Воитель святослав книга 3

ВОИТЕЛЬ СВЯТОСЛАВ
Книга Третья
ДОРОСТОЛ
НАЧАЛО ОСАДЫ
«В десятый день месяца березозола, по календарю тавроскифов, русы собрали в До-ростоле, все свои наличные силы. Пришел из Великого Преслава, пребывавший там ранее воевода Сфенкел, приведя с собой всего только 150 ратных из 40 сотен, что были с ним изначально. Они доблестно обороняли стольный град болгарского царства Великий Пре-слав, от огромного воинства, возглавленного самим базилевсом Иоанном 1-м, заставив ромеев разрушить наполовину его стены и сжечь царский дворец необыкновенным жаром «греческого огня». После этого, доблестные русы вышли из стен, ограждавших собствен-но царский дворец, построились в клин и с огромной яростью атаковали ромеев в их соб-ственном лагере, сжигая и вырубая все на своем пути. Огромное превосходство в силах на стороне императора, казалось бы, полностью устраняло даже самое мысль о таком смелом и дерзком прорыве, но, тем не менее, этот отчаянный прорыв состоялся. Русы доблестного Сфенкела, разметав тех воев, кто стояли перед ними, ворвались в имперский лагерь и там бились крепко, идя сквозь него. Никто и ничто не сумело задержать дерзких руссов, не-большая их часть, оставшаяся на ногах, так и проткнула лагерь ромеев насквозь, как рас-каленная игла протыкает масло, выйдя поодаль от того места, на луг речки Камчия, при-тока славного Голема, где паслись кони целой меры ромейских катафрактариев. Это около 6 тыс. коней. Ромеи не имеют навыка ходить походы с заводными лошадьми в поволду. А охраняла их дежурная тагма, чуть менее 400 ромейских катафрактариев, сбросивших дос-пех на ночь, дабы дать отдых телесам своим, войной утомленным, забывших о порядке воинском. Доблестные русы, вновь собрав воедино и сбив накрепко свой пеший строй, одним страшным ударом разметали, а большей частью и перебили, тех ромеев-катафрактариев.  Сев на коней их, навьючив на них же доспех и оружие, битых ими здесь же, на лугу, ромеев, русы, вместе со всеми этими лошадьми, явились к Доростолу. Яви-лись как раз тогда, когда архонт Сфендослейв, только что вернувшийся из Киева, куда он ходил усмирять обнаглевших вконец пацинаков, уже совсем собирался выступать со всей своей ратью к Великому Преславу. Надеялся архонт руссов, застать там базилевса за оса-дой и, зажав его рать между своей ратью в поле и осажденными воями Сфенкела за стена-ми, полностью ее разгромить, потешившись над ней зело. Честолюбивые замыслы архон-та, оборвал приход малых остатков рати Сфенкела. Идти к Великому Преславу стало не-зачем, и поход, естественно, был отменен. Немногим позже, пришел с невеликой и тоже большей частью пешей ратью, еще один воевода-боярин руссов – Икмор. Прежде он на-чальствовал в только еще строящемся Переяславце, что в устье Дуная, у самой его дельты. Уж больно стал ему там грозить и досаждать огненосный имперский флот. Дромоны, рас-сказывал боярин, подходили к самому городу, плюясь огнем на его укрепления, сгоняя оттуда людей и уничтожая результаты их недавнего труда. К ночи, дромоны, опасаясь на-падения руссов с ладей, уходили в море, кладя между собой и руссами приличное рас-стояние, не позволяющее рассчитывать подобраться к ним затемно. Противиться этому, не было никакой возможности и князь, скрепя сердце, приказал рати Икмора перейти в Доростол, бросив недостроенные стены Переяслаца. Отмели, примыкающие к доростоль-скому берегу, не позволят огненосным кораблям ромеев, подойти к самому берегу, а не огненосных судов ромеев, русы не опасаются. Полагая их, скорее, своею законной добы-чей, нежели чем угрозой себе. Да и вообще ромейский друнгарий, над флотом поставлен-ный, не спешит подниматься с кораблями своими к Доростолу, опасаясь в отсутствии войск императора, ночного нападения руссов. И правильно, кстати, опасается! И архонт Сфендослейв, и его бояре, спят и видят, чтобы флот тот подошел к ним поближе. Тогда его станет возможным атаковать и захватить, атакуя с берега на малых ладьях и лодках, каких у них имеется в избытке.»
Почесав костяным писалом за ухом и обтерев его, испачканное в чернилах, о свои темные волосы начисто, как это он всегда делал, заканчивая писать, патрикий заботливо закрыл почти герметичной крышкой, и отодвинул подальше, керамическую чернильницу. Не пролить бы драгоценные, здесь, в разоренной войной Болгарии, чернила, на отнюдь не менее драгоценную рукопись. Побывав с ратью архонта руссов во Фракии, патрикий Ка-локир оказался свидетелем таких событий, масштаба которых, в империи, возможно, бо-лее никто кроме него и не уразумел. Где им, занятым скучной, но неизбежной повседнев-ностью! Где уж им понять, что в огромных просторах на полуночь от Понта Эвксинского, родилась новая сущность, необоримая и всемогущая. Та сущность, которая станет, навер-ное, угрожать империи и, скорее всего, в будущем переймет ее великую славу и древнюю культуру. Этого, главного в происходящем ныне, так никто и не уразумел ясно. И не толь-ко в империи, но и среди руссов. Слишком уж все они заняты своей сегодняшней борьбой, такой оголтелой, и такой многогранной.
Но там, во Фракии, в первом же посещенном им храме, патрикий выслушал себе ана-фему, поняв, что возврата к прежней жизни у него уже нет. Именно его новый базилевс, как, впрочем, того и следовало ожидать, избрал в главные козлы отпущения. Тогда он, помнится, страшно испугался, поспешив покинуть Фракию в числе первых уходящих за мезийские горные перевалы, руссов. Но время шло, и патрикий понял вдруг, что никто за ним специально не охотится, никого он, в разворошенной и поставленной доблестными руссами на дыбы и два угла, империи, не интересует. Позже, он успокоился вовсе, вдруг осознав, что может позволить себе жить практически в любом городе империи, кроме, разве что, Константинополя и Херсонеса, где слишком многие знали его в лицо прежде. Да и что ему все клином сошлось на империи! Карьера имперского патрикия погибла, это ясно! Но жизнь ведь все равно продолжается! Последние два года, полные смертей и схва-ток вокруг, убедили патрикия вполне, что жизнь – это намного больше, чем карьера! У него родился новый план. Уж очень патрикию картело прославиться. Вот он и изобрел се-бе как! Он не станет цепляться за Византию. Незачем! Что прошло и не сбылось – то про-шло и таки не сбылось! Сейчас он в империи вне закона. Очень надо! Он поедет в италий-ский Рим, примет католичество и станет жить там. Жить и издавать свои заметки о войне Константинополя с руссами. Он обработает свои дневники, коих уже написал два свитка из четырех, какие он, для дела сего, назначал изначально. Писать он станет только правду, реально происходящие события. Да еще и взгляд из лагеря руссов в Доростоле. Это будут совсем не те ромейские хроники, какие неизбежно напишут по заданию императора его придворные писаки и хронисты. Напишут и распространят. Его хроники станут содержать правду и, оттого, станут намного дороже. Ведь ему не надо будет обязательно и всенепре-менно угождать базилевсу, чтобы он не отпихнул его от стола с вкусностями. От этого он будет освобожден. Латинский язык он знает с детства, лишь немногим хуже, чем родной, греческий. Вот и источник существования и даже, возможно, безбедного существования, можно сказать вольной жизни. А вера, что ж вера! Что католики, что православные – все молятся одному и тому же Богу, Иисусу Христу. Переход в католичество, уверял себя са-мого лукавый патрикий, его отношениям с Богом никак не повредит. Ему это не измена, ни в коем случае! А и еще одно! Князь Святослав оговорился как-то, что просит его пере-вести свое сочинение и на язык руссов, продиктовав его грамотному переписчику. Что ж, се можно. А князь, давно сведал Калокир, человек щедрый, расходов, на доброе дело иду-щих, не боящийся! Вот и еще один источник доходов. Но что там за крики снаружи? А-а, уходит небольшой конный разъезд, для проведки того, где находится армия базилевса. Мудро! То сведать надобно! Хотя, за то время, что Сфенкел добирался сюда, византийцы вряд ли даже сдвинулись с места, Калокир слишком хорошо знал их порядки и развороты. Но полководец предположениям верить не может. Именно они, предположения – мать всех ошибок! Настоящий полководец такие вещи должен знать точно. Патрикия сильно удивляло, что русы не делают ничего по обустройству стен. Наверное, рассчитывают на себя в открытом бою, а не на стены в тесной осаде. Он видел, что Святослав готовит толь-ко запасы продовольствия и фуража в городе, свозя его со всех окрестностей. Его ратники обкосили прошлым летом всю оругу, собирая корм для лошадей. Интересно…
А войско базилевса тащилось ко граду Доростолу, рассчитывая там застать Свято-слава, со всей его ратью, очень и очень медленно. Да быстрее оно и не умело уже очень и очень давно! Интересно как бы медленно оно таскалось, окажись в стране, где почти нет дорог? Наверное, и вовсе перемещаться не смогло бы! После схватки со Сфенкелом, а Ио-анн таки сумел разузнать имя воеводы, командовавшего руссами в Великом Преславе, ба-зилевс уже не думал, что сражение со Святославом станет для него таким простым, как могло бы это показаться на первый взгляд. А ведь у него было впятеро больше пешцов, чем у Сфенкела, да еще и мощная конница, а конных воев Сфенкел не имел и совсем. Сво-их конных болгар он сразу спешил, что хронисты Иоанна Лев Дьякон и Скилица, не умед-лили истолковать, как свидетельство того, что русы не воюют конно, просто не умеют де-лать это. Замечание о том, мол, кто же тогда дрался с нашими катафрактариями под Арка-диополем, они отвергли, указуя на печенегов и угров. Они, мол! И не важно им, что те, легкоконные, удара панцирных катафракт просто бы не выдержали, ерунда это все, поба-сенки! Нет, война сия ему вряд ли дастся легко. Тем более, что спешно усилить свою ар-мию, понесшую суровые потери под Преславом Великим, базилевс не мог принципиаль-но, он смог только восстановить ее прежний уровень, снова доведя численность пехоты почти до 30 тыс. чел., а численность конницы, вместе с «бессмертными до 21 тысячи. Святослав, подсчитали его проведчики, располагал 6.5 тыс. конницы и примерно 20 тыс. пехоты. Но если вся его пехота такая же, как та, что была в Преславе, тогда ему, несмотря на большое общее преимущество в числе, придется очень и очень непросто. После проры-ва остатков рати Сфенкела, ромеи сумели найти, у себя в лагере, на том месте где вои сфенкела резались со скутатами доместика запада, четырех раненых руссов, коих можно было допросить. Не дело базилевса допрашивать врагов, тем более, раненых, кто не может отвечать стоя, как то всегда следует, в присутствии автократора, но Иоанн не посчитался с протоколом, плевать ему на эту гадость! – и сам, лично, присутствовал при допросе ране-ных руссов. Те были очень слабы от ран и потери крови, но, глядя на суетящихся кругом их ромеев, улыбались. Егда их спросили, отчего, де, вы скалитесь? – те ответили, что долг они свой исполнили и сейчас им ничего не страшно. Помрут? Так ведь, так или иначе – помрут героями! И прямиком проследуют в желанный им Вирий , к своим навьим, какие там их давно уж дожидают. А их жизни, еще перед тем прорывом, они посвятили богу войны руссов и прочих славян – Перуну. А, поскольку, чести своей они не порушили, все исполнили достойно, то, коли и помрут, так все одно с честью, а коли поживут еще малек, так оно и в радость, собственно. Оттого и улыбаются. Базилевс спросил, почему они не ушли из Преслава, почему здесь остались и отчаянно сопротивлялись, в почти уж совсем безнадежной ситуации? А ты, говорили раненые, царь ромейский, вдумайся, добро ли те-бе сейчас было бы, если бы князь наш великий, Святослав, с ратью своей, подошел, когда мы еще держали Преслав. Защемили бы тебя, ромей, как свинью в заборе и пользовали бы охульно и совместно с ним, с обоих торцов, самым что ни на есть извращенным образом. Случившийся при допросе Никифор Куркуас, кинулся избивать раненых, но базилевс, крайне резко остановил его:
- Стой анфипат, не марайся, избивая беспомощных, ты ведь воин, не грязный палач, а они правы. Подойди бы Святослав, пока Преслав еще стоял, так бы оно ведь и было бы! Я ведь рассчитывал, что Святославу до конца мая тут не быть, не сумеет дойти, а он, смотри ты, в начале апреля уже объявился. Позови они его на неделю раньше и конец нам был бы у Великого Преслава, а Святослав и его воинство обрели бы великую славу, анфи-пат. Величайшую, повторяю! И путь на Константинополь, не защищенный серьезными войсками, был бы для них открыт. Впрочем,
Обернулся базилевс к своим обоим хронистам, стоявшим, навострив уши, тут же, неподалеку от них:
- О сем разговоре писать и рассказывать, кому бы то ни было, я строжайшим обра-зом, под страхом прямой и непосредственной смерти, запрещаю! Никто не должен знать, на каком тоненьком волоске было подвешено, сей раз, благополучие всей империи, моей империи! Никто!
Оба хрониста, и ученейший Лев Диакон и Скилица, допущенные базилевсом к своей богоравной персоне, смущенно потупившись, кивали головами как два китайских болван-чика, давая этим понять божественному: о да, богоравный, мы все поняли и все исполним, как ты сказал! И, да иссохнут чернила в наших чернильницах навеки, коли мы об этом, хоть что-нибудь напишем! Впрочем, в этом божественный, ну, никак и не сомневался, ко-нечно, иссохнут, и не только чернила! Что чернила! Сама кровь высохнет в жилах ваших, коли вы, хотя бы попытаетесь сделать это! Ладно, это так, мелочи! Гораздо страшнее то, что это едва не случилось! Едва-едва! А ведь он, вроде бы, все рассчитал. Причем по мер-кам империи, рассчитал правильно и абсолютно точно. Империи, и тех стран с коими та ратилась доселе. Но Сфендослейв, покарай его Господи, снова опрокинул все его расчеты. Доколе, о, Боже? Доколе? Этот варвар неведомым образом сумел, да еще с большой дру-жиной, пробиться сквозь едва отпущенную морозами слякотную весеннюю степь, опоздав к решительным событиям всего-то на неделю! Да какую, к черту, неделю! Неделю это по меркам темпов передвижения имперской армии, а архонт руссов, со своими воинами бега-ет куда быстрее его ромеев! Приди он в Доростол тремя – четырьмя днями раньше и он вполне мог поспеть! Поспеть и, как говорят эти издыхающие в своих грехах язычники-русы, зажать его армию возле Великого Преслава, воистину, как свинью в заборе. Утратив возможность свободно передвигаться, они бы быстро подрастеряли все свое численное превосходство, а потом… А потом и тут эти грязные язычники снова правы, русы пополь-зовались бы им как распутной девкой в солдатском лупанарии. Ведь любая помощь вряд ли подошла бы к нему раньше, чем через пару недель, а то и через месяц. И только для то-го, чтобы самой всей полечь в этих гористых местах. Но, милостью Божьей, он, Иоанн Куркуас, избавлен от такого непотребства! Аминь!
Отдохнув почти полные три дня у разрушенного ими Великого Преслава, ромеи привели себя в некоторый порядок. Мера, утратившая лошадей, получила их из ремонта  армии. Правда те лошади, не пройдя надлежащего обучения, не могли в ближайшее время в должной мере исполнять свои функции, но, тут уж делать ничего – придется учить их в деле, в походе и в боях! Проклятый варвар Сфенкел, так, кажется, говорили пленные, на-зывали того руса, что командовал их ратью в Преславе, даже тут он умудрился напаску-дить божественному базилевсу! А сам, негодяй, сумел-таки уйти живым. Те горе-стражи, что проворонили пасшихся лошадей у Камчии, сумели точно по описанию подтвердить, что командовал, вырвавшимися со стороны имперского лагеря и напавшими на них рус-сами, именно Сфенкел. Сумеет ли он посчитаться с этим варваром? Кстати, кое-кто из его бессмертных, те, кто когда-то служил в имперском дворце и в Буколеоне, в общем, в сто-лице, говорили ему, что этот Сфенкел служил некогда в схоле норманнов дворцовой гвар-дии базилевса, был там на очень хорошем счету, его даже выдвигали на должность канди-дата , имея ввиду, вверить командование схолой или, хотя бы, ее частью, виглой, но он тогда был язычником. Тот поспешил креститься, но место его ждать не стало – ушло к другому. Это в империи дело обыденное и бывало так не раз. А года за три до сегодняш-него дня и сам Сфенкел ушел из иноземной гвардии базилевса, подавшись куда-то на се-вер. Дворцовые скандинавы полагали – пошел парень домой в Норвегию. А тот осел у ар-хонта руссов, причем, тот уж явно не стал держать его в черном теле – продвинул, дове-рив серьезное дело. Иоанн уже привычно чертыхнулся, опять имперская дворцовая систе-ма дала сбой, предоставив своему императору и его армии на своих боках убедиться, что отвергнутый ею варвар-скандинав, стоил гораздо большего возвышения, нежели то, в ка-ком ему этой системой было попросту отказано! Но – надо было идти вперед. И, базилевс шел, хотя по меркам Святослава, о темпах его передвижения с войском, можно было за-просто сказать – полз. К его счастью, предыдущее развитие событий, на театре военных действий, именно сейчас и именно в этом месте, сделало неважным темп передвижения его воинства. Скрипя десятками тысяч несмазанных колес, мыча на тысячи бычьих морд, в тысячах медлительных яремных упряжек, перекликаясь и переругиваясь мириадами и мириадами луженых солдатских глоток, пылила по отрогам Старых Планин, имперская ромейская рать. Идут, раскачиваясь, квадраты друнг, разных фем имперской пехоты, пе-реворачивают копытами своих лошадей, горячую пыль неухоженных дорог, бесчисленные тагмы катафрактариев, проклиная все и вся и безобразно площадно бранясь, толкают бес-численные машины из парка Никифора Куркуаса, приданные ему солдаты. Сразу после той памятной ночи, когда они жгли «греческим огнем» царский дворец в Великом Пре-славе, базилевс решил, было, по примеру легионов старого Рима, строить укрепленный лагерь на каждую ночевку. Он очень опасался вполне реальных нападений Святослава на свой ночной лагерь. Но, проконсультировав сей вопрос со своими лучшими воеводами и, прежде всего, все  тем же Никифором Куркуасом, оставил это. Уж очень скептически те к этому отнеслись. Нет, никто из них не говорил, что делать этого не надо. Надо бы, конеч-но! Только тогда придется вспоминать и восстанавливать в армии всю сложную систему квартирьеров, существовавшую в легионах старого Рима. А это, божественный, начать и кончить. А подтянуть до уровня тех легионов сегодняшнюю, упавшую ниже дна, дисцип-лину? И базилевс, подумав, понял, что утрата позиций в таких случаях всегда оказывается безнадежной. И возродить в нынешней византийской армии, порядки раннеимперской ар-мии Великого Рима, у него никак не получится, а уж армии времен республики, так и по-давно! Придется ему довольствоваться тем, что у него есть. Император мерно раскачивал-ся в седле, от навязываемого ему сановниками паланкина, он отказался в самом начале похода, полагая его сугубым излишеством. И его, этот паланкин, сейчас торжественно не-сли пустым и окруженным сановниками, взятыми базилевсом в этот поход, дворцовые ра-бы-евнухи. Настоящие мужчины рабами становятся редко, и при первой же возможности стараются сбежать, особенно по дороге, когда их охрана, всяко, налажена слабее. Эти же своего рабства сугубого, словно и не замечают. Едучи посреди своих «бессмертных», им-ператор, качаясь в седле, рассматривал подробные чертежи местности возле Доростола, стараясь сориентироваться заранее, где ему делать свою ставку и лагерь своих войск, а, главное, как? Он пытался представить себе, как поведут себя русы? И у него ничего не получалось. В который уже раз! Судя по Великому Преславу, случиться могло всякое! Единственное, что твердо уразумел для себя Иоанн, из осады болгарской столицы, так это то, что от руссов можно ожидать всего! Особенно, если это «все» дерзко, смело и весьма неожиданно, а, главное, во вред империи! Такая характеристика противника, разумеется, далеко не улучшала его самочувствия, перед предстоящей ему встречей. Вспоминая, сколько важнейших дел ожидало его в столице, базилевс уже временами сомневался, а правильно ли он поступил, когда пошел на эту войну, взвалив на себя командование ар-мией. Однако он уже много-много раз, еще до того как стать базилевсом, командовал ар-миями империи, и знал досконально, насколько стеснен полководец, даже и обладающий высокими званиями и полномочиями, в своих возможностях. А ведь ему станет противо-стоять воитель, облеченный не только военной, но и высшей государственной властью. Чье решение совершенно окончательно и обсуждению просто не подлежит. Сфендослейв и его рать показали себя достойными всемерного уважения. А, кроме того, и базилевс знал это точно, в империи, после смерти его предшественника на троне, Никифора Фоки, наи-лучшим полководцем, был именно он сам. И, надо отдать ему должное, базилевс не льстил себе в этом. Любой другой полководец, не он, уже метался бы в ловушке у Велико-го Преслава, не зная даже, как и сообщить об этом императору. Он и сам-то избежал этого только по счастливой случайности. А стоило ему и всего-то задержаться, например, с ре-шением, не беречь более болгарскую столицу, а рушить ее – и сейчас бы под Великим Преславом коварный Святослав потирал бы в свое удовольствие руки, любуясь картинами разгрома оголодавших и измученныхимперских сил. А ведь принять это решение мог только он, базилевс, другим оно было просто не по чину! Нет, все правильно – это его де-ло! Только сделав его, он сможет утвердиться настоящим базилевсом и считать, что он совсем не напрасно убил Никифора Фоку, в погоне за троном, человека, который долгое время был ему и другом, и начальником. И  считал, кстати, его по-прежнему своим дру-гом, когда он уже намеревался всадить в него свой меч, предательски, исподтишка. Такие вещи не забываются, не забыть это и Иоанну. И не оправдаться никогда! Никогда и нико-му он уже не поверит полностью. Даже и родственнику. Даже Никифору Куркуасу. Право входить в его шатер в любое время дня и ночи, необдуманно выданное Никифору, там, у Преслава, после страшной ночи прорыва Сфенкела с ратью, он уже у него отобрал, изви-нившись за это некоторым повышением выплат анфипату из казны.
Крики раздались спереди, с той стороны, куда медленно ползло его огромное войско, крики и лязг оружия. Пока на пределе слышимости, усиленные, по всей видимости, гор-ным эхом. Приказав ближайшему к нему спафарокандидату, взять тагму «бессмертных и выяснить, что там происходит, базилевс толкнул своего спокойного мерина вперед. Ему тоже следовало поспешать к месту событий. Император, сопровождаемый только ипаспи-стами-телохранителями, быстро огибал по обочине дороги, голову своей армии, прибли-жаясь к месту событий, откуда по прежнему слышен был скрежет сталкивающегося бое-вого железа. Перед ним хорошей рысью шла тагма «бессмертных, блистающая лучшими в армии латами, на самых лучших во всей империи конях. Давно уже они вернулись с обо-чины на главную дорогу и базилевс, оглянувшись, увидел, что за ним, также на рысях, по-спешает еще один отряд конницы, немалый, тысячи в полторы человек. Это наверное, по-старался магистр Антифон, очень уж он предусмотрителен. Смотрится магистр в сан ку-ропалата , смотрится и старется. А, впрочем, он прав! Глупо самому базилевсу, выскаки-вая к авангарду своей армии, рисковать попасть в засаду, будучи окруженным малым чис-лом воинов. Они шли быстрым темпом, приближаясь к источнику шумов. Они сумели пе-редаться на столь большое расстояние, в несколько десятков стадий, конечно же, только при помощи мощного горного эха. Наконец, идущая впереди императора тагма катафрак-тариев, стала перестраиваться из походного порядка в боевой. Осмотревшись, базилевс увидел в стороне от дороги холм, куда и поскакал со своими ипаспистами. Оттуда он рас-смотрел, что небольшой отряд пеших руссов, до 300 человек, внезапно атаковал и унич-тожил авангардную тагму его войска. Усиленную тагму, между прочим. Судя по всему, удар пешего строя, пришелся конным во фланг, когда они в походном порядке проходили небольшую теснину в скалистых выступах, где русы разрушили мост через бурный гор-ный ручей. А на понижающейся правой стороне дороги, спускающейся к Доростолу, уст-роили в покрывающем ее лесу добротную и широкую, судя по всему, засеку. Обход ее слева перекрывался скальными выступами отдавливавшими всю эту дорогу вправо.
Отряд Слободана, три сотни пеших ратников, был послан воеводой Свенельдом, три дня назад, разрушить мост по дороге, идущей в Доростол с полудня, изготовить засеку, препятствующую проходу имперских войск в обход предварительно разрушенного моста. Опытный воевода Свенельд предупредил Слободана, вести работы, имея сторожу сугу-бую, держа опаску особенно пристально именно с полуденного направления. Русы умело развалили мост в ущелье, старательно уничтожив его опоры, а потом порезвились в охот-ку в хвойном лесу, изобильно произраставшим на высоких холмах округи, спускаясь по-легоньку к Доростолу, изготовив в нем обширную и весьма сложно проходимую, особли-во для конных, засеку. Вслед за этими теснинами начинался заливные луга Дуная, вытя-нувшиеся вдоль всего течения этой великой общеевропейской реки, широкой полосой. Луга окаймлялись зеленой возвышенностью, аршин в семь – девять  высотою, как бы со-ставлявшей некогда давно берега Дуная. Какой же в те поры должна была быть эта и сей-час полноводная и величавая река! Ее нынешнее русло, прогрызенное водой в почве до-лины, не составляло и двадцатой части от прежней ширины. Широкая низменность спус-калась к Дунаю, на самом берегу которого стоял город Доростол, где и засел Святослав со всей своей ратью.
Вои Слободана уже заканчивали последние работы по организации засеки, когда мо-лодому воеводе донесли его дозорные, что по дороге движется отряд ромеев. Конный, со-тен на пять, то есть, скорее всего, передовая тагма, или, как выражаются в таком разе сами ромеи – авангард. Усиленная тагма, судя по численности. Самой армии пока не видать. Инструкции воеводы на такой случай были вполне определенные – немедленно уходить на соединение со своей ратью. Но подвиги воев Сфенкела, в Великом Преславе, не давали покоя молодому воину, и он решился напасть на ромейский авангард, надеясь его унич-тожить разом. Молодой серб пришел в дружину князя уже очень неплохо обученным воем и был посвящен в отроки еще в булгарском походе, когда осаждали город Булгар. Сейчас он хотел поскорее принять нарочитость. Был парень распорядителен, сметлив, отчаянно смел и надежен. Таких, Святослав всегда высматривал и безо всякой опаски, продвигал. Сегодняшнее поручение командовать тремя сотнями ратных, он рассматривал как первую пробу сил. Он видел давно, что к нему присматривается воевода Свенельд, и был не прочь пред ним блеснуть своими воинскими талантами. По молодости лет, серб еще плохо раз-бирался в людях, иначе бы он давно уж спознал, что одобрение воеводы можно было за-служить, исполняя его распоряжения от сих и до сих, строго в рамках отданного им рас-поряжения. Любая инициатива, сверх приказа, настораживала старого воина. А вместе с этим, его настораживал и проявивший эту инициативу исполнитель. Сам всегда избегав-ший лишней инициативы, инициативный только в рамках отданного ему князем приказа, Свенельд был опытен и зело надежен, но, при этом, ни на что действительно высокое, не способен. Не того полета птица, совсем не того! Молодой Слободан искал, наоборот, вы-сокого.
Используя великолепное умение руссов маскироваться в зеленях, в кустах и среди деревьев, Слободан сумел спрятать свой отряд так, что идущая шагом тагма, ничего не заподозрив, спокойно и бесхлопотно приблизилась к его воям на расстояние в какой-то десяток сажен. Резкая команда заставила спрятавшихся руссов, начиная с четвертой ше-ренги взмыть на ноги. При этом четвертый ряд немедля пал на одно колено, а пятый ос-тался стоять. Еще мгновение, не дольше двух ударов испуганных сердец ошеломленных катафрактариев, и по ним, в упор, ударила, почти сотня луков и с полсотни самострелов, одновременно. Воздух наполнился шуршанием летящих стрел, звонкими хлопками отпу-щенных тетив луков по кожаным перстатицам, а чуть позже и криками раненых, умираю-щих и пытающихся распоряжаться командиров. Щиты катафрактариев, как и обычно, в походном положении, были за спиной, шлемы ехали, привязанные к седлам, завязки дос-пехов и соотвествующие ремешки на боковинах доспехов, были несколько вольно отпу-щены. Удар сотни с лишним стрел в бок – страшный удар, а ведь последовал он не один. Четыре раза лучнки руссов успели рвануть тетивы своих луков, и четыре полноценных залпа стрел метнулось к обескураженному отряду ромейской конницы. Стрелки из само-стрелов перезарядиться не успели, и ограничились одним залпом. Четыре сотни длинных, почти в ; аршина белооперенных стрел, снабженных бронебойными наконечниками и полсотни стальных болтов, под спокойную и уверенную команду командира над лучни-ками, дававшего поправку на ветер, хотя какие тут поправки, с дистанции-то в семь – во-семь аршин? – в покое, нарушаемом лишь щелканьем тетив, шуршанием и ударами стрел и криками раненых, метнулись к попавшему в столь славную переделку, полутысячному отряду ромеев. Ах, как ему стало весело сразу! Крики многочисленных раненых и уми-рающих сразу перекрыли вопли поспешных команд. А лучники руссов, уже бросили свои страшные составные луки в налучи, пешцы второго ряда, вскочив, стреляли они из поло-жения лежа, что легко исполнялось с самострелом, и вряд ли возможно с луком, повесили самострелы на спину, подняв с земли свои длинные рогатины. Недавние лучники, подхва-тив свои секиры на длинных ратовищах, сделали два быстрых шага вперед, немедленно оказавшись впритык за спинами первых трех шеренг. В первой были только щитоносцы, во второй и третьей только вои оборуженные рогатинами, несколько более короткими не-жели в четвертом ряду. Короткая, как выдох, команда «Бей!», бросила пеший строй рус-сов, враз ощетинившийся рогатинами, со взметнувшимися над головами секирами на длинных ратовищах, вперед к имперской коннице. Ох, и не зря же великий князь без уста-ли учил своих воев и ратников, начиная от самого Киева, да и в Киеве тоже, времени зря не упускал, нисколь. Да и потом, при каждой удобной минуте. Вот в таких ситуациях она и выходила наружу та наука.
А атакованная руссами катафракта, все еще плясала на испуганных и мало слушаю-щих седоков, лошадях, на пыльном пространстве дороги, все роняя и роняя всадников на-земь. И вот уже рогатины отчаянно бьют в бока катафрактариям, где защита их доспехов, с целью уменьшить веса, сведена на минимум, к тому же там завязки доспехов, вынимая их из седел и сбрасывая в пыль, а через их головы по лишенным даже шлемов, бошкам катафрактариев в охотку гуляют секиры четвертого ряда строя руссов. Пятый оставался на подмену, буде оная занадобиться. Заскрежетало, залязгало ратное железо! Все большее и большее число ромеев заходилось в последнем крике, а недалекие отсюда горы всего лишь разносили эти шумы по всей округе. Их то и услышали базилевс и иже с ними, ехавшие по ущелью. Все больше катафрактариев падали под ноги и своим коням и пеш-цам-русам. И то, и то, было одинаково опасно, кони затопчут, русы добьют, этим и зай-мется пятый ряд. Очень короткий срок понадобился, дабы истребить весь этот отряд. По-ловина тысячи катафрактариев, усиленная тагма через какой-то десяток минут вся почти лежала в пыли дороги, за исключением только нескольких, пытавшихся ускакать назад. За ними охотились, добыв вновь свои страшные луки несколько стрелков из тех, что стреля-ли получше остальных. Стрел беречь им пока не наказывали.
Эх, Слободан, Слободан, сделал свое дело по-доброму и аккуратно, потерял-то всего дюжину своих, да парочку - тройку раненым, уходить бы тебе отчаянный серб, уносить ноги с воями, тебе доверенными, по-добру бы, по-здорову. Все бы у них еще получилось, тем более что сами рубили те засеки, знали, где легче по ним пройти пешим. Вот и уходи-ли бы, а там и к Доростолу, назад, к своим. Но – нет, захотелось отчаянному сербу, да и руссам вместе с ним, пошарить по седельным сумкам ромеев, содрать с них оружие, рос-кошное на первый взгляд оружие, а может и еще чего на них сыщется. Поначалу Слобо-дан думал, было, воссев всем отрядом на конь, вернуться ко граду, подобно Сфенкелу, не-сколько дней тому назад, со славою и триумфом. Едва не скомандовал своим «На конь!». Да опомнился, сам ведь мостик уничтожил, да и весь ближний лес на засеку свел. Не пройдут кони-то, никак не пойдут. Они о том сами же крепко позаботились.
Пока обшаривали сумки и ныки, переворачивали и обыскивали, добивая, при этом, раненых, из-за ближайшей скалы показались ромейские катафрактарии. Время вообще-то, еще было, если бы, Слободан скомандовал своим ратникам быстрее бежать к засеке. Туда бы и ушли, а подскакавшую конницу ромеев, еще бы можно было и стрелами попотчевать в разлуку. Но – нет! Решил гордячка серб, что невместно им бегать от конных, татям лес-ным уподобившись. Наоборот, скомандовал он своим становиться в тесный строй и им уже, строем тем, поспешать к ближайшей засеке. Но конные идут много быстрее, пусть и тяжелы они, из-за броней своих и конских, и вот уже слышен тяжкий храп догоняющих коней и команды начальствующих, в догоняющей их кавалерийской тагме. А до спаси-тельных засек еще шагов сто – сто пятьдесят. Но уже надо разворачиваться и встречать кавалерию. Строй пеших неглубок, а удар лучших катафрактариев империи тяжек. А на дорогу, где они только что побили имперскую тагму, позади преследующей их тагмы «бессмертных», с ней то они еще бы повоевали, и, возможно, ушли бы без потерь великих и тяжких, рысью вынесло нарядного всадника в длинном колыхающемся на ветру алом плаще. Всего с пяток ударов сердца он рысит открыто, затем его нагоняет отряд в добрых полсотни блестящих всадников в безумно дорогих доспехах, окружает и уже не выпускает его из под своей защиты. Кто ж таков, интересно, подумалось уже изготовившимся встре-чать конных врагов, пешцам? Где уж им и представить то было, что их последний бой, почтил своим присутствием сам император. С чего бы это? Да, вот так вот получилось! А пешцы остановившись, едва успели подготовиться к встрече конных и даже не успели, как обычно рявкнуть погромче, во всю дурь трех сотен глоток и прыжками броситься на-встречь атакующей коннице. Сейчас же катафрактарии ударили по стоящей пехоте и по-теснили ее всерьез, но крепкого их строя прорвать и смять сразу не смогли. Вскоре их движение вперед было уже остановлено, ценой гибели нескольких десятков ратников, и бой принял не самый приятный для нее характер. А те из руссов, кто мог себе позволить посмотреть на дорогу, увидели бы, что по ней выходит и, разбирая свой строй, идет к ним отряд катафрактариев втрое – впятеро больше того с каким они уже ратились. Его удар по флангам и по тылу пешцов был страшен. Неглубоко построенный и не имеющий прикры-тия с флангов и сзади строй их малого отряда, рухнул очень быстро, практически сразу. Хотя отдельные ратные и дрались еще какое-то время, а несколько человек успели таки юркнуть в спасительную засеку, бросив рогатины, секиры и щиты, облегчения бега ради. Пробежав какое-то расстояние по засеке, оторвавшись от преследовавших их конников-ромеев, пешцы настороженно следили, как ромеи окончательно сломали их отряд, добили всех раненых, не забыв их и обшарить и посдирать с них кольчуги. Вот теперь война уж разворачивалась по-настоящему. Эти русы дождались, пока на дороге показалась головная фема армейской пехоты и, не став дожидаться, пока те обшарят завалы, прозрачные для пеших, хотя и затрудняющие их движение, подались к своим, докладывать – ромеи при-шли.
Князь Святослав сведал о подходе ромеев из докладов спасшихся пешцов отряда Слободана. Князю оставалось только посетовать, горяч, мол, больно, был ваш воевода на-значенный, братцы. Ошибся боярин Свенельд с его назначением, поспешил. Ушел бы он сразу – все бы и живы остались. А ромеи что вы побили, так бы побитыми и были. Вот бы мы их первую кровь бесплатно и взяли! А так, все оплачено! Но некогда князю было де-лами сими заниматься. Русы начали сгонять все табуны стада и баранты к Доростолу, со-вокупляя их воедино. А уже поздно ночью проведчики, подбиравшиеся к засеке, донесли, что ромеи мост восстанавливают и засеку растаскивают. Даже ночью работ не останавли-вают, хлопочут. Надо быть, завтра к утру будут готовы. Ну, к обеду, так точно!
Утром, не слишком и рано, когда солнце уж высоко стояло, великий князь вывел свою рать в поле и построил ее стеной, определив всю  свою конницу за спины пеших во-ев. Долго ждать ромеев, руссам не довелось. День 23 апреля еще только-только разгорелся толком, как солдаты базилевса уж прибыли на поле перед Доростолом. Выстроившись так, что в центре оказались фаланги скутатов, а по их флангам катафрактарии, ромеи, как водится, перед их строем пустили псилов. Самый мощный свой конный отряд Иоанн ос-тавил вне строя, в резерве. Мол, приспеет час, он и ударит! Сражение зачинали псилы. Нет, конечно, помня тактику руссов, не ждал Иоанн какого либо серьезного эффекта от их атаки. Совсем не ждал. Просто так было принято, а нового ему ничего по сему поводу ему пока не вздумалось. Как он уже и ожидал, наклонили щиты внутрь щитоносцы руссов, пригнулись первые ряды, а по-над ними, метко ударили самострелы из второго ряда и лучники-русы, из более задних рядов, а, возвышающиеся за их спинами, нарочитые всад-ники, только добавили перцу, метая свои стрелы по сразу ставшими удивительно безза-щитным псилам.
Тот самый Лымарь, что встречал рать князя на правом берегу Днепра после похода в вятичи, не обманул Хуста, беседовавшего там с ним, он действительно, взял, да и заратил-ся. Здоров был мужик, да и в прежних походах, еще князя Игоря, ратной жизни уже учен. Хожалый, как говорится. Его и определили в щитоносцы. Становой хребет русской пехо-ты. Весь поход таскал Лымарь на плечах огромный червленый щит, обитый по краям же-лезной полосой и оттого неподъемно тяжелый. Дрался он и с болгарами в момент высадки здесь, под Доростолом, и с ромеями, под Аркадиополем, когда их катафрактарии, каза-лось, навалились так, что ни вздохнуть, ни пукнуть. Тогда думалось – не сдюжим. Ан нет, таки – сдюжили! Выстояли! И более того, разгромили тогда ромеев так, что любо-дорого было посмотреть на их туши, валявшиеся вечером того дня, под ногами усталых от непо-мерного напряжения боя, пешцов. Вот и сейчас Лымарь спокойно и несколько даже отре-шенно, смотрел на то, как красиво разворачивались изукрашенные перьями и плюмажами ромеи, перед фронтом рати руссов. Видали мы вас, петухи крикливые, не хлопайте крыль-ями-то! И морду вам уже бивали как след, да и не раз! Цену ведаем добре, и вам и себе! Он смотрел сквозь щель меж своим и соседа ошуюю щитом, выглядывая как бегом бегут в строй, разворачиваясь во единую фалангу, скутаты, как скоро скачут вдоль их фронта ста-новясь на флангах катафрактарии и, как заплетаясь ногами, за едва вытолкнувшую свои луковки из луговой почвы Придунайской долины, травы этого года, бредут, становясь в рассыпную поперед строя скутатов, имперкие псилы. Надо же! Их, этих луковок и не ви-дать-то совсем, они еще едва-едва проткнулись сквозь глебу , а поди ж ты цепляют ноги ромейским псилам. Их растягивают, разгоняют командиры, стараясь растащить на весь строй, прикрыть стреляющими псилами и скутатов и катафрактариев. Ох, и нехочется же тем сближаться с руссами! Но – надо! Сам базилевс велит, куда денешься! Ну а потом, все как обычно, псилов толкнули еще единожды-раз, они, нерешительно покачавшись на мес-те, двинулись, сделали первый шаг, второй, третий и… пошли, пошли, пошли. Даже по-бежали, ворвавшись в дистанцию боя, а здесь снова их шаг стал осторожным и, по-кошачьи, крадущимся. Вот наклонились внутрь строя червленые щиты руссов и псилы подобрались, наслышаны уже засранцы, небось, что за этим последует. И последовало! Только псилы то не слышали еще, что и конники у руссов стреляют так, что дай их Бог Христос каждому взятому на имперскую службу степняку-федерату. Слишком густым оказался первый залп. Над головами Лымаря и его друзей зашуршало и загудело, а за их спинами защелкало так, что аж волосы дыбом встали. И уплотняя воздух над головами ратников, своим ходом, пошли в ромейских псилов тысячи и тысячи стрел. А перед стро-ем руссов, в пределах одной стадии гибнут и корчаться несчастные ромейские псилы, поймав русскую стрелу своими такими мягкими и такими незащищенными телами. Те, кто еще остался на ногах, крутят над головою свои пращи, и до уха растягивают луки. Вот их залп и Лымарь по привычке вжимается в щит, доставая из ножен старенький короткий меч. Гудит коротко условленный сигнал рог и второй  четвертый ряды вздымают над го-ловами свои щиты, образуя козырек над ратниками. Стук стрел и грохот обожженных глиняных шаров по щитам. Стоны раненых и крики убитых. Привычно все. Тукнула силь-но и стрела по щиту Лымаря, а о щит соседа ошуюю разбился глиняный шар, обдав их всех пересушеной после обжига мелкой глиняной пылью. Тьфу ты, гадость! Лымарь вы-совывает руку с мечом в щель меж щитов, сбивает стрелу, воткнувшуюся в щит, привыч-ным движением, очищая его. Конечно одна стрелка в щите – невелик вес и погоды она не сделает, а не будь щита и в аккурат была бы его, та стрела. Так что щит он и есть и про-клятие ратника и его спасение. Потом привычно таким же движением меча, Лымарь очи-щает и щит своего соседа одесную. Невелик-то вес он невелик, а вот понавтыкается в щит, не счищенные вовремя, такие стрелы и метательные сулицы во множестве и станет он ежу подобен, и тяжел, мать его, до полной неподъемности. Так что тут уж лучше заблаговре-менно постараться. А и товарищу помочь, егда можешь, тоже дело!
