь по узким и скалистым теснинам гористой Мезии, Ио-анн думал, что будь здесь Сфендослейв, ему бы не идти так вот просто. Повсюду, в каж-дом удобном месте, его ждала бы засада и атака страшных конников Сфендослейва, удары по разным частям его войск сочетались бы с горными обвалами, какие и без того, частень-ко устраивали имперской армии, «благодарные» им болгары. Но войско продолжала свой путь, нацеленный на столицу болгар – Великий Преслав. Припасы для войска регулярно поступали из империи, хотя разоренная руссами полтора года назад Фракия и Македония дать их не могли. Их приходилось доставлять из Малой Азии и Сирии. Все это, конечно же, не ускоряет поход. Войско двигается медленно, а тут еще прибывает его родственник, Никифор Куркуас с осадными машинами и механизмами. Они могут очень потребоваться под Преаславом, но двигаются они безбожно медленно. Теперь передвижения его армии превратились в медленно ползущий непрекращающийся кошмар. Каждый раз вечером, уходя на ночь в шатер, Иоанн думал, что Сфендослейв, говорили, степняки, шатров не во-зит, спит под голым небом на конском потнике, прикрывшись попоной, уложив под голо-ву седло. Зато и ходит он, как летает. А когда водно идет на ладье, так еще и сам гребет. Интересно, как он поддерживает достоиство вождя? А, может, у руссов так же, как и у ви-кингов, его, то достоинство, никто не сможет поддержать, иначе, не гребя, или требуя, как он, преференций для своей священной персоны. Те же просто первые среди равных! Зву-чит романтично! Так ли все оно на самом деле? Вот уж вряд ли! Его армия, тем временем, спускалась от перевалов в Мезию…
Гористые кряжи, полегоньку убывая в своей высоте, с удалением от Старых Планин, по-прежнему часто преграждали дорогу. Император продолжал думать о том, что ему так легко дался путь сей, только потому что Сфендослейва, его настоящего врага, в стране все еще нет. Он сразу почувствует, когда тот появится, по немедленно сделающимися осмыс-ленными, действиям руссов. Базилевс чувствовал себя новым Аэцием, только в отличие от настоящего Аэция , римского, был увенчан диадемой базилевса и за свои действия отчи-тывался лишь перед Богом. Тому же приходилось слушаться этого дурашку – пацана-императора Гонория. Сидевшего в Риме и рассылавшего налево и направо дурацкие фор-муляры, сочиненные его интриганами-придволрными. Наконец гористые кряжи раздви-нулись, открывая перед взором императорской армии краткий путь на город Великий Пре-слав. Путь тот шел по узкой дороге, сжатой скалами с обеих сторон до ширины в две – три имперские стадии. Дорога лежавшая в этой теснине была явно некогда прорублена искус-ственно, скорее всего, римлянами. Но она продолжала верно служить и новым своим хо-зяевам, предоставляя ровный путь к столице Болгарского царства.

ВЕЛИКИЙ ПРЕСЛАВ
В самом узком месте этой короткой дороги, стесненной двумя могучими скалистыми выступами-валунами, нерушимо стояла стена из красных щитов, над которой возвыша-лись головы руссов в их остроконечных шлемах и сверкающе-острые рожны их рогатин.
Пришли, понял это явление, Иоанн. Вот они русы! Эти просто так, как иногда до них уходили с пути базилевса, болгары, не уйдут! Будут биться!
Русы действительно, стояли твердой монолитной стеной, преграждая армии империи путь к столице болгар. Базилевс осторожно, ощупываясь, словно незрячий, продвигал впе-ред свою пехоту. Разгульно весело, без строя, видя, что перед руссами вовсе не видно ни лучников, ни пращников, значит нет их, и куражиться, издеваясь, можно совершенно без-боязненно, выдвинулись вперед имперские псилы  из первой, по порядку движения ар-мии базилевса, фемы. Вот они уже в дистанции лучного боя, но пращникам хотелось бы быть поближе. Нет проблем, подойдем поближе! Они ж не будут стрелять, им нечем, да и некому! Червленые щиты руссов, зачем-то слегка наклонились внутрь их строя и внезапно все узрели, что русы в четвертой и пятой шеренге, тоже зачем-то растягивают луки. Пер-вый залп дали они. Ничем незащищенные, лишенные даже щитов, псилы оскорблено и недоверчиво заорали, внезапно поражаемые меткими стрелами, падая и корчась в пыли дороги. Им неплохо и сразу досталось, пока все это было полнейшей неожиданностью для всех. Но те, кого миновали стрелы руссов, поспешили метнуть по ним свои. В строю рус-сов снова коротко дудукнул рог, правда ноты он выпел несколько иные, нежели в первый свой раз. Все задние ряды строя русов, начиная с третьего, взметнули вверх щиты, делая козырек, над всем строем. Стрелы имперских псил, застучали по щитам пешцов русов. Щиты опустились, а из глубины пешего строя, вновь полетели меткие стрелы. Посрам-ленные псилы, поняв, что их попросту избивают, лишенных прикрытия, панически побе-жали назад. Оставляя корчиться в каменистой дорожной пыли многих раненых и всех убитых, каковых оказалось неожиданно много. Ни пехота Старого Рима, покорившая весь античный мир, знал Иоанн, ни византийская пехота, никогда не включала в общий строй пешцов лучников. Копьеметателей Старый Рим включал, чтобы те метали дротики во вра-га из глубины своего. Русы включили, причем не просто так, а с замыслом и ошарашили напрочь имперских псил.
Собранные воедино, тесным строем, четко отбивая шаг под гремящий медью буксин, на правом фланге, длинной коробкой строя, глубиной в 12 шеренг, без раскачки и выжи-дания двинули вперед скутаты. Их большие круглые щиты-скуты тесно сдвинуты, копья выставлены перед собой в хвате на четверть обственной длины от пятки копья. Боги вой-ны, восхитился Иоанн, только-только залезший на высокий утес, с двумя телохранителя-ми, оттуда было все прекрасно видно. Даже слезу вышибло такое старание его пехоты. Он видел, что глубина строя руссов – всего восемь шеренг. Еще видел, как оттуда, двое бол-гар относили к городу безвольное тело ратника, результат действия стрел имперских пси-лов. Только один? Это даже не смешно! Зачем погибали псилы? Вон уже их корчащиеся в пыли тела, топчут, добивая, точнее, затаптывая их ногами, бравые скутаты. Аж тут слыш-но, сквозь громыхание доспехов скутатов, сквозь вой их буксина, вопли раненых псил, по чьим телам, браво и с хрустом костей, шагает тяжелым шагом имерская латная пехота. После их прохода раненых нет, есть только мертвые. А скутаты идут вперед, надвигаясь на строй руссов. Там снова наклонились щиты вовнутрь строя и вновь произвели несколь-ко совершенно безответных залпов, лучники руссов, стреляя все время, пока скутаты дви-гались вперед. а те, не смея отвернуть, чтобы не нарушить строй, двигались, как на пара-де, теснее сбивая щит, под колющим вихрем славянских стрел. Падали убитые, кричали раненые, а скутаты все надвигались на руссов. Столкнулись! И в горах сильно загрохота-ло, словно где-то сошел с вершины камнепад. Строй скутатов, потеряв людей на сближе-нии, все же превосходил числом строй руссов, но пошатнуть его, а тем более продавить назад к воротам Великого Преслава своим соединенным весом, он не смог. Не удавалось ему. Русы стояли, скале подобно. И не просто стояли. Первая шеренга их воинов, щито-носцы, старательно били более короткими, чем у остальных шеренг, рогатинами и мечами в узкие щели меж щитов. Второй и третий ряд, навалившись грудью на первый и второй, соответственно, били длинными рогатинами по-над щитами, тщась поразить незакрытые щитами верхние участки тел скутатов. Задние ряды пускали стрелы по очень высокой ду-ге, стараячсь поразить скутатов задних рядов. И, как ни странно, это у них получалось! Несколько долгих часов, оба строя, раскачиваясь на месте, поражая друг друга копьями, рогатинами, секирами на длинных ратовищах, а первые ряды, ладят поразить друг друга еще и мечами. И у руссов и у ромеев строй все время менялся. Менялись, отходя вглубть строя, раненые и уставшие, на их место перемещались свежие бойцы из задних шеренг. Раненые и усталые ромеи просто оставались в тылу строя, предоставленные сами себе. Сами себе помогают, сами поправляют доспехи, сами пьют воду, если она еще есть в бак-лаге за спиой. Раненые лежат позади строя, по возможности сбоку, пытаясь зажать раны, или хоть как-то перевязать их. Уставшие русы, оставались в задних рядах, намереваясь, со временем, отдохнув и чего ни то перехватив наскоро, выйти в сражающиеся ряды. А вот раненых, не задерживаясь, отводят, тех, кто еще передвигают ногами, либо относят, тех, кто уже не может идти самостоятельно, добровольцы-болгары. Этот порядок поражал бзилевса. Откуда он у этих варваров? Если даже прямые наследники великого Рима его уже давно утратили. А целый ряд воинов-русов, громящий огромными, и тяжелыми, на-верное, секирами на длинных ратовищах, по беззащитным головам и плечам скутатов? Это у них свое, или от викингов? Потери ромеев множились, хотя и ряды руссов таяли. Гораздо медленнее, но таяли. От стен крепости Преслав к руссам небольшими группами подходили подкрепления. Поняв, что такой бой может продлиться очень долго, как знать, сколько там руссов и как долго они смогут драться без роздыха, базилевс приказал ото-звать своих скутатов. Снова гнусаво завыл буксин, ромейская пехота спешно сделав не-сколько шагов назад, разорвала дистанцию боя, отходя, обернувшись, лицом к врагу. Щи-ты в русском строе, видел базилевс склонились намного сильнее, чем перед тесным боем, шеренги вооруженные рогатинами и секирами присели, положив свое оружие в упор на щиты, а два ряда русских лучников, спешно рвали стрелы из тулов по-над плечом, у кого правом, у кого – левом. Завзято и с азартом, выводя луки, тянули тетивы к уху и спешили послать ромеям в разлуку побольше стрел. Темп стрельбы поразительно высокий, как у степняков. Отходящие скутаты, попав под дождь стрел, вначале затоптались на месте, по-том же, потеряв строй, повернулись спиной к стреляющим руссам и грузно побежали на-зад бесформенной кучей латников, теряя людей и затаптывая своих же раненых, тех, кто не догадался притулиться в сторонке, прижавшись к каменным стенам дороги. Русы же, преследовали скутатов огнем, до самого того момента, где они уже теряли возможность добить до ромеев, враз прекратив стрельбу, должно, по команде. Того, кто командовал руссами, базилевс уже узрел. Тот стоял слева в строю, временами его приподнимал стоя-щий сзади могучий пешец над головами своих товарищей спереди.
