Синекура

               
                1

            Синекурой новую работу Лидии назвать, конечно, сложно: платят мало. Но всё же... Работа не пыльная: что-то среднее между секретарем и курьером, но, в основном, всё-таки в отделе. Коллеги, за исключением начальника – сплошь женщины, все с высшим образованием, разработчики чего-то там, каких-то схем или программ – ее это не касалось и не интересовало. Уютный кабинет с почти новой офисной мебелью, атласные занавески, обилие зелени – колючие молочаи с прелестными мелкими оранжевыми цветочками, пышные алые бегонии, скромные толстянки – в общем, хотелось жить и работать.

            В отделе была традиция: в 10.00 совместный завтрак. Приносили каждый своё, фирменное. Нина Васильевна, предчувствуя очередной триумф, вытаскивала из сумочки два стаканчика жирных сливок к чаю или кофе, и все привычно ахали, еще бы: это был праздник! Вера (в отличие от Нины Васильевны она и в 50 лет была Верой – милой и всеми любимой) выкладывала на стол маасдам с его бесценными дорогими дырками. Лидия доставала купленное в супермаркете черничное варенье, изредка заменяемое на варенье из лепестков роз или таежный мед, и батон. Из холодильника доставалось сливочное масло, конечно же, новозеландское – на него сбрасывались. Были еще две женщины. Что приносили они? Трудно сказать. Наверное, что-то уж совсем до жути привычное: вареную или полукопченую колбасу, крутые холодные яйца, соленые огурцы, сайру в консервах… Как ни странно, и это всё съедалось подчистую, потому что завтракать дома все окончательно перестали: а зачем? Запивалось всё дорогим чаем «Ахмад» с бергамотом или еще более дорогим кофе «Арабика».

            Ну – чем не синекура?

            Борис Петрович Корольков, начальник – такой молодец! – дарил всем новым сотрудницам чашечки с их именами специально для чаепитий на рабочем месте: чтобы не путаться. Лидия с удовольствием поглядывала на свою: фиолетовую с  серебристыми цветочками и серебристой же надписью: ЛИДИЯ. Нет, классное у неё имя – редкое и прекрасное! Даже благородное! Лида – леди – миледи...

            Лидия с удовольствием взяла на себя обязанность приносить чашку с чаем в кабинет начальника. Нина Васильевна, правда, первое время поглядывала на всё это как-то косо, но потом, видно, поняла, что Лида не подхалимничает и не кокетничает, а делает это из простого чувства уважения и признательности, как и подобает молодой девушке по отношению к солидному мужчине, начальнику да и вообще человеку, который старше её лет на 25 как минимум. Так, по крайней мере, Лидии хотелось думать, что понимает…


                2


            Леночка появилась в отделе месяцем позже. Худенькая, почти прозрачная, с какими-то даже не тёмными, а зеленоватыми кругами под глазами, с дешевой химией на бесцветных от природы волосах. У нее был муж и больной четырехлетний ребенок. О том, что ребенок болен, узнали не сразу.

             Леночка внесла в их завтраки свою неожиданную нотку. Она готовила! То кекс с морковкой принесет – так красиво!, то – творожные домики из печенья, а то и пироги с капустой... И всё – пальчики оближешь!

            Лида объясняла это просто: ребенок, муж, вот и готовит! И она бы готовила! Остальные все были... ну, слишком давно замужние! Лида и сейчас-то не любила готовить, а уж годам к пятидесяти...

            За столом Леночка часто рассказывала про своего Алёшеньку. Все даже полюбили его заочно: такой милый мальчик, такой смешной!

            – Вчера говорит: «Мама, пойдем погуляем!» А я ему: «Нет, Алёшенька, дождик капает. Наверное, сильный будет – вон какое небо черное!» А он: «Дождик сильный будет, как папа!»

            Или:

            – Купила ему книжку-раскраску. А он открыл и говорит: «Ой, мама, смотри, какие красивые бойкие коровки!» Я даже не сразу поняла, что божьи!

            И все от души смеялись и передавали ему приветы.

            Однажды Вера протянула Леночке «Твикс»:

            – Скажи: «Алёшеньке от тёти Веры!»

            И тут, спустя целых два месяца, выяснилось: Ленин сын страдает жуткой формой аллергии – ограничения в еде не просто строгие, а какие-то запредельные. Практически ничего, кроме гречневой каши, ребенок есть не в состоянии. В садик ходить не может, сидит дома, с бабушкой – Лениной мамой.