Над рядами руссов витает керамическая пыль, а щиты уж опускаются снова вниз по сигналу рога, а лучники спешно бросают стрелы по псилам. Те несут, уж совсем запре-дельные, непереносимые для них потери, и, наконец, не выдерживают, разворачиваются и бегут вспять. Их пропускают скутаты меж шеренг, жалостливо глядя на своих, уже облас-канных колючей и оперенной смертью, пробирающихся меж щитов-скутов, совершенно обезволенных этими страшными руссами, товарищей-псил. Но им то уже хорошо - отбе-гают они все же в тыл. А оттуда справа и с тылу уже бубнит-взвывает букцин, заставляя тяжелую пехоту, скутатов, идти вперед, отмеряя темп их шага. А что ему, тому букцини-сту? Дует в свою трубу-медяшку, находясь, меж тем, рядом с проэдром  скутатов. Позади их и справа, почти неподверженный опасности гибели, при столкновении, разве что, слу-чайной. А букцин гонит и гонит весь глубокий строй скутатов вперед. Снова у руссов на-клонились щиты и снова пригнулись передние ряды, положив рогатины на щиты, а над их головами, раз за разом проносит стаи стрел, несущих смерть грекам. Те прячутся за свои-ми круглыми и овальными щитами, и часть стрел стучит по ним, но другая часть врывает-ся в строй и берет своих жертв, сбивая с ног, поражая в головы и груди. Кого-то спасает доспех, кого-то – нет. А скутаты идут и идут. Вот страшная стена червленых щитов рус-сов совсем уже рядом, под ногами стали кричать раненые псилы и их товарищи скутаты, уже словившие русские стрелы. О Боже милостивый, Христос Пантократор , прости нас грешных, сейчас нам уже столкнуться с язычниками-русами…
Когда  скутатом до строя руссов осталось десяток шагов, в глубине ратного строя за-звучал рог и русы разом, с места, рушили навстречу имперской пехоте, разгоняясь до са-мого быстрого шага, а их конники, перемещаясь вслед им, все продолжали и продолжали садить стрелы, поверх голов своих пеших товарищей, спеша их побольше всадить в аса-кующих имперских пеших латников. Стоя в стременах, мечет стрелы Ждан, а одесную от него Ратмир, ошуюю – Шуга. Удобно это и абсолютно безопасно – ведь из глубокого строя скутатов, по ним стрелять совершенно некому. Сведано и Сфенкелом и болгарами. Не стреляющие они, а псилы, если они и есть где, позади строя скутатов, им же и заслоне-ны, метать стрелы неспособны. То-то их великий князь перед боем велел каждому комон-ному взять по два тула стрел, а еще приспособил болгар, подвозить стрелкам запасные. Вот и стреляют они со стремян, нисколько не опасаясь ответной стрельбы, почти стоя, в ужасающе комфортных, вообще-то говоря, условиях. Кое-кто так даже и встал в седло, пользуясь тем, что кони, сжатые конями товарищей, никуда не подадутся, не прянут под ними. Ждан и мечет стрелы старательно, словно вышивку вышивает, но и поспешая. Надо ведь облегчить насколько возможно жизнь ратным, перебить как можно больше скутатов. Но вот впереди страшно грохнуло и загремело, все, закричало, застонало, залязгало. Скрежета железа бранного пока немного, орудуют пешие, все больше копьями, до мечей и секир пока дело не дошло. Ждан видит, как бешено орудуя рогатинами, бьют по-над пле-чами и головами передних рядов со щитоносцами, оба последующих и как на место упав-ших воев, тут же проходит смена. Пешие строи качаются и качаются, как двое близких приятелей, встретившись и обнявшись посреди улицы. Да только объятия то смертные, не поцелуи и ликования  троекратные люди друг другу дарят, а смертельные удары. В таком пешем бою нет места мастерам одиночного боя, поскольку там нет пространства для бло-ков и контрвыпадов, для уходов и уворотов. Смелость на смелость, гнев на гнев, злость на злость. Здесь важна точность удара рогатиной и его прикладистость, важно то, чтобы твой брат-щитоносец не выронил щит, успевая ткнуть в щель меж своим щитом и щитом сосе-да, своим мечом, али, там, короткой рогатиной. Важна общая стойкость и коллективная устремленность к победе, и важен дух и настрой воев, их общая готовность победить, или умереть и неготовность принять поражение. Даже и достойное, от достойного противника. А все одно неготовность! Всего этого много больше было у руссов, они и шатнули ромеев вспять, заставив их откатываться. Уловив сей миг, разом взвыл букцин и ромеи подались назад, пока еще сохраняя строй, однако рожок руссов, запретил им атаковать ромеев, они так и остались стоять в своем твердом строю, вновь меча стрелы вослед ромеям-скутатам, с места. Просто великий князь прекрасно видел, что ромеи, остерегаясь его, бросили впе-ред только часть своего войска, оставив большую его часть в резерве. А что будет коли они, пойдя вперед, подрастроят свои ряды, а ромеи бросят в бой сразу все, что у них там зарезервировано? Вполне может статься и нехорошо! Как бы не погромили они нас в та-ком разе. А потому, он решил предоставить возможность императору атаковать вновь и вновь, изматывая его в упорной обороне пешей стенки. Едва вои пешцы успели передох-нуть, подкрепившись хлебом с мясом и испив водицы, принесенной помощниками-болгарами с тыла, как ромеи двинулись вновь, сей раз только конно. Тяжело грохоча своими тяжелыми копытами, пошла общим рядом конная лава катафрактариев, а русы за-теяли удвоение строя пехоты. Бегом, бегом перемещались шеренги меж шеренг, стараясь выставить встречь врагу вдвое больше копий, а под ногами руссов лежали множество тел побитых ромеев-скутатов. Другим таким же скоро предстояло отведать лошадиных копыт. Несется конная лава, пугая людей своей неумолимостью. Да вот незадача ромеям какая, русы ведь с младых ногтей ратятся со степняками, а те сплошь конны, да и наездники они не чета ромеям – природные, от соски тряпичной с завернутым в нее сухим сыром - хуру-том, с самих подмоченных в восторге пеленок, а иные, так и в пеленках на коне побывали. На коне родились и на нем же выращены были. Ромеям ли с ними тягаться в умении об-ращаться с этим самым благородным животным человеческой истории – конем?
А все ж таки страшно смотреть, как несется на вас конная рать, как растут-разрастаются всадники на высоких конях, все в блестящих доспехах, как они увеличива-ются в размерах, становясь огромными и воистину страшными, словно сказочный полу-зверь-получеловек, кентавр, на своих конях. Страшно это и конному, но тот-то хоть знает, что и он сам представляется таким же встречному коннику. Пешему же, может помочь только чувство локтя, только ощущение своих товарищей, таких же, как ты, изготовив-шихся к смертельной борьбе. По атакующей коннице вести стрельбу щиты наклонять не требовалось, лучники из глубины строя завидели их, как только они пришли в дистанцию их боя, а конные, роившиеся позади пешцов так и еще раньше. Море стрел понеслось на-встречу атакующей коннице, и она понесла явные потери. Кое-где, там, где лучники ока-зались поудачливее, да поточнее, перед конными покатился высокий вал из тел лошадей и людей. Пришлось конным обходить сей вал, или переходить через него, а затем снова ров-нять свои ряды, что, безусловно, снизило скорость, накатывающейся на пеший строй, ро-мейской катафракты. Снизило, но не остановило их насовсем. Нарочитые лучники и отро-ки из конной дружины князя, продолжали метать стрелы в катафракту и часто, очень час-то падали выбитые калеными стрелами из своих седел, ромеи. Хороши их доспехи, но не настолько же, чтобы совсем не опасаться встречного потока стрел. Тут вопрос достаточ-ности плотности такого встречного потока. Великий князь перед атакой конницы спешил-ся и, войдя в строй пеших руссов, прошел во второй ряд с рогатиной и самострелом. Не тем, малым, что купили тогда в Новгороде, у немчина, а большим, ратным, где тетива тя-нулась рычагом, быстро. Ждан настороженно глянул ему вслед и снова вернулся к мета-нию стрел. То решение князя, принимать их он волен, не спрашивая Ждана. А спросил бы, Ждан бы, конечно, отсоветовал, хотя в душе и понимал его правильность. Но и не дело, все же, князю так рисковать. Вся рать зависит от его слова и дела. А навал конных, он о разному для пешцов выходит. Когда остановят, а когда их и собьют с места, стопчут. Вся-ко оно случается! Однако сейчас его дело было, как можно быстрее и точнее метать стре-лы, в быстро приближающихся катафрактариев. Опустел тул, уже второй за сегодня, и Ждан рванул его через голову, собираясь отбросить легкую берестяную коробку с сыро-мятным ремнем через плечо. Все это заняло несколько ударов сердца, еще сколько-то за-берет доставание запасного тула, притороченного за задней лукой седла, его надевание через голову и подброска до нужного состояния над плечом. Но, нет! Помощник болгарин тянул ему полный стрел тул, все пятки стрел говорили о том, что наконечник у них броне-бойный.  Правильно, ромей идет весь доспешный, чего его срезнем пробовать? Попугать, разве? Так непохоже, что бы те готовы были напугаться, совсем не похоже. Если когда и готовы, то не сегодня. Сегодня их надо убивать! Ждан выпустил из рук опустевший тул, схватив полный. Опустошенный тоже не успел долететь до земли, его подхватил все тот же болгарин, юркнув дальше в сторону. На одном плече у него уже висело три пустых ту-ла, а на другом было еще целых два полных. И снова привычная работа: рука скользит вверх, назад, за плечо, на привычный уровень и, хватая, не глядя, пятку стрелы, тянет ее из тула. А что на нее глядеть? По надрезу на пятке осязается, что стрела с бронебойным наконечником, правильная. Да, черт, иных то и нет в тулах сегодня. С ходу бросает на те-тиву. На это все уходит добрых три удара сердца. Поднять и растянуть лук – еще два. Вы-целить цель – один. И все! Стрела, брошенная энергией согнутого составного лука, несет-ся навстречу врагу. Шлемы у греческих конников полукруглые с роскошными гребнями, защищают спускающейся пластинкой висок и ухо. Но – не глухие, без забрала и лица кон-ных смотрят из них открыто. Вот именно в лица и целят опытные стрелки, а Ждан именно такой, опытный. Да и ромеи подошли достаточно близко, чтобы даже и не слишком опыт-ные, как, например, тот же Шуга, попадали раз за разом. Как только стрела понеслась встречь врагу, рука начинает свой очередной цикл движений. Каждая стрела, возможно – жизнь катафрактария, а его жизнь, отнятая лучником, сохранит жизнь, или, может, даже жизни, пешим ратникам. Трудись нарочитый, мечи стрелы, не задумываясь понапрасну, рази врага, некогда тебе.
Все ближе и ближе страшная конница, Лымарь видит, что дождь стрел пеших лучни-ков и конных нарочитых, изрядно побил эту блестящую лаву, постоянно и беспощадно вырывая из нее людей. Нет среди катафрактариев стреляющих лучников, то добро, снова отрывисто и требовательно дудукнул рог в строю. Он, подчиняясть сигналу, забрасывает щит на спину, не нужен он противу не стреляющих на ходу конных, и снимает с плеча ро-гатину на сыромятном ремне. Выставив ее рожон в сторону накатывающихся всадников, со стучащим сердцем втыкает пятку рогатины в землю, наклонив ее в сторону атакующей конницы, и поддерживает ее рукой, проверяя, на месте ли секира, кинжал и меч, хорошо ли они покидают свои ножны и петли, легко ли вынимаются. Все так, а вокруг все то же самое делают другие вои. Вон уже и второй ряд воткнул рогатины в землю, уставив их жадные до вражьей крови рожны, встречь ромеям. Третий ряд изготовился бить рогати-нами, а четвертый уже оборужился секирами на огромных ратовищах. Лица у всех напря-женные, построжевшие, стянутые судорогой жидания боя. А грохот тяжелых копыт гре-ческих катафракт, все ближе и ближе. По рядам пролетело, князь вошел в ряды пехоты, становясь среди них и изготавливаясь к бою. Катафрактарии, рассказывал Сфенкел, уже готовы к резкому крику наших шеренг, их прыжку под налетающий удар. Так сегодня, ра-ди разнообразия, решено сего не творить.
Греческие катафракты, подлетая к выставленному встречь им частоколу рогатин, по-неволе умедлили свой разгон. Но это были именно те катафрактарии, чьих коней, угнали Сфенкел со товарищи. На лошадях из ремонта, незнакомых своим всадникам, да и просто плохо обученных. Перед частоколом рогатин, таких страшных и неодолимых, они непро-извольно замедлили ход, и их удар получился несильным, хотя многие лошади, все же на-садившись на рогатины, взбесились, становясь на дыбы, сбрасывая всадников и начиная драться с иными лошадями в собственном строю. А тут еще русы ударили разом рогати-нами и секирами, над полем под Доростолом снова повис страшный крик и треск ломаю-щихся двух и трех аршинных скепищ. И снова стена русских пешцов не подалась назад, нанося свои удары, по почти застрявшим, в ее вязких объятиях, катафрактариям, стаски-вая их с седел крюками рогатин, и, добивая, уже упавших на землю. Лымарь ткнул рога-тиной в грудь тому, что оказался ошуюю, с удовольствием видя, как он, утратив стремя, ползет из седла на сторону, а ему на голову, плюща шлем, уже опускается чья-то мило-сердная секира. Но сам Лымарь, уже завороженно смотрит одесную. Там над ним нависа-ет катафрактарий, в блестящем доспехе, размахнувшийся от всей своей греческой души длинным мечом конника. Щит не достать, не поспеть, меч – тоже. Все? Внезапно, он ви-дит как перед лицом того катафрактария, расцветает белое оперение доброй стрелы и от-брошенный ее инерцией, он начинает заваливаться в седле, уже по инерции, никому не грозя. Враз оживший Лымарь, громко заорав, в свою очередь, ткнул рогатиной под козы-рек блестящего на солнце шлема другого грека, тоже начавшего опускать меч, возможно, на чью-то совсем этого не заслужившую голову. И сделав это, хитро и затравленно огля-дывается в кого еще воткнуть свой острый рожон. Но нет, воткнуть не получится. Слиш-ком близко второй ромей. Не успеть уже вырвать рогатину и приласкать этого, и Лымарь, выронив рогатину, ныряет под удар меча, оставляя его за своей спиной и обхватив ромея за пояс, тянет того из седла. Вырывает как репку, бывало на огороде, и падает, оказавшись под ним, еще слегка оглушенным, своим собственным падением. Но Лымарь то в себе и, елозя под тяжелым в полном-то доспехе, ромеем, тащит из-за голенища сапога свое заса-пожное шило, совет Хуста, его знакомца и земляка, из нарочитых. Шило то, в указатель-ный палец женский руки толщиной, зовут русы «Тещин перст». И это шило, он со всего размаха, всаживает в бок ромею, находящийся прямо над его глазами и с радостью видит, как, то ли попав в щель между чешуйками, то ли пробив одну из них, оно по самую руко-ять влезает тому в бок, а Ждан усиленно его там вращает, помогая ромею быстрее ощу-тить и понять постигшее его счастье. А с шила уж начинает течь ему же на лицо густая ромейская кровь.  Сам же ромей, резко выгибается, и, сбросив этим движением шлем со своей головы, громко кричит. Кричит, обнажая в этом крике желтоватые, частично стер-тые, зубы. Лымарь же, не дожидаясь, пока он накричится, вырывает шило у него из боку и спешит воткнуть его в открывшийся после спадания шлема кадык. Тут ромея словно зако-лодило, кровь хлынула как из зарезанного быка, омывая Лымарю уже всю его славную морду. Сбросив с себя уже затихшего катафрактария, он встает на четвереньки, отирает шило от крови, плащом того катафрактария и плащом же отирает от крови свое лицо, ста-раясь как можно быстрее освободить глаза. Шлем с него слетел и валяется рядом, но Лы-марь хорошо слышит, как гнусаво бубнит греческий букцин, и, наконец, встав на ноги, видит только хвосты уходящей к себе ромейской конницы. Ратник оглядыватся по бокам, и видит нескольких погибших ратников и катафрактариев, а также своего соседа ошуюю, качающего и баюкающего свою руку на которой ему отрубили, надо же, умудрились, га-ды, самый мизинец. Ратные ходят вокруг, поднимая рогатины и щиты, поднял свои и Лы-марь, внезапно узрев, как из под чешуйчатого панцыря битого им катафрактария, вы-скользнул наверх золотой медальон, с эмалевым изображением бородатого молодого му-жика, с кругом над головой и какими-то буквицами. Ат, некогда разбираться! Он тороп-ливо стаскивает с мертвого медальон и вешает себе на шею. Что с бою взято – то и свято! Рожок зовет пешцов немного отойти. Положить меж собой и ромеями все поле, покрытое большей частью, их трупами. Мы их уже ободрали, теперь пусть и они попользуются. На самом же деле, просто князь намеревался создавать как можно больше препятствий ата-кующим ромеям. Вот и тела павших. Мелочь вроде а приятно дли на них спотыкаться? Тем более конному? Русы спокойно и невынужденно, без какого-нибудь давления ромев отходят, покидая место недавнего боя, унося вместе с собой своих раненых, добивая ро-меев. Им жить незачем, а наши – пусть поживут! Глядишь, и оклемаются мужики. Рать, отойдя на два десятка шагов, снова строится, быстро собираясь и приводя себя в полный порядок. На место погибших и выбывших из боя раненых, приходит замена из задних ше-ренг строя. А сосед с отрубленным пальцем перевязался и снова в строю. Что дальше?
…А дальше, было еще десять таких атак, с некоторыми перерывами они следовали одна за одной. В последней, стену руссов-ратников, атаковали катафракты «бессмертных» и едва их не прорвали. Но и они не сдюжили, хотя нарочитая конница руссов уже начала готовиться к контратаке. Если «бессмертные прорвут пеших, это будет их последний шанс. Но «бессмертных» тоже отбросили, хотя все и перемешалось почти полностью. Вслед уходящей несолоно хлебавшей коннице империи, хлестко били луки нарочитых, разнося смерть вдогон и в разлуку. У руссов тоже много было раненых и убитых, но не настолько много, как у ромеев. Ждан расстреляв за день семнадцать полных тулов стрел, с трудом шевелил руками, не лучше себя чувствовали и иные нарочитые. Но эти то только стреляли. Что уж там было говорить о ратных. Они просто валились с ног. Боев такого на-кала никто из дружинных, не говоря уже о ратных, попросту не знал, до сего дня.
Ромеи в самом конце дня отошли к высокому бугру, находившийся с полудня от До-ростола, и занялись обустройством своего лагеря. Они ведь тоже устали до полного бес-чувствия. Никто, нигде и никогда не демонстрировал им такого искусства боя в пешем строю и такой все побеждающей выносливости. Русы, постояв в поле, ушли в стены горо-да, заперев за собой ворота. Уже к темну, вышли из города, помогавшие руссам болгары с повозками. Подобрали убитых руссов, своих раненых те сразу унесли с собой, и отправи-лись в город, под защитой конницы руссов. А еще собирали разбросанные по полю стре-лы. Запас велик, но и пополнить его тоже не грех. Напасть на них ромеи не посмели. Слишком страшен был сегодняшний день, приведший к гибели нескольких тысяч ромеев, как пеших, так и конных, и руссов. Хотя, судя по числу возов, на каких они увезли своих погибших, руссов погибло много меньше. Погребальный костер для своих павших, русы отложили назавтра, эту ночь они слишком устали и нуждались в отдыхе. Данный им ро-меям урок не прошел бесследно и для них самих, требуя компенсации. Апрельские ночи вполне комфортны для сна, они не длинны, как зимние, когда просто устаешь спать, но и не коротки, как летние, когда выспаться, зачастую совсем не успеваешь. Оправившиеся, или просто не воевавшие вчера, их численность позволяла им чаще сменяться, ромеи, ска-кали весь день под стенами, вызывая руссов на битву. Но русы лениво отвечали со стен стрелами из луков, самострелов, скорпионов и гастафетов и глиняными шарами из бал-лист, делить поле с ромеями не спеша. Мол, выйдем, когда захотим, пошли вы к черту, черти полосатые! Понеся потери от стрел и ядер, ромеи убрались от стен, занявшись при-готовительными работами по организации лагеря. Свой лагерь базилевс устраивал на холме, делая это сей раз вполне капитально, обкопав его рвом и соорудив небольшой час-токол со стороны руссов. Делать лагерь каждый вечер, когда его фемы были на марше, он их заставить не мог. Но став у Доростола, заставил. Наверное потому, что и сами солдаты послен боев в Преславе Великом и вчерашнего боя уже здесь, под Доростолом, понимали значительную и непреходящую необходимость сего дела. С этого холма было бы, навер-ное, куда как удобно наблюдать за вчерашним сражением, подумалось Иоанну Цимисхию. Но вчера, за весь день сделать этого, он не успел. Целый день деньской он метался по вой-скам, наказывал трусов, поощрял храбрецов, организовывал своим солдатам возможность подкрепиться вином и хлебом и, главное, не раз сам распоряжался сражением. Своим копьем, неведомо из чьих рук выдернутым он гнал в атаку на руссов вначале фемы пехо-ты, но вскоре решил: если пехота погибнет, то в отсутствии укрепленного лагеря, где ста-нет отсиживаться для отдыха его конница, как не за ее плечами. И после самой первой атаки, он погнал вперед катафрактариев, заставляя их атаковать руссов опять и опять. Уже почти к вечеру, он решил бросить на руссов «бессмертных», рассчитывая, что предыду-щие атаки достаточно успели их утомить, и они не выдержат удара лучшей конницы им-перии. Был момент, когда, казалось, и правда, не выдержат. Впервые за весь день, русы ощутимо подались назад, но выправили ситуацию и даже сумели поднажать. И он пере-думал бросать в атаку остатки всех других мер и мерий катафрактариев. За весь день, ру-сы так и не отошли далеко от стен Дриструма , не позволив, тем самым, базилевсу ис-пользовать его серьезное численное превосходство в обходах и охватах. Он видел, как ка-ждый раз, отбрасывая вспять его воинство, русы подавались вперед. Это ж так понятно и естественно, отбросив ярого противника, податься вперед, его преследуя. И неизбежно расстроить свои ряды, ломая стой, в попытке догнать, дотянуться до бежащего, обернув-шись к тебе спиной, неприятеля! Но – нет! Чья-то непререкаемая воля каждый раз оста-навливала руссов, не позволяя им удаляться от стен Доростола-Дриструма, оголяя свои фланги и тыл, подставляя их под ромейские конные атаки. Эта воля не просто их останав-ливала, но сразу после отражения очередной атаки, заставляла оправлять строй, приводя его в порядок, подставляя ромеям только фронт. И в самом деле, возможны оказались только фронтальные атаки. А в этих фронтальных атаках они преуспеть не сумели, ни ра-зу так и не сбив руссов с занимаемых ими позиций. Иоанну рассказывали его военачаль-ники, кто водил катафрактариев в атаку, что конница руссов, простояла весь день за спи-ной своей пехоты, ведя ураганный огонь по имперцам из луков. Разбросано множество стрел и он слышал от своих командиров, что очень многие ромеи убиты именно из луков. Преследовали отходящих ромеев русы только боем из луков, очень эффективным, по-скольку со спины любой доспех защищает намного слабее, если и защищает вообще. Как тогда, половину тысячелетия назад, при Юстиниане Великом, когда еще куда более дикие предки нынешних руссов ворвались в империю, оглушив имперцев великим искусством лучного боя, взяли город Топер , вырубили армию тогдашней фемы и уничтожили им-перскую конницу, имевшую постоянную базу в городе Тзуруле. Было тогда славян совсем немного, едва 30 сотен, но все конные. Больших задач они в империи себе не ставили. Так, повеселились, порезвились, пограбили, взяв многую добычу и, не чинясь, ушли, увозя ее с собой. К Царьграду движения тогда они совсем не предприняли, слишком мало их было. Расшевелили имперский муравейник, повеселились на ромейских костях и ушли безнака-занно. Нынешний поход Сфендослейва не таков. Этот так просто не уйдет. Его-то, пожа-луй, еще и не выпроводишь! Настроение базилевса становилось все хуже и хуже. Он все более убеждался, что, даже собрав неплохую, по меркам империи, армию, он не может рассчитывать легко изгнать этого варвара Сфендослейва из имперских пределов, к како-вым они давно уже привыкли отностить и Мезию, и Македонию, и Трансильванию с Пан-нонией. Вчерашние бои целого дня, показали такую чудесную стойкость пехоты этих тав-роскифов, какой базилевс и очень опытный, повоевавший уже вволю, полководец, Иоанн Цимисхий, не видел до сих пор никогда. Уму не постижимо, обычная пехота, насколько он понял из допроса пленных, набранная из добровольных жителей городов и весей тав-роскифов, смогли опрокинуть скутатов имперской пехоты, наваляв имперским псилам так, что те и по сей час дрожмя дрожат. А его катафрактариев, те отбрасывали десять раз, а один раз сумели пережить даже атаку «бессмертных», стоившую последним, более 500 бойцов. Этак они у него из «бессмертных» станут просто дохлыми. А вчера он поистине испугался, что укрепленного лагеря у него нет и укрыться от этих сумасшедших руссов ему некуда. Если бы они, сломив окончательно скутатов, стали их преследовать, куда ему было бы деваться? Бежать? Благодарю покорно! Убежал так один! Русы, те на лошадях, и передвигаются, надо быть, побыстрее. От них и убежать еще надо суметь. Даже степные, говорят, не всегда убегали. Гонец от Никифора Куркуаса сообщил, что тот будет только через несколько дней. Едва исправленный ими на подходе мост, не доходя которого его авангард был истреблен засадой пеших руссов, каковую истребил его отряд кавалерии, не способен послужить переправе машин империи, больно уж они тяжелы. Инженеры Кур-куаса, будут быстро приводить его в порядок, а если попросту – восстанавливать. Ники-фор надеется, если все пойдет хорошо в неделю, а то и меньше, он вполне уложится. За-чем ему метательные машины, когда Сфендослейв предлагал ему бой под стенами города? – Цимисхий пока не понимал еще и сам. Но, вспоминая уроки Великого Преслава, бази-левс не хотел оставаться без своего машинного парка. Он то отдавал себе отчет, что если Святослав запрется в стенах Доростола, без их полного разрушения, ему руссов не взять. Правда, несравненная стойкость русских пешцов, явленная ими под Великим Преславом и, в особенности, вчера, начисто исключало такую возможность, даже при реально имею-щемся соотношении сил. А изменить это соотношение сил в свою пользу, по крайней ме-ре, существенно и в ближайшее время, базилевс не сильно рассчитывал. Нет, конечно, к нему будут подходить подкрепления, порой вполне значительные, и численность его ар-мии, скорее всего, станет нарастать, но вряд ли это будет происходить быстро и скачками. А инициативу в том плане, биться им, или расслабляться, по крайней мере, до подхода его машин, коварный Сфендослейв, оставил за собой. Он, автократор и базилевс величайшей в мире империи Византия, вынужден зависеть от воли какого-то грязного варвара. Впро-чем, от привычки называть архонта Сфендослейва грязным варваром тоже пора отвыкать. И отучать своих подданных. Этим он унижает только себя и свою империю. Это что ж? Какой-то «грязный варвар» заставил огромную империю, уже целых четыре месяца зани-маться только им? И его, базилевса, заставил забросить все дела и думать только о нем!? И это «грязный варвар»? Нет, он станет в корне пресекать подобные разговоры, даже ка-рать за них, в своем присутствии, по крайней мере, и прививать всем привычку именовать своего сегодняшнего врага вполне уважительно и нейтрально – архонт тавроскифов, или руссов, Сфендослейв. Но то, как он унизительно зависит от этого архонта тавроскифов, или как они себя сами называют, руссов, очень сильно напрягало базилевса.
Зато открылся еще один источник усиления его армии. Ведь его потери, уже по пер-вому дню, гигантские, а он привел сюда только отборные части. В первый же день един-ственная атака пехоты обошлась ему в 2 тыс. пехотинцев, и скутатов и псилов. А после-дующие 12 атак конницы стоили 5.1 тыс. катафрактариев и почти 700 «бессмертных». Эти потери воистину быстро не восстановить. Но можно быстро перебросить к месту действия почти тысячу конных ополченцев-стратиотов . Нет, из луков они не стреляют, защищены много слабее катафрактариев, зато намного подвижнее, хотя и подвижностью своей до легкой степной кавалерии не дотянут. И еще почти 4 тысячи местной фракийской конни-цы – трапезитов. Они тоже из луков с коня не стреляют, зато неплохо мечут дротики, в том числе и на скаку. Защитное вооружение их еще хуже, чем у конных стратиотов, воо-ружение – длинное копье и два дротика, изредка сабля. Эти – подвижны, как та самая лег-кая конница степняков, но намного хуже в рукопашном бою и луками, опять же, не вла-деют. Да и наездники они против степняков никакие. Однако император решил их вызвать в Доростол, ему тут любая помощь к сроку, такие потери, понимаешь! И всех стратиотов-лучников. Он же, случись ему еще ратиться с руссами, бросит в бой всю обозную прислу-гу, пусть она совершенно не защищена, очень плохо вооружена и почти ничего не умеет, но их все-таки почти 10 тыс. придурков, а это ведь почти 10 тыс. ударов, какие еще надо будет отразить. И требовать, требовать, требовать из столицы войск и пехоты и катафрак-тариев, да и конников стратиотов тоже, их ведь тоже руссам надо еще убить! Всех, пусть гонят сюда всех, кроме вигл  и гвардейских схол. Все! Здесь главное поле битвы империи на сегодня, оттого и сам базилевс, черт вас всех там раздери, здесь!
В лагере руссов, в стенах Доростола, складывали с утра следующего дня огромный погребальный костер, возводя его из дров, полученных при разборке трех – четырех до-мов болгарских родовых боляр, ушедших из города еще до начала осады. Тех, кто жил в городе сейчас, русы обижать зазря не хотели. Всю ночь после битвы, добровольные по-мощники из болгар выносили погибших ратников, нашлось среди них и парочка только оглушенных и не подававших явных признаков жизни, а, потому, и оставленных в поле ушедшей оттуда ратью. Болгары свозили павших руссов на своих арбах, запряженных им-перскими лошадьми, из тех, что привел с собой отряд Сфенкела. Они не только подбирали тела погибших, но и добивали раненых ромеев, которых «нежно любили» по прошлым их делам, а также дрались с их обозной прислугой, посланной императором и его военачаль-никами, подобрать раненых имперцев. Когда, после полудня, князь сам поджигал погре-бальный костер, на него возложили 25 сотен тел. Потери были очень ощутимые. Самое плохое то, что ему их неоткуда было восполнить! До Руси далеко, а болгары при всем их желании и очевидной храбрости стать в пешую стену руссов, еще просто не готовы. Не так обучены. А учить в бою – снова нести невосполнимые и невынужденные потери.
На другой день, когда задорные греки, а, судя по всему, среди них и сам император, приходили под стену звать снова на бой, Святослав почел за лучшее дать своему воинству отдохнуть, хотя к нему и приходили многие командиры, просясь в бой. Приходил и Ждан. Он вошел в небольшой глинобитный дом, где квартировал в Доростоле великий князь со своими джурами, когда они все втроем сели обедать. Ждана немедля усадили за стол.
- С чем прибрел, Ждан? Без дела, знаю, не придешь!
Обратился к нему князь.
- Греки на бой кличут, княже, слыхал, небось?
- Да как не слыхать, Ждан, слыхал. И что ж с того, что зовут?
- Выйти бы князь… Ославят ведь, лукавые, нас всяко!
- Да и не хрен ли с ними, Ждан, пусть ославляют. Слова и плетки  на вороту не вис-нут! А вот чтобы греки за нас решали, когда нам ратиться, а когда почивать, так не бывать тому, Ждан, пока я жив, до тех пор и не бывать! А помру – другой решать станет, так мо-жет и тоже ума достанет, на всякое их безочьство  не бегать в поле, сталью отвечать. Вои наши со вчерашнего устали зело, Ждан, а то бы я сегодня, греков не сожидая, с утра бы ударил по ним, не стал бы мудити  вельми. Вчерась они добре получили, вот сегодня, будь бы рать свежа, мы бы их и добили миром.
- Так, княже, конные наши вчера и не дрались вовсе, только стрелы по грекам аа-кующим метали. Они бы могли!
- Могли бы, коли б их для такого дела достало! Сколь у нас конных, Ждан? Тыщ семь без малого. Греков-то раза в четыре больше даже и после вчерашнего. Зажмут мно-голюдством, лишат свободы и воли передвигаться, и заставят принять бой, стоя на месте. Сам воеводишь давно уж, должен знать – то для конных – погибель прямая! Нет, Ждан, без опоры на пеших, держащих стену в поле, без того, чтобы за их спинами привести себя в порядок, конные в поле стоят не так уж и дорого! Вот и получается, Ждан, что их бази-левс знает, что делает, когда в бой нас именно сегодня зовет, а мы бы, воевода ты мой на-рочитый, совсем без ума были бы, коль на эти их вызовы да подначки абие  клюнули, что твой карась из-под коряги в омуте. Понял что ль?
- Да понять-то я княже, понял! А вот обидно мне очень, княже!
- А обидно, так пойди на стену, стань к гастафету, выцели кого зело достижимого и отведи на нем душу. Все полегчает! А и ромеям всяко убыль. То тоже к делу, Ждане!
Они доели ячневую кашу с кониной, запили его взваром и вышли на улицу, поспе-шая оттуда на стену. Глядя на гарцующих вокруг ромейских всадников, князь приметил, что появились среди них какие-то новые всадники, не похожие на тех катафрактариев к каким уже все привыкли. Выглядели они побыстрее катафрактариев, но и похуже защи-щенными, луков у них князь не приметил, значит не из степняков, да и кони у них были не степные.
И только через два полных дня, дав своему войску хорошенько отдохнуть, вывел Святослав в поле свою рать и выстроил ее опять под стенами города. Пешцов он снова по-ставил на челе, пряча всю свою конницу за нею. Ромеи бросили в атаку именно тех всад-ников, что приметил князь со стены, а призванные к нему болгары, опознали в них стра-тиотов и трапезитов. Они и описали князю их достоинства и недостатки. Атаку этой кон-ницы русы встретили даже, пожалуй, весело. Уж очень это напоминало родину и ушлых пройдох степняков, на ее украйнах, только в отличие от степняков, эти конники не стеля-ли, не умели, наверое. Конные русы, снова стреляли из луков, вместе с пешими лучника-ми, сея истое опустошение в рядах этой новой для них конницы. Их гораздо более слабый, большей частью кожаный да стеганный доспех, держал стрелу много хуже чешуйчатого доспеха катафрактария, коего надо было еще достать из под его панциря из железа, да бронзы. Пешцы отбили несколько атак конных стратиотов и трапезитов, а потом, уже по полудни, на них снова навалились ромейские пешцы, вначале псилы, а потом и скутаты. Построив и укрепив лагерь базилевс снова счел возможным рисковать своей пехотой. Сильный отряд конных греков-катафрктариев, нацелился во фланг пешей стены руссов. Прошлые разы, отбивая атаки во фланг, русы изгибали свою стену, встречая конных глу-боким строем и ежом из рогатин. На сей раз встречь конным грекам, князь бросил свою конницу.
Сближаясь русы, как они это делали обычно, обильно метали стрелы в ромеев. Слава Перуну, в стрелах у них недостатка не было, болгары-помощники все эти ночи собирали их на поле боя первого дня , собирали как стрелы руссов, так и византийские, хотя тех было намного меньше.
Снова Ждан летит в атаку на своем Светлом, имея одесную Ратмира, а ошуюю Шугу. И снова, встав в стременах, мечет стрелы по супостату, целясь в лицо и шею, слабее при-крытую доспехом. И попадает, да не в неделю раз, а, скорее, раз за разом. Уловив момент, когда сблизились уже достаточно, дабы едва успеть, бросить на шуйцу щит и взять при-вычным хватом под мышку, свое копье, вырванное из привычного гнезда у правого стре-мени, Ждан уже вынесен жеребцом своим, прямо перед крупным ромеем. Этот особый и шлем у него странный высокий, с густой бармицей по плечам. А панцирь, собственно гре-ческая ламиллярная  катафракта, набран на кожу из бронзовых чешуек, густо наползаю-щих одна на другую. Катафракта была богата, как и все остальное снаряжение этого всад-ника. Наконечник копья был украшен золотой насечкой, поверх панциря, на груди висела крупная икона, рисованная по эмали, оттененной богатым золотым окладом. Ждан уже знал, болгары просветили, что это нагрудная иконка с изображением Бога христиан, Хри-ста Пантократора, иногда еще бывает с изображением Девы Марии с младенцем Иисусом Христом на руках. Они-то и обеспечивают, говорили болгары-христиане, безопасность всаднику. Доспех у того был хорош, а уж оружие! Меч пребывал, где и положено, на ле-вом боку, но видимая из-за тела конника верхушка ножен и рукоять меча были настолько богато изукрашены каменьями, серебром и золотом, что казалась и сама полной драго-ценностью. Ничем не хуже оказался и кинжал-клыч на правом боку. Его ножны тоже бы-ли усыпаны каменьем. Куда, интересно, сей павлин собрался на поле ратиться, али парад перед своим петухом-базилевсом ходить. Плащ воина, ярко-синий с меховой выпушкой, был тоже простеган золотым узором и богат до омерзения. Чудные сапоги лучшей кожи и великолепного дела, сидели в золотых стременах. Сбруя лошади, сплошь и рядом была усеяна золотыми, а, может, и позолоченными деталями, а ее панцирь, спускавшийся ниже груди, тоже был великолепен. На шлеме всадника имелась золотая нашлепка. Кто ж то? Однако важнее многого другого было то, что петух сей, разрисованный, целил копьем по-переменно в разные точки, не давая знать изначально, куда ж он ударит. Опытен, зараза! Но и меня не пальцем делали, и я уж далеко не первый год замужем! А таких как ты пету-хов подсадных, бывало-ча и на аркане таскивал! Увешанный металлом, башнеподобный всадник приближался быстро и приковывал к себе взгляд. Да и что сказать, страшновато с таким-то схватиться! Его копье, чуть более длинное, чем копье Ждана, в последний мо-мент их сближения, устремилось к горлу нарочитого, а тот, не будь дурак, отклонился в седле назад, копье ромея, не успев изменить направления ядовитой змеей-гадюкой скользнуло над ним. Ждан, почти лежа в седле, направил свое копье без затей, прямо в от-крытый живот ромея, облитый панцирем. Копье грека провалилось поверху, не встретив ни самого Ждана, ни его щита, тот слегка потерял равновесия и не смог перенести щит на свой корпус, чтобы принять им копье супостата. И добротный железный наконечник, ко-ванный киевским кузнецом Ломилой, мощно и просто вспоров бронзовые чешуйки пан-циря, проник под него, запросто проколол кожу и, разрывая внутренности, добрался до позвоночника, просто перерубив его, выйдя со спины ромея. Тяжеленный элитный ромей-ский катафрактарий, не легкий степняк, коего выносит из седла, после удара копьем, на раз, больно уж дороден и тяжел. Копье жутко треснуло ближе к острию, и его длинная и острая щепка едва не пронзила Ждану глаз. Уклониться он успел, но шлем его скинуло, и тот повис на завязках на спине. Лошадь Ждана, слегка изменив направление движения, стала на дыбы, так что Ждан, едва успевший выпрямиться и усесться в седле, был вынуж-ден обхватить десницей коня за шею. Блестящего всадника-ромея, занесшего над ним свой меч, пробил в правый бок копьем Шуга, сам едва успевший нырнуть под удар всад-ника ошуюю. Наконец Ждан выхватил десницей меч и бросил щит на грудь, оставив его висеть на ремне. В шуйцу попал другой меч, висящий одесную перед передней лукой сед-ла в потертых старых ножнах. Видя, что заколотый копьем Шуги ромей, прикрывает его слева, Ждан ногами направил Светлого к Ратмиру, который остервенело рубился, сразу с двумя всадниками, напавшими на него с обеих сторон. Когда Ждан, свирепыми ударами обоих мечей, зарубил одного ромея, другой успел ошеломить Ратмира, ударом своего ме-ча по шелому. Ратмир принялся выпадать из седла, а Ждан, дорвавшись до того ромея, по-сек его в сечку, тремя мощными ударами. Но сам он остановиться у Ратмира не мог. Схватка диктовала свои законы, а рубка на поле царила знатная. Крепкий ромей, явно не дурак рубиться, насел на Шугу. Пришлось бросать коня к нему и отправлять того ромея под мельницу своих двух мечей.