Император решил, что приспело время тяжелой и латной конницы. Главной силы то-гдашнего войска. И вот, громко грохоча тяжеленными подковами, сопровождаемые раска-тистым горным эхом, блестя стальной чешуей доспеха и коней, и их всадников, на непо-корных руссов, несется тяжелая имперская конница, катафрактарии. Лязг и звон железа, храп лошадей, легшие для таранного удара копья. Это страшно, даже и с его скалы. Но император видит, как снова легли в наклон щиты и как вновь торопливо занялись метани-ем стрел, встречь латной коннице, лучники русов. Словно длительность их жизней стала измеряться не числом ударов сердец, а количеством брошенных во врага стрел. Катафрак-тарии неплохо защищены от стрел, но те все же находят сочленения доспехов, соединения стальных чешуек, смотровые прорези и прочие слабые места в доспехах. Огонь русы ве-дут довольно таки плотный и много, слишком много всадников, катиться с седел, а ведь это целая мера конных. Но конные все ближе и ближе. Звучит команда, на сей раз она слышна и встречь им, утыкаясь в землю своими пятками, смотрят копья второго третьего и четвертого рядов. В пятый быстро перешли вои с секирами на длинных ратовищах. А уже через минуту катафрактарии подошли впритык. Снова крик команды и слитный зве-риный рев тысяч глоток руссов, потряс воздух, а пешцы стремительно сделали несколько шагов-прыжков, навстречу конным. И грянули в них, поражая тех копьями, а копья кон-ных застучали по щитам руссов. И снова особенно срашными показались те огромные се-киры, мозжащие по черепам и плечам всадников по черепам лошадей, рубящих и глуша-щих. Кони катафрактариев, устрашенные жутким ревом и резким скачком вперед пехоты руссов, заволновались, сбив порыв атаки, подаваясь назад, а кто и разворачиваясь, теряя всю инерцию сами и мешая ее сохранять другим. Да и сами катафрактарии, не раз, в испу-ге затягивали узду, останавливая своего скакуна. Ну, не ведет так себя пехота, не должна она так себя вести! А тут еще грянули в копья и секиры русы. Конница недолго стояла, пытаясь колоть копьями руссов и рубить их мечами. Лучники руссов, пользуясь тем, что конный всегда возвышается над пешими, за счет высоты его лошади, били в упор над го-ловами товарищей, буквально выметая ромеев, из их седел. С такого расстояния даже и очень добрые латы выручали редко. А пешие вздевали их на рогатины и громили своими огромными секирами. Пользуясь тем, что стоя на твердой земле, а не в зыбких стременазх, усилие можно развить гораздо более значительное. Конница базилевса заколебалась, а еще через какое-то невеликое время, подалась назад и бросилась в отступ, провожаемая стрелами стреляющих руссов. Снова грохот копыт. Беспорядочная толпа некогда блестя-щих катафрактариев империи, бросается наутек, а им в спины летят меткие стрелы и те падают, падают, падают. Со спины то они защищены много хуже. Метал дорог, да и лиш-ний вес доспеха никому не нужен. За спиной базилевс с раздражением слышит завистли-вые вздохи телохранителей-ипаспистов . Да и ему самому, слов нет, завидно и стыдно. Стыдно, что это тавроскифы, варвары, к тому же, сражающиеся без свего верховного во-ждя, громят его отборные войска. И как ведь громят! Все, его терпение иссякло:
- Прикажите «бессмертным» атаковать этих несносных тавроскифов!
Отрывисто распорядился, разозленный донельзя, неудачами своего воинства, бази-левс. Один из телохранителей, сломя голову, ринулся вниз со скалы – отдавать распоря-жения. И вот позади, в длиннющей, блистающей сталью, медью и бронзой доспехов, ко-лонне перемещающейся по теснине имперской армии, послышалась громкая площадная брань. Базилевсу казалось он различает трубный голос начальника «бессмертных», маги-стра Антифона. «Бессмертные», береженья для, шли в центре порядков армии базилевса, и вот, расталкивая иные фемы и меры по побочинам дороги, они выходили вперед, развора-чиваясь в длинную блестящую колонну, сверкающих сталью и статью своих боевых ко-ней, всадников, подходя к исходным позициям для атаки. Лучшие кони и лучшие коники империи! Базилевс знал, Антифон смотрит на него, ожидая отмашки для начала атаки. Иоанн бросил взгляд на руссов – стоят проклятые варвары, и черт их не берет. Только со-всем уж смешным и несерьезным кажется их жиденький, несерьезный вроде, строй, из не-скольких тысяч человек, когда на него нацелилась этакая мощь коней, людей и лучшей боевой стали. И все же молодцы они, ведь видят, кто изготовился атаковать их, понимают все, а – не разбегаются. Ну что же – пусть умрут! И автократор, избоченясь, махнул рукой, с зажатым в ней носовым платком. Пусть! Страшно грохнуло в проходе теснины и «бес-смертные», скачком взяв с места, ринулись вперед. Мощно и страшно летела конница бес-смертных, даже отсюда со стены страшно на них смотреть, каково же тем, на кого они скачут? – а русы, дождав, пока те пройдут отделяющее их расстояние и войдут в дистан-цию боя, метнули в бессмертных первую тучу стрел, и еще, и еще… Нет, доспехи у «бес-смертных» все же лучше доспехов простых катафрактариев, но и они, нет-нет, а – падают, катясь под копыта своих тяжелых коней, а русы все мечут, и мечут стрелы, словно изме-ряя свои жизни не в единицах времени, а в числе брошенных по врагу стрел. Неужели не боятся они совсем?
Когда «бессмертные» подскакали вплотную, русы повторили маневр с громким кри-ком и броском пешей стены с ежом из рогатин вперед. И снова с успехом! Правда в отли-чие от прошлого раза, замятни особой в рядах конников не было, всадники «бессмертных» были гораздо лучшими наездниками, справились со своими лошадьми, да и кони их были получше, намного правильнее выезжены. Но русы, с великолепным бешенством, били, били и били своими страшными рогатинами, взлетали и опускались, вновь взлетая, их чу-довищные секиры. Головы же, на какие те пали, мгновенно обращались в жуткое месиво из стали шлемов, крови, кости и серой студенистой субстанции мозга. Страшно летели по сторонам, из этой отвратительной тюпы, не менее отвратительные и брызги. И вылетали из седел лучшие всадники империи, паданая под копа своих коней. А над головами своих передних шеренг, не останавливаясь ни на мгновение, метали стрелы лучники руссов. Почти остановившиеся блестящие ромейские всадники, почувствовали себя весьма не-уютно под этим не прекращающимся колючим и страшным градом. Хоть и прекроасны их доспехи, но непробиваемых лат нету в природе. Да еще под ударами множества рогатин и секир. Но и инерции намного более глубокой и тяжелой колонны конницы, руссам было не преодолеть свои не столь уж и глубоким строем, она начала их продавливать вспять к Великому Преславу, а император лишь заворожено смотрел на эту чудо-пехоту. Он смот-рел как медленно, и все более замедляясь со временем, она подается к другому краю уще-лья, предстоящего болгарской столице, упираясь и напрягаясь, тщась подавить даже то великое давление непреодолимой инерции, какое сдвинуло их с места. И базилевс испу-гался, видя, как много блестящих трупов людей и коней, остается валяться и биться в предсмертных корчах на земле. Хватит, додавят другие, а «бессмертные», потеряв инер-цию, остановятся, становясь неподвижной мишенью для рогатин, стрел и секир этих чер-товых руссов. Сейчас он полностью оправдал Варду Склира, которого так и не наказал за то поражение под Аркадиополем, раздумывая, как с ним быть, и решил про себя, что даст тому шанс оправдаться, а сам торопливо послал ипасписта, приказать Антифону отходить. Ипаспист, видя раздражение базилевса, поспешил. И вскоре, «бессмертные длинной бле-стящей змеей отправились в обратный путь, покрытый к этому времени и телами их това-рищей. О раненых опять никто не позаботился и сейчас, подавляющее большинство из них гибли под копытами тяжелых лошадей отходящих «бессмертных». Но самое странное было  том, что русы, опять же по команде, закинув щиты на спину, в четком строю, по прежнему нисколько не утратив порядка, начали отступать к распахнутым им навстречу воротам Великого Преслава. Они уходили в город, но уходили не побежденные, сумев от-бросить даже лучшую конницу империи. А ведь их только тысяч с пять, а то и того мень-ше, прикинул базилевс численность руссов на глаз. С большим опозданием посланные вслед руссам, псилы, не слишком и поспешали. И, положа руку на сердце, базилевс хоро-шо понимал почему. Русы, не разворачивая свой первый ряд, со щитами на спине, остано-вились и дали пару залпов стрелами по псилам. Снова сразу появились раненые и убитые. Нет, император видел, как много раненых вели после последней схватки с «бессмертны-ми» перед рядами руссов, помощники-болгары. И видел, как немало их, погибших, оста-лось там, где они остановили его «бессмертных». Но их не сбили с позиции, только потес-нили страшным, неудержимым весом конных. Позицию они оставили ее сами, когда бес-смертные, полностью утратив инерцию напора, уже пошли назад. Оставили и уходят, плюя на все усилия армии империи в несколько десятков раз, превосходящей их по силам. Вот за руссами закрылись ворота и солдаты базилевса, боязливо на них поглядывая, при-нялись разбивать лагерь перед стенами города. По команде базилевса вперед прошла ме-тательная техника ромеев, и родственник базилевса патрикий Никифор Куркуас, принялся заниматься их расстановкой. Дело сие было ответственным и долгим и Куруасу следовало сугубо поспешать. А базилевс едучи к своему шатру, остановился над одним из погибших руссов, глядя на него с некоторым чувством изумления. Ничего ведь особенного! Человек, как человек, без рогов, без копыт. Вон, рыжеватая бороденка и волосы, окровавленные, русые, стриженные под горшок. Руки всю жизнь работавшего человека, все в мозолях и ссадинах, кожаная перстатица на шуйце распозлась, надо быть, от натуги. Кольчуга доб-рой вязки, но тоже ничего особенного, у него в войске у очень многих кольчуги и полу-чше. Шлем лежит помятый, слегка в сторонке, кованный с коническим навершием. Обыч-ный шлем, ничем не примечательный. Десница, откинутая в сторону, все еще сжимает ро-гатину с остроконечным рожном и крюком для стаскивания всадников с коней. Из-под кольчуги, доходящей до средины бедер, торчат порты из грубой серовато-белой, слегка грязноватой, ткани. На ногах грубо сделанные, оба явно на одну ногу, не самой лучшей кожи, сапоги. Секира, на коротком ратовище, за поясом, на спине, едва видна оттуда. Кин-жал в истертых ножнах на поясе, а за голенищем сапога – деревянная ложка и деревянная же рукоять еще одного ножа. И действительно, ничего особенного. Что придает им такую сумасшедшую устойчивость в бою? Что заставляет держаться друг друга до самого конца, а не просто разбегаться под давлением организованной рати, подобно испуганным мы-шам? Заметив, что базилевс в глубокой задумчивости рассматривает тело одного из мно-гих убитых тавроскифов, лежащее на дороге, его свита тоже остановилась, и вперилась глазами в это же тело. Все, как один. Нет больших обезьян нежели придворные и подчи-ненные бюрократы. Подьехал Никифор Куркуас и с должной почтительностью задал во-прос родичу-автократору. Тот его не услышал. Никифор вопрос повторил. Базилевс толь-ко неосознанно поднял на него, привлеченный неким звуком, абсолютно бессмысленные глаза:
- Что?
- Божественный, установка метательных машин уже размечена в один ряд. Начинаем их ставить. Прикажешь размечать и в другой? Где начинать его ставить? Полного-то вто-рого ряда не будет.
В самом деле, византийцы везли с собой столько метательных машин разного пред-назначения, что сумели окружить стены не слишком большой крепости Великого Пресла-ва сплошным кольцом, и еще какое-то количество машин осталось. Возвращаясь к жизни, Иоанн, подумав, указал Никифору, где поставить те оставшиеся и принялся совершать не-спешный объезд стен Преслава. Все это время он думал о том, что вышли они к Преславу задолго до полудня, а лагерем становятся уже только к ночи. Жалкий по численности от-ряд пехоты тавроскифов, с легкостью отнял у вдесятеро более многочисленной и мощной армии империи целых полдня, заставив ее солдат умирать здесь на этой пыльной, камени-стой дороге, ведушей к городу, за стенами которой начинаются зеленые сильно всхолм-ленные равнины предгорий Планин. Отнял, но и сам не изгиб при этом, банально отошел в крепость. Солнце клонилось к закату неспешно, словно стараясь подзадержаться на небе и полюбоваться еще результатами ратной работы тавроскифов. Перекрестившись, Иоанн прошел к своему шатру, только сейчас вполне ощущая, насколько утомил его, этот длин-ный, и такой насыщенный событиями, день.