            Выходит – расшифровали все – готовит она не для сына, как считали раньше, а для мужа (повезло мужику с женой, что и говорить!), а сюда приносит, наверное, чтобы не ударить в грязь лицом, не чувствовать себя  хуже всех (какое там хуже... она была лучше всех!): всё-таки приготовленное самой дешевле купленного. Вот бедняжка: все деньги, поди, на лекарства уходят!

            И все полюбили ее еще больше – такая славная молодая женщина, сама-то еще почти ребенок!

            В работе Леночка была аккуратной и исполнительной, но... Слишком уж часто сидела на больничных. Борису Петровичу это не нравилось. И постепенно атмосфера в отделе стала меняться. Лена нередко ходила с заплаканными глазами, изредка жаловалась, рассказывая про очередной вызов «на ковёр»: ей делали прозрачные намеки на увольнение – работа, при всем ее старании, периодически зависала. А тут еще осложнились взаимоотношения с мужем: семья распадалась. Леночка, такая доброжелательная и беззащитная, осталась один на один со своими проблемами.

            Лида, как, впрочем, и все, понимала: увольнять Лену не имеют права. Права матери и ребенка защищены законом. Но… кто защитит ее, Лиды, личные права?

            Лида до этого уже побегала по объявлениям. Не поступив в экономический вуз, надо было где-нибудь с год проболтаться. Не сидеть же на шее у матери? Помнит, как зашла в огромный сборочный цех авиационного завода. Как под огромным крылом самолета увидела хрупкую девушку. Та дрелью делала какие-то дырки в металле. Было просторно, холодно и безнадежно не то. Лиде сказали – вот, это оно самое и есть. Слесарь-сборщик. Хотите?

            Нет, Лида не хотела. Она хотела в чистый, теплый кабинет, с компьютером и чаем.

            И ей повезло. Так нежданно-негаданно, что она до сих пор не могла поверить своему счастью. Конечно же, через звонки матери к друзьям и знакомым. И другого такого случая – она точно знала! – не будет! У друзей и знакомых не всегда, к сожалению, бывают готовые вакантные места для таких вот молоденьких Лидий. А если она опять не поступит? Придется идти на вечерний или заочный, а работать – где?!

            Было во всём этом что-то подлое, Лида так не хотела, совсем не хотела, и Леночку жалко, но лезть на рожон... Вот если бы весь коллектив... Но у коллектива были свои страхи и затаенные соображения. Хоть и совестно, но вступать в распри с начальством – себе дороже.

            Совместные чаепития продолжались. И Лена продолжала выкладывать из сумки то орешки со сгущенкой, то пирожки с картошкой, то шарлотку с яблоками... Но все уже понимали так: старается хоть этим удержать мужа, вот и готовит. А, может, вовсе и не она готовит, а бабушка?

            Нина Васильевна даже с некоторой долей презрения сказала:

            – Виктимное поведение!

            Надо же было как-то оправдывать и себя.

            В конце января Леночка пришла на работу в последний раз, принесла прощальный торт, тоже самодельный и по-домашнему вкусный. Все чувствовали себя не в своей тарелке, сидели как на иголках. Одна Леночка искренне и с сожалением прощалась со всеми. Её даже хватило на то, чтобы улыбнуться, прежде чем исчезнуть за дверью.

            После чего все вздохнули с облегчением, известно: нет человека – нет проблемы. Так, остался лишь легкий неприятный след – лучше не вспоминать. И не вспоминали. Ни разу не вспомнили, ни разу не произнесли вслух ее имени!

 
                3


            В самом конце зимы у Лиды появился молодой человек. Кирилл. Восьмого марта они возвращались из филармонии, после дневного, почти утреннего, концерта. И то, что около филармонии Кирилл затащил ее в цветочный магазин и купил отнюдь не скромный букет красных тюльпанов, и то, что трамвай не заставил себя ждать, и погода – такая весенняя, праздничная! – всё делало жизнь даже не прекрасной – сказочной! Трамвай был забит до отказа, и они стояли молча, прижавшись друг к другу. Оба красивые, в дорогих одеждах, ароматные, пахнущие морозом и цветами. Напротив, у окна, сидела молодая женщина в дешевой вязаной шапочке с ребенком на руках. Ребенок спал. На повороте солнечный луч, пронзив стекло, забрызгал лицо мальчика. Женщина со скоростью света изменила положение, и тень от нее, нежность её укрыли Алёшеньку… Да, это была Леночка.

            «Только не сегодня! – подумала Лида и, как за последнюю соломинку, ухватилась за спасительные слова: "Я подумаю об этом завтра!»