По всему полю на левом фланге строя пеших руссов, секлись нарочитые с «бес-смертными», кому базилевс поручил эту обходную атаку. Секлись так, что только перья от «бессмертных» летели. Императору уже доложили, что копьем заколот магистр Анти-фон, начальствовавший над бессмертными. Не уберегли магистра, ни великолепный дос-пех, бронзовый, как у древних героев, ни нагрудная икона Христа-спасителя, ни его ле-гендарное уже умение драться на копьях. Кто тот тавроскиф, что заколол магистра? Да кто ж их определит среди примерно одинаково вооруженных руссов, одетых в схожие по виду брони? Похожих друг на друга, ровно стручки гороха в поле. А вот князя Святослава базилевсу показали. Тот стоя в стременах скачущего коня, рубился сразу двумя мечами, иссекая «бессмертных», посмевших уверовать в свое бессмертие и напасть на архонта тав-роскифов. Мечи в его обеих руках быстро им объяснили, что бессмертны они лишь на словах, а так и очень даже смертны. «Бессмертные», выдавливаемые руссами, подались назад, норовя потянуть их за собой и затащить под фланговый удар катафрактариев дру-гих мер. Но архонт руссов, словно поняв все, остановил преследование, призвав своих ос-тановиться. А вот взяться за луки он им не запрещал и вослед «бессмертным понесло стаи стрел. Все сплошь с бронебойными наконечниками. И многие всадники, получив такую стрелу в спину, взмахивали руками, сползая со своих седел с высокими луками и спереди и сзади. Все ж толщина пластинок брони сзади, уменьшения веса для, чуть не втрое тонь-ше, чем спереди – вот их и протыкают стрелы! Отстрелявшись, русы повернули назад, со-бирать своих раненых и самые-самые трофеи. Ждан быстро подъехал к месту, где, он пом-нил, упал с седла Ратмир и, сорвав с седла маленькую фляжку с хлебным вином, спрыгнул к другу. Он, слава Перуну, дышал. Ждан поднял рукой бледное лицо Ратмира с темными кругами вокруг глаз, вливая ему в рот водки. Ратмир принялся что-то бормотать, подъе-хал, потирая рукой зашибленную в бою грудь, Шуга. Вдвоем они погрузили побратима на его же коня, так и бродившего рядом, не покидая своего нарочитого друга, и Шуга повез его ко градским стенам, где встречали раненых руссов лечьцы дружины и всей рати. По-братима он не доверил болгарам, сам сдал лечьцам с рук на руки и только потом поехал к дружине. Ждан же отыскал того богатого ромея и ободрав с него все драгоценное, с нату-гой погрузил на отловленного на поле же коня, сего рыцаря, и тоже погнал к своим. Ар-мия ромеев покинула поле боя, отходя в свой лагерь. Русы же, сей день, не больно и устав, расположились под стенами Доростола, принялись собирать погребальный костер. Одна потеря была воистину невосполнима, сегодня в бою конных пал Сфенкел, снова вернув-шийся в дружину. Ему довелось принять бой сразу с тремя ромеями. Он зарубил одного из них, но два других, порубили его. Сей викинг, как жил достойно, так и погиб достойно и славно! С мечом в руке, как и положено викингу, желающему обязательно попасть в Валгаллу . Князь и его ратники и нарочитые печаловались о веселом и храбром норман-не, успевшим стать им добрым товарищем, а многим, так и командиром. Одни его подви-ги в Великом Преславе чего только стоили. Ромеи, восприняв завязку сегодняшнего боя, как неудачную, убрались в свой лагерь и сидели там относительно тихо. Когда-никогда выскочит из ворот небольшая стайка конных, чаще стратиотов и трапезитов, погарцует малек неподалеку, в поле, однако при первом же поползновении конницы руссов свести с ними более тесное знакомство, вои сии, торопливо уходили назад в лагерь. Под охраной своих конных разъездов, русы спокойно похоронили на костре своих павших, справив тризну по ним и по Сфенкелу, так и оставшись ночевать эту ночь в поле под стенами, а наутро, ромеи их вновь атаковали. На сей раз, они навалились с огромной энергией и же-ланием, снова послав отряды конницы в обход, отсекая руссов от стен Доростола. Не же-лая давать им бой на несколько фронтов, великий князь приказал отходить к городу и уже к обеду русы истаяли за стенами Доростола. Тогда же стало понятно, отчего ромеи сего-дня так жали. На луге перед городом появилась длинная колонна их метательных и стено-бойных машин. И уже в следующую ночь, русы принялись за исполнение серьезной рабо-ты, прорыли ров перед стенами города, препятствующий непосредственному подходу к нему.
В ту же ночь Ждан с полусотней нарочитых и четырьмя с половиной сотнями ратни-ков, на двадцати ладьях отошли по Дунаю за продовольствием. Мяса у руссов было в дос-татке, не хватало зерна и муки. Безлунной ночью, проскользнув мимо обороняемого ими города, они отошли верст на десять вверх по Дунаю и, не тревожа понапрасну ромеев, вы-садились на левый его берег, начав обшаривать окрестные веси. Все это делалось скрыт-но, по возможности, без оповещения. Проведчики-болгары, нацеливая вылазку, выбрали села по левой стороне Дуная, в имперской Трансильвании. Русы высадились в очень гус-то-населенной, аграрной области, производившей для империи пшеницу и кукурузу. Вой-ны там не было, люди жили тихо, мирно. Русы пали на них, как коршун падает на выводок цыплят, никем не охраняемых. Время было весеннее, большинство продовольствия по ве-сям было приедено, все налоги собраны давно, выгребать зерно пришлось под чистую, за-ставляя валахов, населявших эти земли, таскать зерно в ладьи на своих плечах. Те проси-ли, бабы и детишки плакали, да только правды, у них и у руссов, в этот раз, были совер-шенно разные. Те хотели тихо и покойно жить при своих семьях, не тревожимые никем, русы же, просто хотели жить и бороться. И тем, и тем для этого нужно было это зерно. Достать его могло только кому-то одному. Но у руссов было оружие, их было немало и они были спаяны воедино ратной дисциплиной. Это и решило дело. Зерно досталось ру-сам. Нет, конечно, позже старосты этих весей нажалуются базилевсу, расписав зверства руссов, будут как-то крутиться и, скорее всего, выкрутятся. Хуже намного довелось хуто-рам имперских стратиотов.  Те попробовали сопротивляться всерьез. Закончилось все это просто их гибелью, а выбрано у них было все съестное под метелку. Жечь и понапрасну зорить веси Ждан своим воям запретил строго-настрого. Не было нужды, не у врага же брали! У мирных поселян. Им и без того печаль великая, накануне посевной остаться и без семян и без пищи. И так поминать будут, коли выживут, долго и отнюдь не добром. Ждан вспомнил, с какой ненавистью он когда-то смотрел, как степняки зорят веси вяти-чей, а сейчас сам то же самое деет. Да нет, не тоже, одергивал он сам себя. Степняки лю-дей убивали и угоняли, мы ж людей, коли они не противятся оружно, не трогаем. По до-мам не роемся, поля специально не топчем. Коров и рабочий скот им оставляем. А так, конечно, похоже! А что поделаешь? Судьба военная она не подарок. Тут иной раз и вол-ком взвоешь, шкуры его не надев. Изымали также мед и травы, раненых своих следовало чем-то лечить. Пользовались успехом масло и готовое к употребленью мясо. Детский и бабий рев, сопровождал все эти действия, приятного в сем мало, да что поделаешь – вой-на. Вновь погрузившись на ладьи уже по ночи другого дня, русы пошли назад. Спускаться на ладьях было проще, по течению все ж, да и гребцов на них в запасную смену не брали, берегли место под ценный груз.
Внезапно, внизу по течению, уже на правой стороне реки, болгарской, русы узрели ромеев-обозников. Те, весело перекликаясь и дурачась, вдали от глаз большого начальст-ва, выпаивали упряжных лошадей и рубили дрова. Похоже, становились на ночлег, по-дальше от места боев, нисколько не чая здесь свидеться с противником. Причалить к бере-гу и высадиться, покинув ладьи, под охраной десятка ратников, было делом очень корот-кого времени. Обойдя беспечных обозников по берегу, вои выстроили привычную стену и внезапно атаковали ромеев, отрезав им путь к бегству. Боя не получилось, ведь были то не воины-солдаты, а, набранные из ближайших фем империи, слуги-обозники, в лучшем случае крестьяне, впрочем, это вряд ли, какой начальник фемы так просто тдаст справного работника? – скорее всего бродяги и нищие, меж двор отловленные и к обозу имперскому приставленные. Но тоже вооруженные. Случилась кипучая бойня, окончившаяся для ро-меев полным их уничтожением. Перегрузив все припасы, набранные теми, по всей види-мости, у окрестных болгар на свои ладьи, русы, с трудом, вели их, переполненные вниз по Дунаю, к Доростолу. Ждан, сидя на руме, греб осторожно, как никогда, стараясь уберечь ладью и ценную съестную добычу на ней от заливания водой. Осторожно выгребая, ладьи, одна за одной, причалили к берегу в Доростоле, лишь одна из них затонула на мелководье, у самого города и зерно из нее, достав его из воды, довелось специально сушить, рассыпав его поверх ромейских доспехов, быстро нагревавшихся на солнце, благо добра сего, было в городе навалом. Солнце быстро исправило оплошность гребцов и кормщика. Святослав оценил вылазку, как зело успешную. Своими первыми боями с ромеями, он был удоволен не слишком. Имея серьезный недостаток сил, он не мог себе позволить бросить свою пе-хоту вперед, понимая, что резервные ромеи, воспользовавшись удалением от Доростола, поспешат атаковать в спину. В общем-то, против этого меры приняла бы нарочитая кон-ница, предусмоотрительно помещаемая им позади пехоты. Все это так! Но если бы у пеш-цов хоть что-нибудь не задалось, назад к Доростолу им отступать предстояло в окруже-нии, а вот это вот занятие весьма и весьма малоприятное. Это не позволяло Святославу проявить, привычную ему в боях, инициативу.
А Иоанн Цимисхий был вне себя от гнева, переколотил множество мелкой походной мебели и посуды у себя в шатре, мечась в нем подобно взбесившемуся в одночасье шака-лу. Повелел  друнгарию спешно ввести свои дромоны в Дунай и поставить их на якорь вдоль берега Доростола, вне зоны действия стрел руссов. Город не имел стены, обернутой к реке, имелась насыпь с установленными на ней камнеметами, онаграми и баллистами. На замечание друнгария, что русы могут, под прикрытием темноты, напасть и захватить эти дромоны, овладев сифонофорами с «греческим огнем», на них установленными, бази-левс запальчиво выкрикнул:
- А ты, друнгарий, службу охраны и наблюдения на тех дромонах наряди тщательно, да без ущерба насущного, вот их и не застигнут врасплох! А просто отбиться от варваров-тавроскифов ты-то, уж как-нибудь, сможешь, я надеюсь, а?
На что друнгарий, пробурчав вначале, нечто неразборчивое, немедленно ответил:
- Само собой, божественный, само собой!
- Само собой, друнгарий, только дети у дураков плодятся! Да и то не сами собой, а с соседской помощью, большей частью! А пройдут русы мимо тех дромонов, друнгарий, и тебя и их командиров поверстаю в галерных рабов! Ты меня понял?
- О, да, божественный! Конечно, понял! Немедленно иду распорядиться, если позво-лишь!
- Иди!
Иоанн был зол, как никогда. Эти трижды проклятые русы, мало того, что в бою их никак не взять, так еще и вылазки принялись устраивать. Неужели он так и не сыщет ни-какого средства против них. Впрочем, притащить дромоны в Дунай и выставить их напро-тив города, вряд ли заставит архонта тавроскифов, этого Сфендослейва быть сговорчивее.  Что же ему делать? Штурмовать стены? Категорически мало сил для такого шага. Их не просто отобьют, а, скорее всего, просто разобьют под стенами. К тому же, русы, в ночь вылазки за припасами, вырыли добротный ров, не позволяющий подвезти под стены До-ростола византийскую стенобойную технику. Ей пришлось стать поодаль. Чертежи горо-да, добытые в столице, казали, что стен со стороны реки у города нет. Планировать вы-садку с судов? Вот бы порадовался Сфендослейв – базилевс сам лезет в волчью яму с ост-рым колом посередине, да еще норовит поплотнее на том колу усесться и обустроиться. Извращенец, гы! Ну, уж нет архонт тавроскифов, такой нечаянной радости я тебе не пре-доставлю! А что еще мочно сделать? Надо немедля учинять обстрел стен града из камне-метов. Их, кажется, Никифор Куркуас уже установил? Чего ждем тогда? Надо немедленно распочинать стрельбу.
А Святослав в Доростоле, ходя по стенам города, мучился тем же вопросом, но и в иной постановке. Он видел, что ромеи выстроили и установили почти всю свою дально-бойную снасть, намереваясь бить по стенам, а может и горшки с «греческим огнем» за стены метать. Гореть в городе было чему. Забив почти всех коней, приведенных Сфенке-лом на мясо и провялив его на березозольском солнышке, русы, все же, обкосили, еще по прошлому году, всю окрестность, а в этом году свезли все запасенное сено в крепость. Дружинных коней, да и коров, оставленных живыми, молока ради, кормить-то тоже надо. Вот все это сено, а также то зерно, что добыли в вылазке, пожечь и могут. Этого допус-кать было никак нельзя. Тогда ведь начнется голод и паждеж боевых коней, что еще страшнее. И тогда вся его нарочитая конница, станет немедля нарочитой пехотой. Воз-можности метательной техники ромеев, Святослав знал и ранее, да и Сфенкел покойный, не мог ее не расписать достойно, после его-то опыта в Преславе. Нужна вылазка, чтобы пожечь имперскую метательную снасть. Кого во главе поставить? Икмора, Ратибора и Ждана, а Свенельу с пешцами поручить прикрыть их возврат в город.
Следующее утро все оказалось заполнено жутким верещанием онагров и катапульт, баллист и прочих камнеметов. Ромеи пристреливали свою метательную снасть, искали нужные углы и довороты. Русы, в городе, готовились по своему. Готовили горшки с зем-ляным маслом, коробы с угольями и щепали щепу на поджиг. У каждых из трех городских ворот выстроились мощные конные отряды, тысячи в полторы нарочитых в каждом, а еще один, чуть побольше, под командой самого Святослава, стоял в резерве. Пешие ратники готовились выскочив в поле, построить там свою обычную стену и, дав уйти конным, от-ходить и самим. К полудню, когда затихли ромейские камнеметные машины, а солдаты базилевса уселись у их станков обедать, как, впрочем, и все в ромейском лагере, взревел сигнальный рог и настежь распахнулись все ворота. Три мощных отряда конницы, легко отбросив те немногие ромейские посты, что оказались меж городом и машинным станом базилевса, прострелили собой расстояние по полю до самых машин. Суета там возникла первостатейная. Никто из ромеев не готовился к вылазке, никто не готовил к ней и солдат. Они безобразно суетились и заполошно бегали, не зная, что им деять! Несколько отрядов стратиотов и трапезитов попытались этому воспрепятствовать, атакуя руссов, пытаясь пе-рехватить их. Луки дружинных начали выкашивать ряды этих незадачливых конников, задолго до того, как они с ними столкнулись, потом же лихо взяли их в копья и мечи. Только перья полетели! И неудивительно! Где там слабо защищенному стратиоту, а и того паче, совсем уж беззащитному и плохо вооруженному трапезиту, устоять перед бешенным натиском княжого нарочитого. Удар руссов был страшен. Ждан носился с двумя своими мечами по полю, сея смерть, да он и сам был самой смертью, скорой и неотвратимой. Вот уже прошли стратиотов, между ними и машинами только суетятся, пытаясь собрать жи-денький строй, напоминающий хилую, дистрофическую стену щитов пешцов-русов, ску-таты охранной фемы. Русы ломали эту, с позволения сказать, стену, легко, несколько даже презрительно, прорываясь к самим машинам. А там у каждой засуетился свой, заранее на-меченный и назначенный поджечь именно эту метательную снасть, отрок, разливая зем-ное масло по дереву и разводя на щепках огонь, щедро засыпав их угольем из короба. По-том, бегом, бегом, суя этот огонь, под уже облитую обильно земляным маслом, станину. Сухое дерево упрашивать себя не заставляет, то-то весело оно занимается, махом и горит, так что любо-дорого. Приходи кума любоваться, как полыхает славно. Так бы у вас, роме-ев, на похоронах полыхнуло! И точно, выползает кума из большого шатра, что у машин раскинулся, полюбоваться, наверное, на суету руссов. А кума та – пузатый ромей в пре-красном доспехе и богатющем халате. А и пьян же, сволочь, нюхнешь – закуси спросишь. Важно вышел ромей тот, похваляясь и куражась, что, мол, за шум здесь, в моей епархии. Я здесь главный Барбос, что тут еще за шавки суетяться, мой послеобеденный сон пога-нят, а? То Никифор Куркуас, анфипат и глава над всеми имперскими машинами в армии базилевса выполз на свет божий, дабы распугать назойливых руссов, свой пьяной с утра рожей и плотно набитым сьестным обширным пузом. Да зря это он, лежал бы себе в шат-ре, авось пронесло бы! А так прошелестел удар, сверкнул меч руса и мертвая уже башка анфипата покатилась по лугу, а обезглавленное тело, постояв, шатаясь, точно помня, что оно все еще пьяно, рухнуло на землю, а из горла цевкой била, заливая землю и луг перед собой, алая кровь. Голову анфипата подхватил на ромейское копье кто-то из болгар и по-бежал с ней в Доростол, радуясь, дружинные, мол, самого базилевса мечами потратили. Всадник же на миг только и задержался, спешившись, оборвал мошну от пояса мертвого анфипата, сорвал его оружие. Еще присмотрев, чтоб уж точно не потухли горящие маши-ны, в седло и к своим побратимам. Видно, как из имперского лагеря медленно и грозно показывается имперская конница. Икмор, определенный князем, как старший из трех ко-мандиров отрядов, машет мечом, собирая их все к себе. Чего он решил?  А-а-а, задумал воевода, верно, атаковать ромеев, еще только строящихся перед лагерем, еще и доспехи одевших не больно. Доброе дело! Но, нет. Зовет, хитрый нарочитый, собирает своих к ро-меям – задать им жару из луков. А это так и вовсе славно! Ромеи в ожидании подходящих к ним на галопе руссов, спешно норовят привести в порядок свои доспехи, ожидая таран-ного удара, наставляют встречь копья с широкими наконечниками. А русы, не доскакав до них на добрую стадию с небольшим, взялись за луки. И понеслась душа ромейская в их христианский Вирий. Хлещут стрелы меткие по полураздетым ромеям, приводя их в пол-нейший ужас. Крики и гам, падают люди, падают кони, бьют копытами, добивая упавших. Весело суетятся под стрелами уцелевшие. И по всем им стегает колючий и жесткий ар-шинный с белым пером у пятки, дождь. Кричат ромеи, жалуются на судьбу свою горькую. Убежать ее норовят! Да что ж жаловаться и бегать-то? Судьба, она такая, какая есть! Дру-гой, наверное, уже не будет. Длилось все сие недолго. За спиной же нарочитых, бешено спеша, болгары-помощники руссов, грузят волокуши, на каких ромеи подвозили на быках камни к своим камнеметам, всем что ни нашли в их машинном стане съестным, содран-ными с битых ромеев доспехами и их оружием. И гонят быков, подгоняя их горящими го-ловешками к городу. Хоть и мелочь, вроде, а лишней не будет. Да и быки – они ведь тоже мясо! На своих пока ногах, но – самое натуральное мясо. Забьют, разделают, мясо завялят, только и делов-то, кости и требуху сбросят в реку, пусть и рыбешкам чего достанется. Вот уже, огибают волокуши, пешцов Свенельда и устремляются в город. Все, можно и ухо-дить уже. Пешая рать, вон, разделилась на три группы и частью вошла в ворота, скрыва-ясь в городе, оставив снаружи только тех, кто те ворота непосредственно и прикрывает. Из ворот имперского лагеря уже выехали грозные «бессмертные» самого базилевса, по-рядка у них много больше, да и бойцы они получше прочих ромеев. И решил Икмор, пом-ня княжую волю, не зарываясь, отойти назад, в город. Взвыл рожок и русы, почти разом повернув, еще бросая стрелы на отходе пошли галопом к своим, убеждаясь по дороге, что дело свое сделали они славно. Добре и весело как-то пылали, прогорая, ромейские мета-тельные машины и вся их вспомогательная снасть. Русы же Икмора, внезапно оказались перед двухтысячной конной толпой трапезитов. Чего они хотели? Задержать? Так глупо же, какие из них конники. Все в стеганных, напоминающих степняцкие, только куда длиннее, зипунах, неуклюжие со своей длинной пикой и двумя метательными сулицами в руках. А щиты у всех за спиною. На что надеялись? Нарочитые не доставая из налучий только что вброшенные туда луки, согласно положили свои копья для таранного удара. Только в последний момент командовавший трапезитами патрикий вспомнил, что надо бросить конницу вперед. Да и тут еще незадача – сидели те не на боевых конях-жеребцах, а на крестьянских меринах и лошаках. Тоже конь, вроде, только не настоящий, как, к при-меру, евнух – не мужчина. Те же, в отличие от боевых жеребцов, скачку начинают шагом, а уже после разгоняются, если смогут, конечно. Им измученным непосильным трудом на земле, не до скачки, а вот плуг волочь, борону, или телегу, они вполне замогут. Строй свой несчастные трапезиты утратили еще до сшибки с руссами, со страху перед мужами битвы, а уж сшибка сия все мигом расставила по местам. Треск скепищ, редкий лязг стал-кивающейся стали – и только испуганные одинокие кони без всадников разбегаются от атакующих руссов, да у них за спинами поле украсилось множеством трупов и тел ране-ных, в синевато-серых стеганных зипунах. А Ждан сомневается, крутит башкой, как хмельной. Уж больно жалостливо и просящее посмотрел на него тот молодой трапезит, что попался на дороге. И не захотелось Ждану убивать сопляка, хотя и мог разрубить его от макушки до копчика, а там бы обе половинки сами бы на траву сползли, по обе сторо-ны седла. Нет, не стал, повернул меч плашмя и просто ошеломил засранца. Пусть пожи-вет, может, возмужав, добром вспомнит. Вряд ли, конечно, а вдруг?
Разметав трапезитов и, дорубив тех ромеев, кто не успел убраться с их дороги, по-дошли к воротам, снова разделившись натрое. Длинными змеями всадников, входили в ворота все три конных отряда. Ждан, перебравшись в последние ряды своего полка, огля-нувшись, зрел, как скачет через луг блестящая конница «бессмертных», вместе с катаф-рактариями императора. Им еще долго идти к ограде, так что и пешцы, не очень-то и за-пыхавшись, второпях, зайдут в город и ворота закроют без проблем. Так оно и случилось. Князь благодарил своих воевод за вылазку, прошедшую можно сказать образцово.
Ромеи, взбесившись, скакали зачем-то у стен, рискуя попасть под стрелу из гастафе-та или скорпиона, от какой не убережет и самая лучшая броня. И ведь везло некоторым, попадали-таки! Наконец, ближе к самому вечеру, ромеи навели порядок у себя и переста-ли так психовать. Все их машины, за очень редким исключением, прогорели полностью. Икмор и Ждан спросили у князя, а не стоило ли сегодня им всей ратью атаковать ромеев, дабы получить решительную победу, какая, именно сей день, казалась им вполне дости-жимой. Но князь сказал, что проведчик болгарин доложил о том, что в лагерь ромеев при-был вчера поздно вечером отряд подкреплений, тысяч пять лучшей конницы и тысяч семь пехоты. Ромеи потому так и орали вчера вечером и к ночи в своем лагере, чтобы скрыть подход этих подкреплений. Так что, стали бы играть в решительную – ждал бы их прене-приятный сюрприз! А так, машины сожгли, штурмовать стены у ромеев сил не хватит, даже если они еще пять – шесть таких отрядов в подкрепление получат, продукты у них есть. Есть и время обдумать, что деять дальше.
В ромейском лагере, вчера еще ликовавшем, по поводу прихода подкрепления, царит уныние. Почти весь машинный парк базилевса сегодня превратился в черные смрадные головешки. Погиб многочтимый при войске, за Великий Преслав, анфипат Никифор Кур-куас, родственник самого императора и начальствующий над машинами. Погиб глупо, во хмелю, зарублен всадниками-русами, задавшими сегодня перцу имперцам. Вырублена почти целиком фема, несшая охранение машин и их обслуживавшая, в пень вырублены инженеры, распоряжавшиеся машинами. Угнаны все быки, обслуживавшие и перетаски-вавшие машины, увезен немалый запас провианта. Так что стен Доростола ему не разру-шить, нечем просто, русы его в этом предупредили. Стоят, небось, сейчас по стенам воль-но, вдыхают полной грудью запашок гари, все еще носящийся в воздухе вместе с хлопья-ми древесной золы и зубоскалят, трижды проклятые, над базилевсом и этими жалкими ромеями. Чьи головы так ладно секутся русскими мечами, чьи туши так приятно проты-кать копьями и в чьи тела так весело и легко всаживать стрелы. Откуда они, интересно, такие вынырнули. Тяжелой конницей в полной мере руссов не назовешь, но удар они держат именно так же, как и тяжелая конница. По крайней мере, его катафрактариев, рав-ными силами если, они пока чаще бьют, чем от них побои терпят, даже и от «бессмерт-ных». Воинов хазарского кагана эти русы всех растребушили на корм воронам и степным волкам. А он их тургаудов и ал-арсиев, в деле видывал в ранней молодости, когда они во-рвались однажды в родную Армению. Воины они от рождения, природой для дела сего созданные. Но русы их всех распатронили, до полной невозможности!
А их пехота. Это ж уму непостижимо, насколько она стойкая и мобильная. И как взаимодействует со своей кавалерией. Когда они разгромили Варду Склира под Аркадио-полем, он все же думал, что часть вины за это все же лежит на Варде Склире. Сейчас он все больше и больше думает, что окажись он сам на месте Варды Склира, все бы могло случиться ничем не лучше. Страшный зверь забрался в их сонный курятник. Молодой и активный. И что ему сейчас с ним делать? Морить его голодом в Доростоле и ждать, чего он придумает? Но и он сам не может оставаться здесь вечно. Он и так торчит здесь у этого заштатного городишки слишком долго. И все стягивает и стягивает сюда ресурсы своей империи. А ведь они хотя и очень велики, не бесконечны все же. Идут ведь и другие вой-ны, где тоже нужны войска. И где тоже гибнут имперские солдаты. Не в столь изрядных, наверное, количествах, но гибнут. Придется все больше использовать трапезитов и стра-тиотов, оставляя катафрактариев для самых важных операций.
Императора отвлекло от размышлений чье-то негромкое и очень деликатное покаш-ливание. Его секретарь Анастасий стоял на входе молча и держал в руках письмо, скорее всего, из Константинополя:
- Чего тебе?
- Письмо от управляющего делами столицы, патрикия Филиппа, божественный.
Евнуха Филиппа, перед самым своим отъездом на войну, базилевс произвел в высо-кий ранг патрикия и оставил заниматься делами государства, пока его в столице нет. Воз-ведение в ранг патрикия евнуха, показалось многим патрикианским домам весьма оскор-бительным. Но, базилев, мнением этих домов пренебрег, хотя на своем личном опыте и понимал, насколько это опасно. Логика Иоанна была все та же – евнухи императорами не становятся, не захватит трон, не подсидит. А еще став у власти станет со всем пылом бо-роться именно с теми семьями, кто его возвышение в ранг патрикия почитают оскорби-тельным. Если все у него здесь, в Мезии, завершится хорошо, он, возратясь в Константи-нополь, еще возведет кастрата Филиппа в ранг анфипатов, еще более противопоставляя того патрикианским домам. И сделает его начальником своей тайной канцелярии. Патри-арх Полиевкт, ныне уже покойный, мир его праху, одобрил подобное назначение, пробур-чав нечто насчет того, что каждая тварь божья имеет право на свою удачу в жизни. При-шедший ему на смену Василий, одобрит и последующее возвышение евнуха. А что ему? Не по его же консистории оно происходит! Слегка распрямив спину и не поворачиваясь к Анастасию, базилевс протянул руку за чашей густого сладкого вина из Армении. Вино гор детства, базилевс предпочитал всем иным и всегда, наивно как-то веря, что уж его-то от-равить не смогут вовек:
- Ну что там, читай!
- Невозможно, божественный.
И тут же заспешил-заторопился, уже ощущая ту волну гнева, почти дурнотную, что подступала к голове и горлу базилевса:
- Твой патрикий, божественный, запечатал письмо тем особым знаком, что требует только твоего личного вскрытия и прочтения, и больше ничьего!
Успокаиваясь, Иоанн вспомнил, совсем выпало из памяти за этими проклятыми рус-сами, он действительно оставлял такой знак для переписки со столицей. Причем ставить его мог только сам лично Филипп, либо патриарх. Лениво протянул руку за свитком пись-ма:
- Давай!
Передав письмо, слуга с поклонами упятился. Он только за пологом шатра снова вспомнит, что он – секретарь базилевса, персона ого-го какая! – и потребует к себе уваже-ния всех остальных слуг.
Иоанн вчитывался в каллиграфически выведенные строчки письма, в каком ему со-общалась, что вдова базилевса Никифора 2-го, презренная пленница Феофано, соблазнив дурака-кормщика с той хеландии, что возила ей пищу, и теплые вещи, удрала с Принце-вых островов, приплыла и высадилась в Константинополе. Она посетила Буколеон, бесе-довала с молодым со-базилевсом Василием, потом ушла из дворца, никем не перехвачен-ная и укрылась в алтаре Святой Софии, моля церковь и патриарха о защите и убежище. Филипп испрашивал базилевса, какие будут указания? Разрешить такую сложную колли-зию самому, Филиппу не хватало и характера, и полномочий. Этого только ему и не хва-тало для совсем уж полного счастья!

ПРИНЦЕВЫ ОСТРОВА
Уже третий год красавица Феофано проживает на этом проклятом скалистом остров-ке. Она в состоянии обойти его за день, не сильно и утомившись. Жалкий каменистый островок с шикарными песчаными пляжами и небольшим зеленым оазисом у родничка-источника посередине. На нем нет ни животных, ни людей, ни их посевов. Какие посевы? Даже самый цепкий сорняк не удержится своими цепкими корнями за эти голые камни. Только птицы и многочисленные гады. Змеи здесь водятся в изобилии. Да еще крысы и мыши, главный змеиный корм, кроме, разве что, птиц. Они тоже постоянно прилетают на остров. Перед входом в ее пещеру вечно лежит в четыре слоя веревка из животной шер-сти. Ее положили по совету кормщика хеландии, привозящей ей пищу. Он говорил, что слыхал от арабов, проверял на себе и знает абсолютно точно – змеи через такую веревку не переползают. Да и сама Феофано получила этому подтверждение, увидав однажды, как змея, нацелившаяся, было, заползти в ее пещеру, остановилась, наткнувшись на эту верев-ку, потом поползла вдоль ее, затем вернулсь назад и, наверное, долго бы так ползала, если бы Феофано, наскучив наблюдением за гадом, не прибила бы ее, оказавшейся под рукой палкой. После этого спать ей стало намного спокойней, по крайней мере, хоть змей боять-ся не надо! А вот убийц и отравителей, она опасалась очень долго, полагая, что Иоанн за-хочет побыстрее избавиться от нее. Нет, не захотел. Так и оставил жить здесь, на острове.
Сегодня, Феофано, склонившись над родником, внимательно рассмотрела свое отра-жение в нем. Нет, за эти два с лишним года оно, к ее восторгу, изменилось не сильно. Морщины не появились, кожа еще не сохнет. Более того, из-за обилия свежего воздуха, солнца и близости моря она лишь становится еще более гладкой и шелковистой. Она раз-делась там, у источника, и вымылась вся, критически осматривая себя и свое отражение в спокойной и чистой воде. Нет, она не подурнела и по-прежнему красавица хоть куда. То-гда почему она здесь? Ведь всегда и всюду мужчины с охотой исполняли все ее капризы, а ее наморщенный носик, был для них, казалось, наихудшим испытанием из вообразимых себе кошмаров. Что она сделала не так? Почему этот бешенный коротышка Цимисхий, загнал ее на этот жалкий островок, запретив его всем посещать? Неужели насовсем изба-вился от ее чар? Коварство Феофано, заменявшее ей мозг, так и не смогло в себя вместить, что некоторые мужчины все-таки думают головой, используя данный им от природы ин-струмент – мозг, а не тем, что у них имеется ниже пояса. А мозг Иоанна Цимисхия, про-анализировав ситуацию, сложившуюся после жестокого убийства базилевса Никифора 2-го, сделал выбор между жизнью в диадеме базилевса и пышными похоронами за счет каз-ны и в той же диадеме. И, как ни странно, выбрал жизнь и диадему базилевса, предпочтя их соблазну обладания ее восхитительным телом. Ей же, чтоб не лелеяла диких планов мести, он определил жизнь изгнанницы на пустынном острове. Долгую и тоскливую жизнь в одиночестве, когда только раз в неделю она может слышать голоса евнухов и матросов с хеландии, а все остальное время – только свой собственный голос, да крики чаек и прочих прибрежных птиц. Последний раз она вдруг снова почувствовала на себе чей-то вожделенный взгляд. Проследила за ним и поняла, что это кормчий хеландии. Он смотрел на нее и едва не пускал слюну из неплотно закрывшегося уголка рта. Феофано поспешила закрепить этот взгляд, незаметным движением, словно случайно, приуронив накидку и обнажив на короткое время свою роскошную, чудной формы, грудь. Ха, до чего же примитивны эти самцы, ловятся на такие детские примочки! Потом, уже спустя какое-то время, она просто прошлась перед кормщиком, позаботившись, чтобы ее кипарисовой стройности нога, обнажалась из-под ее хламиды от самого бедра. Кормщик откровенно таращился, позабыв об элементарной осторожности. Этим следовало воспользоваться. Этот точно головой думать не сможет, она у него замещена тем хозяйством, что располо-жено пониже пояса. Базилисса ставила все на очередной приход хеландии. Тянуть нельзя. Время идет, она не молодеет, может и подурнеть. Ведь здесь к ее услугам нет бесчислен-ных массажисток и притиральщиц, чтобы умащивать ее тело особыми, полезными ее ко-же, маслами, массировать, разминая, каждую мышцу, подкрашивать лицо, особенно губы и глаза. Вот и надо побыстрее вернуть их назад. Потянувшись и вновь оправив свою на-кидку, экс-базилисса подошла к своему календарю из цветных камушков. Нет, она не ошибается, еще не потерян счет времени и не утрачено чувство реального – хеландия при-дет завтра. Вот завтра она и начнет. Этот кормщик какой-то новый. Тот, прежний, смотрел на нее прозрачными и осоловелыми глазами, не видя ее красоты. Может он евнух. Нет, голос у него грубый, мужской, да и борода растет основательная, окладистая. Так в чем же дело? Отчего не было никакой реакции? Импотенция? А это возможно! Хотя, казалось бы, не так уж и стар был, болван. Куда он подевался? Неважно! Этот новый на нее реагирует и добро! Надо этим побыстрее воспользоваться. Ведь уже к отплытию хеландии, в про-шлый раз, кормщик даже вышел поразмять ноги по острову и ходил вокруг нее, как кот ходит вокруг крынки со сметаной. Мог бы, так замурлыкал бы!
До завтра делать было абсолютно нечего и экс-базилисса забралась на свою люби-мую скалу, откуда она могла, напрягая зрение видеть мандракий Буколеона и думать о бу-дущем. Она снова строила коварные планы мести, намереваясь совершить свой уже воис-тину очередной рывок ко власти. Постелив себе стеганную тряпку, экс-базилисса тща-тельно следила за своим здоровьем, она уселась, обстоятельно проведя взглядом по импе-раторскому дворцу Константина, по Буколеону, сбежав оком по лесенке к Марморе, про-шлась по мандракию, любимому месту прогулки бедного Никифора. Нет, она не раскаи-валась в совершенном ею преступлении, она только хотела покарать своего бывшего со-участника, нынешнего базилевса Иоанна Цимисхия, из знатного армянского дома Куркуа-сов. Покарать за то, что он предал ее, отвергнув ее тело и ее красоту. Вот уж этого экс-базилисса не могла простить никому и никогда! Она просто должна была отомстить! И, самое главное, она, кажется, знала, как ей это сделать! Иоанн, говорили евнухи, при одном из привозов, застрял в походе в Болгарию, против какого-то архонта тавроскифов, или ко-го-то там еще. Но Константинополь без управления не остался. В этом она свято уверена. Она встретиться с этим наместником Иоанна, она сумеет, слишком хорошо знает все дворцовые ходы и переходы. Встретится и, конечно же, покорит его своею красотою. О, в этом она уверена. Это просто. В ее практике был только один человек, кто устоял перед ее чарами – Иоанн Куркуас, нынешний базилевс. Именнго его она и хотела наказать более всего! Покорив наместника, она предложит ему самую высокую из всех доступных смерт-ным, награду – диадему автократора Восточной Римской империи, Византии. Кто отка-жется от такого, воистину золотого выбора? Дурак разве! Нет, такой не может, даже и ошиваться вблизи от власти. Они к ней просто не могут подобраться с таким полным от-сутствием властолюбия. Вымирают по пути. Она предложит ему жениться на ней, вдовой экс-базилиссе, коронованной в Святой Софии старинной диадемой базилевсов, нашивае-мой еще Юстином и Юстинианом Великим, и стать вместе с ней, конечно, опекунами ее малолетних детей. Хотя, Василию, уже не так далеко осталось до совершеннолетия, ему уже 12 лет, а совершеннолетним, по законам империи, патриарх его может признать уже в 16 лет. Но все же 4 года – достаточный срок, чтобы угодить патриарху, настолько, чтобы он не настаивал на раннем признании совершеннолетия базилевса, и остаться править по-жизненно. В общем, будут варианты. И снова ей станет доступен дворец, мандракий перед ним, порфирная палата и несравненная роскошь и нега Буколеона. Какой же она была ду-рой, поставив все это на карту. Ведь все это у нее было, было и никуда не собиралось де-ваться, пока она не затащила к себе в постель этого коротышку Иоанна, хотя, надо честно сказать, г-м, в постели он вовсе даже и не коротышка. Базилисса прыснула в кулачок, вспоминая те ночи, но, опомнившись, вновь сурово свела брови. Нет, все, с этим поконче-но. Каким бы не оказался тот мужик, что будет наместником, она будет ему верна. До гроба. Его или своего, без разницы! И других самцов она себе искать от его ложа не ста-нет, что за вздор! С этой дурью покончено, хватит ей быть вечной течной самкой, нуж-дающейся в кобелях сукой. Пора становиться самодостаточной и править империей. Пра-вить? Кг-м! А как же войны воевать? Да, тут без мужиков невозможно. А если найти спо-собого к управлению войсками евнуха и править войсками через него. Сама того не зная, экс-базилисса подходила к решению, давно уже выработанного Иоанном Цимисхием, ее бывшим любовником, предавшим ее, чтобы стать базилевсом. Да и, честно сказать, он не сам это решение нашел. Стащил его у базилевса Юстиниана Великого , в чье далекое уже царствование, длительную и разорительную войну, какую империя вела с готскими коро-лями Италии в 6-ом веке, заканчивал евнух Нарзес. Причем закончил довольно-таки бы-стро, хотя вся Италия и была разорена вчистую, население ее оказалось почти выбито, го-рода разрушены, а частью и просто униятожены. Впрочем, в Италии вечно идет какая-то война. Вот и сейчас там имперские войска ратятся с войсками Оттона 1-го. Империя на-ехала на империю.
Погрузившись в сладкие мечты, о возможном скором будущем, Феофано просидела на скале до позднего вечера, не чувствуя даже весеннего холодного ветерка с моря, на-чавшего холодить ее кровь сквозь застывшую и пошедшую пупырышками, кожу. Тоже, не девочка давно уже, кровь совсем не так горяча, как была в юности. Спать она ушла уже в сумерках, а назавтра, с самого раннего утра, едва сдерживая свое волнение, нетерпеливо дожидась вожделенной хеландии, охорашиваясь и готовясь внутренне.
Словно идя ей настречу во всем, кормчий хеландии сразу спрыгнул на берег при са-мом причаливании, когда евнухи, удивляясь тому, что Феофано в кои то времена не при-стает к ним с расспросами и, отдуваясь, тащили тяжелую корзину с пищей в пещеру не-вольной отшельницы. Увидев, каким петухом выхаживает по песку островка, кормщик Феофил, Феофано заранее осознала, что все ей удастся. Она оказалась рядом с ним немед-ля и без слов потерлась жарким боком о его бедро. Кормщик застыл от вожделения.
- Я хочу стать твоей, моряк!
Воркующим голосом возбужденной самки, тихо промурлыкала ему экс-базилисса. Самец поверил, да и как ему было не поверить, когда баба, говорят, полтора года одна. Оголодала, бедненькая, небось, до полной утраты самообладания! Да и ему хотелось ее до полной потери головы:
- Пойдем со мной!
И кормщик повел свою самку по всходням на борт хеландии.
- Они нам помешают, о мой возлюбленный Феофил!
Экс-базилисса потрудилась, конечно, заранее спознать имя кормчего. Это было не-сложно. С ее-то опытом!
- Не помешают эти кастраты! Мы просто выйдем в море!
- О, Феофил, ты настоящий мужчина! И все прорблемы решаешь именно как мужчи-на! Раз и навсегда!