Воевода, командовавший руссами в Преславе, Сфенкел, провел весь сегодняшний день в строю своих пешцов. Ему под команду досталось 40 сотен пешцов и пять сотен болгарского ополчения. О приближении к городу самого базилевса, с его огромной арми-ей, он узнал примерно пять дней назад и волен был уйти. Но и оставить Преслав просто так, совсем без боя, Сфенкел не хотел, считая это унизительным для своей и княжой чес-ти. Какими были понятия о воинской чести у этого варяга, еще недавно, лет шесть назад, побывавшего наемником здесь же в Константинополе, но так и не вернувшегося в каме-нистые фиорды Скандинавии? Бог весть! Там, в городе Константина, он принял христиан-ство, но воевал сейчас с единоверцами на стороне язычников. И воевал хорошо. За честь и за совесть! Это он персонально командовал маневрами пехоты руссов, так поразившими базилевса, своею слаженностью и точностью. И это, подчиняясь его команде, пешцы, сра-зу же после того, как выдержали атаку самих «бессмертных», ушли. Сами. Так и не сби-тые со своих пзиций. Просто Сфенкел, находясь посреди сражающегося строя, хорошо понимал складывающуюся в ней ситуацию. Он видел, что предел устойчивости уже почти достигнут и без пополнения его рати, повышен быть не может. А пополнить свою рать ему было некем. Он знал, что уже почти 500 человек из всего 4000, погибло, остальные неимеверно устали. Прекрасно понимая, что уже следующая атака может вытолкнуть их из избранной ими узости, сразу обнажив их фланги, сделав их доступным для удара про-тивника, как, впрочем, и тыл, он счел за лучшее отойти с этих позиций, не дожидаясь ро-ковой атаки. Высока беззаветная стойкость пешцов руссов, даже очень высока, но не бес-предельна же! Отойдя за стены стольного града болгар, он принялся рапоряжаться, разво-дя своих ратников и болгар по стенам, справедливо полагая, что завтра последуют штур-мы. Не захочет Иоанн Куркуас, а Сфенкел, будучи наемником в Константинополе, непло-хо знал нынешнего базилевса, правда, под его родовым именем,  терять время на бес-смысленную длительную осаду Великого Преслава. Тогда, когда все звали его просто Ци-мисхием, он оставлял впечатление очень толкового и даже выдающегося воеводы, спо-собного прыгнуть выше черты, проведенной автором трактата Маврикия, для всех сред-них воинских начальников. Потому и станет он спешить с Преславом. Суета и шум во-круг, показывал опытному воину, что ромеи спешно ставят свои осадные машины. Их в действии Сфенкел еще не видел, он наемничал в столице и всю свою службу простоял на дурацких постах в Буколеоне и Константиновом дворце. Но слышать об этих машинах до-водилось очень и очень много. Приказав, для пущего бережения, перенести раненых рус-сов в царский дворец, окруженный отдельной, внутренней для всего города, стеной, пред-ставляющий собой крепкую возвышенную цитадель в укрепленном граде, он занялся внешними стенами. Конечно, если они не удержат имперцев на внешних стенах, на внут-ренних им тоже долго не продержаться, хотя, как знать. Плотность обороняющихся бой-цов вырастет, а число одновременно атакующих, просто неизбежно снизится. Идти им от-сюда вроде некуда, везде их перехватят, вынуждая к неравному бою ромеи. Если уходить небольшим количеством людей, так можно растаять в еще только начинающейся зелени долин, какие отсюда уже и тянутся, перемежаясь холмами, до самого Дуная. Но четыре тысячи ратников, византийцы так просто не пустят, и раствориться им в зеленях не позво-лят. Не тот случай! Уходить в рассыпную и вовсе худо. Сфенкел знал прекрасно как мало их, в таком разе, дойдет до своих. Единицы, ну, максимум, десятки, не более. Надо оста-ваться тут. Удерживать этот чужой город и еще более чужой дворец. Старый царь Петр умер еще позапрошлым годом, его наследника возит в своем обозе, в качестве раба, Ци-мисхий. На что им этот Преслав? Будь бы Святослав на Дунае, возможно, давно бы они его уже и оставили бы, перехватывая имперцев в гористой Болгарии, благо есть и было где. Для войны с ними это было бы куда как полезней. Но, когда война началась, а он уз-нал об этом два месяца назад, по ромейскому счету, в январе, Святослава тут не было, он все еще был в Киеве. Послано ли к нему? Должно, послано! Не дитя ведь тот же Свенельд. Хотя и воевода он всего лишь очень опытный, но не выдающийся. Он, Сфенкел давно бы уж вел с имперцами войну внезапных нападений и легких укусов. Тем более, что их ар-мия, судя по тому, как она подходила к Преславу, сильно растянулась на необычайно стесненных горами редких дорогах. Может, князь уже и вернулся? Если да – война пойдет отменно иная, и он это сразу почувствует. Если доживет, усмехнулся про себя воевода. Но тогда Преслав надо удерживать, благо запасы в его подвалах значительные. Если князь прибыл, был уверен Сфенкел, он своих не бросит, не из таковских! Наверное, уж отправ-ляется сюда, чтобы вместе с ними поразмыслить над судьбой ромейского базилевса Иоан-на Куркуаса, по прозвищу Цимисхий. Найдя закуток потише и сказав своему джуре, что соснет маленько, Сфенкел прилег и сразу уснул, как в темный колодец провалился…
Очнулся он рано утром, когда солнце в самый первый раз лизнуло своим светлым языком-протуберанцем, шершавую каменную стену Великого Преслава. Как и ожидал Сфенкел, византийцы шевелились, строясь перед стенами в пешие друнги скутатов. Русы на стенах тоже давно уж пришли в себя и не спали, ожидая действий противника. Что по-делаешь, сидя в стенах крепости, ты заведомо и изначально лишен инициативы. Ее прояв-ляет противник. Осталось только распорядиться, чтобы ратникам принесли поесть прямо на стену, да и вина неплохо бы. Его было вполне достаточно в царских винных погребах, отборного, самого лучшего, как и еды, кстати. Длинная осада их не пугала. Пусть боятся ее ромеи! Те построились по фемам, вне досягаемости лучного боя со стен, и выбросили вперед псилов, намереваясь под защитой дощатых, спешно сбитых за ночь, щитов, пере-двинуть тех под стену, взяв под обстрел ее гребень. Но Сфенкел выдвинул на стену всех лучников, а ратникам, лишенным лука в строю, где они либо копейщики, либо щитонос-цы, либо секирщики, раздал найденные во множестве в царском арсенале Престава само-стрелы. Обучать опытных ратников с ними обращаться не след, умеют и так, зане прицел брать там большого ума не надо, да и науки особой не потребуется. Скорострельность в сравнении с луком плевая, это да! А вот, что до прицельности и возможности пробивать доспех, так хороший самострел иному луку, даже и неплохому и форы даст! По псилам со стен часто и зло полетели стрелы из луков и металлические стрелы-болты из самострелов. Их запас в царском арсенале казался неистощимым. Псилам пращникам сразу стало нече-го делать под стенами, кроме как погибать, и их отозвали. Лучники упорно пытались ис-полнить приказ императора, но мало в сем преуспели, понеся вельми тяжкие потери. С имперского машинного стана с жутким скрежетом и верещанием и стуком дерева по дере-ву начали бить скорпионы и гастафеты. Эти большие, часто железные луки, наподобии самострелов, только станковых, метали целые оперенные сулицы с хищными трехгран-ными наконечниками. Такие с позволения молвить стрелы, пробивали любой доспех. У Сфенкела кольчуга была двойной, гораздо лучшей, чем у большинства ратников, с пла-стинами-оплечьем, зарцалом, закрывавшем грудь и верх живота. А низ живота и сам жи-вот прикрывали пластины, закрепленные на поясе. Были у него и налокотники с наголен-никами, да и шлем был добротный – ерихонка . Только и его доспехи были для стрел скорпионов, что та же пестрядь  домотканая. Но и по стенам Преслава, зря что ль столь-ный град царский? – были расставлены примерно такие же скорпионы и гастафеты. Возле них засуетились болгары из местных, помогая руссам и ведя огонь по ромеям. Вообще, жителей града сего, Сфенкел пытался уговорить оставить город задолго до подхода войск базилевса и некоторые, послушавшись, город покинули. Те, наверное, у кого были родст-венники в горах. Хотя многие мужчины-болгары, отвезя куда-то свои семьи, вернулись в крепость, предложив свою помощь руссам. Она пригодилась вчера, оказалась нужной и сегодня. Но, если не подоспеет с подмогой, Святослав, ромеи крепость возьмут, хотя бы и простым измором возьмут. А что они тогда сделают с болгарами, живущими в крепости. Вполне понятно что! Видели, да и сами не раз выделывали. Так что знаем, плавали! Но болгары, хотя Сфенкел и отсыпал им, не жалея, золотых и серебряных номисм, из сильно опустевшей царской казны, уходили скупо. То ли пообыкли жить в городе, за стенами, а гор и тамошней дикости стали попросту бояться. То ли очень сильно рассчитывали на за-щиту малочисленных здесь руссов. Излишне сильно! Ведь те 20 сотен болгар, что стояли тут при прошлом царе, ушли отсюда еще до войны. Веры в то, что в ближайший день – два придет Святослав, было немного, слишком многое должно было совпасть, для такого благоприятного исхода. И Сфенкел этого от болгар не таил, наоборот, и рассказывал и объясял всем желающим его выслушать, множество раз. Но те упрямо оставались в крепо-сти, и даже помогали руссам отбиваться от ромеев. Интересно, а почему остальные мета-тельные машины не работают, только легкие тараны  ромеи в трех местах пытались под-таскивать. Два из них уже горят. А камни из катапульт, баллист и онагров все еще не ле-тят. Почему? Иоанн рассчитыват сохранить стольный град отцовский в целости для сво-его подконтрольного царька, Бориса? Наверное. Иных пояснений Сфенкел попросту не видел. Но вот железный слитый лязг пронесся по ущелью, стронулись с места стройные коробки скутатов, появились у них штурмовые лестницы и они скорым шагом направи-лись к стенам города. А луки, самострелы, гастафеты и скорпионы со стен, враз перенеся, сконцентрировали свои усилия на них. И это сразу почувствовалось по виду многих па-дающих тел. Но, не считаясь с потерями от стрел, ромеи быстро продвигались к городу. Скутаты бежали к стенам,  недобитые псилы, метали стрелы из-за своих щитов в защит-ников стен, а многочисленные скорпионы и гастафеты Никифора Куркуаса мели по зуб-цам своими страшными стрелами-сулицами. Число убитых и раненых русов и болгар сра-зу же возросло. Но вот скутаты полезли на стены, приставив свои тонкие, сташно шаткие штурмовые лесенки с крюками. Метать стрел по ним приходилось сильно высунувшись и оставшись без прикрытия от бьющих снизу псил. Скорпионы  ромеев свою стрельбу уняли, поскольку не имели нужной меткости, могли поражать и своих воинов. В то же время баллисты, скорпионы и гастафеты со стен свирепствовали в максимально доступ-ном для них темпе. Сфенкел заметил, что с погибших руссов сразу снимают кольчугу и шлем, забирают его секиру, или меч и занимают его место градские болгары, не давая со-противлению со стен ослабеть. А на гребне стены уже схватились тесно, в рукопашную. Перед Сфенкелом стену перемахнул скутат, с заброшенным за спину, овальным скутом. За ним последовал еще. За тем еще один ухватился за стену. Сфенкел, орудуя скандинав-ским мечом викинпга, имевшим широкий клинок с закругленным концом, зарубил одного из них, другого пинком ноги спихнул назад, а третьему, лишь ухватившемуся, было, за гребень стены, перерубил предплечье, отправляя его в длинный путь свободного полета вниз, к самому подножью стен. Повсюду на стене русы и болгары во весь размах, с плеча, угощали незваных гостей секирами, рогатинами и мечами, те же норовили их попотчевать своим оружием и не всегда безуспешно. У кого получалось сие лучше? Наверное, все-таки, у руссов и болгар. Ибо ближе к вечеру Иоанн Цимисхий отдал приказ прекратить штурм, отводя свои фемы и турмы от стен. Даже псилов и тех оттянул, оставив, по своему обычаю, валяться на поле лишь раненых и убитых. Своих раненых и убитых русы и бол-гары со стен убрали, как только остановился штурм. Мертвых сожгли, разведя костер из бревен, взятых из разрушенных домов боляр, а раненых отнесли в царский дворец, осно-вав там лазарет. Может, будущему царю и не понравится, что в его тронной зале, как и в спальне, впрочем, был лазарет, только в этом случае ответ один – защищал бы, твое вели-чество, свой град сам, сам бы и распорядился. А нам сие занятие переуступил, ну и изви-ни, уважаемый! Ты где сейчас? В обозе ромейского базилевса, обглодки греческие подъе-даешь? А что ж не дома, дорогой? Вот бы и защитил свой дворец от повального раграбле-ния и разрушения. Аг-га? Подъедаться в ромейском обозе безопасней? Тогда не пеняй! Лишен ты такого права, твое неуважаемое, не за что, поскольку, величество.