            В тот момент завтра было следующим тысячелетием. Но и оно наступило. Таких «завтра» было несколько, но они только портили всё, как предстоящий визит к стоматологу. После «визита» легче не стало, но какое-то решение было принято. Оставалось проверить его на практике.

            И первое, что она сделала, позвонила Леночке. Неожиданно для неё разговор оказался легким: ей просто и искренне обрадовались. И как же, оказывается, самой Лидии – даже не Леночке! – этого не хватало!

            Жизнь в отделе текла по накатанному руслу. На освободившееся место приняли молодого и перспективного Мишу. А буквально через неделю после Восьмого марта случился банкет по случаю Дня рождения Бориса Петровича. Банкет, конечно, громко сказано, организовали всё своими силами, прямо на рабочем месте. Лидия с Мишей дважды смотались в ближайший супермаркет и на щедрые начальнические деньги накупили всего, чего сами пожелали, начиная от готовых порционных салатов и икры до шикарного торта и экзотических фруктов.

            – Ой, смотри, манго! Да спелое какое!

            – Хочешь – бери! Терпеть не могу манго!

            – Неудобно как-то: дорого!

            – С чего бы это? Команда «не экономить!» была? Была!

            А дальше было застолье, кстати, почти безалкогольное. Борис Петрович сидел во главе стола весь из себя блестящий – настоящий именинник! – и принимал поздравления. Где-то через полчаса центр внимания как-то незаметно для всех, кроме Бориса Петровича, стал смещаться в сторону Миши. Новый человек, а какой интересный! И хобби у него супер – собирает библиотеку из произведений лауреатов Нобелевской премии в области литературы. Сразу выстроилась очередь на «почитать». Нина Васильевна хотела заполучить «Сагу о Форсайтах», Вера – попросила «хоть что-нибудь», Лидия выпросила «Свет мира» Лакснесса.  Миша смеялся и никому не отказывал. Мало того, сыпал историческими анекдотами и даже спел арию Фигаро – и не абы как, а просто здорово!.. За что и был наказан.

            Неожиданно для всех Борис Петрович начал грузить Мишу заданиями, никак не входящими в круг его обязанностей: из разряда съезди-привези. Причем основная работа требовалась в прежнем объёме. Мишу хватило не надолго. В один прекрасный майский день он отказался выполнить очередное требование начальника. На: «Не хочешь работать – уволю!», Борис Петрович услышал спокойное: «Не имеете права!»

            Миша явно шел ва-банк.

            Ему сочувствовали все. Чаепития вновь приняли напряженный характер. Кстати, Борис Петрович, видно, чтобы сохранить свой статус, никогда не принимал в них участия. Лидия относила пол-литровый бокал с надписью «Борис» со свежезаваренным чаем к нему в кабинет. Пили они – пил и он, но за стенкой. В один из таких приходов Лидия услышала обрывок разговора.

            – Этому надо положить конец! – говорил Борис Петрович. – Подпишитесь внизу.

            Нина Васильевна, как-то затравленно глянув на вошедшую Лиду, покорно выполнила приказ. Лида так ничего и не поняла бы и не придала этому никакого значения, но Нине Васильевне ситуация показалась прозрачной, и она, уже наедине с Лидой, начала оправдываться:

            – А куда деваться? До пенсии пять лет. Мать больная. На улицу?

            Лидия не бралась судить никого. Но ситуация, очень похожая на ту, что была с Леночкой, повторялась, и надо было окончательно разобраться хотя бы с самой собой.


                4


            Миша сидел без дела, как отверженный. Но упорно делал вид, что всё нормально, всё o’key, дорогие друзья! «Друзья»! К Лиде он относился несколько снисходительно, возможно, из-за той самой чашки чая начальнику. Лида на это не обижалась: работают вместе всего ничего, попробуй – разберись с ходу. Обедать она ходила в ближайшее кафе (женщины приносили с собой, разогревали в микроволновке и обедали в отделе)  – то в сопровождении Миши, а то и самого Бориса Петровича, но никогда не втроем. Общение в кафе всегда было легким и непринужденным – и с тем, и с другим. И это тоже трактовалось Мишей, наверное, вполне определенным образом: мол, понятное дело, секретарша – и нашим, и вашим.

            Неизвестно, чем бы всё это закончилось, и вполне возможно, что Миша довел бы дело до суда и выиграл, но произошло следующее. Отдел был частью большого научно-исследовательского института, занимавшего несколько корпусов за общим забором. Вход на территорию был по пропускам, а в корпуса – свободный, но с «обязательным» условием отметиться на вахте в «Журнале посещаемости» при входе и выходе. Условие это мало кем соблюдалось. Никто за этим не следил, и многие даже из тех, кто работал здесь годами, отмечаться – отмечались, но нерегулярно. Кое-кто и вовсе нерегулярно. Мишу, очевидно, проинформировали об этом еще в самом начале, и он со спокойной совестью отмечался не более трех-четырех раз в неделю.
 