Феофано бы да не знать, как льстить любовнику, распаляя в нем желание, делать не-что не совсем правильное. Как только они поднялись на борт хеландии, она подняла сход-ни и отошла от островка, направляясь в сторону открытого моря. Кормщик хотел придти в город попозже, экс-базилисса не возражала. А по островку с тонкими криками, характер-ными для кастратов, бегали, задыхаясь, два жирных дворцовых евнуха с бабьими лицами, такими же толстыми задами и очень схожими с бабскими, повадками. Они, оставшись на острове, почувствовали себя в полной мере отшельниками, понимая, что вот уж для того, чтобы кормить их, вряд ли станут гонять к островку хеландию каждую неделю, да, скорее всего и одного то рейса, чтобы их забрать, никто не сделает. Решат просто, что глупость должна быть наказуема и что они свое наказание уже получили. А кормщик и экс-базилисса до позднего вечера совокуплялись в трюме жалкой хеландии, заставляя весь экипаж, а больше иных, рабов-гребцов, жадно вслушиваться в свои протяжные крики и стоны. Только вечером, хеландия привалила к пирсу императорского дворца и, действи-тельно, прекрасно знавшая здесь все ходы и выходы, Феофано, растворилась в хитроспле-тении дворцовых переходов. Но она уже утратила ту резвость движений, какой была пол-на еще утром. Она вызнала у Феофила, что эта хитрая и бесчестная бестия, Иоанн, оста-вил, уходя на войну, правителем города и дворцы Филиппа, евнуха. И дело даже не в том, что, будучи базилиссой, она много раз пинала его и всячески шпыняла, издеваясь над не-достатком, сотворенным ножом палача. Одним этим небрежным жестом, действующий базилевс, разбил в прах все планы и замыслы экс-базилиссы. Феофано нуждалась в тихом убежище, чтобы обдумать ситуацию и выработать новый план. Потайными ходами, о ка-ких, возможно, уже давно никто и не помнил, она достигла дворцовой кухни, где с вечера не было никого. Стащив там кусок жареного мяса, хлеб и побольше фруктов, Феофано проникла в каморку, где подчас отдыхал проэдр кухни  базилевса, она поела, первый раз за весь день и, чутко раскинувшись на его ложе, принялась обдумывать свою новую жиз-ненную ситуацию.
Итак, этим своим ходом, назначив управлять делами империи в его отсутствие, евну-ха, хитроумный армянин, а это еще похуже, пожалуй, чем иудей, там где поселился армя-нин, еврею делать нечего, Иоанн Куркуас, разрушил ее главный план. Евнухи просто ни-когда не становятся базилевсами, а о том, что Филипп – евнух, оповещен весь Константи-нополь, да, наверное, и не только он. Замужество отменяется, хотя она бы, кажется, с лег-костью претерпела этот недостаток Филиппа. Не самый, наверное, и важный! По крайней мере, ей так сейчас казалось. Но ее главный козырь – дети, коронованные базилевсами, остались. Ладно, Константин слабоволен и глуп, его ей не встряхнуть. А Василий? Ее старший был вполне дееспособен и мог составить ей неплохую пару. Патриарх потребует мужа-соправителя? Вот пусть он ей сам его и выберет, по своему полному усмотрению, только не действующего базилевса, его придется умертвить, подослав к нему убийц. Та-кое предложение не может не заинтересорвать патриарха, поскольку предает в его руки и на его усмотрение, выбор будущего базилевса. А это означает возможность подобрать че-ловека, на кого он сможет влиять в будущем. Это сильный шаг, согласилась сама с собой Феофано. Как она станет жить неизвестно с кем, делить с ним ложе, принимать его ласки, дарить свои. Станет! Уж она-то станет точно, согласился бы патриарх! Ну что же, патри-архи – они ведь тоже мужчины, только обычно пожилые! Ну, ей-то это совсем уж без раз-ницы! А если у нее возникнут проблемы, достаточно вспомнить остров в Марморе и, она уверена, проблемы исчезнут, причем навсегда. Профилактическое лечение, проведенное Иоанном, с помощью этого острова, навсегда избавил экс-базилиссу от ее былых проблем и, главной из них – необоримой, казалось бы, похоти. Никак нет, уж это то вполне пре-одолимо, теперь Феофано знала это до донкостей. Да она с собакой жить станет, с котом, с жеребцом конюшенным, наконец, только бы не на том острове! Итак, надо пробираться к сыновьям. Не поменял ли проклятый Иоанн и место расположения их спален? Нет, не мог он быть настолько предусмотрительным. Слегка отдохнув на ложе проэдра кухни, так и не заснув ни на секунду, охваченная планами обретения власти, Феофано снова выскольз-нула в сумрачные дворцовые переходы. Какое счастье, право, что когда-то она дала себе труд досконально изучить их все. Для чего? Ни для чего, в общем! Просто от нечего де-лать! Вот оно когда и занадобилось-то! Хотя нет, это сгодилось и тогда, когда они с Иоан-ном убивали базилевса Никифора Фоку. Она безошибочно вышла к спальням своих маль-чиков, своей последней надежды, затаившись в переходе. Спальни ведь охранялись, и ох-рану ей было не обойти и не пройти. Как быть? Ответ пришел из неоткуда и сразу – надо дожидаться выхода Василия из спальни к подданным. В отсутствии Иоанна, это, пожалуй, главный церемониал и ее единственная возможность приблизиться к сыну. Обосновав-шись в незаметном переходе, экс-базилисса принялась ждать, удивляясь про себя вновь и вновь, как много возможностей приблизиться незаметно к базилевсу и членам его семьи. И не важно с чем, с добром, или злом, не имеет разницы. Нет, став снова базилиссой, без этой противной приставки «экс», она этим определенно займется. Ну а сейчас ей это на руку. Гремя сапогами и железом все те же варяги дворцовой схолы, произвели смену ка-раулов. Близилось время церемонии выход автократора к подданным. Ее время, ее! Экс-базилисса подобралась в своем закутке, изготовившись действовать, подтянула под себя ноги. Шанс-то мог оказаться и последним, право!
Наконец в широкой зале, перед входом в спальню ее сына Василия, будущего Васи-лия 2-го, собралась внушительная толпа придворных. Не такая, конечно, как в те времена когда она торжественно и важно ступая, выходила из спальни к подданным, под руку с Романом 2-м, или Никифором 2-м. Было, было! И только ее собственная глупость и, ска-жем честно, похоть, сбросила ее с той вершины. Но ничего, дети ей все простят и восста-новят ее былое величие. И тогда она сможет отомстить. О, сладость мести! За это можно все отдать, даже жизнь! Жизнь? Нет, жизнь не стоит. Пока есть жизнь, есть и возможно-сти! Не станет жизни – не станет и их! В дверь спальни прошел куропалат базилевса со слугами и вскоре показался оттуда с Василием. Боже, как он подрос. Стал уже совсем большим и, пожалуй, неподъемным для матери. Все, время!
Вскочив на ноги, экс-базилисса присоединилась к бурлящей с тыла толпе придвор-ных, и быстро вворачиваясь в нее, протолкалась в первые ряды. Забавно было видеть, как бледнело лицо, заметившего ее первым куропалата, а на лице сына появилась радость уз-навания, вызвавшая немедленную реакцию матери:
- Да, божественный, да – это я!
Сын подался к матери, а Феофано энергичными жестами, столь памятгными из не-давнего еще прошлого, разогнала придворных. Они с сыном возвратились в спальню и там, присев на его скомканную постель, говорили и говорили, словно стараясь восполнить тот долгий период, когда они не имели возможности общаться. Мать старалась выяснить, в первую голову, намерения своего сына и то, насколько он изменился за это время, как он вырос. По всему получалось, что вырос и очень. Когда речь зашла об исполнении плана Феофано, сын отнесся к нему весьма скептически, сказав, что все надо проконсультиро-вать с патриархом, поскольку в отсутствии реально правящего базилевса Цимисхия, толь-ко патриарх имел достаточно власти решать такие вопросы. Путь в патриаршую ризницу был для Феофано закрыт, едва ли не окончательно. Сама пойти к патриарху она не могла, как не могла надеяться повлиять на него за счет своих женских возможностей. Патриарх Полиевкт был просто стар и женские стати его уже давным-давно не прельщали и не бес-покоили. Возраст, порой, имеет свои преимущества. А, значит, и повлиять на его решение они не могли. Однако, оказалось, что Полиевкт умер прошлым годом, когда она была на острове, а Вселенской патриархией в Константинополе руководил патриарх Василий, происходивший из славного дома Скамавдринов. Феофано знала его прежде, еще когда он был митрополитом Никеи и даже, кажется, нравилась ему. Это, по ее мнению, повышало ее шансы, и экс-базилисса уже вновь приободрилась. Но сын ее все же расстроил и окон-чательно:
- Его Святейшество, патриарх Василий Скамавдрин, ставлен был на патриаршую ка-федру божественным базилевсом Иоанном, всецело ему предан и к нему привязан! Не-давно, мама, я говорил с ним, справлялся и о тебе, Его Святейшество ответствовал, что твои преступления не позволяют тебе еще вернуться в мир, покаяться надо и, возможно, публично.
- Божественный, ведь это преступления мы совершили с ныне здравствующим твоим соправителем и базилевсом Иоанном…
- Т-с-с!
Сын, схватив мать за руку, увлек ее на лоджию дворца, опасаясь, по-видимому, чу-жих ушей:
- Мама, не говори ничего плохого о Цимисхии, кажется мне, он все узнает и меры надлежащие примет, хотя он и в столице сейчас отсутствует!
Глядя на испуганное лицо сына, мать вдруг поняла, бороться за нее, он если и будет, то очень вяло. Но другого у нее ничего не было. Распоряжение царствующего базилевса уже нарушено, она в столице. Какое новое наказание может ей грозить? И чего так боится сын? Что Иоанн и его убьет, как Никифора Фоку? Вот уж вряд ли! И сын это должен по-нимать. Одно дело было убить Никифора Фоку, базилевса солдатской милостью, другое дело убить прирожденного династического базилевса, природного порфирогенита! Как и убить ее – мать двух порфирогенитов мужческа пола и двух принцесс . Но страх из глаз сына все не уходил, поселившись в них, как бы не навсегда. Откуда у него возник этот страх? Не ее ли усилиями, когда она вместе с Иоанном Куркуасом, приговорили и убили, подло, по звериному, Никифора Фоку. Нет, он не был порфирогенитом, но и преступле-ний на пути к власти он не свершал. Да, солдатской волей ему достался трон, но дальше он делал все по договоренности с ней и с патриархом. А вот она, только спознав, что сто-лица и столичное патрикианство недовольно скаредностью базилевса и его сугубой бе-режливостью, вместо того, чтобы тактично и мягко предупредить о том мужа, растравила в себе недовольство тем, что, занявшись делами государства, Никифор не смог уделять ей должного внимания, да и просто уставал мужик, по всему. А позже и стала ему подлой врагиней и при первом же случае – предала, подведя под неправый меч любовника. А тот, не дожидаясь очередного ее предательства, предал сам – уже ее. Квиты! И не похоже, что сын ее побежит умолять патриарха, а если и пойдет к тому с разговором, то с весьма и весьма осторожным. Провожаемая сыном, Феофано уходила из дворца, понимая, что вряд ли ей сюда предстоит вернуться. И уж во всяком случае, не базилиссой. Ни на что особен-но уже не надеясь, а просто ища себе место для ночлега, она вошла под близкие своды Святой Софии. Тут ее венчали в жены Роману 2-му, еще не базилевсу, всего лишь наслед-нику диадемы, потом венчали на царствование все той же вожделенной диадемой бази-левсов, немногим позже, сюда она приносила крестить всех своих детей, всех четверых. И, наконец, здесь их венчали с Никифором, убитым Иоанном с ее прямой и деятельной помощью. Отпевали его совсем не в Святой Софии, но она не зрела того – была уже на «своем» острове. Войдя под знакомые своды, усталая женщина молилась Богу, но сосре-доточиться на молитве никак не могла. Она чрезмерно устала за такие длинные и сложные вчерашний и сегодняшний день. Вчера она лишь поела на хеландии, да еще ночью на кух-не императорского дворца, когда отдыхала на ложе проэдра кухни. Сегодня, проговорив с ней больше чем полдня, сын даже не догадался покормить мать. Вот и идет она к алтарю, у которого и венчалась и крестила детей, голодная и разбитая непомерной усталостью.
Священник, только что завершивший служить службу, встретил экс-базилиссу во-просом, не узнав ее:
- Чего тебе надобно, почтеннейшая?
- Святой отец, я бывшая базилисса Феофано. Хочу просить у храма убежища и защи-ты!
Мысль об убежище в храме пришла к ней внезапно. Хотя, увидев, как метнулись в разные стороны, мгновенно утратив прежнюю твердую фокусировку, глаза священника, она поняла, что и здесь она – гость нежеланный. Даже и в Божьем храме! Но ведь Бог ве-лел прощать кающихся грешников, люди! Всех! А я каюсь! Каюсь! Каюсь! Каюсь!
Выслушав исповедь экс-базилиссы, священник храма Святой Софии, отвел ее в при-дел, отходить от алтаря храма, у коего она просила защиты, Феофано более не решалась, накормил и указал место, где она может поспать. Измученная, Феофано прилегла и сразу заснула, словно провалилась в черный бездонный колодец. Священник, накинув поверх рясы какую-то свиту, по вечерам ветер с Мраморного моря приносил холодок, вышел из храма, направившись к близкому отсюда патриаршему двору.
Наместнику базилевса, евнуху Филиппу, сообщили о появлении в императорском дворце Феофано, еще утром, приведя его этим практически в полный ступор. Немолодой и поседевший во дворцовых интригах, евнух, сразу ощутил привкус отменной заварушки, в появлении этой отъявленной интриганки и преступницы. И испугался! Уж он то знал точно, как боится и ненавидит, одновременно, эту Феофано, их базилевс. И в то же время, она – мать двух наследственных императоров-порфирогенитов. Постепенно выйдя из сту-пора, он принялся анализировать ситуацию. Он не верил в то, что хитрая и коварная, ка-кой он помнил экс-базилиссу, по всем ее прежним делам, Феофано, бежала с острова, на-рушив личное распоряжение базилевса, только для того, тобы повидаться с сыном, или, вообще, с детьми. Нет, конечно, эта ведьма что-то задумала. Евнух был вовлечен во все дворцовые аферы Цимисхия, участвовал он, разумеется, и в заговоре против базилевса Никифора. Очень издалека и опосредованно, только поэтому и остался влачить свою жал-кую участь до сих пор. Пусть выразилось это, как бы в невинной форме отпирания садо-вой калитки, пусть. Но скопец Филипп, отлично знал, для чего он ее отпирает и для кого. Он не имел ничего против Никифора. Его, выходца из богатой и знатной семьи, оскопили еще при Романе 2-м, когда казнили всю его семью. Ему жизнь сохранили, но, может, луч-ше бы ее забрали вместе с его мужским достоинством. И Филипп с наслаждением мстил всем, кто был вольно или невольно связан с базилевсом Романом и, уж во всяком случае, его вдове-базилиссе и его детям. Мстил почасту мелко, по-женски, так ведь он и не муж-чина, что с него взять? Упустить возможность напоследок крупно нагадить Феофано, от-править ее, возможно, на эшафот, евнух не мог и не хотел. А коли еще получиться заце-пить с ней вместе и сынка ее, Василия, так чего ж лучше? Хотя на эшафот их не отправят ни при каких условиях, это-то он понимал прекрасно. И он сразу сел писать письмо бази-левсу в его лагерь на Дунае.
Написал в нем, что экс-базилисса Феофано, по недосмотру слуг дворца, сумела, ок-рутив нового кормчего, заменившего заболевшего старого, с хеландии, на какой ей приво-зили еженедельное пропитание, удрать из отведенного ей для проживания острова и при-была во дворец, где имела длительную встречу с со-базилевсом Василием, своим сыном. О чем они там говорили, узнать не удалось. Есть только наблюдение некого специалиста из дворцовой службы, несколько умеющего разбирать по губам, что часто упоминалось имя базилевса Иоанна, патриархов Полиевкта, ныне покойного, и Василия, здравствую-щего. Похоже, с особым ощущением, дописал оскопленный чиновник, снова составляется заговор против нынешней власти. Специалист по чтению по губам более ничего добавить не сумел, беседовали заговорщики на балконе, наблюдать пришлось издалека, могли слу-читься даже и ошибки, пусть божественный не прогневится! Никаких ошибок, конечно же, не было, просто мудрое дворцовое правило требовало всегда исключать крайности и оставлять себе путь для отступления, чем сильнее замаскированный от власть имущего – тем лучше. Филипп «позабыл» упомянуть, что тот же специалист чтения по губам сооб-щал, что со-базилевс Василий отзывался о базилевсе Иоанне и патриархе Василии повсе-гда с глубочайшим почтением и усмирял готовый вырваться наружу, гнев матери своей. Она же оказалась предусмотрительной и обсуждала детали их сговора, повернувшись спи-ной к возможному наблюдению, то есть, выключив возможность наблюдения их губ, на-совсем. Угождая Василию, мало ли что ждет их в будущем, специалист преднамеренно упустил то, что отвернул мать спиной к наблюдению в момент наиболее агрессивной ее речи, именно Василий. Откуда, казалось бы, 12-ти летнему мальчишке иметь такую изо-щренную осторожность. Как он мог догадаться обо всех имеющихся в распоряжении службы дворца средствах, позволяющих прослушивать все, без исключения помещения дворца, а те места, где прослушивание было невозможным технически, просматривать, с использованием людей, обученных технике чтения слов и фраз с губ. И, хотя, все во двор-це давно замечали, как не по годам развит и склонен к интриге, этот энергичный и не в меру жестокий, даже и по меркам бессмысленной детской жестокости, мальчик, скорее уж подросток, как он осведомлен и наблюдателен, все-таки его нежный возраст всех и оста-навливал. Невозможно было взрослому человеку предполагать такое коварство в таком-то возрасте.
Выйдя от со-базилевса, экс-базилисса, по данным прекрасно работающего наблюде-ния, направилась в храм Святой Софии. Его священник, служивший этим вечером обыч-ную церковную службу, донес, что экс-базилисса просила в алтаре защиты у Святой Со-фии. И что он обязан немедля донести об этом самому патриарху, реакцию коего на сие событие он предсказать даже и не берется.
Дополнив свое просторное повествование мелкими придворными и столичными но-востями, евнух Филипп вызвал кормщика скоростной хеландии, стоявшей, для такого именно случая, в порту, приказав ему поспешать к базилевсу на Дунай. Хеландия снялась с якоря, на глазах евнуха и растаяла в темноте апрельской ночи, взяв курс в Босфор, а от-туда она понесется на полночь к Дунаю, быстрее, к базилевсу. Дня через четыре, если по-везет, то через три, будет у базилевса. И столько же назад, с его решением. Что делать до этого? К его счастью экс-базилисса все решила за него сама, отдавшись под защиту Свя-той Софии. Сев в паланкин, несомый четырьмя рабами, Филипп направился к патриарху. Тот пребывал в совершенном спокойствии.
Человек немолодой и умудренный долгим опытом церковного служения, в том числе и на самом высоком уровне, тот в ступор не впадал. Да и мужчиной он оставался всегда! А посему, весь нужный анализ проделал задолго до наместника, в который раз подивив-шись мудрости Иоанна, оставившего евнуха на наместничестве. Будь там кто иной, даже и сам патриарх, к примеру, ведь неизвестно, как бы дело обернулось. Слишком уж соблаз-нительным было бы для любого смертного, то, что предложила бы ему Феофано. И слиш-ком уж технически несложно было бы исполнить переворот. А Иоанна в далеком лагере так бы и уходили потихоньку. Долго ли, посреди войны не уберечься-то, а? Ой, как недол-го! И, главное, не виновен никто, едино только враг, Сфендослейв, коварно загубивший базилевса. И никаких подозрений у подданных, никаких слухов. Вражеская стрела в глаз, к примеру, на войне может угодить любому. Мало ли их там летает-то? А евнух, на месте наместника, немедленно сорвал все планы Феофано, заставив эту коварную тигрицу-змею действовать по срочно изобретаемому запасному плану. А сын ее оказался не в маму. Слабоват, да! Слабоват-с. Скорее, в своего папу, такого же весьма осторожного и чрезвы-чайно жестокого, Романа 2-го. Но и не склонного совсем к авантюре, хотя и без меры влюбчивого. А ведь тоже все могло получиться и уже сейчас Василий и Константин, бра-тья-близнецы обрели бы власть над империей, опекаемые Феофано. Филиппа бы удавили те же викинги-скандинавы, он бы, несмотря на свои обязательства перед Иоанном и суще-ственную личную выгоду, поддерживать именно Цимисхия, вынужден бы был уступить. Все это, конечно, означало бы немедленный поиск мира со всеми врагами, даже путем ги-гантских уступок и выплат. Империя бы потеряла колоссально много, а Феофано и ее сы-новья обрели бы сразу и все. Но Василий, захваченный неожиданностью, да еще и своими пацанскими комплексами, ситуацию не просчитал, мать поддержать испугался. Его тру-сость будет стоить ему дорого, как бы не очень дорого. Как минимум, несколько лет при-дется влачить жалкую роль со-базилевса, так, орнамента на скрижалях власти сильного базилевса Иоанна 1-го Куркуаса, по прозвищу Цимисхий. Но, что не сделано, то не сдела-но! Все, возможность упущена – Феофано, капризная золотая рыбка византийской исто-рии конца 10 века, попалась в его руки, а ему выгодно оставаться верным Иоанну. Ему и православной церкви. И, что самое интересное, выгодно империи. Нечасто же так случа-ется!
Приход наместника базилевса Филиппа не стал для патриарха неожиданностью. Фи-липп, сразу же взяв быка за рога, описал ситуацию. Патриарх спокойно и внимательно слушал его, кивая и соглашаясь. Все это он уже либо знал, либо догадывался. Он ждал предложений наместника. А тот, взяв паузу, с надеждой ждал, что патриарх окажет свое мнение первым. Но тот упорно молчал, был старше, да, к тому же, был здесь хозяином дома, да и что там скрывать, положения тоже. Пришлось предлагать Филиппу:
- Ваше Святейшество, может быть, нам экс-базилиссу взять за приставы?
- И что?
- Ну и изолировать ее до времени!
- Без распоряжения базилевса? Экс-базилиссу? Ты что, наместник, спятил? А ее сы-новья со-базилевсы?
- Так что же делать, святейший?
- Она просила убежища и защиты у Святой Софии? Та ей предоставит и убежище и защиту с кровом вместе и проследит, чтобы слухи о ее появлении во дворце, на выходе со-базилевса Василия, не получили широкого распространения и подтверждения. Ты уже по-слал к базилевсу?
- Послал, святейший, послал!
Поскольку монах с посланием патриарха к базилевсу, взошел на борт все той же хе-ландии, патриарх был спокоен. Он понимал, что наместник вряд ли помянул его в своем письме. Не тот он кадр, чтобы обвинить самого патриарха, что, мол, тот пытается сгово-риться с опальной Феофано, побоится, но и свидетельствовать перед базилевсом, патри-арх, мол, изначально был тебе, божественный, верен и никаких бунтовщиков не поддер-живал, евнух уж точно не станет. А и не надо! Свои возможности имеются. Обойдемся:
- Ну, тогда все, наместник, будем ждать ответа божественного!
И наместник уныло потянулся к выходу из патриарших палат. В самом деле, каковы его заслуги в сем деле? Ну, сообщил. Ну, измены не задумал. Так ведь и не мог, чисто фи-зически. Эх, кабы мог-то, еще как бы задумал и сотворил, может быть. Но нож палача и по совместительству костоправа тогда, ранним утром, посредством страшной боли в низу живота, лишил его такой возможности, как и самой возможности быть мужчиной, раз и навсегда. Проклятый Роман!..
Хеландия нашего доброго знакомого, кормщика Деметрия, по странному стечению обстоятельств, позабытому базилевсом и его присными и, так и не наказанным, за измену патрикия Калокира, вышла в море через Босфор. Деметрий по-прежнему командовал са-мой быстроходной хеландией, оставленной в столице для экстренной связи с императо-ром. А, может, Иоанн и вспомнил о нем, но решил не трогать мелочь, вроде кормщика. Он ведь просто извозчик! И этот извозчик сейчас свято платил базилевсу, возможно, оказав-шему ему милость. Он доставил письмо в лагерь под Доростолосм всего за три с полови-ной дня!
Прочитав письма наместника Филиппа и патриарха, император ненадолго задумался. Да и о пора ему уж было думать. Феофано уже только именем своим напоминала ему о его страшном преступлении, убийстве базилевса Никифора. Да и обещание, данное им патриарху Полиевкту, требовало однозначной реакции. А тут еще неприятности от бле-стящей, как по замыслу, так и по исполнению, вылазки, учиненной Святославом. Воисти-ну, этого вполне достаточно, чтобы послать эту блудницу на эшафот, или в константино-польские подземелья, в камеру, куда никто и никогда уже не придет. И даже тюремщики станут только раз в день приносить пищу и воду и забирать сосуды с отходами жизнедея-тельности жалкого человеческого тела. Да и те, опасаясь даже и заговорить со столь опас-ной узницей, будут спешить исполнить свои нехитрые обязанности побыстрее, а потом, когда-нибудь, с радостью заметят, что узница, наконец, издохла. Вытащат ее из камеры, как предписывает обычай, и трижды проверив раскаленным железом, жалкое тело в неко-гда бывших богатыми одеяниями отрепьях, выбросят его на дворцовую свалку, без похо-рон, отпевания и без памяти. Но – нет! Так нельзя! Кем бы не была Феофано – она мать со-базилевсов, его соправителей, пусть и без власти, по малолетству. А еще, она мать двух очаровательных принцесс, совсем еще маленьких. Те могут быть успешно выданы замуж, миря империю с былым врагом, или же приобретая ей династическим браком, вероятного союзника. Это тоже капитал, а, потому, казнить, или обрекать на тюремное сидение Фео-фано никак не годиться. Не для ее ранга сии развлечения. Но и потакать ее прихотям он тоже никак не хотел. Она ведь ядовита настолько же, насколько и красива! Иметь ее под боком, в Константинополе - покоя не иметь! Как и все женщины, она мстительна безмер-но и до глупости полнейшей, а, кроме того, опять же, как и любая женщина, намного бо-лее жестока, чем даже самый жестокий мужчина. Воистину, создавая женщину, Бог свел в ней всевозможные крайности. Наказав ее красотой, наградил и удивительным распутст-вом и небрезгливостью, дав ей ласку матери и нежность любовницы, снабдил ее и дикой яростью лишенной разума фурии. Спасибо еще, хоть силы ей не дал, дабы реализовать всю эту гремучую смесь, да и разума, впрочем, тоже. Правда, все это, возможно, в буду-щем предоставят ей дураки-мужчины, ленивые по своему обыкновению. Недолго же тогда останется всему роду человеческому коптить сие небо своими глупыми кострами. Впро-чем, он отклонился от темы. Что ж ему делать с этой Феофано? Решение пришло, когда взгляд базилевса скользнул по пузатому длиннобородому монаху, стоявшему возле шатра. Кто это? А-а, посланец патриарха. Монах, монах, монах…
Он немедленно шумнул секретарю, приказав писать сразу два письма, патриарху и наместнику, в коих он повелевал отправить экс-базилиссу Феофано в самый удаленный от столицы женский монастырь, живущий, вместе с тем, по самому строгому уставу. На ум ему при этом пришли суровые монастыри его родины, Армении, небольшие, выстроенные из камня, окруженные со всех сторон дикими горами, покрытыми снежными шапками. Там не разгуляешься, да и удрать ей оттуда, мягко говоря, будет весьма и весьма затруд-нительно. Просто не добраться до населенных мест. Слишком далеко, высоко и пустынно будет вокруг.
В тот же день хеландия Деметрия, взяла свой курс на Константинополь и ошвартова-лась у дворцового причала. Деметрий, отдав все приказы по хеландии, едва не бегом по-бежал ко дворцу, где пребывал ныне наместник Филипп и передал ему письмо, а толстый монах, еще ранее его поспешал к патриарху, безбожно потея и сопя по пути, от переиз-бытка сала на боках. Эти два жалких, в общем-то, и смешных человечка, оказавшиеся про-сто подвижными частями огромного часового механизма империи, бездушно и бестрепет-но перемалывающего человеческие судьбы, кому бы они не принадлежали. И там, и там, и во дворце, и в патриархии, приказ императора, прочли почти одновременно, потом же на-чалась игра в выжидания. Наместник ждал, а не приедет ли к нему патриарх, а тот вполне спокойно и уверенно дожидался в скором будущем визита наместника, приказав подать к столу его нелюбимый ягодный шербет. Позиции патриарха были нмного сильнее и наме-стник, пряча пустую обиду, за дружелюбной улыбкой, отправился к нему в своем палан-кине. Патриарх его принял в своей домашней молельне, показательно стоя перед иконами на коленях:
- Что тебе, наместник?
Спросил он ворчливо, поднимаясь с колен.
- Ты, святейший тоже ведь получил письмо от божественного. Зачем сей вопрос?
- Письмо я получил. И в чем дело?
- Как будем его исполнять, святейший?
- А как? Да очень даже просто, наместник! Ты приводишь ко мне грешницу на под-ворье, а уже отсюда мои служки и церковные власти увозят ее в самый далекий, как при-казал божественный, монастырь в армянских горах, кстати, я уже точно знаю какой. И ус-тав там очень суров. Вот и все!
- А как я проконтролирую, что приказ базилевса исполнен, святейший?
- Ты? А при чем тут ты?
Притворно удивился патриарх, не отказав себе в удовольствии поиздеваться над вы-соко взлетевшим и, оттого, слегка загордившимся евнухом. Хотя, тут, как ни взлетай, а евнух – это уже навсегда и этого ничем не покроешь. Никакими нарядами. Всего лишь жалкий кастрат.
- Как это я при чем? Это ведь мне базилевс поручает проследить!
- Тебе-е! Это, конечно серьезно! Тогда езжай с моими людьми сам, или посылай с ними своего евнуха. Мужчина в тот монастырь не вхож. Все!
На этом они и расстались. Наместник только уточнил, выдадут ли ему экс-базилиссу в Святой Софии. Получив на это утвердительный ответ, Филипп покинул патриаршее подворье, направившись к себе во дворец. Все было решено и оговорено.
Тем же вечером в Святую Софию, по завершению всех служб, а шла пасхальная не-деля и службы шли сплошной чередой, явились сам наместник Филипп, а с ним четыре дворцовых евнуха. Церковные служки провели их в придел, где скрывалась Феофано. Они так еще и не решили для себя вопрос, можно ли этих кастратов почитать мужчинами и допускать их в алтарь, куда женщинам, как известно, хода нет. Именно так наместник мстил патриарху за унижения обязательности его посещения. Увидев Филиппа, Феофано немедленно метнулась к алтарю и вцепилась в него обеими руками, закричала нечто о свя-тости убежища и подлости базилевса-кровопийцы, лично убившего своего предшествен-ника. Подойдя к ней, Филипп, громко и со значением, произнес:
- Феофано, грехи твои вновь взвешены божественным базилевсом и им определено, что покаяние за них ты еще не закончила!
Экс-базилисса, развернула к нему залитое обильными слезами прекрасное лицо, пол-ное мольбы и отчаяния. Но в приделе не было мужчин, а на евнухов ей было никак не по-влиять. Филипп же безжалостно и напыщенно продолжил:
- Божественным определено поселить тебя в женский монастырь, для завершения покаяния. Вселенский патриархат и его святейшество, решение сие утвердили и приняли к исполнению. Мне, наместнику божественного базилевса в Константинополе, поручено взять тебя из Святой Софии и передать служителям Святой церкви.
Феофано, даже не дав себе труда дослушать торжественную речь евнуха, закричала тонко и отчаянно. Упоминание базилевса говорило ей, что это, скорее всего, смертная казнь. Она недооценила Иоанна Цимисхия. Он ее ненавидел, но смерти ей не хотел. Она ему просто была опасна на свободе, и базилевсу было довольно упрятать ее в монастырь, до конца жизни, ее, или его, без разницы. Филипп отступил в сторону, предоставив дейст-вовать четырем приведенным им с собой дворцовым евнухам. Те, пытались оторвать Фео-фано от алтаря. Она громко и страшно кричала, пытаясь отбиваться ногами, и изо всех сил цеплялась за алтарь руками. Евнухам уже приходилось напрягаться вполне всерьез, а два священника и дьячок, стоя у входа в придел, крестились и обменивались сентенциями:
- Поди ж ты, отец Никодим, как бес в ней силен, однако! Четырех дородных скопцов мало что не валяет кулями по полу! А ругается в святом храме так, что грузчик в порту обзавидуется. Свят! Свят! Свят!
- И не говори, отец Ипатий, аки волчица рыкающая, сия жено сражается со скопцами богомерзскими. Грешна, видно, зело!
И крест святой с поклоном поясным алтарю. Но все-таки грубая сила победила. Вко-нец охрипшую экс-базилиссу оторвали, наконец, от аналоя и, держа за руки, а также пре-пятствуя ей своими телами, повели к выходу, куда уже подали закрытую повозку под пару лошадей, со двора патриарха. Два монаха, приехавшие с повозкой внимательно осмотрев экс-базилиссу, убедившись, что это именно она, и повлекли ее в возок. Туда, как ни стран-но, Феофано пошла легко и, даже, охотно. По всей видимости, дни сидения в приделе со-бора Святой Софии, не прошли для нее даром. Никогда не будучи дурой, она давно уже поняла, что проиграла, положения базилиссы ей не вернуть, врага своего Иоанна не низ-ринуть с трона, и не победить. А, значит, по логике дворцовой борьбы следовало платить за битую посуду в этой неудачной попытке вернуть утраченное. Базилисса почему-то ре-шила, что такой платой с ее стороны станет смерть. Она сама бы, по крайней мере, иной платы бы не спросила, окажись наверху. Иоанн оказался куда прагматичнее. Ему не нуж-на оказалась жизнь экс-базилиссы, он всего лишь хотел ее удалить от двора, но не хотел вновь обострять ситуацию в столице, напрягая отношения с ее сыновьями, прежде всего, своими со-базилевсами. Зачем? Мести ради? За что ему мстить? Да, базилисса предала Никифора Фоку, но убил то его он сам. Его сообщники в этом деле уже получили свое, выиграл от сей перестановки, только он один. Мудрый правитель и неглупый человек, решил, что его задача – спрятать экс-базилиссу, как можно дальше от досужих людей, сделав ее монахиней, что тоже преграждало путь к власти. Православная церковь монаше-ства не отменяет и пострига не отрицает никогда. Все остальное решат те, кто станет пра-вить после него, когда бы это не случилось, если опальная базилисса его переживет.
Уже утром следующего дня возок, окруженный десятком стратиотов, выехал на вос-ток. Тяжек был путь экс-базилиссы в окружении только мужчин, но с ее удобствами никто считаться и не собирался. Ей не позволяли открывать лицо, заставляя ходить в чадре, словно мусульманке. Да и выпускали ее из возка всего пару раз за день, когда на час, ко-гда на полтора. Ночевали они по монастырям и по хозяйственным пристройкам храмов. Конечно, здоровый и сильный мужчина, убежать вполне мог и мог бы перебить свой жал-кий конвой, но не женщина, причем женщина нисколько не приспособленная к жизни без стороннего ее обеспечения. Наконец начались горы Кавказа. Вначале они ехали по грани-це с Иверией, которая то становилась провинцией империи, то – самостоятельным царст-вом. В горах Армении их ждал монастырь, куда у начальника отряда, одного из дворцо-вых евнухов, было строгое предписание от патриарха. Матери-настоятельнице монастыря предписывалось провести обряд пострижения новой монахин в день прибытия, что было просто технически невозможно и в присутствии всех четырех евнухов из столицы. Со-держать сестру Анастасию, как велено было именовать в монашестве экс-базилиссу Фео-фано, требовалось в отдельной келье, не используя ее для работ вне стен монастыря и все-гда держа под строжайшим наблюдением, либо самой матери-настоятельницы, либо наи-более доверенных сестер-монахинь. Поскольку для проведения обряда пострижения тре-бовалось время, примерно около недели, евнухам пришлось жить при монастыре, в то время, как их конвой поселился под стенами монастыря в убогом шатре. Любопытная, как и все женщины, мать-настоятельница, использовала это время для расспросов евнухов, за что и кому указано производить такие из ряда вон выходящие строгости. Распоряжения сохранять абсолютную тайну, у евнухов не было и матери-настоятельнице легко удалось выведать имя и прежнее положение своей новой сестры. Равно как и то, что покаяние ей определено самим базилевсом, за пособничество в убийстве прежнего божественного ба-зилевса Никифора 2-го. Все это, как и обстоятельства ее последней попытки вернуться во дворец, стало известно настоятельнице. А то, что сам Цимисхий как раз и убил прежнего базилевса, в империи знали все. Но, как раз, мнения настоятельницы по сему вопросу ни-кто не спрашивал. Ей было выдано предписание патриархии, каковое надлежало неукос-нительно исполнять.
Прошла неделя и обряд пострига в монахини был свершен. Экс-базилисса Феофано исчезла, зато появилась монахиня сестра Анастасия. Столичные евнухи и стратиоты уеха-ли, оставив монастырь в покое. Так началась новая жизнь, бывшей базилиссы Феофано. Более пяти лет она жила в этом монастыре, общаясь преимущественно только с матерью-настоятельницей. Экс-базилисса не делала никаких попыток покинуть монастырь, сми-рившись, по-видимому, со своей судьбой. Только по смерти Иоанна Цимисхия , сын ее Василий, освободит мать из монастырского заточения, перевезя ее назад, во дворец. Но, по всей видимости, время и одиночество сделали свое дело. Экс-базилисса прекратила ал-кать власти, превратившись в очень спокойную, отнюдь не утратившую полностью своей отменной привлекательности, женщину. Но именно факт ее возвращения ко двору, стал последним упоминанием об этой женщине в хрониках империи. Во власть, такую желан-ную прежде Феофано, по всей видимости, больше не влекло. Да и не возвращала она себе прежнего имени Феофано, так и оставшись навсегда сестрой-монахиней Анастасией. Из-вестно ведь, постригу отмены нет!
Нам же остается заключить эту неординарную судьбу, этой совершенно необычной женщины, старой латинской сентенцией: Sic transit gloria mundi .

КОНЕЦ ОСАДЫ ДОРОСТОЛА
Лето уже полностью на середине, а ведь начали они эту несчастную для них осаду еще по весне, в середине апреля, а всю войну эту, так и вовсе с января. Он так давно не был в столице, что там, наверное, уже и позабыли, как он выглядит. Святослав оказался невероятно твердым орешком. В конце апреля под стенами Доростола одна за другой ра-зыгрывались большие битвы, уносившие огромное количество людей из его армии. Было все: и сражения под стенами, и вылазки за продуктами, и вылазки для уничтожения визан-тийских машин, обгорелые силуэты которых до сих пор украшают поле постыдными для чести имперского оружия, знаками позора, непосредственно перед городом. Нет, штурмо-вать стены, он так и не пытался ни разу, понимая, что для этого у него просто нет сил. Ба-зилевс понимал, что только если прекратить все войны империи, на востоке, и на западе, где положение, кстати, нисколько не становилось лучше, за это немалое время, и стянуть все имперские войска под стены этого никому не нужного, даже и в принципе, городка, только тогда, он смог бы себе позволить, в открытую штурмовать стены Доростола. Да и то, неизвестно, чем все это закончится. Скорее всего, что и ничем. Эти тавроскифы и их неуступчивый архонт Сфендослейв утомил базилевса до предела. Снова, как и два года назад, после Аркадиополя, базилевс ощущал, что они с архонтом попали в патовую ситуа-цию, когда найти выход из нее весьма и весьма непросто. Тогда они договорились, импе-рия заплатила за тот договор и поражение Варды Склира, под Аркадиополем, звонкой мо-нетой. Заплатила очень дорого. А сейчас?
Великий князь не менее базилевса был удручен таким ходом событий. Дважды, даже трижды, он пробовал в открытой битве разгромить базилевса и, временами, был близок к победе. Однако, к Иоанну все время подходят войска в подкрепление, так, что он по дан-ным княжеских проведчиков, пожалуй, восстановил свою исходную численность, чего не скажешь о его рати. Он то подкреплений не получал никаких. Неоткуда ему их получать, все пути их подхода наглухо перекрыты. Да и нет на Руси еще таких людских резервов. То, что с ним пришло – близко к пределу! Ну, хорошо, допустим на короткий срок можно вдвое от этого сюда привести. Но это только на очень короткий срок. Да и то их отрыв от хозяйства, мать доказывала, еще, когда жива была, создаст очень серьезные проблемы при зимовке. Чтобы большие рати водить, большим числом народа следует володеть. Не толь-ко тех, кого можно поставить в строй, но и тех, кто их накормит, оденет, обует, выкует им оружие. Вон как у ромеев, к примеру. Но те, живя в тесноте, да толчее сугубой, как пока-зывает их же опыт, сильно нищают и духом воинским и силой телесной. Привыкают к мысли о том, что любую напасть можно многолюдством удавить, в своей собственной крови утопить. Привыкают и каждый на особку уже не воин. Вот и слабеют они и все вме-сте. Нет, князь бы никак не отказался бы от вдвое, или, скажем, втрое большей рати. Вот уж с ними он дел бы понаделал, всем потомкам на зависть! Но только, если бы это были те же его русы, или, скажем, викинги! Может и еще есть в мире народы, не хуже этих двух, ведущие себя в бою. Как знать? Наверное, и есть! Но только не ромеи. Их много, но они слабы. И могут стать сильными, только своим страхом перед собственной властью, большей даже, чем страх перед их общим врагом. Нет, этих сметут, в конце-концов, с ли-ца матушки-земли. А народ, так поддавшийся страху, развеют по лику земному безо вся-кого сожаления. Изгибнут ромеи! Не он, так другие их распылят по миру, обратят в ничто. Он ведь ничего подобного и в мыслях не имел. Не хазары, чай, да и не печенеги. Не успе-ли надоесть своими набегами. Еще и поучиться у них намеревался! Поучиться тому, как следует править таким огромным государством? Нет уж! Тут же впору учиться тому, как не следует им править! Ну, ничего. Этому тоже поучиться не грех! Просто, чтобы не по-вторять чужих ошибок.