Отбив все штурмы этого дня, русы отдыхали, прислушиваясь к возне византийцев за спиной, а Сфенкел спрашивал себя, долго ли базилевс будет намерен соблюдать диплома-тию и щадить Великий Преслав? Вот уж вряд ли! Не с чего ему, хоть и вошел он в Мезию, заявляя, направо и налево, что, де, пришел сюда только освободить единоверных болгар из-под ига варваров-язычников. Но всю страну он уже прошел, основные пункты сопро-тивления раздавил, природного царя болгарского среди рабов своих числит. Нет, долго он с этими песнями, относительно освобождения, рассусоливать явно не станет. Может, уже завтра и начнет. Метательных машин, Сфенкел осматривал, под стенами выстроилось во множестве, как только базилевс решит, что пора, так они и начнут. Вылазку бы, но вряд ли хватит сил. Они предусмотрительно поместили две фемы в прикрытие своего машин-ного парка. Это тысяч 6 – 7 пехоты, ему со своими едва четырьмя их с пути не столкнуть и к машинам не пройти. А те, связав его боем дождуться своих, окружат и изобьют руссов всех, до единого. Так что пока выгоднее сидеть на стене, в относительной безопасности.
Иоанн же в шатре совещался со своим братом двоюродным и начальником машин, магистром Никифором Куркуасом. Тот настаивал побыстрее вводить в дело его машины, говоря, что потеря дня вчерашнего и дня сегодняшнего в попытке вначале продавить ру-сов, а, позже, взять стены Преслава вчистую на копье, могут аукнуться ромеям серьезны-ми потерями в борьбе со Сфендослейвом. Но, Иоанн, наслышанный о трудности пути из Руси в болгары летом, а уж если зимою, так и вовсе его невозможности, предпочитал не спешить, полагая, что все еще успеет. Пока-то еще реки вскроются от Киева. В низовье Днепра, он слышал, ледостав уже начался. Но иного пути, как по Днепру, для Святослава он не видел. Через степь?  Как? По снегу? А чем, скажите на милость, кормить лошадей? Святым Духом? Это же, как долго встанет идти оттуда длиннющими обозами? Нет, Свя-тослав на это не пойдет. А в связи с такой уверенностью, решил базилевс еще и завтра до полудня к метательным машинам не прибегать. Потери у него немалые, но и руссов они есть. Должны быть, по крайней мере! Не просто же так садили по стенам стрелы из Луков и гастафетов со скорпионами и не от радости пьянящей махали мечами на стене, забрав-шиеся на нее солдаты. Должны быть у руссов потери, и, судя по их собственным, нема-лые. Значит, плотность защищающихся на стенах, вскоре станет слишком малой, для  их надежной защиты. И вот тогда они ворвутся на стены и возьмут Великий Преслав чисто, без разрушений. Кстати, тот же Никифор Куркуас сообщил, что сифоны с «греческим ог-нем» должны подойти только завтра. Но великолепная стойкость пехоты руссов, базилев-са воистину восхищала. Надо же! Вчера весь день дрались, отбили все атаки, отошли соб-ственной волей и заперлись во граде. Сегодня весь день он их пытался сбить со стен. Все атаки отбиты, потери у него огромные. Но и у них же они есть! Не могут не быть! Он сам видел, как падали со стен ратники руссов, своими собственными очами зрел. Нет, завтра с утра, под прикрытием псилов и гастафетов , он пошлет на стены катафрактариев. Пусть пробуют они. И защищены они много лучше скутатов и в одиночной схватке намного опытнее. Все решено! Завтра с утра пойдут на этих неуступчивых проклятых руссов, ка-тафрактарии. Пойдут и возьмут этот чертов град!
Едва встало солнце, как ромейские катафрактарии, гнусно пыхтя, рыгая острой чес-ночной отрыжкой, с признаками начинающейся изжоги, в смрадном дыхании, звучно и мерзостно икая, многоголосо переругиваясь, отрыгивая, строились напротив круговых стен Великого Преслава. Перед ними, закрываясь дощатыми щитами на колесах, собира-лись, готовясь прикрывать их приступ, псилы. Предполагалось, что лучники возьмут по два колчана стрел, но псилы-лучники, рассудив, тут один бы высадить, да остаться целым, брали по одному, нарушая строгий приказ и не сильно опасаясь, возможного наказания. Им уже казалось, что страшнее, чем послать их в атаку на этих чертей-руссов, все равно придумать что-нибудь сложно. Это как прямо на эшафот спровадить! Наконец забубнили букцины , все пришло в стремительное движение. Покатили свои разом полегчавшие, поскольку были они снабжены колесами, защитные дощатые щиты из-за которых приня-нись вести частую и злую стрельбу по гребню стены ромейские лучники. Ровными рядами двинулись мимо них, к крепостным стенам спешенные катафрактарии. Красиво они шли, блистая чешуйчатой броней своих доспехов, округлостями стальных шлемов и щитов. Две полные меры пошли на приступ одновременно, а со стен, спеша, били луки, самострелы, гастафеты, скорпионы и баллисты. Все что могло метать что-нибудь острое и тяжелое – метало. Катафрактарии шли и падали, падали, падали. И все-таки шли. Но вот букцины забубнили энергичнее, выдувая более быстрый ритм. С размахом во всю длину, оперлись на стену, цепляясь крючьями за неровный гребень штурмовые лестницы. Крики, гам, щелканье тетив, удары стрел и болтов по стали доспехов, крики команд, вопли раненых. На стенах же – полный покой и деловитая размренная суета. А стрелы из-за зубцов летят все гуще. Катафрактарии яро карабкаются по лестницам, и, пораженные меткими стрела-ми, падают, недолезая до верху. Паря в теплом по-весеннему воздухе легким дымком, льется сверху на головы бедных катафрактариев кипяток и кипящее масло, попадая и под доспехи. Люди под стенами, обваренные, корчаться, в отчаянии срывая свои доспехи, и снова падают, уже поражаемые стрелами со стен. Но вот первые катафрактарии в своем напоре, достигли гребня стены и схватились с руссами, крик и вой атакующих и оборо-няющихся, все более и более нарастал. А на стене уж секутся катафрактари с ратниками. Базилевс видел, как, то тут, то там, казалось бы, им удавалось зацепиться, но в эти точки подходило немедленно подкрепление из руссов, или болгар, и успешных катафрактариев сбрасывали со стен так же, как и их предшественников скутатов. Базилевс, стоял на спе-циально сделанной площадке, достаточно удаленной, чтоб не попасть под длинные стре-лы-сулицы из стенных скорпионов, гастафетов и шары из баллист. Стоял в полной броне катафрактария. Но большой, настоящей, удачи ему по-прежнему не было. Нигде до само-го полудня им так и не удалось зацепиться за стены, закрепившись и копя там силы. Ря-дом с базилевсом тяжело вздыхал Никифор Куркуас. Наконец Иоанн, огорченный несоиз-меримостью потерь и результатов, не выдержал:
- Давайте сигнал к отбою штурма!
И – Куркуасу:
- А ты вперед, развить такую стрельбу, чтобы уже к вечеру вымести их всех со стен!
- Слушаюсь и повинуюсь, божественный!
С готовностью принял долгожданный приказ патрикий. Иоанн смотрел, как тот Раз-лаписто раскачиваясь тучным своим телом, одетым в богатый доспех, бежит к своим ма-шинам, а от него разбегаются по отдельным позициям его подчиненные. Перекрывая шу-мы штурма, гнусаво завопил букцин. Те катафрактари, что уже оказались на стене, погиб-ли оставленные без помощи, остальные как можно быстрее бегут назад, ожидая каждое мгновенье славянской стрелы меж лопаток. Кое-кто и дожидается ее таки. Но иные все же успевают выйти из дистанции боя и все еще бегут, поскольку остановиться они попросту не могут. Им страшно! Однако уже заскрипели, заверещали скрученными вервиями и ко-жанными ремнями баллисты, аркбаллисты, гастафеты, катапульты, требюшеты и онаг-ры . Первые камни из многочисленных онагров, требюшетов и катапульт, летят с недо-летом, потом в перелет. Но, прицел – дело наживное. Со временем найдут и установят. Однако ж и славяне, эти тавроскифы и болгары, черт бы их побрал, понеся первые потери от метательных машин, отошли со стен, выставив только наблюдателей. О том, что на-блюдатели оставлены, великолепно свидетельствует стрела из скорпиона, свалившая од-ного из начальников машин, засмотревшегося на работу своих подчиненных и временно утратившего осторожность. Камни с оттяжным стуком бьют по стенам, снося зубцы, от-калывая целые куски стены. Стучат они и во врата крепости.
В самой крепости, спрятав руссов и помогающих им болгар в тесное пространство цитадели царского дворца стольного града, Сфенкел и его помощники терпеливо доказы-вали болгарским бабам, жавшим к себе своих испуганных ребятишек, что держаться они станут в царском дворце. Благо стена его выше стен внешних, а все эти машины, что рас-стреливают сейчас внешние стены, до дворца и его стены не достанут, а в сам город ромеи их притащить не смогут, зане им просто места здесь нет. А тем, кто останется в городе на-до разобраться по погребам и стараться не попадаться на глаза ромейским солдатам, по крайней мере, пока продолжается борьба. Потом, когда сражаться перестанут, можно бу-дет, потихоньку, вскорости, и выходить. Начальники наведут порядок среди разгорячен-ных схватками солдат и приведут их к обычному виду. А сам император, желая предстать пред болгарами их освободителем, понудит своих военачальников, сделать это как можно быстрее. Там же, в тесных стенах дворца, будет невероятно опасно, а, кроме того, все, кто там окажется, пощады у ромеев не найдут. Другое дело, они, русы и помогающие им бол-гары. Они ее и просить-то не станут! Но бабам и детишкам надо ведь жить. Так что идите дорогие в свои дома и ищите где вам припрятаться, чтобы пережить первые часы по при-ходу ромеев. Переживете первые часы – считайте, пережили всю осаду! Бабы подымали шум, тянули к Сфенкелу и иным руссам своих детишек, требовали их обязятельно защи-тить. Сфенкел рассвирепел:
- Ой, да не пихайте вы мне ваших сопляков! У меня их по всему окоему земному ос-талось немерянно, везде, где побывал, там и остались. Небось и здесь, у вас, вскоре запи-щат, если еще не запищали! Нам сейчас умирать предстоит, бабоньки! Вам же – жить! Да-вайте не будем выяснять кому из нас лучше! Давайте каждый станет делать то, что ему положено! Вы выживать, растя своих сопляков! Мы – умирать с честью, беря за себя как можно больше ромеев! Все бабы, идите отсюда, некогда нам!
Последние разы осматривали внутренние стены, подгоняли установку скорпионов и гастафетов с баллистами, пристреливали их, проверяли запоры. Впрочем, все это было из-лишнем, потому что всю эту снасть Сфенкел отладил заранее, еще до начала этой войны. Но и просто смотреть, как камни из метательных машин, щербят и выкрашивают внешние стены, грозя их снести до основания, в пределе, было слишком тоскливо. Понимая, что сидеть им здесь недолго, приесть всех припасов все равно не поспеют, Сфенкел выдал пищи и вина ратным, без обычной нормы, от пуза, и ратники варили повсюду себе еду. Выпивая понемногу вина, они уже как-то проще смотрели, как крошаться под ударами каменюк и постепенно понижаются внешние стены. Сам же Сфенкел поев вяленного мяса с болгарским хлебом, занялся тем, что пересчитывал всех, кто с ним еще оставался. Чуть больше половины от исходного количества 21 сотня ратных, да еще почти две сотни бол-гар. Ну что ж, базилевс, завтра тебе легче станет, необязательно, и далеко не сразу!
Ночь выдалась не по-южному светлой. Растревоженный долгим ожиданием работы, Куркуас не унимался, долбя и долбя по стенам всю ночь. А утром, когда и русы и ромеи, смогли, наконец, оценить его искусство и те и те почти одинаковыми жестами полезли чесать репы всей пятерней под шлемы. Даже божественный базилевс и тот сделал нечто наподобии этого универсального жеста, только и выговорив:
- Ого-го!