            Вот это-то ему и аукнулось. Не имея прогулов фактических, формально он уже ничего доказать не мог. И он сдался. Стал готовиться к увольнению. Ему еще «повезло», что начальник не стал дожимать с увольнением по статье: в принципе тот добивался только одного – избавиться от соперника.
 
            Теперь Борис Петрович ходил с видом сияющим и довольным. Однажды он буквально влетел в отдел, с ходу бросил на стол Лидии лист бумаги с каким-то текстом и во всеуслышание почти приказал:

            – Подпиши! Это докладная начальству, что Кузин отказывается подчиняться распоряжениям непосредственного начальника и плохо влияет на климат в коллективе. Пора заканчивать с этим безобразием!

            Победно взглянув на Мишу, Борис Петрович замер в ожидании.

            Подписать? Времени на размышления у Лидии не было. Или «да», или «нет». Вспомнив Нину Васильевну, тоже что-то подписавшую, она взяла в руки ручку, повертела ее в руках, сама не зная зачем, спросила:

            – Подписать?

            – Да-да! – нетерпеливо подтвердил начальник.

            Лида аккуратно положила ручку, подняла глаза на Бориса Петровича и – «прощай синекура!» – пересохшими губами сказала:

            – Борис Петрович, мне всё это не нравится. И я отказываюсь подписывать рапорт!

            Начальник будто с лица слинял. Наверное, в этот момент он был близок к инсульту. Он метнулся в одну сторону, в другую, в третью, потом бросился к телефону, стоящему на столе у Веры:

            – Вадим Иванович! Я не могу больше так работать! Этот Кузин… Он разлагает мне коллектив! В отделе нерабочая обстановка!

            Выслушав ответ, он, не глядя ни на кого, скрылся в своем кабинете.

            После чего с Ниной Васильевной случилась истерика. Она то вскакивала с места, то снова садилась с возгласами:

            – Это какой-то кошмар! Как на баррикадах! Только мы – с камнями, а против нас – с танками и гранатометами! Как жить?!

            Лида сидела молча и даже улыбалась. Почему-то ей стало легко и весело, хотя... Бориса Петровича всё равно жалко: такой внимательный, на Восьмое марта всем по букету роз подарил, со всеми такой обходительный, даже галантный... Вот только с Леночкой да с Мишей... Миша с интересом разглядывал Лидию, после обеда положил ей на стол шоколадку. Сказал просто:

            – Ну, ты даёшь! Вот уж от кого не ожидал, так это от тебя!

            Борис Петрович на обед не пошел и на глаза не показывался: видно, ругал себя за неправильные действия – и Лиду не надо было заставлять подписывать на виду у всех, вон Нина Васильевна наедине подписала же! Но кто бы мог ожидать?! Соплячка! И Вадиму Иванычу надо было не сразу звонить... Да... Оплошал...

            За стенкой готовились к послеобеденному чаепитию. Звенели чашки. Борису Петровичу было не по себе: отношения в коллективе надо было налаживать заново и теперь это было нелегко.
 
            Открылась дверь, вошла Лидия:

            – Борис Петрович, я Вам чай принесла!

            – Поставь! – буркнул тот.

            Лида поставила, но не ушла. Села напротив и мягко сказала:

            – Борис Петрович, я не знаю, кто из вас прав, кто виноват. Мне просто всё это не нравится!

            Борис Петрович с минуту изумленно смотрел на Лидию. Она сидела перед ним, вытянувшись в струнку, готовая броситься хоть на амбразуру, и было ясно, как день: такие люди не сдаются! «Вот глупышка-то! Совсем зеленая! Тоже мне – Ульяна Громова!» – первое, что мелькнуло в голове глотнувшего жизни начальника. Он даже готов был расхохотаться, так это было по-детски! Ну не серьезно же – взрослый человек, а тоже мне – в героев играет... Но не успел. Пламя этого огня – вдруг – через стол – перекинулось и в его сторону.

            Лида с минуту изумленно смотрела на Бориса Петровича... Впрочем, нет – на Бориса ли Петровича? Скорее уж, просто на Бориса... В общем, на своего ровесника, если не младше... Она даже не успела понять, как всё это произошло, отчего? Потому что длилось это недолго. Совсем недолго. Но ведь это же... было!

            И Лида... спокойно пошла работать.