Повитав мыслями в эмпиреях, Святослав, без каких бы то ни было усилий, вернулся мыслями в день нынешний. На завтра он наметил выход из-за стен в поле. На что рассчи-тывал великий князь? На свое несомненное превосходство в качестве воинов! На что ему еще было рассчитывать? Числом ему базилевса не превзойти никак. Это у степняков на-роду много, а его русы земледелцы. Ромеи на своей земле, а, нет, на болгарской, но, все равно, рядом со своей. А мы вдалеке. Они себе подкреплений всегда подгребут, неделя сроку и те пришли уж, мы – вряд ли. Он долго выжидал, все рассчитывая, что у Иоанна начнутся какие-нибудь неприятности в государстве. Но вот же – не начались. На улице уже червень, двадцатое число завтра будет. Куда уж дале-то тянуть? Пожалуй, что и неку-да! Домой пора возвращаться. Там тоже дела для них сыщутся. Икмор, вон, предлагает завтра, выходя на бой, упор сделать на конницу, оставив пешую рать ей в опору. Нет, Ик-мор, побратим дорогой, так не получится. Именно конницу и задавят ромеи многолюст-вом своим, над пешцами у них такого огромного превосходства нет. А качеством наши много лучше, спознано сие как нельзя лепее. Хорошо то, что раненых стало немного. Те, что могли оздороветь – оздоровели за три месяца ожидания, те, кому не судьба – умерли, избавив своих товарищей и побратимов от груза заботы о себе. Как они завтра пойдут? Уже решено – своим обычным строем. Стена пешцов впереди, конная дружина за их спи-нами. И стрелами своими пешим помогут, и внезапности всякие вроде атаки с флангов, или, там, с тылу, отразят. Тот же Икмор настаивал построиться наоборот. Рвется в бой на-рочитый, сие понятно. И тоже ищет выход из создавшегося тупика. Ясно ведь, штурмом, за стенами, базилесу их не взять никак, не донять и не досадить ничем. Машины излома-ны и сожжены! Все войско положит, а не возьмет. Да и не даст ему никто все войско в штурмах класть. Раньше бы в поле выскочили бы. Не дело людям самоубийством зани-маться, помогли бы им в сем славном мероприятии, как же! В чем другом, так и вряд ли! А в этом – с нашим полным на то восторгом! Но базилевс, конечно,  не дурак, и глупости такой не сделал. Да и не сделает. А жаль! Что же, решено – завтра сходимся с ромеями, а там, как уж боги подадут. Им – их Христос, нам – Перун! Требу провести перед выходом в поле, посоветоваться с волхвами и – вперед!
В лагере имперских войск настроение тоже было далеким от радужного. С апреля месяца они здесь, а уже ведь 20 июля. 23 апреля все это началось. Когда кончится? Ему говорят: у руссов скоро кончится запас продуктов. Очень может быть, но это ему говорят, начиная с середины мая. А те все сидят и сидят за стенами Доростола. Впрочем, не только сидят. Не было ни одного дня и, что еще хуже, ни одной ночи, когда бы русы, их не по-тревожили. Их лазутчики по ночам проникали повсюду, заставив его учредить постоян-ные посты вокруг города и своего лагеря. Посты стали нести огромные, совсем неоправ-данные потери, несли потери, конечно, и русы. Несли, но практики сей не прекращали. А ведь они, ромеи, несли потери, даже в самой гуще своего прекрасно укрепленного лагеря. Временами он задумывался, а не находится ли и его жизнь под постоянной угрозой? Нет, непосредственно на него Святослав своих лазутчиков не нацеливал, но очередные схватки с его лазутчиками случались все чаще и чаще в самом лагере и все ближе к император-скому шатру, хотя он и окружен наглухо шатрами «бессмертных». А и тех у него давно уже не десять тысяч. Едва набирает на пять. Их с каждым боем все меньше и меньше, как меньше у него становится любых опытных войск, особенно конницы. Их приходится за-менять конными ополченцами-стратиотами и даже трапезитами. Неадекватная это замена, ой, неадекватная! А русы, ведь не только по его охранению, но и по лагерю его ползают. Каждую мало-мальски темную ночь, они, малыми ружинками, уходят на малых лодках и ладьях на поиск продовлольствия по Дунаю. И давно ведь ромеи знают сию их повадку, но русы умудряются всякий раз пасть им на голову, как снег с ясного неба. Иногда его люди умудряются побить тех руссов, а пару раз их брали и живыми, но гораздо чаще они уходят. Не далее как вчера, одного такого, изловив, доставили ему в шатер, на допрос. Стоял тот перед ним в кольчуге с оплечьем, но без зерцала, простоволосый, русый и спо-койно смотрел на базилеса своими стальными сероватого оттенка голубизны, глазами. Он спросил:
- Вам настолько не хватает продовольствия, что вы чуть не ежеден, малыми группа-ми рыщете по окрестностям Доростола, в поисках пропитания?
Рус, подумав, уверенно ответил:
- Продовольствия, ромей, у нас и вправду маловато. Только ж и вои наши не твои ромеи. Терпеть недостачу, сызмальства жизнью обучены. Да и добывать пищу насущную в отличие от твоих белоручек, умеют.
- И сколько вы так протерпите, тавроскиф?
Что такое «тавроскиф», рус явно не понял, но что относится это к нему определил и не удивился:
- Ты, грек, здесь столько не простоишь, домой позовут!
Переводчик даже заколебался, как и переводить ему такую дерзость, но базилевс прикрикнул на него:
- Переводи дословно, как тот сказал!
И толмач испуганно перевел, а базилевс рассмеялся:
- Хоробр же ты, рус!
- А князь наш, грек, трусов у себя в рати и не держит, невместно ему!
«Бессмертный», один из двух, державших этого руса, ударил его ножнами, потребо-вав:
- Обращайся к говорящему с тобой «божественный», перед базилевсом стоишь, ско-тина тавроскифская!
Тавроскив, только улыбнувшись углами рта, ответил:
- А то я не понял сразу перед кем стою. Не дурак, чать, не в твоей матери детей по-шел, ромей!
Император рассмеялся, предупредив очередной удар ромея, по спине руса, жестом:
- Прекрати это воин, а то ведь я прикажу дать ему меч и выставить против тебя, а там и увидим, так ли ты смел, как пытаешься то изобразить, стоя перед безоружным с оружи-ем в руке!
И уже к тавроскифу:
- Будешь с ним драться, варвар?
Тот сразу просиял:
- Конечно, буду, ромей!
- А, коли победишь, меч потом отдашь?
Тавроскиф, слегка потухнув, все-таки кивнул головой:
- Отдам.
- А почему?
- Ты ж мне его дал, тебе и велеть, когда положить!
- И что? Слово свое держать станешь, даже если буду грозить тебе страшной смер-тью, например от петли.
Рус побледнел, погибать от петли дело не воинское. Этот позор – для татей. Но ска-зал:
- Свое слово не сдержать, ромей, позор намного больший! Предпочту петлю!
Базилевс надолго задумался. О чем? Просто спросил себя, а сколько у него таких солдат во всей армии, и практически сразу ответил себе: вряд ли хотя бы один найдется! Печально это было, понять такое о своей армии. А ведь этого тавроскифа среди тех, ос-тальных, ему не специально разыскивали. Случайным путем в руки ромеев попал. Надо так полагать, не один он такой, в рати архонта тавроскифов Святослава. А это уже воис-тину страшно! Вообще то хитрый и изворотливый ромей, давно отдавал себе отчет, что качеством своим, своими людскими и воинскими возможностями, тавроскифы заметно превосходят его солдат. Может быть, не в последнюю очередь потому, что люди они иные, как этот вот, что стоит перед ним. Так посмотреть – человек себе и человек. Ну, за-метно выше среднего роста, ну, намного шире в плечах, наверное, много сильнее его среднего ромея. Так они все, эти северяне, он наблюдал это еще в Буколеоне, на викингах, намного мощнее сложены, чем его ромеи и многие другие, более южные народы. Любой тавроскиф им всем из-за этого представляется почасту огромным и необъятным. А это, возможно, просто потому, что их жизнь труднее и ближе к природе. А уж нагл, так до са-мого предельного предела! Нагл, но и забавен Впрочем, он расфилософствовался. С этим тавроскифом надо было что-либо решать. И базилевсу вдруг захотелось выставиться пе-ред этим тавроскифом благородным человеком:
- Верните ему его меч и отпустите его к своим!
Ему довелось повторить свой приказ и даже повысить тон, поскольку его солдаты, впервые услышав такое, посчитали, что у них слуховая галлюцинация. Не так просто им и этот тавроскиф дался, дабы его так просто отпускать. Тавроскиф же, перепоясавшись поя-сом с привешенным к нему мечом в ножнах, даже статью еще больше распрямился. Вер-нули руссу даже его шелом, настолько ошеломил приказ базилевса ромейских солдат. И всем лагерем, разинув рты, собрались посмотреть, как тот шел к своим. Тавроскиф шагал твердо, ставя ноги в сапогах на землю основательно, слегка покачивал своими широкими плечами и улыбался, поднимая глаза к солнцу.  Базилевс понимал, что каждый миг своей прямой спиной тавроскиф ожидает ромейской стрелы, или арбалетного болта. Но он ни разу ни на йоту не ускорил свой шаг, спокойно и размеренно, ни разу не оглянувшись, дошагал до самых стен крепости. Приоткрылись южные ворота и тавроскиф, все также неторопливо проник в них, только сейчас обернувшись в сторону ромейского лагеря, словно прощаясь и благодаря базилевса. почему-то ему думалось, что искал отпущенный тавроскиф этим взглядом именно его. И думал про себя, а вот он Иоанн Куркуас, сумел бы так? Скорее всего, нет. Ему ведь даже смотреть в спину тому тавроскифу было очень трудно и больно, так и хотелось крикнуть – беги! А через некоторое не слишком продол-жительное время, из города вышел десяток бывших его солдат, трое, как потом оказалось, из числа «бессмертных». Этим ответным жестом архонт тавроскифов показывал, насколь-ко высоко он ценит жизни своих воев, а ведь был то даже не дружинник нарочитый, а про-стой ратник, вой-ополченец.
А у базилевса появилась новая пища для размышлений. Он был вынужден признать, что тавроскифы воистину опасны, коли даже их простые вои, до того дорожат своей че-стью, что ставят ее куда выше жизни своей.
Восемь долгих месяцев ведет он эту войну, из них три полных месяца, топчется здесь под Доростолом, соревнуясь с архонтом Сфендослейвом в хитрости и упорстве. Сначала война шла весело, и, казалось тогда, завершится быстро, завершится его полным успехом. Впервые он в этом усомнился под Великим Преславом. Впервые встретившись там с ве-ликолепным упорством руссов. Именно там он всерьез подумал, что, кажется, эта война может стать и совсем не такой простой, как мнилось ему из Константинополя, сидя в Бу-колеоне, или прогуливаясь по его мандракию. Уже первая же схватка с самим Сфендос-лейвом, под Доростолом привела его к более серьезным раздумьям, а все дальнейшее раз-витие событий показало, что если бы не тот его мудрый ход с печенежской осадой Киева, Сфендослейв встретил бы его в самой полуденной Мезии и навязал бы ему подвижную войну засад. Учитывая великолепную, как все говорят, подвижность его рати, она бы, скорее всего, превратилась для ромеев в сущий кошмар. А там, как знать, не воевали ли бы они сейчас с ним уже под стенами Константинополя, полностью поменявшись ролями. Думать о такой перспективе и вовсе не хотелось, да что поделаешь, если думается. Его «бессмертные», освобожденные Сфендослейвом в обмен на того ратника рассказали, что еды у руссов действительно не так уж и много, но их они кормили. Не до отвала, конечно, но – кормили. С голоду не передохли, дожили до освобождения. А как бы поступил он сам на месте архонта тавроскифов. Ведь тот не знал еще, что позже отпустит ромеев. Ба-зилевс поинтересовался у отпущенных «бессмертных», много ли у руссов в плену ромеев. Те ответили осторожно, сотни со две, божественный, может и три. И что, они их всех кормят? Всех! Ответили те. Тогда кто-то из его приближенных безответственно, но удач-но пошутил:
- А, ну тогда я знаю, как проще всего победить тавроскифов!
И на общий вопрос:
- Как?
Грохнул:
- Сдаться ему в плен всей армией и захватить с собой всю округу! Быстро подъедим все их припасы и разойдемся все по домам!
Общий хохот взникший близ его шатра, угасал медленно волнами, когда смеявшие-ся, наталкивались взглядами на лицо базилевса, враз потемневшее и исказившееся судоро-гой дикой злобы. Но, тогда он сдержался, просто повернулся и ушел в шатер, прислуши-ваясь оттуда к происходящему в лагере. А на утро он наблюдал, как того придворного, патрикия Валентиниана, родственника былых императоров, поутру все словно перестали замечать настолько, что вокруг его постоянно образовывалась гулкая пустота, все пуще смерти опасались быть замеченными в его окружении. Он снова сумел тогда прыгнуть над собой, подойдя к патрикию и милостиво с ним заговорив. Остался с ним наедине, сказав, мол, остроумен ты патрикий, дальше некуда, но, умоляю, будь осторожней! Жизнью сво-ею играешь. Патрикий тот стал пользоваться его вниманием и базилевс с презрением на-блюдал, как потянулись снова к нему трусливые его придворные.
Это все были размышления вполне интересные, но главного, как победить Сфендос-лейва, они пока не подсказывали. Вспомнилось еще, как предлагали его «бессмертные», устроить ловушку для Сфендослейва, вызвав его на поединок, а там, спрятав изрядный отряд бессмертных напасть на князя, выехавшим в одиночку или с дружиной малой, как условятся перед поединком, и изрубить его в капусту! Позор? А кто ж о том спознает? Войско тавроскифов, после гибели их вождя, мы здесь удушим все поголовно. Вот и оста-нется все в тайне! И, скажем честно, он согласился! Согласился и написал вызов. А архонт тавроскифов оказался много умнее и прислал ему ответ, со своим хорошо знакомым всем им боярином Ратибором, кто его и озвучил. Перед всем лагерем, своим зычным голосом! Князь наш, передал им боярин, сам знает, где, с кем и когда? – ему на поединки выходить, а где и поостеречься нать! Он тогда чуть со стыда не сгорел. Надо же! Такую дурь сморо-зить. Архонт-то тавроскифов, каждый бой сражается в первых рядах. Ищешь с ним схват-ки? Чего же проще! Иди и побеждай, коли сможешь, разумеется. Но, видя несколько раз издали, как отчаянно и умело рубится обоерукий князь сразу двумя мечами, терял Иоанн всякий кураж. Он и сам был рубака хоть куда, но пережить такую вот мельницу, он как-то даже и не рассчитывал. А заготовленная ими подлость, оказалась князем разгадана. И бы-ла отомщена откровенной насмешкой, мальчишка ваш базилевс, мол, что ж с него и взять-то, сопливого? А ему, базилевсу величайшей империи, владыке полумира, пришлось уте-реться! Но новый кризис, похоже, назревает, и хорошо, что ему удалось полностью под-крепить свою армию. Пусть качественно она и стала уступать руссам еще больше, зато количественно заметно их превосходит. У него почти полсотни тысяч солдат. Сколько ос-талось воев у Сфендослейва? – до сих пор было непонятно. Наверное, примерно вдвое меньше. Базилевс поужинал вполне легко, привычка, оставшаяся от службы на востоке, лег спать. Он долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал и чертыхался, так и не сумев сме-жить очи до самого утра. Утром, едва заставив себя съесть завтрак, он приказал коня и принялся обряжаться в свой пышный доспех. Шестое, седьмое, а, может и тридцать третье чувство, ему не изменило. Ворота Доростола, все трое сразу, отворились, и оттуда пова-лила пехота и конница руссов, строясь в свою, ставшую уже привычной и надоевшей, ровно оскомина какая, стену. Повинуясь энергичному приказу базилевса, бегом побежали занимать отведенные им места псилы и скутаты, поскакала конница из стратиотов, катаф-рактариев и трапезитов. Когда все выстроились, базилевс сам прибыл к войску, окружен-ный ипаспистами и стал на правом фланге, приказав стратиотам и трапезитам атаковать руссов для затравки сражения.
Наблюдая за тем как скачут на них в атаку стратиоты и трапезиты, Лымарь поудоб-ней устраивался за своим щитом, втыкая рогатину в землю и думая, вот черти. И не на-доело им нас атаковать? Все надеются прорвать нас? Придурки! А над ним и другими ратниками первых трех рядов уже часто защелкали по защитным перстатицам стрелков тетивы луков, уже понеслись встречь подходящей к ним коннице стрелы с калеными на-конечниками и белым оперением из гусиных перьев. Эти доспехом не перегружены, по ним пойдет и срезень, еще и получше окажет себя. Раны от доброго срезня вон какие! Словно кто топором рубанул. В атакующем реве лавы конных ромеев, сразу послышались вскрики раненых и отчаянные вопли воинов, выбитых стрелами из седла и улетающих на радостную встречу с копытами лошадей собственной конницы. Страшно это, только что ты был в седле и вместе со всеми несся навстречу червленой стене пеших руссов, спешно оборачивающих встречь вашей атаке рожны своих грозных рогатин и убирающих щиты. Нет у Византии стреляющих конников, нет нужды русским пешцам и в щитах, а встретить тех, кто скачет к ним, гораздо удобней отгородившись от них, как можно более густым частоколом пик. И вдруг тебя словно вышибает из седла оглоблей, бросая вниз, под копы-та, набравших ход на разгоне коней. И видишь ты только страшное кованное лошадиное копыто, ближнего из них, опускающееся на твой, ставший сразу таким хрупким и безза-щитным, бедный череп. Те же, кто остались в седлах, они ведь даже и не замечают твоей трагедии, как прежде ты сам не замечал таких же трагедий других. Их интересует иное, живое. А что делают те шустрые фигурки, что мечутся перед твердым строем пешцов-русов? Вот чего-то понаделав, они вприпрыжку бегут вспять и тают-растворяются в строю своих собратьев. Какую гадость они нам сотворили? Ладно, доскачем – узнаем. Но доска-кать не очень-то и удалось. Плотный строй пешцов-русов с удовольствием наблюдал, как, натыкаясь на предусмотрительно и густо воткнутые перед их строем, обломки многих и многи пик, рогатин и копий. Натыкаются и кувыркаются с падающих своих коней. Стара-тельно собранных руссами и  их помощниками из болгар в предыдущих битвах, оберну-тых своим заострением в сторону атакующей конницы стратиотов и трапезитов, стали они серьезным препятствием, снизив, до полного ничего, инерцию атакующей конницы. Ку-выркаются через голову и дико встают на дыбы кони ромеев-конников. Они легко сбра-сывают из седел своих всадников, враз разуверившись в своих хозяевах, гонящих их, как оказалось, на явную смерть, как разуверились и в людях вообще. Оказавшиеся в этаких диких обстоятельствах, несчастные конники, летят кувырком, обращаясь поневоле в безо-ружных пешцов, ибо их легкая сабля отнюдь не оружие в начавшемся споре. Да еще и в пешцов, понятия не имеющих о строе, и не готовых даже как-то продолжить свой бой без лошади. Задумку с ратовищами, заостренными и воткнутыми в траву перед пешими, под-сказал князю, этими вещами бурно интересующимся, опыт войн Древнего Рима. Там с ус-пехом применяли средство сие против германских варваров в пограничных войнах про-шлого, описываемых многими авторами весьма добросовестно и весьма подробно. С про-странными комментариями и пояснениями. Знание истории, доставшееся мудрому чело-веку, позволяет ему получить новые дивиденды, доставшееся глупцу и воображале, оно мертво и бесполезно в лучшем случае, а то еще и вредно себя окажет. Великий князь Свя-тослав, в который уже раз доказывал свою мудрость, задумав эту тактическую хитрость задолго до боя и успев подготовить к ней и людей, и обломки ратовищ. Теперь это обора-чивалось серьезным бережением жизней его собственных пешцов. Усеяв луговину перед пешцами-русами телами раненых и убитых людей и лошадей, конница стратиотов визан-тийской империи, прошла по ним, прорываясь к строю руссов. Там их ждали могучие удары копий и страшный рев, пугающий и без того взбешенных лошадей ромеев. Лымарь видел, словно зачарованный, как на рогатину, только что воткнутую им пяткой в лугови-ну, нарвался всей грудью и жутко заржал конь стратиота, коего собственная инерция и упругость сломавшегося ратовища рогатины отвела от Лымаря, навалив на его земляка и соседа по строю Жоха. Тот, рыча, обрушил секиру на голову бедного коня, убив бедного, и сам пал, подмятый его тяжкой тушей. А прямо на Лымаря летел, вылетевший из седла стратиот, ничего не соображающий с вращающимися круглыми со страху глазами. Битый и жизнью и соседями, Лымарь, успел упасть оземь, пропустив ромея над собой и, услы-шав как тот, нарвавшись на нечто острое, страшно и отчаянно закричал там, у него за спи-ной. Лымарь вскочил, по-прежнему нацеленный встречь конным. Разбег тех был в доста-точной мере остановлен кольями перед пешцами и самими пешцами, они заколебались перед строем, клубясь, словно гнус над стадом оленей, если кто видал. Но тут русы-пешцы, жутко ощерившись и, заорав нечто страшное все вместе, кинулись, уставя рожны своих рогатин впереди себя, на конных ромеев. И так страшна была эта массовая атака пехоты, что стратиоты и трапезиты, усеяв землю своими телами, не сдюжили и бросились вспять, доставая шенкелями душу из своих израненных и измученных коней. Русы атаку прекратили тут же, возвращаясь в свой строй и спешно латая сменными воями-ратниками, образовавшиеся там прорехи.  И только великий князь, выражал свое неудовольствие, не-дремлющим оком военачальника увидав из глубокого строя, как вслед за отбегающими к своим ромеями, прячась за их спинами, поскакали, смещаясь ошуюю, к одесному флангу убегающих трапезитов, пятеро всадников, нарушив его строгий приказ. Сразу распознав, кто нарушил приказ и, поняв, зачем, князь заорал так, что рядом с ним в строю ратники аж присели от страха, а не трусливые ведь люди, только что атаку конных легко отбили:
- Икмор, куда? Вернись назад!
Может быть, если бы Икмор услышал крик и приказ князя, дисциплина и чувство долга нарочитого, взяли бы верх над желаниями, но он князя не услышал. Да и мудрено сие, за грохотом тяжелых копыт, звуками иных команд и воплями раненых и умирающих. Икмор со своими нарочитыми и отроками продолжил свой путь. А имел он ввиду, под прикрытием спешно отходящих, после неудачной атаки на русскую пехоту, трапезитов, добраться до свиты императора, сегодня выехавшего на правый фланг своей рати. Первый шаг боярину Икмору удался вполне. Под прикрытием отходящих в беспорядке трапези-тов, они подобрались к самому строю имперцев. Круто отвернув, понеслись прямиком на императора и его ипаспистов, гоня шенкелями своих жеребцов. А было-то тех ипаспистов всего дюжина. Икмор, нарочитый богатырского роста, наехал на рванувшихся вперед те-лохранителей, всадив свое богатырское копье в первого из них. Ипаспист закрылся щи-том, приняв на него копье, но удар был так силен, а копье воистину богатырское, что щит вместе с державшей его рукой, вмяло в грудь наезжающему ромею, а самого его, как бу-кашку на булавке, вынуло из седла и сбросило наземь. Тот, бедняга, умер, не успев еще упасть на землю. Нарочитые, сопровождавшие Икмора, яростно секлись с остальными ипаспистами, кроме четырех, что достались самому Икмору. Впрочем, такой расклад не мог ни напугать, ни удивить витязя! Взвизгнув напоследок оба его громадных для обыч-ного бойца меча, если не двуручные, так уж полуторники-бастарды по своим параметрам точно, расстались с привычными ножнами, сверкнув яркой сталью в обеих руках богаты-ря-боярина. Попытку атаки копьем, предпринятую одним из ипаспистов, богатырь легко отразил, отклонив острие копья клинком меча в шуйце в сторону. Другой же меч, в его деснице, шутя смахнул тому голову вместе со шлемом. Словно ее и не было. Судьба вто-рого ипасписта оказалась ничем не лучше первого. Меч в шуйце страшного руса, описав правильную дугу, почти завершив окружность, подобно страшному молоту бога войны древних скандинавов Тора, обрушился на подставленный щит, отбивая тот в сторону. Одесный же меч, опустившийся на плечо ипасписта, легко, как бумагу смял и прорубил, вбивая его в живое тело, чешуйчатый панцырь последнего, развалив его от шеи и до коп-чика. Дальше ему было предоставлена возможность развалиться самому и съехать на зем-лю, обтекая кровавыми половинками своего тела, седло, с обеих сторон. Что тот и проде-лал. Двум последним ипаспистам, страшно побледневшего и изменившегося лицом, под пышным плюмажем своего шлема, императора, пришлось отбиваться от богатыря обоим сразу. Один из них, добрый, в общем-то, воин, попытался отбить меч боярина, своим ме-чом. С таким же успехом можно было попытаться это сделать и чайной ложкой или жен-ской булавкой. Успех, по крайней мере, был бы тем же! Меч витязя пробил ромея на-сквозь, выйдя со спины. А рывок, вытаскивающий его назад, был настолько силен, что просто вынул уже умирающего ромея из седла, сбросив того наземь. Последний из оста-вавшихся еще в живых,  ипаспист императора, ненадолго пережил своих товарищей, уме-рев быстро и страшно, почти одновременно с предпоследним. Второй меч богатыря-боярина, описав короткую дугу и отбросив поднятый в его защиту меч ипасписта, прору-бил бармицу его шлема. Вдавливая ее расплевшиеся под тяжестью страшного удара коль-ца в основание шеи ромея, и снес ему голову вместе с ключицей и всем плечом и рукой незадачливого телохранителя. На разгоне меч Икмора еще успел рухнуть на череп лошади и пробил его, повалив обезглавленного всадника вместе с мертвым конем. Икмор же с двумя своими страшными мечами, гнал своего слоноподобного коня, прямо вслед убе-гающей конно, невысокой фигурке в красном, опушенном мехом и золотом плаще . Ио-анн, будучи опытным воином, понял, что ему ничего, кроме смерти, не светит в схватке с таким богатырем. И, не долго думая, бросился вспять, надеясь, что добрый конь и легкий вес его щуплого тела, сослужат ему добрую службу и унесут его от неминуемой смерти. Икмор же, увлеченный схваткой, еще успел увидеть, что трое нарочитых, оставшихся по-сле схватки с шестью ипаспистами императора, следуют за ним, послал вперед своего страшного вороного жеребца мощным шенкелем. Не видел славный богатырь и воевода, увлеченный близостью своей цели и горячкой схватки, как от лагеря имперцев, к ним, на всем скаку несутся еще семеро ипаспистов базилевса. Их вел перекрестившийся в право-славие бывший магометанин-араб, плененный воинами базилевса в Сирии и взятый им на службу, Абу Джафар, могучий воин на могучем вороном жеребце. Он, наблюдая за всем с холма, с шатром базилевса, раньше всех иных понял намерения пяти руссов, внезапно присоединившихся, к уносящему ноги от ярости их пехоты, крылу трапезитов. Понял и, не став медлить, прихватив всех, кто был рядом с ним, пошел на выручку своему госпо-дину. Жалкий раб оказался предусмотрительнее всех имевшихся на том холме чиновни-ков. Двух ипаспистов, полегче самого Абу Джафара, опередивших его, словно вихрем вы-рвало из седел, страшно вращающимися мельницами обоих мечей витязя руссов, вместе с их копьями и щитами. Вырвало, чтобы изо всей силы, уже мертвыми, приложить о землю, но последующие трое, возглавляемые Абу Джафаром, были более удачливыми. Одному из них, правда, меч богатыря начисто стесал все его обличье, обнажив, пройдясь по каса-тельной, кости черепа, другой меч убил лошадь под еще одним, заставив того вылететь из седла и перелетев через голову своего убитого жеребца, грянуться всем своим телом о землю. Но Абу Джафар, коему почти никто и ничто не мешало, со всего разгона, исполь-зуя всю инерцию встречного движения, вогнал свое копье в раскрытую грудь богатыря руссов, пробив кольчгу и ребра, и разорвав храброе сердце витязя. Не выдержла такого удара двойная кольчуга, пропустив сталь к податливому телу. Нет таких доспехов, что могли бы выдержать такой удар. Даже толстый кованный нагрудник пробивает копье хо-рошо разогнавшегося всадника. Сила в инерциии огромная. Икмор умер сразу, так и ос-тавшись с копьем в груди.  Абу Джафар, развернувшись, увел четверых подошедших ры-сью телохранителей, вслед за базилевсом, понимая свою главную обязанность – охранять того ото всех. А трое нарочитых дружинных, подхватив коня с уже мертвым богатырем, под уздцы, повели его к рати руссов, затаенно следившей за происходящим. Базилевс уже окруженный четырьмя ипаспистами, приведенными Абу Джафаром, спешно покинув поле намечавшейся битвы, уходил в оагерь, отдав приказ уводить туда же и все войска.
Опомнившийся Святослав, видевший все произошедшее и понявший, что надо де-лать, бросил свою рать вперед. Не дать уйти со смертного для славного Икмора поля, про-клятым ромеям, посвятив их всех, как жертвы на могиле, удалому богатырю Икмору. Больше всего жалел великий князь о том, что Икмор, предпринял свою диверсию, не уп-редив его. Если бы он поддержал все это атакой всей рати, может, и не поспел бы тот ро-мей-телохранитель, с теми дополнительныи ипаспистами, на помощь своему базилевсу. Может и не поспел бы, тогда бы и Икмор был бы жив, а базилевс ромейский мертв. А ро-меи не успели бы убраться с поля. Внезапно перед руссами возникла преграда – неболь-шой строй ромеев-скутатов, оставленных смертниками, прикрыть спешное бегство своего войска. Страшно загремело в поле, когда пехота руссов столкнулась с ромеями, прободе-вая их рогатинами, рубя мечами, насаживая на кинжалы и засапожные ножи. Недолго длилась эта схватка, полегли все скутаты. Полегли, но дело свое сделали, дав остальным ромеям время убраться в лагерь. Почти свершившаяся победа была упущена! Лучше всех и сразу, спознал это Святослав. К тому же погиб славный Икмор. Постояв какое-то время напротив лагеря, и поразмыслив, Святослав приказал отходить в Доростол. Как они сего-дня были близки к победе. Брось он только всю рать без остатка в атаку на ромеев, вместе с атакой Икмора на базилевса с ипаспистами. И не устоять бы ромеям, а на их плечах вполне можно было бы и лагерем завладеть. Но – все упущено! Славный воевода, бога-тырь и побратим, Икмор, погиб, базилевс смерти избег. Войско его почти целиком, утра-тив всего-то пару – тройку тысяч битыми, закрылось в лагере. Штурмовать его, пусть и не сильно укрепленный, но занятый превосходящим их числом противником, сил у великого князя не было. Теперь уже он оказался в положении базилевса, не рискнувшего штурмо-вать его в Доростоле. Держать рать в поле под укреплениями лагеря глупо. Истомить воев ожиданием просто, а что дальше. Не выпускать базилевса из лагеря? Это можно! Но не-долго. Захочет – выйдет, войск у него всяко поболе…
И повесив червленые щиты на спину, рать руссов печально пошла к Доростолу, а из имперского лагеря, где начал распоряжаться всем, уже опомнившийся базилевс, вышла на рысях конница стратиотов и трапезитов, торопясь организовать преследование руссов. Хотя какое это было преследование? Когда преследователи, как огня боялись, неторопли-во идущих к городу преследуемых, и вздохнули спокойно, только тогда, когда за ними за-крылись врата.
А русы в городе, печально собирали погребальный костер. Был он велик, хоть по-гибших было и немного, несколько нарочитых, да полторы сотни ратников. Но был еще и Икмор. Всегда веселого и ищущего боя воеводу, в рати руссов любили все, как и самого великого князя. А то, как он погиб, наполняло сердца руссов светлой печалью. Все пони-мали, что сегодняшний день мог бы обернуться совсем по иному. Печален был и великий князь, зажигая костер, в центре которого лежало тело его побратима, товарища всех его детских игр и забав. Русы зарезали над костром почти три сотни остававшихся в их плену ромеев, принося их в жертву Перуну, за Икмора и павших нарочитых и ратников. Шипела на жарком огне жертвенная кровь, стекая с перерезанных глоток ромеев прямо на горя-щий костер, а их тела, не удостоившись очистительного огня, летели со стен города в по-ле. Распевно звучали поминальные песни руссов, плывя над городом, запутываясь в кре-стах его храмов и достигая притихшего лагеря ромеев. Было тепло и влажно. Шел двадца-тый день месяца червень.
Великий князь, сидел на краю площади, центр коей занимал жаркий костер, перед огромным ковром, заставленным ендовами с вином. Русы пили память великого воина, нарочитого воеводы и боярина Икмора.
Именно этот момент избрали болгарские боляре из Доростола, пресытившиеся дол-гой и нудной осадой, дабы попытаться открыть ворота города, впуская в них имперские войска. Момент для мероприятия был избран из рук вон плохо, болгары в городе отврати-тельно ориентировались в том, что творилось за его стенами. Они слышали только, что русы вернулись в город, вскоре после того, как только вышли оттуда. Оставленные в го-роде ратники, хотя и были, в основном ранеными на излечении, но приказ великого князя исполняли свято и городских болгар на стены не пускали. Откуда ж тем знать было, что там, в поле перед городом, происходило? Вот им и почудилось, что явно преждевремен-ное возвращение руссов с поля, и их приготовления к тризне – лучшее время для атаки их с тылу. Русы, сразу прервав свою тризну, расхватали оружие и встали в строй, только за-слышав еще эту атаку. Тысячи полторы плохо вооруженных и ничего не умеющих болгар, воодушевляемых и ведомых несколькими десятками неплохо вооруженных и умеющих сражаться воинов, были встречены организованным и четким строем. Ознакомившись с луками, червлеными щитами руссов и их рогатинами, болгары несли огромные потери от лучников, спешно занявших, по приказу великого князя, боевые позиции на стенах и без помех расстреливавших болгарских изменников сверху. Бойня на пощади, возникла еще та! А имперские войска, еще не опомнившиеся от дневного происшествия и своего бегст-ва в свой защищенный лагерь, даже под стенами Доростола не объявились, хотя б чтобы криком единым поддержать своих пособников. Избиение внутри города продолжалось недолго. Разогнав изменников по дворам, русы прошли по ним, подчищая недовольных. Подчистка велась жестоко, но весьма и весьма эффективно. Разъяренные коварством из-менников, русы, не щадили никого. К тому времени как погребальный костер прогорел, все было кончено. Возглавивший заговор болярин Тодор, комит Доростола, вместе со своим сыном и ближайшим пособником Аароном, был прилюдно повешен на перекладине открытых ворот своего собственного двора. Аналогичные казни постигли всех других видных заговорщиков, городских боляр. Запасы продовольствия, найденные на их дворах, а оказались они весьма внушительными, поступили в распоряжение рати руссов, дворы и все имущество, были отданы на разграбление простых горожан. Заговор был разгромлен в самом своем зародыше, его руководители уничтожены полностью.
Весь следующий день Святослав отвел своему войску под отдых.
Ромейский лагерь вечером 20 июля представлял собою плачевное зрелище. И даже не потому, что много было убитых и раненых. В иные дни, особенно тогда, в жарком ап-реле и начале мая, их бывало и много больше. Просто в войсках царил полный беспорядок и абсолютное уныние. В другое время базилевсу пришлось бы предпринимать особые ме-ры, чтобы исправить положение, может быть, дело дошло бы и до децимации . Однако, на сей раз, виновен в паническом бегстве своего войска с ратного поля, был сам базилевс. Как производить децимацию? Что отрубить себе самому, чего-нибудь? Оригинально! Ар-мия империи не понесла стратегического поражения исключительно по случаю. Только потому, что эта атака боярина Икмора, потрясшая империю, не планировалась руссами на самом верху руководства ратью, а была эмоциональной вспышкой отдельного богатыря-боярина и сопровождавших его нарочитых. Русы задержались с общей атакой армии им-перии по всему фронту. И всего лишь ценой гибели двух с половиной тысяч скутатов, им-перцы сумели справиться с катастофической ситуацией, спрятав всю армию за хлипкий частокол имперского лагеря. Первое время, имперцы сидели в лагере своем даже не шеве-лясь, опасаясь, что русы, немедленно бросятся через частокол. Причем, уже опомнивший-ся император первым сообразил, что это было бы для имперских войск счастьем. Бросив-шиеся через частокол русы, неизбежно бы утратили свой строй и порядок и легко были бы биты, превосходящими их числом ромеями. Посему, наверное, они и не атаковали, а, по-стояв какое-то время снаружи, развернулись на уход, повесив свои огромные щиты на спину. Он, уже справившись с позорным проявлением трусости, послал им вслед стратио-тов и трапезитов, хотя и понимал, что это смешное преследование, руссов, в достаточной мере, не обеспокоит. Он просто не сразу, частями, возвращал себе управление своей арми-ей. Никогда ранее с ним такого не случалось! Пережив множество сражений, Иоанн, не без оснований, считал себя не трусливым, по крайней мере, человеком, способным сохра-нить выдержку и присутствие духа при любых обстоятельствах. Сегодня выяснилось, что далеко не при любых. Сегодня он испытал настоящую панику. Это страшное и темное чувство, возникнув откуда-то из глубины его «Я», в момент скрутило всю него выдержку, отмело весь его опыт военачальника, раздавило его, казавшуюся доселе бесспорной, храб-рость. Что случилось?
Иоанн плохо помнил, когда он обратил внимание на тех пятерых руссов, возглавляе-мых воистину огромным всадником, на слоноподобном коне. По-видимому, вскоре после того, как они вынеслись из-за левого фланга беспорядочной толпы отходящих, после не-удачной атаки пешей стены руссов, трапезитов. Он далеко не сразу понял, что атака сей группы, нацелена именно на его священную особу. И только когда дюжина ипаспитов, его охранявших кинулись навстречу руссам, пытаясь пресечь их атаку, он сообразил, что те оказались здесь, придя по его душу. Он отчетливо видел, что четверо нарочитых руссов, прекрасных бойцов, судя по всему, были связаны боем шестью его ипаспистами, но еди-ного руса, того самого огромного богатыря, возглавившего эту диверсию, остановить и связать боем никак не удавалось. Уничтожая лучших воинов империи, легко, словно мух, тот рвался по самой краткой дороге к базилевсу. Когда он увидел, как огромные, почти двуручные мечи богатыря-боярина, еще и обоерукого воина, к тому же, вращаясь подобно мельницам, с корнем вырывали жизни его лучших, без сомнения, ипаспистов, у него сразу отпали мысли о каком бы то ни было сражении  ним. Ведь прихлопнет, как обезумевшего таракана. Ошеломленный базилевс, позабыв о своем долге главнокомандующего, да и во-обще обо всем на свете, испуганно заворачивал, вмиг ставшего непослушным жеребца, трясущимися от леденящего душу страха, руками. Спасаясь, да просто убегая, он боялся оторвать взгляд от этого руса. Но даже уже отъехав и увидев, как ипасписты во главе с великолепным Аду Джафаром, общими усилиями, остановили и убили руса, он успокоил-ся далеко не сразу. Все казалось ему, испуганному до самых оснований его души, что рус тот, вот-вот вскочит, усядется в седло и снова бросится за ним в погоню, словно в на-смешку прорубая целые просеки в армии ромеев  нисколько этим не замедляясь. А, забе-гая вперед, скажем, что и до конца жизни, богатырь Икмор станет преследовать базилевса, иссекая его воинов десятками тысяч и настигая, настигая, настигая… Станет грозный ба-зилевс вскакивать в холодном поту, бросаясь в небольшую комнату, перед его спальней, где будет спать именно Абу Джафар. Только повидав его, будет успокаиваться базилевс и сможет хотя бы немного поспать.
Базилевс пил сладкое, очень крепкое и тягучее вино Греции, пытаясь найти в нем свою утраченную сегодня душу. И не находил, даже не пьянея нисколько. И только, уже к вечеру, он, сумев, наконец, слегка встряхнуться, вызвал к себе секретаря и повелел немед-ленно произвести богатыря Абу Джафара в анфипаты, наградив его целым кентинарием золота, за спасение священной для любого ромея, персоны божественного базилевса. Ан-фипат Абу Джафар немедленно стал главой ипаспистов самого базилевса, заняв этот са-мый почетный, пожалуй, во всей империи, пост.
Уже к вечеру того же дня имперский лагерь, гудя и пьянствуя, базилевс приказал выдавать солдатам вино, безо всякого сожаления и всякой нормы, потихоньку пришел в себя, восстанавливая саму суть армии империи. Вот только страх перед отвагой руссов, однажды возникнув и охватив не только войско, но и самого базилевса, отступал с неве-роятным трудом.