Стены оказались разрушены наполовину, ромеи потихоньку,  с сугубой опаской, ста-ли проникать во внутрь огороженного осколками наполовину разрушенных стен, про-странства. И сразу же понесли потери, свою первую кровавую жатву вновь собрали русы-лучники, самострельщики и стрелки из скорпинов и гастафетов. Первыми, прикрываясь деревянным щитом на колесах, туда проникли несколько групп псилов, решивших отли-читься перед лицом базилевса. Они бы и отличились, но с десятого выстрела баллиста метнула со внутренней стены камень, угодив точнехонько в их импровизированный щит, который мигом разлетелся на чисти, оставив бедных и беззащитных псилов на поживу их коллегам у руссов. И только после полудня, ромеи сумели, прикрываясь сбитыми наново щитами и, таща под их прикрытием, скорпионы и баллисты, войти в град и там закрепить-ся за щитами. За ними потянулись другие и к вечеру византийцы, рассыпавшись меж до-мами жилой части Преслава, его круглой церкви, окружили царский дворец, вернее, стены цитадели, возведенной вокруг дворца. Всю ночь они ладили для себя укрытия, готовясь к бою следующего дня. Много жилых домов было разрушено и многим в них жившим не повезло. Разъяренные тяжко идущей осадой, солдаты базилевса жалости не знали. А ут-ром начался штурм царского дворца, жестокий, но такой же безуспешный как и все пре-дыдущие штурмы города. Базилевс, разьяренным тигром метался по дому, который обо-рудовали ему для временного проживания. Он уже четвертый день ничего не может сде-лать с этими проклятыми руссами! И, главное, теперь машины уж не использовать, им их сюда не затащить, засыпят их трупами, толкающих их ромеев, изверги-русы. Но снова появился Никифор Куркуас, и предложил, установив сифоны с «греческим онем», попро-сту зажечь проклятый дворец! Это был выход! Но для подвозки сифонов, а их у Куркуаса было только четыре, да и из тех, два, он, перед походом еще, снял со ставших на ремонт в порту Константинополя и Золотого Рога, огненосных имперских дромонов, Никифор тре-бовал расширить проездные ворота в стене города. К распахнутым и наполовину снесен-ными византийцами воротам Преслава, подвели два оставшихся в машинном парке им-перцев, тарана. Это огромные, хорошо вымоченные для пущего веса, толстенные бревна, окованные большим количеством стали – собственно «бараны», бьющие стену, подве-шенные к балкам, крытые двухскатной острой крышей из мокрой дранки и поставленные на крупные и широкие, исключительно для уменьшения давления на грунт и легкости пе-редвижения, колеса. Их было восемь, по четыре с каждой стороны массивной деревянной рамы, на которую крепились козлы для подвески «барана» и стропила крыши, прикры-вавшей это чудо осадной техники от воздействия метательных средств противника. Транс-портировались на дальние расстояния эти стенобойные чудовища, восемью запряжкам быков, а непосредственно к стене подталкивались-подвозились целой друнгой  солдат. И еще одна друнга обслуживала порок, для работы у стены, раскачивая собственно таран – тяжеленное окованное сталью в заостренной части, бревно. Примерно четвертую часть суток, перед их использованием, солдаты поливали дранку крыши порока водой, чтобы уменьшить вероятность ее зажигания огненными стрелами, но при передвижении, или вне работы, эти чудовища были очень уязвимы. Состоявшие на ; из пересохшего дерева, по-роки очень легко загорались, как, впрочем и все остальные машины византийского импер-ского осадного парка. Поэтому их везли в расположении одной из фем. Солдаты этой фе-мы оказывались в привилегированном положении, их не использовали для боя с непри-ятелем, не гоняли на стены городов, для участия в кровавых штурмах. Они только несли охрану осадного парка и помогали, под началом розмыслов, передвигать и обслуживать  эти машины. И лишь во время вылазок неприятеля, эти солдаты должны были, встав сте-ной на его пути, остановить его прорыв к дорогим машинам – излюбленной игрушке сво-его базилевса и автократора. Сей раз таких заморочек у них не было, вылазок руссы из Великого Преслава не делали, не было у них для того сил. А вот сейчас, подведя оба по-рока к краям ворот, византийцы принялись их громить, стараясь как можно реже оказы-ваться в дистанции боя луков и особенно скорпионов и гастафетов руссов. Но, работа шла. И ворота города медленно, но неуклонно превращались в огромный и бесформенный про-лом. Оба тарана били непрерывно и грозно, поднимая в воздух клубы каменной пыли, руша, расшатанную непрерывными ударами таранов, кладку, целыми блоками. Наконец Никифор Куркуас, прикинув и примерившись, решил, что сделанного пролома вполне достаточно, и они приступили к передвижению и установке сифонов, точнее сифонофо-ров , как называли их моряки с дромонов. Сами сифонофоры, представляли из себя длинные трубки, и огромные мощные меха, для дмания через них «греческого огня в не-приятеля, еще в Константинополе, для удобства передвижения и боевого применения, столичные умельцы поставили на деревянную клеть-платформу, снабдив ее такими же ко-лесами, как и пороки-тараны, может только чуточку менее широкими. Целая друнга ску-татов, прикрываемая от цитадели-царского дворца своими псилами, ведущими перестрел-ку с руссами, прикрываясь деревянным щитом на колесах, передвигала каждую платфор-му с сифонофором. Никифор Куркуас зачинал своеобразную войну машин. Со стен цита-дели часто скрипели скорпионы, метая свои двухаршинные стрелы-сулицы, со страшными трехгранными наконечниками, бьющими любую мыслимую броню. Они нередко проби-вали даже деревянные дощатые щиты, используемые псилами для прикрытия, нанизывая беззащитных от них людей, прятавшихся за этими щитами. Звонко шелкили тетивой по защитным кожаным перстатицам, луки, металлически клацали, бросая во врага свои остро заточенные болты, самострелы, с той и с другой стороны. Звонко бумкали сталью под-вижных кареток, гастафеты. Верещали надрывно их ворота, натягивая мощные полосы стали, используемые в гастафетах, в качестве луков. Временами во всю эту боевую како-фонию врывался громкий стук баллист, метающих каменный шар в ту, или иную сторону. Остальные машины оказалось очень затруднительным втащить в стены города и поста-вить их в дистанцию боя. Ромеи понимали, что русы видят, как они тащат сифонофоры и, наверное, уже изготовились к вылазке. Скорым шагом в город вошла фема имперской пе-хоты, перед которой псилы тащили еще несколько щитов из досок на колесах, метая из-за этого прикрытия, стрелы в цитадель. Фема сразу заняла позицию, перекрыв две улицы Преслава, по которым русы, могли прорваться к сифонофорам. Оружие это было весьма неказисто, хотя и обладало невероятной силой огня, поджигая все перед собой. Правда, на очень незначительном расстоянии. И даже вода не останавливала этого огня, иногда толь-ко усугубляла его разрушительное действие. Но теперь, докладывал базилевсу Никифор, следовало их подтащить поближе к руссам. Настолько близко, что их стрелы со стен ста-нут не просто опасеными, а опасными смертельно. Особенно, огненные стрелы.
- Как ты предполагаешь их подтянуть в дистанцию боя?
Спросил заинтересовавшийся базилевс, своего родственника и начальника машин.
- С началом ночи, божественный, иначе мы все их потеряем от русской стрельбы ог-ненными стрелами.
- Опять ждать до ночи!
Вскричал в раздражении базилевс, громыхнув кулаком по хрупкому сборному сто-лику стоящим перед ним. Столик изящный, но непрочный, не выдержав нагрузки, на ка-кую не был рассчитан, разъехался, сбросив на землю все бумаги, просматриваемые бази-левсом. Два дворцовых холуя, взятых им зачем-то с собою в этот поход, немедленно бро-сились все подбирать.
- Да, божественный, надо подождать, иначе и потери будут слишком велики, и сифо-нофоры, боюсь, утратим все и сразу. А что делать тогда? Посылать на бесполезные штур-мы скутатов и псил, катафрактариев, «бессмертных»?
Но его последний вопрос сменился ревом очередного штурма. Ромеи хлынули к сте-не царского дворца по всему ее такому уже небольшому периметру. Солдаты, зная о цар-ской скарбнице  во дворце, лезли на стену густо и зло, облепив штурмовые лестницы и также густо с них падали, сбиваемые стрелами и самострельными болтами руссов. Падали и русы со стен. Когда имперские солдаты достигли гребня стены, на ней снова закипела жаркая схватка, наблюдать которую императору пришлось, на сей раз, уже снизу вверх. Единственное строение выше стен дворца в гроде, была, пожалуй, круглая церковь в глу-бине города на его главной площади. Но, она отстояла недостаточно далеко от дворца, чтобы гарантировать базилевса от огромных стрел скорпионов и гастафетов руссов и от каменных шаров их немноргочисленных баллист. Но и снизу базилевс видел, что оборо-ной цитадели некто очень грамотно управляет, распределяя силы обороняющихся. Его лучшие солдаты никак не могли проникнуть на стены и захватить там плацдармы. Сгоря-ча, базилевс уже хотел, было, послать на стены «бессмертных», свою единственную элит-ную часть, но передумал, а когда начали сгущаться понемногу сумерки, так и вовсе дал отбой штурму. Все понемногу успокаивалось, возвращаясь к состоянию тотальной пере-стрелки.
Внутри цитадели, Сфенкел подсчитывал свои потери. Император может терять сколь ему угодно, у него вон какая рать огромнющая. А у него уже скоро кажин ратник встанет на учет. Итак, после сегодняшнего штурма, у него оталось 12 полных сотен руссов вместе с легкоранеными и почти две сотни болгар. Потери большие, но не зряшные. Вон сколько ромеев округ стен цитадели валяется на поживу воронью. Вчетверо, а, наверное, и впятеро от потерянного им. Да и перед городскими стенами их навалено не менее того. Что сейчас станет делать базилевс? Днем, видел Сфенкел, ромеи волокли какие то машины с мехами. Он сразу сообразил, что это сифонофоры, видал их прежде на имперских дромонах. Их только сняли с кораблей и поставили на колесные платформы. И что? Они ведь вельми недальнобойны. Их надо подтащить едва не вплотную к стенам, а тут набросано всего и лестницы и обломки щитов псилов и трупы битых днем ромеев. Непросто встанет. Но вы-хода-то иного у ромеев нет. Значит, ночью и потащут, надо сказать своим прислушиваться зело. Бесшумно такие махины не протащить. И, как только шум, туда сразу факел из бал-листы и вести усиленную стрельбу огненными стрелами. Это – шанс. Иначе ведь зажарят! Действие этой пакости, Сфенкел не однажды видел, служа базилевсам в норманнской гвардии. Страшная это штука. Он прекрасно знал, что в этом огне горит все, даже и сама вода. И, привыкнув иметь что-то на запас, предполагал худшее. Если византийцы все ж их к стене подтащат, а это наиболее вероятно, задерживаться под стенами им здесь не с руки, тогда ему останется только одно – со всеми своими воями и болгарами выходить из полы-хающего дворца и пробиваться ко градским вратам, кои ромеи вполне серьезно расшири-ли. А там, коль Перун пособит, прорваться сквозь ромеев и уйти в ночь. Не та у ромеев конница, чтобы их преследовать по ночи, а к свету из их зрения можно и изникнуть. Их возможный строй – две короткие стенки, соединенные под острым углом, обернутым к противнику. И бить ею в ромеев, словно клином. Может ведь и получиться! Эх, жаль, тя-желораненых не вынести, легкораненые пойдут в строю. Лучше гибнуть в бою, в его спа-сительной горячке, чем лежать на полу, мучаясь, бессильным что-нибудь сделать. Если бы не «греческий огонь», некоторые из них могли бы рассчитывать еще пожить, судя по док-ладам лечьцы, хотя большая часть тяжело раненых ратников, была, так или иначе, обре-чена умереть, в лучшем случае остаться калеками. Сейчас они занимали тронный зал и личные палаты болгарского царя. Внезапно за стенами раздался шум, на стене гулко стук-нула баллиста и смоченный в земном масле  подожженный шар, разгораясь в воздухе все ярче, полетел к ромеям. Но высветил он только стайку то ли собак, то ли волчишек. Рановато, если это, конечно, волчишки, осмелели серые, подкравшихся разодрать труп павшего днем ромея. Кругом люди! Оголодали они, что ли? Таких напрасных беспокойств этой ночью было немало, пока, наконец, Сфенкел не расслышал нечто явно более серьез-ное. Очередной огненный шар высветил с полсотни псил, убирающих в полной тьме юж-ной ночи, трупы погибших и обломки. А по их следам ромеи, целая полудрунга разом, тя-нули платформу с сифонофором. Ее сразу взяли под обстрел баллисты и скорпионы, ме-тавшие стрелы с огнем туда, где должен был размещаться большой глиняный сосуд с за-пасом смеси, производящей «греческий огонь». Добрую часть ночи кипела схватка стрел-ков, отметившись убитыми и ранеными с обеих сторон, но, наконец, одна из стрел проби-ла резервуар, после чего полыхнуло так, что совсем неплохо осветило всю окрестность, колеблющимся, красновато-желтым светом. Закричали, погибая в страшном огне и жаре, толкавшие платформы, ромеи. При этом высветилось, что к стенам их ползет сразу четы-ре. Немедленно началась схватка за оставшиеся три. Еще одну русы умудрились поджечь на дистанщии превышающей дистанцию метания огня, и она, залив огнем несколько улиц, осветила призрачным пламенем добрых полгорода. Но две оставшиеся, укрытые дополни-тельно деревянными щитами, в несколько слоев, устелив свой путь трупами имперских псилов и скутатов, все таки прибыли под стены, окатив их и внутренний двор царского дворца своим сташным содержимым. Вспыхнул страшный пожар. Сфенкел приказав сво-им ратникам бежать открывать ворота и строиться перед ними в скобу из щитов, сам с де-сятком ратных, побежал к тяжелораненым. Крыша на тронном зале, где они лежали, уже занялась. Когда Сфенкел в кратких словах описал ситуацию, большинству раненых все стало ясно, и они принялись просить Сфенкела и своих товарищей об одной только мило-сти напоследок – добить их, прекрасно понимая, что тем сейчас предстоит пробиваться с боем через всю имперсую армию и, не желая быть им непомерной обузой, они лишь про-сили избавить их от ненужных страданий. Не смея отказать им в этом последнем желании, и прося у всех прощение, со словами: «Прости брат!», ратники торопливо помогли своим товарищам переселиться в мир иной, стараясь не смотреть им в глаза, понимая, что огнен-ное погребение им уже обеспечено. Царскую казну Сфенкел еще ранее раздал бабам, ос-тавшимся в городе и своим ратникам. Всю, без остатка! Все остальное во дворце, ценное и не очень, было обречено сгореть в огне, распаленном ромеями, как, впрочем, и огромные припасы дворца. Выбежав с ратниками из ставшей обителью смерти, тронной залы, Сфен-кел прибежал к воротам, где спешно завершали строиться его ратники. Последний раз ог-лянувшись на уже сплошь полыхающий царский дворец и всю полуночную половину Ве-ликого Преслава, освещенного погибшими сифонофорами ромеев Сфенкел обнаружил у ворот строящихся ромейских скутатов и, не желая давать им время выстроить глубокий строй, приказал своим двигаться вперед быстрым шагом. Передние ряды, вскоре по его команде, пошли согнувшись, а над их спинами на ходу стали метать стрелы лучники пято-го и шестого рядов. Подойдя впритык к византийцам и дав последний залп стрел, русы всей силой строя врезались во вполне еще не построенный строй колонны ромеев. В не-верном колеблющемся пламени из-за спин руссов, уже освещавшем весь город, загремела ожесточенная и яростная сеча. Русы рыча подобно львам и тиграм бешенным, рвались вперед, понимая, что их возможное спасение только в быстроте. Но уже наносят удар по их строю сначала с левого боку, а потом и с правого. Нет, остановить рвущийся вперед клин строя совсем, ромеи не смогли. Но сильно замедлить его продвижение вперед оказа-лись вполне способны. В неверном пламени отдаленных пожаров, люди дрались с редким ожесточением. По пути русы, подожгли оба порока, так и оставленные ромеями возле стен. Что ж проходить мимо добра-то, пущай уж лучше сгорит! Что сгорит – тому не гнить! Водой те перед использованием поливались, уже очень и очень давно, и оттого ве-село запылали. Император, посылая все свои друнги скутатов, какие он еще помнил, где они находятся, атаковать прорывающихся руссов, ругался про себя. Боже милостивый, а он еще мнит себя настоящим полководцем! И мог, при этом, забыть, что барсук, коего вы-куривают из норы, старается оттуда выскочить и очень опасен в своей последней ярости. Против полуночных и заходних ворот дворца, он заслоны поставил, сообразил, а вот по-луденные оставил совсем не прикрытым, считая, что в сторону расположения всей его ар-мии, русы ну никак не кинуться! Как же, ведь там лагерь всей армии ромеев. А те – кину-лись и не просто кинулись, а рванули в атаку так, что просто сбили заслон из той фемы, что оставлена была у ворот, охранять, послужившие делу осады, тараны. Русы рвались на волю, теряя воев и убивая всех, оказавшихся в пределах их действия, ромеев. Он шли страшно и неостановимо, и только крики и звон оружия, указывал базилевсу, где сейчас проходят русы. А прорыв руссов, рассекающих весь уже спящий лагерь ромеев, как секи-ра рубит трухлявый пень, продолжался. Имперские войса, оставленные вне схватки с ци-таделью-царским дворцом Великого Преслава, попросту отдыхали, не ожидая от диких варваров, ничего подобного. Те же, пользуясь их совершенной неготовностью, шли по ла-герю ромеев, как раскаленный нож сквозь масло. Однако, нашелся в лагере ромеев на-чальник, который построил суетившися и бегающих вокруг него имперских солдат, в крепкий строй и повел его лично на руссов. Доместик запада Варда Склир шел внутрь Болгарии в армии базилевса, так и не зная, прощен он, или нет. Просто как-то к нему, все так и продолжавшему сидеть в Аркадиополе, после памятного погрома его воинства сла-вянами, явился имперский гонец с новеллой базилевса, приказывающей домастику запада Варде Склиру присоединиться к армии базилевса, со всеми осташимися у него солдатами. Но Склира так и не звали к императору весь этот длинный болгарский поход. Он на свой страх и риск решил преградить руссам путь со своими примерно 25 сотнями солдат, прав-да, не успев построить их, непривычных к ночным построениям в твердый строй. Столк-новение оказалось громким и решительным, строй руссов, сконцентрировав все свои уси-лия в центре построения ромейских скутатов, рвал его, словно заправский гигантский клин. Ближе ко внешнему краю ромейского лагеря, обнятого паникой и суетой возник очаг жаркой схватки в ночи. Положение руссов было отчаянным, и они ломились напро-лом, не считаясь ни с чем. Врезавшись в строй скутатов Склира, русы, отчаянным натис-ком, его сильно прогнули, но не прорвали сразу. Однако воевода Сфенкел, сохранив при-сутствие духа и ориентацию в пространстве и времени, понимал, что если их остановят – им конец. Набросятся со всех сторон и неизбежно растащат, перебьют стрелами, как ты ни защищайся. А потому, он криком и понуканием толкал и толкал вперед своих непомерно уставших воев, требуя от них запредельных усилий, и верша таковые сам. Сойдясь вплот-ную с ромеями, когда уже не помогают ни щиты, ни рогатины, ни секиры с мечами, рат-ники, забросив их за спину, обратились к кинжалам и засапожным ножам. Посреди ро-мейского лагеря возник очаг отчаянной резни. Вот только для руссов путь вперед, был единственным путем к спасению, у ромеев такой насущной мотивировки их поступков не было. Пешие русы дрались так, как, бывает, дерется дикое животное, уже осознав, что оно погибло в когтях более сильного врага и хищника, но продолжая бить, кусать и рвать зу-бами, нанося врагу своему тяжелые ранения. Давно уже сметя свои силы и силы ромеев, русы в Преславе поняли, что если помощь извне не подоспеет от их великого князя, до тех пор, пока они еще сидят за стенами, им не жить. А коли так, ромеи, хрен с вами со всеми, платите подороже! И вот сейчас в этой бесподобной резне, в стесненной группе, когда в ход идут ножи, кинжалы, кулаки, зубы, наконец, они рвали, грызли и резали, норовя толь-ко прихватить с собой вон того, того, а еще б и того! И снова рвали, грызли, били, резали. Даже не предполагая остановиться. Рассчитывая так и умереть на разгоне, прорываясь. А если остановиться, тогда конец сразу! Потому что иначе наскочат во множестве со всех сторон и разорвут, растащат еще живое тело крепкого боевого строя, наслаждаясь теплой еще кровью! Ну, уж, нет уж, поганые! Пока мы вместе, мы тоже сила! А потому – держись братцы, вали ромея!
Так и получилось, что солдат-ромей сражался за плату, подчиняясь приказу выше-стоящего начальства, опасаясь ежесекундно за свою, пусть и жалкую вовсе, но вполне  единственную, а подчас, даже и сносную, жизнь. Русы же рвались на волю, убегая полно-го уничтожения. А потому, русы Сфенкела, как и он сам, уподобившись диким и крово-жадным зверям, прорезали, прогрызли, продавили строй нескольких друнг Варды Склира, так и не постоивших плотный строй настоящих бойцов, снова вырвавшись на оператив-ный простор. Там они на ходу подправили свой строй, вернув в дело копья секиры и щи-ты, и продолжили свой лихой прорыв, уже без той запредельной ярости с какой они реза-лись со скутатами Варды Склира. Те же, растоптанные, смятые, большей частью вырезан-ные, задавленные и загрызенные, остались позади, растерзанными и трепещущими тела-ми. Русы, измазанные кровью, как своею собственною, так и убитых ими ромеев, пошли вперед, ломая встречных и поперечных суетящихся одиночек. Суета,  безглуздица в лаге-ре ромеев царила полная и кромешная, заметно облегчая им путь. Они и прошли, даря смерть ромеям налево и направо, разбрасывая их тела и оставляя их привольно валяться меж шатрами вдоль всего своего пути. И все-таки они прошли, проломились, прорва-лись….
Легионы Старого Рима не становились отдыхать, не устроив себе укрепленного ла-геря, с валом, рвом и ямами ловушками на подходах. С бдительными постами, и не спя-щими ни под каким соусом, часовыми. Когда намечались дневки, появлялись еще и башни по углам и у всех ворот лагеря. Для простых ночевок их обычно, не сооружали. Вот и не мог никто взять их неожиданно, либо ворваться в лагерь, равно как в пошлый курятник, давя всех по пути, словно сонных кур, подобно тому, как поступили с ромеями малые ос-татки рати Сфенкела. Но те времена, времена тех железных легионов, покоривших всю античную Ойкумену , были давно и прочно позабыты, как позабыл ромейский солдат, каково это – делать марши в доспехе, и все свое всегда нести с собой и на себе, вплоть до кольев для своей палатки и шанцевого инструмента. А потому и стало возможно ему на-помнить о былой славе, вот таким вот диким образом, устроив безобразную свалку внутри  их собственного лагеря. Русы же, сильно убыв в числе и почти истребив отряд Варды Склира, все же сумели прорваться из лагеря и уйти в ночь. В ромейском лагере, пережив-шие эту страшную ночь, ощущали себя ровно те куры в курятнике, из которого внезапно выскочила, испуганная чем-то лиса, уже, было, начавшая свою произвольную программу. Преследовать руссов никто так и не решился. Как? Гнаться в ночь темную за этими исча-диями ада? Теми, кто только что резал нас, как хотел? Пешими? Не догнать! А конных в лагере и не было. Вот и некому встало за этими сумасшедшими гнаться! Некому, пони-маете! Солдат, известное дело, часто имеет дело со смертью, он к ней привык. Но он же и не самоубийца! Вот и оказалось вдруг, что прошедших весь лагерь руссов просто некому преследовать.