Иоанн прерасно понимал, насколько рядом он оказался, не просто с полным разгро-мом, но и со своей собственной гибелью. Только недавно изжив страшную, как оказалось, угрозу переворота в столице, возглавленного неукротимой Феофано, базилевс чудесным образом понял, что кончать с этой войной надо бы побыстрее. Да вот только во второй раз взять на себя инициативу начала мирных переговоров с архонтом тавроскифов, он не мог, да и не хотел, понимая, во что ему все это выльется. В том же, что касалось собственно войны, он всцело зависел от архонта руссов и его пожеланий. До ромейского лагеря доно-сились отзвуки тризны руссов по Икмору. У автократора в свите нашлось кому объяснить, что это за звуки. Не все изменники-болгары исчезли оттуда, и не все среди оставшихся, позабыли языческие пристрастия своей старины. Потом из-за стен Доростола до них до-неслись отзвуки боя и многочисленные бранные выкрики. Что это? Неужели у тавроски-фов, наконец, началась долгожданная междуусобица? Дал бы Бог! Дал бы Бог! Но уже к вечеру немногие, выскользнувшие из города обманом и хитростью, заговорщики, принес-ли в лагерь весть о выступлении городовых боляр. Таком приятном для базилевса, но и таком несвоевременным. Им бы сделать это в апреле или, хотя бы, в начале мая. Но, нет, он ведь не дал повода своим болгарским единомышленникам проявить себя, ни разу так и не штурмовав стены города. Он опасался, так ведь и они боялись! Они ведь тоже не в би-рюльки играли, рискуя своими жизнями. Но, не проявившись за всю эту длинную осаду, они ничего реального базилевсу так и не дадут. Итак, если Сфендослейв в ближайшие дни выведет свою рать для боя из стен города, ему, кажется, не стоит осторожничать, надо иг-рать с ним в решительный бой. Во всех их сватках Сфендослейв его переигрывал, но не отходил далеко от стен Доростола. А что если на сей раз, ввязавшись в тесное фронталь-ное сражение с руссами, предусмотреть глубокий обходный маневр, отрезающий их от стен града. Да не малыми силами конницы, как он это уже раз делал, а всей мощью своей тяжелой кавалерии, всеми восьмью тысячами катафрактариев. Может хоть это окажется для Сфендослейва неожиданным, и поможет внести замешательство в его рать. Кого по-ставить над отрядами? Сам ведь он решил, во избежание неприятностей, подобных сего-дняшней, оставаться в лагере, и руководить боем через своих воевод. Итак, на отряд войск, содержащий до 70% его армии, он поставит патрикия Романа и паракимомена Пет-ра. Опытные военачальники, нового не изобретающие, зато старым умеющие пользовать-ся весьма основательно, в предложенных им рамках полномочий. А на засадный отряд он поставит доместика запада Варду Склира. Он не забыл до сих пор про Аркадиополь и землю станет рыть копытцами вовсю. Вот это ему как раз и надобно. А еще он вызвал ар-хиерея Феофила, приказав ему отправляться к пацинакам Кури и, вручив ему семь кенти-нариев золота, сказать:
- Твой враг хан, с малой дружиной и большой добычей, будет уходить от Дуная по Днепру. Думай сам хан, а момента лучше, боюсь, тебе не представится.
И приказал друнгарию дать архиерею Феофилу Евхатейскому самую быструю хе-ландию, с полным экипажем и составом гребцов. Отбытие Феофила и выход его хеландии в спокойное сегодня море, друнгарий подтвердил. Все это сделано, процесс запущен. Ос-тавалось не проиграть последнюю битву. Разгромить варваров базилевс уже как-то и не очень и рассчитывал. Весь день 21 июля он провел в сомнениях и душевном трепете, по-требляя необыкновенно много крепкого и тягучего вина. Базилевс не находил себе места, он мерил шагами свой шатер, затравленно метался по площадке на холме. Уже под самый вечер, он скрытно выехал из лагеря, отправившись прогуляться в седле. Мерно качаясь в глубоком седле катафрактария, окруженный почти полусотней своих ипаспистов, бази-левс, наслаждаясь покоем близких гор, отъехал от лагеря, даже искупался в холодном горном ручье, так напоминавшем  ручьи детства в родной Армении. Назад, в лагерь, он вернулся успокоенным, и полностью умиротворенным, собранным и готовым к пред-стоящему.
Святослав весь день провел в городе, размышляя о завтрашнем дне. Он знал, что многие воеводы хотели бы просто отступить и уйти от ромеев, не давая нового боя, но считал, что они должны снова попытаться. А уйти от ромеев  действительно не сложно, даже несмотря на то, что у них осталось только около 200 ладей. Тихим ходом поднять ладьи вверх по течению, куда хода ромейским дромонам нет, мели больно обширны, на-носных песков Дунай несет немерянно, а дромоны у них морские, не для речного лавиро-вания. Ну а там, отойдя немного наладить переправу, охраняя ее, от ромеев с суши. Тем идти через горы, долго, за это время, поржалуй, могут и переправиться. Там, в степи, ухо-дить без телег будет тяжко, слишком много раненых. Но и телег выше по Дунаю в селах навалом. Нет, раненых до Киева и тамошних лечьцов, в таком разе, никак не довезти, а вот те, кто на ногах, те, пожалуй, дойдут.
Под самый вечер, великий князь собрал большой совет воевод. Долгое время все об-суждали детали создавшейся ситуации, выясняли точное состояние рати, число раненых, обеспеченность оружием, количество и качество оставшихся припасов, даже настроение воев. Наконец, приспело время предложений на будущее. Старые и проверенные воеводы князя полагали, что все же приспело время тихо уйти. Свенельд, Ратибор, Воислав и иные говорили: не понимаем, княже, отчего нам здесь ратиться до последнего. Не наш град, да и земля не наша. Ахти нам! Не удалось сей раз сделать ее своей, уйдем и придем снова, собрав больше сил. А уж тогда-а-а…
И помалкивали воеводы помоложе, понимая мудрость старших, хотя и не нравился им такой выход, сильно не нравился. Наконец взял слово Святослав и все притихли:
- Деды и отцы наши завещали нам храбрые дела! Станем крепко. Нет у нас обычая спасать себя постыдным бегством, братие. Нет и не будет! Стыдно, братие, жить трусу. А убежав от битвы, как покажемся людям на глаза?! Или останемся живы и победим, или умрем со славой! Мертвые бо сраму не имут!
На том и закончились дебаты, понурив головы, опомнились те, кто предлагал ухо-дить, воспряли молодые воеводы, изначально желавшие дать ромеям последний бой. За-нялись детальным обсуждением кому, где и чего завтра деять. Воеводы пошли по своим полкам, готовя их к завтрашнему, и, повторяя всем слова князя. Русы, деятельно и спо-койно готовились к решительному сражению, даваемому с самыми решительными целя-ми. Подходили к концу припасы войсковые, много становилось раненых при войске. Надо было заканчивать эту вылившуюся в такое длительное мероприятие осаду.
Назавтра великий князь намеревался рискнуть, отвордя пешцов далеко от Доростола, развивая сильное давление на ромеев. И рати об этом было сказано. У Святослава рати-лись только охотники, а посему скрывать свои намерения, ему никогда не было никакой нужды. Его ратники всегда знали, чего от них ждет князь, понимали и знали всякоре свое движение. Потому оно у них и получалось слитным и единовременным, неожиданным и неотразимым для их врага.

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА ПОД ДОРОСТОЛОМ
Утром 22 апреля, по ромейскому календарю, и червеня дня 22 по славянскому, вой-ска Святослава, воодушевленные его словом и примером, покинули град Доростол, оста-вив за стенами только тяжело раненых. Легко раненые и идущие на поправку, обрядив-шись в доспехи бранные стали в строй рати. Последние из выходящих руссов, плотно за-крыли за собой все трое ворот, показывая тем, что вышли в поле для решительного боя. Русы строились перед Доростолом, во вполне уже привычный имперцам строй. Пешая рать впереди, перегораживая своими червлеными щитами все поле боя, конные нарочитые сзади за их спинами. Мастера лучного боя, они должны были в который раз обеспечить своим пешим братьям достойное прикрытие стрелами. Увидев приготовления руссов, ро-меи тоже потоком хлынули из лагеря, на ходу выстраиваясь, в то время, как конная ко-лонна Варды Склира, все 9 тысяч оставшихся у имперцев здесь катафракариев, покидала лагерь через тыльный выход, строясь непосредственно за ним, в тени его частокола. Вся пехота ромеев выстроилась общей колонной, состоящей из многих фем. Все оставшиеся еще у императора псилы заняли свое место перед скутатами. На обоих флангах пехоты, поместились, справа 3 тыс. стратиотов, а слева 5 тыс. трапезитов. Все, как предписано вы-сокоумным трактатом псевдо-Маврикия. И тоже все, кто оставался цел и способен к тес-ному бою к сему времени заняли свое место в строю. Больше просто никого не было. За спинами пехоты, стоял новый стратиг «бессмертных», которых едва оставалось 4 тыс., протоспафарий Архип, со своими подопечными. Это был резерв основной рати. Осмотрев выстроившуюся рать ромеев, Святослав сказал воеводе Свенельду, по обычаю, командо-вавшему пехотой русов:
- Катафрактариев ромейских, кроме «бессмертных», не вижу что-то, воевода. Как думаешь, где они?
- Думаю, князь, как и ты, наверное, строятся в сокрытии от нас, за лагерем. Хитрят, недоумки!
- Просто резерв? Засада?
- Не, князь. Мыслю, сей раз, готовит Иоанн нам удар под корень, отсекая от стен градских, как полагаешь?
- Хитер, ромей, хитер! А нас так ни разу и не обманул. Ему то в укор, воевода. Ду-маю, ты прав. Готовит он нам удар под корень. Распорядись доносить о движениях из-за лагеря сразу, как только случаться.
- Добро, князь, сделаем!
Самого же Свенельда, старого и опытного моряка и викинга ужасно беспокоила ма-лая тучка на горизонте. Она барражировала там все утро, и все утро заставляла того к ней приглядываться. Он указал, на нее, похожую на черную точку вдали на ясном небосклоне, великому князю, сказав:
- Княже, на море, завидев такую, я бы, тебя не спрашивая, велел бы быстрее править к берегу и забираться в ближайшую бухту, ибо грядет сильный шторм. Но то море, а тут, на суше, уверенности у меня нет, но туча сия зело меня беспокоит!
- Какая туча, воевода? Да разве ж это туча? Тучка это всего-то навсего!
И воевода, устыдившись, смолчал, хотя и продолжал посматривать на все растущую тучку весьма подозрительно. До поры, конечно, потом за битвой некогда ему стало.
Пехота руссов строилась быстро, сноровисто и зло, показывая, что дело сие ей зело привычно. Однако, предполагая обманный удар ромеев, великий князь отделил отряд пе-ших сотен в тридцать и построил их с левого фланга, отдельной колонной, имеющей воз-можность простым поворотом налево, или направо, обращаться к той стороне стеной щи-тов и выставленных острых рожнов рогатин руссов. Это была их заготовка на всякий слу-чай. Точнее на случай какого-нибудь пожара, случившегося за спиной. Великий князь был уверен, что беззаветная жертвенность его пешцов, в любом случае позволит выиграть ему время и дасть возможность принять меры супротив любого ромейского коварства.
Перед схваткой на очень кроткий промежуток времени, притихли обе рати, постро-ившись. Слышны стали все неназойливые звуки природы, заглушаемые обычно челове-ком. Не было слышно жаворонков и иных птиц на полем тем, не гнездились этой весной и летом на нем птицы певчие.да и как им гнездиться, коли раз за разом в бешенном споре сшибаются на нем люди и топчут его немалым числом ног. Своих и конских. Затихли куз-нечики и цикады, удирая подальше от изготовившихся к очередной смертельной схватке людей. Только с неба времнами доносилось гнусное карканье. Все яно, эти всегда там, где будут погибшие. Но и вороны вели себя как-то странно, отлетая подальше и в сторону. С чего бы это?
Как и обычно, боевой день своей осторожной атакой, сразу после молебна, начинали ромейские псилы. Куда девались те веселые наскоки, какими они отличались до знаком-ства с руссами? Их и в бой-то гнать приходилось едва ли не бичами. Метая стрелы и гли-няные шары из пращей в строй руссов, к каковому они уже не приближались, как раньше бывало, меньше чем на стадию, псилы мало интересовались точностью своих попаданий, куда больше их интересовали ответные стрелы лучников-русов, несущиеся в них из глу-бины пешего строя. А еще страшнее казались им стрелы, посылаемые в них грозными на-рочитыми, поверх голов своих пешцов. В общем, побыстрее выбросить свой боезапас, хоть куда, без разницы и тикать, быстрее бечь за спины скутатов. Там спокойно и тихо, там не убивают и не ранят почем зря. Пешие русы, допустив их в дистанцию боя, как обычно, наклонили щиты и, произведя вместе с конными, размещенными за их спинами, парочку залпов по ромейским псилам стрелами, двинулись вперед. Сделав пять – семь шагов, русы остановились, дав своим лучникам снова метнуть стрелы, и вновь двинулись вперед. Их поведение всерьез озадачило базилевса – наступали пешцы руссов впервые. Наступали же они красиво, не теряя порядка и строя, словно связанные жесткими путами, поддерживая четкое равнение в строю. Он бросил в атаку сразу на оба фланга стены щи-тов своих стратиотов и трапезитов. Перед строем руссов снова, как и прошлым разом, вы-скочили  десятки воев, втыкая в землю обломки ратовищ копий. Ромейские псилы, понеся большие потери, быстрее удалялись, освободившись от своего боезапаса, и помешать се-му действу, никак не могли. Зная, по позавчерашнему бою, действие этих поломанных ко-пий, воткнутых перед фронтом пешцов, ромейская конница перед ними, замялась в нере-шительности, сразу же попав под густой и колючий град стрел от руссов. А стена пешцов, поняв, что обстреляна издали она не будет, конные ромеи стрелять с седла не обучены, убрав щиты за спину, с ревом ринулись вперед, ощетинившись сразу всеми своими рога-тинами. Почти не имевшие продвижения вперед, конники, остановившиеся, перед став-шими снова роковыми, кольями из обломков копейных ратовищ, внезапно для них, оказа-лись атакованными быстро и свирепо налетевшей на них пехотой. Эти два рода войск не-ожиданно поменялись местами, и ромеи снова не сдюжили. Когда пешие русы, со всей страстью и напором, грянули в них, те не нашли в себе сил долго сопротивляться, при-нявшись разворачивать своих коней назад, намереваясь броситься наутек. А по-над голо-вами ражей пехоты руссов, колючим дождем стрел вершила приборку нарочитая конница. Но пехота руссов не остановилась, ударив по конным ромеям, она продолжала атаковать, видя как ромейские псилы уже мелькают, меж своими выстроившимися скутатами, торо-пясь покинуть место боя, пока они не попали под мощное воздействие щитоносной пехо-ты. Оттолкнув стратиотов и трапезитов, отбросив их на обоих флангах, русы быстро сближались с их скутатами, вычстроенными тоже в привычный порядок. Впервые в этой осаде, пешие русы атаковали пеших ромеев, стоящих в твердом строю на месте. Но, когда они грянули по скутатом, загремело под стенами Доростола славно! Будь бы это в горах, эхо разнесло бы сей гром, на долгие, долгие версты. Одначе, случилось это в дунайской низине, глуше и менее пространно, но загрохотало все-таки славно!
Лымарь, с самого начала схватки, извертелся за своим щитом, пытаясь своим не-длинным мечом пешца, должен он, удерживаемый за рукоять, пройти не задев, под мыш-кой воя, так мерилась его длина, достать тех ромеев-скутатов, кто сражался прямо перед ним. А по-над его пригнутой головой во всю свою изрядную дурь, орудовали рогатинами обе последующие шеренги. Конники руссов остервенело мели стрелами над своими пеш-цами. Ромеи подались назад, все сильнее теснимые руссами. Их отступление все больше норовило превратиться в бегство, и только удар по левому флангу руссов конницы «бес-смертных», приостановил на время это отступление, грозившее обернуться банальным  повальным драпом всей армии базилевса. Но внезапно, князю донесли, что большой отряд ромейских катафрактариев, как бы не шесть – семь тысяч, появился из-за лагеря, направ-ляясь в тыл руссам, пытаясь отрезать их от города. Наступая и тесня ромеев, они незамет-но отошли от города на весьма приличное, николи не бывалое в прежних их битвах с ба-зилевсом, расстояние. Перехватить этих катафрактариев, Святослав послал свою конницу. Хватило бы тех числом! На сей раз, повел их Ждан.
Скакать вот так, встречь своему врагу, стало для Ждана уже привычным и обыден-ным. Конные ромеи плотной группой, тысяч на семь всадников, обошли по крутой и ши-рокой дуге центральное место стычки, занятое пешими руссами, забирая уже и от города. Целились мерзавцы нахально, в тыл стене пешцов, давящих на ромеев. Конники руссов вышли в атаку на ромев бодро, не ощущая ни малого не удобства оттого, что тех все же несколько больше. Ничего, сломаем! И не таких ломали-то! Они, вон, сейчас повсюду гнуться. Внезапно Ждан, бросив взглядом одесную, увидал еще один отряд катафрактари-ев, тысячи на две конных, шедший одесную и сильно позади основного отряда. Этих ему остановить нечем. Надо быстрее сообщить князю, и взгляд нарочитого воеводы, уперся в скачущего рядом, одесную от него, Шугу:
- Шуга, скачи мигом ко князю! Передай, ромеи, силами сотен в двадцать, опрично от основного атакующего отряда, выходят ему в тыл! Понял!?
Проорал он враз насторожившемуся Шуге, а свистящий в ушах ветер атаки донес его ответ, сильно ослабленный и ветром и расстоянием:
- Понял!
Он еще разглядел, как Шуга, подобрав и затянув узду, остановился, ставя своего же-ребца дыбки. Развернувшись он, сходу в бешенный карьер, поскакал назад, ко князю. Их же путь было уже ничем не изменить. Им должно встретить конных катафрактариев и не пропустить их в тыл своей пехоте. Ромеи скакали быстрым галопом, собранные в четкий строй конных, уставив перед собою копья с широкими наконечниками. Красиво они шли, правильно. Ждан знал, что и его русы, идут не менее четким строем, не менее красиво, правильно и грозно. И точно также, уставив встречь ромеям грозные копья, блистающие, может чуть менее широкими, но никак уж не менее острыми и страшными врагу острия-ми. А еще, их высокие конические, с заострением кверху, шлемы, выше ромейских круг-лых касок и, оттого они ромеям представляются большими и куда более страшными. Но и ромеи уже смотрелись, пока хоть и издали, но вполне страшно и внушительно. Сближа-ясь, русы ровняли ряды, и брали все нужные дистанции. Все поголовно добрые лучники, умеющие метко класть стрелы по цели, со спины бешено скачущего коня, дружинные ждали, когда ромей влезет в дистанцию лучного боя. Вот-вот уж и влезет, мерзавец!
Привычно добыл из налучи лук, сдвигая тул на свое обычное место. Чтоб выставлял над правым плечом, оперенные белым гусиным пером, пятки стрел, ловчее бы их было выдергивать и метать во врага. Обоерукий воин, Ждан мог метать стрелы по любому, в шуйце лук, десница тянет тетиву, в деснице лук, шуйца тянет, ему все равно. Но сегодня ход ромея гуще предполагался одесную. Туда и стрелы метать надлежало, обходя свое же копье, укрепленое пяткой в гнездо у стремени. Значит, сам лук должен быть в шуйце, а стрелы хватать из тула десницей, потому и тул выставил свои стрелы над одесным пле-чом. Все ромеи вошли в дистанцию, пора! За все краткое время сближения, добрый луч-ник бросит во врага от 4-х до 5-ти стрел. Из них попадут в супостата 2 – 3, а уж рану ему нанесут и того меньше. Добро, коли одна, много – две! Надо быть очень хорошим лучни-ком, чтобы успевать, на сближении конных масс, результативно всадить сразу 2 – 3 стре-лы. Таких в рати руссов было не так уж и мало, да и сам Ждан почитался его побратима-ми, добрыми воинами-конниками, именно таким. Глаз выбирал цель, шуйца с силой тол-кала от себя, составной деревянно-роговый, обмотанный жилами животных, лук в сторону стрельбы, а десница, уцепив пятку стрелы, легшую на напряженную тетиву, обыденно и настоятельно тянула ее к уху. Ну-кось! Ромей справа от строя, командир должно, при-встал в стременах, машет мечом над головой. Красавец! Н-на! Эх ма! Качнуло ромея на скаку, вот стрела вместо того, чтобы войти в открытое лицо, попала чуть выше, снеся с дурной головы, кто ж показывает на сближении, что он командир? – блестящий шлем и унесла его за спину. А Варда Склир, только что лихо махавший мечом, привстав в стреме-нах, получил ужасной силы удар стрелой по шлему. Подбородочный ремень, не выдер-жав, лопнул, оставляя голову опытного конника босой. Он, прекрасно понимая, чего это может ему стоить, сразу затянув повод, покинул передний строй своих конных, переме-щаясь в его тылы. Ждан цель поменял сразу, с хеканьем всадив стрелу в белеющее лицо ромея и с удовлетворением увидев, как тот, судорожно взмахнув руками, повалился в сед-ле, роняя свое тело назад на круп скачущего жеребца. А перед ликом у него расцвел белый цветок оперенья стрелы. Эк, бедолага, полностью выпасть ему седло не позволит, задняя лука уж больно высока, и туго натянутые ногами стремена не отпустят даже и мертвого. Третью стрелу он метал уже почти в упор, пробив прикрытое лишь бармицей, горло ка-тафрактария. Убедившись, что все нормально, он попал, тут же сунул снаряженный лук в налучь и, снимая со спины щит, перевел его вперед, надев на шуйцу, заодно сронив в по-ходное положение тул, где еще должно было оставаться с полтора десятка стрел. Но сей-час не до них. Его копье смотрело прямо в подлетающего ромея. Тот, без больших изы-сков, нацелил свое, в корпус Ждана. Это примет щит, сам Ждан, видя, что перенести ко-пье на шлем уже не успевает, сделал то, что было много проще и быстрее, опустил его вниз, выцелив колено. Опустить так низко свой щит катафрактарий не додумался. Щит Ждана спас своего владельца в который уже раз, легко отведя копье ромея в сторону, а его копье пронзило тому колено, раздался жуткий треск и хряск разрываемой плоти и ломае-мой кости. Враз обезноживший ромей, страшно заорал и, оглушенный болевым шоком пополз из седла под копыта коней. Там ему и крышка придет, подумалось Ждану. Он на то, собственно, и рассчитывал. Оставшееся в руке копье следующий ромей поймал-таки щитом, молодчик и оно разлетелось посредине, наверное, треснув, наверное, еще при пре-дыдущем ударе. Сам Ждан привычно словил чужое копье на щит и, еще успев увидеть, как вернувшийся в строй Ратмир, проткнул ошуюю от него, как обычно, копьем «своего» ромея, Ждан выхватив десницей меч, шуйцей приладил щит на ремне на грудь, потянув позже ею второй меч, из седельных ножен. Конечно, даже и с двумя мечами враз, Ждану далеко было до погибшего позавчера Икмора, не та длина и тяжесть мечей, не та и сила удара. Она же, сила та, как известно в плече. А плечам Ждана, до ширины плеч покойного Икмора, было так же далеко, как пигмею до великана. Да и вообще, даже и с двумя меча-ми, рядом с Икмором, он был игрушечной мельницей, в сравнении с настоящей, взрослой крупорушкой. И, тем не менее, оказаться со Жданом столкнувшимся рудь в грудь, было смертельно небезопасным для любого противника, если, конечно, тот не был Икмором, самой природой созданным для жуткого рукопашного боя. Тот же Икмор, кстати, был не слишком хорошим стрелком с коня, в то время, как Ждан стрелял не просто изрядно, а весьма и весьма крепко. Вот и загулял обоерукий Ждан, паря над ромеями подобно кор-шуну над голубиной стаей. Бой конных, обычно мимолетный и очень быстрый, затоптал-ся, кружась на месте и русы, гораздо больше преуспевшие в игре мечами и добрых ударов боевой секирой, творили в нем чудеса. А ведь часть из них так и не расстались с луками и продолжали стрелять, стоя в стременах, дабы возвыситься хоть немного над товарищами и побратимами и получить возможность метать свои стрелы у них над головами. Доставая ими хвастливого ромея. Дрались, вздымаясь дыбки бешенные боевые жеребцы, громя тя-желыми кованными копытами по черепам собратьев, по шлемам и броням всадников. Ва-лились из седел конники, затаптываемые взбесившимися конями. А люди, словно обезу-мев, косили друг друга мечами, вышибали из седел и рубили секирами, глушили булавами и шипастыми кистенями, протыкали копьями. Утробный рык сражающихся, крики ране-ных и умирающих, лошадиное ржание, топот тяжелых копыт, отвратительный скрежет и оглушительное брязганье сталкивающейся изостренной стали, встали над этим полем. А уже давно пройдя левее этой схватки, двухтысячный отряд катафрактариев, устремился в тыл пешей стены руссов, надеясь порезвиться на просторе, рубя в спину, да не тут-то бы-ло. Великий князь, извещенный об этих ромеях, посланным Жданом Шугой, правильно оценив обстановку, атаку своих пешцов не прерывал, приказав Свенельду давить, наобо-рот, все дальше и все сильнее. Сам же он, идя  пешем строю, вывел те три тысячи воев, что выстроил как резерв на своем левом фланге навстречу атакующей коннице базилевса. И вновь, уже ввиду приближающейся конницы бегут перед пешим строем ратники, вты-кая в землю обломки добрых ратовищ. Несутся к ним, поспешая, ромеи, спешат и ратные. Успеть то следует как можно больше, иначе заплатить за атаку конных, им самим придет-ся подороже. А платить жизнями своих товарищей, с кем сроднились за сей, становящий-ся почти бесконечным, поход, было очень и очень неохота. Да и их собственные головы никто от ромейской стали не гарантировал. Когда передовые ромеи запнулись на тех коль-ях, пешцы Святослава с диким укриком их атаковали, и на поле завязался еще один бой. Скорее всего, этот бой стал бы последним для ромейской армии и базилевсу Иоанну, все-таки пришлось бы изведать горечь поражения, но, уже вскоре по полудни, в природе свершилось истинное чудо. Позже ромейские хронисты, описывая сей поход, его таковым и назовут, благодаря за него своего Бога. Словно тьма ночи с маху пала на поле боя и встречь атакующим руссам, прямо им в глаза, слепя и заставляя отворачиваться, понесло песчаную пелену, результат бушующей где-то южнее песчаной бури. Некоторое время, русы пытались упорствовать, но потом, сквозь вой и плач бури едва заслышался сигнал рога и пешцы руссов, разорвав контакт с ромеями, закинули свои щиты на спину, и, обер-нувшись, сохраняя четкий строй, пошли к городу. Они, походя, легко разогнали конных ромеев, все еще ратившихся с пешцами резервной группы. Конные группы, секшиеся еще дальше, разорвали контакт сами и ромейские катафракты, так и не додавленные до конца нарочитыми руссами, уходили к своему лагерю сами. Уводил их все еще полуоглушенный тем ударом стрелы и дважды раненый в последующем бою Варда Склир. Ждан, коему уже в конце схватки, пронзив-таки его добрую кольчугу, копьем попортили плечо, качаясь в седле и всхлипывая от отчаянной обиды, Перун, ты предал своих детей! – отводил к горо-ду своих конных, не забывая подбирать раненых. Слишком горды и доблестны были русы, чтобы даже оказавшись под гневом богов, оставить своих раненых. Все также, в несомой бешенным ветром из пустыни, песчаной мути, русы подошли к воротам Доростола, какие закрыли перед боем, показывая, тем самым, что вернуться сюда рассчитывают уже побе-дителями. Ворота открылись и удрученное своими непонятными несчастиями, войско, вернулось назад. Песчаная же буря продолжалась еще добрых четверть дня, окончившись только к вечеру. И русы и ромеи, позабыв свою вражду, собрали раненых и погибших, не мешая друг другу, возвратившись одни в свой лагерь, другие в город.
Базилевс, оставшись в лагере и наблюдая бой издалека, уже поняв, что удар катаф-рактариев с тылу по стене пешцов перехвачен, и не расстроит их строя.  Они продавят-таки его пешую рать, уже стал прикидывать, как лучше приказить ударить оставшимся «бессмертным» протоспафария Архипа, дабы позволить скутатам и остаткам псилов, хотя бы вернуться в лагерь не потеряв все и вся. Стратиоты и трапезиты как боевая сила, пожа-луй, уже не существовали. Что там с катафрактариями Варды Склира? Похоже сегодня их точно уполовинят. Это как минимум. А то ведь и вырубят всех! Русы злы и настроены се-годня победить или умереть! Он уже прикидывал, кого отправить к Святославу в посоль-ство, просить мира, когда разразилась эта спасительная для него, песчаная буря. Мела она с полудня, ромеям в спину, а Святославову воинству в лицо, бросая песок пригоршнями. Сражаться в этом аду было немыслимо, хотя русы и пробовали, противясь даже воле божьей. Что за люди! Но божьей волей не пренебречь и ее не превозмочь, и даже русы, смиряемые тоннами песка в лицо, смиряясь, наконец, забросили щиты на спину, и начали отход, позволяя и базилнвсу спокойно и непринужденно отойти в лагерь, на что он уже и не рассчитывал сегодня вовсе. Позже в лагерь пришло хорошенько ополовиненная, кон-ными и пешими руссами, катафрактная конница Варды Склира, коего к базилевсу привели двое катафрактариев, едва держащегося на ногах, израненного и все еще оглушенного. Тот, в очередной раз, не зная чего ему и ждать от базилевса, был обнят и прижат к царст-венной груди, просто базилевс полной мерой ощутил в нем соратника. И возможного то-варища по несчастью и точно так же, как и он сам, счастливо спасенного из ситуации ве-дущей прямиком к гибели. А к вечеру в лагере базилевса снова все оживилось – пришло подкрепление – сорок сотен катафрактариев пятьдесят сотен стратиотов из малоазиатских фем и четыре фемы пехоты, общим числом почти в мириад. Бог их не забыл! Спасши се-годня днем, послал им подкрепление, позволившее восстановить утраченные прошлым боем, силы. Дневные потери были восстановлены с запасом, но сражаться с руссами сно-ва, базилевсу не слишком и хотелось, и он мучительно раздумывал как бы ему иницииро-вать переговоры со Сфендослейвом, в то же время, не посылая к нему послов первым.
Русы со стен Доростола, прекрасно видели, как ромеи получили очень сильное под-крепление, став опять даже несколько сильнее, чем они были сегодня утром. К тому же в лагере руссов повсюду слышалось мнение, что войну эту, кажется, надо кончать, Перун от них отвернулся. Но кончать не тайным бегством, хотя буря также разметала и ромейские дромоны на Дунае, повыбрасывав некоторые из них на берега. Русы быстренько перебив их экипажи, стали обладателями сразу двух сифонофоров с запасом горючей смеси для «греческого огня». Так что тихо уйти сейчас было еще проще, чем раньше. Но что делать в таком разе с ранеными? Живыми их довезти до Руси можно было только по воде. Тряски на подводах через всю правобережную степь очень многие из них просто не переживут. Да и не просто многие – почти все! Собравшийся ближе к ночи совет воевод, решил на-правлять послом к базилевсу все того же Ратибора. Решено было договариваться о мире, исходя из нерешительного исхода длительного противостояния.
И вот Ратибор, с двумя отроками, уже следующим утром готовился отправиться к ромеям. В городе великого князя ожидало еще одно печальное известие – песчаная буря разрушила ветхую избу, в какой жил и писал свой дневник патрикий Калокир, а прислу-живала ему старая болгаринка. Вот оба они под обломками той избы и погибли. Их выта-щили из-под развалин уже неживыми, и передали болгарам, чтобы те похоронили их обо-их, как христиан. Не Бог весть, как был он нужен князю, да все же человек и он. Да и со-всем не бесполезный, особенно, коли есть с кем сравнить.
Утром 24 червеня, боярин-воевода Ратибор с двумя отроками выехал из Доростола, направляясь к по-прежнему притихшему лагерю ромеев. Не успел боярин с отроки, про-ехать и половину пути между пунктами, как встречь ему из лагеря ромеев выехал пешно посланный базилевсом паракимомен Петр, вместе с толмачом и одним из «бессмертных, для чести, должно быть. Поговорив с полчаса, воевода и паракимомен, сопровождаемые отроками, толмачом и «бессмертным»,  прибыли в лагерь византийцев и вскоре предстали пред светлые очи самого базилевса. Чинить в этом разговоре длинный и премудрый про-токол, автократор не решился, подумав, что, обидевшись, архонт руссов вполне способен отложить ведение переговоров еще на неопределенный срок. А ему давно уже следовало отбыть в свою столицу, решать там вопросы жизни империи. Война с непокорными руса-ми давно уже не обещала базилевсу лавров безусловного триумфатора, о коих он мечтал в самом ее начале. Нельзя было стаскивать все резервы империи в единое место, никак нельзя. Ведь воевалпа империя не только здесь, в Мезии, хотя географически, именно Ме-зия ближе всего к столице империи, Константинополю. Воевали имперцы, пусть и куда менее интенсивно, с империей Оттона 1-го в Италии, с арабами халифата и с персами на востоке, в Азии. Нет, конечно, эту войну следовало завершать. И как можно быстрее! Для встречи посла Сфендослейва, базилевс одел свои лучшие парадные доспехи. Нет не те в коих он улепетывал от неистового Икмора, они бы напоминали ему о его позоре, а другие, тоже ламиллярные (чешуйчатые), изукрашенные серебрением с золотой чеканкой по ко-ванному вороту и запястьям, красивым шлемом с золотым гербом империи, на каске, и высоким красным плюмажом. Стальные, добротного кольчужного плетения перстатицы, лежали на столике, за спиной базилевса. На плечи Иоанна, поверх доспехов, был накинут красный плащ, опушенный мехом и золотом. Невзирая на сильную жару, базилевс хотел пробудить в боярине ощущение своей силы и силы империи. Не удалось доказать сие в поле, в бою, так хоть на переговорах продемонстрируем, перед своим шатром. Посол ар-хонта тавроскифов, как и во все те разы, когда они уже виделись, прибыл в двойной коль-чуге доброго плетения, при оплечьях, зерцале на груди и боевом поясе с пластинами ста-ли, защищающими живот. Весь доспех носил следы боевых ударов. Плащ на плечах боя-рина летний, лазоревого цвета, цвета княжой хоругви. Шлем, обычной для руссов, кони-ческой формы, с заострением, стальной, клепанный, хоть и начищенный славно, а все едино несущий на себе царапины и вмятины – боевой шлем настоящего бойца. Икакого плюмажа, или других архитектурных излишеств. То все от лукавого! Базилевс в душе чер-тыхнулся, зря он согласился на плюмаж! Хотелось ему хотя бы плюмажом увеличить свой рост. Высокий рус, так или иначе выше его, с плюмажом он, или без. Хотелось бы думать, что просто длиннее, а руссу лестно полагать, что выше! Боевые перстатицы, как и поло-жено послу на мирных переговорах, за поясом. Воин приехал говорить с воином. Импера-тор пригласил посла в свой шатер, где стояли два раскладных стульчика, а глубже, ближе к центральной стойке, сам прикидываясь еще одним столбом, стараясьостаться непримет-ным, стоял толмач. Сев, базилевс пригласил сесть и посла, стараясь не допустить заминки или паузы. Черт бы его не побрал, этот проклятый протокол! Кому за ним тут со стороны наблюдать, в этом диком Доросстоле? Обменявшись приветствиями и пожеланием здоро-вья Иоанну и Святославу, базилевс выяснил, что посол и боярин весьма сносно говорит по-гречески. И отослал своего толмача за ненадобностью. Переговоры стартовали.
Следующие дни, боярин Ратибор, со своей постоянной свитой регулярно курсировал между лагерем и Доростолом, осуществляя переговоры двух владетельных персон. В са-мом городе почти постоянно был собран совет воевод. Главным требованием Иоанна ока-зался пункт в договоре, в коем, архонт руссов брал на себя обязательство не воевать более с империей. Еще перед началом последней битвы, Святослав счел бы этот пункт для себя неприемлемым. Но сейчас, он был склонен согласиться на него, поскольку уже осознал, что Русь пока еще не дозрела еще до такой войны, хотя и имела возможность одержать в ней победу, причем совсем недавно. Над этой армией и над этим базилевсом, так даже и наверное, а над всей империей, со всеми ее вооруженными силами? Вот здесь уж, навер-ное, вряд ли! Святослав уже понял, что свою мечту о перенесении центра своего великого княжения южнее Киева, он взялся исполнять не с того конца, забыв о постепенности про-цесса всяческого созидания. Тогда надо заключать договор с ромеями и мириться с ними, начиная путь постепенного, ступенчатого развития. А в таком разе Святославу надо было мириться с базилевсом, подтверждая договор князя Олега . Заодно, постараться его улучшить, обсудив с греками некоторые аспекты того договора-докончанья, мало устраи-вающие руссов. По завершению двух полных дней переговоров, такой договор был готов и подписан представителями князя и базилевса. По его смыслу и букве, рати Святослава предстояло уйти с Дуная и более, здесь не появляться. Под завершение переговоров, вели-кий князь испросил у базилевса продовольствия свой рати, на ее уход из града сего и ба-зилевс, мечтавший, чтобы русы, как можно быстрее оставили город Доростол, и ушли к себе, в Русь, такую выдачу гарантировал. Переговоры текли вязко и неспешно, но они шли. К вечеру четвертого дня все вопросы были согласованы и утрясены.  Напоследок, базилевс предложил князю встретиться очно, взяв каждому с собой по десятку человек свиты. Великий князь ответил на это согласием. Было назначено время и место. К сему времени, исполняя договоренности сторон, флот империи вышел из Дуная. Вначале он оставался близ устья в море, потом же и вовсе ушел домой. Предстояла встреча двух вла-детельных полководцев, три месяца пытавшихся в отчаянной борьбе решить, кто же из них был сильнее. Так и не преуспев в этом, они решили все-таки встретиться. Встреча произошла на притоке Дуная, несколько выше Доростола в первый день месяца зарева, а по-имперски – августа. Император и десятеро человек его свиты, большей частью чин-новный люд империи, прибыли к месту взаимной аудиенции посуху, конно. Спознал им-ператор, что опасаться ему нечего, Святослав своего слова не порушит. Князь Святослав с десятью нарочитыми, пришел по Дунаю, на малой ладье, сидя и сам на веслах. Так они и встретились. Император сидел на коне, без доспехов, в свободной одежде, без барм и ман-тии и, разумеется, без державы и скипетра. Свободные ниспадающие одежды оттенков императорского пурпура. На узорном поясе из металлических бляшек с эмалевыми рисун-ками, дорогой меч, ножны коего выложены и изузорены каменьями многими, золотом и серебром. Рукояти меча и кинжала также очень богато изукрашены, вделанными в них каменьями и благородными металлами. Яркого пурпура плащ, спускался с плечей бази-левса, ниспадая свободно на круп белого, как сметана коня. Седло под базилевсом, тоже красного цвета, было выложено золотом, стремена вызолочены. Уздечка на прекрасном выездном жеребце императора, томившемся до сегодняшнего дня, без дела, в лагере роме-ев, тоже пурпурная, кожаная, была украшена каменьями и жуковиньем. На пальцы импе-ратор вздел уже привычные кольца многие с каменьями и без. Свита его, богато наряжен-ная, во все цвета, сидела на добрых конях, толькобы не на белых. Одно еще отметили ру-сы, прочие ромеи, кроме самого базилевса, пурпура избегали, предпочитая ему любые иные цвета. И только позже выяснилось, что носить пурпур в империи, всем кроме бази-левса и имперских солдат, было категорически запрещено, под страхом немедленной смерти. Сей цвет – цвет императора и повелителя и его вернейших слуг и псов. Иным его носить невместно.
Ладья руссов подошла к берегу, выгребая против сильного в этом месте, течения и князь услышав за спиной смешок кого-то из дружинных:
- Вот сейчас бы их из луков и посечь, как фазанов, милое дело!
Князь резко обернувшись:
- Ты, что ли, Микша, голос подал?
- Да, я, княже!
С ленцой отозвался дружинник, не понимая, чем вызвал он гнев великого князя. Лу-ки их, вон они, под румами, в коробах, снаряжены лежат, мало ли что? Может, как раз для такого случая, а? Ведь посечь этих глупых имперских фазанов стрелами, императорскую голову на копье, тоже найдется в ладье, да и вся недолга. Дистанция вполне нормальная, промахов, с их-то умением, не будет и вовсе. Доспехи же на ромеях, парадные, для боево-го дела вполне мусорные. А потом, вернувшись в город, атаковать имперцев немедленно, всей ратью, разогнать их обезглавленных, заполошных, устроить знатную резню, разгра-бить лагерь! Чего уж лучше!? И, главное дело, никто и не усомнится, что такое возможно! Раз уж ромеи прибыли только вдесятером, и без доспехов, считай, отдались полностью во власть руссов. Ромей, известно дело, стрелок никакой, а с дистанции такой, да со спокой-ной воды, как сегодня, мы их, не напрягаясь, посечем, да и вся недолга! А, княже? И уже ожидают ответа князя, обмирая, остальные нарочитые. Народ все старый, на все корки проверенный, а Микша прибился из хазар, принеся свои представления о чести и бесче-стье. И глядят на князя дружинные, ожидая, чего он скажет.  Они люди присягнувшие, поклявшиеся в верности князю, сделают, конечно, как он прикажет, а все же… Все же хо-телось бы им верить, что их князю такое гнусное коварство чуждо, что даже в ожидании выгод от него многих, он его отвегнет. И чувствует князь их взгляды, понимает чаянье дружинных, и отмолвил он слишком выгодолюбивому Микше:
- Нет, Микша! Так не пойдет! Я ромеям слово дал! Базилевсу тому же, Микша! А слово порушить, то бесчестье такое, какое ничем потом не избудешь. Никакими выгодами великими! Оно за тобой до конца жизни дойдет! В род твой отправится! И детям твоим и детям детей твоих жизнь отравит! Понимаешь!?
Микша не ответил, и великий князь слегка повысил голос, почти незаметно, но по-высил:
- Ты меня понял, Микша!? Чего молчишь?
- Понял я, княже, все понял!