Всех лошадей ромейских катафрактариев, в обычном порядке, дежурные тагмы по-гнали пастись в ночное на берег близкой реки Камчии. Там имелись чудесные заливные луга, изобиловавшие сочной зеленой травой и, по военному времени, совершенно бесхоз-ные. К такому вот месту, где тагма ромеев-конников, без доспехов, естественно, какой ду-рак, право слово, станет таскать на себе доспехи вдали от боя, очень надо! – и вышел, пройдя всего-то с два десятка стадий , уходя в темпе из растревоженного ими вконец имперского лагеря ромеев, небольшой отряд ратников, оставшийся при Сфенкеле. Тот, по пути, приказав своим быстро пересчитаться, уточнил, что при нем от примерно 850 чело-век, ударивших с ним от горящего дворца болгарского царя через ромейский лагерь, оста-лось только 153 ратника и один болгарин. Сколько по пути они положили ромеев, воевода не знал, считать было совершенно некогда, но явно много больше, нежели потеряли сами. Да и еще, наверное, ушло какое-то число руссов, отстав от их рвущегося вперед строя и решив искать выход, в одиночку.
А ромеи, что пасли коней всей конной меры, мирно спали у костров, оставив сторо-жить все сие непотребство трех, или четырех солдат-катафрактариев, которые тоже спали, и проснулись, лишь услыхав суету и вопли в лагере. А что? Кони мирно пасутся. Русы прочно заперты в крепости. Болгары устрашены и загнаны в свои лачуги. Чего бояться солдату в таком разе? И что там в лагере гремят, орут и скрежещут сталью? Разве что раз-берешь с такого-то расстояния? Да ну их! Вон отблески пожара, наверное, зажгли кре-пость, или царский дворец, и наблюдают, радуясь! Да разве рассмотришь чего с такого-то расстояния. Да и не очень-то нужно! Лучше опять поспать! И снова склоняются головы, опутанные злым Морфеем, засыпают часовые.
Подход приличной людской массы, идущей скорым шагом и пыхтящей в добрые полторы сотны пар легких, ромеи не почуять не могли. Они и почуяли, встряхнулись, принявшись осматриваться и прислушиваться. И только поняв, что приличная масса лю-дей, слитным строем приближается к ним быстрым шагом, они решились поднять шум. Не очень-то им хотелось обрывать сон командира тагмы, ведь ругательски изругает, а то еще примется изводить потом службой, очень надо! – но, пришлось! Тот, выругавшись на постового, прислушивался уже не долго, а вот пришел в себя, со сна, далеко не сразу. Пнув, ногой трубача тагмы, он вскочил:
- Труби тревогу, придурок!
Минуту спустя, над лугом, с пасущимися на нем тысячами лошадей, поплыли резкие  звуки сигнала тревоги, пробуждая спящих вповалку катафрактариев и настораживая па-сущихся неподалеку лошадей. Неизбежная дурь и неразбериха внезапного подъема боль-шой массы людей. Их абсолютная неготовность встретить удар достойно, привело к тому, что когда Сфенкел, со своими ратниками, уже выскакивал на луг, и разворачивал на ходу обычный боевой строй пеших руссов, ромеи еще шлялись, полусонные, пытаясь разы-скать свое оружие и доспехи. Не понимали еще, придурки сонные, что надеть их, уже про-сто не поспеют. Когда же русы, круша мелкий хмызняк, вырвались на луг и подравняли строй, ромеи, увидев их, тоже принялись сбиваться кучей. Пеший строй, и приемы борьбы в нем, всаднику империи знакомы были лишь понаслышке, большинство из них успело вооружиться мечами конника и щитами катафрактариев, круглыми и очень небольшими. Кое-кто успел напялить шелом, свой, или соседа, кто там разберет? Русы, привычно сдви-нув свои большие щиты, ринулись на врага, ударив его враз, и силой строя, и своими ро-гатинами и секирами. Ромеев разметало сразу и весь дальнейший бой, был скорее не бой, а так, резня бегущих и мечущихся. В кои то времена пешцы, преследуя, били в спину уди-рающих конных!  Это ж надо! Вот где восторг, так восторг! Половина ромеев-катафрактариев осталась на этом залитом кровью лугу, и только некая их часть, отбежав от атакующих славян, бросились в кусты. С десяток всадников, отбежав к лошадям, пой-мали нескольких из них и охлюпкой, обходя поле, где объявились внезапно эти дьяволы-русы, поскакали к недалекому отсюда лагерю основной армии. Русы же, даже не задер-жавшись добить раненых, только подхватив с собой с десяток своих, кинулись ловить ло-шадей, грузить и вьючить на них лежащие кучей доспехи и оружие. Вот уж что оставлять Сфенкелу было совсем поперек серда, так это оружие и доспехи. Затем, прислушиваясь к нарастающим шумам за спиной, русы, заседлав под себя коней, погнали перед собой весь доставшийся им табун, уходя на полночь, к своим.
Многое повидали горы сии, древние Планины, много кого проносило по их перева-лам и предгорьям. И гунны, и авары, и арийцы. Ходили здесь и римляне старые, респуб-ликанские и имперские, и ромеи византийские. А вот такой процессии, боюсь, горы эти не зрели со времен начала мироздания. Полторы сотни странных конников с длинными рога-таними пешцов у стремени и огромными миндалевидными щитами за спиной, скакали, спускаясь от Старых Планин к Дунаю. И по виду, и по посадке всадников явственно чув-ствовалось, что не наездники они. Ну, не сидят так на конях природные конники, отнюдь не сидят. Этим конь только транспорт. Но шлемы на них помяты зело и кольчуги вельми изорваны, мечи, погнутые в бою, едва влезли в пожны, секиры позади, за поясами зело иззубрены. Перед собой странные сии комонники сугубые, гнали немалый конский табун, в несколько тысяч голов, как бы не в пять, а то так и в шесть. А ближние к ним кони, гру-жены доспехами чужими и оружием тож. По виду, так как бы и ромейские то оружие и те доспехи. Спускались они торным путем от перевалов, по дороге, что идет от Великого Преслава. Шли на Доростол, поспешали, едва успевая отдохнуть по пути и сменить коней, подседлав иных, не приставших еще. Совсем накоротке останавливались у горных рек, попить самим, выпоить лошадей и съесть чего-нибудь, чего сумеют приискать. То воевода Сфенкел уходил с теми, кто при нем остались в Доростол, ко князю своему славному, ко Святославу.
Цимисхий спознав детали прохода руссов через его лагерь, ужаснулся беспечию ро-мейских солдат. Если бы не Склир, русы бы так и ушли большим числом, все почти, кто вышел вслед за их веводой из царского дворца в Великом Преславе. Правда Склир поте-рял почти все, что имел, но и русы, ушли едва-едва, и в гораздо уменьшенном числе. По-казывая патрикию, свое к нему расположение, базилевс позвал его к себе на ужин и выход божественного к «народу», представленному придворными, и всемерно обласкал, осечки под Аркадиополем даже и не вспоминая. Доместик запада произвел на базилевса воистину неплохое впечатление. Этот хотя бы не сломлен, и в драку до се рвется, не то, что иные. А это можно будет и использовать. Самостоятельный плководец из него не получится, а вот исполнитель чужой воли, так и очень даже старательный. Вот еще родственнику своему Никифору Куркуасу, начальнику имперских военных машин надо воздать по заслугам. Заслужил своей активностью и распорядительностью. Хотя, потери он тоже понес нема-лые. Половину сифонофоров русы сожгли, прорываясь сквозь пролом на месте главных ворот, наваляли трупов их малой фемы, занимавшейся таранами, а оба самих тарана, про-сто спалили походя. Множество более мелких машин погибли и до этого и позже. Еще до прорыва руссов погибло с полдесятка биллист , все калибром в ; таланта . Греки име-нуют такие баллисты катапелтай петроболос . На ходу русы сожгли и два разобранных туруса  и их единственный фал .
Они путешествовали с армией, в разобранном виде. Под Великим Преславом их ис-пользовать, из-за отсутствия времени, не собирались. Так в разобранном виде и были со-жжены прорывающимися ратниками Сфенкела, просто словно специально приготовлен-ное кострище сухих дров. Но его армия их лишилась и без возможности замены. Ката-пульты торментумы в этих боях гибли в больших количествах, как впрочем, и иная воин-ская снасть вроде гастафетов и скорпионов. И вообще Никифор Куркуас просил три дня постоять под городом, чтобы дать ему максиально полно обрать свой парк. Иоанн так долго стоять под городом позволить себе не мог. Он оставил Никифору в подчинение, для пущего бережения и помощи, полную фему пехоты, почти полную меру конницы и при-казал догонять их. При этом, для облегчения передвижения машин, император разрешил Никифору, привлекать в любых количествах местное население. Вряд ли это увеличит по-пулярность дела базилевса среди них, но это уже очень мало интересовало автократора. Игры с болгарами, полагал он, закончились! Знать бы ему, что они всего лишь еще начи-наются! Никифору Куркуасу он пожаловал звание анфипат патрикия , считая, что награ-дил того достаточно, хотя он и давал себе отчет, что Великий Преслав Никифор Куркуас со своими машинами поднес ему на блюде, иначе его скутаты и катафрактарии до сих пор гибли бы на его стенах под неумолимыми мечами стойких руссов. И вообще шутка ли, при взятии сего града, он потерял более 8 тыс. пехотинцев и псилов и скутатов, до 3,5 тыс. катафрактариев и почти тысячу своих «бессмертных». Потери отнюдь нешуточные, иной раз целая война такими обходилась. А другим разом, так и потерпев поражение, теряли поменьше. А что потеряли русы? Все 4 тыс. своих ратников, что начинали бой в Великом Преславе и перед ним. За исключением тех полуторы сотен, что ушли с их воеводой. Да еще, с полтыщи болгар. Император пока не собирался сюда подверстывать тех жителей Преславы, большей частью женщин, стариков и детишек, каких перебили его солдаты во время осады и сразу после того, как русы, прорвались из пылающей цитадели царского дворца наружу. Далеко не сразу удалось императору остановить вакханалию убийств, на-чавшуюся на его глазах, расправрой над многодетной болгарской семьей. После крайне неудачной для имперцев битвы под Аркадиополем, базилевс ни в коем случае не рассчи-тывал на легкую прогулку, но и наличные потери его ужаснули. Он видел, как упорен и доблестен его враг, даже лишенный высшего руководства, но Иоанну уже донесли, что Святослав возвратился к своей рати в Доростол. Надо было поспешать, дабы не дать тому времени развернуть войну засад, по пути к этой дунайской крепости. Приказав войскам пополнения, пришедшим в Мезию и уже перевалившим через Шипкинский и иные пере-валы Старых Планин , следовать к Доростолу, догоняя его войско, базилевс заспешил к крепости, где уже предполагал встретить самого Святослава со всей его армией. И по всем дорогам, спускающимся от Старых Планин, к Дунаю, заскрипели и завизжали многочис-ленные колеса ромейского обоза, загрохотали копыта бесчисленных катафракт, затопали сапогами пешие ромейские солдаты. Пример великолепного прорыва Сфенкела, заставил Иоанна требовать от своих солдат устройства укрепленного лагеря, каждый раз, когда они останаливались на ночь. И что странно, что солдаты не сильно роптали против этой «бес-смысленной», как им могло показаться, работы. После той жуткой ночи под Преславом Великим этого им более не казалось! К Доростолу базилевс уже перемещался со всеми предосторожностями, хотя и понимал, что только что прибывшему Святославу потребует-ся какое-то время, дабы разобраться в ситуации, сконцентрировать свои силы, сметя их воедино под Доростол. А ведь нужна еще и рекогносцировка, без которой ему не обой-тись. Опытный и вполне одаренный воевода и базилевс, Иоанн, прекрасно понимал, что без детальной рекогносцировки Святославу не наладить с ним толковой войны засад и внезапных нападений. И все же имя Святослава уже обладало определенным чарующим звучанием для ушей базилевса, заставляющее того брать все допустимые и возможные, в том или ином случае, меры предосторожности, пусть и не ведущие к победе, но и позво-ляющие хоть в какой-то мере гарантироваться от поражения. Прямо сейчас у него было все-таки 30 тыс. регулярной имперской пехоты, и почти 15 тыс. конницы, из которых око-ло 9 тыс. составляли его «бессмертные», был мощный парк боевых машин, обслуживае-мый еще одной целой фемой числом в 6 тыс. человек под началом анфипата Никифора Куркуаса, превратившегося в этом походе из простого родственника базилевса, хотя среди армян, выходцем из которых был Иоанн Куркуас, по прозвищу Цимисхий, родственные связи по-прежнему ценились высоко и стоили дорого, не то, что среди греков, в его бли-жайшего сподвижника, специальной новеллой допущенного входить в шатер-резиденцию божественного в любое время дня, и, что было уже совершенно невероятным, ночи. Но таковы уж оказались последствия одной единственной ночи под Великим Преславом.