- Ну вот и добре, Микша! И боле таких гнусностей и в голове не держи, понимаешь? Воин ты добрый, жаль было бы с тобой расстаться, а пришлось бы, коли бы ты стал на-стаивать! У меня в дружине слово стоит пуще золота и, надеюсь, так будет ввек, доколе род мой на сей земле сущ будет!
Но ладья, уже доплыв, ткнулась носом в песчаный речной берег, и князь с императо-ром принялись долго и весьма откровенно, как влюбленные на посиделках, созерцать друг друга. Сорокашестилетнему императору, едва тридцатилетний Святослав, показался до полной оскорбительности молодым. Хотя, по тому времени, когда пятидесятилетний че-ловек, почитался уже стариком, Святославовы тридцать были, пожалуй, порой мужского расцвета, зрелости и полной силы. Но тяжко это мужику, коему иной мужик в сыновья годиться, понять вдруг, что тот его стоит, а может и выше его находится, по своему при-родному дарованью, по крайней мере. Все враз схватывали глаза невысокого и длинноно-сого армянина в пышном одеянии ромейского базилевса. И средний рост архонта руссов, и его выпуклый мускулистый торс, видневшийся в распахнутом глубоком вороте белой вышивной рубахи, и широкие плечи, и крупные, могучие руки воина, и эти пушистые светло-русые усы, над верхней губой и аккуратные уши, какие вряд ли назовешь лопо-ухими. И клок волос на макушке, ниспадающий по бритой голове и заложенный за левое ухо. И голубовато-стальные глаза и серьгу-вызов в ухе – А ну-ка отними! – все это импе-ратор схватил единым долгим взглядом, увидев и белые холщовые порты князя и плете-ный из тонких кожаных ремешков пояс, на котором висел в простых и потертых кожаных ножнах, боевой меч, с простой же и рукояткой, обшитой. Ладная, непосредственно под руку владельца, она была всего лишь обтянута кожей. Украшений ни на шее, ни на паль-цах рук, князь не носил, только та серьга, да на лазоревом корзно, тут же на руме лежа-щем, лежала серебряная заколка, исполненная в виде атакующего сокола. Говорили, тотем его владетельного рода. Князь смотрел на базилевса так же внимательно и не менее при-стально, чем тот на него. Вставать перед ним и, уж подавно, кланяться, он не спешил, по-лагая себя, по всему, владыкою того же ранга, что и сам император. Князь сидел приволь-но на руме, рассматривая базилевса, пытавшегося, как можно непроизвольней и свобод-ней, усесться в седле. Вот так вот, значит. Так, сидя каждый на своем седалище, они и рас-сматривали друг друга. Спешившаяся свита императора изумленно рассматривала под-нявших и поставивших свои весла торчком, руссов. Архонт тавроскифов и одеждой своей практически не выделяется средь своих нарочитых и ратных, разве что сама одежда чуток почище, да и то не в сравнении со всеми. Были нарочитые в столь же чистых белых одеж-дах, как и великий князь. И даже серьги в ушах некоторых нарочитых, куда богаче той, что носит архонт. Руки мозолистые и ухватистые. Таким что меч держать, что секиру, что весло – все едино… А вот писало тонкое в них представить трудно. Как и чернильные пятна на них самих. А никто ведь ему и не говорил, что грамотен архонт. Нет, говорили все же, грамотен. Может и не так уж слишком, по книжному чтоб, но – грамотен. Учен был, по крайности с молоду.  Свита базилевса, чуть удалившись, поставила на лугу столик и два резных черного эбенового дерева креслица при нем. Базилевс что-то сказал, толмач перетолмачил:
- Божественный предлагает архонту руссов переговорить с ним наедине, имея при себе лишь толмачей, а свиты пусть постоят поодаль.
Усмехнувшись, тавроскиф поблагодарил и согласился. Их свиты отошли. Оба вла-стителя уселись возле столика, базилевс уже понял, что стоять в его присутствии архонт тавроскифов не станет. У империи в ее дипломатическом протоколе было, безусловно, достаточно уловок, дабы ставить властелинов варваров при личной встрече с базилевсом в униженное, хотя бы лишь внешне, но подчиненное положение. Однако, узрев Сфендос-лейва и оценив его, базилевс снова возрадовался, что отказался вчера от всех их сразу, оп-том. Он видел естественное поведение Сфендослейва, нисколько не тщившегося доказать свое равенство императору, а его внутренне ощущавшего и осознававшего, и понял, на-сколько бы глупым и мизерабельны они были бы и как унизили бы, именно его, базилев-са. К черту протокол, тавроскиф предлагает говорить самым естественным образом, так мы и делаем. Сопровождаемые каждый своим толмачом, каждый при оружии, прошли они к столику и уселись возле него. На столике стоял кувшин с вином, еще той империи, ста-рой, или западной, Фалернским. Вино обладало прекрасным и благородным букетом, бы-ло сладковато-терпким на вкус, тягучим и приятным. Толмач базилевса разлил вино по кубкам, и ромей, спеша показать, вино, дескать, не отравлено, пригубил свой кубок пер-вым, снова радуясь, что отверг вчера все предлжения по отравлению архонта тавроски-фов. Толмачить ему собирался боярин Ратибор, а имперский толмач, пусть и вооружен-ный, против боярина не простоит и нескольких секунд – будет разоружен, или убит. Тот воин, знающий греческую молвь, а этот – только толмач, знающий молвь руссов, но не умеющий сражаться. Ратибора в бою, как и самого Сфендослейва, базилевс пару раз на-блюдал, отмечая, что он, и посол, и воин, и воевода. Причем воин, как и князь, обоерукий. Да и оружие при русах не парадное, как его меч, оружие настоящее, боевое, а иного те, пожалуй, что и не носят. К чему бы им оно? Чем боевое оружие сильнее парадного, бази-левс понимал и знал слишком хорошо. Даже если бы они отравили Сфендослейва, пора-доваться этому ни базилевс, ни слуга его, толмач, не поспели бы. Посек бы их оставшийся живым Ратибор, как мартышек гнусных и все бы кончилось и для Сфендослейва и для Ио-анна. Кого-то подобный расклад в империи устраивал, кого-то, но отнюдь не самого Ио-анна. И он, пожалуй, еще распытает, кого же? А-а, это же патрикий Роман предлагал тол-мачу, разливая воду по кубкам, влить в кубок архонта тавроскифов сколько-то там яду. Надо сего патрикия плотно брать под наблюдение. Себе на уме патрикий слишком. Отра-вит ведь, ровно собаку и не сморгнет при том.
Иоанн, подняв чашу с благородным вином, произнес:
- Здрав буди, архонт тавроскифов!
- А и тебе, император ромеев не хворать!
Ответствовал ему, точно также подняв чашу, Святослав. Отпили понемногу, разго-ворились:
- А что, архонт? Когда ты пришел сюда, у тебя изначально были цели захватить Ме-зию и Фракию?
- Нет, базилевс. С твоим предшественником у меня была договоренность и дальше перевалов, отделявших Мезию, от Фракии, я бы не пошел. Мезию твой предшественник утратил уже давно, ее контролировали болгары, базилевс, это было бы по чести!
- Но, архонт, согласись, ты пожалуй, был бы куда более беспокойным соседом, чем болгары.
- А это, базилевс, зависело бы от того, как бы и вы себя повели. Догадались бы дру-жить со мною, стал бы вам надежным союзником, нет, оказал бы себя упорным врагом…
- Да, уж ты и оказал! А скажи, архонт, когда ты, по твоему мнению, был ближе всего к победе?
- В нашей с тобой последней битве, базилевс. Если бы тебе Бог твой не помог, тем песком, что швырял нам в лицо, быть бы тебе, ромей, битым! Молись ему, базилевс, дер-жит он твою руку крепко!
Святославу нравился этот разговор – разговор двух воинов, честно и спокойно обсу-ждающих произошедшие между ними схватки. Не часто такое случается, даже и совсем не часто. Их случай, такой, возможно, вообще единственный! Никто не разгромлен и не побежден, оба военачальника живы-здоровы и каждый остался при своем, а ратились они не день один и не пару-тройку дней, а добрых три месяца. Это было вельми интересным:
- Скажи, базилевс, печенеги пришли под Киев, твоим велением?
- Моим, архонт, а что?
- Да нет, ничего! Война, она и есть война, базилевс, это мне ясно!
- Кстати, архонт, почему ты не принял мой вызов? Боялся? Не поверю!
- Нет, конечно же, не боялся! А вот смертельный для себя и рати моей подвох подоз-ревал! А что, не прав был!?
- Да, как тебе сказать, архонт?
- Прямо, базилевс! Не на посиделках с девками, коих улещивать надо!
- Ну, был ты прав, архонт, был подвох, ладно! Кстати, архонт, скажи мне, почему то-гда, когда твой великан, Икмор, едва не решил исход нашего с тобой противостояния, по-чему ты не начал выступать раньше? Ведь силу Икмора ты знал. Начни ты атаку вместе с его диверсией, моему войску было бы никак не устоять, сам помнишь!
- Помню, базилевс! Хочешь, верь, хочешь не верь, но атака Икмора запланирована не была, да и как можно планировать этакое? Оно вдохновением зиждится! А потому я сам был в рядах моей пешей рати и просто не успел, как следует, осмотреть поле сражения, а, потому, и задержался с приказом, упустив победу! Ты ведь понимаешь, что начни я на-ступать раньше, тот твой телохранитель, чье копье убило Икмора, мог и не успеть, проби-ваясь сквозь тылы твоей отступающей рати…
- А почему так сразу, думаешь, стала бы она отступать?
- Куда ж бы она делась, базилевс, надавили бы как следует, тебя нет, подбодрить их некому, она бы и побежала. А мы ей на плечи и давай рубить. И вот так, на плечах твоих скутатов, ворвались бы в твой лагерь, базилевс и устроили бы там окончательную резню, а конница носилась бы по полю вырубая в пень и в капусту все ромейское, что еще движет-ся…
Их разговор, коснувшись многого, длился долго. О многом спросил автократор и сам был о многом спрошен, а перед тем как расстаться, базилевс пожелал великому князю счастливого пути и настойчиво рекомендовал опасаться днепровских порогов. Князь явно чувствовал, что Иоанн хотел ему сказать еще что-то, очень даже хотел, но не сказал. Они расстались, разошлись, одни к лошадям, собрав за владыками столик и стульчики, иные в свою ладью и вскоре с берега уже едва различали фигурки в малой ладье великого князя, а русы, с воды, едва могли рассмотреть базилевса всего в пурпуре, на белом, как сметана жеребце. И вся его свита, рысящая вслед за базилевсом. Два мира, две великие цивилиза-ции. Одна в расцвете своей силы, глядящаяся уже в свой закат. Другая, только начинаю-щая, формирующаяся. Собрались на берегу Дуная, поговорили, обсудив свое длительное и так и не решенное в поле противостояние, и разошлись, вернее, разъехались, каждая своим путем…

ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ
В расположение своих ратей, и великий князь, и базилевс ромеев, вернулись в разное время, князь раньше, базилевс много позже, но возвращение сие состоялось, и начались окончательные сборы. Рати великого князя предстояло покинуть город, где они прожили  почти два года, успели прижиться и обжиться. Они прощались с болгарской землей, по-скольку князь сказал сразу, что, дав слово базилевсу, его уже не порушит. Да и понял князь, а вслед за ним и все остальные, что византийская империя - тот кусок, который только-только формировавшаяся еще Русь, просто не проглотит. И не переварит. А вот подавиться этим куском очень даже и можно. Или попросту вывихнуть челюсти в напрас-ной попытке разинуть пасть достаточно широко, чтобы проглотить его. Да не просто вы-вихнуть, а и сломать, обрекая себя на голодную смерть от истощения. И хотя дружину и рать не радовало то, что так и не сумели повалить ромея, хоть и были от этого так близко, особенно в последних сражениях, червеньских, люди понимали, что это стало, наконец, просто правильным завершением всего этого безнадежного мероприятия. Завоевать бол-гарское царство, оказалось делом легким, а вот завоевать империю, русы пока не могли. Их объединенные силы, оказавшиеся вполне достаточными, чтобы вчистую, навсегда и под самый корень, уничтожить, выполоть намертво, хазарский каганат, были все-таки ма-ловаты, для того чтобы разгромить и взять под контроль старейшую империю, находя-щуюся, к тому же, на наивысшей, пожалуй, точке своего развития. Посему они и покидали так понравившиеся им шикарные придунайские равнины и мезийские горы, намереваясь уйти к себе на Русь. Да, не удалось, но дело они все-таки сделали достойное, и честь их нисколько не пострадала. Уходить можно было вполне с гордо поднятой головой. По-следними днями, русы и ромеи не имея нужды ратиться меж собой,  часто, собираясь в поле небольшими группками, говорили и общались просто по-человечески, расписывая друг другу, как кто живет. Жаль только, слишком мало кто среди руссов владел грече-ским, и слишком немногие греки, происходившие из близких к Болгарии мест, понимали славянскую молвь. Выручали болгары, знавшие, как правило, оба языка, но и их было все-таки маловато. Вообще то для руссов такая расслабленная жизнь вскоре закончилась. На-до было готовиться к походу, в ожидании установленных докончаньем припасов от роме-ев. Собирались русы уходить двумя способами. Главная рать, и конная, и большая часть пешей, пойдет, как решилось, сушей, имея при себе обоз с нужными ей припасами и до-бычей. Вторая часть, используя сотню оставшихся ладей, пойдет морем. Раненых получа-лось почти по 35 человек на ладью, посему, садить на них больше 20 гребцов никак не выходило, нужно ведь было где-то размещать еще и припасы для них. Это все означало медленный ход, большую усталость ратных, обращавшихся на воде в гребцов, и очень тя-желую и медленную, натужную, переволоку через днепровские пороги. А ведь остальную рать не поведешь параллельно судовой, никакого припаса не хватит. Значит, будет не-безопасно. Понимая все это, Свенельд просил князя поручить ладейную рать ему. Де, из варягов он, дело это править умеет лучше других, вот и поручи, княже. Но великий князь, понимая, что дело сие самое тяжелое, изначально решил, что рать эту поведет он сам. Это ведь раненые его рати! Он и только он за них ответственен полной мерой! Не бывало та-кого случая, чтобы русы бросали своих раненых, не бросят они их и сейчас. А водные ра-ти он водит не хуже Свенельда, сам старый воевода это уже не раз признавал. Свенельду же, Святослав поручал готовиться к походу через правобережную днепровскую степь, то-же изрядно непростому. Не дружиной конной, быстрой и подвижной, ничем не обреме-ненной, пойдут ведь, а с пешцами, и, что самое трудное, с обозами великими, для коих со-бирали возы по всему Доростолу и его окрестностям. Совсем непросто будет им, и идти, и, главное, дойти. Правдо войско сильное – ни один враг не страшен. А вот им на ладьях, имея только 20 сотен здоровых пешцов, годных в строй, придется совсем непросто. Да и гнать ладьи через море, не такое уж и спокойное, осенью, имея всего по 5 – 6 гребущих пар весел на ладью, дело не простое. Однако, изменить решение великого князя некому, оно всегда окончательное, как он решит – так тому и быть. Ладьи ремонтировали, по-новому смолили, набирали пары весел, основные и запасные. Припасы должны были дос-тавить только к концу месяца рюен. Это более всего и держало руссов в Доростоле.
Руссов держала здесь доставка припасов, а пребывание в Доростоле руссов, держало тут же императора. Он, безусловно, давно уже мог, оставив армию на тех же Варду Скли-ра, например, на патрикия Романа, или паракимомена Петра, хотя, все же, скорее всего, на Склира, отъехать в Константинополь и принять все дела, оставленные им так давно. Но ему так хотелось вернуться в Константинополь победителем, приведя с собой какое-то количество пленных болгар, каковых на скорую руку ловили сейчас его войска повсеме-стно. Он, безусловно, понимал, что никакой победы нет. Ему с огромным трудом и с серь-езной Божьей помощью, повезло всеми правдами и неправдами выкрутить ничейный ис-ход сражения. Конечно, Базилев вызвал к себе и Льва Дьякона и Скилицу, обоих своих хронистов, кому он приказал все описание осады ставить, как победную хронику своего базилевса. Для того, чтобы победа казалась более очевидной и другим, базилевс должен был покинуть поле под Доростолом, только после архонта тавроскифов. Вот и пришлось ему больше месяца после встречи со Сфендослейвом жить в этом чертовом шатре, решать там все дела управления империей, не имея возможности вернуться назад. Базилевс нерв-ничал все время сам, нервировал других и абсолютно ничего не мог изменить. Атмосфера византийского войска становилась все более мерзопакостной, возникло огромное количе-ство ссор и мелких стычек меж разными воинами, набранными в разных фемах империи, ромеи стали мелочны и подозрительны друг по отношению к другу. Император осторож-но, с оглядкой, стал разгружать свой лагерь от ставших сейчас внезапно лишними войск, отсылая их во Фракию, где паракимомену Петру было велено разбить лагерь и стоять с войском. Но на отплытие руссов из Доростола это никак не повлияло. Хеландии с припа-сом прибыли только в начале рюена , числа 8-го. Перегрузка их на ладьи и возы началась сразу. И завершилась в два дня, с небольшим. Русы начали переправу своей рати через Дунай, как раз напротив Доростола. Уже к вечеру 14 рюена, рать была перевезена вся, ос-тавив Доростол, куда вошли имперские войска, а ладьи руссов, следующим днем, вышли на  середину Дуная, став там на якорь. Отправляться в поход, решено было 16 числа меся-ца рюена, ранним-ранним утром.
Император вышел на берег, проводить отходящую рать архонта руссов, потом же, он немедленно передал командование армией Варде Склиру, коего успел хорошо проинст-руктировать заранее, и, погрузившись на дромон всего с  дюжиной ипаспистов, отправил-ся к себе в столицу. Все, эта страшная страница в судьбе империи – осада Доростола – за-крыта. И, как ему казалось, навсегда. Русы Святослава, к вечеру первого дня похода, спус-тились по течению Дуная к его дельте, там переночевали и вышли в море. Это было самое легкое плечо их похода, шли они все по течению, можно было дать отдохнуь гребцам. За спиной своей, на горизонте, они видели паруса нескольких имперских дромонов, взявших курс к полудню, спускаясь к своей столице. Ясно стало, освободившийся от непосильной ноши император, побежал, наконец, отдыхать к себе, в столицу.
Поход не задался с самого начала. Постоянно дули сильные противные ветры, за-медляя движение ладей, а иногда так и вовсе снося их в сторону открытого моря. Дважды суровые шторма заставляли руссов отстаиваться в бухтах изрезанного полуночного бере-га. Да и где задать добрый ход большим ладьям, рассчитанным на 50 человек, только 15 – 20 гребцам. Сильно снося ладьи, ветер заставлял руссов делать дополнительную работу, все больше и больше утомляя и без того уставших гребцов, вынужденных грести и без то-го, без обычных смен на румах. Ждан оказался именно в той ладье, где греб и сам великий князь. Поддержанный Шугой, он взошел, качаясь в ладью, и прилег, прислонивших к теп-лому деревянному борту. Лежать так, ощущая себя живым, было чудесно и прекрасно. В том бою, Ждан полагал, что сильно лопухнулся. Конница руссов перемешавшись на встречных курсах с ромейскими катафрактариями, стала кружиться практически на месте, роясь подобно двум огромным роям, внезапно заратившихся между собою пчел. Обоеру-кий Ждан, вооружившись двумя мечами, словно парил над схваткой, гася ромейские жиз-ни и выручая своих нарочитых и отроков. Он вертел мельницы обоих своих мечей, мало-уязвимый для прочих бойцов и рубил, рубил, рубил. Казалось, ничто не может остановить этот комбайн, нацеленный на уничтожение всего живого вокруг. Однако, внезапно, вни-мание Ждана привлек катафрактарий, атаковавший его с копьем. Он уже готовился, от-бросив его копье, нацеленное ему в корпус, своим мечом в шуйце, скосить того катафрак-тария другим мечом. Ромеи, сильно уже истаяв в этом бою, искали способа выйти из него, не подставившись под преследование конницы руссов. И тут пришел тот песчаный вихрь, даровав недодавленным до логиического конца ромеям, реальную возможность расце-питься с грозными руссами и начать спешный отход. Ждану же тот вихрь бросил добрую толику мелкого песку прямо в лицо, а катафрактарию, что атаковал его с копьем, вихрь шел в спину, словно подгоняя его. Ждан, мгновенно ослепший, все же успел опустить ве-ки и слега нагнуть голову. А еще он, помня прицел того катафрактария, немного откло-нился влево, слегка свесившись с седла. И удар пришелся в правую часть груди и попал бы, наверное, в легкое. Но добрый кованный щит купленный очень давно, в Новгороде, спас нарочитого воеводу. Копье ромея, скользнув по щиту, ударило в правое плечо, про-рвав кольчугу и сломав ключицу. Тут бы Ждану и кирдык, он, медленно свешиваясь с седла приставшего коня, скорее всего, пал бы наземь. Нашли бы его, нет ли, как знать? Однако рядом оказался побратим Ратмир. Он зарубил того ромея, ошалевшего от своей совсем уж нежданной удачи, и, заслоняя Ждана своим телом, поддержал его, выпрямив в седле, и погнал, и своего жеребца, и боевого жеребца Ждана к городу, передав там воево-ду с рук на руки лечьцам. Те сразу же принялись колдовать над нарочитым, а уже через две недели Ждан начал ходить, хотя лубки с плеча все еще не снимали. Отправляясь до-мой, Шуга упросил великого князя, взять и его на ладью. Мол, княже, мы должны быть вместе, особенно, если одному из нас плохо. Князь возражений не имел, но взять и Шугу, на ту же ладью он не мог. Слишком мало с ним было опытных нарочитых, некому было командовать ладьями, где гребли простые ратники. Кое-где доводилось ставить к сему де-лу и раненых нарочитых, кто был к тому способен телесно. Так Шуга стал командовать первой своей ладьей, с 18 здоровыми ратниками и 30 больными на ней. Видеться со Жда-ном ему покамест не доводилось, но то, что младший друг и побратим совсем рядом, гре-ло сердце раненому нарочитому воеводе. Ведь добрые друзья – это самое лучшее, чем да-рит нас эта жизнь. Первое время после ранения, Ждан, укатанный лечьцами в тесный лу-бок, боялся даже и шевелиться, поскольку сразу возникало ужасное дурнотное ощущение, противное и липкое, не оставлявшее потом очень долго. Теперь он достаточно окреп и мог позволить себе почти свободно вертеть головой и даже шевелить иными членами. Ждан с удовольствием подставлял лицо прохладным брызгам уже остывающего от летнего при-пека моря, радуясь их соленому горьковатому вкусу. А еще его несказанно радовали звон-кие крики чаек, плеск тяжелых волн, бьющих в скулу ладьи и мерный скрип уключин. Все это были звуки жизни. Тогда, ослепленный песком и раненный, он почитал уже, что жизнь завершена. Однако уже вечером того же дня, он осознал, что нет, ничего еще не кончено, хотя шкуру ему и продырявили качественнои вполне  и очень вдумчиво. Узнав, что князь взял с ромеями мир, потому что тем помогали боги, иначе никто и не мог истолковать этот песчаный смерч, заставивший остановить яростную и успешную атаку руссов, какая, уж наверное бы, привела ромеев к полной погибели. Но, если боги за них, ратиться с ни-ми, наверное, глупо, лучше мириться на ничейном результате. Так понял Ждан князя, так его поняли и иные нарочитые и ратники. Что ж, они уходят, с богами не поспоришь, те сильнее, по самому своему определению. Вот только точило сердце такая подленькая мыслишка – что ж ты Перун? – слаб оказался? Почему не помог детям своим, не пригнал грозу с дождем, прибившую бы песок, а нам давшую бы время прибить ромеев? Нам его, времени-то, и надо-то было, еще с четверть денька, ну, может, чуть-чуть более. Почему? Но море заметно свежело, бросая в лицо уже не брызги, а целые ушаты соленой воды. Ждан сполз слегка пониже, а то враз вымокнешь и станешь дрожать, как жалкая дворовая собачонка! К лицу ли это мужу нарочитому? Оно и не смертельно, вроде, а все же непри-ятно, особенно если ты и без того болен и слаб. Из разговоров гребцов, жадно прислуши-вавшийся к ним Ждан, понял, что их относит течением Днепра и ветром в открытое море и у гребцов не хватает сил, выгрести против сноса. Известно, меньше половины положен-ного комплекта на веслах и без смены к тому же. Устали мужики безумно. А все одно, кроме них грести некому! Князь, умничка, завел песню, бодрит гребцов, призывает грести к берегу, кричит, что коли сейчас не сдюжат, придет еще более сильный ветер, придет шторм и унесет их далеко в море. Кормчему он приказал править на заход, почти назад, чтобы выйти из скоростной струи течения Днепра и переждать полуночный ветер под бе-регом. А песня, заведенная князем, уже не умолкала, ширилась и витала над ладьями. На-прягаясь и перенапрягаясь, гребцы рвали весла в уключинах. Уже поздно ночью, изрядно промерзнув, и клацая зубами, как те собачонки на промозглом ветру, они вошли в тень высокого здесь берега, выскочив из струи сильного днепровского течения. На всех ладьях, стараниями раненых, держали огонь, давая возможность своим, на других ладьях, сориен-тироваться. А утром они вошли в бухту, укрываясь там и от крепчающего ветра, и от рас-шалившегося моря. Приткнув к берегу ладьи, здоровые ратники немедленно обеспокои-лись огнем, укутывая в свои плащи раненых товарищей, а иных, особенно замерзших, и перенеся на берег, к кострам, отогреваться. Быстро сварганили походный кондер, и ратни-ки разнесли горячее варево, кормя раненых. Трогательно было наблюдать Ждану эту за-боту суровых мужиков о своих братьях-ратниках. Особенно, завидев между ними Шугу, с парящей на ветру чашкой кондера, пробирающегося целенаправленно к нему.
Три дня и три ночи бушевал шторм на море, ревело и бесновалось за пределами за-крытой с трех сторон бухты славное море. Одну ладью, русы все же потеряли. Она не справилась с течением и ветром и погибла. Этого, правда, никто не видел, но никто и не сомневался в судьбе той ладьи. Зная свирепый норов моря, трудно было в том сомневать-ся. Гибель товарищей была обидна и досадна, но сделать с этим хоть что-нибудь, людям было не по силам. Наконец, ветер утих, и рев моря перешел в его обычный ровный и не надоедающий шум. Подождав еще полдня, Святослав сходил на своей ладье в разведку и вывел весь свой караван опять в море. На сей раз мощное встречное течение Днепра, они прошли без того перенапряжения сил, что было прошлый раз. В середине листопада ладьи вошли в дельту Днепра, ощутив на лице, дыханье холодных родных ветров, почти уже по-забытое в далекой и теплой Мезии. Осень в этих местах была холодной, грозя ранней зи-мой. А князь видел, что его ратники выдохлись, совершив переход по морю. Им следовало дать хотя бы пару дней отдохнуть, ведь здесь в дельте, сделать это много проще, чем где-нибудь еще, где придется держать дальнюю сторожу и таить каждый дымок, неровен час, накличешь им степняков. Сделали большую дневку в дельте, снявшись в путь, навстречу быстро приближающейся зиме. Она в этот год пришла вельми рано, не дав Святославовой рати отойти от дельты даже и на неделю пути, тем более, что уставшие ратники его про-тив течения выгребали не слишком хорошо. Святослав принял решение вернуться на ост-ров в дельте Днепра и зимовать там. Спеша, пока еще окончательно не промерзла земля, устроить себе землянки, ратники срочно рыли землю. Перекрывая вырытвые ямы всем, что находилось здесь под рукою. И все одно, едва поспели до снега, с крышей над голо-вой. Ждан и такие как он, справлявшиеся работать одной рукой, делали все, что было им посильно, пытаясь быть полезными, хотя бы и частично. И все же к первому снегу ратные крышу себе над головами спроворили, морозить раненых и сами замерзать в поле не ста-ли. А князь все хмурился. На вопрос Ждана, в чем дело, ответил, что мало припасов, при-дется снижать выдачи продовольствия, сначала ратникам, а потом и раненым. Надо орга-низовывать охоту и рыбную ловлю. А Ждану уже сняли лубок, и лекарь велел усиленно разрабатывать руку. Жизнь для него начиналась сначала.
Рыбная ловля в конце осени редко бывает продуктивной, зверя в степи добыть без коня и того тяжелее. Ратные не по разу выходили и  море и в Днепр, приискать рыбы в се-ти, но успехи у них были весьма скромны. Рыба поздней осени, как известно, весьма пас-сивна, в отличие от людей.
Зима была уже на середине, когда, наконец, начала идти рыба в сети. К этому време-ни все зимовщики уже весьма изрядно оголодали. Ловили через две лунки, способом хо-рошо известным вятичам, но редко практиковавшемся на Днепре. Вятичи Ждан и Шуга и взяли на себя хлопоты по исполнению рыбалки. Вконец оголодавшие, к этому времени русы, наконец, воспряли. Появилась реальная надежда дотянуть до весны. Там появится кое-какая зелень, и помирать станет совсем уже незачем. Голод, конечно, даром не про-шел, некоторые раненые умерли. Для их похорон оставили две ладьи, в которых уже неко-го, да и некому было везти. Еще с два десятка таких лодей сожгли на отопление землянок, топлива на островах дельты было до ужаса мало. А весна уже шла, поспешая. Святослав торопил своих людей отъедаться рыбой, надеясь проскочить по вешней воде пороги, из-бегнув печенежской угрозы. Но недостаток в питании привел к развитию у многих, в пер-вую очередь самых слабых раненых, страшной болезни - скорбут . Болезнь обходила только тех, кто проявлял активность, пытался хоть что-то делать. При наличии этой бо-лезни, старые раны не зарубцовывались, кости не срастались. Ждан, к счастью, завершил свое исцеление раньше, к этому времени, вместе с еще десятком – другим нарочитых и ратных, начав восстановление былых навыков, прежде всего боевых и охотничьих, и те-лесной мощи. Пока стоял на реке лед усиленно ловили рыбу, понимая, что во время ледо-става, она снова станет недоступна. Сами ели ее сырой, не обработав огнем и заставляли есть других, поскольку лечьцы говорили, что это помогает от скорбута. А уже ближе к весне, Ждану повезло убить из лука заплывшую в пресную воду, подловленную ледоста-вом, нерпу. Ее лечьцы, исполосовав на тонкие полоски свежего мяса с кровью заставили больных и раненых съесть полностью сырой. Наготовив и заморозив в снегу и на льду достаточно рыбы, переждали ледостав. Да не просто переждали, а усиленно готовили к походу ладьи, надеясь, что даже в сильно ослабленном составе гребцов, ведущих тяжелые ладьи, смогут выгрести против течения мчащего к морю вешние воды своевольного и раз-гульного Днепра.
Не знали и не ведали люди Святослава, что основная их дружина, уже прибыла в ки-евские земли, еще в начале зимы. Довел ее воевода Свенельд без больших потерь, как пе-шую, так и конную. Появившись в Киеве уже с началом морозов, принуждены были ждать, пока серьезно и окончательно встанет Днепр. Потом отправились по нему на санях, проходили много полуденнее острова Хортицы. Да и до дельты Днепра не дошли только в день - другой пути. Не найдя князя, решили, что он с ранеными зазимовал где-то на мор-ском берегу, не справившись с малым числом гребцов в ладьях, преодолеть сильное тече-ние в гирле  Днепра. Это значит, что с весной они снова начнут свои поиски, конно и водно, берегом Днепра и по самому Днепру.
И вот, взбухший от талой воды Днепр, принялся ломать лед на всем своем протяже-нии. С грохотом и жуткой стрельбой, начинался и тек обычный ледоход. Огромные льди-ны, крошась и трескаясь, выползали, теснимые ледовыми полями на берега, и их снова слизывала с них, и уносила с собой ревущая и все прибывающая вешняя вода. Буйство ле-дохода продолжалось более недели, мешая спать и будоража людей своим целеустрем-ленным движением и напором. Люди Святослава торопливо заканчивали ремонт и ску-пую, поскольку маловато было припасено смолы в кусках, осмолку ладей. Скоро, скоро очиститься Днепр ото льда, и можно станет попробовать выгрести к порогам и пройти над ними большой водой. Уж очень не хотелось связываться с волоком малыми силами, да и опасно было это чрезмерно. Все это Святослав понимал, как понимал он и то, что свои не бросят и, дождав, когда очистится Днепр, станут искать и найдут. Но раненые гибли каж-дый день, а лечьцы твердили в один голос, что помочь им может только добрая пища и теплый уход, что можно обеспечить только дома. Поджимаемый временем и смертями своих раненых ратников, Святослав решил идти. И вот, когда льдины, по неимоверно вздувшейся реке, стали редкостью, они, вначале, собрав в ставшие лишними ладьи умер-ших от ран и цинги, подожгли их. Отправлять горящие ладьи по воде, сотворив погибшим и умершим «Баль фор» , у руссов не было в обычае. Это привычнее скандинавам, викин-гам. Предав огню своих павших, они столкнули свои ладьи на воду и занялись делом, принявшись выгребать против страшного течения. Удже к вечеру все осознали, что будет это весьма непросто, ибо продвинулись они незначительно, таким же незначительным бы-ло и продвижение следующих дней. Если бы экипажи гребцов на ладьях были полными, прошли бы они сей путь, конечно, не легко и непринужденно, но, выгребая против любой стремнины. Намного меньшие экипажи их ладей, грести так мощно просто не могли, к тому же они почти не сменялись, гребя по целым дням. На ночи они приставали к берегу, вытягивая для опаски свои ладьи на берег. Для скорости утреннего спуска на воду, ране-ные ладей не покидали и на ночь. Все это время запомнилось Ждану и Шуге безумной греблей и огромной, все ломающей, усталостью…
А далеко вверху, по течению вздувшегося и разбухшего, как море, Днепра, отступив от его выплеснувших на низкий левый берег, на многие и многие версты вод, и заняв гря-ду незначительных курганов-высоток, стояла орда печенегов хана Кури. Получив известие о скором отбытии князя Святослава с Дуная, от посланника базилевса, архиерея Феофила Евхатийского, хан не колебался ни одного лишнего биения сердце. Мигом его приказ, взметнул в седла мергенов, обленившихся и начавших жиреть на харчах у базилевса. Ки-битки собрались позже. А он, уже отойдя, послал назад два больших чамбула, примерно по тысяче мергенов. Нельзя оставлять свои кочевья совсем без охраны и защиты. Сильно поспешая, они вышли к Днепру осенью прошлого года, основав здесь на юру зимовье. Зимовка была изрядно голодной для лошадей, но Куря не уходил с нее, надеясь на то, что Святослав все равно пойдет водным путем. Он, как и любой, кто долго ходил со Свято-славом, научился хорошо понимать его. Он знал, что раненых своих, русы обязательно повезут водою. Основная рать пойдет пеше, степью. Путь ей преградить было некому, а пищу в степи ратники себе найдут, нашли бы ее себе их кони. Понимая Святослава, Куря ведал, с ранеными пойдет он сам. Значит, здесь по Днепру ему и идти, с дружиной малой и обузой многой. Куря вожделел свою месть, лелея ее и боясь, что русы справятся пройти над порогами большой водой, смогут, осилят. Тогда его месть Святославу останется не-отомщенной. За что же Купря так ненавидел Святослава? Ведь еще в хазарском походе, они были добрыми союзниками. И этот поход принес ему баснословную прибыль нигде и ни с кем ранее не достижимую. И, когда Куря узнал, что в свой новый поход Святослав пригласил только Радмана, кто и без того был сильнее его, Кури, он смертельно обиделся. Конечно, поспеши великий князь, послать к Куре посла с богатыми дарами и словами дружбы и братства, хан бы его простил. Но время шло, а слов тех не было. Зато прибыли послы от базилевса, норовившего взметнуть печенегов на столицу великого князя, отвле-кая того от дел мезийских. И первый, кто поддержал посла базилевса, был Куря, что и подвигло многих иных ханов, кроме, конечно, Радмана. Тот союзу с русами не изменял даже и мысленно. И неизменно от этого выигрывал.
Собрав приличную орду, вполне способную, по их мнению, справиться с Киевом, в отсутствии там великого князя, они атаковали город. Но, треклятые русы, успели-таки сесть в осаду и запереться. Правильной осады печенеги не любили, да и вообще они мало что любили, кроме грабежа. Но, тем не менее, правили ее старательно. Особенно усердст-вовал все тот же Куря. Внезапная весть о приходе великого князя, поразила печенегов, как гром с ясного неба. К тому же, ждать его можно было с полудня, а доложили о нем про-ведчики с полуночи. Ханы гадали, что это? Но первым поверил, узнав, казалось, дерзно-венный почерк великого князя – всегда появляться неожиданно и с неожиданного направ-ления – Куря, что и убедило окончательно остальных ханов. Они тоже заспешили, и бег-ство печенегов от Киева стало повальным. Только неделю спустя, Куря узнал, что великий князь не прибыл, а слухи о его прибытии распустил его наместник и воевода в Чернигове, боярин Претич, пришедший на выручку Киеву всего лишь с тысячной конной дружиной, принятой кочевниками за дружину великого князя. Но вернуться к Киеву и продолжить осаду никто уже не решился. Не решился и Куря. Он, сознавая неизбежность мести Свя-тослава, забился впритык к землям оседлых кавказских племен, не тревожа их набегами, выжидая святославова ответа.
И он не заставил себя долго ждать. Только прибыв в Киев, Святослав, как и ожидал от него Куря, принялся старательно и плотно чистить степь своим частым неводом, обой-дя и оставив в покое только те земли, что контролировались Радманом. Разумеется, Куря намеревался нырнуть со своими кочевьями именно туда, но проклятый Радман зорко ох-ранял свой кусок степи, мергенов Кури попросту отбросил, встретив их и попотчевав кон-ным боем со своими мергенами, а кочевья, въехавшие на подконтрольную ему террито-рию, переподчинил себе. Ответить ему наездом, Куря не мог. У Радмана было много больше мергенов и они всегда лучше вооружались, нежели мергены Кури. А со временем, отъехали от Кури и те мергены, чьи родные кочевья перешли к Радману, что им делать с ханом, не сумевшим защитить даже их родные кочевья. Закончилась зима и Святослав на-чал плотную чистку степей от кочевников. Куря понимал, что спастись ему можно только полностью подчинившись Радману, или, перейдя в чужие земли, лучше в земли сильного владыки, например, византийского базилевса. А когда святославов невод сильно прошер-стил и его кочевья, уменьшив их наполовину, Куря решился и с оставшимися у него мер-генами и кочевьями двинулся по побережью Понта Эвксинского. Местные племена этого сильно не приветствовали и, пробиваясь, печенеги понесли ощутимые потери. Да еще и хвост их кочевий прижал возле моря вездесущий Святослав, вырубив его в пень, а кочевья донял палом и пустил в дым. Император, ратившийся с великим князем, принял печенегов ласково, и место для проживания дал, однако рядом испоместил свою конницу, строго-настрого запретив грабить своих соседей. Запретить это одно, а не допустить совсем дру-гое. Как же кочевнику без грабежа? Не можно этого! Лишить его права грабить и убивать, то же самое, что лишить его права жить! Ох, и вздохнут же ромеи спокойно, по уходу та-ких гостей.
Проведя наполовину голодную зиму на этих пригорках, Куря переживал сейчас го-лодную весну. Травы нет, кони голодны и бесятся. А больше всего он опасался, что вот сейчас на полной воде появятся ладьи Святослава и пройдут пороги большой водой. А может уже идут, но ближе к тому берегу реки, а они этого просто не видят, поскольку очень далеко, ведь Днепр разливался на десятки верст. Тогда Святослава ему не видать никогда и его месть останется вечно неотомщенной. И он, великий хан печенегов, Куря, станет посмещищем для всех кочевников и притчей во языцех. Его мергены глядели косо на своего хана, даже и телохранители-нукеры. Но он снова привлек их обещанием не-сметной добычи, везомой, якобы, Святославом из ромеев. Не может великий князь воз-вращаться пустым, убеждал Куря, позабыв о рати, пошедшей в Киев сухопутьем и о при-ходе князя домой тогда еще, в 969-ом. И верили хану мергены, зная жадность своего по-велителя, никогда не выпускавшего богатства из своих загребущих рук, такими же мнили они и иных прочих. И терпели, терпели, терпели. Голода у степняков не было, спасали стада. Они же спасали и от цинги. Просто к весне в их рационе становилось много больше сырого мяса, им кормили даже и тех, кого недавно отняли от груди. С сырым мясом жи-вотных, получал степняк нужные ему витамины. Оседлые, насмехаясь, звали их сырояд-цами, не понимая, что именно употребление сырого мяса хранило их зимой и ранней вес-ной от скорбута. Пока еще, там, в степных ложбинах появятся сочные и полезные кореш-ки, аккуратно собираемые женщинами, детворой и старцами. А выживать ведь надо круг-лый год. Круглый год их скот добывает себе пищу, в том числе и из-под снега. Вот и у людей тоже не будет скорбута, коли они в свою очередь, станут есть сырое мясо. Все что для этого нужно, скот уже нашел, зачем трудиться дополнительно?
Нет, люди не голодали, страдали от зимнее-весенней бескормицы именно стада. Тра-вы по весне становилось отчаянно мало, и была она не такая сочная как с осени и даже в зиму. Скот тощал, наиболее слабые животные гибли, ослабевали не только стада и баран-ты, но и пуще иных хранимые кочевыми, табуны.
И даже табуны боевых жеребцов мергенов, наиболее оберегаемая ценность, сильно тощали, потому и не мог конь степняка соревноваться весной с лошадью оседлых на вы-носливость. Тому корма запасали на зиму люди, этот же искал их сам и не всегда находил, недоедая. Тяжко, очень тяжко жилось сейчас степным. Хорошо еще, что русы, занявшись ромеями, позабыли этим летом чистить степь своими страшными изгонами. А что будет, коли они перехватят, и убьют князя Святослава, печенеги задумывались не сильно. Пер-вое, что приходило им на ум, так это то, что уже не Святослав поведет свою нарочитую чадь – казнить их кочевья, хотя они и догадывались, по своему опыту, что, значит, будет это кто-то иной. Святослав путь этот нашел, а пройти им, когда он известен, замогут уже многие. Отомстить же за своего князя-воителя, русы захотят, безусловно и всенепремен-но, да и дети у него остались. Но эти мысли изгонялись из их душ непрерывной алчбой богатой добычи. Святослав же стал несметно богат, и пустым идти не может! Просто не имеет права! О том, что большая часть рати Святослава, прошла правобенрежной степью, все словно забывали. Терпеливо и укрывисто ждали печенеги своего часа.
Святославовы же ратники дружно и отчаянно рвали жилы на веслах, вместе со своим князем, пытаясь проскочить пороги большой водой, и все отчетливее понимали, что этого не получится. Не сдюжат они столь малым числом, да против днепровского-то течения. Князь, понимая, что не стоит выматывать свою дружину полностью, остановился.
Семь заборов, семь цепей подводных скал, примыкавших к полуденному краю большого острова Хортица, они прошли еще вздувшейся, но уже заметно опадающей во-дой, но уже почти без сил высадились на остров Хортицу, недавно освободившийся из под большой воды. Рев остальных порогов был уже явственно слышен. Святослав, поняв, что вода спала и порогов им не проскочить по воде, отдал приказ отдыхать и кормиться всем. Запас рыбы и нерпичьего мяса у них был пока еще достаточен. Отдохнув неделю, подо-шли к волоку, начав переволакивать суда. Вытащили их все на берег и стали двигать их по очереди, не выгружая раненых и припаса. К счастью катков-бревен на берегу было в дос-татке от всех прошлых переволоков. Передвинув на версту – другую первые сорок ладей, ратные возвращались к оставшимся позади и тащили их. Обычно все пороги проходят за три дня, если сильно спешат, то за два, но это при полном и здоровом экипаже. Их же бы-ло вдвое меньше нужного и они, несмотря на отдых сильно устали. Им для этого требова-лось целая седмица. И уже ревели все двенадцать уступов Ненасытца, и уже прицелива-лись русы, спускать суда в залив Талинка, а оттуда выходить на чистую воду. И даже князь уже подумывал, что их, кажется, пронесло…
Давно уже отступил, разливавшийся половодьем Днепр от высоток, на каких сидели печенеги Кури, войдя в свое нормальное русло. Сторожа печенегов выдвинулась вплот-ную к Днепру, хотя земля там долго была размокшей и долго не пропускала к себе, отго-няя грязью и топью великой. Заполошный прискакал гонец, сообщив, что русы, толкают свои ладьи по скальному грунту, обходя пороги посуху, и руссов там тысячи две, может и три, а также много раненых в ладьях. Все, решил Куря, это судьба! А что Святослав едва опять его не обманул и довел свои ладьи уже почти до самого конца перехода, все ускоря-ло. Вся его орда, все от стара до сопливого подростка, все, что смог хан еще собрать по кочевьям, набирая в чамбулы всех, и стар и млад, взлетели на коней. Подбираться к рус-сам предстояло тихо, на рассвете, нет лучше еще чуть до рассвета, когда сон морит даже самых стойких. Они пойдут шагом, обув коней в тихушные, овечьей кожи, чуни. Все пой-дут. Сколько у него в орде мергенов? Кто бы сказал тьма, кто – тумен. Он же знал совер-шенно точно 9921 всадник, считая его телохранителей, их два десятка, и его самого. В мергены он собрал даже самых юных, едва севших на своего первого боевого жеребца, еще недавнего жеребенка, и самых старых, уже давно намеревавшихся править скрипя-щими кибитками в самых покойных кочевьях. Нет уж, пойдут все. Они добудут голову этого проклятого Святослава и все те сокровища, что тот везет при себе. Куря уже и себя абсолютно уверил, в том, что Святослав завален этими сокровищами, настолько, что и двинуться с места боится. Всю ночь они тихо подкрадывались к беспечным руссам и были несказанно удивлены, когда на одной скале, обочь Днепра, кто-то с жутким скрежетом высек железом искры из кремня, как из огнива и поджег большой костер. Сразу стало слышно, как завозились русы у ладей, строясь, кажется. Куря послал одного десятника с его десятком убить того руса, что подал сигнал. Сам же он, поняв, что дальше скрываться бессмысленно, вскочил в седло, выхватил саблю и повел своих на руссов. Стена щитов, какую встречь печенегам организовали уже русы, издали выглядела не так страшно, как днем. Но за спинами печенегов начало слегка светлеть и они, на конях, неплохо проеци-ровались на этом фоне. Засвистели стрелы руссов. Не все в полутьме точные, но далеко и не все и мимолетные. Послышались крики раненых и умирающих, ржание раненых лоша-дей. Они тоже не прятали свои луки в налучах, но русы знали с кем они сражаются, и щи-ты свои на спину не вешали, держали их плотно, сбив в сплошную стену. Уже на скаку хану стало понятно, что игра метателей стрел, преимущества им не даст. Даже раненые русы, те, кто смог сесть в ладье, вели стрельбу по степнякам. Надо было лезть с ними в тесную свалку. Словно гром грянул поутру, когда печенеги врезались с разгону в стену щитов.
Конь ночью видит плохо. Он больше доверяет нюху и слуху, а еще конь верит в ум своего всадника, даже не подозревая, что тот может его предать. Поэтому, именно в тем-ноте, его намного проще толкнуть на острия рогатин, которых он еще попросту не видит. Степняки и толкнули своих лошадей на рогатины, завалив их телами первый ряд пешей рати великого князя. Все способные к бою нарочитые, были поставлены князем в строй, чтобы они, мастера одиночного боя, стали опорой всему строю. Завязалась жесточайшая схватка. Потеряв можество лошадей, обесконевшие мергены пытались резаться пеши, но в этом деле, с руссами, им было, ну, никак не сравниться. Только зимой снова ставший обоеруким, Ждан, рубился с кочевыми, думая про себя о Шуге. Его друга и младшего по-братима, хорошо видевшего ночью, князь отправил именно на ту скалу, откуда им и дали знать огнем о приближении степняков. Степные после долгой попытки пробиться, начали отступать, но русы их так просто не отпускали. Их сильно пострадавший строй пошел вперед за степными, иссекая всех мергенов, ставших пешими и снимая с седел тех, до ко-го успели дотянуться. Ждан яро вертел двумя своими мечами мельницы и это уже стоило жизни не одному мергену. Но все же они отбежали на добрых два с половиной перестре-ла, принявшись приводить себя в порядок. Строю пешцов пришлось слегка податься на-зад, чтобы оставить сотни трупов павших на рогатинах лошадей и мергенов, как препят-ствие для конных, атакующих руссов. Много пало и ратников. Но строй свой русы снова выровняли, восстанавливая взаимодействие бойцов в нем, сильно поредевшем.
А Шуга, сидя на своей скале и вовремя узрев толпу степняков, сумел вовремя подать знак. Но, уже потушив костер, он обнаружил, как на его скалу обрушился добрый десяток стрел. Ну, еще бы! Конечно же, его засекли! И что? Полезут снимать отсюда? Хорошо бы! Дорого же он им встанет! Забираться на скалу было нетрудно, вот только укрытий на ней было не так уж и много. А у него здесь полный колчан с двумя дюжинами стрел. Наконец из-за уступа показалась первая степняцкая башка в малахае. Шуга, предусмотрительно поместившись в тень скалы, стоял, растягивая лук, на уступе несколько ниже того места, где он недавно жег костер. Удачно пущенный срезень, снес мергену полчерепа, переме-шав мозги того с волчьим мехом малахая. Самого нарочитого молодца выдала разве тети-ва, звонко тенькнувшая по перстатице, но все стрелы степняки выпустили выше, подметя ими лысую верхушку скалы, где они предполагали нахождение дерзкого противника. Два силуэта перескочили через тот же гребень, откуда только что унесло их обезголовившего товарища. Первого из них Веселин не засек упустив из прицела, зато второй получил свой срезень в грудь и, взвыв, упал, держась за перси. Раненый гнусно завыл от боли, посте-пенно затихая, по-видимому, стрела попортила ему легкие. Но Шуге следовало помнить и о второй тропинке на скалу. Он быстро переместился туда, услышав, как свистнула над ним стрела из лука, выпущенная уже именно с той стороны.  Все становилось понятным, его берут в клещи с двух сторон. Неприятно, но посмотрим, кому из нас станет от этого хуже. Фигура печенега, осторожно идущего по тропинке и держащего перед собой растя-нутый лук, с наложенной на тетиву стрелой, неплохо виднелась даже в предрассветной серости. Посланный в него срезень, ударил в районе шеи, сразу сделав свое дело, едва не оторвав степняку голову. Отпущенная стрела из его опущенного лука, ударила в скалу под ногами мергена и рикошетом звякнула по шлему Шуги-Веселина. Ох, ты, молодчик, од-нако! Уже умирая, едва с собой не прихватил! На рикошете-то! Однако! Степняки внизу переговаривались в голос, кого им было стесняться? Да вот только Шуга, побывав в тече-ние года у них в плену, язык печенегов знал, и понять чего они там гергечут, мог распре-красно. Он слышал, как те кому-то говорили, что черта ли им в этом руссе, а уже трое мергенов погибли от его руки. А этот кто-то явно начальственным тоном им объяснял, что хан приказал этого руса убить, значит, они должны его убить. Ему, между прочим, напом-нили, что русы на берегу везут большую казну, и неплохо было бы не упустить ее дележа. Ага! Один из переговаривающихся плохо спрятался, его плечи и голова были хорошо видны Шуге. Что же? Прекрасно! Руки привычно тянул лук, щелчок тетивы по перстатице и еще один труп кочевого с раскроенным черепом, падает на скальную породу. Готов! Четверо уже наткнулись на его стрелы, а к скале бежало 11 человек, осталось семеро, при-ятное соотношение. Но пятеро явно решили все по-иному. Они выскочили из-под прикры-тия скал и побежали, петляя, туда, где оставили своих лошадей. Попасть в кое-кого из них было можно, но, только подставившись под стрелу одного из тех, кто остался под скалой. И все же, Шуга, слыша, как там, на берегу, сшиблись степные с ратниками великого кня-зя, решил рискнуть. Он высунулся на краткое время и, почти не целясь, метнул стрелу. Мимо, совсем немного прошла в стороне от корпуса одного из бегущих, но все же в сто-роне. Шуга немедленно спрятался за скалой. Пока он убирал голову и плечи, по его плечу, облитому двойной кольчугой с пластиной оплечья, чиркнула, срикошетировав, стрела, су-дя по всему, с бронебойным наконечником. Вторая стрела просто стукнула о валун у него за спиной. Ясно! Серьезно они его держат. Тут не слезешь, и Шуга притих, вслушиваясь в музыку недалекого боя. Там победные взвизги атакующих кочевников, сменил их расте-рянный вой, явно получили, гады отпор, на какой никак не рассчитывали…
Святослав спокойно и размеренно распоряжался боем, хотя и прекрасно понимал, что их положение было отчаянным. В первом же наскоке кочевники потеряли голов пять-сот, но и ратников легло человек двести, большей частью задавленные лошадиными тела-ми. Но кочевых эти потери не остановили. Они собрались в отдалении, клубясь, подобно взбудораженному рою, перестраивались, готовя новую атаку. Очень знакомый бунчук… А-а, Куря! Отсиделся в пределах империи и снова явился. Сам ли явился? Нет, пожалуй! Так вот что хотел ему сказать базилевс при их встрече? Стыдно стало? Ой, вряд ли! Таким не бывает стыдно, они правы всегда, даже когда и не правы! Но все-таки понимал, что де-лает подлость, и даже была потуга от нее отказаться. Что пересилило? Да и не важно что! пересилило и все! Ну, тогда, если он отсюда все-таки выберется, его совесть свободна, даже если ему придется нарушить договор. А взметную грамоту ромею, он с Ратибором отправит сразу. С Ратибором? Где он? Шел с основной ратью. Свенельд уже должен был дойти до Города. Надо думать, там! А, впрочем, обо всем этом он подумает позже. Сейчас надо сосредоточиться на обороне! Интересно, а отчего Куря стал ему таким записным вра-гом? Когда хазар, тогда, под Саркелом, Самандаром и Беледжентом долбали, дружелюбен был, хоть ты его к ранам прикладывай! А потом стал самым отпетым из тех, кто осадил Киев. Орду он его потом неплохо проредил, плохо, что самого не достал, не сунувшись в Византию. Хрен с ним с базилевсом. Понятно, что он бы это немедленно выставил пово-дом своего нарушения договора. Иоанн, конечно, воин, но и двуличен он до крайности. Как и все ромеи. Впрочем, уже то, что убил своего государя, которому присягал и встал на его место, уже это говорит о двуличии, да таком, что дальше просто некуда. Но надо было спешно распоряжаться, строя стену пешцов снова. Думать об отвлеченном стало некогда. Князь перемещался вдоль строя, привычно расставляя своих воев. Он старался сохранять более-менее плотную щетину из рогатин повсеместно на пути степняков. А еще он, поняв, что именно он сам является тем объектом, что притягивает все атаки степняков, решил опробовать на них свою давно уже задуманную тактическую новинку. Только в тех бит-вах никогда так строго не определялся пункт, по какому неизбежно ударит враг. Князь прошел на оба фланга, объясняя оставленным там нарочитым, что им делать и когда. По-том вернулся и встал в основу угла, выстроенной руссами скобки. Жаль только, что его пешая рать столь малочисленна, что даже потеря пары сотен бойцов, сказывается на ее устойчивости. Степняки недолго клубились перед руссами. За их спиной уже вставало солнце, затрудняя лучникам великого князя, взятие точного прицела. Вот хан решил, что пора и степные, снова пронзительно и подбадривающее для себя, завизжав, кинулись в атаку. Нацелена она, как уже правильно разобрался князь, именно на него. Князь опробо-вал в последний раз рогатину, подобранную из рук павшего при первом наскоке воина,  встал за щит, удерживаемы щитоносцем. В отличие от ромейских конников, все степняки с самого детства были отменно-прекрасными лучниками, здесь без защиты друга-щита, долго не выстоишь. Вот всадники в овечьих зипунах и волчьих малахаях, редко у кого на голове шлем, вырастая в размерах на глазах и, то и дело, кувыркаясь с коней, выбиваемые стрелами русов, накатываются прямо на угол скобки. Оглушителен гром столкновения. Князь направляет свою рогатину прямо в морду жеребцу, который резко останавливается, но теснимый массой конных за спиной, невольно приближается к опасному для него ост-рию. Быстрый и сильный укол в ноздри и жеребец объятый невыносимой болью и ужа-сом, встает на дыбы, опираясь на соседей в строю, коих пешцы руссов с восторгом уго-щают тем же самым. Князь же, обнаружив, что конник рядом с ним, приподняв щит, при-нял на него чью-то рогатину, приоткрыв свой живот, вонзает туда рожон, проворачивая рогатину в руках. И, отшатнувшись назад, вырывает ее из пуза степняка. А князь, развер-нувшись на пятачке, уже зацепил крюком рогатины другого всадника и сильным рывком вырвал того из седла, добив его резким ударом тупого конца рогатины, по дурной башке степняка. Вольно же ему, мастеру рукопашного боя так развлекаться! Кажется, уже пора! Отскочив немного вглубь строя и, видя, что на его место немедленно шагнул другой рат-ник, великий князь схватил рог, висящий у него на груди, и выдул из него, условленный перед боем, сигнал. Сигнал рога еще не успел проплыть над всем тем пятачком на берегу Днепра, на каком, в очередном смертельном бою, сошлись эти беспокойные люди, как строй пешцов пришел в совместное, продуманное движение. Оба фланга всей скобки строя руссов, гораздо менее сильно атакованные супостатом, ринулись вперед, уставив рогатины во врага. Давление атакующего совместно строя – сила немалая. И степные, те-ряя людей и коней, попятились, теряя смысл схватки. Ведь преимущество конного над пешим – в быстром движении его коня. В их совместной инерции. Сидя на стоящем, либо топчущемся на месте коне, воин может не многое. Да и рубить сидя в седле, не всегда просто. А его самого со всей страстью пытаются пырнуть снизу сразу несколько рогатин. Так и принялись теснить степняков, сбивая их в бесформенную кучу. А князь в центре стоя, сразу почуяв слабину замешкавшегося врага, увлекая за собой своих ратников и лов-ко орудуя уже двумя мечами, вместо обломанной в чьем-то жарком в предвкушении гра-бежа степном теле, рогатины, уже организовал им нажим и здесь. Завопили, заорали  ко-мандиры степных, призывая тех отходить, а как только они оторвались, русы первых трех шеренг, быстро присели на месте, освобождая пространство для метания стрел своими лучниками. Уходит орда, а за ней бегут, сопровождая ее, кони с пустыми седлами, у кого на спине, а у кого и под брюхом, их много. На глаз прикидывая, так наверное с тысячу мергенов уконтропупили русы за сей приступ. Но и сами утратили, кажется, не меньше чем в прошлый раз.
Однако хан Куря, а он, разумеется, не ходил в приступы, сильно смущен. И немного вроде ратников при Святославе, а кусается он ох, как больно. Было б при нем хоть с тыся-чу его конных, уже бы секли они степняков в мелкую сечку, гнали бы сквозь всю степь. Но слава Тенги, конных при князе-пардусе нет. Всех бы их тогда бы загрыз он, пардус не-нормальный. А Святослав даже не меняет строя, но о чем то ином договаривается с наро-читыми, командующими ратниками на флангах стены пешцов. И снова тасует ратников, стараясь как можно плотнее покрыть убыль людей. А делать это ему все сложнее и слож-нее, ведь и ладьи с ранеными прикрыть надо.
Третья атака степняков, назревает лишь ближе к полудню. И снова их атакующая масса несется к четкой скобке руссов, мечущей стрелы, чаще уже подобранные с земли, поскольку весь свой запас уже иссяк. Снова налетает степная орда на острие этой скобки и снова там закипает жаркая схватка. Только на сей раз рог звучит уже раньше, чем в про-шлый. И в движение приходит только один фас всей скобки, одесный, снова толкая своим слитным, совместным движением, обескураженных степняков, ошуюю. Чуть позже вто-рой фас скобки слегка подается назад, разворачиваясь. Только одесный фланг теснит степняка все быстрее, все нахрапистее, толкая и толкая его перед собой. И внезапно, рас-терянные степняки видят одесную от себя воду реки. Только тогда осознав задумку князя и сразу придя в беспорядок, они бросаются наутек, отъехав, на сей раз, куда дальше, да и на земле они оставили много больше. Руссов же, хоть и погибло много меньше, но и оста-валось их, до обидного, мало. Свой следующий набег степняки ведут тремя отрядами. Один из них, самый большой, атакует руссов в лоб, снова пытаясь сломать их строй, а два других, каждый со своего фланга пытаются оторвать их от реки и от ладей. Эх, будь бы у него хоть немного побольше людей! Плохо кончилась бы для Кури такая попытка! Но людей нет, а те, что есть, сбиты уже в тесный жалкий квадрат, оторванные от ладей, они утратили боевую инициативу, только отбиваясь от шныряющих со всех сторон, степняков. Однако, вновь понукаемые, дерущимся, как тысяча чертей князем, русы начинают дви-гаться всем четырехугольником, в сторону своих ладей, тщась помешать степнякам, ша-рящим по судам, убивать раненых. Но все тает и тает число людей возле князя. Вот уже и Ждан рядом с ним, орудует двумя мечами, как и сам князь, а ведь был он еще перед этим последним приступом совсем на другом фланге, в доброй сотне шагов от князя. Хорошо дерутся и князь и Ждан, груды тел возле них вырастают на глазах. Отбились бы они на пару и от десяти и от двадцати воев, да вот от сотен и от тысяч, да еще с луками и пиками, оружием дальнего боя, не отбиться им, не дадут. И видит Ждан, что выдвигается вперед степняк со странным кистенем, на длинном ратовище, с цепью, в локоть длиной, на кото-рой закреплен шипастый шар. Но сконцентрировать на нем внимание, не волен он, слиш-ком многие враз его атакуют, требуют от него внимания. Не мочно так человеку-то. И не видит Ждан, рубящий сразу двоих, размаха того мергена, взмахнувшего длинным рато-вищем и пославшего свой шипастый шар в его голову. Тяжелый удар шипастого кистеня, скользит по доброму, кованному шлему Ждана, сам великий князь некогда выбирал, и па-рень, оглушенный тем ударом, падает. Став спина к спине, с еще двумя нарочитыми, по-следними ратными, оставшимися на ногах, борется, живет еще великий князь. Оба его ме-ча, хоть и погнуты многими ударами по стали, славно кружат, свершая последнюю песнь, то одному, то другому степняку, имевшему неосторожность вьехать на своем кабыздохе в тот круг, который очерчен в воздухе мечами Святослава. Вот чью-то дурную степную бошку, намеренно подцепил меч на восходящем движении. И таково сила удара, что ку-выркается в воздухе разрубленный волчий малахай, а руки степняка с саблей и камчой , закрывают враз изуродованное, разрубленное лицо. Кровь неудержимым потоком сочится сквозь пальцы и убитый степняк, еще даже не осознав, что он уже убит, валится навзничь из седла, понимая только, что ему не просто больно, а очень больно. Мечи же великого князя продолжают ткать вокруг него великое кружеавное одеяние смерти, накидывая его все на новых и новых степняков.  Не подступиться им с саблею ко князю, смертельно сие опасно. А про луки свои словно и забыли степняки в горячке боя. Одно за другим валятся их тела вокруг князя и его нарочитых, чьи мечи ткут им такое же кружевное покрывало. Злится поодаль Куря, но и он, завороженный несравненным мастерством руссов, не может вспомнить о луке, а, может, не хочет. Вот подзывает он к себе нескольких степняков и что-то кричит им и те отъезжают, подбирают нечто с земли, выезжают и останавливаются перед князем и его нарочитыми. Казалось, не разорвать степнякам возникшего трехуголь-ника своей смерти!
Но вот, прободен пикой, наехавшего конника, одного из тех, кто подъезжал к Куре, почти насквозь, и падает один из тех нарочитых, да и второму некуда уклониться, от пря-мого выпада кистеня на длинной рукояти в лицо. И видит князь, как допрежь видел Ждан и другие нарочитые, что смерть его в образе еще одного мергена, набирает разгон, целясь в него пикой. Но даже щита при нем нет, поймать, дабы, пику ту, только два добрых меча, да и те погнуты да иззубрены сплошь в предыдущей схватке. И наезжает на князя еще один мерген, когда пятеро других отвлекают страшного им и сейчас воителя, в изодран-ной кольчуге с полуоторванным оплечьем и зерцалом. Если и видит Святослав, краем гла-за, наезжающего с пикой мергена, то сдвинуться и отклонить пику он не может - нечем, заняты боем обе руки, и ее острие с коротким лязгом рвет звенья доброй двухслойной кольчуги, вонзаясь в беззащитную плоть. Нет доспеха, способного сдержать таранный удар пики, усиленный инерцией разогнавшегося всадника и его коня. Удар выверен до тонкостей и пика прободевает самое сердце великого князя, сердце великого воина. Все небо начинает кружиться над его головой и впитывается его серовато-голубыми славян-скими глазами. Отец, мама, где вы там? Я иду к вам! Скоро встретимся! Друзья-побратимы дружинные, встречайте! Час мой пришел! Тело князя, уже лишившееся его души и воли, падает навзничь, на груду трупов ратников и дружинных, принявших с ним вместе этот страшный последний бой и не посрамивших чести русской. Мертвые бо, осо-бенно павшие в неравном бою, сраму не имут!
Хан Куря, весь бой трусливо проведший в стороне и только тихонько и жалко поску-ливавший, оценивая свои потери, наносимые ему уже, как он считал, мертвым великим князем, немедленно подскакал к Святославу, и, спрыгнув с седла, с размахом перерубив упавшему мертвую уже выю, на живую он бы ни за что не посмел посягать, упаси его Тенгри от такой напасти! – отрубил тому голову. Схватил тут же валяющуюся пику, наса-дил на нее голову и отскакал в сторону. Исполненный восторга от только что исполненно-го им подвига, он не мог оторвать жадного взгляда от своего страшного трофея. Ведь это он сам, хан Куря! – обезглавил страшного Свендосляба!  Подобно петуху гарцевал хваст-ливо хан, на своем караковом жеребце, выхваляясь мертвой головой действительно вели-кого князя, надетого на жалкую пику в жалких руках труса. Но вся атмосфера этого места, как-то внезапно, но сильно поменялась. К празнующему свою и только свою победу хану, тут же подъехал гонец, криво сидящий в седле, со стрелой в плече и что-то прошептал на ухо. Куря, встрепенувшись, замахал над собой бунчуком, передоверив пику с головой Святослава своему телохранителю. Собрав вокруг себя остатки своей орды, а полегло их здесь, на этом смертном для Святослава пятачке земли, тысячи с четыре с половиной, он повел их прочь, причем очень быстро. И уже в мутных после нелегкого боя, многих степ-ных головах созрел вопрос, чем ответит степь за вот эту голову, качающуюся впереди их отряда на пике. Ведь у великого князя остались сыновья и побратимы. И уж они справят по нем тризну, справят ее огнем и мечом пройдя по всей степи, заглянув в самые дальние уголки, не упустив и хорька ручного, удравшего из кочевья. Корчевать станут русы жизнь степную, просто корчевать! А и чего они сейчас так бегут? Можно было хотя бы погра-бить убитых руссов, плотнее обшарить их ладьи, добить всех раненых, коих они так и не добили, содрать с них бранное железо, а, может, на ком и золото с серебром найдутся. Но тот степняк, что шептал весть на ухо князю, уже успел ее разнести по всей орде. Столкну-лись они, проведчики этой орды с передовым отрядом русов, в несколько сот мечей. А пе-ред тем, слушали землю, и слышали, что грохочет копытами по степи, вслед за малым тем отрядом, отряд куда больший. Вот и хан сразу решил - грабить некогда, добивать раненых тоже – уносить ноги надо!
Через некоторое время на этом поле у Днепра, где все утро кипели жаркие схватки, остались только лежащие в лужах крови, тела. Людей и их лошадей. Да из ладей доноси-лись стоны раненых, так и не добитых, слишком уж спешившими степняками. А также их скорбный стон – мужчины не плачут – по павшим своим товарищам, да по великому кня-зю своему.
Шуга так и досидел на своей скале до завершения битвы, и видел ее конец, и видел, как уходила степная орда. Сумел он, даже, бросив стрелу, подстрелить кое-кого в прохо-дящей мимо орде, хоть и метали по нему стрелы снизу, те два мергена, что его сторожили, пытаясь ему воспрепятствовать. Потом, опомнившись, кинулись они к своим лошадям, орда ведь уходит, а они как? Да не добежали кривоногие. Четко, как на стрельбище, под Киевом, расстрелял их стрелами своими Веселин-Шуга. Со своей скалы он уже видел движущийся по степи немалый отряд конницы. Не знал он точно, невозможно было рас-смотреть, чей это отряд. Но раз уходят от него степняки, значит, это конница руссов. Чу-жой какой конной группе, гулять здесь, в приднепровской степи, нешто позволит кто-то? И пошел Шуга, едва переставляя заплетающиеся с горя ноги к тому месту, где пал вели-кий князь, где пал его старший друг и побратим Ждан, погибли многие ратные товарищи. Придя, он сыскал чье-то корзно и, расстелив его на вытоптанной конными и пешими ве-сенней траве березозола, перенес на него обезглавленное тело князя. Давясь слезами, по-стоял над ним, потом пошел искать Ждана. Откинул павших на его тело проклятых степ-няков, откатил их ногами подальше и, подняв Ждана, сразу спознал, что жив нарочитый, дышит. Тужась, и боясь уронить, отяжелевшее сразу в беспамятстве тело друга и побра-тима, понес его к ближайшей ладье. Там, со стрелами в груди, лежали у бортов двое луч-ников, стрелявших до самого своего конца по степным лиходеям, и лежали, глядя вопро-сительно на Шугу, широко раскрытыми глазами с два десятка раненых, безмолвно спра-шивавших:
- Ну, что там?
- Плохо, братие, погиб наш князь и побратимы наши, нас отстояв, тем, что не оста-вили степняким времени вас убить. Идет сюда с полуночи нарочитая конница! Мы то спа-сены, да вот князь наш, братие, не дожил! Посиротил всех нас скопом! Обезглавил его, мертвого уже, собака степная, Куря!
И текут слезы по впалым щекам раненых ратников и нарочитых, лежащих рядом в ладьях. Они раненые, бессильные, ровно дети, им можно! Устроив, так и не пришедшего в сознание, Ждана, на первой ладье, отправился он в обход. Все ладьи обошел Шуга, заста-вая повсюду одну и ту же картину и повсюду неся свою горестную весть.
А топот тяжелой конницы все нарастал, ощутимый уже повсюду. И, наконец, на са-мом еще окоеме, показалась сероватая, поблескивающая, под давно уже перевалившем через свою полуденную позицию солнцем, полоса всадников, быстро вырастая. Уже мож-но различить копья у стремян конников, защитные черпаки их коней и их островерхие ко-нические шеломы. Шуга вышел к телу великого князя и стал возле него, обнажив меч, дожидаясь конных. Они и подскакали, вел их сын боярина Свенельда, Лют, былой учи-тель наукам нарочитым и Ждана и Шуги. Им не надо было пояснять, что здесь произош-ло. Люди дружинные, они все видели и все уже осознали. Лют задал единый вопрос:
- Кто?
- Хан поганых, Куря, и его орда, до боя она была  примерно равна тьме! Сейчас едва половина осталась, наверное
Нарочитых было с воеводой все лишь три сотни, но он, не раздумывая, пошел вслед за уходящей ордой, оставив Шуге десяток отроков, для помощи раненым и ухода за ними. А к вечеру к ним подошел тысячный отряд конных. Тот оставил с ними уже с сотню воев, пойдя вслед отряду Люта. Ратибор, бывший во главе этого отряда, сказал, что гонец в Ки-ев уже послан, осталось дождаться ладей из Города. Те перевезут раненых в Город и ре-шат, как быть с телами павших и телом самого князя. Ждать ладей из Киева пришлось не-долго. Когда же они пришли к Хортице и Ненасытцу, сын Святослава и князь киевский Святополк, решил судьбу тела князя. Его останки были сожжены, вместе с телами павших в этом последнем бою ратников и нарочитых князя прямо на месте их последнего боя. Часть пепла рассеяли над Днепром, другую часть князь забрал с собой в Город, где при огромном стечении народа предал этот пепел земле, пустьвеликий князь и мертвый защи-щает свой град княжой! Шуга все это время снова ходил за Жданом, вновь выхаживая по-братима. Они оба уже решили, что в дружину ко князю Святополку не пойдут, хотя тот и звал их, как, впрочем, и всех нарочитых князя Святослава, своего отца, а отправятся на север. Там, по слухам, вокняжившийся в Новгороде Владимир, сын великого князя от простой селянки Малуши, опекаемый своим уем Добрыней, собирал вкруг себя добрую дружину. Оба мужика были еще вельми молоды, дабы греть кости на печи, Ждану не бы-ло еще и двадцати пяти, а Шуга не достиг и двадцати. Один, при всем при этом, еще кня-зем великим Святославом, был возведен в достоинство нарочитого воеводы, другой тоже им же был поверстан в нарочитые. Ждан, тот участвовал в последнем бою великого князя Святослава, а Шуга, отсланный им для наблюдения, исполнивший долг свой, и упредив-ший рать руссов об атаке кочевников вовремя, в последнем бою участия не принял, но зрел его весь. Такими воинами не разбрасываются. Да и купцы новгородские, в ладью ко-торых, ближе к осени, попросились славные нарочитые, взяли их, совсем не спросив пла-ты, прося об одном – рассказать о боях великого князя. Не прогадали те купцы, поскольку и гребцами знатными явили себя нарочитые, не встав в обузу и гребцам, и охране купцов тех добрых. Ибо иметь при себе доброго воина в пути, по той поре, стремился всякий. И охрану от татей придорожных обеспечивать помогут и многими рассказами интересными о походах воинских и делах ратных, долгие ночи и дни походные скрасят. А тут еще те, кто при последнем бое князя великого, по всей земле руссов почитаемого, присутствовали и участвовали. А один так и целым флангом княжой рати командовал в том бою.
Рано ли поздно, а к зиме прибыли Ждан с Шугой в Новгород и явились пред светлые очи боярина и воеводы набольшего, князя Владимира – Добрыни. Обоих молодых наро-читых воевода знал лично и прерасно ведал, как высоко их ставил князь Святослав. А луч-шей рекомендации, чем милость покойного великого князя в таком деле и не надо было вовсе. Свое добое имя, эти двое не посрамят и при дружине князя Владимира, увидят они еще и крест святой, воздвигнутый над Русью, достойным сыном их великого князя Свято-слава.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Так жил и погиб великий князь руссов Святослав Игоревич, третий в ряду князей Рюриковичей и пятый властитель начинающейся Руси Великой. Один из тех, чьими тру-дами Русь была собрана и устроена, получив, наконец, свою национальную идею. Погиб князь вскоре после того, как ему исполнилось 30 лет. Погиб он в яростном бою, как и по-добает то великому воину. Но несмотря на свой молодой возраст, многое успел великий князь. Успел он воссоединить с иными славянскими племенами, большое и мощное племя вятичей, проживавшего в бассейне реки Волги, в те времена Итиля, вдоль рек впадающих в Волгу, прежде всего реки Оки. Твердо присоединить к славянскрому братству древлян, дреговичей и радимичей. Номинально княжить Святослав начал трех лет от роду, остав-шись на руках у матери, великой княгини Ольги, младенцем несмышленным. Это он бро-ском детского своего копьеца, пролетевшего, по словам жившего двумястами пятьюдеся-тью годами позже, нашего великого летописца Нестора, меж ушами конскими и упавшим у его копыт, начал бой-отмщение за отца своего – князя Игоря Рюриковича, предательски умерщвленного древлянами. И уж вслед за ним выскочил вперед на борзом коне со взъя-тым в деснице мечом, боярин-воевода Свенельд, вскричавший дружине отца княжеского:
- Братие и дружина, князь наш уж почал! Потягнем и мы за ним, братие!
Можно улыбаться этому символизму, напоминающему игру, но молодой князь с са-мых юных лет, отданный на попечение своей дружине, был ею воспитан и взлелеян как князь-воин, князь-рыцарь, князь-витязь. Он с детских лет видел не многочисленные юбки мамок да нянек, не слышал дурного бабьего сюсюканья, коим те обычно награждают де-тей. В пятилетнем возрасте обученный держаться на коне и грести в ладье, князь с тех же лет привыкал к воинской справе и обучался владению любым оружием. Известно, как бы-стро возрастают настоящие дети настоящих вождей. Вот и Святослав возмужал вскоре и занялся тем, что начал своими блиц-походами стягивать Русь воедино, как дежку с опа-рой. Ходил он по сведению летописцев очень скоро и налегке, не таская с собой обозов великих, ходил водою, на ладьях и берегом – конно. И падал всегда на голову своих вра-гов, как снег с ясного неба, не забыв их при этом предупредить: «Иду на ны!» Не из озор-ства молодого, а чести ради и пользы военной для. Обеспокоившийся ранее самого втор-жения враг, поспешал стянуть воедино свои силы и зело нервничал. Излишнее нервнича-ние, редко кого доводит до добра, а собранные воедино силы можно было и разгромить сразу, одним большим сражнением, не гоняясь за ними наособку по всей неприятельской стороне. При всей скорости военных походов князя все они, ну, или почти все, отличались изрядной продуманностью и выверенностью. Летопись пишет о них кратко:
- Поиде Святослав в вятичи и спроси их: «Кому дань даете и сколько?» А когда те ответили, скаже: «Будете мне платить стлько же!»
И все! А вятичи те жили на огромной территории, управлялись несколькими родо-выми князьями и платили дань хазарам. Все платили, или только крайние? Молчат о том летописные источники. Да и зачем им об этом было тогда писать? И так то все знали это в те поры! Но мы-то, наследники князя Святослава знаем, что не делаются такие дела так просто.
Имя князя Святослава, иногда именуемого в летописях за скорость решений и пере-мещений с ратью – князь-пардус (князь-гепард) стало грозным для всех соседей. Не захо-телось при нем лезть на Русь ни свее, ни данам, ни нурманам, ни полякам. Воздержива-лись, большей частью, от того и соседи наши степные, по поводу коих оговаривается ле-топись и арабские источники, что чистил князь степь изгонами нещадно и почасту, обес-печивая спокойную жизнь украйнам своего великого княжения. Не защищался по границе лесостепи, а в степь саму выходил конно и чистил ее нещадно, не щадя в такой чистке ни кутенка, ни куренка, ни мергена-воя, ни бабу его ни детишек малых, ни стариков дряхлых. Никого. А стада баранты и табуны их обильные угонял в добычу, кочевья их сжигал под чистую, лишая степняков самое возможности выжить в степи, а особенно перезимовать. Не оттого ли и молчат все источники о набегах степных на руссь, теми временами дати-руемых и только об их попытке воевать Киев в тот час, когда Святослав геройствовал в Мезии и Фракии, дружно повествуют все, начиная с византийских. О его делах хазарских тоже скупо толкуют наши летописи, зато немало страниц своих посвятили им арабские источники. Оттуда и знаем мы, что в промежутке между 963 – 966 годами, изничтожил князь вчистую, с дружиной и ратью своей, величественный Хазарский каганат, запирав-ший руссам путь в море Хвалынское (Каспий), а оттуда на рынки Средней Азии, где сияли своей цивилизацией огромные и несравнимые в те поры в Европе ни с кем, кроме самого старого Рима и Константинополя, Самарканд, Хорезм и Хорасан, а еще восточнее привле-кала взоры своими богатствами, как материальными, так и духовными, великая страна Син (Китай). Боролись с каганатом все князья руссов, начиная с мифического Кия и ле-гендарного Рюрика, а покончить с ним, да еще и одним лихим ударом, довелось только Святославу. Эта пробка была не просто побита и пртолкнута в горлышко бутыли, она бы-ла насильно извлечена и выброшена за ненадобностью. Да, придут в те степи иные кочев-ники, свято место, говорят, пусто не бывает! Но то будут иные времена и править станут иные князья. Им и решать эти проблемы. И уже спешат многие объявить все это ненуж-ными подвигами. Откуда вы только беретевсь на наши выи, козлы бесмыссленные и душ-ные? Эх, взять бы меч князеньки Святослава и походить по скрорбным вашим черепуш-кам, все равно ведь пустые, не жалко! И говорят вокруг не те мол времена, низзя-я! А времена они завсегда одинаковые и всегда так делаьтть льзя и даже нужно! Чтобы не во-дилась средь нас этакая гнусь, а коли уж где-то завелась, и уцелела, паче чаяния, так чтоб помалкивала, плесень, опасаясь! Вот он вжикнет пращуровский меч и покатится с плеч титот гнилой от либеральной паскудной гнили и гнуси кочан, что пророс от сырости и со-плей интеллигентских преизрядных.
А его битвы в империи, потрясшие ее до самого основания, и приведшие к тому, что, виданное ли дело, сам император, базилевс ромейский, три месяца только то и делал, что ратился с войском Святослава, при этом регулярно оказываясь на грани поражения. Четы-ре основных источника позволяют судить о тех делах: сочинения Льва Дьякона и Скили-цы, византийских хроникеров, написанные еще при жизни непосредственного врага Свя-тослава, императора Иоанна Цимисхия и им, безусловно, редактированные, арабские ис-точники и русская летопись. Также и о последнем походе Святослава можно судить по этим четырем источниками. И то, что все они об этом упоминают, указует на то, что со-бытие это оказалось для современников Святослава отнюдь не рядовым, а, наоборот, зна-чимым и очень, очень важным. Для кого со знаком «плюс», для кого с огромным «мину-сом», но важным и абсолютно значимым для всех.
Подумать только, сколько всего мог свершить Святослав для земли нашей, проживи он дольше! А ведь был он того роду, где люди временами живали весьма долго. И мать его, первая святая в земле российской воссиявшая, княгиня Ольга, родив его в 52 года! – прожила до 79 – 80 лет. И оба деда его, и Олег, и Рюрик умерли в преклонных, особенно по тем временам, летах, успев сделать многое и многое. Его отец, князь Игорь был, вду-майтесь, убит древлянами, когда ему уж стукнуло, как минимум, 68 годков, оно и по на-шим временам, возраст далеко не ребяческий, а уж по тем-то… А сын его, великий князь Владимир Старый и тоже святой, креститель Руси, дожил почти до 70 лет. Крепок был род, зело крепок, скажем мы и жизнью долгой богами своими взыскан. Конечно, скажут возможно, не со святославовым то норовом, зело до драки честно;й охочим, до преклон-ных лет доживать! Очень даже может быть, господа, что вы и правы, отвечу я им, досу-жим! Да только, доложу я, те, кто, подобно вам, бегут четной дра;ки, живут может и долго, да вот питаться им, подобно ворону, достоит мертвечиной. Не орлы они, госпда, нет, не орлы! Так, гниды, разве. Великое им не по плечу. Им по плечу только плевать и гадить на великое! А вот уж это, осознавая свою полную моральную импотенцию, они делают с удовольствием. Сторонитесь подобных тварей, уважаемые, бегите их, а лучше, убивайте их, походя. Не можете напрямую, физически, жаль, конечно, но тогда уж хоть морально! Тогда, возможно, и вам предстоить стать великими.

Декабрь 2007 г. – Февраль 2008 г., Минск.