Сразу поутру, узнав, что прорвавшиеся бешенные русы оставили без лошадей целую меру его катафрактариев, Иоанн, взбеленившись, хотел, было, казнить смертью всех ос-тавшихся в живых конников из той тагмы, что несла караул пасущихся лошадей, от целой меры имперской конницы. Но ограничился тем, что отдал в гребные рабы на галерах только командира тагмы, молодого и благородного кандидата тоже, кстати, как и он сам, Иоанна, принадлежавшего к древнему дому имперских патрикиев. Из перебравшихся в Константинополь в самом начале христианской эры староримских патрициев Валериев. Базилевс понимал, что наживает себе врагов в столице, но он тоже был только человеком и должен был хоть на ком-нибудь сорвать свою злость, спустить пар. Иначе сорвет ведь крышку, ой, сорвет! Уцелевших же солдат же той тагмы, кторая, имея в своем составе 370 бойцов, не сумела разгромить полторы сотни израненных и усталых руссов, он хотел при-дать децимации. Однако, приняв во внимание нераспорядительность их командира, уже наказанного им и все нарастающую потребность империи в опытных всадниках, импера-тор решил наказание не усугублять и просто, расформировав эту тагму, растолкав всех ее солдат по другим тагмам и мерам. А виноваты эти катафрактарии, лишь в том, что их штрафной ныне командир, разрешил расстаться с доспехами и оружием и почивать по-койно, развалившичсь на попонах. Не назначив при этом приличествующего охранения, предписанного всеми византийскими военными канонами и древнейшими, освященными веками, традициями. Вообще все дни, сразу после того, как имперское войско покинуло разрушенный и сгоревший Великий Преслав, базилевс был очень угрюм, постоянно раз-говаривал сам с собой, стремился уединиться. Его сановники, прежде старавшиеся, к мес-ту и не к месту, вертеться на виду у своего автокртора, ныне его избегали, норовя не по-пасть под случайную раздачу. А войско, влекомое категорическим приказом базилевса, стремилось вперед, обыскивая все окрестности, дабы уберечься от возможных нападений из засад.
По иронии судьбы Святослав со своей конной дружиной, закончил переправляться через Дунай только в ночь, перед прибытием Сфенкела в Доростол, с остатками его воин-ства. Он уже спознал через доклады набольшего воеводы Свенельда и других своих вое-вод о действиях Иоанна. Сказать, что Святослав был недоволен действиями, вернее без-действием, Свенельда – ничего не сказать. Но он тоже понимал, что его Свенельд, как и тот Варда Склир, доместик запада, что попался ему со своими войсками под Аркадиопо-лем, воевода опытный и жизнью умудренный, но и только. Богами он, подобно Иоанну Цимисхию, грамотно и правильно выстроившему свою кампанию, не обласкан. А значит, и спрашивать с него, то, что ему не дано, по меньшей мере, глупо! Свенельд хорош, когда ему поручена конкретная задача, от сих, и до сих. Там он землю рыть станет, горло про-тивнику перегрызать, горы ворочать! И победит! А он его оставил одного, без своего вер-хового направляющего, да еще в самом начале войны с противником, своим военным да-ром его намного превосходящим. Это и есть наиглавнейшая ошибка великого князя в этой войне. Ошибка во многом вынужденная, и все же необязательная. Оставь он во главе всей рати того же Сфенкела, к примеру, который сейчас сражается в Преславе, все было бы иначе. Тот насколько менее опытен, нежели Свенельд, настолько же и более одарен. Но тогда бы Свенельд почел бы себя смертельно обиженным. Кстати о Сфенкеле, Святослав приказал к утру всей своей рати, быть готовой выступить по дороге к Преславу. Если он еще не окончательно опоздал, ему следовало сугубо поспешать, чтобы успеть зажать Ио-анна между стенами Преслава, где будет над ним трудиться умница Сфенкел, и своей ра-тью. Это могло бы стать смертельным для базилевса, а Свенельд этого понять не смог и выступления не готовил, пассивно сожидая базилевса в Доростол. Правильно, в общем-то, сожидал. Войска у воеводы было много меньше, чем у базилевса. Всего около 20 тыс. пешцов и сейчас около 6 тыс. конных, а до его прихода, конных было и вовсе намного ме-нее 2 тыс. В этих условиях надо было, конечно, измотать базилевса и его армию в оборо-нительных сражениях и только потом уже думать о завершающем ударе. Но, когда судьба и военная Удача посылает тебе такой великолепный шанс переменить ситуацию в свою пользу – это делать следует не раздумывая. Святославу, воеводе Божьей милостью и от рождения, это было элементарно понятно без дальнейших рассусоливаний, а Свенельду это следовало объяснять. Сфенкел – тот талантливей, потому, наверное, и борется под Преславом как дикий барс, сожидая его, Святославова, появления. Выступать следовало немедля и, если бы его нарочитые не устали так смертельно, он повел бы их еще в ночь. Хорошо, пусть поспят, выступим с утра!
А утром, едва проснувшийся с устатку Святослав, наблюдал странное шествие ог-ромного табуна, тысяч в шесть имперских коней к Доростолу, которых гнала горстка рат-ников-русов, едва сидящих в седлах. Так вернулся к своим Сфенкел и все, что осталось от его рати, после обороны Великого Преслава, и героического прорыва через всю армию базтлевса. Поход к Преславу был немедленно отменен. В нем просто исчезла целесооб-разность. Так тоже бывает на войне. И довольно-таки часто.
Святослав сильно переживал случившееся, понимая, что сейчас, даже если он побе-дит императора ромеев и уничтожит всю его армию целиком, ему Константинополя не взять ни при каких условиях, разве что можно будет постепенно восстановить свое при-сутствие в Мезии. Даже во Фракию ему второй раз ворваться будет затруднительно, по-скольку туда базилевс уже, наверное, стащил со всей империи достаточно войск. Придет-ся укрепляться и выжидать, крепя пути на Русь из устья Дуная и наоборот, чтобы иметь возможность легко и непринужденнор маневрировать своими силами. Конечно, будучи на Руси, он мог собрать еще сколько-то войска. Наверное, тысячи четыре – шесть пеших и с две, ну, может, две с половиной, тысячи конных. Но не более того. Оставлять Русь совсем без защиты было бы слишком самонадеянно. Ну, хорошо, конные могли бы придти с ним, через степь. А пешие?  Проход же в устье Дуная имперцы закрыли наглухо, еще с осени. Их огненосным дромонам, русы могли противопоставить только свою отчаянную храб-рость, проверенную доблесть и беззаветное мужество. Это, конечно, тоже немало, но, по мнению великого князя, явно недостаточно, чтобы установить стабильный контроль над водным путем в устье Дуная. Одну битву на водах выиграть, конечно, можно, ну, скажем, две. А дальше что? Огненосные дромоны вытеснят скролупки-ладьи руссов с защищаемой ими акватории и вновь пресекут водное сообщение с Русью. А налаживать сухую дорогу по правобережной приднепровской степи дорого, долго и трудно. Но вести войну, а уж и вовсе устраивать регулярную государственную жизнь, без установления нормального со-общения и связи с Русью, просто немыслимо. Итак, решил Святослав, в сложившейся сей-час ситуации, война с империей, должна закончиться на этом его сражении с Иоанном. Идти прямо на Константинополь и кончать войну взятием стольного града, как он взял некогда хазарский Итиль, у него поросту не хватит сил. Да и Константинополь далеко не Итиль. Шутка ли 40 мириадов народу в городе живет. Делать-то с ними что? И как ими управлять? А кормить такую прорву народу, как, скажите на милость? Да и войск, греки стащат к городу уйму. Его вои и пешие и комонные, слов нет, хороши, да вот прорубиться сквозь такую толщу народу, даже и им не светит! Ухандохаешься просто бошки-то ру-бить. А ведь они еще, наверное, и сопротивляться примуться. Значит, в этот раз их отно-шения с империей решатся не во Фракии и не под стенами Константинополя, как ему хо-телось тогда, под Аркадиополем. А вот здесь в Северной Мезии, на правом берегу боль-шой реки Дуная, под стенами старой ромейской крепости Доростол-Дриструм, у самой границы с Трансильванией . Но им с императором все равно придется выяснить, кто ж из них сильнее. Знать сие на будущее просто необходимо! Конечно, никто не мешает уйти из Доростола посуху прямо сейчас. Но уйти так, ничего не свершив, не взяв с ромеями никакого ряда – значит, бежать. И это может навредить будущему Руси, а вот этого Свя-тослав допустить не мог никак. Он признавал, что эта его кампания оказалось недостаточ-но подготовленной, хотя бы потому, что он слабо представлял, что из себя являет империя ромеев. Но и бежать просто так, несолоно хлебавши, было недостойно. Да, разгромить ромеев как державу, как он разгромил недавно каганат, великий князь и его Русь, пока еще не может. Но и уходить отсюда, бросая все, то есть, убегая, нет никаких оснований. Поражения они еще не потерпели.
Грамотно растащив силы руссов, нападением печенегов на Киев, базилевс, скорее всего, отыграл назад всю Мезию. Это несомненно станет фактом, если он сможет побить руссов в Доростоле, или они не достигнут решительного результата в своем противостоя-нии. Но если под Доростолом Святослав побъет Иоанна, Мезия объявится отыгранной вдругорядь. Тогда спешно учреждать крепкие заставы из руссов с болгарскими разведчи-ками, на перевалах Старых Планин, уряжать внутреннюю жизнь в стране, и мочно здесь оставаться. Нет, не побьет, то есть – придется уходить, но, как минимум с честью и за-ключенным рядом.
Эх, если бы он оставил здесь Сфенкела, или, хотя бы Претича перевел из Чернигова, у тех хватило бы и смелости и полководческого дара погромить Иоанна, когда тот шел через Планины. Или, уж, конечно, если бы он остался здесь сам, послав Свенельда с кон-ными помогать Киеву. Но Свенельд вряд ли бы решился чистить степь от печенегов, уж больно он осторожен, а, значит, не оставил бы Киев в полном спокойствии, гарантирован-ным от решительных нападений степных. А если оставить его на месте Претича изначаль-но, он не решился бы выступить с малой дружиной на помощь Киеву, распуская поперед себя слух, что это князь со всей своей дружиной и ратью вернулся. Киев мог бы вполне пасть. А это бесчестие стоило бы ему так дорого, как никакое иное!
Ну а сейчас ему остается одно – дожидать тут Иоанна с его ратью и давать ему сра-жение, опираясь на оборонительную мощь доростольских стен. У того чуть не втрое больше конницы, пехоты, по свидетельству проведчиков, примерно столько же. В откры-том полевом сражении его не победить, пожалуй. По крайней мере сразу же. А вот измо-тав и обескровив в активной обороне, вполне возможно. Ромеи неустойчивы и мнительны. Склонны к панике. Вот это и может решить исход их борьбы. Сил же у базилевса всегда будет больше. Ему доставить подкрепления из Фракии всего-то пару недель всех дел, а Святославу из Руси, так и просто невозможно. Ситуация обрела полную ясность. Правда опора на крепость лишала Святослава одного из его основных козырей – великолепной скорости передвижения – но тут уж, что поделать? Какую мелодию выбрал, такую и слу-шай!
А ромей-патрикий, в лагере руссов сущий, Калокир, записывал, тем днем, в свой дневник:
«И пришед в Доростол, дня сего отряд руссов из Великого Преслава, числом в 148 человек, под командою набольшего воеводы руссов Сфенкела. Прежде пешие ратники-вои, приехали они конно, насмешив конных руссов своей посадкой. Но, увидев состояние их шлемов, кольчуг, их раны и усталость, написанную на их лицах, отложили свои на-смешки русы нарочитые, вспомнив, что именно сегодня собирались они выступать на по-мощь Сфенкелу и рати его, отбивающейся от самого императора Иоанна в Великом Пре-славе. А немногим позже, в доме, занимаемом князем, собрался совет, где Сфенкел, ус-тавший и изможденный, рассказал о том, что случилось под Преславом…»